Страница:
Владимир Контровский
Конец света на «бис»
© В. Контровский
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Пролог
02 августа 1943 года
Эскадренный миноносец Императорского флота «Осенний дождь» вспарывал ночь и тёмную воду, с шипением расступавшуюся под его изогнутым форштевнем. Кэптен Тамеичи Хара, командовавший отрядом, и лейтенант-коммандер Кимио Ямагами, командир эсминца, стоявшие на мостике, молчали: напряжение, давившее на обоих офицеров, не оставляло времени и сил для ненужных слов.
К середине 1943 года в войне на Тихом океане явственно обозначился перелом. Флот Соединённых Штатов – стремительно растущий, превосходно оснащённый, великолепно снабжаемый, не считавший ни топлива, ни снарядов и торпед, – неумолимо теснил японские военно-морские силы, планомерно выжимая самураев из лабиринта Соломоновых островов и устилая морское дно обломками потопленных кораблей и сбитых самолётов Империи Ямато. Сыны богини Аматерасу Амиками сопротивлялись отчаянно, порою нанося американцам болезненные удары, однако исход борьбы – в полном соответствии с русской пословицей «сила солому ломит» – был уже ясен. Японские линкоры и авианосцы отстаивались в водах метрополии, готовясь к «решительной битве», которую командование намеревалось дать на рубеже «внутреннего оборонительного периметра» Империи, у Мариан и Филиппин, и всю тяжесть непрерывных сражений в юго-западной части Тихого океана несли на себе эсминцы, ставшие расходным материалом «войны на истощение». В яростных боях они вспарывали «длинными пиками»[1] животы американским крейсерам, обстреливали берег, ставили мины, отбивались от самолётов и работали «токийским экспрессом», поначалу снабжая островные гарнизоны, а затем, по мере развития американского наступления, эвакуируя измождённых и обессилевших солдат из-под самого носа противника. И гибли, гибли, гибли – за год у Соломоновых островов погибло около пятидесяти японских эскадренных миноносцев.
…«Амагири», «Хагикадзе», «Араси» и «Сигуре» покинули Рабаул 1 августа 1943 года. Соединение направлялось к острову Коломбангара для доставки на него подкреплений и снабжения. Головной «Амагири» осуществлял дозор и шёл налегке, а на остальные эсминцы было погружено девятьсот солдат и сто двадцать тонн груза. В полной темноте, без огней, корабли вошли в узкий пролив Блэкетта, отделявший Коломбангару от трёх островков на юго-западе архипелага, ориентируясь по белым полоскам бурунов у многочисленных рифов по обеим сторонам пролива. Эсминцы благополучно добрались до заданной точки, легли в дрейф, и в ту же минуту из ночной тьмы призраками появились десятки барж и понтонов. Выгрузка шла быстро, почти бесшумно, и закончилась за каких-то двадцать минут. Кэптен Хара облегчённо вздохнул: дело сделано, можно возвращаться.
Через пять минут, развернувшись «на пятке» в коварной узкости пролива, эсминцы легли на обратный курс. Однако напряжение не отпускало японских офицеров: противник, имевший радары, мог внезапно выскочить из любой бухточки, которых тут было великое множество. И здесь действовали торпедные катера янки – маленькие, но смертельно опасные кораблики. Именно такой торпедный катер – пятидесятитонная скорлупка – в декабре сорок второго потопил у Коломбангары эсминец «Теруцуки», новейший корабль водоизмещением три с половиной тысячи тонн. Кэптен Хара знал об этом, и это знание не добавляло ему спокойствия.
Американский торпедный катер типа РТ
Эсминцы, следуя в кильватер и держа интервал в три кабельтовых, увеличили ход до тридцати узлов. В мирное время (и при всех включенных навигационных огнях) ни один корабль не осмеливался идти в этих водах ночью со скоростью более двенадцати узлов, но война диктовала свои правила. Всё было тихо, однако кэптен Хара ощущал опасность: это инстинктивное чутьё появилось у него после многочисленных ночных боёв, в которых время между жизнью и смертью измеряется секундами.
Всё началось и кончилось за минуту, не более. От берега наперерез колонне эсминцев метнулась быстрая тень – с полутора тысяч метров Хара отчётливо видел её, более тёмную и плотную, чем ночная тьма, – волочившая за собой слабо светящийся пенный шлейф. А затем захлопали зенитные автоматы «Хагикадзе» и «Араси» – пок-пок-пок-пок, – прокалывая ночь пунктирами трассеров, и на чёрной воде пролива распустились два ярких цветка танцующего пламени.
– Сигнал с «Амагири»! – выкрикнул матрос-сигнальщик. – «Атака торпедных катеров противника! Один протаранен и потоплен!».
«Почему один? – недоумённо подумал Хара. – Я вижу два горящих катера». И тут же приказал открыть огонь: размышлять было некогда, любой из повреждённых, но всё ещё опасных американских катеров мог в любую секунду выплюнуть смертоносную стальную рыбину, переламывающую эсминец пополам.
Ахнула носовая спаренная 127-мм установка «Сигурэ». Японские комендоры имели богатый боевой опыт – первый же снаряд разметал один из огненных цветков, раскрасив небо фейерверком горящих осколков. «Амагири» тоже бил из всех орудий, вспенивая воду ударами пятидюймовок и прошивая гребни волн очередями двадцатипятимиллиметровых зениток. И один из выпущенных снарядов в полной темноте – вероятно, чисто случайно, – разнёс в щепки оставшийся за кормой эсминца деревянный поддон, за который цеплялись раненые и обожжённые уцелевшие члены экипажа американского торпедного катера «РТ-109», разрезанного пополам форштевнем «Амагири»: два «горящих катера» на самом деле были двумя половинками одного маленького корабля.
Японский эсминец «Амагири» («Небесная дымка»)
Одиннадцать американских моряков (ещё двое захлебнулись в машинном отделении, когда катер распался надвое) вытаскивали на всплывший поддон все, что попалось под руку – карты, оружие, патроны, бинокль, термос с кофе. Они надеялись спастись, однако снаряд с «Амагири» перечеркнул все их надежды. Кто-то погиб сразу в огненной вспышке взрыва, кто-то утонул, кто-то ещё жил какое-то время, медленно расставаясь с жизнью по мере того, как солёная вода Тихого океана принимала его кровь, вытекавшую из ран. Но погибли все – до берега не добрался никто…
Плавучие костры погасли – оба обломка «РТ-109» затонули. На палубе эскадренного миноносца «Сигурэ» послышался тихий говор и приглушённый смех – обычная реакция людей, ощутивших на себе дыхание смерти и оставшихся в живых: им, в отличие от экипажа протараненного торпедного катера, повезло. Лейтенант-коммандер Кохеи Ханами, командир «Амагири», выслушав доклад боцмана Сёдзи, что водонепроницаемость обшивки форштевня не нарушена, приказал снова дать ход в тридцать узлов (чтобы как можно скорее выйти из опасного района) и сообщил на «Сигурэ»: «Членов экипажа потопленного катера в воде не обнаружено».
Соединение возвращалось в Рабаул.
Война продолжалась.
Никто из сотен японских моряков, принимавших участие в этом коротком бою, так и не узнал имени командира уничтоженного американского торпедного катера, разделившего судьбу своего корабля. Да и какая разница, как звали его, одного из многих американских лейтенантов, погибших в войне на Тихом океане? Человеком больше, человеком меньше – какое значение это имеет для многомиллиардного человечества?
Командира торпедного катера «РТ-109», потопленного эсминцем «Амагири» в ночь с первого на второе августа тысяча девятьсот сорок третьего года у Соломоновых островов, звали Джон Фицджеральд Кеннеди.
Лейтенант Джон Ф. Кеннеди, командир торпедного катера «РТ-109»
Эскадренный миноносец Императорского флота «Осенний дождь» вспарывал ночь и тёмную воду, с шипением расступавшуюся под его изогнутым форштевнем. Кэптен Тамеичи Хара, командовавший отрядом, и лейтенант-коммандер Кимио Ямагами, командир эсминца, стоявшие на мостике, молчали: напряжение, давившее на обоих офицеров, не оставляло времени и сил для ненужных слов.
К середине 1943 года в войне на Тихом океане явственно обозначился перелом. Флот Соединённых Штатов – стремительно растущий, превосходно оснащённый, великолепно снабжаемый, не считавший ни топлива, ни снарядов и торпед, – неумолимо теснил японские военно-морские силы, планомерно выжимая самураев из лабиринта Соломоновых островов и устилая морское дно обломками потопленных кораблей и сбитых самолётов Империи Ямато. Сыны богини Аматерасу Амиками сопротивлялись отчаянно, порою нанося американцам болезненные удары, однако исход борьбы – в полном соответствии с русской пословицей «сила солому ломит» – был уже ясен. Японские линкоры и авианосцы отстаивались в водах метрополии, готовясь к «решительной битве», которую командование намеревалось дать на рубеже «внутреннего оборонительного периметра» Империи, у Мариан и Филиппин, и всю тяжесть непрерывных сражений в юго-западной части Тихого океана несли на себе эсминцы, ставшие расходным материалом «войны на истощение». В яростных боях они вспарывали «длинными пиками»[1] животы американским крейсерам, обстреливали берег, ставили мины, отбивались от самолётов и работали «токийским экспрессом», поначалу снабжая островные гарнизоны, а затем, по мере развития американского наступления, эвакуируя измождённых и обессилевших солдат из-под самого носа противника. И гибли, гибли, гибли – за год у Соломоновых островов погибло около пятидесяти японских эскадренных миноносцев.
…«Амагири», «Хагикадзе», «Араси» и «Сигуре» покинули Рабаул 1 августа 1943 года. Соединение направлялось к острову Коломбангара для доставки на него подкреплений и снабжения. Головной «Амагири» осуществлял дозор и шёл налегке, а на остальные эсминцы было погружено девятьсот солдат и сто двадцать тонн груза. В полной темноте, без огней, корабли вошли в узкий пролив Блэкетта, отделявший Коломбангару от трёх островков на юго-западе архипелага, ориентируясь по белым полоскам бурунов у многочисленных рифов по обеим сторонам пролива. Эсминцы благополучно добрались до заданной точки, легли в дрейф, и в ту же минуту из ночной тьмы призраками появились десятки барж и понтонов. Выгрузка шла быстро, почти бесшумно, и закончилась за каких-то двадцать минут. Кэптен Хара облегчённо вздохнул: дело сделано, можно возвращаться.
Через пять минут, развернувшись «на пятке» в коварной узкости пролива, эсминцы легли на обратный курс. Однако напряжение не отпускало японских офицеров: противник, имевший радары, мог внезапно выскочить из любой бухточки, которых тут было великое множество. И здесь действовали торпедные катера янки – маленькие, но смертельно опасные кораблики. Именно такой торпедный катер – пятидесятитонная скорлупка – в декабре сорок второго потопил у Коломбангары эсминец «Теруцуки», новейший корабль водоизмещением три с половиной тысячи тонн. Кэптен Хара знал об этом, и это знание не добавляло ему спокойствия.
Эсминцы, следуя в кильватер и держа интервал в три кабельтовых, увеличили ход до тридцати узлов. В мирное время (и при всех включенных навигационных огнях) ни один корабль не осмеливался идти в этих водах ночью со скоростью более двенадцати узлов, но война диктовала свои правила. Всё было тихо, однако кэптен Хара ощущал опасность: это инстинктивное чутьё появилось у него после многочисленных ночных боёв, в которых время между жизнью и смертью измеряется секундами.
Всё началось и кончилось за минуту, не более. От берега наперерез колонне эсминцев метнулась быстрая тень – с полутора тысяч метров Хара отчётливо видел её, более тёмную и плотную, чем ночная тьма, – волочившая за собой слабо светящийся пенный шлейф. А затем захлопали зенитные автоматы «Хагикадзе» и «Араси» – пок-пок-пок-пок, – прокалывая ночь пунктирами трассеров, и на чёрной воде пролива распустились два ярких цветка танцующего пламени.
– Сигнал с «Амагири»! – выкрикнул матрос-сигнальщик. – «Атака торпедных катеров противника! Один протаранен и потоплен!».
«Почему один? – недоумённо подумал Хара. – Я вижу два горящих катера». И тут же приказал открыть огонь: размышлять было некогда, любой из повреждённых, но всё ещё опасных американских катеров мог в любую секунду выплюнуть смертоносную стальную рыбину, переламывающую эсминец пополам.
Ахнула носовая спаренная 127-мм установка «Сигурэ». Японские комендоры имели богатый боевой опыт – первый же снаряд разметал один из огненных цветков, раскрасив небо фейерверком горящих осколков. «Амагири» тоже бил из всех орудий, вспенивая воду ударами пятидюймовок и прошивая гребни волн очередями двадцатипятимиллиметровых зениток. И один из выпущенных снарядов в полной темноте – вероятно, чисто случайно, – разнёс в щепки оставшийся за кормой эсминца деревянный поддон, за который цеплялись раненые и обожжённые уцелевшие члены экипажа американского торпедного катера «РТ-109», разрезанного пополам форштевнем «Амагири»: два «горящих катера» на самом деле были двумя половинками одного маленького корабля.
Одиннадцать американских моряков (ещё двое захлебнулись в машинном отделении, когда катер распался надвое) вытаскивали на всплывший поддон все, что попалось под руку – карты, оружие, патроны, бинокль, термос с кофе. Они надеялись спастись, однако снаряд с «Амагири» перечеркнул все их надежды. Кто-то погиб сразу в огненной вспышке взрыва, кто-то утонул, кто-то ещё жил какое-то время, медленно расставаясь с жизнью по мере того, как солёная вода Тихого океана принимала его кровь, вытекавшую из ран. Но погибли все – до берега не добрался никто…
Плавучие костры погасли – оба обломка «РТ-109» затонули. На палубе эскадренного миноносца «Сигурэ» послышался тихий говор и приглушённый смех – обычная реакция людей, ощутивших на себе дыхание смерти и оставшихся в живых: им, в отличие от экипажа протараненного торпедного катера, повезло. Лейтенант-коммандер Кохеи Ханами, командир «Амагири», выслушав доклад боцмана Сёдзи, что водонепроницаемость обшивки форштевня не нарушена, приказал снова дать ход в тридцать узлов (чтобы как можно скорее выйти из опасного района) и сообщил на «Сигурэ»: «Членов экипажа потопленного катера в воде не обнаружено».
Соединение возвращалось в Рабаул.
Война продолжалась.
Никто из сотен японских моряков, принимавших участие в этом коротком бою, так и не узнал имени командира уничтоженного американского торпедного катера, разделившего судьбу своего корабля. Да и какая разница, как звали его, одного из многих американских лейтенантов, погибших в войне на Тихом океане? Человеком больше, человеком меньше – какое значение это имеет для многомиллиардного человечества?
Командира торпедного катера «РТ-109», потопленного эсминцем «Амагири» в ночь с первого на второе августа тысяча девятьсот сорок третьего года у Соломоновых островов, звали Джон Фицджеральд Кеннеди.
Глава первая
Точка отсчёта
лето 1962 года
…Тёплое море неспешно выглаживало пологий берег мягкими ладонями невысоких волн. С моря дул ветерок – лёгкий, почти невесомый, ласковый. Солнце жарило вовсю, но морская прохлада – необходимый компонент того, что именуется вкусным словосочетанием «отдых на черноморском пляже», – смягчала неистовый солнечный жар. На кавказское побережье – в Анапу, Геленджик, Туапсе, Лазаревское, Сочи, Гагры, Адлер, Сухуми, Батуми, – с мая по сентябрь приезжали отдыхать сотни тысяч жителей Советского Союза, для многих из которых ежегодная летняя поездка «на юг» была обязательным ритуалом. Сюда ехали по путёвкам, курсовкам и «дикарями»; поодиночке, парами и семьями, от сумятицы Москвы и холодных туманов Ленинграда к морю и солнцу; ехали в отпуска, оставив позади работу и все житейские хлопоты, коими наполнена жизнь человеческая, и каждый находил здесь то, что искал. И сюда же везли детей – для них, избавленных от бытовых подробностей, которые ложились на плечи взрослых, «юг» был чем-то вроде рая, о котором можно будет потом вспоминать целый год, до следующего лета.
Батуми, пляж, 1962 год
Серёжка купался до посинения и вылезал из воды только по материнскому окрику. Наскоро вытеревшись, плюхался на полотенце, ощущая животом горячую крупную гальку, и «набирался солнца», чтобы снова окунуться в море. Там, в море, было столько интересного – особенно у скал. Волны приносили прозрачных медуз – такие красивые в воде, на берегу они растекались прозрачной слизью, теряя всё своё очарование, – и ещё среди камней, поросших прядями зелёных водорослей, можно было поймать шустрого краба, норовившего ущипнуть клешнями за палец. И просто кувыркаться в волнах было здорово – слабый прибой казался грозными бурунами, с которыми можно сражаться и побеждать, и чувствовать себя героем.
Серёжка с Витькой, дай им волю, вообще не выбирались бы из воды. Иногда, когда их звали матери (а вылезать не хотелось), они делали вид, что не слышат, и тогда подавал голос дядя Миша, Витькин отец: «Эй, пацаны, а ну-ка на берег, пока вас в Турцию не унесло!». С дядей Мишей не поспоришь: ребята слушались его беспрекословно, и вовсе не потому, что он был взрослым. Дядя Миша был военным лётчиком-истребителем, и этим всё сказано.
Когда у него были полёты, тётя Маша, Витькина мама, тревожно посматривала в небо (она думала, что ребята этого не замечают, но мальчишечьи глаза – они видят многое), а когда полётов не было, дядя Миша позволял себе расслабиться: выпивал бутылку сухого вина и шел на пляж вместе с женой, сыном и приехавшей в Батуми ленинградской родней – Серёжкой и его мамой. Он был настоящим лётчиком: во время войны с фашистами его «як» был даже сбит немецкой зениткой над городом Кёнигсбергом (когда он рассказывал об этом, ребята слушали его, затаив дыхание). И на всю жизнь запомнил Серёжка поездку на военный аэродром, куда дядя Миша взял обоих пацанов: и сына, и племянника.
…Тупорылые серебристые самолёты со скошенными крыльями – реактивные – стояли на лётном поле рядами. Они казались прирученными драконами, покорными воле людей и готовыми по приказу этих людей метнуть жгучее пламя в любого, кто вздумает помешать детям и взрослым загорать и купаться в тёплом море. Дядя Миша усадил Серёжку в кабину истребителя (строго-настрого наказав ничего не трогать!), и мальчишка сидел тихо, стиснув коленки, и разглядывал приборы, кнопки, рычажки, которыми была напичкана кабина. И не верилось ему, что всё это сложное хозяйство подвластно человеку, умеющему управлять этой диковинной крылатой машиной.
А когда Серёжка вылез из кабины (вернее, когда дядя Миша вынул его оттуда), он увидел на бетоне аэродрома авиационную пушку, снятую с самолёта для какого-то ремонта. Пушка была чёрная, маслянисто поблескивающая; она разлаписто угнездилась на земле, вытянув вперёд длинный гофрированный ствол, заканчивавшийся раструбом-пастью. Подле неё стояли двое техников; они о чём-то переговаривались, а Серёжка подумал, что эти люди – волшебники, которым подчиняется хищная смертоносная тварь, именуемая «авиационной пушкой». От пушки веяло угрозой, скрытой в любом оружии, но Серёжка не боялся, скорее наоборот – ему захотелось дотронуться до чёрного металла пушки и даже погладить её, как верного сторожевого пса.
И поэтому оба пацана немедленно выбирались из воды, стоило только дяде Мише их позвать – они могли пропустить мимо ушей голоса матерей, но не голос мужчины-воина. А насчёт Турции, в которую можно уплыть или в которую зазевавшихся купальщиков может унести волнами, – Серёжка знал, что это всего лишь шутка. Турецкая граница не так далеко от Батуми (это если ехать на машине), но добраться до Турции вплавь – это вряд ли. Да и что есть эта Турция? В свои восемь лет Серёжка знал, что там есть город Стамбул, где когда-то жил турецкий султан под охраной солдат-янычаров с кривыми саблями, которые называются ятаганы, а больше там и нет ничего интересного (разве что джинны, сказочные существа, исполняющие желания, – или это уже не в Турции?).
…Ни Серёжка, ни Витька, ни их матери, ни тысячи людей на пляже не знали, что ещё в прошлом году там, в Турции, в окрестностях города Измир, была размещена эскадрилья американских стратегических ракет «Юпитер» – пятнадцать пятидесятитонных монстров, рождённых сумрачным гением немца Вернера фон Брауна, которого после Второй Мировой войны почему-то не судили как военного преступника, а создали ему в Америке все условия, чтобы он и дальше мог совершенствовать своё убийственное детище (уже для новых хозяев). Эти ракеты могли быть подготовлены к старту за пятнадцать минут, а ещё через пятнадцать-двадцать минут – достичь любого города в европейской части Советского Союза (включая Москву и Ленинград). В тело каждой их этих ракет была упакована ярость семидесяти пяти Хиросим – более чем достаточно, чтобы превратить в развалины, присыпанные горячим радиоактивным пеплом, самый крупный город. И остановить этих чудовищ, выпущенных на волю, не смогли бы ни истребители-перехватчики, ни зенитные ракеты…
Баллистическая ракета США «Юпитер»
Люди, отдыхавшие летом тысяча девятьсот шестьдесят второго года на черноморском побережье Кавказа, в подавляющем большинстве своём об этом не знали. Михаил Кавецкий, лётчик-истребитель, вероятно, кое-что знал, но он молчал – зачем пугать женщин и детей?
– Общая стратегическая обстановка, – министр обороны откашлялся, – сложившаяся вокруг нашей страны, крайне неблагоприятна. Мы в кольце: американские ракеты средней дальности, размещённые в Европе и Турции, – особенно в Турции, – со временем подлёта, исчисляемым минутами, способны практически беспрепятственно достичь Ленинграда, Москвы и других крупных городов и промышленных центров в европейской части Советского Союза. Наша система ПВО, оснащённая зенитными ракетами «С-75», достаточно эффективна против самолётов – «У-2» Пауэрса сбили первой ракетой, – но вот что касается баллистических ракет… Конечно, мы успеем нанести – и нанесём – ошеломляющий удар возмездия, но от десятков наших городов к этому времени не останется ничего, кроме дымящихся радиоактивных руин. Мы живём под постоянным прицелом, и если стрелок нажмёт на спусковой крючок, то остановить выпущенные в нас пули мы не сумеем. Это объективный факт, горький, но факт, с которым нельзя не считаться.
Маршал Малиновский говорил бесстрастно и казался спокойным – внешне, – однако не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить: это спокойствие даётся министру обороны Советского Союза немалыми усилиями. Родион Яковлевич, военный профессионал, впервые понюхавший пороха шестнадцатилетним мальчишкой в окопах Первой Мировой, отломавший за свою жизнь пять войн и закончивший воевать на Дальнем Востоке, добивая самураев в Маньчжурии, прекрасно понимал всю опасность положения, в котором оказался СССР после размещения американских «юпитеров» в Турции.
Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв промолчал. Он обладал живым и богатым воображением – иногда это помогало ему, иногда мешало, – и благодаря этой своей особенности очень зримо и ярко представил себе, что произойдёт, если проклятые империалисты, насмерть перепуганные обещанной им советским лидером «кузькиной матерью» (той самой, успешные испытания которой были проведены на Новой Земле), всё-таки решат ударить первыми. А что, ситуация-то для них удачная, расклад не в нашу пользу. Межконтинентальные ракеты наземного базирования[2] (королёвские «семёрки» из Плесецка и Байконура и «шестнадцатые» с Урала) донесут свои трёх– и пятимегатонные боеголовки до Америки к шапочному разбору (да и мало их, этих ракет – всего-то несколько десятков), а мощный ракетоносный подводный флот ещё в стадии создания (имеющихся в его составе на сегодняшний день дизельных лодок 629 проекта явно недостаточно). Бомбардировщики Туполева («Ту-девяносто пятые» – «медведи», по классификации НАТО)? Машины, конечно, хорошие, да вот только посбивают их прямо над Европой, не дав дотянуться до вражьих столиц. Можно через Северный полюс, но тогда придётся ещё лететь над всей Канадой (где их встретят американские истребители) перед тем, как нажать кнопки бомбосбрасывателей. Куда ни кинь, всюду клин…
– По авиации у США и НАТО существенный перевес, – Малиновский словно прочёл мысли Хрущёва, – и по средствам ПВО. Кроме сотен истребителей-перехватчиков «Ф-102» и новых «Ф-101» и «Ф-106», американцы развёрнули на своей территории девять эскадронов зенитных ракет «Бомарк» – численность около трёхсот единиц – с дальностью перехвата до пятисот километров, плюс «аяксы» и «геркулесы». Даже если эффективность всех этих ракет преувеличена, то при такой плотности ПВО к целям прорвутся, согласно расчётам, лишь единичные наши самолёты. Соединённые Штаты для нас малоуязвимы. Да, в случае мировой атомной войны мы опустошим всю Западную Европу, но это слабое утешение…
Советский стратегический бомбардировщик «Т-95» («Медведь»)
– Я считаю, – произнёс адмирал Горшков, командующий ВМФ, – что в сложившейся ситуации необходимо реализовать проект академика Сахарова. Переоборудование атомной подводной лодки «К-14» в качестве носителя сверхмощной ядерной торпеды завершено, и сама торпеда готова к боевому применению. Полагаю, эта мера остудит чрезмерно горячие головы и вашингтонских «ястребов», и самого президента Голдуотера.
«Эва оно как! – мысленно удивился Хрущёв. – А не вы ли, товарищи военные моряки, строили из себя целку, когда Сахаров предлагал взрывать у берегов Америки термоядерные торпеды и смывать прибрежные города США как дерьмо в унитазе? Мол, что за людоедство такое… Хотя – если американские ракеты из Турции грозят в считанные минуты испепелить все города европейской части Советского Союза вместе со всем населением, тут уже как-то не до гуманизма».
Никите Сергеевичу были присущи авантюризм и бесшабашность (именно эти черты его натуры помогли ему одолеть в пятьдесят третьем году всемогущего Берию, откровенно рвавшегося к наследию Сталина – к верховной власти в стране). И позже нестандартность принимаемых Первым секретарём решений неоднократно ставила в тупик его политических противников – до поры до времени (пока непредсказуемость Хрущёва им не надоела).
– Принимается, – коротко обронил он. – Готовьте лодку к походу.
– Этого мало, – заметил Малиновский. – И где гарантия, – он бросил быстрый взгляд на командующего флотом, – что «К-14» успешно выполнит задачу? Насколько мне известно, наш флот, Сергей Георгиевич, сильно уступает американскому по всем статьям, и это ещё мягко сказано. Нашу лодку запросто перехватят ещё в Атлантике, и на этом всё кончится.
Атомная подводная лодка – носитель «царь-торпеды» «Т-15»
Горшков хотел было возразить, однако счёл за лучшее промолчать: Малиновский, как ни крути, был прав.
– Мало, да, – согласился Первый секретарь ЦК КПСС, барабаня пальцами по столу.
«Что же делать? – подумал он. – Погодите, мать вашу, сыщем мы на вас управу!».
Вокруг Кубы десятилетиями голодными акулами кружили голландские и французские буканьеры; в запутанном клубке колониальных войн остров переходил из рук в руки – от испанцев к англичанам и обратно. Наконец, после испано-американской войны 1898 года и разгрома у Сантьяго эскадры адмирала Серверы, на Кубе прочно обосновались американцы, превратившие весь остров в загородную виллу (и по совместительству в публичный дом) для Дяди Сэма.
Такое положение вещей почему-то не очень нравилось самим кубинцам (смешанным потомкам кастильских конкистадоров, индейцев-караибов и вывезенных из Африки негров-рабов), и в первый день тысяча девятьсот пятьдесят девятого года горстка революционных романтиков-бородачей братьев Кастро прикладами винтовок выгнала с острова заведующего тропическим борделем Батисту и решила обустроить жизнь по-новому – по примеру первой в мире страны победившего социализма. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов прошлого века энтузиазм бил через край, и построение подлинного Рая на райской земле Кубы казалось делом близким и вполне осуществимым.
Барбудос
Кубинский «поворот влево» пришёлся не по вкусу Дяде Сэму. В марте шестидесятого года президент США Дуайт Эйзенхауэр утвердил решение об организации вооружённого вторжения на Кубу и свержении правительства Кастро, а в августе того же года на операцию под кодовым названием «Плутон» было выделено тринадцать миллионов долларов. Янки не спешили бросать под пули своих морских пехотинцев (память о боях с японцами на островах Тихого океана была ещё свежа) – десантная «бригада 2056» формировалась из наёмников, и командовал ею бывший капитан армии Батисты Сан Рамон. В район высадки два десантных корабля и пять транспортных судов «гусанос»[3] шли под флагом Либерии, однако операцию обеспечивал US Navy – в состав «соединения прикрытия» под командованием адмирала Бэрка входили два эсминца и авианосцы «Эссекс» и «Боксер», на борту которого в полной боевой готовности находился батальон американской морской пехоты. Кроме того, к берегам Кубы был направлен авианосец «Шангри-Ла» с кораблями эскорта.
Однако не срослось. «Внезапная» высадка в Заливе Свиней в полночь 17 апреля 1961 года очень быстро перестала быть таковой: уже через три часа правительство Фиделя Кастро отреагировало на происходящее быстро и правильно – в район вторжения перебрасывались войска и техника. На рассвете 17 апреля кубинские самолёты (отнюдь не уничтоженные предварительным налётом семи американских бомбардировщиков на кубинские аэродромы – «барбудос» рассредоточили свою немногочисленную авиацию и установили на взлётных полосах муляжи) атаковали район высадки и отправили на дно четыре транспорта (в том числе «Хьюстон», на котором находился в полном составе пехотный батальон, и «Рио-Эскондидо», перевозивший большую часть боеприпасов и тяжёлого вооружения «бригады 2506»). Милисианос, встретившие вторжение на берегу залива Кочинос, дрались отчаянно, и к середине дня наступление десантников было остановлено – на поле боя появились батальоны кубинской армии, танки «Т-34» и самоходки «САУ-100» (в одной из которых сидел сам Кастро).
Шесть транспортных самолётов выбросили воздушно-десантный батальон «бригады 2506», но уже 18 апреля он был окружён и блокирован «барбудос». 19 апреля было принято решение задействовать американскую авиацию – пять «Б-26» под прикрытием реактивных истребителей с «Эссекса» получили приказ бомбардировать позиции кубинских войск. И снова не срослось: истребители разминулись со своими подопечными, и два «Б-двадцать шестых» с американскими экипажами были сбиты кубинскими ВВС. А днём после мощной получасовой артиллерийской подготовки кубинские правительственные войска перешли в наступление и сломили сопротивление наёмников, которые в этот же день капитулировали.
…Тёплое море неспешно выглаживало пологий берег мягкими ладонями невысоких волн. С моря дул ветерок – лёгкий, почти невесомый, ласковый. Солнце жарило вовсю, но морская прохлада – необходимый компонент того, что именуется вкусным словосочетанием «отдых на черноморском пляже», – смягчала неистовый солнечный жар. На кавказское побережье – в Анапу, Геленджик, Туапсе, Лазаревское, Сочи, Гагры, Адлер, Сухуми, Батуми, – с мая по сентябрь приезжали отдыхать сотни тысяч жителей Советского Союза, для многих из которых ежегодная летняя поездка «на юг» была обязательным ритуалом. Сюда ехали по путёвкам, курсовкам и «дикарями»; поодиночке, парами и семьями, от сумятицы Москвы и холодных туманов Ленинграда к морю и солнцу; ехали в отпуска, оставив позади работу и все житейские хлопоты, коими наполнена жизнь человеческая, и каждый находил здесь то, что искал. И сюда же везли детей – для них, избавленных от бытовых подробностей, которые ложились на плечи взрослых, «юг» был чем-то вроде рая, о котором можно будет потом вспоминать целый год, до следующего лета.
Серёжка купался до посинения и вылезал из воды только по материнскому окрику. Наскоро вытеревшись, плюхался на полотенце, ощущая животом горячую крупную гальку, и «набирался солнца», чтобы снова окунуться в море. Там, в море, было столько интересного – особенно у скал. Волны приносили прозрачных медуз – такие красивые в воде, на берегу они растекались прозрачной слизью, теряя всё своё очарование, – и ещё среди камней, поросших прядями зелёных водорослей, можно было поймать шустрого краба, норовившего ущипнуть клешнями за палец. И просто кувыркаться в волнах было здорово – слабый прибой казался грозными бурунами, с которыми можно сражаться и побеждать, и чувствовать себя героем.
Серёжка с Витькой, дай им волю, вообще не выбирались бы из воды. Иногда, когда их звали матери (а вылезать не хотелось), они делали вид, что не слышат, и тогда подавал голос дядя Миша, Витькин отец: «Эй, пацаны, а ну-ка на берег, пока вас в Турцию не унесло!». С дядей Мишей не поспоришь: ребята слушались его беспрекословно, и вовсе не потому, что он был взрослым. Дядя Миша был военным лётчиком-истребителем, и этим всё сказано.
Когда у него были полёты, тётя Маша, Витькина мама, тревожно посматривала в небо (она думала, что ребята этого не замечают, но мальчишечьи глаза – они видят многое), а когда полётов не было, дядя Миша позволял себе расслабиться: выпивал бутылку сухого вина и шел на пляж вместе с женой, сыном и приехавшей в Батуми ленинградской родней – Серёжкой и его мамой. Он был настоящим лётчиком: во время войны с фашистами его «як» был даже сбит немецкой зениткой над городом Кёнигсбергом (когда он рассказывал об этом, ребята слушали его, затаив дыхание). И на всю жизнь запомнил Серёжка поездку на военный аэродром, куда дядя Миша взял обоих пацанов: и сына, и племянника.
…Тупорылые серебристые самолёты со скошенными крыльями – реактивные – стояли на лётном поле рядами. Они казались прирученными драконами, покорными воле людей и готовыми по приказу этих людей метнуть жгучее пламя в любого, кто вздумает помешать детям и взрослым загорать и купаться в тёплом море. Дядя Миша усадил Серёжку в кабину истребителя (строго-настрого наказав ничего не трогать!), и мальчишка сидел тихо, стиснув коленки, и разглядывал приборы, кнопки, рычажки, которыми была напичкана кабина. И не верилось ему, что всё это сложное хозяйство подвластно человеку, умеющему управлять этой диковинной крылатой машиной.
А когда Серёжка вылез из кабины (вернее, когда дядя Миша вынул его оттуда), он увидел на бетоне аэродрома авиационную пушку, снятую с самолёта для какого-то ремонта. Пушка была чёрная, маслянисто поблескивающая; она разлаписто угнездилась на земле, вытянув вперёд длинный гофрированный ствол, заканчивавшийся раструбом-пастью. Подле неё стояли двое техников; они о чём-то переговаривались, а Серёжка подумал, что эти люди – волшебники, которым подчиняется хищная смертоносная тварь, именуемая «авиационной пушкой». От пушки веяло угрозой, скрытой в любом оружии, но Серёжка не боялся, скорее наоборот – ему захотелось дотронуться до чёрного металла пушки и даже погладить её, как верного сторожевого пса.
И поэтому оба пацана немедленно выбирались из воды, стоило только дяде Мише их позвать – они могли пропустить мимо ушей голоса матерей, но не голос мужчины-воина. А насчёт Турции, в которую можно уплыть или в которую зазевавшихся купальщиков может унести волнами, – Серёжка знал, что это всего лишь шутка. Турецкая граница не так далеко от Батуми (это если ехать на машине), но добраться до Турции вплавь – это вряд ли. Да и что есть эта Турция? В свои восемь лет Серёжка знал, что там есть город Стамбул, где когда-то жил турецкий султан под охраной солдат-янычаров с кривыми саблями, которые называются ятаганы, а больше там и нет ничего интересного (разве что джинны, сказочные существа, исполняющие желания, – или это уже не в Турции?).
…Ни Серёжка, ни Витька, ни их матери, ни тысячи людей на пляже не знали, что ещё в прошлом году там, в Турции, в окрестностях города Измир, была размещена эскадрилья американских стратегических ракет «Юпитер» – пятнадцать пятидесятитонных монстров, рождённых сумрачным гением немца Вернера фон Брауна, которого после Второй Мировой войны почему-то не судили как военного преступника, а создали ему в Америке все условия, чтобы он и дальше мог совершенствовать своё убийственное детище (уже для новых хозяев). Эти ракеты могли быть подготовлены к старту за пятнадцать минут, а ещё через пятнадцать-двадцать минут – достичь любого города в европейской части Советского Союза (включая Москву и Ленинград). В тело каждой их этих ракет была упакована ярость семидесяти пяти Хиросим – более чем достаточно, чтобы превратить в развалины, присыпанные горячим радиоактивным пеплом, самый крупный город. И остановить этих чудовищ, выпущенных на волю, не смогли бы ни истребители-перехватчики, ни зенитные ракеты…
Люди, отдыхавшие летом тысяча девятьсот шестьдесят второго года на черноморском побережье Кавказа, в подавляющем большинстве своём об этом не знали. Михаил Кавецкий, лётчик-истребитель, вероятно, кое-что знал, но он молчал – зачем пугать женщин и детей?
****
май 1962 года– Общая стратегическая обстановка, – министр обороны откашлялся, – сложившаяся вокруг нашей страны, крайне неблагоприятна. Мы в кольце: американские ракеты средней дальности, размещённые в Европе и Турции, – особенно в Турции, – со временем подлёта, исчисляемым минутами, способны практически беспрепятственно достичь Ленинграда, Москвы и других крупных городов и промышленных центров в европейской части Советского Союза. Наша система ПВО, оснащённая зенитными ракетами «С-75», достаточно эффективна против самолётов – «У-2» Пауэрса сбили первой ракетой, – но вот что касается баллистических ракет… Конечно, мы успеем нанести – и нанесём – ошеломляющий удар возмездия, но от десятков наших городов к этому времени не останется ничего, кроме дымящихся радиоактивных руин. Мы живём под постоянным прицелом, и если стрелок нажмёт на спусковой крючок, то остановить выпущенные в нас пули мы не сумеем. Это объективный факт, горький, но факт, с которым нельзя не считаться.
Маршал Малиновский говорил бесстрастно и казался спокойным – внешне, – однако не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить: это спокойствие даётся министру обороны Советского Союза немалыми усилиями. Родион Яковлевич, военный профессионал, впервые понюхавший пороха шестнадцатилетним мальчишкой в окопах Первой Мировой, отломавший за свою жизнь пять войн и закончивший воевать на Дальнем Востоке, добивая самураев в Маньчжурии, прекрасно понимал всю опасность положения, в котором оказался СССР после размещения американских «юпитеров» в Турции.
Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв промолчал. Он обладал живым и богатым воображением – иногда это помогало ему, иногда мешало, – и благодаря этой своей особенности очень зримо и ярко представил себе, что произойдёт, если проклятые империалисты, насмерть перепуганные обещанной им советским лидером «кузькиной матерью» (той самой, успешные испытания которой были проведены на Новой Земле), всё-таки решат ударить первыми. А что, ситуация-то для них удачная, расклад не в нашу пользу. Межконтинентальные ракеты наземного базирования[2] (королёвские «семёрки» из Плесецка и Байконура и «шестнадцатые» с Урала) донесут свои трёх– и пятимегатонные боеголовки до Америки к шапочному разбору (да и мало их, этих ракет – всего-то несколько десятков), а мощный ракетоносный подводный флот ещё в стадии создания (имеющихся в его составе на сегодняшний день дизельных лодок 629 проекта явно недостаточно). Бомбардировщики Туполева («Ту-девяносто пятые» – «медведи», по классификации НАТО)? Машины, конечно, хорошие, да вот только посбивают их прямо над Европой, не дав дотянуться до вражьих столиц. Можно через Северный полюс, но тогда придётся ещё лететь над всей Канадой (где их встретят американские истребители) перед тем, как нажать кнопки бомбосбрасывателей. Куда ни кинь, всюду клин…
– По авиации у США и НАТО существенный перевес, – Малиновский словно прочёл мысли Хрущёва, – и по средствам ПВО. Кроме сотен истребителей-перехватчиков «Ф-102» и новых «Ф-101» и «Ф-106», американцы развёрнули на своей территории девять эскадронов зенитных ракет «Бомарк» – численность около трёхсот единиц – с дальностью перехвата до пятисот километров, плюс «аяксы» и «геркулесы». Даже если эффективность всех этих ракет преувеличена, то при такой плотности ПВО к целям прорвутся, согласно расчётам, лишь единичные наши самолёты. Соединённые Штаты для нас малоуязвимы. Да, в случае мировой атомной войны мы опустошим всю Западную Европу, но это слабое утешение…
– Я считаю, – произнёс адмирал Горшков, командующий ВМФ, – что в сложившейся ситуации необходимо реализовать проект академика Сахарова. Переоборудование атомной подводной лодки «К-14» в качестве носителя сверхмощной ядерной торпеды завершено, и сама торпеда готова к боевому применению. Полагаю, эта мера остудит чрезмерно горячие головы и вашингтонских «ястребов», и самого президента Голдуотера.
«Эва оно как! – мысленно удивился Хрущёв. – А не вы ли, товарищи военные моряки, строили из себя целку, когда Сахаров предлагал взрывать у берегов Америки термоядерные торпеды и смывать прибрежные города США как дерьмо в унитазе? Мол, что за людоедство такое… Хотя – если американские ракеты из Турции грозят в считанные минуты испепелить все города европейской части Советского Союза вместе со всем населением, тут уже как-то не до гуманизма».
Никите Сергеевичу были присущи авантюризм и бесшабашность (именно эти черты его натуры помогли ему одолеть в пятьдесят третьем году всемогущего Берию, откровенно рвавшегося к наследию Сталина – к верховной власти в стране). И позже нестандартность принимаемых Первым секретарём решений неоднократно ставила в тупик его политических противников – до поры до времени (пока непредсказуемость Хрущёва им не надоела).
– Принимается, – коротко обронил он. – Готовьте лодку к походу.
– Этого мало, – заметил Малиновский. – И где гарантия, – он бросил быстрый взгляд на командующего флотом, – что «К-14» успешно выполнит задачу? Насколько мне известно, наш флот, Сергей Георгиевич, сильно уступает американскому по всем статьям, и это ещё мягко сказано. Нашу лодку запросто перехватят ещё в Атлантике, и на этом всё кончится.
Горшков хотел было возразить, однако счёл за лучшее промолчать: Малиновский, как ни крути, был прав.
– Мало, да, – согласился Первый секретарь ЦК КПСС, барабаня пальцами по столу.
«Что же делать? – подумал он. – Погодите, мать вашу, сыщем мы на вас управу!».
****
Когда говорят, что Колумб в 1492 году открыл Америку, то это не совсем верно. До берегов собственно американского материка великий генуэзец добрался позже, во время своего третьего плавания в Новый Свет. А тогда, в первый раз, он открыл острова Гаити (мореплаватели назвали его Эспаньолой – Маленькой Испанией) и Кубу. Райский уголок, земля, утопающая в зелени, омываемая лазурными водами тёплого моря и согреваемая лучами тропического солнца; край вечного лета, словно специально созданный Всевышним для жизни, радости и любви… И никто не знал, какую роль суждено сыграть этому острову в судьбе планеты.Вокруг Кубы десятилетиями голодными акулами кружили голландские и французские буканьеры; в запутанном клубке колониальных войн остров переходил из рук в руки – от испанцев к англичанам и обратно. Наконец, после испано-американской войны 1898 года и разгрома у Сантьяго эскадры адмирала Серверы, на Кубе прочно обосновались американцы, превратившие весь остров в загородную виллу (и по совместительству в публичный дом) для Дяди Сэма.
Такое положение вещей почему-то не очень нравилось самим кубинцам (смешанным потомкам кастильских конкистадоров, индейцев-караибов и вывезенных из Африки негров-рабов), и в первый день тысяча девятьсот пятьдесят девятого года горстка революционных романтиков-бородачей братьев Кастро прикладами винтовок выгнала с острова заведующего тропическим борделем Батисту и решила обустроить жизнь по-новому – по примеру первой в мире страны победившего социализма. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов прошлого века энтузиазм бил через край, и построение подлинного Рая на райской земле Кубы казалось делом близким и вполне осуществимым.
Кубинский «поворот влево» пришёлся не по вкусу Дяде Сэму. В марте шестидесятого года президент США Дуайт Эйзенхауэр утвердил решение об организации вооружённого вторжения на Кубу и свержении правительства Кастро, а в августе того же года на операцию под кодовым названием «Плутон» было выделено тринадцать миллионов долларов. Янки не спешили бросать под пули своих морских пехотинцев (память о боях с японцами на островах Тихого океана была ещё свежа) – десантная «бригада 2056» формировалась из наёмников, и командовал ею бывший капитан армии Батисты Сан Рамон. В район высадки два десантных корабля и пять транспортных судов «гусанос»[3] шли под флагом Либерии, однако операцию обеспечивал US Navy – в состав «соединения прикрытия» под командованием адмирала Бэрка входили два эсминца и авианосцы «Эссекс» и «Боксер», на борту которого в полной боевой готовности находился батальон американской морской пехоты. Кроме того, к берегам Кубы был направлен авианосец «Шангри-Ла» с кораблями эскорта.
Однако не срослось. «Внезапная» высадка в Заливе Свиней в полночь 17 апреля 1961 года очень быстро перестала быть таковой: уже через три часа правительство Фиделя Кастро отреагировало на происходящее быстро и правильно – в район вторжения перебрасывались войска и техника. На рассвете 17 апреля кубинские самолёты (отнюдь не уничтоженные предварительным налётом семи американских бомбардировщиков на кубинские аэродромы – «барбудос» рассредоточили свою немногочисленную авиацию и установили на взлётных полосах муляжи) атаковали район высадки и отправили на дно четыре транспорта (в том числе «Хьюстон», на котором находился в полном составе пехотный батальон, и «Рио-Эскондидо», перевозивший большую часть боеприпасов и тяжёлого вооружения «бригады 2506»). Милисианос, встретившие вторжение на берегу залива Кочинос, дрались отчаянно, и к середине дня наступление десантников было остановлено – на поле боя появились батальоны кубинской армии, танки «Т-34» и самоходки «САУ-100» (в одной из которых сидел сам Кастро).
Шесть транспортных самолётов выбросили воздушно-десантный батальон «бригады 2506», но уже 18 апреля он был окружён и блокирован «барбудос». 19 апреля было принято решение задействовать американскую авиацию – пять «Б-26» под прикрытием реактивных истребителей с «Эссекса» получили приказ бомбардировать позиции кубинских войск. И снова не срослось: истребители разминулись со своими подопечными, и два «Б-двадцать шестых» с американскими экипажами были сбиты кубинскими ВВС. А днём после мощной получасовой артиллерийской подготовки кубинские правительственные войска перешли в наступление и сломили сопротивление наёмников, которые в этот же день капитулировали.