За столом в гостиной сидел высокий, если так можно сказать о сидящем, человек с густыми белоснежными волосами, очень чистой, без морщинок, кожей и умными спокойными глазами.
- Папастов Евгений Валерианович, экономист, - представился он, не вставая. - Прошу простить великодушно, ноги отказывают, приходится сидеть. Присаживайтесь и вы. С кем имею честь, молодые люди?
Мы назвались.
- Вот и чудесно. Машенька, угости Светлану и Валерия чаем, ничего, что я вас так запросто называю?
Дама уже вносила поднос с ажурным сервизом.
Я принялся помогать расставлять чашки, а Светлана поднялась и пошла вдоль стен, рассматривая картины. У одной из них она задержалась надолго. Сквозь кусты и деревья деревенского погоста, покосившиеся кресты проглядывала стоящая на пригорке церквушка. Белая, как невеста.
- Нестеров, - Евгений Валерианович тоже взглянул на картину, хотя было заметно, что ему интереснее было наблюдать за Светланой. - Как тут не вспомнить:
Эти бедные селенья,
эта скудная природа,
край родной долготерпенья,
край ты русского народа.
Н о не поймет и не заметит
гордый взор иноплеменный,
что сквозит и тайно светит
в наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
всю тебя, земля родная,
в рабском виде царь небесный
исходил, благословляя...
А вы не задумывались, молодые люди, о таком странном сочетании, ведь Федор Иванович Тютчев почти всю жизнь прожил заграницей, аристократ, высший свет, а вот Россию воспел так, как мало кому удавалось. Отчего же это?
Я ждал, что скажет Светлана. Она помедлила, подыскивая точные слова:
- Интересно, что я тоже думала об этом, Евгений Валерианович... Как бы лучше выразиться?.. Тютчев - патриот, вот нашла нужное. Патриот - понятие высокое, в него входит не только любовь к родным местам, к Родине, но и духовные постижения всего человечества. Тютчев знал и высоко ценил западноевропейский гуманизм, а сердцем любил Россию.
- Вы совершенно правы, Светлана, - благодарно улыбнулся Евгений Валерианович, - именно любил, а любовь...
Он посмотрел на жену.
- Когда любишь, сердцу не прикажешь... И у понятия патриот иного смысла, кроме высокого, быть не может, тут вы опять правы. Правда сейчас, к сожалению, это слово как-то реже употребимо, стерлось, потускнело. Как вы считаете, Валерий?
Я поймал себя на том, что не могу отделаться чем-то вежливо необязательным, но понял, что сидящему напротив седовласому человеку действительно интересно знать мое мнение, и настала моя очередь держать ответ. Перед этим патриархом? Нет, если разобраться поглубже, то я и сам должен знать - почему сейчас, в конце шестидесятых, на пятидесятом году советской власти тускнеют идеалы, пропадает вера в них... В день выборов... И почему не поется народом с патриотическим воодушевлением "Союз нерушимый республик свободных..."
- Евгений Валерианович, наверное, всех причин назвать не смогу, но считаю, что так уж сложилось исторически. Нас же всю жизнь учили, по теории Маркса, что главное в развитии общества - экономический базис, а культуру, мораль, этика - это надстройка, нечто вторичное. Занялись базисом, забыли о надстройке. И потом не до стихов, когда живешь в коммунальной квартире а туго с едой и одеждой, когда вкалываешь от гудка до гудка. Кстати, Евгений Валерианович, вы же экономист. Почему, скажем, до сих пор нет учебника по политэкономии социализма?.. Хотя, получается, что я опять о базисе.
- И правильно, что о нем... - задумчиво сказал Папастов.
- С чего бы начать?.. Скорее всего так... Идеальная модель общества справедливости, то есть модель социалистического общества, была создана с одной целью - раскрепостить человека, освободить его физически и духовно от усилий, направленных на удовлетворение социальных нужд, порабощенного труда. Но реальная модель нашего социализма вынуждена работать на развитие производительных сил, на создание материально-технической базы, то есть она порабощает человека. А порабощенный человек не в состоянии стать личностью. Почему?.. Человек накапливает, осознает и ощущает духовное богатство только тогда, когда он может принять решение сам и осуществить его. Здесь и есть момент истинной свободы: человек - творец, созидатель, осознанно реализующий свои возможности для всеобщего блага... Заманчивая перспектива? Конечно, это же и есть реализация мечты о счастье человека и человечества. А у нас получилось на деле, что вот как раз этой возможности, этой свободы выбора человек лишен. Порабощенный же человек морально опустошен, не верит в идеалы, добавьте к этому разрушение семьи как хозяйственной, экономической ячейки, несовершенный институт брака...
- Евгений, ты только не волнуйся, - мягко вступила молчавшая до сих пор его жена.
- Ну, что ты, Машенька, я спокоен, мне хорошо, мне радостно, что молодым людям так интересно, что тянутся они к свету истины... Кстати, о коммунальных квартирах и голоде - революцию делали в рваных обмотках, но стихи писали. И какие стихи! А царизм, монархию, Николая с Распутиным мы ненавидели. В восемнадцатом году мне довелось в Ливадии от имени Советов реквизировать царский дворец. Какое было ощущение, поинтересуетесь вы? Роскошь и мерзость. Роскошь в интерьере, а вот про мерзость нам дворецкий, оставленный охранять царское добро , порассказал. Надо бы его мемуары было издать - весьма поучительно... Теперь уже не издашь - расстреляли мы и дворецкого и царя со всем семейством...
Вдруг глаза у Евгения Валериановича закрылись, голова склонилась, как бы свалилась немного набок, и он явно коротко всхрапнул, погружаясь в глубокий сон.
Мы встревоженно посмотрели на его жену. Она успокаивающе улыбнулась и прижала палец к губам. Мы поднялись и на цыпочках вышли в переднюю.
- Извините, - вполголоса сказала жена, - у Евгения Валериановича это бывает. Он много работает, пишет.
Мы шли со Светланой по улице, украшенной красными флагами и транспарантами, и я вдруг осознал, ясно представил себе, как много лет назад такие же молодые, как и мы, люди шли на демонстрацию, митинг или в бой, мечтая о светлом будущем для всего человечества... Будущее?.. Да вот оно и есть, эта улица, этот неровный, в выбоинах и трещинах асфальт мостовой и тротуаров, этот поток однообразных автомашин, эти дома в грязных потеках с отвалившейся штукатуркой, эта толпа серых и унылых людей, куда-то спешащих по растоптанному в бурое месиво снегу, это Светлана, это я... Сбылось ли обещанное, свершилось ли задуманное?
- А ты знаешь, я уже решила, что обязательно приду к ним еще не раз, - убежденно сказала Светлана самой себе. - Какие люди!..
Мы свернули во двор большого, по-современному однообразного блочного дома, который прикрыл и словно навис над небольшим флигельком, вросшим в землю. На звонок открыла пожилая женщина, аккуратно покрытая темным платком, не спрашивая нас ни о чем, повела по скрипучим полам вглубь коридора до маленькой светелки. Голубые, цвета полинявших васильков обои, под темными образами в серебряных окладах в углу мерцает лампадка, на кровати на высоко поднятых подушках обряженная в чистое старушка с пергаментно-желтым личиком. Блаженно улыбается, помаргивает.
- Отходит, - сказала стоящая сзади женщина в темном и сдержанно вздохнула. - О, господи, воля твоя...
Лежащая вдруг забеспокоилась, поняла, что рядом кто-то есть, принялась часто оглаживать покрывало.
- Зовет, - подсказала женщина.
Мы подошли поближе.
Я, больше от того, что не знал, что делать, протянул урну, Светлана достала свернутые бюллетени.
Лицо лежащей осветилось умильной улыбкой, она принялась мелко и быстро крестить нас, потом, подслеповато прищурясь, перекрестила заодно и урну.
- Сыновей ждет. Всех их война забрала, всех троих. Чудится ей, что вы ее дети, за ней пришли... - спокойно объяснила женщина в темном. - Дождалась... Радуется... Наконец-то, вместе... О, господи...
Из синей светелки с желтым лампадным огнем под черными образами по скрипучим полам мы вышли из флигелька во двор. Такое было ощущение, что высокие стены современного дома равнодушно смотрели на нас стеклянными глазницами окон.
- И все-таки, как тебе не стыдно, Валера, - вдруг набросилась на меня Светлана. - Нет, ты не увиливай, ты отвечай... Да, да, отвечай...
Я остановился, удивленный.
- Что смотришь? - улыбнулась, строго хмуря брови, Светлана.
Трава такая мягкая,
а люди такие жестокие,
солнце такое жаркое,
а люди такие холодные,
любовь такая спелая,
а люди такие голодные...
Твои стихи?.. А почему больше не пишешь? У человека дар счастливый, ты же продолжатель...
- Да чей я там продолжатель... - отмахнулся я.
- Жуковского, Пушкина, Тютчева...
- Скажешь тоже! Как ты меня можешь сравнивать с ними?
- Могу, - серьезно сказала Светлана. - Твой дар - не твоя личная собственность... Как это пальто или шапка... Пой песню, поэт, не бойся своего голоса.
Глава двадцать третья
--===Свое время===-
Глава двадцать третья
Длинный, прямо-таки бесконечный день.
Дел было немного, часам к четырем проголосовали последние избиратели, и агитколлективу можно было расходиться, но тут Светлана Ветлугина предложила собраться накоротке - у нее свободно, муж в командировке. С Наташей у меня было уговорено, что сегодня я с ней не увижусь - к ней должен был придти муж, остальным тоже неохота было возвращаться к ежедневному быту скучных домашних дел, и мы, организовав складчину, гурьбой отправились сначала в магазин, а потом в метро.
Я в первый раз был у Ветлугиных. Скромная обстановка, но уютно. Небольшая полка с книгами. Только поэтические сборники.
Фотография Блока под стеклом. Веточка багульника в небольшой керамической вазе. Я вспомнил, как дарил багульник Наташе восьмого марта в санатории - за окном комнаты снег, сосны, а на подоконнике в стакане красные звездочки цветочков на тонкой медной веточке.
Ян Паулс - прирожденный лидер, не дал особенно поманежиться, и пока женщины на кухне варили пельмени и нарезали закуски, мы с Пашей Шулеповым и Левой Фалиным раздвинули стол, расставили приборы, а когда все было готово, то с такой жадностью набросились на еду, словно голодали сутками. И действительно, было вкусно, то ли от того, что позавтракали очень рано, то ли от веселого, бесшабашного настроения, царившего за столом - можно не спешить никуда, расслабиться. Постепенно наступила блаженная сытость, поскидывали пиджаки, поснимали свитера.
- Ну что, Паша, есть в жизни свои маленькие радости? - полуутвердительно, полувопросительно обратился Ян к Шулепову.
Паша поднял маленькие, круглые, светлые глазки, которые, казалось, светились из глубины его рано полысевшего черепа.
- Есть, - подтвердил Паша со вздохом удовлетворения и причмокнул толстыми губами.
- И немалые, - Фалин снял свои круглые очки и близоруко прищурился на Полину Грушину.
Я, кажется, впервые видел Фалина без очков. Как крот. И откуда берутся такие совершенно круглые оправы? Такие же круглые, как глаза у Полины. Она уставилась на Фалина, но ничего не ответила, а продолжала на него выжидающе смотреть, словно он должен был ей лично, персонально сказать что-то непременно важное, но непонятное. А когда заговорил Паша Шулепов, она медленно перевела глаза на него и стала смотреть на Пашу точно так же, как ранее на Фалина.
- Хозяйке спасибо, - склонился Паша в сторону Ветлугиной.
- Жаль, Света, что мужа твоего, Андрея, нет.
- А ты его откуда знаешь? А? Рассказывай, как на духу, - с лукавой усмешкой прищурился Ян.
- Да в колхоз мы все вместе ездили, не помнишь разве? Он еще косил. Нашел косу где-то, отбил ее молотком, выправил и пошел. Красиво... Глаз не оторвешь.
- Это он может, - как-то не очень приязненно сказала о муже Светлана. - Любит в черноземе ковыряться. Андрей - прямо земляной какой-то. От сохи, иначе не скажешь.
- Ребята, а ведь мы находимся в типичной для старого анекдота ситуации: муж в командировке, у жены - полный дом гостей, - сказал Ян. - Вот, кстати, я же недавно из Челябинска вернулся. Интересная, доложу я вам, история приключилась. В Челябинске на всесоюзное совещание сталеплавильщиков съехались и ученые, и производственники, и, конечно, знатные сталевары. Решили они свою собственную бригаду составить и показать народу, какие такие резервы еще в деле выплавки стали имеются. Дали им печь, выделили смену, вот они и выдали вместо одной две плавки...
- Вдвое быстрее, выходит, работали? - недоверчиво шмыгнул носом Паша Шулепов.
- Что-то тут не так, - согласился с ним Фалин.
- Не так, конечно, - подтвердил Ян. - Рекорд есть рекорд. Для рекорда особые условия нужны. К примеру, хорошим скрапом, ковшами, завалочными машинами, чугуном их обеспечивали в первую очередь. Печку дали старую, перегрели ее сверх положенного, а после рекорда на капитальный ремонт остановили.
- Какой же это рекорд? Липа, а не рекорд, - сказал я.
- Почему же? - покачал головой Ян. - Это называется интенсификация. Да соль не в этом. Я решил написать очерк о плавке дружбы. Даже заголовок придумал: дружба творит чудеса. Оригинально, правда? А надо сказать, что я с этими сталеварами в одной гостинице жил. Выбрал я одного из них для интервью. Молодой, симпатичный парень, Вадим Ивановский. Договорились встретиться. Прихожу я к нему в номер - что за черт? Утром был такой приветливый, а тут сидит туча-тучей. В чем дело, спрашиваю. Молчит. Потом нехотя так говорит, я больше с вашим братом, с журналистами, не общаюсь. Подвели вы меня, говорит. Я удивился. Оказывается, познакомился наш герой на улице с местной красавицей. Домой проводил. В кино с ней сходил. К себе в гости, в гостиницу пригласил. Она пришла. - Вот дурочка, - неожиданно звонко сказала Полина. Она была вся внимание.
- Чай пили, - продолжил Ян. - Все было хорошо. И вдруг - не поймет наш герой - перестала она разговаривать с ним, а потом залепила ему пощечину. За что, удивился наш бедный Вадим. А она подошла к репродуктору и включила его на полную мощность. Оказывается, по радио шла передача про совещание сталеплавильщиков, и включили в нее интервью с молодым, но знатным сталеваром Вадимом Ивановским. И говорил в этом интервью Вадим, как радостно ему вернуться домой после смены из горячего цеха, как жена ставит ему на стол ведро холодного компота, а маленькие детишки лезут на колени к папке, просят рассказать, как сталь варят...
- Верь после этого мужчинам, - шумно вздохнула Грушина. - Надо же, как ей не повезло...
Первым захохотал Паша Шулепов, потом остальные, и пошли воспоминания и пересуды, как всегда бывает, когда встретятся сослуживцы в нерабочее время.
- Говорят, что дом, который строит наше издательство, по решению Моссовета отбирают под какой-то научно-исследовательский институт, - с бесстрастным лицом изрек Фалин, выводя при этом какие-то замысловатые фигуры на своей тарелке.
- С чего ты взял? - недоверчиво спросила Светлана. - Вечно ты что-нибудь выдумаешь, лапшу нам на уши навешиваешь. Светлана права, подумал я, Левка недорого возьмет, чтобы соврать. И зачем люди лгут? Наверное, с разной целью, но Левка ради красного словца... а может перед Полиной хвост распускает.
- Я тоже об этом слышал, - серьезно нахмурившись, сказал Ян. - Насчет решения Моссовета не знаю, а вот про институт, это точно. НИИ НЛО.
Теперь не только Грушина, но и все остальные уставились на Яна. Что же он раньше молчал? Мне ничего не сказал...
- У меня приятель один там работает, - продолжил Ян в напряженной тишине.
- НЛО - это неопознанные летающие объекты? - спросил я, а сам лихорадочно думал, конечно же не о пришельцах и инопланетянах - получается, что квартира тю-тю, хотя нет, не может быть, раз Моссовет забрал, значит, дадут, обязательно дадут, но в другом месте и попозже, тогда мы успеем с Наташкой пожениться.
- Нет, - отрицательно покачал головой Ян, - НЛО - это не летающие объекты, но занимаются они, действительно, непростым делом, разрабатывают какую-то супертехнологию.
- Наверное, и деньги им платят большие, - зачарованно проговорила Грушина.
- Да уж немалые, - солидно подтвердил Ян. - Оклад триста пятьдесят, да за кандидатскую степень, разные надбавки, премиальные... У Женьки, у приятеля моего, машина, дача, двухкомнатная квартира. Кстати, Полина, неженатый он.
- Обманываете, - Грушина презрительно повела плечиком, но в ее безмятежных глазах мелькнул явный интерес к этой теме.
- Нисколечко, - холодно сказал Ян.
- Вот это сенсация, доложу я вам, - оживился Фалин. - То-то я смотрю председательша нашей жилкомиссии Инна Зверева раньше неприступная такая была, а теперь - сама любезность.
- Причем тут Зверева? - резонно спросила Светлана. - И почему она должна меняться? Ее-то уж, по-моему, ничто не переиначит.
- Очень просто, - объяснил Фалин. - Сейчас она - шишка, попробуй подступись, а так переизберут ее осенью и все: была председательша и сплыла...
- Почему же ты решил, что ее переизберут? С какой стати? - упорствовала Светлана.
- Да я первый против нее голосовать буду, - Левка победоносно посмотрел на Светлану, как будто от его голоса будет зависеть, изберут Звереву в местком или нет. Не будет этого. Списки кандидатур составляют заранее, а собравшиеся поднимут руки, лишь бы по домам поскорее разойтись.
- Тогда бы надо и Горобца заодно прокатить, - заметил Ян.
- По достоинству. Ведь что такое местком? Временное правительство. Долой временных! Вся власть народу. Тебе. Тебе. Выберем лидером нашего профсоюза Валерия Истомина, а товарищу Фалину поручим заняться разрешением конфликтных жилищных проблем, подбором документов. И справедливость восторжествует. А что такое торжество справедливости? Это счастье. И не одного человека, как, например, Полины, а всего народа.
- Нет уж, увольте, - замахал руками Фалин. - Не могу, не буду, не способен.
- На благо общества потрудиться не желаете? - саркастически спросил Ян.
- Кем угодно, но только не в жилкомиссию. Дрязги, склоки, анонимки...
- А что же пишут? - брезгливо спросила Светлана. - Неужели и среди наших кто-то нашелся?
- А как же иначе? - беаппеляционно заявил Фалин. - Другого просто быть не может. Три доноса уже лежат в столе у Горобца.
- И откуда ты все всегда знаешь? - неодобрительно спросила Светлана.
- Не все. Далеко не все. И не всегда, - впервые улыбнулся Фалин. - Не знаю, например, как расшифровать НИИ НЛО? Ян, будь ласка...
Ян выдержал паузу.
- Научно-исследовательский институт по Навешиванию Лапши Олухам. Чудаки вы, ребята. Светлана сама же сказала, что Фалин нам лапшу навешивает, вот я и подумал...
Только тут до нас дошло, что это очередной розыгрыш Яна. Надо отдать ему должное - делает он это мастерски. Однажды первого апреля Ян ухитрился разыграть все издательство, повесив скромное объявление, гласившее, что в профкоме имеются путевки в зарубежные круизы. Среди дорогостоящих путешествий выделялась пара сравнительно дешевых и интересных по программе поездок. Расчет Яна оказался точен - к полудню у стола ничего не подозревающей ответственной за путевки, которая с утра отпросилась по личным делам, стояла очередь скандалящих между собой сотрудников, некоторые из них умудрились даже за полдня раздобыть деньги и подать начальству заявления на отпуск.
Все начали весело ругать Яна Паулса, а я опять вспомнил о Наташе, мне сильно захотелось закурить, я встал из-за стола и пошел на кухню, но видно ошибся дверью и попал в соседнюю темную комнату. Подошел к окну. К вечеру подморозило, свет из окон соседних домов, свет уличных фонарей и далеких звезд легко проникал сквозь прозрачный черный воздух, и мне казалось с высоты восьмого этажа, что я повис над землей в космическом корабле...
Дверь комнаты открылась, впустив сноп желтого света из прихожей, и тут же захлопнулась... Кто-то подошел сзади, обнял меня за плечи и прижался ко мне. Я повернулся и увидел запрокинутое белое лицо Светланы... Глаза закрыты, она плакала, судорожно прижимаясь ко мне, гладила ладонями мои щеки...
- Я люблю тебя, Андрюша!.. Люблю, люблю, понимаешь, Андрей, люблю. Неужели ты не видишь, не понимаешь, не чувствуешь... Ну, как это можно?..
- Света, я - не Андрей, Свет...
Она зажала мне рот.
- Молчи, лучше молчи, прошу тебя...
Светлана открыла глаза, тихо рассмеялась, но руку не отняла, не отодвинулась.
- Плохо мне, Валера, стало, грустно. Вот я и пошла в спальню, а тут ты стоишь у окна. Совсем, как Андрей. И так мне захотелось обнять его... Извини...
Она вытерла слезы.
- Я ужасно люблю Андрея, я жить без него не могу. А он все ездит куда-то, на даче вечно пропадает, к стихам абсолютно равнодушен, представляешь?
- Нет, - погладил я ее по голове.
Как девочку.
Как дочку.
- Он любит тебя. Но не так, как ты хочешь. Он по-другому не умеет, не может, но он любит тебя.
Скорее всего, Андрей сидит сейчас где-то в другом городе и не подозревает, что у Светки на душе творится. Она же гордая, никогда в своей слабости не признается.
Только сегодня.
Такой получился день.
Я вернулся домой, смотрел с родителями праздничный концерт по телевидению.
Потом разложил раскладушку. Лег.
Не спалось. Если я опускал веки, то начинали мелькать кумачевые флаги, красные транспаранты, бордовые ковровые дорожки, ведущие к избирательным урнам, багровые прожилки на щеках бывшего кавалериста, мебель темного красного дерева в квартире экономиста Папастова, алый рот Светланы, который в темноте казался черным...
Такой длинный получился день.
Глава двадцать четвертая
--===Свое время===-
Глава двадцать четвертая
Не идти на службу - эдакая маленькая радость. Хорошо, что я не тореадор можно взять работу на дом, а значит, подольше поспать и, не торопясь, позавтракать, что я с удовольствием и сделал.
Отец - на работе, мать поехала на весь день к своей школьной подруге. Родители молча, не вмешиваясь, наблюдали за моей жизнью, деликатно помогая, чем возможно. Умницы.
Я сел за небольшой письменный стол у окна, разложил бумаги, углубился в работу.
Часа через два закончил намеченное. День за окном за это время успел набрать силу - светило солнце, за прошедшую неделю снег сошел почти полностью, и я долго смотрел, как поднимается возводимая неподалеку белая двенадцатиэтажная башня нового жилого дома.
Совсем как наша. Только в нашей уже ведут отделочные работы. А у Наташи сегодня развод в суде. День суда... Судный день... Не судите, да не судимы сами будете... Не обессудьте... Сколько же поговорок, слов, выражений, где корень суд?.. Наташина судьба, судьба Тамары, сына, моя... Все сплелось в клубок - не распутать...
Я достал карты, разложил пасьянс. Люблю раскладывать пасьянсы. Мой любимый - "дорожка". И почему у нас не издают книги с пасьянсами, играми, кроссвордами? Разошлись бы мгновенно - государству выгодно, умам занятие, удовольствие.
Загадал - если пасьянс сойдется, то Наташа придет, как мы договорились, из суда ко мне, мы пообедаем и еще успеем погулять. Лишь бы у нее все было в порядке.
Пасьянс сошелся.
Суд в одиннадцать, время - полпервого, скоро должна быть. Лишь бы...
В час раздался телефонный звонок. Ошиблись номером.
В два я пошел на кухню и разогрел на малом огне обед. Естественно, есть не стал - ждал.
В три снова сел за пасьянс. Он все время сходился. Я даже усложнил его специально - карты ложились, как по заказу.
Долго стоял у окна. День постепенно мерк, лишь светился в сумерках белый идол жилой башни. Что случилось?.. А что могло случиться?.. Я уже лихорадочно непрерывно перебирал мысленно возможные варианты...
Суд отменили?.. Почему не позвонила?..
Не отпустили из больницы?.. Быть не может...
Муж не явился?.. Сказали, что это не имеет значения, и без него можно обойтись...
Что-то выяснилось на суде?.. Что?.. Непонятно...
Авария?.. Обморок?.. Не дай Бог...
Вернулась к мужу?.. Не хочет разводиться?..
В пятом часу я сидел на кухне отупевший, опустошенный, усталый, бессмысленно изучал узоры на клеенке, среди которых мне чудились, как бы проступая сквозь поверхность, то какие-то химеры, то подмигивающие старухи.
Звонок в дверь.
Долгий, нетерпеливый.
Я медленно поднялся, дошел до передней, щелкнул замками, отворил дверь.
Наташа с порога бросилась мне на шею, крепко-крепко прижалась, обхватила голову руками, целовала глаза, щеки, губы.
Я стоял окаменевший.
От нее попахивало вином.
Наконец, она отстранилась, стала пристально вглядываться мне в глаза:
- Что с тобой? - спросила, еще радостно улыбаясь, но уже встревоженно.
Я молча смотрел на нее, не в силах двинуться, улыбнуться, даже дышал с трудом.
- Да ты что? - улыбка окончательно сползла с ее побледневшего лица.
- Ну, перестань, что с тобой? - она стала судорожно трясти меня за рукав.
- Ничего, ничего... - сумел выдавить я. - Что ты стоишь?.. Раздевайся, пожалуйста...
Она скинула пальто, теплый платок, сапожки, маленькая передняя была наполнена ее дыханием, ее теплом, запахом ее духов - все такое родное и в то же время такое далекое, непостижимое...
Мы прошли в комнату и сели рядом на диван.
Наступила долгая пауза. Я молчал, не смотрел на нее, только гладил ее руки.
И тут Наташа ткнулась мне в плечо головой и расплакалась.
- Ну, прости меня, я тебя очень прошу, прости... И пойми... Ты должен сейчас меня понять... Все оказалось не так просто, как я ожидала. Нет, не на суде. Там не было проблем. Он пришел вовремя, зря ты беспокоился. Мы сказали, что расстаемся, потому что кончилась любовь, бывает же так?.. И судьи увидели, что иначе у нас и быть не может, а когда вышли из суда, он говорит, давай зайдем в кафе на пять минут, расстанемся по-хорошему... Он так просил, так просил, мне его даже жалко стало...
- Папастов Евгений Валерианович, экономист, - представился он, не вставая. - Прошу простить великодушно, ноги отказывают, приходится сидеть. Присаживайтесь и вы. С кем имею честь, молодые люди?
Мы назвались.
- Вот и чудесно. Машенька, угости Светлану и Валерия чаем, ничего, что я вас так запросто называю?
Дама уже вносила поднос с ажурным сервизом.
Я принялся помогать расставлять чашки, а Светлана поднялась и пошла вдоль стен, рассматривая картины. У одной из них она задержалась надолго. Сквозь кусты и деревья деревенского погоста, покосившиеся кресты проглядывала стоящая на пригорке церквушка. Белая, как невеста.
- Нестеров, - Евгений Валерианович тоже взглянул на картину, хотя было заметно, что ему интереснее было наблюдать за Светланой. - Как тут не вспомнить:
Эти бедные селенья,
эта скудная природа,
край родной долготерпенья,
край ты русского народа.
Н о не поймет и не заметит
гордый взор иноплеменный,
что сквозит и тайно светит
в наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
всю тебя, земля родная,
в рабском виде царь небесный
исходил, благословляя...
А вы не задумывались, молодые люди, о таком странном сочетании, ведь Федор Иванович Тютчев почти всю жизнь прожил заграницей, аристократ, высший свет, а вот Россию воспел так, как мало кому удавалось. Отчего же это?
Я ждал, что скажет Светлана. Она помедлила, подыскивая точные слова:
- Интересно, что я тоже думала об этом, Евгений Валерианович... Как бы лучше выразиться?.. Тютчев - патриот, вот нашла нужное. Патриот - понятие высокое, в него входит не только любовь к родным местам, к Родине, но и духовные постижения всего человечества. Тютчев знал и высоко ценил западноевропейский гуманизм, а сердцем любил Россию.
- Вы совершенно правы, Светлана, - благодарно улыбнулся Евгений Валерианович, - именно любил, а любовь...
Он посмотрел на жену.
- Когда любишь, сердцу не прикажешь... И у понятия патриот иного смысла, кроме высокого, быть не может, тут вы опять правы. Правда сейчас, к сожалению, это слово как-то реже употребимо, стерлось, потускнело. Как вы считаете, Валерий?
Я поймал себя на том, что не могу отделаться чем-то вежливо необязательным, но понял, что сидящему напротив седовласому человеку действительно интересно знать мое мнение, и настала моя очередь держать ответ. Перед этим патриархом? Нет, если разобраться поглубже, то я и сам должен знать - почему сейчас, в конце шестидесятых, на пятидесятом году советской власти тускнеют идеалы, пропадает вера в них... В день выборов... И почему не поется народом с патриотическим воодушевлением "Союз нерушимый республик свободных..."
- Евгений Валерианович, наверное, всех причин назвать не смогу, но считаю, что так уж сложилось исторически. Нас же всю жизнь учили, по теории Маркса, что главное в развитии общества - экономический базис, а культуру, мораль, этика - это надстройка, нечто вторичное. Занялись базисом, забыли о надстройке. И потом не до стихов, когда живешь в коммунальной квартире а туго с едой и одеждой, когда вкалываешь от гудка до гудка. Кстати, Евгений Валерианович, вы же экономист. Почему, скажем, до сих пор нет учебника по политэкономии социализма?.. Хотя, получается, что я опять о базисе.
- И правильно, что о нем... - задумчиво сказал Папастов.
- С чего бы начать?.. Скорее всего так... Идеальная модель общества справедливости, то есть модель социалистического общества, была создана с одной целью - раскрепостить человека, освободить его физически и духовно от усилий, направленных на удовлетворение социальных нужд, порабощенного труда. Но реальная модель нашего социализма вынуждена работать на развитие производительных сил, на создание материально-технической базы, то есть она порабощает человека. А порабощенный человек не в состоянии стать личностью. Почему?.. Человек накапливает, осознает и ощущает духовное богатство только тогда, когда он может принять решение сам и осуществить его. Здесь и есть момент истинной свободы: человек - творец, созидатель, осознанно реализующий свои возможности для всеобщего блага... Заманчивая перспектива? Конечно, это же и есть реализация мечты о счастье человека и человечества. А у нас получилось на деле, что вот как раз этой возможности, этой свободы выбора человек лишен. Порабощенный же человек морально опустошен, не верит в идеалы, добавьте к этому разрушение семьи как хозяйственной, экономической ячейки, несовершенный институт брака...
- Евгений, ты только не волнуйся, - мягко вступила молчавшая до сих пор его жена.
- Ну, что ты, Машенька, я спокоен, мне хорошо, мне радостно, что молодым людям так интересно, что тянутся они к свету истины... Кстати, о коммунальных квартирах и голоде - революцию делали в рваных обмотках, но стихи писали. И какие стихи! А царизм, монархию, Николая с Распутиным мы ненавидели. В восемнадцатом году мне довелось в Ливадии от имени Советов реквизировать царский дворец. Какое было ощущение, поинтересуетесь вы? Роскошь и мерзость. Роскошь в интерьере, а вот про мерзость нам дворецкий, оставленный охранять царское добро , порассказал. Надо бы его мемуары было издать - весьма поучительно... Теперь уже не издашь - расстреляли мы и дворецкого и царя со всем семейством...
Вдруг глаза у Евгения Валериановича закрылись, голова склонилась, как бы свалилась немного набок, и он явно коротко всхрапнул, погружаясь в глубокий сон.
Мы встревоженно посмотрели на его жену. Она успокаивающе улыбнулась и прижала палец к губам. Мы поднялись и на цыпочках вышли в переднюю.
- Извините, - вполголоса сказала жена, - у Евгения Валериановича это бывает. Он много работает, пишет.
Мы шли со Светланой по улице, украшенной красными флагами и транспарантами, и я вдруг осознал, ясно представил себе, как много лет назад такие же молодые, как и мы, люди шли на демонстрацию, митинг или в бой, мечтая о светлом будущем для всего человечества... Будущее?.. Да вот оно и есть, эта улица, этот неровный, в выбоинах и трещинах асфальт мостовой и тротуаров, этот поток однообразных автомашин, эти дома в грязных потеках с отвалившейся штукатуркой, эта толпа серых и унылых людей, куда-то спешащих по растоптанному в бурое месиво снегу, это Светлана, это я... Сбылось ли обещанное, свершилось ли задуманное?
- А ты знаешь, я уже решила, что обязательно приду к ним еще не раз, - убежденно сказала Светлана самой себе. - Какие люди!..
Мы свернули во двор большого, по-современному однообразного блочного дома, который прикрыл и словно навис над небольшим флигельком, вросшим в землю. На звонок открыла пожилая женщина, аккуратно покрытая темным платком, не спрашивая нас ни о чем, повела по скрипучим полам вглубь коридора до маленькой светелки. Голубые, цвета полинявших васильков обои, под темными образами в серебряных окладах в углу мерцает лампадка, на кровати на высоко поднятых подушках обряженная в чистое старушка с пергаментно-желтым личиком. Блаженно улыбается, помаргивает.
- Отходит, - сказала стоящая сзади женщина в темном и сдержанно вздохнула. - О, господи, воля твоя...
Лежащая вдруг забеспокоилась, поняла, что рядом кто-то есть, принялась часто оглаживать покрывало.
- Зовет, - подсказала женщина.
Мы подошли поближе.
Я, больше от того, что не знал, что делать, протянул урну, Светлана достала свернутые бюллетени.
Лицо лежащей осветилось умильной улыбкой, она принялась мелко и быстро крестить нас, потом, подслеповато прищурясь, перекрестила заодно и урну.
- Сыновей ждет. Всех их война забрала, всех троих. Чудится ей, что вы ее дети, за ней пришли... - спокойно объяснила женщина в темном. - Дождалась... Радуется... Наконец-то, вместе... О, господи...
Из синей светелки с желтым лампадным огнем под черными образами по скрипучим полам мы вышли из флигелька во двор. Такое было ощущение, что высокие стены современного дома равнодушно смотрели на нас стеклянными глазницами окон.
- И все-таки, как тебе не стыдно, Валера, - вдруг набросилась на меня Светлана. - Нет, ты не увиливай, ты отвечай... Да, да, отвечай...
Я остановился, удивленный.
- Что смотришь? - улыбнулась, строго хмуря брови, Светлана.
Трава такая мягкая,
а люди такие жестокие,
солнце такое жаркое,
а люди такие холодные,
любовь такая спелая,
а люди такие голодные...
Твои стихи?.. А почему больше не пишешь? У человека дар счастливый, ты же продолжатель...
- Да чей я там продолжатель... - отмахнулся я.
- Жуковского, Пушкина, Тютчева...
- Скажешь тоже! Как ты меня можешь сравнивать с ними?
- Могу, - серьезно сказала Светлана. - Твой дар - не твоя личная собственность... Как это пальто или шапка... Пой песню, поэт, не бойся своего голоса.
Глава двадцать третья
--===Свое время===-
Глава двадцать третья
Длинный, прямо-таки бесконечный день.
Дел было немного, часам к четырем проголосовали последние избиратели, и агитколлективу можно было расходиться, но тут Светлана Ветлугина предложила собраться накоротке - у нее свободно, муж в командировке. С Наташей у меня было уговорено, что сегодня я с ней не увижусь - к ней должен был придти муж, остальным тоже неохота было возвращаться к ежедневному быту скучных домашних дел, и мы, организовав складчину, гурьбой отправились сначала в магазин, а потом в метро.
Я в первый раз был у Ветлугиных. Скромная обстановка, но уютно. Небольшая полка с книгами. Только поэтические сборники.
Фотография Блока под стеклом. Веточка багульника в небольшой керамической вазе. Я вспомнил, как дарил багульник Наташе восьмого марта в санатории - за окном комнаты снег, сосны, а на подоконнике в стакане красные звездочки цветочков на тонкой медной веточке.
Ян Паулс - прирожденный лидер, не дал особенно поманежиться, и пока женщины на кухне варили пельмени и нарезали закуски, мы с Пашей Шулеповым и Левой Фалиным раздвинули стол, расставили приборы, а когда все было готово, то с такой жадностью набросились на еду, словно голодали сутками. И действительно, было вкусно, то ли от того, что позавтракали очень рано, то ли от веселого, бесшабашного настроения, царившего за столом - можно не спешить никуда, расслабиться. Постепенно наступила блаженная сытость, поскидывали пиджаки, поснимали свитера.
- Ну что, Паша, есть в жизни свои маленькие радости? - полуутвердительно, полувопросительно обратился Ян к Шулепову.
Паша поднял маленькие, круглые, светлые глазки, которые, казалось, светились из глубины его рано полысевшего черепа.
- Есть, - подтвердил Паша со вздохом удовлетворения и причмокнул толстыми губами.
- И немалые, - Фалин снял свои круглые очки и близоруко прищурился на Полину Грушину.
Я, кажется, впервые видел Фалина без очков. Как крот. И откуда берутся такие совершенно круглые оправы? Такие же круглые, как глаза у Полины. Она уставилась на Фалина, но ничего не ответила, а продолжала на него выжидающе смотреть, словно он должен был ей лично, персонально сказать что-то непременно важное, но непонятное. А когда заговорил Паша Шулепов, она медленно перевела глаза на него и стала смотреть на Пашу точно так же, как ранее на Фалина.
- Хозяйке спасибо, - склонился Паша в сторону Ветлугиной.
- Жаль, Света, что мужа твоего, Андрея, нет.
- А ты его откуда знаешь? А? Рассказывай, как на духу, - с лукавой усмешкой прищурился Ян.
- Да в колхоз мы все вместе ездили, не помнишь разве? Он еще косил. Нашел косу где-то, отбил ее молотком, выправил и пошел. Красиво... Глаз не оторвешь.
- Это он может, - как-то не очень приязненно сказала о муже Светлана. - Любит в черноземе ковыряться. Андрей - прямо земляной какой-то. От сохи, иначе не скажешь.
- Ребята, а ведь мы находимся в типичной для старого анекдота ситуации: муж в командировке, у жены - полный дом гостей, - сказал Ян. - Вот, кстати, я же недавно из Челябинска вернулся. Интересная, доложу я вам, история приключилась. В Челябинске на всесоюзное совещание сталеплавильщиков съехались и ученые, и производственники, и, конечно, знатные сталевары. Решили они свою собственную бригаду составить и показать народу, какие такие резервы еще в деле выплавки стали имеются. Дали им печь, выделили смену, вот они и выдали вместо одной две плавки...
- Вдвое быстрее, выходит, работали? - недоверчиво шмыгнул носом Паша Шулепов.
- Что-то тут не так, - согласился с ним Фалин.
- Не так, конечно, - подтвердил Ян. - Рекорд есть рекорд. Для рекорда особые условия нужны. К примеру, хорошим скрапом, ковшами, завалочными машинами, чугуном их обеспечивали в первую очередь. Печку дали старую, перегрели ее сверх положенного, а после рекорда на капитальный ремонт остановили.
- Какой же это рекорд? Липа, а не рекорд, - сказал я.
- Почему же? - покачал головой Ян. - Это называется интенсификация. Да соль не в этом. Я решил написать очерк о плавке дружбы. Даже заголовок придумал: дружба творит чудеса. Оригинально, правда? А надо сказать, что я с этими сталеварами в одной гостинице жил. Выбрал я одного из них для интервью. Молодой, симпатичный парень, Вадим Ивановский. Договорились встретиться. Прихожу я к нему в номер - что за черт? Утром был такой приветливый, а тут сидит туча-тучей. В чем дело, спрашиваю. Молчит. Потом нехотя так говорит, я больше с вашим братом, с журналистами, не общаюсь. Подвели вы меня, говорит. Я удивился. Оказывается, познакомился наш герой на улице с местной красавицей. Домой проводил. В кино с ней сходил. К себе в гости, в гостиницу пригласил. Она пришла. - Вот дурочка, - неожиданно звонко сказала Полина. Она была вся внимание.
- Чай пили, - продолжил Ян. - Все было хорошо. И вдруг - не поймет наш герой - перестала она разговаривать с ним, а потом залепила ему пощечину. За что, удивился наш бедный Вадим. А она подошла к репродуктору и включила его на полную мощность. Оказывается, по радио шла передача про совещание сталеплавильщиков, и включили в нее интервью с молодым, но знатным сталеваром Вадимом Ивановским. И говорил в этом интервью Вадим, как радостно ему вернуться домой после смены из горячего цеха, как жена ставит ему на стол ведро холодного компота, а маленькие детишки лезут на колени к папке, просят рассказать, как сталь варят...
- Верь после этого мужчинам, - шумно вздохнула Грушина. - Надо же, как ей не повезло...
Первым захохотал Паша Шулепов, потом остальные, и пошли воспоминания и пересуды, как всегда бывает, когда встретятся сослуживцы в нерабочее время.
- Говорят, что дом, который строит наше издательство, по решению Моссовета отбирают под какой-то научно-исследовательский институт, - с бесстрастным лицом изрек Фалин, выводя при этом какие-то замысловатые фигуры на своей тарелке.
- С чего ты взял? - недоверчиво спросила Светлана. - Вечно ты что-нибудь выдумаешь, лапшу нам на уши навешиваешь. Светлана права, подумал я, Левка недорого возьмет, чтобы соврать. И зачем люди лгут? Наверное, с разной целью, но Левка ради красного словца... а может перед Полиной хвост распускает.
- Я тоже об этом слышал, - серьезно нахмурившись, сказал Ян. - Насчет решения Моссовета не знаю, а вот про институт, это точно. НИИ НЛО.
Теперь не только Грушина, но и все остальные уставились на Яна. Что же он раньше молчал? Мне ничего не сказал...
- У меня приятель один там работает, - продолжил Ян в напряженной тишине.
- НЛО - это неопознанные летающие объекты? - спросил я, а сам лихорадочно думал, конечно же не о пришельцах и инопланетянах - получается, что квартира тю-тю, хотя нет, не может быть, раз Моссовет забрал, значит, дадут, обязательно дадут, но в другом месте и попозже, тогда мы успеем с Наташкой пожениться.
- Нет, - отрицательно покачал головой Ян, - НЛО - это не летающие объекты, но занимаются они, действительно, непростым делом, разрабатывают какую-то супертехнологию.
- Наверное, и деньги им платят большие, - зачарованно проговорила Грушина.
- Да уж немалые, - солидно подтвердил Ян. - Оклад триста пятьдесят, да за кандидатскую степень, разные надбавки, премиальные... У Женьки, у приятеля моего, машина, дача, двухкомнатная квартира. Кстати, Полина, неженатый он.
- Обманываете, - Грушина презрительно повела плечиком, но в ее безмятежных глазах мелькнул явный интерес к этой теме.
- Нисколечко, - холодно сказал Ян.
- Вот это сенсация, доложу я вам, - оживился Фалин. - То-то я смотрю председательша нашей жилкомиссии Инна Зверева раньше неприступная такая была, а теперь - сама любезность.
- Причем тут Зверева? - резонно спросила Светлана. - И почему она должна меняться? Ее-то уж, по-моему, ничто не переиначит.
- Очень просто, - объяснил Фалин. - Сейчас она - шишка, попробуй подступись, а так переизберут ее осенью и все: была председательша и сплыла...
- Почему же ты решил, что ее переизберут? С какой стати? - упорствовала Светлана.
- Да я первый против нее голосовать буду, - Левка победоносно посмотрел на Светлану, как будто от его голоса будет зависеть, изберут Звереву в местком или нет. Не будет этого. Списки кандидатур составляют заранее, а собравшиеся поднимут руки, лишь бы по домам поскорее разойтись.
- Тогда бы надо и Горобца заодно прокатить, - заметил Ян.
- По достоинству. Ведь что такое местком? Временное правительство. Долой временных! Вся власть народу. Тебе. Тебе. Выберем лидером нашего профсоюза Валерия Истомина, а товарищу Фалину поручим заняться разрешением конфликтных жилищных проблем, подбором документов. И справедливость восторжествует. А что такое торжество справедливости? Это счастье. И не одного человека, как, например, Полины, а всего народа.
- Нет уж, увольте, - замахал руками Фалин. - Не могу, не буду, не способен.
- На благо общества потрудиться не желаете? - саркастически спросил Ян.
- Кем угодно, но только не в жилкомиссию. Дрязги, склоки, анонимки...
- А что же пишут? - брезгливо спросила Светлана. - Неужели и среди наших кто-то нашелся?
- А как же иначе? - беаппеляционно заявил Фалин. - Другого просто быть не может. Три доноса уже лежат в столе у Горобца.
- И откуда ты все всегда знаешь? - неодобрительно спросила Светлана.
- Не все. Далеко не все. И не всегда, - впервые улыбнулся Фалин. - Не знаю, например, как расшифровать НИИ НЛО? Ян, будь ласка...
Ян выдержал паузу.
- Научно-исследовательский институт по Навешиванию Лапши Олухам. Чудаки вы, ребята. Светлана сама же сказала, что Фалин нам лапшу навешивает, вот я и подумал...
Только тут до нас дошло, что это очередной розыгрыш Яна. Надо отдать ему должное - делает он это мастерски. Однажды первого апреля Ян ухитрился разыграть все издательство, повесив скромное объявление, гласившее, что в профкоме имеются путевки в зарубежные круизы. Среди дорогостоящих путешествий выделялась пара сравнительно дешевых и интересных по программе поездок. Расчет Яна оказался точен - к полудню у стола ничего не подозревающей ответственной за путевки, которая с утра отпросилась по личным делам, стояла очередь скандалящих между собой сотрудников, некоторые из них умудрились даже за полдня раздобыть деньги и подать начальству заявления на отпуск.
Все начали весело ругать Яна Паулса, а я опять вспомнил о Наташе, мне сильно захотелось закурить, я встал из-за стола и пошел на кухню, но видно ошибся дверью и попал в соседнюю темную комнату. Подошел к окну. К вечеру подморозило, свет из окон соседних домов, свет уличных фонарей и далеких звезд легко проникал сквозь прозрачный черный воздух, и мне казалось с высоты восьмого этажа, что я повис над землей в космическом корабле...
Дверь комнаты открылась, впустив сноп желтого света из прихожей, и тут же захлопнулась... Кто-то подошел сзади, обнял меня за плечи и прижался ко мне. Я повернулся и увидел запрокинутое белое лицо Светланы... Глаза закрыты, она плакала, судорожно прижимаясь ко мне, гладила ладонями мои щеки...
- Я люблю тебя, Андрюша!.. Люблю, люблю, понимаешь, Андрей, люблю. Неужели ты не видишь, не понимаешь, не чувствуешь... Ну, как это можно?..
- Света, я - не Андрей, Свет...
Она зажала мне рот.
- Молчи, лучше молчи, прошу тебя...
Светлана открыла глаза, тихо рассмеялась, но руку не отняла, не отодвинулась.
- Плохо мне, Валера, стало, грустно. Вот я и пошла в спальню, а тут ты стоишь у окна. Совсем, как Андрей. И так мне захотелось обнять его... Извини...
Она вытерла слезы.
- Я ужасно люблю Андрея, я жить без него не могу. А он все ездит куда-то, на даче вечно пропадает, к стихам абсолютно равнодушен, представляешь?
- Нет, - погладил я ее по голове.
Как девочку.
Как дочку.
- Он любит тебя. Но не так, как ты хочешь. Он по-другому не умеет, не может, но он любит тебя.
Скорее всего, Андрей сидит сейчас где-то в другом городе и не подозревает, что у Светки на душе творится. Она же гордая, никогда в своей слабости не признается.
Только сегодня.
Такой получился день.
Я вернулся домой, смотрел с родителями праздничный концерт по телевидению.
Потом разложил раскладушку. Лег.
Не спалось. Если я опускал веки, то начинали мелькать кумачевые флаги, красные транспаранты, бордовые ковровые дорожки, ведущие к избирательным урнам, багровые прожилки на щеках бывшего кавалериста, мебель темного красного дерева в квартире экономиста Папастова, алый рот Светланы, который в темноте казался черным...
Такой длинный получился день.
Глава двадцать четвертая
--===Свое время===-
Глава двадцать четвертая
Не идти на службу - эдакая маленькая радость. Хорошо, что я не тореадор можно взять работу на дом, а значит, подольше поспать и, не торопясь, позавтракать, что я с удовольствием и сделал.
Отец - на работе, мать поехала на весь день к своей школьной подруге. Родители молча, не вмешиваясь, наблюдали за моей жизнью, деликатно помогая, чем возможно. Умницы.
Я сел за небольшой письменный стол у окна, разложил бумаги, углубился в работу.
Часа через два закончил намеченное. День за окном за это время успел набрать силу - светило солнце, за прошедшую неделю снег сошел почти полностью, и я долго смотрел, как поднимается возводимая неподалеку белая двенадцатиэтажная башня нового жилого дома.
Совсем как наша. Только в нашей уже ведут отделочные работы. А у Наташи сегодня развод в суде. День суда... Судный день... Не судите, да не судимы сами будете... Не обессудьте... Сколько же поговорок, слов, выражений, где корень суд?.. Наташина судьба, судьба Тамары, сына, моя... Все сплелось в клубок - не распутать...
Я достал карты, разложил пасьянс. Люблю раскладывать пасьянсы. Мой любимый - "дорожка". И почему у нас не издают книги с пасьянсами, играми, кроссвордами? Разошлись бы мгновенно - государству выгодно, умам занятие, удовольствие.
Загадал - если пасьянс сойдется, то Наташа придет, как мы договорились, из суда ко мне, мы пообедаем и еще успеем погулять. Лишь бы у нее все было в порядке.
Пасьянс сошелся.
Суд в одиннадцать, время - полпервого, скоро должна быть. Лишь бы...
В час раздался телефонный звонок. Ошиблись номером.
В два я пошел на кухню и разогрел на малом огне обед. Естественно, есть не стал - ждал.
В три снова сел за пасьянс. Он все время сходился. Я даже усложнил его специально - карты ложились, как по заказу.
Долго стоял у окна. День постепенно мерк, лишь светился в сумерках белый идол жилой башни. Что случилось?.. А что могло случиться?.. Я уже лихорадочно непрерывно перебирал мысленно возможные варианты...
Суд отменили?.. Почему не позвонила?..
Не отпустили из больницы?.. Быть не может...
Муж не явился?.. Сказали, что это не имеет значения, и без него можно обойтись...
Что-то выяснилось на суде?.. Что?.. Непонятно...
Авария?.. Обморок?.. Не дай Бог...
Вернулась к мужу?.. Не хочет разводиться?..
В пятом часу я сидел на кухне отупевший, опустошенный, усталый, бессмысленно изучал узоры на клеенке, среди которых мне чудились, как бы проступая сквозь поверхность, то какие-то химеры, то подмигивающие старухи.
Звонок в дверь.
Долгий, нетерпеливый.
Я медленно поднялся, дошел до передней, щелкнул замками, отворил дверь.
Наташа с порога бросилась мне на шею, крепко-крепко прижалась, обхватила голову руками, целовала глаза, щеки, губы.
Я стоял окаменевший.
От нее попахивало вином.
Наконец, она отстранилась, стала пристально вглядываться мне в глаза:
- Что с тобой? - спросила, еще радостно улыбаясь, но уже встревоженно.
Я молча смотрел на нее, не в силах двинуться, улыбнуться, даже дышал с трудом.
- Да ты что? - улыбка окончательно сползла с ее побледневшего лица.
- Ну, перестань, что с тобой? - она стала судорожно трясти меня за рукав.
- Ничего, ничего... - сумел выдавить я. - Что ты стоишь?.. Раздевайся, пожалуйста...
Она скинула пальто, теплый платок, сапожки, маленькая передняя была наполнена ее дыханием, ее теплом, запахом ее духов - все такое родное и в то же время такое далекое, непостижимое...
Мы прошли в комнату и сели рядом на диван.
Наступила долгая пауза. Я молчал, не смотрел на нее, только гладил ее руки.
И тут Наташа ткнулась мне в плечо головой и расплакалась.
- Ну, прости меня, я тебя очень прошу, прости... И пойми... Ты должен сейчас меня понять... Все оказалось не так просто, как я ожидала. Нет, не на суде. Там не было проблем. Он пришел вовремя, зря ты беспокоился. Мы сказали, что расстаемся, потому что кончилась любовь, бывает же так?.. И судьи увидели, что иначе у нас и быть не может, а когда вышли из суда, он говорит, давай зайдем в кафе на пять минут, расстанемся по-хорошему... Он так просил, так просил, мне его даже жалко стало...