Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Владислав Корякин
Отто Шмидт
Предисловие[1]
Я являюсь представителем того, тогда еще очень молодого поколения, которое впервые встретилось с О.Ю. Шмидтом, только начиная свой путь, и Отто Юльевич сыграл в моей биографии весьма немаловажную роль. Но прежде всего о самом О.Ю. Шмидте. Конечно, это был совершенно выдающийся, я бы даже сказал, гениальный человек. Почему он был гениальным человеком? Потому что он был первопроходцем, это был человек, который открывал целые пласты науки и научно-технического прогресса. Я не знаю такой сферы, где бы он ни приложил свой глубокий ум и талант – или к решению какой-либо проблемы, или сам непосредственно инициировал создание новых направлений науки. Возьмите математику: мне, как математику, всегда страшно импонировало, что первые результаты по абстрактной теории групп, которые сыграли выдающуюся роль не только в развитии науки в нашей стране, но и стали известны всюду, во всем мире, на них ссылались выдающиеся ученые, математики, учились по ним, – так вот эти основы были заложены О.Ю. Шмидтом. Он начал именно с математики, но жизнь быстро переместила его на новые проблемы. Может быть, второй проблемой, которая действительно его волновала, стало образование, подготовка кадров, и он еще с самого начала, когда работал в Наркомпросе, Наркомпроде и других организациях только начинающей жить нашей молодой республики, уделял этому свое внимание, прилагал свои силы и способности в области образования.
Но потом О.Ю. Шмидт занялся Арктикой. Он был, как вы знаете, директором Арктического института, и уже там, по-видимому, у него созревали далекоидущие планы покорения Арктики человеком. Но вот – пожалуй, это я помню хорошо, я был школьником – ледокол (трудно, правда, сказать, ледокол это или нет) «Георгий Седов» бороздил бассейн Карского моря, и там впервые открывались острова и структуры Карского моря, и было показано впервые – и опять говорю, впервые показано О.Ю. Шмидтом, – что можно исследовать Северный Ледовитый океан и его окрестности с помощью той техники, которая в то время была. А потом – я думаю, что это всем нам памятно, – экспедиция «Сибирякова», которая знаменует первый, уже действительно первый крупнейший поход. Из Европы к Тихому океану фактически был проложен Северной морской путь. Затем… О.Ю. Шмидт возвращается к Северному морскому пути, уже проводя эсминцы с запада нашей страны в Тихий океан.
И наконец, я думаю, что самая выдающаяся эпопея – это эпопея челюскинцев, когда уже не ледокол, а обычный пароход пытается прорваться через льды, сквозь огромные торосы по Северному Ледовитому океану. «Челюскин» затонул, вы знаете это, но 104 человека были спасены, в первую очередь благодарю мужеству руководителя экспедиции О.Ю. Шмидта.
Я не могу не вспомнить следующий этап его деятельности, когда он освоил Северный полюс. Ведь это была первая научная воздушная экспедиция, когда была произведена высадка, первый десант наших ученых на Северном полюсе, и появилась станция «Северный полюс-1». С тех пор уже много-много лет мы имеем систему, которая была открыта практически О.Ю. Шмидтом.
И наконец, я, как аспирант Геофизического института, – который, как известно, родился из Института теоретической геофизики, организатором которого был О.Ю. Шмидт, – посещал его семинары на совершенно уникальную тему – космология, космогония, как по-всякому ее называли, где О.Ю. Шмидт продвигался буквально как танк, чтобы свои идеи внести в построение модели Солнечной системы. На эти семинары ломились люди из разных учреждений нашей страны – это были геофизики, геологи, это были и мы, аспиранты, которые стремились вобрать что-то новое.
И вы посмотрите: – если всё это себе представить, этапы пути, грани его, огромные заслуги этого легендарного человека, которые были отмечены наградами, то мы увидим действительно уникальную личность, исследователя и ученого. Человека, который всегда хотел что-то новое – и открывал, а потом подкрепляли его всё новые и новые люди, таким образом, он поднял очень много направлений. Да и вице-президентом Академии наук он был два или три года. Это говорит о том, что его реноме как ученого – не только как полярника, исследователя было высоким.
В заключение хочу сказать, что мне повезло с Отто Юльевичем встретиться в 1954 году. В то время он был, если я не ошибаюсь, заведующим отделением геофизики в Московском государственном университете. Я работал в Географическом институте, и О.Ю. Шмидт пригласил меня домой на чашечку чаю и предложил мне работать в его отделе. На меня, еще очень молодого человека, знакомство с легендарной личностью произвело потрясающее впечатление. О.Ю. Шмидт был совершенно удивительным человеком – деликатный, интеллигентный, тактичный, умный. Он предложил мне перейти. Я только что закончил кандидатскую диссертацию и согласился с удовольствием. Через полгода меня избрали доцентом. Я помню, как он позвонил сам, лично, поздравить меня и сказал: «Мы ждем вас на работу». Но через три недели было решение правительства, и меня отправили совсем в другое место – в лабораторию, где я долгих девять с половиной лет занимался атомной энергией. Я очень пожалел, что пересечение наших путей было столь коротким, но я увидел и убедился, что природа рождает таких великолепных людей. Я бы считал, что это был гениальный человек, который всегда что-то открывал, всегда что-то искал и оставил неизгладимый след в науке и в развитии производительных сил нашей страны. Я думаю, что мы долго будем помнить его. Придут будущие поколения и будут помнить вклад О.Ю. Шмидта в этом большом созидательном труде.
Г.И. Марчук
Но потом О.Ю. Шмидт занялся Арктикой. Он был, как вы знаете, директором Арктического института, и уже там, по-видимому, у него созревали далекоидущие планы покорения Арктики человеком. Но вот – пожалуй, это я помню хорошо, я был школьником – ледокол (трудно, правда, сказать, ледокол это или нет) «Георгий Седов» бороздил бассейн Карского моря, и там впервые открывались острова и структуры Карского моря, и было показано впервые – и опять говорю, впервые показано О.Ю. Шмидтом, – что можно исследовать Северный Ледовитый океан и его окрестности с помощью той техники, которая в то время была. А потом – я думаю, что это всем нам памятно, – экспедиция «Сибирякова», которая знаменует первый, уже действительно первый крупнейший поход. Из Европы к Тихому океану фактически был проложен Северной морской путь. Затем… О.Ю. Шмидт возвращается к Северному морскому пути, уже проводя эсминцы с запада нашей страны в Тихий океан.
И наконец, я думаю, что самая выдающаяся эпопея – это эпопея челюскинцев, когда уже не ледокол, а обычный пароход пытается прорваться через льды, сквозь огромные торосы по Северному Ледовитому океану. «Челюскин» затонул, вы знаете это, но 104 человека были спасены, в первую очередь благодарю мужеству руководителя экспедиции О.Ю. Шмидта.
Я не могу не вспомнить следующий этап его деятельности, когда он освоил Северный полюс. Ведь это была первая научная воздушная экспедиция, когда была произведена высадка, первый десант наших ученых на Северном полюсе, и появилась станция «Северный полюс-1». С тех пор уже много-много лет мы имеем систему, которая была открыта практически О.Ю. Шмидтом.
И наконец, я, как аспирант Геофизического института, – который, как известно, родился из Института теоретической геофизики, организатором которого был О.Ю. Шмидт, – посещал его семинары на совершенно уникальную тему – космология, космогония, как по-всякому ее называли, где О.Ю. Шмидт продвигался буквально как танк, чтобы свои идеи внести в построение модели Солнечной системы. На эти семинары ломились люди из разных учреждений нашей страны – это были геофизики, геологи, это были и мы, аспиранты, которые стремились вобрать что-то новое.
И вы посмотрите: – если всё это себе представить, этапы пути, грани его, огромные заслуги этого легендарного человека, которые были отмечены наградами, то мы увидим действительно уникальную личность, исследователя и ученого. Человека, который всегда хотел что-то новое – и открывал, а потом подкрепляли его всё новые и новые люди, таким образом, он поднял очень много направлений. Да и вице-президентом Академии наук он был два или три года. Это говорит о том, что его реноме как ученого – не только как полярника, исследователя было высоким.
В заключение хочу сказать, что мне повезло с Отто Юльевичем встретиться в 1954 году. В то время он был, если я не ошибаюсь, заведующим отделением геофизики в Московском государственном университете. Я работал в Географическом институте, и О.Ю. Шмидт пригласил меня домой на чашечку чаю и предложил мне работать в его отделе. На меня, еще очень молодого человека, знакомство с легендарной личностью произвело потрясающее впечатление. О.Ю. Шмидт был совершенно удивительным человеком – деликатный, интеллигентный, тактичный, умный. Он предложил мне перейти. Я только что закончил кандидатскую диссертацию и согласился с удовольствием. Через полгода меня избрали доцентом. Я помню, как он позвонил сам, лично, поздравить меня и сказал: «Мы ждем вас на работу». Но через три недели было решение правительства, и меня отправили совсем в другое место – в лабораторию, где я долгих девять с половиной лет занимался атомной энергией. Я очень пожалел, что пересечение наших путей было столь коротким, но я увидел и убедился, что природа рождает таких великолепных людей. Я бы считал, что это был гениальный человек, который всегда что-то открывал, всегда что-то искал и оставил неизгладимый след в науке и в развитии производительных сил нашей страны. Я думаю, что мы долго будем помнить его. Придут будущие поколения и будут помнить вклад О.Ю. Шмидта в этом большом созидательном труде.
Г.И. Марчук
Вместо введения
Почему именно О.Ю. Шмидт?
В первых числах сентября 1956 года автор этих строк в составе небольшого отряда, направлявшегося с целью рекогносцировки на один из арктических архипелагов, оказался на Диксоне, который в те годы нередко называли столицей нашей западной Арктики. Мы жили в гостинице в ожидании самолета, осваиваясь с новой, непривычной обстановкой, и в свободное время, прогуливаясь, пытались постичь окружающую арктическую реальность, знакомую только по книгам и фотоальбомам. Все мы были новичками – полярниками нам предстояло только стать… Однажды на такой прогулке мы услыхали целый хор судовых гудков многочисленных сухогрузов и ледоколов, стоявших на якорях в проливе, который отделял остров от материка. Вскоре к ним присоединились сирены из поселка на материке и в обсерватории. Определенно происходило нечто необычайное, и мы направились в гостиницу, готовясь к самому худшему, ибо холодная война еще не закончилась. Проходя мимо обсерватории, мы увидали вывешенный флаг в обрамлении черных траурных лент и в ответ на наш недоуменный вопрос услыхали:
– Шмидт умер…
Один из нас решил уточнить:
– Тот самый?
Человек, к которому был обращен вопрос, лишь выразительно покрутил пальцем у виска, сплюнул, и, смерив нас взглядом, поинтересовался, давно ли мы с Большой земли. Удовлетворившись ответом, он лишь бросил на ходу:
– Тот самый, и другого не будет…
Продолжение этой «темы» ожидало нас в гостинице. Скорбь «старичков» довоенного призыва Главсевморпути, пребывавших в возрасте преимущественно около полувека, была вполне искренней и сердечной. Это было тем удивительнее, что Шмидт покинул Арктику почти двадцать лет назад! Здесь его помнили и, я бы сказал, почитали, – это было очевидно. Не слишком светские поминки сопровождались лавиной воспоминаний о покойном, с такими деталями и ситуациями, о которых было невозможно узнать со страниц официальных изданий. Запомнилась не вполне трезвая, но прочувствованная речь одного из ветеранов, обращенная к присутствующим:
– Да, ребята! Считайте, нам крупно повезло, потому что нами в ту пору командовал «и академик, и герой, и мореплаватель…», жизнь которого – сплошное приключение. Он прошел и огни, и воды, и медные трубы, и даже волчьи зубы и оставался Шмидтом всю жизнь. Очень нам повезло, и вот им (последовал кивок в нашу сторону) уже как придется… Может, они ребята и неплохие, но почем фунт полярного лиха еще полной мерой не отведали, не узнали, что почем на нашей полярной службе… Сейчас они выбрали Арктику, а Арктика им своего слова не сказала, а уж мы-то точно знаем, что последнее слово за ней… Всякое в нашей полярной службе бывало, но за Отто Юльевичем мы были как за каменной стеной, для нас это главное…
Его собеседники-собутыльники в клубах махорочного дыма дружно закивали в знак одобрения. Затем полярный ветеран продолжил свою не слишком складную, но прочувствованную речь:
– Не знаю, каким он был там в Кремле, чего не знаю, того не знаю, но здесь он был на месте, под Полярной звездой… и сам заслужил Золотую Звезду – одним словом, звездный был мужчина… Ни разу себя не уронил, что на «Челюскине», что на полюсе, что в тридцать седьмом, когда флот в Арктике замерз… Отто Юльевич, Отто Юльевич, вечная тебе память. Когда мы с ним начинали, времена на Большой земле были такие, что вспоминать не хочется: холод, голод, карточная система и распределители, великое переселение сбежавших от коллективизации, не считая ГУЛАГа с его лагерями. А Шмидт завел свой порядок – в Севморпути только добровольцы, не считая коммунистов по партийной мобилизации. Поэтому у нас и был отборный народ, да и спрос на высшее образование в нашей системе был всегда. А какие люди шли к нам из недорезанных – Визе, Урванцев, Евгенов, да и былым красным партизанам вроде Ушакова или Папанина было на кого равняться! А Отто Юльевич ни нас не забывал, ни наших родных на материке – пробил-таки красноармейский паек нашим семьям, пока мы зимовали, а на Большой земле люди голодали…
Определенно мы присутствовали при настоящей лавине новой для нас информации, которую нельзя было получить из официальных изданий, включая даже «Арктическую библию», как называли полярники книгу В.Ю. Визе «Моря Советской Арктики», выдержавшую три издания. Тем временем полярный ветеран продолжал свою поминальную речь:
– Наша служба, конечно, не сахар… Пока разгружались да строились – аврал он и есть аврал. Зато на полярке у каждого отдельная каюта, хоть размером с носовой платок, не то, что на Большой земле: в лучшем случае комната на семью в вонючем бараке. Да и заработок по тем временам за два года вполне приличный, другое дело как распорядишься… Поэтому на полярника в довоенную пору смотрели как в наше время на атомщика или ракетчика.
Однако, думаю, везло Отто Юльевичу больше не на Большой земле, а здесь, в Арктике, – не только он ее выбрал, но и она приняла его, а она дама с норовом, угодить на нее дано не каждому. Похоже, в Москве ему удачи было меньше, хоть уцелел в 1937 году. Новый ледокол назвали на стапеле – «Шмидт», а спускали уже – «Микоян»… И сменщик-то его Папанин нас иначе как шмидтовцами не именовал, а сам продолжал да развивал то, что досталось. Целая эпоха с Отто Юльевичем ушла… Помянем его добрым словом, и вечная ему память…
Определенно это был какой-то другой взгляд на личность известного полярника, каким мы его знали со страниц разных изданий, не только научных. За словами бывалых профессионалов, вызывавшими одновременно доверие и удивление, вставал гораздо более человечный образ, со своими деталями и подробностями, далекими от официальных реляций. И у нас не было оснований не верить его былым соратникам и сотрудникам, прошедшим с ним через испытания белым пеклом (о чем мы более или менее уже знали), хотя, возможно, не меньшие испытания он прошел в Кремле (о чем мы не догадывались).
Расставшись с Арктикой много лет назад, он остался в сердцах и в благодарной памяти неизбалованных судьбой людей, на которых он когда-то положился и которые сделали его тем самым Шмидтом, известным всей стране. Прав был захмелевший ветеран полярной службы (и кто бы его осудил?) – со Шмидтом ушла целая эпоха в Советской Арктике, которую он обозначил на десятилетия вперед.
Уже во время продолжительной зимовки на одном из самых суровых архипелагов Арктики, когда мы на собственном опыте постигали почем фунт полярного лиха, особенно во время долгой полярной ночи, когда было больше свободного времени, имя Шмидта неоднократно всплывало в наших разговорах, вызывая порой жаркие дискуссии.
– Какой же он ученый, – порой с жаром утверждали одни, – если он не оставил ни законов формирования льдов, ни исследований в области погодного прогноза, как Визе или Зубов…
– Ни Магеллан, ни Колумб также не замечены в подобном, – не менее пылко отвечали оппоненты. – За него это сделали другие, которых он направил в Арктику. А Северный морской путь, а первая дрейфующая станция «Северный полюс»?
Были и такие, кто видел в нем лишь функционера, откликавшегося на пожелания Великого Диктатора, вершившего судьбы не только собственной страны, но мира. Это особенно характерно для некоторых постсоветских изданий, например для книг М.М. Ермолаева, А.М. Ермолаева и В.Д. Дибнера.
Сложность отношений О.Ю. Шмидта с «властями предержащими» особенно отчетливо проявилась в его кратковременном взлете на академическом Олимпе в должности первого вице-президента Академии наук СССР. Интересно, что при всей своей известности и популярности у народа (включая интеллигенцию) он не проявлял активности в партийной и политической (но не в общественной) жизни. Более того, как показал анализ его выступлений и публикаций, избегал славословий в адрес Великого Диктатора и правящей коммунистической партии. Там же, где ему это приписывалось, легко угадывалась роль Политуправления Главсевморпути с его «комиссаром» С.А. Бергавиновым. Определенно для страшных 30-х годов прошлого века («бывали хуже времена, но не было подлей») с их взлетами и падениями и такими же противоречиями в стране и обществе это была по-своему знаковая фигура, которая многое позволяет понять и оценить заново в истории советского периода.
Еще один повод для выбора героя настоящей книги – взаимоотношение российской интеллигенции с властью на переломных этапах истории. Эта тема, по-видимому, неисчерпаемая благодаря обилию биографической и художественной литературы, изобилует самыми яркими примерами, известными читателю по истории превращения Российской империи в СССР. Здесь и фрондирующий лауреат Нобелевской премии академик И.П. Павлов вместе с другим академиком и политическим «перевертышем» А.Н. Толстым, здесь и самые искренние апологеты новой власти К.А. Тимирязев и В.Я. Брюсов, здесь и порожденные ею «ученые» из недоброй памяти школы Т.Д. Лысенко, а с ними соседствуют пассажиры знаменитого «философского парохода»… Многочисленные представители старой российской академической интеллигенции служили советской власти верой и правдой, не выражая к ней своего отношения публично, полагая, что служат России и российской науке и культуре.
По совокупности причин среди этой весьма пестрой и неординарной публики личность О.Ю. Шмидта выделяется присущим ей колоритом, в первую очередь полярным. Его новаторская деятельность в новой для него сфере протекала в условиях грандиозного социально-общественного эксперимента, проводившегося по воле ВКП (б) и ее руководства над страной и народом. Поэтому и настоящая книга получилась не столько об Арктике, сколько о советском обществе, даже если читатель придет к другому заключению. Автор, отстаивая свою точку зрения, не стремился навязать ее читателю, отдавая первенство новым фактам, информации из ведомственных архивов и собственному опыту.
Однако прежде, чем перейти к биографии одного из самых известных людей начального периода советской эпохи, отмечу главную трудность темы. Это особые отношения со Сталиным, несомненно, Великим Диктатором своего времени, которого невозможно спутать с известным героем одноименного чаплинского фильма. Думаю, что в оценке этой действительно огромной исторической личности наиболее емко и близко по сути высказался в одном из своих писем Константин Симонов: «Человек он был великий и страшный» (1990, с. 678). С этим лидером огромной страны, ответственным за судьбы миллионов людей, Шмидт встречался, разговаривал, получал задания и советы, возможно, в чем-то спорил, и не только…
Во всем перечисленном автор и пытался разобраться на страницах предлагаемого читателю издания, используя пример жизни незаурядной харизматической личности.
Существует определенная связь поколений полярных исследователей, о которой мне однажды уже пришлось высказаться: «Без Русанова не было бы Самойловича, каким мы его знаем, и, вероятно, Шмидт не стал бы тем самым Шмидтом, который вошел в историю таким, каким вошел. Каждому из них – свое, поскольку “мы дети страшных лет России, забыть не в силах ничего…” – значит, все они остаются с нами»[2] (2005, с. 354). Следуя этой концепции, автор опубликовал ряд научных биографий наших предшественников[3] в Арктике, продолжив свое намерение настоящей книгой.
В завершение вводного раздела автор благодарит профессора Сигурда Оттовича Шмидта за консультации и предоставленные материалы (включая бумаги из семейного архива), а также за многочисленные замечания при обсуждении настоящей книги, разнообразные советы, рекомендации, многочисленные фото из семейных собраний родственников главного героя книги. Без помощи С.О. Шмидта книга, вероятно, не состоялась бы в настоящем виде. Автор также благодарит В.В. Шмидт и К.А. Левинсона за помощь в редактировании книги.
– Шмидт умер…
Один из нас решил уточнить:
– Тот самый?
Человек, к которому был обращен вопрос, лишь выразительно покрутил пальцем у виска, сплюнул, и, смерив нас взглядом, поинтересовался, давно ли мы с Большой земли. Удовлетворившись ответом, он лишь бросил на ходу:
– Тот самый, и другого не будет…
Продолжение этой «темы» ожидало нас в гостинице. Скорбь «старичков» довоенного призыва Главсевморпути, пребывавших в возрасте преимущественно около полувека, была вполне искренней и сердечной. Это было тем удивительнее, что Шмидт покинул Арктику почти двадцать лет назад! Здесь его помнили и, я бы сказал, почитали, – это было очевидно. Не слишком светские поминки сопровождались лавиной воспоминаний о покойном, с такими деталями и ситуациями, о которых было невозможно узнать со страниц официальных изданий. Запомнилась не вполне трезвая, но прочувствованная речь одного из ветеранов, обращенная к присутствующим:
– Да, ребята! Считайте, нам крупно повезло, потому что нами в ту пору командовал «и академик, и герой, и мореплаватель…», жизнь которого – сплошное приключение. Он прошел и огни, и воды, и медные трубы, и даже волчьи зубы и оставался Шмидтом всю жизнь. Очень нам повезло, и вот им (последовал кивок в нашу сторону) уже как придется… Может, они ребята и неплохие, но почем фунт полярного лиха еще полной мерой не отведали, не узнали, что почем на нашей полярной службе… Сейчас они выбрали Арктику, а Арктика им своего слова не сказала, а уж мы-то точно знаем, что последнее слово за ней… Всякое в нашей полярной службе бывало, но за Отто Юльевичем мы были как за каменной стеной, для нас это главное…
Его собеседники-собутыльники в клубах махорочного дыма дружно закивали в знак одобрения. Затем полярный ветеран продолжил свою не слишком складную, но прочувствованную речь:
– Не знаю, каким он был там в Кремле, чего не знаю, того не знаю, но здесь он был на месте, под Полярной звездой… и сам заслужил Золотую Звезду – одним словом, звездный был мужчина… Ни разу себя не уронил, что на «Челюскине», что на полюсе, что в тридцать седьмом, когда флот в Арктике замерз… Отто Юльевич, Отто Юльевич, вечная тебе память. Когда мы с ним начинали, времена на Большой земле были такие, что вспоминать не хочется: холод, голод, карточная система и распределители, великое переселение сбежавших от коллективизации, не считая ГУЛАГа с его лагерями. А Шмидт завел свой порядок – в Севморпути только добровольцы, не считая коммунистов по партийной мобилизации. Поэтому у нас и был отборный народ, да и спрос на высшее образование в нашей системе был всегда. А какие люди шли к нам из недорезанных – Визе, Урванцев, Евгенов, да и былым красным партизанам вроде Ушакова или Папанина было на кого равняться! А Отто Юльевич ни нас не забывал, ни наших родных на материке – пробил-таки красноармейский паек нашим семьям, пока мы зимовали, а на Большой земле люди голодали…
Определенно мы присутствовали при настоящей лавине новой для нас информации, которую нельзя было получить из официальных изданий, включая даже «Арктическую библию», как называли полярники книгу В.Ю. Визе «Моря Советской Арктики», выдержавшую три издания. Тем временем полярный ветеран продолжал свою поминальную речь:
– Наша служба, конечно, не сахар… Пока разгружались да строились – аврал он и есть аврал. Зато на полярке у каждого отдельная каюта, хоть размером с носовой платок, не то, что на Большой земле: в лучшем случае комната на семью в вонючем бараке. Да и заработок по тем временам за два года вполне приличный, другое дело как распорядишься… Поэтому на полярника в довоенную пору смотрели как в наше время на атомщика или ракетчика.
Однако, думаю, везло Отто Юльевичу больше не на Большой земле, а здесь, в Арктике, – не только он ее выбрал, но и она приняла его, а она дама с норовом, угодить на нее дано не каждому. Похоже, в Москве ему удачи было меньше, хоть уцелел в 1937 году. Новый ледокол назвали на стапеле – «Шмидт», а спускали уже – «Микоян»… И сменщик-то его Папанин нас иначе как шмидтовцами не именовал, а сам продолжал да развивал то, что досталось. Целая эпоха с Отто Юльевичем ушла… Помянем его добрым словом, и вечная ему память…
Определенно это был какой-то другой взгляд на личность известного полярника, каким мы его знали со страниц разных изданий, не только научных. За словами бывалых профессионалов, вызывавшими одновременно доверие и удивление, вставал гораздо более человечный образ, со своими деталями и подробностями, далекими от официальных реляций. И у нас не было оснований не верить его былым соратникам и сотрудникам, прошедшим с ним через испытания белым пеклом (о чем мы более или менее уже знали), хотя, возможно, не меньшие испытания он прошел в Кремле (о чем мы не догадывались).
Расставшись с Арктикой много лет назад, он остался в сердцах и в благодарной памяти неизбалованных судьбой людей, на которых он когда-то положился и которые сделали его тем самым Шмидтом, известным всей стране. Прав был захмелевший ветеран полярной службы (и кто бы его осудил?) – со Шмидтом ушла целая эпоха в Советской Арктике, которую он обозначил на десятилетия вперед.
Уже во время продолжительной зимовки на одном из самых суровых архипелагов Арктики, когда мы на собственном опыте постигали почем фунт полярного лиха, особенно во время долгой полярной ночи, когда было больше свободного времени, имя Шмидта неоднократно всплывало в наших разговорах, вызывая порой жаркие дискуссии.
– Какой же он ученый, – порой с жаром утверждали одни, – если он не оставил ни законов формирования льдов, ни исследований в области погодного прогноза, как Визе или Зубов…
– Ни Магеллан, ни Колумб также не замечены в подобном, – не менее пылко отвечали оппоненты. – За него это сделали другие, которых он направил в Арктику. А Северный морской путь, а первая дрейфующая станция «Северный полюс»?
Были и такие, кто видел в нем лишь функционера, откликавшегося на пожелания Великого Диктатора, вершившего судьбы не только собственной страны, но мира. Это особенно характерно для некоторых постсоветских изданий, например для книг М.М. Ермолаева, А.М. Ермолаева и В.Д. Дибнера.
Сложность отношений О.Ю. Шмидта с «властями предержащими» особенно отчетливо проявилась в его кратковременном взлете на академическом Олимпе в должности первого вице-президента Академии наук СССР. Интересно, что при всей своей известности и популярности у народа (включая интеллигенцию) он не проявлял активности в партийной и политической (но не в общественной) жизни. Более того, как показал анализ его выступлений и публикаций, избегал славословий в адрес Великого Диктатора и правящей коммунистической партии. Там же, где ему это приписывалось, легко угадывалась роль Политуправления Главсевморпути с его «комиссаром» С.А. Бергавиновым. Определенно для страшных 30-х годов прошлого века («бывали хуже времена, но не было подлей») с их взлетами и падениями и такими же противоречиями в стране и обществе это была по-своему знаковая фигура, которая многое позволяет понять и оценить заново в истории советского периода.
Еще один повод для выбора героя настоящей книги – взаимоотношение российской интеллигенции с властью на переломных этапах истории. Эта тема, по-видимому, неисчерпаемая благодаря обилию биографической и художественной литературы, изобилует самыми яркими примерами, известными читателю по истории превращения Российской империи в СССР. Здесь и фрондирующий лауреат Нобелевской премии академик И.П. Павлов вместе с другим академиком и политическим «перевертышем» А.Н. Толстым, здесь и самые искренние апологеты новой власти К.А. Тимирязев и В.Я. Брюсов, здесь и порожденные ею «ученые» из недоброй памяти школы Т.Д. Лысенко, а с ними соседствуют пассажиры знаменитого «философского парохода»… Многочисленные представители старой российской академической интеллигенции служили советской власти верой и правдой, не выражая к ней своего отношения публично, полагая, что служат России и российской науке и культуре.
По совокупности причин среди этой весьма пестрой и неординарной публики личность О.Ю. Шмидта выделяется присущим ей колоритом, в первую очередь полярным. Его новаторская деятельность в новой для него сфере протекала в условиях грандиозного социально-общественного эксперимента, проводившегося по воле ВКП (б) и ее руководства над страной и народом. Поэтому и настоящая книга получилась не столько об Арктике, сколько о советском обществе, даже если читатель придет к другому заключению. Автор, отстаивая свою точку зрения, не стремился навязать ее читателю, отдавая первенство новым фактам, информации из ведомственных архивов и собственному опыту.
Однако прежде, чем перейти к биографии одного из самых известных людей начального периода советской эпохи, отмечу главную трудность темы. Это особые отношения со Сталиным, несомненно, Великим Диктатором своего времени, которого невозможно спутать с известным героем одноименного чаплинского фильма. Думаю, что в оценке этой действительно огромной исторической личности наиболее емко и близко по сути высказался в одном из своих писем Константин Симонов: «Человек он был великий и страшный» (1990, с. 678). С этим лидером огромной страны, ответственным за судьбы миллионов людей, Шмидт встречался, разговаривал, получал задания и советы, возможно, в чем-то спорил, и не только…
Во всем перечисленном автор и пытался разобраться на страницах предлагаемого читателю издания, используя пример жизни незаурядной харизматической личности.
Существует определенная связь поколений полярных исследователей, о которой мне однажды уже пришлось высказаться: «Без Русанова не было бы Самойловича, каким мы его знаем, и, вероятно, Шмидт не стал бы тем самым Шмидтом, который вошел в историю таким, каким вошел. Каждому из них – свое, поскольку “мы дети страшных лет России, забыть не в силах ничего…” – значит, все они остаются с нами»[2] (2005, с. 354). Следуя этой концепции, автор опубликовал ряд научных биографий наших предшественников[3] в Арктике, продолжив свое намерение настоящей книгой.
В завершение вводного раздела автор благодарит профессора Сигурда Оттовича Шмидта за консультации и предоставленные материалы (включая бумаги из семейного архива), а также за многочисленные замечания при обсуждении настоящей книги, разнообразные советы, рекомендации, многочисленные фото из семейных собраний родственников главного героя книги. Без помощи С.О. Шмидта книга, вероятно, не состоялась бы в настоящем виде. Автор также благодарит В.В. Шмидт и К.А. Левинсона за помощь в редактировании книги.
Глава 1
В начале жизненного пути
Блажен, кто посетил сей мир.
В его минуты роковые…
Ф. Тютчев
Я знаю, что неопытен и молод,
Однако время принесет мне зрелость.
У. Шекспир
Герой настоящей книги появился на свет 18 (30) сентября 1891 года в губернском городе Могилеве (нынешняя Республика Беларусь) в лютеранской семье выходцев из Лифляндской губернии. Его отец Юлиус Фридрихович Шмидт вел свое происхождение от немцев, получивших русское подданство в XVIII веке, но оставшихся (в отличие от многих представителей родовитого остзейского дворянства, проявивших себя на флотской или академической службе) в крестьянском звании, формально относясь к колонистам. В дореволюционном документе один из представителей рода Шмидтов именуется «почетный гражданин». Крестьянкой по происхождению была и избранница Юлиуса, латышка по национальности Анна Фридриховна, урожденная Эргле, женщина властная, суровая, настоящая глава семьи. В опубликованной автобиографии сам будущий полярник и Герой Советского Союза особо отметил: «Языком, на котором я не только говорил, но думал и писал, стал русский. По паспорту я являюсь русским, в соответствии с моим самосознанием». Известно, что лютеранские выходцы из Прибалтики отличались своеобразной религиозностью, влияния которой поначалу не избежал и юный Отто, со временем, однако, уже в пору возмужания и переоценки моральных ценностей, расставшийся с былыми взглядами в поисках новых идеалов.
Семейные традиции в совокупности с многонациональным окружением запада и юга бывшей Российской империи способствовали выработке в юности у Отто своеобразного бытового интернационализма, со временем ставшего частью его мировоззрения. Это обстоятельство характерно для наших полярников не только в советское время, но и до революции. На общем русском фоне среди наших полярных исследователей, начиная с моряков Великой Северной экспедиции XVIII века (принадлежавших в основном к служивому мелкопоместному дворянству), отчетливо прослеживается весь национальный состав России от ученых-прибалтов К.М. Бэра, Э.В. Толля и А.Ф. Миддендорфа до представителей малых северных народов (чукча Дауркин, ненец Вылка). Во все времена национальность в экстремальных условиях Арктики отходила под напором стихий если не на десятый, то на второй план. С другой стороны, семейное многоязычие (где говорили на немецком, русском и латышском языках) в будущем пригодилось юному Отто, привив вкус к изучению других языков и облегчив их усвоение.
Немцу такого почти крестьянского происхождения, обремененному многочисленной семьей (пятеро детей, один из которых умер в трехлетнем возрасте), в родных прибалтийских землях было трудно сводить концы с концами, что и заставило главу семейства стать торговым агентом в мелких писчебумажных фирмах Могилева, Одессы, а позднее – Киева. С учетом доходов отца семейства его дети в лучшем случае могли рассчитывать на карьеру ремесленника. Средств семьи было недостаточно, чтобы дать всем детям гимназическое образование, и на семейном совете было решено учить Отто. «Все мы люди небогатые, – высказался на семейном совете его дед по материнской линии, – но если сложимся вместе, то одному из детей мы можем дать образование. И нужно дать образование этому мальчику, он способный» (Подвигина, Виноградов, 1960, с. 4).
Надо сказать, что в отличие от некоторых других полярников (например, Русанова или Самойловича) у Шмидта не наблюдалось влечения к активной революционной деятельности, хотя, несомненно, он был свидетелем восстания на броненосце «Потемкин» в Одессе, а также революционного брожения в городе, еврейских погромов и убийства Столыпина в Киеве. Все увиденное и пережитое повлияло на общественно-политические взгляды юноши, типичные для интеллигенции того времени, сочувственно относившейся к нараставшему революционному движению.
В связи с переездами семьи ему довелось посещать гимназии в Могилеве, Одессе и Киеве. Считается, что именно одесская гимназия привила ему вкус к древним языкам. Там наряду с обязательным латинским юный Отто стал изучать еще и древнегреческий. Этим дело не ограничилось – в гимназическом оркестре Отто играл на контрабасе, увлекался классической музыкой и литературой. Во 2-й киевской гимназии (расположенной в центре города неподалеку от 1-й, где почти одновременно с ним обучались будущие светила русской литературы Булгаков и Паустовский) уже в седьмом классе Отто поразил воображение своих одноклассников, с ходу предложив самостоятельное решение теоремы, не зная решения по школьной программе, поскольку отсутствовал из-за болезни. Кто испытал большее удивление от такого смелого и самонадеянного поступка – соученики или преподаватель, – неизвестно, но сам случай остался в неписаных анналах гимназии. Неудивительно, что гимназию Шмидт закончил с золотой медалью, оправдав надежды своих родителей. Определенно в молодые годы он резко отличался своим поведением и образом жизни от других известных полярников – Русанова или Самойловича, доставивших в молодости немало хлопот что родным, что властям. И хотя все они получили образование в самых авторитетных высших учебных заведениях, разница в их характерах, наклонностях и жизненных устремлениях настолько очевидна, что легко объясняет многое в их дальнейшей полярной карьере и жизненном финале на фоне событий своего времени…
А пока молодость кружит голову взрослеющему гимназисту, пейзаж весеннего Киева с обрывами над Днепром и Владимирской горкой вызывает в нем жажду жизни со всеми ее надеждами и тревогами:
Там в кленовом оцепленье
Лица девочек смуглы,
Там ложатся чьи-то тени
На кленовые стволы.
Репродуктор напевает,
И, придерживая крест,
Князь Владимир застывает,
Словно слушает оркестр.
Гимназисты и старушки,
Пионеры, юнкера,
Близлежащие церквушки,
Белошвейки, шофера,
Горку держат на примете
Напролет под соловьи…
(В. Каденко)
Поэт специально спутал приметы времени, чтобы отразить не стареющее с годами очарование киевских круч над Днепром. Можно ожидать, что на этом фоне юный Отто не только поддавался воздействию очаровательных сверстниц, но и сам пользовался заслуженным вниманием, сохранив эту способность и в более зрелом возрасте. Не обладая, однако, даром Мопассана, автор не рискует развивать эту достойную тему применительно к герою настоящей книги. Здесь стоит ограничиться свидетельством очевидца: «К Отто Юльевичу тянулись незаурядные женщины… Неустанность его романов, тем более длительная верность тем, с кем сближался, порядочность его поведения по отношению к внебрачным детям, делали его натуру в глазах других еще более неординарной» (Шмидт, с. 250–251, рукопись). Се ля ви, как говорят об этой теме на родине Мопассана…
В 1909 году молодой Отто Шмидт становится студентом физико-математического факультета университета Святого Владимира, с самого начала приняв активное участие в работе семинара профессора Д.А. Граве по вопросам алгебры и теории чисел, на котором преобладали студенты старших курсов. Активный, интересующийся студент с самого начала видел в математике некий исследовательский аппарат, имеющий самое непосредственное отношение к запросам практики в широком спектре применения – в пределах от проблем денежной эмиссии и до расчетов нагрузок на судно в условиях ледового плавания, чем ему позднее пришлось заниматься. Так что его выбор был не просто оправдан, но и свидетельствовал о стремлении к поиску некоей истины на основе точного знания.