Страница:
Вот странно, еще несколько минут назад мечтал залезть на танк и разразиться речью. Я хоть и монархист в душе, однако же всегда готов приветствовать даже не вполне понятные мне, но, судя по всему, искренние, благородные порывы. Особенно если вижу скрытый смысл, который устраивает и меня… Но тут, вот именно тут никакого приемлемого смысла вовсе не улавливаю. Никак не могу избавиться от ощущения, что каждый думает только о себе. А кто же обо мне, несчастном, позаботится?
И потом, как же они станут договариваться, если победят? Ведь ясно же – ни свободы, ни справедливости на всех не хватит. В любые времена этот товар распределялся как привилегия: либо в соответствии с обозначенным сословием, либо по блату, либо по талонам. Теперь вот справку о благонадежности потребуют. А что будет, если вдруг решат, что я для них чужой? Тогда придется побираться, жить на пособие, ютиться по углам и, просыпаясь утром, сожалеть о том, чего со мной так и не случилось.
Но эти вот надеются – им-то уж точно повезет! Но самое ужасное, что ничего не слышат, не хотят понять, словно бы находятся под воздействием наркотика. Мне ли не знать, как это происходит…
Смотрю на них – вроде бы нормальные люди. Разве что все как один увлечены борьбой за власть. Но это было всегда. Всегда есть недовольные – их хлебом не корми, дай только свергнуть очередного самодержца и тирана. Нет чтобы поискать причину собственных несчастий в самом себе – но разве им придет такое в голову? Да, склонны к самообману, легкомысленны, скорее всего, в политике скверно разбираются. Да уж не лучше меня! Ну что ж… Зато наизобретали всяких приспособлений для удобства жизни – от автомобиля до телефона и биде. В общем, самые обыкновенные люди, напоминают прежних. Только погоня за миражами их испортила…
Вот так! Накрапывает дождь. Стал в чемодане рыться в поисках зонта… Так нет его! Неужто стырили при обыске?
Весь вымокший до нитки, я двинул в сторону Садового кольца. Пока добрался до Смоленской, почувствовал в желудке такую пустоту, как будто целую вечность голодал. И еще дал себе клятвенное обещание впредь подальше держаться от политиков.
Все, что случилось потом, до сих пор вызывает у меня недоумение и даже страх – о господи, да неужели снова? Я помню, помню о моей Кире, но боли и отчаяния уже нет. Есть только сожаление. А потому не должно быть вроде бы ни галлюцинаций, ни кошмарных снов, но вот ведь… И как такое объяснить? Как самому себе признаться в том, что происходят со мной вещи странные, словно бы созданные вовсе не моим, а явно посторонним, чуждым мне воображением.
А началось с того, что мне подсунули осетрину далеко не первой свежести. Кто-то говорил, что в столице с продуктами жуткий дефицит, а тут, говорят, решили напоследок подкормить мидовских чиновников. Было это в гастрономе на Смоленской, отчего чуть позже возникло желание этот самый гастроном спалить. А что еще можно предпринять, когда тебе в душу наплюют самым непотребным образом? Сначала вежливо улыбнутся, подобострастно эдак вот раскланяются и тут же самую натуральную тухлятину подсунут. Да лучше бы уж сразу обхамили! Я вспоминаю, как внимательно продавец смотрел в мои глаза – видимо, оценивал возможную реакцию клиента. То есть сейчас начнет скандалить или же потом? Только ведь невозможно, стоя у прилавка, распробовать ну буквально все. Да в этой толкотне и вовсе в глотку не полезет…
Как ни прискорбно это признавать, но в поджигатели я не гожусь. Самое большее, на что способен, – это написать на эту тему фельетон. Или рассказ. Или роман… А что, это ли не побудительный мотив? Давно известно, что пустой желудок способен вызвать прямо-таки адских масштабов вдохновение!
Положим, с вдохновением у меня не было и нет проблем. Если пропало вдохновение, найдется злость – в конце концов, это настоящему писателю без разницы. Однако прежде, чем браться за перо, следовало немного подкрепиться. О месте для ночлега я позаботился чуть раньше – какая-то тетка на вокзале сунула мне в руку карточку с адресом квартиры на Большой Садовой. Еле дошел до Патриаршего пруда и тут только понял, что ноги протяну, так и не добравшись до квартиры, если срочно чего-нибудь не съем. Рукописи, возможно, не горят, но зато уж точно отнимают силы. Особенно когда идешь пешком, к тому же еще пребываешь в мерзком настроении. Тут и потерянный зонт, и бородатый демагог в солдатских сапогах…
Но вот уже уселся на скамейку под сенью многолетних лип. Здесь не было дождя. Да в общем-то дождь почти утих, и я надеялся без помех перекусить чем бог послал – я ведь тогда еще не знал, что в гастрономе мне подсунули. Итак, расстелил газетку, достал из чемодана только что купленный батон, отломил горбушку и только собрался положить на нее ломоть моей любимой осетрины, как вдруг услышал громкое покашливание. Звук исходил от некоего гражданина – он двигался к моей скамейке вдоль пруда, по липовой аллее. Да, собственно, был уже в нескольких шагах. Что самое странное, уставился он прямо на меня.
Одет неизвестный был в стелившуюся по земле длиннополую шинель, так что невозможно было определить, в сапогах явился или же в домашних тапочках. Одной рукой отмахивал, как и положено строевому офицеру, другая же покоилась в кармане. Что он в это время там проделывал – то ли изображал фигу из трех пальцев, то ли держал на боевом взводе армейский пистолет… Да кто ж его разберет!
Не знаю отчего, но аппетит пропал. Пока неизвестный шел, я, начисто забыв про еду, смотрел на него и все силился понять, отчего лицо это мне кажется знакомым. То ли в толпе на вокзале промелькнуло, то ли на баррикаде у Москвы-реки стоял… Впрочем, в шинелях на баррикады никого не допускали.
Нет, посмотрите на него! Какова осанка, как гордо поднята голова, как презрительно сложены тонкие, холеные, словно бы из мрамора выточенные губы. Ну прямо князь!..
Князь?! И тут я вспомнил… Тогда, во время последнего свидания с княгиней, семейная фотография висела на стене. Да, да, как раз над тем диваном, где мы обнимались. Я только потом эту фотографию заметил – грустная Кира и ее муж в форме добровольца. Князь собирался на войну.
Первым желанием было бросить батон с копченой осетриной и бежать куда глаза глядят, подальше от этого пруда. Сразу скажу, вида утопленников я не переношу ни при каких условиях. Если придется умирать, не хочется вот так, с камнем, привязанным к ногам, или с пушечным ядром на шее. Я же не знал тогда, что пруд довольно мелкий, в нем и полутора метров нет.
Пока я размышлял о перспективах утопления, князь уселся на скамейку, откинул полы шинели, закинул ногу за ногу. Нет, вправду оказался в сапогах, домашние тапки только померещились. Вцепившись дрожащими руками в чемодан, я ждал. Только чего ж хорошего ждать можно от сиятельных?
– Так это вы? – Князь даже не представился.
– Мне кажется, вас не совсем верно информировали, – парировал я, изобразив подобие улыбки.
– Имейте мужество признаться, если уж нашкодили.
– Что за слова!
– Слова – это в основном по вашей части, – прошипел князь. – Зачем задурили Кире голову?
– Я не дурил. Я с чистою душой!
– Ха! Так я и поверил. – Он злобно рассмеялся.
Ну что тут возразишь, если тебе не верят?
– Послушайте, князь! Мы с вами взрослые люди. Можно ведь договориться как-нибудь…
– Это о чем же хотите договариваться? Испортили нам жизнь… Да при таком раскладе даже кусок в горло не полезет. – Тут он скосил глаза на мою еду.
Ну отчего так не везет? Только подумаешь, что избавился от страшных воспоминаний навсегда, а они оказываются тут как тут – прислали своего гонца. Вот он сидит рядом на скамейке, сопит, поглядывая на меня, наверняка какую-нибудь пакость приготовил. И что же остается мне? Что там советовал профессор… надо переложить свои заботы, страхи на другого. Всего-то навсего! Интересно, как бы он сам в этих обстоятельствах перекладывал?.. Этот вон снова пялится на осетрину. Надо же и совесть, наконец, иметь!
Честно скажу, я не собирался князя угощать. Был бы хоть какой-то толк от этого знакомства, уж я тогда бы жадничать не стал. Но тут передо мной личность явно подозрительная, кто бы сомневался. Другой на моем месте давно бы обратился «куда надо», дабы разъяснить этого неизвестно откуда взявшегося князя-иностранца. Кто знает, как и с каким заданием он сюда попал? Да пусть хоть доллары предложит за эту осетрину, так все равно же не продам!
Князь между тем продолжал:
– Я вот давно бы прошлое забыл. Однако княгиня каждое утро спрашивает, мол, не было ли писем из России. И что прикажете сказать?
– Не знаю… – Я и в самом деле этого не знал.
– Хоть бы написал разок, – милостиво разрешил князь.
– Так она мне запретила…
– И правильно сделала.
Надо признать, логика у этих князей похуже тухлой осетрины.
– Ну вот, поговорили. – Я стал собираться, раздумывая, не оставить ли ему батон. Батона мне не жаль – тут рядом есть булочная, я ее чуть раньше заприметил.
– Думаешь, тебе это сойдет с рук? – Князь метнул в мою сторону свирепый взгляд, затем, не меняя выражения лица, отломил кусок батона и положил на него пару ломтей осетрины. Моей осетрины, считаю это необходимым подчеркнуть!
– Да мне не жалко, – сказал я, сглатывая слюну. – Ешьте, не стесняйтесь, если очень хочется.
Как мало требуется человеку для того, чтобы избавиться от дурного настроения! Вот и наш князь – ведь только что сопел, не решаясь взвести курок и наказать своего соперника. А теперь, гляньте-ка, блаженство на лице, мысленно уже расправляется с батоном. Вот откусил, попробовал жевать…
Но тут, можно сказать, в самый ответственный момент, князь вдруг повел носом, опасливо покосился на меня и, чертыхнувшись, бросил недоеденный бутерброд в урну, стоявшую рядом со скамейкой. Послушайте! Эй! Да как посмел!
Между тем князь сплюнул, лицом побагровел, сжал кулаки и заорал так, словно бы я ему резал ногу без наркоза:
– Ну, гнида! Отравить князя вздумал? Так я ж тебя… – и сунул руку в карман своей шинели.
Кому из нас больше повезло? Мне, стараниями князя избежавшему промывания желудка, или ему самому, поскольку его тонкий аристократический нюх предотвратил катастрофу еще большего масштаба – я как-никак врач, а кто бы ему в случае чего помог?
В сущности, времени на раздумья уже не было. Не знаю, почему я бросился в сторону Садовой? Даже теперь мне не понять.
Дальше все происходило так, словно бы я оказался куклой в чьих-то грязных руках. Я и теперь уверен – все было тщательно подстроено. И неизвестно откуда взявшийся трамвай, и мокрая от дождя булыжная мостовая там, на перекрестке. Князь был всему виновник или же не князь, но в эти мгновения находился я попросту на волосок от смерти. Стоило ли пережить тиф, тяготы бегства от красных банд, стоило ли возрождаться к жизни после морфия, чтобы быть зарезанным вот так, вроде бы ни с того и ни с сего, ровно в тот момент, когда только приготовился сделать шаг к желанной славе и к успеху?
Тем временем, выйдя из переулка, трамвай стал заворачивать на Бронную, двигаясь к ближайшей остановке. А я даже не успел пройти за турникет – на бегу, да еще с тяжелым чемоданом в руках совсем не просто предаваться грустным мыслям. В общем, я остановился, чтобы перевести дух, а трамвай наддал. Логика описанной мной мизансцены такова, что я никак не мог оказаться жертвой катастрофы, даже будь у меня подобное желание. Даже если бы очень захотел! И только чуть позже, когда уже через улицу переходил, был остановлен жутким криком, раздавшимся позади меня. В мозгу так и холонуло: «Неужто все-таки зарезали? Так я и знал!»
Откуда появилась эта мысль, я не догадывался. Однако на всякий случай оглянулся. Там, позади, вцепившись в вертушку турникета, диким голосом вопил какой-то гражданин и, отшвырнув прочь с головы бейсболку, рвал на себе волосы и размазывал слезы по щекам. Судя по всему, случилось что-то страшное.
Когда я подошел, оказалось, что внешние признаки несчастья начисто отсутствуют. То есть на ближайшем к турникету участке мостовой было на удивление пусто – ни опрокинутого бидона с молоком, ни авоськи с рассыпавшимися по булыжникам продуктами. Да и вопящий гражданин на первый взгляд не производил впечатления сильно покалеченного – на вид то ли бывший регент, то ли почетный опекун, я в этих чинах и званиях не очень разбираюсь. Только жалобно хрустнул под ногой нечаянно раздавленный монокль, видимо случайно оброненный. Да бог с ним, с этим крохотным кусочком прозрачного стекла! И все же складывалось впечатление, будто что-то здесь произошло не так. То есть должно было произойти, но не случилось. Судя по всему, именно этим обстоятельством и был расстроен бывший регент. А впрочем, какой из него регент с такой-то непотребной рожей? Надо полагать, служил у сиятельного князя конюхом или денщиком.
Но даже если планировалось наказание за грехи, я не могу согласиться с тем, что оно адекватно содеянному мной. В конце концов, мог бы вызвать на дуэль. Да что там говорить – есть очень много способов, как покарать виновного, не прибегая к гильотине. Нет, отчего-то захотел покончить отрезанием головы. Вот ужас! Откуда только у князей такая жажда крови?
Я снова припомнил танк у баррикады и обещание ночного штурма. Ну почему так много в мире зла? Почему нельзя всем договориться по-хорошему? Ну, если всем нельзя, то для двоих не так уж сложно подыскать приемлемое, я бы сказал, разумное решение, которое устроило бы и князя, и меня. Но тут в голове возникла мысль, словно бы сам себе некстати возразил, словно бы уничтожил, превратил в прах едва возникшую надежду. А можно ли любимую поделить, если любишь ее не только ты, а любят двое? Да нет, конечно. Значит, остается лишь одно – избавиться от своего соперника. Желательно раз и навсегда.
Ах, князь! Задумано ловко, но вот не повезло же. Сорвалось! И благодарить за свое спасение я должен Киру. Киру, милую, незабвенную мою Киру! Если б не задумался о ней, так бы и лежал сейчас на Бронной, бездыханный, под трамваем.
Так или иначе, но злодейское покушение не удалось. Да попросту не было его! Не состоялось! И что ж тогда? Ну не могу поверить, что все это приснилось! И князь, и залежалая осетрина, и трамвай…
Я оглянулся на скамейку, ту самую, где несколько минут назад сидел. На мокрой от дождя газете пусто, а сытые, довольные вороны каркают, рассевшись на ветвях.
7
8
И потом, как же они станут договариваться, если победят? Ведь ясно же – ни свободы, ни справедливости на всех не хватит. В любые времена этот товар распределялся как привилегия: либо в соответствии с обозначенным сословием, либо по блату, либо по талонам. Теперь вот справку о благонадежности потребуют. А что будет, если вдруг решат, что я для них чужой? Тогда придется побираться, жить на пособие, ютиться по углам и, просыпаясь утром, сожалеть о том, чего со мной так и не случилось.
Но эти вот надеются – им-то уж точно повезет! Но самое ужасное, что ничего не слышат, не хотят понять, словно бы находятся под воздействием наркотика. Мне ли не знать, как это происходит…
Смотрю на них – вроде бы нормальные люди. Разве что все как один увлечены борьбой за власть. Но это было всегда. Всегда есть недовольные – их хлебом не корми, дай только свергнуть очередного самодержца и тирана. Нет чтобы поискать причину собственных несчастий в самом себе – но разве им придет такое в голову? Да, склонны к самообману, легкомысленны, скорее всего, в политике скверно разбираются. Да уж не лучше меня! Ну что ж… Зато наизобретали всяких приспособлений для удобства жизни – от автомобиля до телефона и биде. В общем, самые обыкновенные люди, напоминают прежних. Только погоня за миражами их испортила…
Вот так! Накрапывает дождь. Стал в чемодане рыться в поисках зонта… Так нет его! Неужто стырили при обыске?
Весь вымокший до нитки, я двинул в сторону Садового кольца. Пока добрался до Смоленской, почувствовал в желудке такую пустоту, как будто целую вечность голодал. И еще дал себе клятвенное обещание впредь подальше держаться от политиков.
Все, что случилось потом, до сих пор вызывает у меня недоумение и даже страх – о господи, да неужели снова? Я помню, помню о моей Кире, но боли и отчаяния уже нет. Есть только сожаление. А потому не должно быть вроде бы ни галлюцинаций, ни кошмарных снов, но вот ведь… И как такое объяснить? Как самому себе признаться в том, что происходят со мной вещи странные, словно бы созданные вовсе не моим, а явно посторонним, чуждым мне воображением.
А началось с того, что мне подсунули осетрину далеко не первой свежести. Кто-то говорил, что в столице с продуктами жуткий дефицит, а тут, говорят, решили напоследок подкормить мидовских чиновников. Было это в гастрономе на Смоленской, отчего чуть позже возникло желание этот самый гастроном спалить. А что еще можно предпринять, когда тебе в душу наплюют самым непотребным образом? Сначала вежливо улыбнутся, подобострастно эдак вот раскланяются и тут же самую натуральную тухлятину подсунут. Да лучше бы уж сразу обхамили! Я вспоминаю, как внимательно продавец смотрел в мои глаза – видимо, оценивал возможную реакцию клиента. То есть сейчас начнет скандалить или же потом? Только ведь невозможно, стоя у прилавка, распробовать ну буквально все. Да в этой толкотне и вовсе в глотку не полезет…
Как ни прискорбно это признавать, но в поджигатели я не гожусь. Самое большее, на что способен, – это написать на эту тему фельетон. Или рассказ. Или роман… А что, это ли не побудительный мотив? Давно известно, что пустой желудок способен вызвать прямо-таки адских масштабов вдохновение!
Положим, с вдохновением у меня не было и нет проблем. Если пропало вдохновение, найдется злость – в конце концов, это настоящему писателю без разницы. Однако прежде, чем браться за перо, следовало немного подкрепиться. О месте для ночлега я позаботился чуть раньше – какая-то тетка на вокзале сунула мне в руку карточку с адресом квартиры на Большой Садовой. Еле дошел до Патриаршего пруда и тут только понял, что ноги протяну, так и не добравшись до квартиры, если срочно чего-нибудь не съем. Рукописи, возможно, не горят, но зато уж точно отнимают силы. Особенно когда идешь пешком, к тому же еще пребываешь в мерзком настроении. Тут и потерянный зонт, и бородатый демагог в солдатских сапогах…
Но вот уже уселся на скамейку под сенью многолетних лип. Здесь не было дождя. Да в общем-то дождь почти утих, и я надеялся без помех перекусить чем бог послал – я ведь тогда еще не знал, что в гастрономе мне подсунули. Итак, расстелил газетку, достал из чемодана только что купленный батон, отломил горбушку и только собрался положить на нее ломоть моей любимой осетрины, как вдруг услышал громкое покашливание. Звук исходил от некоего гражданина – он двигался к моей скамейке вдоль пруда, по липовой аллее. Да, собственно, был уже в нескольких шагах. Что самое странное, уставился он прямо на меня.
Одет неизвестный был в стелившуюся по земле длиннополую шинель, так что невозможно было определить, в сапогах явился или же в домашних тапочках. Одной рукой отмахивал, как и положено строевому офицеру, другая же покоилась в кармане. Что он в это время там проделывал – то ли изображал фигу из трех пальцев, то ли держал на боевом взводе армейский пистолет… Да кто ж его разберет!
Не знаю отчего, но аппетит пропал. Пока неизвестный шел, я, начисто забыв про еду, смотрел на него и все силился понять, отчего лицо это мне кажется знакомым. То ли в толпе на вокзале промелькнуло, то ли на баррикаде у Москвы-реки стоял… Впрочем, в шинелях на баррикады никого не допускали.
Нет, посмотрите на него! Какова осанка, как гордо поднята голова, как презрительно сложены тонкие, холеные, словно бы из мрамора выточенные губы. Ну прямо князь!..
Князь?! И тут я вспомнил… Тогда, во время последнего свидания с княгиней, семейная фотография висела на стене. Да, да, как раз над тем диваном, где мы обнимались. Я только потом эту фотографию заметил – грустная Кира и ее муж в форме добровольца. Князь собирался на войну.
Первым желанием было бросить батон с копченой осетриной и бежать куда глаза глядят, подальше от этого пруда. Сразу скажу, вида утопленников я не переношу ни при каких условиях. Если придется умирать, не хочется вот так, с камнем, привязанным к ногам, или с пушечным ядром на шее. Я же не знал тогда, что пруд довольно мелкий, в нем и полутора метров нет.
Пока я размышлял о перспективах утопления, князь уселся на скамейку, откинул полы шинели, закинул ногу за ногу. Нет, вправду оказался в сапогах, домашние тапки только померещились. Вцепившись дрожащими руками в чемодан, я ждал. Только чего ж хорошего ждать можно от сиятельных?
– Так это вы? – Князь даже не представился.
– Мне кажется, вас не совсем верно информировали, – парировал я, изобразив подобие улыбки.
– Имейте мужество признаться, если уж нашкодили.
– Что за слова!
– Слова – это в основном по вашей части, – прошипел князь. – Зачем задурили Кире голову?
– Я не дурил. Я с чистою душой!
– Ха! Так я и поверил. – Он злобно рассмеялся.
Ну что тут возразишь, если тебе не верят?
– Послушайте, князь! Мы с вами взрослые люди. Можно ведь договориться как-нибудь…
– Это о чем же хотите договариваться? Испортили нам жизнь… Да при таком раскладе даже кусок в горло не полезет. – Тут он скосил глаза на мою еду.
Ну отчего так не везет? Только подумаешь, что избавился от страшных воспоминаний навсегда, а они оказываются тут как тут – прислали своего гонца. Вот он сидит рядом на скамейке, сопит, поглядывая на меня, наверняка какую-нибудь пакость приготовил. И что же остается мне? Что там советовал профессор… надо переложить свои заботы, страхи на другого. Всего-то навсего! Интересно, как бы он сам в этих обстоятельствах перекладывал?.. Этот вон снова пялится на осетрину. Надо же и совесть, наконец, иметь!
Честно скажу, я не собирался князя угощать. Был бы хоть какой-то толк от этого знакомства, уж я тогда бы жадничать не стал. Но тут передо мной личность явно подозрительная, кто бы сомневался. Другой на моем месте давно бы обратился «куда надо», дабы разъяснить этого неизвестно откуда взявшегося князя-иностранца. Кто знает, как и с каким заданием он сюда попал? Да пусть хоть доллары предложит за эту осетрину, так все равно же не продам!
Князь между тем продолжал:
– Я вот давно бы прошлое забыл. Однако княгиня каждое утро спрашивает, мол, не было ли писем из России. И что прикажете сказать?
– Не знаю… – Я и в самом деле этого не знал.
– Хоть бы написал разок, – милостиво разрешил князь.
– Так она мне запретила…
– И правильно сделала.
Надо признать, логика у этих князей похуже тухлой осетрины.
– Ну вот, поговорили. – Я стал собираться, раздумывая, не оставить ли ему батон. Батона мне не жаль – тут рядом есть булочная, я ее чуть раньше заприметил.
– Думаешь, тебе это сойдет с рук? – Князь метнул в мою сторону свирепый взгляд, затем, не меняя выражения лица, отломил кусок батона и положил на него пару ломтей осетрины. Моей осетрины, считаю это необходимым подчеркнуть!
– Да мне не жалко, – сказал я, сглатывая слюну. – Ешьте, не стесняйтесь, если очень хочется.
Как мало требуется человеку для того, чтобы избавиться от дурного настроения! Вот и наш князь – ведь только что сопел, не решаясь взвести курок и наказать своего соперника. А теперь, гляньте-ка, блаженство на лице, мысленно уже расправляется с батоном. Вот откусил, попробовал жевать…
Но тут, можно сказать, в самый ответственный момент, князь вдруг повел носом, опасливо покосился на меня и, чертыхнувшись, бросил недоеденный бутерброд в урну, стоявшую рядом со скамейкой. Послушайте! Эй! Да как посмел!
Между тем князь сплюнул, лицом побагровел, сжал кулаки и заорал так, словно бы я ему резал ногу без наркоза:
– Ну, гнида! Отравить князя вздумал? Так я ж тебя… – и сунул руку в карман своей шинели.
Кому из нас больше повезло? Мне, стараниями князя избежавшему промывания желудка, или ему самому, поскольку его тонкий аристократический нюх предотвратил катастрофу еще большего масштаба – я как-никак врач, а кто бы ему в случае чего помог?
В сущности, времени на раздумья уже не было. Не знаю, почему я бросился в сторону Садовой? Даже теперь мне не понять.
Дальше все происходило так, словно бы я оказался куклой в чьих-то грязных руках. Я и теперь уверен – все было тщательно подстроено. И неизвестно откуда взявшийся трамвай, и мокрая от дождя булыжная мостовая там, на перекрестке. Князь был всему виновник или же не князь, но в эти мгновения находился я попросту на волосок от смерти. Стоило ли пережить тиф, тяготы бегства от красных банд, стоило ли возрождаться к жизни после морфия, чтобы быть зарезанным вот так, вроде бы ни с того и ни с сего, ровно в тот момент, когда только приготовился сделать шаг к желанной славе и к успеху?
* * *
Итак, из Ермолаевского переулка, слегка притормозив на повороте, выкатился желто-красный трамвай. А я вдруг помимо своего желания остановился – так бывает, если мысль возникает на бегу. Кира! Кира там, в далеком, недоступном для меня Париже, стонет от тоски и одиночества и что ни день проливает слезы, вспоминая обо мне. Как же я это допустил, почему не использовал свой шанс, не остановил ее, не удержал? Почему случилось так, что оба мы несчастны? Я уже не думал ни о том, что где-то позади князь целится в меня из револьвера, ни о том, что даже подкрепиться не успел. Все мысли были только об одном, о Кире.Тем временем, выйдя из переулка, трамвай стал заворачивать на Бронную, двигаясь к ближайшей остановке. А я даже не успел пройти за турникет – на бегу, да еще с тяжелым чемоданом в руках совсем не просто предаваться грустным мыслям. В общем, я остановился, чтобы перевести дух, а трамвай наддал. Логика описанной мной мизансцены такова, что я никак не мог оказаться жертвой катастрофы, даже будь у меня подобное желание. Даже если бы очень захотел! И только чуть позже, когда уже через улицу переходил, был остановлен жутким криком, раздавшимся позади меня. В мозгу так и холонуло: «Неужто все-таки зарезали? Так я и знал!»
Откуда появилась эта мысль, я не догадывался. Однако на всякий случай оглянулся. Там, позади, вцепившись в вертушку турникета, диким голосом вопил какой-то гражданин и, отшвырнув прочь с головы бейсболку, рвал на себе волосы и размазывал слезы по щекам. Судя по всему, случилось что-то страшное.
Когда я подошел, оказалось, что внешние признаки несчастья начисто отсутствуют. То есть на ближайшем к турникету участке мостовой было на удивление пусто – ни опрокинутого бидона с молоком, ни авоськи с рассыпавшимися по булыжникам продуктами. Да и вопящий гражданин на первый взгляд не производил впечатления сильно покалеченного – на вид то ли бывший регент, то ли почетный опекун, я в этих чинах и званиях не очень разбираюсь. Только жалобно хрустнул под ногой нечаянно раздавленный монокль, видимо случайно оброненный. Да бог с ним, с этим крохотным кусочком прозрачного стекла! И все же складывалось впечатление, будто что-то здесь произошло не так. То есть должно было произойти, но не случилось. Судя по всему, именно этим обстоятельством и был расстроен бывший регент. А впрочем, какой из него регент с такой-то непотребной рожей? Надо полагать, служил у сиятельного князя конюхом или денщиком.
Но даже если планировалось наказание за грехи, я не могу согласиться с тем, что оно адекватно содеянному мной. В конце концов, мог бы вызвать на дуэль. Да что там говорить – есть очень много способов, как покарать виновного, не прибегая к гильотине. Нет, отчего-то захотел покончить отрезанием головы. Вот ужас! Откуда только у князей такая жажда крови?
Я снова припомнил танк у баррикады и обещание ночного штурма. Ну почему так много в мире зла? Почему нельзя всем договориться по-хорошему? Ну, если всем нельзя, то для двоих не так уж сложно подыскать приемлемое, я бы сказал, разумное решение, которое устроило бы и князя, и меня. Но тут в голове возникла мысль, словно бы сам себе некстати возразил, словно бы уничтожил, превратил в прах едва возникшую надежду. А можно ли любимую поделить, если любишь ее не только ты, а любят двое? Да нет, конечно. Значит, остается лишь одно – избавиться от своего соперника. Желательно раз и навсегда.
Ах, князь! Задумано ловко, но вот не повезло же. Сорвалось! И благодарить за свое спасение я должен Киру. Киру, милую, незабвенную мою Киру! Если б не задумался о ней, так бы и лежал сейчас на Бронной, бездыханный, под трамваем.
Так или иначе, но злодейское покушение не удалось. Да попросту не было его! Не состоялось! И что ж тогда? Ну не могу поверить, что все это приснилось! И князь, и залежалая осетрина, и трамвай…
Я оглянулся на скамейку, ту самую, где несколько минут назад сидел. На мокрой от дождя газете пусто, а сытые, довольные вороны каркают, рассевшись на ветвях.
7
С грехом пополам добравшись до квартиры на Большой Садовой, получил ключи от комнаты и сразу рухнул на кровать. Да после тех испытаний, я бы даже так выразился – издевательств, что выпали на мою долю близ набережной Москвы-реки и у Патриаршего пруда, можно было бы два дня проспать! Однако утром баба Глаша, хозяйка квартиры, разбудила. Вот, говорит, у нас тут вроде бы наметилась очередная смена власти, так ты, будь добр, давай вперед, ну хоть за месяц заплати, а то ведь кто тебя знает, что за постоялец. Да я и то, честно скажу, стал сомневаться сам в себе с недавних пор. Особенно после того, как, сунув руку в карман пиджака, обнаружил там вместо ожидаемых рублей увесистую пачку долларов. Зато уж как обрадовал хозяйку – та руки была готова целовать. И чтобы сделать постояльцу что-нибудь приятное, сообщила:
– С деньгами оно ведь как – сегодня есть, а завтра нету. А тут как раз на четвертом этаже место ночного сторожа освободилось. Прежний-то уволился по причине душевного расстройства.
– Да что сторожить-то? – спрашиваю.
Она что-то говорит мне про музей, а я никак не в состоянии понять: откуда доллары? Смутно припоминаю, что по дороге в Москву то ли в карты выиграл, то ли, не дай бог, кого-то обокрал… Ах да! У иностранца, соседа по купе, было с собой что-то вроде походного, переносного казино. Страстный игрок, он и в дороге обойтись не мог без этого. Пока поезд добирался до Москвы, мы, запершись от посторонних глаз, играли в американскую рулетку. Он предпочитал ставить на черное или на «зеро», я же, как нетрудно догадаться, выбрал «три», «два» и «семь». Что ж, если не везет в любви… Однако иностранцу тоже подфартило – если бы не его пристрастие к «зеро», так мог бы вовсе без штанов остаться.
Словом, на первое время я кое-что припас. Однако не о том, чтобы оказаться в сторожах, мечтал, когда выходил из поезда на Брянском. Конечно, на торжественную встречу с оркестром не рассчитывал, но и параши выгребать, даже если есть будет нечего, не соглашусь. Впрочем, работу предлагают тихую, спокойную. Да и кому какое дело, чем я занимаюсь по ночам?
Ну что ж, писать я за последнее время привык, когда все спят, так что все неплохо складывается.
– Музей-то чей?
– Да я ведь толком и сама не знаю. Вроде какого-то писаки, сказки будто сочинял. Ты когда будешь сторожить, какую-нито книжку с полки возьми да почитай. Потом расскажешь, что за сказочник.
Я так и сделал. Но прежде чем взять в руки это чтиво, обозрел комнату, где размещается музей. Надо же для начала составить впечатление об авторе – что за фрукт, чем знаменит, каков круг почитателей. Ведь как-никак однофамилец, вряд ли родственник, хотя иногда кажется, что на фотоснимках узнаю знакомые черты… Да нет, все это ерунда. Такое просто невозможно! Писака этот вроде бы давно уж умер, но я-то здесь. Да никому еще не удавалось слезы проливать на собственной могилке! Тут чья-то мистификация или что-то перепутали. Я глянул в зеркало – совсем, совсем не то!
Надо сказать, обилие фотографий в рамочках на стенах теперь никого не удивит. Ничем не примечательный бухгалтер из стройтреста может выглядеть на них успешным бизнесменом, ловким обольстителем, даже титаном мысли в некотором роде. Это всего лишь оболочка, удачно обыгранный сюжет и результат искусной работы ретушера. Мне ли не знать, как это делается? Но вот я вижу рабочий стол, пишущую машинку «Ундервуд» и книжную полку, заставленную книгами. Беру одну из них, просто наугад.
Поначалу рассказ о бездомном псе меня не очень-то увлек. Много пришлось видеть за прошедшие годы такого, о чем никогда писать не стал бы, – и грязь, и разруху, и вконец опустившихся людей, готовых встать на четвереньки и лаять на прохожих, только б заплатили. А тут, видите ли, история про какую-то собаку. Помнится, у Чехова читал… Да нет, совсем не то – здесь из бездомного пса некий эскулап дерзает сделать человека, пересадив гипофиз какого-то бродяги. Это надо же такое выдумать!
Понемногу сюжет меня заинтересовал, да и персонажи были выписаны с блеском. Особенно понравился тот самый профессор-эскулап. Жаль только, что выбрал он себе занятие не слишком благородное, мягко говоря. Будь я на его месте, всем этим пациентам кое-что поотрывал бы вместо того, чтобы лечить… Впрочем, не исключено, что именно такое желание возникало и у автора. Жаль, по сюжету требовалось другое.
Что же до основной идеи, ради чего и писалась эта книга, думаю, что профессор был не прав. То есть ошибался-то, конечно, автор, считавший, что причина неудачи этого эксперимента лишь в плохой наследственности. Я же осмелюсь утверждать, что во всяком деле главное – терпение. И для того, чтобы из тупого, ничтожного, невежественного существа сделать достойного человека, нужно время. Время, воспитание, подходящая среда. Да если не спешить, то можно справиться с любой наследственностью. Вопрос только в том, сколько нужно ждать. И еще: захочет ли тот несчастный пройти трудный путь своего преображения только для того, чтобы убедиться – те самые воспитатели да эскулапы ничем не лучше пациентов, тоже люди не очень-то глубокого ума, разве что научились это тщательно скрывать да овладели ремеслом довольно сносно.
Тут мне припомнилось, из-за чего предшественника моего отправили в отставку. Душевое расстройство – так, кажется, хозяйка говорила. Решил бедняга сторож от нечего делать почитать, да сил не рассчитал. Чтение, оно ведь предполагает некую подготовленность ума, а то начнешь голову ломать – что да почему? Счастье, если сразу поймешь, мол, это все не для меня, а то ведь может оказаться вот такой упертый. Тогда беда!
За несколько ночей осилив все книги этого писателя, в итоге понял вот что. Прежде всего, никакой это не сказочник, да и не фантаст по большому счету. Тут баба Глаша облажалась. Любимый его жанр – это сатира, фельетон. Вполне логичное желание высмеять то, чего решительно не принимаешь. Есть, правда, и другой путь – написать трагедию, выбрать самое ужасное из того, что есть вокруг, и описать это на страницах книги. Однако вот что меня смущает. Если человеку и без того непросто, тяжело, если смотреть на то, что творится за окном, совсем невмоготу, станет ли он читать трагический рассказ о том, что сам переживает ежедневно? Да нет, не нужно ему этого. А вот сатира, фельетон, гротеск – это в самый раз! Трагедии же предназначены больше для эстетов.
Ну ладно, пусть так, но что сказать об авторе? Пишет хорошо, чем-то все это напоминает стиль моих рассказов. Я даже почувствовал, что и мне пора бы взяться за перо.
Но как-то ночью, когда уже разложил бумаги на столе, раздался стук в дверь. Настойчиво стучат, по-хозяйски. Звонок-то я отключил, чтобы мальчишки не тревожили. Дверь приоткрыл, цепочку не снимаю, мало ли что…
Смотрю, а там стоит она. В общем-то все при ней, только ресницы неописуемой длины, помады многовато да кожаная юбочка выше колен. Ну вот стоит, глядит на меня и улыбается. Я говорю:
– Мы по ночам не принимаем.
– Даже меня?
– А вы-то кто?
– Я от управдома.
Думаю с ужасом: неужто на соседа протекло? Трубы тут ржавые, изношенные. Капремонт не делали со времен царя Гороха… Да еще этот приблудный кот неведомо откуда появился. Кто знает, может быть, из-за него…
– Так вы по поводу сантехники?
– Нет, по другому…
Вот ведь проблема среди ночи! Как-то неинтеллигентно, то есть негоже девицу выставлять на улицу. А может, ей просто негде ночевать?
– Так от меня что требуется?
– Для начала диван или кровать…
Ну так и есть – бездомная. Только бы не оказалось блох! Да нет, вроде не похоже.
В общем, до утра еще часа четыре коротать. Книжки я уже перечитал, кот в основном молчит, да и вдохновение куда-то подевалось…
– Ладно, так и быть.
Заходит. На меня глазами зыркает, причем не просто так, а с каким-то тайным смыслом. Тут только стал соображать… Да ладно, почему бы нет? Как говорят, ничто человеческое мне не чуждо…
Где-то через час, когда провожал девицу до двери, спрашиваю:
– Сколько с меня?
– Управдому отдадите…
Так и не понял, то ли в квартплату включено, то ли пришлют квитанцию за отдельные услуги? Честно скажу, в первый раз было словно сон. Если бы не повторилось через ночь, так бы точно и подумал. Только в конце месяца дошло – видно, так принято платить здешним сторожам. Тогда, выходит, прежнего именно девицы доконали? А я-то думал, начитался книг…
Словом, жизнь понемногу обустраивалась. И как ни странно, времени хватало даже для того, чтобы писать. Вот только осталась нерешенной главная проблема – где печататься?
– С деньгами оно ведь как – сегодня есть, а завтра нету. А тут как раз на четвертом этаже место ночного сторожа освободилось. Прежний-то уволился по причине душевного расстройства.
– Да что сторожить-то? – спрашиваю.
Она что-то говорит мне про музей, а я никак не в состоянии понять: откуда доллары? Смутно припоминаю, что по дороге в Москву то ли в карты выиграл, то ли, не дай бог, кого-то обокрал… Ах да! У иностранца, соседа по купе, было с собой что-то вроде походного, переносного казино. Страстный игрок, он и в дороге обойтись не мог без этого. Пока поезд добирался до Москвы, мы, запершись от посторонних глаз, играли в американскую рулетку. Он предпочитал ставить на черное или на «зеро», я же, как нетрудно догадаться, выбрал «три», «два» и «семь». Что ж, если не везет в любви… Однако иностранцу тоже подфартило – если бы не его пристрастие к «зеро», так мог бы вовсе без штанов остаться.
Словом, на первое время я кое-что припас. Однако не о том, чтобы оказаться в сторожах, мечтал, когда выходил из поезда на Брянском. Конечно, на торжественную встречу с оркестром не рассчитывал, но и параши выгребать, даже если есть будет нечего, не соглашусь. Впрочем, работу предлагают тихую, спокойную. Да и кому какое дело, чем я занимаюсь по ночам?
Ну что ж, писать я за последнее время привык, когда все спят, так что все неплохо складывается.
– Музей-то чей?
– Да я ведь толком и сама не знаю. Вроде какого-то писаки, сказки будто сочинял. Ты когда будешь сторожить, какую-нито книжку с полки возьми да почитай. Потом расскажешь, что за сказочник.
Я так и сделал. Но прежде чем взять в руки это чтиво, обозрел комнату, где размещается музей. Надо же для начала составить впечатление об авторе – что за фрукт, чем знаменит, каков круг почитателей. Ведь как-никак однофамилец, вряд ли родственник, хотя иногда кажется, что на фотоснимках узнаю знакомые черты… Да нет, все это ерунда. Такое просто невозможно! Писака этот вроде бы давно уж умер, но я-то здесь. Да никому еще не удавалось слезы проливать на собственной могилке! Тут чья-то мистификация или что-то перепутали. Я глянул в зеркало – совсем, совсем не то!
Надо сказать, обилие фотографий в рамочках на стенах теперь никого не удивит. Ничем не примечательный бухгалтер из стройтреста может выглядеть на них успешным бизнесменом, ловким обольстителем, даже титаном мысли в некотором роде. Это всего лишь оболочка, удачно обыгранный сюжет и результат искусной работы ретушера. Мне ли не знать, как это делается? Но вот я вижу рабочий стол, пишущую машинку «Ундервуд» и книжную полку, заставленную книгами. Беру одну из них, просто наугад.
Поначалу рассказ о бездомном псе меня не очень-то увлек. Много пришлось видеть за прошедшие годы такого, о чем никогда писать не стал бы, – и грязь, и разруху, и вконец опустившихся людей, готовых встать на четвереньки и лаять на прохожих, только б заплатили. А тут, видите ли, история про какую-то собаку. Помнится, у Чехова читал… Да нет, совсем не то – здесь из бездомного пса некий эскулап дерзает сделать человека, пересадив гипофиз какого-то бродяги. Это надо же такое выдумать!
Понемногу сюжет меня заинтересовал, да и персонажи были выписаны с блеском. Особенно понравился тот самый профессор-эскулап. Жаль только, что выбрал он себе занятие не слишком благородное, мягко говоря. Будь я на его месте, всем этим пациентам кое-что поотрывал бы вместо того, чтобы лечить… Впрочем, не исключено, что именно такое желание возникало и у автора. Жаль, по сюжету требовалось другое.
Что же до основной идеи, ради чего и писалась эта книга, думаю, что профессор был не прав. То есть ошибался-то, конечно, автор, считавший, что причина неудачи этого эксперимента лишь в плохой наследственности. Я же осмелюсь утверждать, что во всяком деле главное – терпение. И для того, чтобы из тупого, ничтожного, невежественного существа сделать достойного человека, нужно время. Время, воспитание, подходящая среда. Да если не спешить, то можно справиться с любой наследственностью. Вопрос только в том, сколько нужно ждать. И еще: захочет ли тот несчастный пройти трудный путь своего преображения только для того, чтобы убедиться – те самые воспитатели да эскулапы ничем не лучше пациентов, тоже люди не очень-то глубокого ума, разве что научились это тщательно скрывать да овладели ремеслом довольно сносно.
Тут мне припомнилось, из-за чего предшественника моего отправили в отставку. Душевое расстройство – так, кажется, хозяйка говорила. Решил бедняга сторож от нечего делать почитать, да сил не рассчитал. Чтение, оно ведь предполагает некую подготовленность ума, а то начнешь голову ломать – что да почему? Счастье, если сразу поймешь, мол, это все не для меня, а то ведь может оказаться вот такой упертый. Тогда беда!
За несколько ночей осилив все книги этого писателя, в итоге понял вот что. Прежде всего, никакой это не сказочник, да и не фантаст по большому счету. Тут баба Глаша облажалась. Любимый его жанр – это сатира, фельетон. Вполне логичное желание высмеять то, чего решительно не принимаешь. Есть, правда, и другой путь – написать трагедию, выбрать самое ужасное из того, что есть вокруг, и описать это на страницах книги. Однако вот что меня смущает. Если человеку и без того непросто, тяжело, если смотреть на то, что творится за окном, совсем невмоготу, станет ли он читать трагический рассказ о том, что сам переживает ежедневно? Да нет, не нужно ему этого. А вот сатира, фельетон, гротеск – это в самый раз! Трагедии же предназначены больше для эстетов.
Ну ладно, пусть так, но что сказать об авторе? Пишет хорошо, чем-то все это напоминает стиль моих рассказов. Я даже почувствовал, что и мне пора бы взяться за перо.
Но как-то ночью, когда уже разложил бумаги на столе, раздался стук в дверь. Настойчиво стучат, по-хозяйски. Звонок-то я отключил, чтобы мальчишки не тревожили. Дверь приоткрыл, цепочку не снимаю, мало ли что…
Смотрю, а там стоит она. В общем-то все при ней, только ресницы неописуемой длины, помады многовато да кожаная юбочка выше колен. Ну вот стоит, глядит на меня и улыбается. Я говорю:
– Мы по ночам не принимаем.
– Даже меня?
– А вы-то кто?
– Я от управдома.
Думаю с ужасом: неужто на соседа протекло? Трубы тут ржавые, изношенные. Капремонт не делали со времен царя Гороха… Да еще этот приблудный кот неведомо откуда появился. Кто знает, может быть, из-за него…
– Так вы по поводу сантехники?
– Нет, по другому…
Вот ведь проблема среди ночи! Как-то неинтеллигентно, то есть негоже девицу выставлять на улицу. А может, ей просто негде ночевать?
– Так от меня что требуется?
– Для начала диван или кровать…
Ну так и есть – бездомная. Только бы не оказалось блох! Да нет, вроде не похоже.
В общем, до утра еще часа четыре коротать. Книжки я уже перечитал, кот в основном молчит, да и вдохновение куда-то подевалось…
– Ладно, так и быть.
Заходит. На меня глазами зыркает, причем не просто так, а с каким-то тайным смыслом. Тут только стал соображать… Да ладно, почему бы нет? Как говорят, ничто человеческое мне не чуждо…
Где-то через час, когда провожал девицу до двери, спрашиваю:
– Сколько с меня?
– Управдому отдадите…
Так и не понял, то ли в квартплату включено, то ли пришлют квитанцию за отдельные услуги? Честно скажу, в первый раз было словно сон. Если бы не повторилось через ночь, так бы точно и подумал. Только в конце месяца дошло – видно, так принято платить здешним сторожам. Тогда, выходит, прежнего именно девицы доконали? А я-то думал, начитался книг…
Словом, жизнь понемногу обустраивалась. И как ни странно, времени хватало даже для того, чтобы писать. Вот только осталась нерешенной главная проблема – где печататься?
8
Когда попадаешь в незнакомый дом, первым делом начинаешь присматриваться, озираясь по сторонам в поисках того, за что бы зацепиться взгляду. Ищешь что-нибудь привычное, приятное. Вот и сейчас, попав в Москву, пытаюсь отыскать то, на что или на кого стоило бы опереться – место обитания, некую среду, где тебя приветят и поймут, где можно получить при случае совет либо обрести сочувствие после первой неудачи.
Нашлись добрые люди, подсказали – для будущего классика крайне важно иметь свой круг поклонников, что-то вроде клаки. Если кто не знает, так это организованная группа горластых почитателей – Миланская опера, Большой театр… Да ни один приличный тенор без клаки не возьмет даже пол-октавы! А уж о том, чтобы книгу прочитали, без этакой поддержки даже нечего мечтать.
Ладно, думаю, идея богатая, может пригодиться, хотя для начала книгу надо бы издать. Однако где же эту клаку взять, если нет у меня в Москве ни единого знакомого? Хозяйка, баба Глаша, конечно же не в счет. Можно было бы завести полезные знакомства и в музее, да жаль вот – приличного человека не заманишь по ночам. Да и кому какое дело до ночного сторожа? Только вот приблудный черный кот, да и тот занят в основном мышами. Что же остается – приходится идти в народ. С тем и пришел в литературный салон, назывался он довольно странно – «Евдохины субботники», а располагался в том же доме, где я комнату снимал. Ну что ж, Евдоха так Евдоха. Впрочем, как мне объяснили позже, это оказалось вовсе не имя, а фамилия. Семен Васильевич Евдох – так звали гостеприимного хозяина.
Каюсь, к началу мероприятия я изрядно опоздал, поэтому бутерброды с селедочкой сожрали – при мне последний кто-то доедал. Честно говоря, я бы тоже не возражал, чтобы немного подкрепиться. Увы, остался только чай, да и тот без сахара. Подумалось – вот до какой бедности довели литературу! Однако ведь живут, творят!.. Кажется, я что-то пробурчал про это вслух, потому что вдруг на меня со всех сторон зашикали.
Нашлись добрые люди, подсказали – для будущего классика крайне важно иметь свой круг поклонников, что-то вроде клаки. Если кто не знает, так это организованная группа горластых почитателей – Миланская опера, Большой театр… Да ни один приличный тенор без клаки не возьмет даже пол-октавы! А уж о том, чтобы книгу прочитали, без этакой поддержки даже нечего мечтать.
Ладно, думаю, идея богатая, может пригодиться, хотя для начала книгу надо бы издать. Однако где же эту клаку взять, если нет у меня в Москве ни единого знакомого? Хозяйка, баба Глаша, конечно же не в счет. Можно было бы завести полезные знакомства и в музее, да жаль вот – приличного человека не заманишь по ночам. Да и кому какое дело до ночного сторожа? Только вот приблудный черный кот, да и тот занят в основном мышами. Что же остается – приходится идти в народ. С тем и пришел в литературный салон, назывался он довольно странно – «Евдохины субботники», а располагался в том же доме, где я комнату снимал. Ну что ж, Евдоха так Евдоха. Впрочем, как мне объяснили позже, это оказалось вовсе не имя, а фамилия. Семен Васильевич Евдох – так звали гостеприимного хозяина.
Каюсь, к началу мероприятия я изрядно опоздал, поэтому бутерброды с селедочкой сожрали – при мне последний кто-то доедал. Честно говоря, я бы тоже не возражал, чтобы немного подкрепиться. Увы, остался только чай, да и тот без сахара. Подумалось – вот до какой бедности довели литературу! Однако ведь живут, творят!.. Кажется, я что-то пробурчал про это вслух, потому что вдруг на меня со всех сторон зашикали.