Страница:
Похожая ситуация повторилась и по результатам деятельности Шмидта на поприще вузовского образования, которое находилось в не менее плачевном состоянии, чем школьное. В одном из писем того времени В.И. Вернадский так оценивал его положение: «Идет окончательный разгром высших школ: подбор неподготовленных студентов рабфаков, которые сверх того главное время проводят в коммунистических клубах. У них нет общего образования, и клубная пропаганда кажется им истиной. Уровень требований понижен до чрезвычайности – университет превращается в прикладную школу. Политехнические институты превращаются фактически в техникумы. Понижение образования чрезвычайное и объясняется “демократизмом”». (Н.М., 1989, № 12, с. 208).
Планы Главпрофобра предусматривали также реформу высшей школы применительно к нуждам народного хозяйства в специалистах высшей квалификации на основе реформы высшего образования, которую проводил ГУС – Государственный ученый совет, учрежденный еще в феврале 1919 года. Шмидт также вошел в состав этой организации, причем возглавив научно-техническую секцию.
По мнению Шмидта, целью «…завоевания высшей школы политически» было обеспечение революционной направленности в ее работе, политического воспитания всех студентов, а также подготовки специалистов из среды пролетариата.
Этим критериям, разумеется, не отвечала старая университетская школа с ее претензией, по Шмидту, «давать “строгое научное” образование при полном игнорировании того, что 99 % выходили из школы не в научную работу, а в ту или иную практическую. Благодаря полному отрыву от жизни при этом и сама наука превратилась в мертвую схоластику. Этот порок не только губил прежние университеты (особенно математический и филологический факультеты), но и царил в других высших учебных заведениях, вплоть до технических… Искореняя этот порок, нельзя, однако, просто превратить высшую школу в чисто практическую, ибо задача подготовки ученых в различных отраслях науки и преподавателей из тех же высших школ есть не менее важная задача, без решения которой и практика немедленно измельчает и остановит свой прогресс. Правильный выход заключается в принципиальном разделении обеих задач: подготовка массового работника – специалиста и подготовки научного работника-исследователя… Необходимо развивать и те и другие, причем создавать вузы с большой осторожностью лишь там, где имеются научные работники и научные лаборатории, а техникумы создавать возможно энергичнее, где только есть достаточные кадры преподавателей-практиков и практическое оборудование» (Архив АН, ф. 496, оп. 2, д. 108, л.1).
Похоже, что ветры и пафос революции настолько захватили Отто Юльевича в период написания этого документа, что в стремлении порвать с прошлым и оказаться в светлом будущем он, мягко говоря, «перегнул палку» или, используя выражение Ильича, «пересобачил». Ведь по гимназическим учебникам Киселева и многих других училось не одно поколение советских школьников, а дореволюционные издания «Просвещения» широко использовались в учебниках по географии и биологии советского времени, не говоря уже о заимствованиях из гимназического географического атласа Э.Ю. Петри. Одним словом, Отто Юльевич, высказываясь о высшем образовании на раннем советском этапе его становления, погорячился… но в меру, – с кем не бывает.
Пока же для школьников и студентов, которым предстояло строить новую жизнь, надо было срочно решать проблему новых учебников, что вызывало у самого Шмидта массу вопросов: «Ждать ли, пока они будут написаны? Предоставить школе и вузам питаться остатками старых или дать учебники, хоть частично политически исправленные и обновленные?.. Мы знали, что нас будут за это ругать, и нас действительноругали. Тем не менее я убежден, что мы были правы – благодаря этому выпуску в 1922–1923 гг. школьная жизнь воскресла, вновь начались правильные занятия. А теперь, конечно, нужен дальнейший шаг – от компромиссных учебников перейти к действительно новым, вполне отвечающим задачам школы» (Петров, 1959, с. 145–146).
Отметим также педагогическую деятельность Отто Юльевича, которую после переезда в Москву он начал с чтения лекций по математике в Московском лесотехническом институте. Продолжилась она с 1923 года во 2-м Московском государственном университете (позднее Педагогический институт имени В.И. Ленина), а с 1928 года – в МГУ. Не ограничиваясь лекционным курсом, он активно участвовал в разработке планов, программ, руководстве научными семинарами и т. д. Много сделал для поддержки ученых по линии ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению быта ученых), что в холодные и голодные годы имело первостепенное значение. Если же учесть, что к ученым в ту пору относились как к неким «пережиткам старого режима», деятельность Шмидта способствовала повышению их общественного статуса, особенно после награждения их Ленинскими премиями, в учреждении которых Отто Юльевичу принадлежит немалая роль. Не случайно среди первых лауреатов Ленинских премий оказались такие корифеи нашей науки как академики В.А. Обручев, Н.И. Вавилов, Д.Н. Прянишников, А.Е. Чичибабин.
На фоне организационной деятельности приобщение к последним достижениям мировой науки для Шмидта явилось глотком свежего воздуха. По свидетельству профессора А.Г. Куроша, «…весной 1927 года Отто Юльевич был в двухмесячной научной командировке в Геттингене, где в то время активно работала школа Эмми Нетер по общей или “современной” алгебре. Отто Юльевич быстро вошел в круг идей этой школы и, возвращаясь к тематике своих первых студенческих работ, исключительно изящным и филигранным методом доказал для одного достаточно широкого класса не обязательно конечных и не обязательно коммутативных групп теорему, частными случаями которой оказались и теорема Круля, и теорема Ремака. Эта теорема вошла затем в золотой фонд теории групп. Можно сказать, что с нее и относящихся примерно к тому же времени, но посвященных другим вопросам результатов Прюфера и Шрейера вообще начинается общая теория бесконечных групп» (1959, с. 55–56).
Особое место в работе Шмидта тех лет занимает его деятельность в Госиздате, где он «…старался содействовать и выходу научных сочинений и произведений современной литературы» (Архив АН, ф. 496, оп. 2, д. 425, л. 11). Назначение Шмидта на руководство после убийства Воровского белогвардейцами в конце 1921 года тут же вызвало протест Наркомфина, адресованный Ленину: «…новые задачи финансовой политики Республики сейчас в общем итоге важнее Госиздата… разрушение этой работы в самый острый момент объективно нежелательно» (Там же, л. 12). Ленин решил по-своему: возглавляя Госиздат, Шмидт оставался членом коллегии Наркомфина.
Начало работы Шмидта в Госиздате совпало с введением НЭПа, что позволило для издания учебной литературы, например, привлекать частные издательства. Тем более, что, как отмечал видный книгоиздатель тех лет И.Д. Сытин, доживший до советского времени, «…масштаб работы частных издательств крайне незначителен и в сравнении с Госиздатом просто ничтожен. Давая частным издательствам задания на издание книг на контрагентных началах, Госиздат тем самым дает им возможность стать на ноги. Этим одновременно достигается использование богатого опыта старых издателей» (Там же).
Что касается самого Шмидта, то, по его мнению, «…пусть каждый делает полезное дело. Госиздат должен показать, что он печатает книги легко, хорошо и дешево, тогда он будет, конечно, вне конкуренции» (Там же, д. 409, л. 9). «В России осуществляется очень любопытный опыт. Мы создаем самое большое в мире издательство, но ставим ему не коммерческие цели, а культурно политические» (Там же, д. 414, л. 6). Работа в Госиздате оказалась сложной не только в силу поставленных перед ним задач, но из-за изношенности технической базы, печатных машин, шрифтов, типографского оборудования, отсутствия бумаги и т. д. Тем не менее, одновременно с изданием классиков марксизма-ленинизма и многочисленных учебников, а также до сорока журналов, вышли в свет многие книги по истории и культуре. За 1920–1924 годы Госиздат увеличил свои тиражи в десять раз, сосредоточившись, естественно, на советской тематике. «Книга, – утверждал Шмидт, – хороший плуг, медленно, но верно поднимающий пласт за пластом. Трудно учесть громадность того культурного переворота, который произошел и продолжается на наших глазах. Сотни тысяч таких книг, как “Азбука коммунизма”, “Русская история” М.Н. Покровского, сотни тысяч “Коммунистического манифеста” – эти цифры, невозможные в буржуазной Европе, дают нам представление о том, как ширится образование народа и в чем его главные запросы. А можно ли достаточно учесть значение того теоретического углубления революционной практики, которое приобрели передовые слои чтением десятков тысяч экземпляров “Капитала”, а в особенности 100 000 тиражом сочинений В.И. Ленина?
Размах и характер переживаемого нами глубочайшего культурного переворота особенно проявляются в научной книге. Строить социализм мы будем на научной основе, на основе марксистской теории и марксистской переработки всего великого, накопленного наукой» (Госиздат за 5 лет, 1922).
На новом поприще у Шмидта порой возникали непростые ситуации, как, например, с изданием книги А.Л. Чижевского «Физические факторы исторического процесса», находившейся, как показывает ее заголовок, на стыке естественных и общественных наук. Возникающие при этом коллизии характерны как для прошлого, так и для современности. Как правило, подобные ситуации отличаются крайностями как сторонников, так и противников различных взглядов. В ту пору идеи Чижевского поддержали физик академик П.П. Лазарев, нарком просвещения А.В. Луначарский, физиолог и врач академик В.Я. Данилевский и его коллега В.М. Бехтерев и даже престарелый бывший народоволец Н.А. Морозов. Это вовсе не означало, что взгляды Чижевского получили всеобщее признание. Например, его противниками до конца оставались не менее авторитетные в науке биолог академик М.М. Завадовский и его брат и коллега Б.М. Завадовский.
Со слов П.П. Лазарева известно, что Шмидт в описанном случае возражал против объяснения активности народных масс следствием изменений солнечного излучения, что, по его мнению, принижало роль рабочего класса. За это Лазарев назвал Шмидта «пламенным ортодоксом»… В итоге, при встрече с Чижевским Шмидт известил его: «Госиздат, к сожалению, сейчас не может взяться за публикацию вашего дискуссионного труда по уважительным причинам… Не сердитесь, прошу вас, на меня. Я огорчен, что не могу быть вам полезным как заведующий Госиздатом». Главной среди «уважительных причин» была грядущая отставка Шмидта по требованию Сталина из-за издания работ Троцкого. А кто в середине 20-х годов мог определить, за кем будущее – за Троцким или за Сталиным? Очевидно, уже в ту пору мнение преемника Ленина на посту пролетарского вождя перевешивало точку зрения всех оппонентов из числа перечисленных выше. Видимо, это первый контакт (пока не непосредственный) будущего академика и всенародного героя с Великим Диктатором. Но не последний, как показало будущее. Известно, что товарищ Сталин не забывал чужих прегрешений…
Книга Чижевского была опубликована в 1924 году в Калуге в частном издательстве. В том же году Шмидт оставил руководство Госиздатом после резких расхождений в оценке деятельности этой организации в правительстве, предварительно заявив: «У нас, в сущности, продолжается военный коммунизм. Мы, не имея достаточного капитала, все время занимаемся тем, что составляем и пересоставляем планы, точно Компрод в 1918 году. В этом смысле – это прошлое, но в то же время это и настоящее» (Там же, ф. 422, л. 2). Как считает Матвеева, «слишком прямое и честное выступление О.Ю. Шмидта не осталось без внимания. Через 10 дней после совещания 20 ноября 1924 года. Наркомпрос освободил О.Ю. Шмидта от должности заведующего Госиздатом с оставлением за ним других обязанностей по Наркомпросу» (2006, с. 102).
Не справившись, по сути дела, с ролью советского и партийного пропагандиста в Госиздате, Шмидт гораздо успешнее проявил себя в руководстве изданием Большой Советской энциклопедии. Она строилась, с одной стороны, на базе обязательного марксистско-ленинского мировоззрения, а с другой, – с учетом требования дать доступное чтение широким слоям трудового народа – не слишком образованного, но стремящегося к знанию. В таком контексте советское государство могло расщедриться, отпустив необходимые средства, а многочисленные представители интеллигенции, выжившие в нечеловеческих условиях Гражданской войны (не эмигрировавшие или не высланные на «философском пароходе»), могли рассчитывать на достойную работу по просвещению и образованию собственного народа.
Создание Большой Советской энциклопедии началось с инициативной группы в 1923 году. Одобрение ЦК РКП (б) было вынесено 17 апреля 1924 года, а назначение Шмидта главным редактором состоялось только 15 января 1925 года. Состав редакции включал, помимо О.Ю. Шмидта, также В.В. Куйбышева, М.Н. Покровского, Л.Н. Крицмана, Л.Н. Мещерякова, В.П. Милютина, И.И. Скворцова-Степанова, Г.М. Кржижановского, к которым позднее присоединились Н.И. Бухарин, Г.И. Бройде, Н. Осинский, Е.А. Преображенский и К. Радек. Показательно, что Шмидт находился во главе редакции БСЭ вплоть до 1941 года, когда был освобожден от этой должности по условиям военного времени. На качестве этого издания, несомненно, отразился состав ведущих специалистов. Так, военный отдел в те первые годы издания БСЭ вели М.В. Фрунзе и М.Н. Тухачевский, отдел медицины – Н.Н. Бурденко и Н.А. Семашко, за раздел естествознания и точных наук отвечал академик А.Ф. Иоффе, за исторический раздел – М.Н. Покровский, за искусство – И.Э. Грабарь, литературный отдел возглавлял В.Я. Брюсов, обширный технический раздел – И.М. Губкин, М.А. Павлов и Л.К. Рамзин. Сам президиум Главной редакции БСЭ в письме в ЦК ВКП(б) особо отметил, что «энциклопедия возникла по идее Шмидта, он ее рассматривает как дело своей жизни и отдает ей все свои силы» (Петров, 1959, с 155). Несомненно, во-первых, БСЭ стала одним из успешных детищ Шмидта, во-вторых, он сумел наладить работу редакции таким образом, что она продолжалась, даже когда «шеф» в ближайшем будущем на месяцы исчезал в свои арктические походы. Та, первая БСЭ не устарела и по настоящее время, поскольку зафиксировала состояние науки и общества на годы издания и, таким образом, является ценным отправным источником для характеристики последующих изменений в советской культуре.
Описание деятельности Отто Юльевича в 20-е годы было бы неполным без рассказа о его участии в работе Социалистической (с 1924 года Коммунистической) академии, членом которой он был избран в 1921 году. Сама академия начала свою деятельность с лета 1918 года. Согласно утвержденного Совнаркомом положению, «Социалистическая академия общественных наук есть свободное сообщество лиц, имеющих целью изучение и преподавание как социальных знаний с точки зрения научного социализма и коммунизма, так и наук, которые соприкасаются с указанными знаниями», что отвечало интересам Шмидта к взаимосвязям философии с естествознанием. Это направление активно исследовалось с коммунистических позиций в секции естественных и точных наук при участии или с привлечением таких ученых и специалистов, как А.Н. Бах, С.И. Вавилов, М.Я. Выгодский, А.С. Серебровский, И.И. Скворцов-Степанов, И.Е. Тамм, А.К. Тимирязев, В.Г. Фесенков, С.С. Четвериков и другие. По Матвеевой (2006), «…основная работа, которую наметила секция, заключалась в углубленном изучении проблем естествознания под углом зрения диалектического материализма. В итоге определились три основные линии, по которым велась работа секции: экспериментальная разработка наиболее принципиальных и важных вопросов; изучение философских проблем естествознания; углубленное изучение истории науки» (с. 108). Есть все основания считать эксперимент наиболее сильной стороной деятельности Отто Юльевича, судя по его деятельности в Арктике. Что касается истории науки, то одно только предложение о создании Института по изучению истории естествознания (почти на двадцать лет ранее Института естествознания и техники АН СССР) ставит его в положение первопроходца. Несомненно, для Шмидта история науки была частью общей культуры специалиста, необходимой для ученого всех направлений и специальностей.
Десятилетие 1918–1928 годов для Шмидта в свете дальнейших событий его биографии по-своему показательно. В целом – типичная судьба интеллигента, застигнутого революционной бурей и воспринявшего идеи революции, но, очевидно, не ее практику, особенно в крайностях. Он работал на самых наукоемких направлениях, что отвечало его образованию и складу характера. Вместе с тем практически каждый раз на новом месте он вступал в определенный конфликт с власть предержащими, отчего в ряде случаев его работа не получала достойного завершения, реализации, – финал его деятельности оказывался не в его пользу.
Обладая необходимым образованием, талантами администратора и дипломата, многими несомненными достоинствами как в рабочих, так и в личных отношениях, получив необходимый опыт и связи в «высшем свете» советского общества, он, видимо, не был удовлетворен достигнутым. Слишком многим его достоинствам и качествам пока не находилось применения. Отсюда смена направлений, благо общая обстановка неустроенности и общественной незавершенности позволяла делать это свободно. Однако по своему общественному положению Отто Юльевич оставался чиновником достаточно высокого ранга, его должности для большинства – предел мечтаний.
Вместе с тем уже в это время у него наблюдается избыток энергии, характерный для пассионарных натур. Но это проявляется не в струе политической борьбы, которой он явно избегает (как и партийных должностей), и не в партийных дискуссиях, характерных для того времени, при столкновении троцкистской и сталинской точек зрения на развитие страны и партии. Шмидт предпочитает оставаться вне партийных споров, не проявляя сколько-либо заметной активности в вопросах идеологии, что сыграло важную роль в будущем.
Неудовлетворенность, присущая многим одаренным натурам и требующая выхода, проявлялась, в частности, в его увлечении альпинизмом – занятии, связанном в те годы с ликвидацией белых пятен на карте страны.
Глава 3
С самого начала Отто Юльевича привлекала не только сама возможность сменить будничную жизнь советского чиновника на приключения в горах Средней Азии, чтобы дать выход избытку сил еще не старого организма. Сама идея побывать в белом пятне на карте страны, участвовать в его ликвидации, оказалась настолько привлекательной, что избежать соблазна поучаствовать в первооткрывательстве было для него невозможно. Эта черта его характера в ближайшем будущем получит мощное развитие, во многом определив его судьбу и на десятилетие вперед сделав его тем самым Шмидтом, каким он вошел в историю страны. Прежде, однако, остановимся на истории самого белого пятна, в ликвидации которого ему предстояло принять непосредственное участие.
Неисследованное пространство в самом сердце Памира оставалось, поскольку первоначальные усилия исследователей были направлены на изучение пограничных окраин этой горной страны, поиски коммуникаций и создание пограничных постов. Этому в немалой степени способствовал и сам рельеф высокогорной пустыни, за которой маячили перевалы в Китай и Индию, определявшие стратегическое значение «крыши мира». Былое колониальное противостояние двух крупнейших империй мира даже в свете грядущей мировой революции отнюдь не утратило своего значения, внешне приобретя иную политическую окраску.
Это противостояние отчетливо обозначилось в последние десятилетия ХIХ века, когда навстречу друг другу устремились разведчики и исследователи (во все времена разница между этими профессиями была достаточно условной) из Британской Индии и азиатских владений России.
Однако прежде сказали свое слово ученые. В 1871 году Федченко установил положение грандиозной Алайской долины, за которой к югу возвышались нагромождения высочайших вершин горного узла Памира. Спустя пять лет эту долину пересекла военная экспедиция М.Д. Скобелева, будущего героя очередной Русско-турецкой кампании. По перевалу Кызыларт она вышла на Восточный Памир, по характеру рельефа больше напоминавший плоскогорье с ландшафтами высокогорной пустыни и грандиозным солоноватым озером Кара-Куль посередине. На следующий год геолог И.В. Мушкетов с перевала Тер-Сагар Заалайского хребта описал грандиозную долину Мук-су с не менее грандиозным пиком в броне ледников с местным названием Музджилга. Этот пик служил очень надежным ориентиром в будущем, потому что его невозможно было спутать с каким-либо другим. В верховьях долины Мук-су другой известный русский исследователь, В.Ф. Ошанин, в 1878 году обнаружил, как «…поперек долины проходит какой-то вал, который нигде не представлял значительного понижения… Я был сильно заинтересован этим странным образованием, – пишет ученый, – и долго не мог понять, что бы это могло быть. Наконец, когда мы приблизились на какие-нибудь полверсты, дело разъяснилось. Перед нами был конец громадного ледника… Пусть Федченковский ледник и в далеком будущем напоминает путешественникам имя одного из даровитейших и усерднейших исследователей Средней Азии».
Хотя Ошанину, таким образом, принадлежит открытие одного из крупнейших ледников в мире, сам он считал, что его длина составляет не менее чем 15–20 верст. Подобное заблуждение – неслучайно: находясь в узкой долине, в окружении грандиозных вершин, он из-за условий обзора не имел возможности оценить его реальную величину.
Практически одновременно другой русский исследователь Средней Азии, Н.А. Северцев, обобщив собственные наблюдения и сопоставив их с материалами предшественников, следующим образом определил значение Памира: «Есть цельная, симметричная, хорошо ограниченная горная система – орографический центр всего азиатского материка… колоссальный горный узел, соединяющий Высокогорную Азию с Передней». И в самом центре этого горного узла, с которым предстояло разбираться еще полвека, находился таинственный ледник Федченко неизвестных размеров, привлекавший внимание многочисленных исследователей.
Не касаясь всей истории исследований Памира, отметим лишь три события, имеющие непосредственное отношение к работе советской Памирско-Таджикской экспедиции. Первое – приближение к средней части ледника Федченко с востока по долине реки Танымас, в переводе означающей «ты меня не узнаешь». Оно было выполнено в 1887 году известным русским путешественником Г.Е. Грум-Гржимайло, в честь которого были названы ледники в верховьях этой реки.
Второе – замечательный маршрут военного топографа капитана Н.И. Косиненко, который летом 1909 года пересек Алайскую долину и с водораздела Заалайского хребта увидал долину Мук-су. «С перевала Тер-сагар эта долина представляется громаднейшим провалом, глубиною около трех тысяч футов, по дну которого разбегаются многочисленные рукава Мук-су. Впереди за нею возвышаются три пика, высотою не менее двадцати тысяч футов, более чем наполовину покрытые снегом». Караван этого топографа затем поднялся вверх по Мук-су, благодаря опытным погонщикам одолел свирепые водные потоки на подходах к леднику и в конце концов по моренному плащу поднялся на сам ледник Федченко, который оказался проходимым для лошадей. «Жутко было ступать по этой неведомой, никогда не знавшей человеческих следов области, где ожидало нас множество опасностей, свойственных этому царству льда». Однако в этом предположении Косиненко ошибался: вскоре за западным ледником-притоком, получившим название Бивачный, он обнаружил каменную пирамиду, сложенную в виде опознавательного знака. Возможно, это был своеобразный ориентир для каратегинских таджиков, совершавших набеги на земли киргизов в Алайской долине, при выходе к таинственному перевалу Кашал-Аяк, слухи о котором доходили до исследователя.
Планы Главпрофобра предусматривали также реформу высшей школы применительно к нуждам народного хозяйства в специалистах высшей квалификации на основе реформы высшего образования, которую проводил ГУС – Государственный ученый совет, учрежденный еще в феврале 1919 года. Шмидт также вошел в состав этой организации, причем возглавив научно-техническую секцию.
По мнению Шмидта, целью «…завоевания высшей школы политически» было обеспечение революционной направленности в ее работе, политического воспитания всех студентов, а также подготовки специалистов из среды пролетариата.
Этим критериям, разумеется, не отвечала старая университетская школа с ее претензией, по Шмидту, «давать “строгое научное” образование при полном игнорировании того, что 99 % выходили из школы не в научную работу, а в ту или иную практическую. Благодаря полному отрыву от жизни при этом и сама наука превратилась в мертвую схоластику. Этот порок не только губил прежние университеты (особенно математический и филологический факультеты), но и царил в других высших учебных заведениях, вплоть до технических… Искореняя этот порок, нельзя, однако, просто превратить высшую школу в чисто практическую, ибо задача подготовки ученых в различных отраслях науки и преподавателей из тех же высших школ есть не менее важная задача, без решения которой и практика немедленно измельчает и остановит свой прогресс. Правильный выход заключается в принципиальном разделении обеих задач: подготовка массового работника – специалиста и подготовки научного работника-исследователя… Необходимо развивать и те и другие, причем создавать вузы с большой осторожностью лишь там, где имеются научные работники и научные лаборатории, а техникумы создавать возможно энергичнее, где только есть достаточные кадры преподавателей-практиков и практическое оборудование» (Архив АН, ф. 496, оп. 2, д. 108, л.1).
Похоже, что ветры и пафос революции настолько захватили Отто Юльевича в период написания этого документа, что в стремлении порвать с прошлым и оказаться в светлом будущем он, мягко говоря, «перегнул палку» или, используя выражение Ильича, «пересобачил». Ведь по гимназическим учебникам Киселева и многих других училось не одно поколение советских школьников, а дореволюционные издания «Просвещения» широко использовались в учебниках по географии и биологии советского времени, не говоря уже о заимствованиях из гимназического географического атласа Э.Ю. Петри. Одним словом, Отто Юльевич, высказываясь о высшем образовании на раннем советском этапе его становления, погорячился… но в меру, – с кем не бывает.
Пока же для школьников и студентов, которым предстояло строить новую жизнь, надо было срочно решать проблему новых учебников, что вызывало у самого Шмидта массу вопросов: «Ждать ли, пока они будут написаны? Предоставить школе и вузам питаться остатками старых или дать учебники, хоть частично политически исправленные и обновленные?.. Мы знали, что нас будут за это ругать, и нас действительноругали. Тем не менее я убежден, что мы были правы – благодаря этому выпуску в 1922–1923 гг. школьная жизнь воскресла, вновь начались правильные занятия. А теперь, конечно, нужен дальнейший шаг – от компромиссных учебников перейти к действительно новым, вполне отвечающим задачам школы» (Петров, 1959, с. 145–146).
Отметим также педагогическую деятельность Отто Юльевича, которую после переезда в Москву он начал с чтения лекций по математике в Московском лесотехническом институте. Продолжилась она с 1923 года во 2-м Московском государственном университете (позднее Педагогический институт имени В.И. Ленина), а с 1928 года – в МГУ. Не ограничиваясь лекционным курсом, он активно участвовал в разработке планов, программ, руководстве научными семинарами и т. д. Много сделал для поддержки ученых по линии ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению быта ученых), что в холодные и голодные годы имело первостепенное значение. Если же учесть, что к ученым в ту пору относились как к неким «пережиткам старого режима», деятельность Шмидта способствовала повышению их общественного статуса, особенно после награждения их Ленинскими премиями, в учреждении которых Отто Юльевичу принадлежит немалая роль. Не случайно среди первых лауреатов Ленинских премий оказались такие корифеи нашей науки как академики В.А. Обручев, Н.И. Вавилов, Д.Н. Прянишников, А.Е. Чичибабин.
На фоне организационной деятельности приобщение к последним достижениям мировой науки для Шмидта явилось глотком свежего воздуха. По свидетельству профессора А.Г. Куроша, «…весной 1927 года Отто Юльевич был в двухмесячной научной командировке в Геттингене, где в то время активно работала школа Эмми Нетер по общей или “современной” алгебре. Отто Юльевич быстро вошел в круг идей этой школы и, возвращаясь к тематике своих первых студенческих работ, исключительно изящным и филигранным методом доказал для одного достаточно широкого класса не обязательно конечных и не обязательно коммутативных групп теорему, частными случаями которой оказались и теорема Круля, и теорема Ремака. Эта теорема вошла затем в золотой фонд теории групп. Можно сказать, что с нее и относящихся примерно к тому же времени, но посвященных другим вопросам результатов Прюфера и Шрейера вообще начинается общая теория бесконечных групп» (1959, с. 55–56).
Особое место в работе Шмидта тех лет занимает его деятельность в Госиздате, где он «…старался содействовать и выходу научных сочинений и произведений современной литературы» (Архив АН, ф. 496, оп. 2, д. 425, л. 11). Назначение Шмидта на руководство после убийства Воровского белогвардейцами в конце 1921 года тут же вызвало протест Наркомфина, адресованный Ленину: «…новые задачи финансовой политики Республики сейчас в общем итоге важнее Госиздата… разрушение этой работы в самый острый момент объективно нежелательно» (Там же, л. 12). Ленин решил по-своему: возглавляя Госиздат, Шмидт оставался членом коллегии Наркомфина.
Начало работы Шмидта в Госиздате совпало с введением НЭПа, что позволило для издания учебной литературы, например, привлекать частные издательства. Тем более, что, как отмечал видный книгоиздатель тех лет И.Д. Сытин, доживший до советского времени, «…масштаб работы частных издательств крайне незначителен и в сравнении с Госиздатом просто ничтожен. Давая частным издательствам задания на издание книг на контрагентных началах, Госиздат тем самым дает им возможность стать на ноги. Этим одновременно достигается использование богатого опыта старых издателей» (Там же).
Что касается самого Шмидта, то, по его мнению, «…пусть каждый делает полезное дело. Госиздат должен показать, что он печатает книги легко, хорошо и дешево, тогда он будет, конечно, вне конкуренции» (Там же, д. 409, л. 9). «В России осуществляется очень любопытный опыт. Мы создаем самое большое в мире издательство, но ставим ему не коммерческие цели, а культурно политические» (Там же, д. 414, л. 6). Работа в Госиздате оказалась сложной не только в силу поставленных перед ним задач, но из-за изношенности технической базы, печатных машин, шрифтов, типографского оборудования, отсутствия бумаги и т. д. Тем не менее, одновременно с изданием классиков марксизма-ленинизма и многочисленных учебников, а также до сорока журналов, вышли в свет многие книги по истории и культуре. За 1920–1924 годы Госиздат увеличил свои тиражи в десять раз, сосредоточившись, естественно, на советской тематике. «Книга, – утверждал Шмидт, – хороший плуг, медленно, но верно поднимающий пласт за пластом. Трудно учесть громадность того культурного переворота, который произошел и продолжается на наших глазах. Сотни тысяч таких книг, как “Азбука коммунизма”, “Русская история” М.Н. Покровского, сотни тысяч “Коммунистического манифеста” – эти цифры, невозможные в буржуазной Европе, дают нам представление о том, как ширится образование народа и в чем его главные запросы. А можно ли достаточно учесть значение того теоретического углубления революционной практики, которое приобрели передовые слои чтением десятков тысяч экземпляров “Капитала”, а в особенности 100 000 тиражом сочинений В.И. Ленина?
Размах и характер переживаемого нами глубочайшего культурного переворота особенно проявляются в научной книге. Строить социализм мы будем на научной основе, на основе марксистской теории и марксистской переработки всего великого, накопленного наукой» (Госиздат за 5 лет, 1922).
На новом поприще у Шмидта порой возникали непростые ситуации, как, например, с изданием книги А.Л. Чижевского «Физические факторы исторического процесса», находившейся, как показывает ее заголовок, на стыке естественных и общественных наук. Возникающие при этом коллизии характерны как для прошлого, так и для современности. Как правило, подобные ситуации отличаются крайностями как сторонников, так и противников различных взглядов. В ту пору идеи Чижевского поддержали физик академик П.П. Лазарев, нарком просвещения А.В. Луначарский, физиолог и врач академик В.Я. Данилевский и его коллега В.М. Бехтерев и даже престарелый бывший народоволец Н.А. Морозов. Это вовсе не означало, что взгляды Чижевского получили всеобщее признание. Например, его противниками до конца оставались не менее авторитетные в науке биолог академик М.М. Завадовский и его брат и коллега Б.М. Завадовский.
Со слов П.П. Лазарева известно, что Шмидт в описанном случае возражал против объяснения активности народных масс следствием изменений солнечного излучения, что, по его мнению, принижало роль рабочего класса. За это Лазарев назвал Шмидта «пламенным ортодоксом»… В итоге, при встрече с Чижевским Шмидт известил его: «Госиздат, к сожалению, сейчас не может взяться за публикацию вашего дискуссионного труда по уважительным причинам… Не сердитесь, прошу вас, на меня. Я огорчен, что не могу быть вам полезным как заведующий Госиздатом». Главной среди «уважительных причин» была грядущая отставка Шмидта по требованию Сталина из-за издания работ Троцкого. А кто в середине 20-х годов мог определить, за кем будущее – за Троцким или за Сталиным? Очевидно, уже в ту пору мнение преемника Ленина на посту пролетарского вождя перевешивало точку зрения всех оппонентов из числа перечисленных выше. Видимо, это первый контакт (пока не непосредственный) будущего академика и всенародного героя с Великим Диктатором. Но не последний, как показало будущее. Известно, что товарищ Сталин не забывал чужих прегрешений…
Книга Чижевского была опубликована в 1924 году в Калуге в частном издательстве. В том же году Шмидт оставил руководство Госиздатом после резких расхождений в оценке деятельности этой организации в правительстве, предварительно заявив: «У нас, в сущности, продолжается военный коммунизм. Мы, не имея достаточного капитала, все время занимаемся тем, что составляем и пересоставляем планы, точно Компрод в 1918 году. В этом смысле – это прошлое, но в то же время это и настоящее» (Там же, ф. 422, л. 2). Как считает Матвеева, «слишком прямое и честное выступление О.Ю. Шмидта не осталось без внимания. Через 10 дней после совещания 20 ноября 1924 года. Наркомпрос освободил О.Ю. Шмидта от должности заведующего Госиздатом с оставлением за ним других обязанностей по Наркомпросу» (2006, с. 102).
Не справившись, по сути дела, с ролью советского и партийного пропагандиста в Госиздате, Шмидт гораздо успешнее проявил себя в руководстве изданием Большой Советской энциклопедии. Она строилась, с одной стороны, на базе обязательного марксистско-ленинского мировоззрения, а с другой, – с учетом требования дать доступное чтение широким слоям трудового народа – не слишком образованного, но стремящегося к знанию. В таком контексте советское государство могло расщедриться, отпустив необходимые средства, а многочисленные представители интеллигенции, выжившие в нечеловеческих условиях Гражданской войны (не эмигрировавшие или не высланные на «философском пароходе»), могли рассчитывать на достойную работу по просвещению и образованию собственного народа.
Создание Большой Советской энциклопедии началось с инициативной группы в 1923 году. Одобрение ЦК РКП (б) было вынесено 17 апреля 1924 года, а назначение Шмидта главным редактором состоялось только 15 января 1925 года. Состав редакции включал, помимо О.Ю. Шмидта, также В.В. Куйбышева, М.Н. Покровского, Л.Н. Крицмана, Л.Н. Мещерякова, В.П. Милютина, И.И. Скворцова-Степанова, Г.М. Кржижановского, к которым позднее присоединились Н.И. Бухарин, Г.И. Бройде, Н. Осинский, Е.А. Преображенский и К. Радек. Показательно, что Шмидт находился во главе редакции БСЭ вплоть до 1941 года, когда был освобожден от этой должности по условиям военного времени. На качестве этого издания, несомненно, отразился состав ведущих специалистов. Так, военный отдел в те первые годы издания БСЭ вели М.В. Фрунзе и М.Н. Тухачевский, отдел медицины – Н.Н. Бурденко и Н.А. Семашко, за раздел естествознания и точных наук отвечал академик А.Ф. Иоффе, за исторический раздел – М.Н. Покровский, за искусство – И.Э. Грабарь, литературный отдел возглавлял В.Я. Брюсов, обширный технический раздел – И.М. Губкин, М.А. Павлов и Л.К. Рамзин. Сам президиум Главной редакции БСЭ в письме в ЦК ВКП(б) особо отметил, что «энциклопедия возникла по идее Шмидта, он ее рассматривает как дело своей жизни и отдает ей все свои силы» (Петров, 1959, с 155). Несомненно, во-первых, БСЭ стала одним из успешных детищ Шмидта, во-вторых, он сумел наладить работу редакции таким образом, что она продолжалась, даже когда «шеф» в ближайшем будущем на месяцы исчезал в свои арктические походы. Та, первая БСЭ не устарела и по настоящее время, поскольку зафиксировала состояние науки и общества на годы издания и, таким образом, является ценным отправным источником для характеристики последующих изменений в советской культуре.
Описание деятельности Отто Юльевича в 20-е годы было бы неполным без рассказа о его участии в работе Социалистической (с 1924 года Коммунистической) академии, членом которой он был избран в 1921 году. Сама академия начала свою деятельность с лета 1918 года. Согласно утвержденного Совнаркомом положению, «Социалистическая академия общественных наук есть свободное сообщество лиц, имеющих целью изучение и преподавание как социальных знаний с точки зрения научного социализма и коммунизма, так и наук, которые соприкасаются с указанными знаниями», что отвечало интересам Шмидта к взаимосвязям философии с естествознанием. Это направление активно исследовалось с коммунистических позиций в секции естественных и точных наук при участии или с привлечением таких ученых и специалистов, как А.Н. Бах, С.И. Вавилов, М.Я. Выгодский, А.С. Серебровский, И.И. Скворцов-Степанов, И.Е. Тамм, А.К. Тимирязев, В.Г. Фесенков, С.С. Четвериков и другие. По Матвеевой (2006), «…основная работа, которую наметила секция, заключалась в углубленном изучении проблем естествознания под углом зрения диалектического материализма. В итоге определились три основные линии, по которым велась работа секции: экспериментальная разработка наиболее принципиальных и важных вопросов; изучение философских проблем естествознания; углубленное изучение истории науки» (с. 108). Есть все основания считать эксперимент наиболее сильной стороной деятельности Отто Юльевича, судя по его деятельности в Арктике. Что касается истории науки, то одно только предложение о создании Института по изучению истории естествознания (почти на двадцать лет ранее Института естествознания и техники АН СССР) ставит его в положение первопроходца. Несомненно, для Шмидта история науки была частью общей культуры специалиста, необходимой для ученого всех направлений и специальностей.
Десятилетие 1918–1928 годов для Шмидта в свете дальнейших событий его биографии по-своему показательно. В целом – типичная судьба интеллигента, застигнутого революционной бурей и воспринявшего идеи революции, но, очевидно, не ее практику, особенно в крайностях. Он работал на самых наукоемких направлениях, что отвечало его образованию и складу характера. Вместе с тем практически каждый раз на новом месте он вступал в определенный конфликт с власть предержащими, отчего в ряде случаев его работа не получала достойного завершения, реализации, – финал его деятельности оказывался не в его пользу.
Обладая необходимым образованием, талантами администратора и дипломата, многими несомненными достоинствами как в рабочих, так и в личных отношениях, получив необходимый опыт и связи в «высшем свете» советского общества, он, видимо, не был удовлетворен достигнутым. Слишком многим его достоинствам и качествам пока не находилось применения. Отсюда смена направлений, благо общая обстановка неустроенности и общественной незавершенности позволяла делать это свободно. Однако по своему общественному положению Отто Юльевич оставался чиновником достаточно высокого ранга, его должности для большинства – предел мечтаний.
Вместе с тем уже в это время у него наблюдается избыток энергии, характерный для пассионарных натур. Но это проявляется не в струе политической борьбы, которой он явно избегает (как и партийных должностей), и не в партийных дискуссиях, характерных для того времени, при столкновении троцкистской и сталинской точек зрения на развитие страны и партии. Шмидт предпочитает оставаться вне партийных споров, не проявляя сколько-либо заметной активности в вопросах идеологии, что сыграло важную роль в будущем.
Неудовлетворенность, присущая многим одаренным натурам и требующая выхода, проявлялась, в частности, в его увлечении альпинизмом – занятии, связанном в те годы с ликвидацией белых пятен на карте страны.
Глава 3
1928. Побег на Памир
…Зачем все это людям нужно, —
Блаженный, страшный путь зачем?
Вершина! Сердце отдыхает,
И странный мир со всех сторон
Лежит под ними, в тучах тает,
И подвиг воли завершен.
Как знать, что он обозначает?
Н. Тихонов
С самого начала Отто Юльевича привлекала не только сама возможность сменить будничную жизнь советского чиновника на приключения в горах Средней Азии, чтобы дать выход избытку сил еще не старого организма. Сама идея побывать в белом пятне на карте страны, участвовать в его ликвидации, оказалась настолько привлекательной, что избежать соблазна поучаствовать в первооткрывательстве было для него невозможно. Эта черта его характера в ближайшем будущем получит мощное развитие, во многом определив его судьбу и на десятилетие вперед сделав его тем самым Шмидтом, каким он вошел в историю страны. Прежде, однако, остановимся на истории самого белого пятна, в ликвидации которого ему предстояло принять непосредственное участие.
Неисследованное пространство в самом сердце Памира оставалось, поскольку первоначальные усилия исследователей были направлены на изучение пограничных окраин этой горной страны, поиски коммуникаций и создание пограничных постов. Этому в немалой степени способствовал и сам рельеф высокогорной пустыни, за которой маячили перевалы в Китай и Индию, определявшие стратегическое значение «крыши мира». Былое колониальное противостояние двух крупнейших империй мира даже в свете грядущей мировой революции отнюдь не утратило своего значения, внешне приобретя иную политическую окраску.
Это противостояние отчетливо обозначилось в последние десятилетия ХIХ века, когда навстречу друг другу устремились разведчики и исследователи (во все времена разница между этими профессиями была достаточно условной) из Британской Индии и азиатских владений России.
Однако прежде сказали свое слово ученые. В 1871 году Федченко установил положение грандиозной Алайской долины, за которой к югу возвышались нагромождения высочайших вершин горного узла Памира. Спустя пять лет эту долину пересекла военная экспедиция М.Д. Скобелева, будущего героя очередной Русско-турецкой кампании. По перевалу Кызыларт она вышла на Восточный Памир, по характеру рельефа больше напоминавший плоскогорье с ландшафтами высокогорной пустыни и грандиозным солоноватым озером Кара-Куль посередине. На следующий год геолог И.В. Мушкетов с перевала Тер-Сагар Заалайского хребта описал грандиозную долину Мук-су с не менее грандиозным пиком в броне ледников с местным названием Музджилга. Этот пик служил очень надежным ориентиром в будущем, потому что его невозможно было спутать с каким-либо другим. В верховьях долины Мук-су другой известный русский исследователь, В.Ф. Ошанин, в 1878 году обнаружил, как «…поперек долины проходит какой-то вал, который нигде не представлял значительного понижения… Я был сильно заинтересован этим странным образованием, – пишет ученый, – и долго не мог понять, что бы это могло быть. Наконец, когда мы приблизились на какие-нибудь полверсты, дело разъяснилось. Перед нами был конец громадного ледника… Пусть Федченковский ледник и в далеком будущем напоминает путешественникам имя одного из даровитейших и усерднейших исследователей Средней Азии».
Хотя Ошанину, таким образом, принадлежит открытие одного из крупнейших ледников в мире, сам он считал, что его длина составляет не менее чем 15–20 верст. Подобное заблуждение – неслучайно: находясь в узкой долине, в окружении грандиозных вершин, он из-за условий обзора не имел возможности оценить его реальную величину.
Практически одновременно другой русский исследователь Средней Азии, Н.А. Северцев, обобщив собственные наблюдения и сопоставив их с материалами предшественников, следующим образом определил значение Памира: «Есть цельная, симметричная, хорошо ограниченная горная система – орографический центр всего азиатского материка… колоссальный горный узел, соединяющий Высокогорную Азию с Передней». И в самом центре этого горного узла, с которым предстояло разбираться еще полвека, находился таинственный ледник Федченко неизвестных размеров, привлекавший внимание многочисленных исследователей.
Не касаясь всей истории исследований Памира, отметим лишь три события, имеющие непосредственное отношение к работе советской Памирско-Таджикской экспедиции. Первое – приближение к средней части ледника Федченко с востока по долине реки Танымас, в переводе означающей «ты меня не узнаешь». Оно было выполнено в 1887 году известным русским путешественником Г.Е. Грум-Гржимайло, в честь которого были названы ледники в верховьях этой реки.
Второе – замечательный маршрут военного топографа капитана Н.И. Косиненко, который летом 1909 года пересек Алайскую долину и с водораздела Заалайского хребта увидал долину Мук-су. «С перевала Тер-сагар эта долина представляется громаднейшим провалом, глубиною около трех тысяч футов, по дну которого разбегаются многочисленные рукава Мук-су. Впереди за нею возвышаются три пика, высотою не менее двадцати тысяч футов, более чем наполовину покрытые снегом». Караван этого топографа затем поднялся вверх по Мук-су, благодаря опытным погонщикам одолел свирепые водные потоки на подходах к леднику и в конце концов по моренному плащу поднялся на сам ледник Федченко, который оказался проходимым для лошадей. «Жутко было ступать по этой неведомой, никогда не знавшей человеческих следов области, где ожидало нас множество опасностей, свойственных этому царству льда». Однако в этом предположении Косиненко ошибался: вскоре за западным ледником-притоком, получившим название Бивачный, он обнаружил каменную пирамиду, сложенную в виде опознавательного знака. Возможно, это был своеобразный ориентир для каратегинских таджиков, совершавших набеги на земли киргизов в Алайской долине, при выходе к таинственному перевалу Кашал-Аяк, слухи о котором доходили до исследователя.