Владимир Колганов. Покаянные сны Михаила Афанасьевича

   Я в нетерпении, весь погружен в свои желания, в мечты, а Тася смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Кажется, вот-вот заплачет… Сейчас, сейчас, только дыхание переведу… Ты не мешай…
   – Барышня! Тридцать два ноль семь… Да-да… Поскорей, пожалуйста… Да!.. Здравствуйте! Я Михаил, военный врач. Вы помните, вы не забыли меня, Кира?
   В ответ слышу знакомый, бесконечно дорогой, но поразительно спокойный голос:
   – Я? Как я могла забыть вас? Разве мы знакомы?
   Такое впечатление, что это не она. То есть она, конечно, но совсем другая.
   – Ну как же! Это было прошлой осенью… – пытаюсь напомнить ей, как все это началось. – Мы шли по скучному, кривому переулку. Я помню, что не было в том переулке ни души. Я пристально следил за вами, пока вы шли, и понял, что нет никого прекраснее на свете. И долго мучился, не зная, как заговорить. И боялся, что вот уйдете, а я никогда вас больше не увижу… Вы помните? Какое было счастье, когда все же решился подойти!
   – О чем вы?
   Вот те раз! Так Кира это или же не Кира?
   – Неужели забыли про Карачев? Там где-то имение вашего отца.
   Не помнит или все же притворяется? Зачем?
   – Я и рада бы вспомнить, если мы встречались. Но где?
   – Да здесь, в Обуховом! – Я уже начинаю сомневаться. – Впрочем, какая разница! Вы помните или же успели все забыть?
   – Допустим, помню, – то ли решила уступить, то ли намерена и дальше продолжать жестокую игру. – Так что же между нами было?
   Я чувствую, что еле сдерживает смех. Ах, как же они любят подразнить влюбленного мужчину!
   – Мне как-то неудобно вам напоминать?
   – Ах так! – Чувствую, что снова улыбается.
   Пожалуй, стоит еще раз попробовать.
   – Как вы прекрасны, Кира!
   – Ах, что вы… – Я знаю, что легкий румянец появился на ее щеках.
   – Вот только сейчас я шел по переулку мимо дома, но шторы были закрыты… – чуть слукавил.
   – Я не люблю дневного света, вечерний сумрак успокаивает меня. – В голосе появляются печальные, волнующие меня нотки…
   – Не знаю почему, но каждый раз, как выхожу на улицу, какая-то неведомая сила влечет меня туда, к вашему дому, и я невольно поворачиваю голову и жду, что хоть на мгновение мелькнет в окне знакомое лицо…
   – Не говорите так…
   – Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой поклонников с бездарными, много раз повторенными комплиментами.
   – О ком вы?.. О ком вы говорите? Все не так.
   – Но почему же вы одна?
   Она ответила как-то напряженно и словно бы отводя глаза от телефонного аппарата в сторону. Да и ответ был немного невпопад:
   – Моего мужа сейчас нет. Он вернулся с фронта и опять уехал. И матери его тоже нет.
   – Так, значит, мы можем быть вместе, как тогда?
   – Михаил! Вы сознаете опасность, которой меня подвергаете? На что вы рассчитывали, когда позвонили мне?
   – Я вас люблю, я звоню только для того, чтобы это вам сказать! Я люблю вас, Кира! Все эти долгие месяцы я мечтал о вас.
   – Ради бога, Миша, что вы делаете! Не говорите так, вас могут услышать.
   – Я не могу говорить иначе…
   – Оставьте меня. Я больше ничего не желаю знать!
   – Не вещайте трубку, умоляю!
   – Замолчите, ради всего святого… У меня темно в глазах, что со мной будет!
   – Успокойтесь, ничего с вами не случится. А вот меня скоро положат на телегу и вывезут прямо на погост. Долго ли от больных подцепить заразу? И в этом будете виновны вы.
   – Миша! Заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого, оставьте меня.
   – У меня нет ничего дороже вас на этом свете, Кира.
   – Я вешаю трубку!
   – Нет! Вы причина того, что я готов даже на безумство. Скажите мне только одно слово – и мы бежим.
   – И это вы говорите замужней даме? Вы и преступны, и безумны!
   – Кира! Я бросил все, пациентов, близких мне людей, ненавистную больницу. Я приехал сюда с одной лишь целью – быть ближе к вам. Да, я готов на преступление. Бежим!
   – У меня дети.
   – Забудьте.
   – Ни за что!
   – Я приду к вам этой ночью.
   – Не смейте! Неужели вам нужна моя погибель? Зачем только вы появились здесь? Вы хотите заставить меня лгать и вечно трепетать… Боже мой, замолчите, Миша!
   – Если вы не позволите мне прийти к вам, я устрою под вашими окнами скандал. Сегодня же! Ах, Кира, дайте же мне шанс!..
   Она испугана. Мне кажется, что у меня наконец-то получилось. И потому говорю уже более спокойным голосом:
   – Кира, нам необходимо поговорить.
   – Ну так и быть… Приходите в полночь, когда все уснут.
   Можно представить, что было после того, как я закончил разговор. Я так кричал, что все, наверное, слышали. Однако вот представить можно, но ничего ужасного на самом деле не случилось. Тася закрылась в дальней комнате, не открывает дверь. Дядьев дома нет. Мне только их увещеваний не хватало!
   Но что это было? Неужели Кира назначила свидание? Неужели победил? Я плюхаюсь на диван, закидываю руки за голову… Я весь в мечтах… Я снова с моей Кирой! Скорей, скорей бы! Заснуть бы и не просыпаться до полуночи…
 
   И вот сидим в гостиной у нее дома. На столе чашки с нежными цветочками снаружи и золотые внутри. Скатерть белая и накрахмаленная. Узорчатый паркет сияет, отражая свет зажженных свечей. Мы пьем чай с домашними пирожками, надо заметить, очень вкусными. Что ж, самая подходящая обстановка для задушевной, лирической беседы. Только вот как можно о чем-то говорить, когда все мысли о другом?..
   От рук, от губ ее пахнет дивными духами, слегка напудрено лицо. Изящные пальцы держат чашку, как диковинный цветок. Глаза прикрыты ресницами, как кружевами. Вот о чем-то задумалась…
   – Ах, Миша! Я так несчастна. Мой постылый супруг… Я вышла замуж только потому, что могла сойти с ума от одиночества. Если бы не дети…
   – Не огорчайте меня такими грустными словами. Вы удивительно красивы. Вы добрая, чудесная… Вы одна на свете. Других таких прекрасных нет.
   – Вы искренни? Да! Да! Разве можете вы лгать? Я благодарна вам за эти слова, только вы нашли их для меня… Так хочется верить, что вы желаете доб ра. Но одно всегда страшит, стоит взглянуть на вас…
   – Что же это?
   – Ваши глаза. О, как они опасны!
   – Верьте мне, Кира, я говорю с чистой душой, с открытым сердцем.
   – Достойна ли я такой любви?.. Ах, я пропала…
   Я вижу откинутую назад голову и шелковистую волну волос, пронизанную огнем свечи. И брови угольные. И огромные карие глаза. Мне не понять – красив ли ее профиль, этот нос с горбинкой. Так и не разобрал, что у нее в глазах. Вот кажется, испуг, тревога… А может быть, порок?..
   По-детски бантиком сложила губы и смотрит в темное окно, словно бы чего-то ожидает. Когда она вот так сидит, она представляется мне чудесной, лучше всех на свете.
   – Иди ко мне, – сказал я.
   Она повернулась, глаза ее испуганно насторожились. Я обнял ее и поцеловал.
   – Нет! Так нельзя, – пытается оттолкнуть меня.
   Я снова привлек ее к себе. На этот раз она не сопротивлялась. Я потянул ее за собой на диван. И так притягивал до тех пор, пока она совсем не склонилась. И только тут я ощутил живую и ясную теплоту желанного, волнующего меня тела.
   – Лежите и не шевелитесь, – прошептала она.
   Она легла рядом со мной, и я почувствовал прикосновение ее коленей…
 
   – Ты чудо как хороша!
   – Знаешь, какая в юности я была худышка?
   – Знаю. Изящная, грациозная…
   – Говорят, с тех пор немного пополнела.
   – Это бывает после родов. Но у тебя это заметно лишь чуть-чуть. Тебе даже идет. Во всяком случае, мне нравится.
   – Как жаль, что мы тогда не встретились!
   – Ну как ты это представляешь? Дочь камергера и бедный, застенчивый студент…
   Тут я немножечко слукавил. Так можно. Почему бы нет?
   – А я вообразила себе… Да-да! Ужасно наивно этого желать.
   – Но вот теперь я дипломированный врач. Скоро займусь непременно частной практикой. У меня будет много пациентов, появятся деньги. И все можно было бы еще поправить!
   – Что? Как? У меня муж и две дочери. Ты тоже, видимо, женат.
   – Нет, Кира! Нет! Я верен только тебе!
   – Ах, милый! Я без ума от тебя, даже когда ты говоришь неправду!
   – Но почему ты мне не веришь?
   – Иди ко мне!
   Объятия… Объятиям нет числа. Я сбился со счета. Да и кому какое дело… Словно бы стараемся наверстать то, что прежде не сбылось… Или насытиться любовью впрок? Однако странные у меня возникают мысли… Пророчество? Ах, не дай бог!
 
   – Ты знаешь, муж недавно мне прислал письмо из Гельсингфорса, будто бы купил участок на золотоносной речке.
   – Где? – Я чувствую, как у меня загораются глаза.
   – Там где-то, на севере, в Финляндии.
   – А ты говорила, он на войне.
   – Он в Петербург по делам поехал и вдруг встречает старого приятеля. А тот знает место, но у него нет денег, чтобы приобрести право на добычу… ну, все как следует устроить.
   – И много золота на этой речке?
   – Говорит, что жуть!
   – Ах, интересно было бы… – Тут я мечтательно закатываю глаза…
   Увы, кому везет в любви, тому обычно не везет в делах. Мне предстоит еще не раз в этом убедиться. Но как удержать любимую, не имея приличного достатка? Рай с милым в шалаше?
   Мы снова обнимаемся…
 
   – С тех пор как муж уехал, здесь немыслимая скука. Недавно сосед является ко мне с цветами и с такой красочно оформленной коробкой. Я от незнакомых людей подарков не принимаю, но тут… Сосед все-таки. Зачем портить отношения?
   – А что в коробке?
   – Набор дамского белья, – смеется.
   – Я его убью!
   – От дома я ему отказала. Ну и подарок конечно же пришлось вернуть.
   – Да кто он такой?
   – Известный фабрикант, из нуворишей. Рубашечки, бюстгальтеры, пеньюары, панталоны…
   Ну вот опять! Словно бы нарочно намекает, что не судьба. Зачем ей бедный врач, если отвергает даже фабриканта?
   Объятиям нашим нет конца… Но вот гляжу я на нее… Заплакала.
   – Кира! Что с тобой?
   – Ну вот, весь вечер думала и думала. Надо же на что-нибудь решиться.
   – Не плачь, не плачь, любимая! Мы снова вместе…
   – Ну почему ты не писал? Я думала, что ты меня забыл, я так тосковала! Ах, если бы ты знал! – сквозь слезы улыбается. – Теперь для меня все ясно… Я дождалась. Теперь ты никуда, Миша, не уедешь! Мы уедем вместе!
   – Уедем! Уедем, Кира…
   – Я так измучилась, я уже два месяца почти не сплю. Как только ты пропал, я опомнилась и не могла простить себе, что отпустила! Все ночи сижу, смотрю в окно… и мне мерещится, что ты лежишь, раненный где-то там, на поле битвы, и некому тебе помочь…
   А я не могу понять, о ком это она. Неужели обо мне? Видимо, о новом назначении забыла. Или переживания о воюющем супруге неведомым мне образом стали заботой о здоровье сельского врача?
   Плачет…
   – Не надо, Кирочка, не надо!
   – Что это было, Миша? Все эти месяцы? Сны? Объясни мне. Зачем же мы расстались?.. Я так хочу опять туда, вновь пережить наше первое свидание! А все остальное забыть, как будто ничего другого не происходило никогда!
   – Ничего, ничего не было, все только померещилось, кроме той первой нашей встречи! Забудь, забудь все остальное! Пройдет время, мы поедем к тебе домой, в имение под Карачевом, и будем собирать майские цветы, и твои волосы будут пахнуть ландышем…
   Отпуск закончился, и мы все-таки расстались.

4

   Сидя в дощатой будке на заднем дворе, поодаль от больницы, читаю письмо. Почтальон из рук в руки передал, а мне не хотелось, чтобы Тася знала. Опять эти свои вечные причитания начнет…
   Вот же бывают такие письма. Только в руки конверт возьмешь, а уже знаешь, что там. И как оно дошло? Никакие письма не доходят, даже из Москвы, говорят, приходится посылать с оказией. И как все у нас глупо, дико в этой стране! Почему, спрашивается, письма пропадают? А это дошло. Не беспокойтесь, уж такое письмецо дойдет, непременно отыщет адресата… Только открывать это письмо не хочется. Потому что от него холодом и несчастьем веет.
 
   «Милый Михаил! Мне очень трудно было найти в себе силы, чтобы написать это письмо. Но вот, наконец, решилась. Сразу скажу, что я благодарна тебе за все. Не стану доверять свои чувства бумаге, но поверь, что в сердце моем ты навсегда занял самое важное место. Иначе было бы в нем пусто и тоскливо.
   Муж вернулся из Петербурга злой, я его никогда таким не видела. Думаю, причина не в том, что случилось в феврале, не в положении на фронте, а только в том, что сорвалась выгодная сделка, на которую он рассчитывал. Я ведь тебе рассказывала о его поездке в Гельсингфорс. Теперь надежды разбогатеть у него нет, деньги из имения поступают очень редко, там бунтуют крестьяне. В общем, с деньгами стало плохо, но не это главное.
   Я вдруг поняла, что больше так не могу. Вот дети, вот муж, дом – это все рядом, здесь. Без этого я своей жизни уже не представляю. И где-то там далеко прекрасные воспоминания о том, что с нами было. Как мне не хочется, чтобы эта память была осквернена семейной ссорой, ненавистью обманутого мужа. Еще, не дай бог, вызовет тебя на дуэль или застрелит в темном переулке, когда ты снова попадешь в Москву. Поверь, я этого не перенесу! Поэтому прошу тебя: прости и помни. Я наше прошлое не забуду никогда!
   Кира, навсегда твоя.
   P. S. Письмо, пожалуйста, сожги».
 
   – Фельдшер знает. – Еще чуть-чуть, и Тася снова пустит слезу.
   – Неужели? Мне все равно.
   – Скоро все будут знать, что ты себя травишь морфием.
   – Это пустяки…
   – Если не уедем отсюда в город, я удавлюсь.
   – Делай что хочешь. Только оставь меня в покое.
   – Ты изверг! Зачем я полюбила тебя? Ах, боже мой, какая же я дура!
   – Ой, ну сколько же можно об одном?! – У меня уже нет сил сдерживать себя.
   Странно, но я только сейчас заметил, что Тася некрасива. Чем-то она напоминает мне бродячую собачонку, с которой позабавились, а потом прогнали за порог… И с какой стати я на ней женился? Ведь мог бы и подождать еще чуть-чуть, мог бы тогда встретить барышню, хотя бы чем-то похожую на Киру…
 
   Я снова в забытьи. То ли это сон, то ли опять странное наваждение, вызванное морфием. Только моей милой Киры в этом наваждении больше нет. Есть темные тени, по сумрачным улицам идущие в неизвестность, в никуда. И я, словно бы скованный с ними одной цепью, бреду, бреду за ними следом. Господи! Да сделай же Ты что-нибудь!
   Но вот я слышу голоса, вроде бы стою, затаив дыхание, у закрытой двери и стараюсь понять, что происходит там, в соседней комнате.
   – Я не могу тебя понять. Неужели ты не видишь, что все эти неприятности в делах из-за того, что я несчастлив с тобой? А ты с таким удивительным равнодушием относишься к тому, что может быть причиной нашей общей беды.
   – Почему никто и никогда не спросил, счастлива ли я? От меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня? Что вам всем нужно? Я родила тебе детей, и все последние годы слышу только про театр да про коммерцию… Деньги, деньги, деньги! Где их достать, как, наконец, разбогатеть. И, заимев солидный счет в банке, уехать за границу. Париж – мечта всей твоей жизни. «Комеди Франсез», Пляс Пигаль, посиделки у «Максима»… А я так… необходимый придаток, чтобы не ударить в грязь лицом перед почтенной публикой.
   Счастлив князь Юсупов, и Голицын тоже счастлив, и ты будешь счастлив… но только не со мной.
   – Я вижу, что ты не любишь меня.
   – Ничего другого тебе дать не могу.
   – Увы, я знаю твои мысли, и мне больно за семью.
   – Ну и знай… Знай, что и сегодня мы должны были увидеться, но он не пришел. И мне тоскливо.
   – Одумайся, Кира! Я все прощу, только не надо с ним встречаться. Так не должно быть!
   – А я хочу! И ничего не могу с собой поделать.
   – Я понимаю. Меня так долго не было. Ты оказалась в большом, незнакомом городе совсем одна. Рядом ни друзей, ни подруг… Но почему ты не общаешься с княгиней, с моей матерью?
   – Для нее я не слишком родовита. Я выскочка, парвеню, ворона в эдаких павлиньих перьях!
   – Ты не права, Кира! Господь с тобой! Мама желает нам добра. Уверен, у нее и в мыслях нет желания как-нибудь оскорбить тебя, унизить.
   – Ты бы видел ее глаза, когда она смотрит на меня…
   – Помилуй, Кира! Выдумки! Выдумки все это! – И после паузы вопрос: – Так что же делать?
   Долгое молчание. И вот, наконец, я слышу до боли мне знакомый женский голос:
   – Давай уедем! Уедем навсегда. Здесь ничего уже не будет.
   И снова пауза.
   – Возможно, ты права… А что, если все вернется на круги своя? Не знаю, как ты… я еще надеюсь.
   – Ты слеп, Юрий! Слеп, как и всегда. Ты и меня не смог понять. Не понял и того, что в России происходит. Открой глаза! Прежнего уже не будет никогда!
   – Но как же… Нет, я так сразу не могу… Мне нужно посоветоваться…
   – С кем? Завтра всех твоих знакомых по лицею поставят к стенке или же повесят на столбах. Чего ты ждешь? Чтобы твои холопы снова пришли поклониться князю-батюшке, мол, мы никак не можем без тебя?
   Тишина. Оба молчат. А может быть, целуются? Тьфу, черт! Опять я о своем. А тут, может быть, решается судьба.
   – Что ж, пойду договариваться о паспортах.
   Князь уходит, а я остаюсь в отчаянии, в тоске по загубленной любви… Так что же делать? Да только уповать на чью-то милость.
   Господи! Прости и помилуй своего раба за все, что я тут натворил. Зачем Ты так жесток? Клянусь тебе всем дорогим на свете – я достаточно наказан. Знай, что я верю в Тебя! Верю всегда, даже если на время об этом забываю. Верю душой, телом, каждой клеточкой мозга. Верю и прибегаю к Тебе, потому что нигде на свете нет никого, кто бы мог мне помочь. Прости меня и сделай так, чтобы Кира вновь ко мне вернулась. И чтобы я избавился от пристрастия к наркотикам. Я верю, что Ты услышишь мои мольбы и вылечишь. Избавь меня, Господи, от той гнусности, в которую я сам себя низверг. Не дай мне сгинуть, избавь меня от морфия, от кокаина, избавь от слабости духа и дай надежду, что все еще можно изменить. Поверь, Господи, я исправлюсь!
   И вот уже сумрак в комнате рассеялся, и кажется, что на душе немного полегчало…
   Да, как же! Полегчает тут. А вы попробуйте жить, когда думаешь только об одном – о том, с кем и что она делает там, в своей квартире. Я тихо позвал:
   – Кира!
   Однако никто не входит в дверь. Никто не сядет на постель и не погладит меня ласково и нежно. Но почему?
   Ну как тут не понять – они небось уже собирают свой багаж, а я по-прежнему валяюсь на кровати. Скорей, скорей в Москву!

5

   Как ехал в поезде, что говорил, что делал, не в состоянии в точности припомнить. Все было словно бы во сне. Нет, не во сне, а в горячечном бреду, когда перед глазами возникают сцены одна другой ужаснее и отвратительнее.
   Вот вижу сплетение тел на кровати в спальне… Сдавленные крики, стоны… Князь удовлетворенно улыбается, закуривает папиросу, а Кира гладит его по животу… Смеется…
   – Ты знаешь, он такой забавный…
   – Кто?
   – Да тот офицерик, врач, с которым ты пересылал письмо.
   – Знал бы, что он такой ходок, пристрелил бы еще там, в госпитале.
   – Ну до чего ты у меня ревнивый! – снова рассмеялась.
   – Как ты могла? С любовником на этом самом диване, на котором я читал тебе стихи.
   – Какие еще стихи? Я что-то не припомню.
   – Да-с, на этом вот диване…
   Сказано это почти трагическим тоном, и вдруг:
   – Ну и каков же он в постели?
   – Юрий, господь с тобой! Я не могу тебе рассказывать буквально обо всем.
   – Нет, расскажи! – настаивает.
   – Да, в сущности, и говорить-то не о чем. Ну, нежный, ласковый… Но, видимо, после перенесенной болезни… как бы тебе это объяснить…
   – Я понял! – Князь поперхнулся дымом и вот оглушительно хохочет…
   От этого злобного хохота я снова просыпаюсь. На соседней лавке храпит пьяный штабс-капитан, командир батареи из конной артиллерии. Странный тип. И очень уж назойливый. Припоминаю, что говорил мне накануне… Ну да, все уши прожужжал.
   – Открыть фронт немцам! И сейчас же! Только тогда мы будем избавлены от этой жидовской оперетки с трагическим концом, когда от воплей кастрированных теноров и оваций возбужденной публики может рухнуть здание российской государственности…
   О чем это он? Какое здание? Какие тенора? Да можно ли так напиваться?
   – Что нужно немцам – сахар, сало, хлеб? Да подавитесь, только помогите. Мы все теперь на собственном опыте узнали, что значит демократия со всеми этими гороховыми шутами вроде Керенского.
   Опять не понял про шутов… еще про демократию и про «душку» Керенского… Ах, Кира! Как же ты могла?..
   – Спасти Россию может исключительно монархия. Пусть кайзер наведет у нас порядок, а дальше уж мы сами как-нибудь…
   В мозгах по-прежнему сумбур, но постепенно что-то проясняется. Я пытаюсь возразить:
   – Боюсь, что за безумство мартовских дней нам предстоит очень тяжелая расплата.
   – А для начала всех этих… с красными бантами… на фонари!
   – Я, знаете ли, не настолько кровожаден…
   Ощерился. Кровью налилось лицо, рука отчего-то тянется к нагану.
   – Да вы социалист, доктор, как я погляжу! – Рот брызжет слюной, меня обволакивает вонючим перегаром. – Знаю я вас, университетских, все одним миром мазаны, мать вашу так!
   Вот не хватало еще в лоб пулю получить от пьяного защитника.
   – Нет уж, позвольте, штабс-капитан!
   – А не позволю!
   – Но я же вовсе не социалист.
   – Не ври! По роже сразу видно!
   – Я даже слова этого поганого не выношу.
   – Так я и поверил!
   – Я, как и вы, радею за монархию! – Я встал, для храбрости перекрестился и запел: – Боже, царя храни!..
   Дальше в сознании провал. Могу предположить: штабс-капитан пытался задушить меня в объятиях… Ясно лишь, что, едва закончится одно кошмарное видение, взамен его непременно начинается другое… И так без конца, без смысла, без надежды…
   Только теперь, припомнив подробности ночного спора, я осознал весь ужас происшедшего. Кира мне изменила, родину я уже почти что потерял, осталась судорожно бьющаяся жилка у виска. Стоит нажать на спусковой крючок, и вся эта не нужная мне жизнь вытечет за несколько мгновений…
   Из коридора просачивается табачный смрад. Доносятся возбужденные голоса – тоже все о чем-то спорят. Мало им того, что было в марте! Бездари! Пропили Россию, продули, проиграли…
   Вот и я тоже все, что только можно, проиграл. И нет мне теперь ни пощады, ни прощения… Я снова проваливаюсь в полузабытье.
   Только в этой качающейся полутьме она и согласна появиться – порочная, эгоистичная женщина с невиданным, изощренным талантом обольщения. Княгиня! Ее нога в черном шелковом чулке… Халат словно бы случайно распахнулся, и стало видно кружево белья… Я слышу ее призывный шепот, еле различимый среди стука колес и воя ветра за окном…
   И этому нежному шепоту ответил храп пьяного в стельку офицера.
 
   Когда очнулся, поезд уже стоял у перрона Брянского вокзала. За окном серый полумрак, а в голове одна-единственная мысль: неужто все на самом деле кончено? Однако так не может быть, так не бывает, чтобы не оставалось никакой надежды. Даже у приговоренного к смерти есть последнее желание…
   Только добрался до Обухова, отпустил извозчика и сразу к телефону:
   – Барышня! Тридцать два ноль семь… Умоляю, поскорее… Ах, Кира! Кира, это я… Я только что с вокзала.
   В трубке молчание. Потом слышу голос, но совсем чужой:
   – Миша, я вас прошу, вы больше не звоните.
   – Но почему?
   – Мы скоро уедем за границу.
   – А как же я?
   – Я благодарна вам за все. За то, что помогли мне в трудную минуту. Оказались рядом, когда я умирала от тоски и одиночества… Но ничего уже не будет. Никогда!
   – Но так нельзя!
   – Господи, Миша! Мне тоже тяжело. Но здесь оставаться невозможно. Вы только посмотрите, что тут делается!.. Бежать, бежать непременно из Москвы!
   – Нет!!!
   – Миша, смиритесь!.. Все прошло! Забудьте. И я забыла, и вы не вспоминайте.
   – Я застрелюсь! И ты будешь в этом виновата.
   – Не мучайте меня! Подумайте, что будет, если я останусь. Что будет со мной и с детьми?
   – Я буду вас защищать!
   – Ради бога! Если вы любите меня, то отпустите!
   – Кира! Сжальтесь!
   – Если что-нибудь случится с дочерьми, я тебя возненавижу!
   – Ты ведьма! Ведьма! Сначала завлекла, а вот теперь…
   – Ты болен, Миша. Успокойся! Я верю, что у вас с Татьяной все будет хорошо. Прощай!
   Княгиня вешает трубку. А я ошарашен тем, что она знает про жену. Предали!.. Зарезали!! Убили!!!
 
   Я стал умирать днем двадцать второго декабря. День этот был мутноват, бел и насквозь пронизан отблеском грядущего через два дня Рождества. Впрочем, до Рождества ли тогда было?
   Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной бранью бьют стекла в трамваях. Видел разрушенные и обгоревшие дома. Видел людей, которые осаждали подъезды запертых банков, длинные очереди у хлебных лавок, затравленных и жалких офицеров в шинелях без погон…
   Все это я воочию видел и попытался понять, что произошло. Но если голова моя была цела, то сердце было растерзано там, у подъезда дома в Обуховом. Возможно ли все происходящее понять, имея в груди своей израненное сердце?
   Ах, право же, какие глупости! Рана неопасна… Пациент будет жить. Но надобно дать еще немного морфия, чтобы прекратить страдания…
   По счастью, не так уж трудно раздобыть наркотики в Москве. Конечно, если очень, очень надо. Тем более врачу…
   Ну вот… Наконец-то… Полегчало…
   Как очутился у Патриаршего пруда, не помню… то есть не пойму… Вроде бы шел от аптеки Рубановского, что на углу Большой Садовой. Только собрался сесть на скамейку в сквере чуть передохнуть, но вот… Но вдруг увидел там, вдали, на Малой Бронной, очень знакомый силуэт. Нет, это был не коллега по фронтовому госпиталю, не дядин сосед из дома на Пречистенке и даже не случайный попутчик, с которым я ночь провел в одном вагоне. Самое удивительное, что это была женщина, притом очевидно, что брюнетка. Но кто – я не в силах был понять. Ясно было одно – надо непременно разъяснить себе, кто же такая эта женщина.