«Я с Л.А. Перлиным и одним носильщиком отправились на поиски перевала Танымас – к реке Язгулем. Мы прошли до начала главного ледника, пересекли его и на высоте 5200 метров нашли перевал, по которому спускался переметный (то есть из области питания ледника Федченко. – В.К.) на запад. В течение двух дней, преодолевая трещины и ледяные обвалы, мы опустились до высоты 4000 метров. Этот перевал был заснят мной глазомерной съемкой. Дальнейший путь был тяжелым, кончалось продовольствие, и мы вынуждены были вернуться в лагерь 2, куда прибыли к 1 сентября, а уже 5 сентября окончательно перебрались в лагерь 3» (Там же, с. 25).
   Возвращение в знакомый лагерь 2 по более короткому пути, чем в лагерь 3, проще всего объяснить недостатком продовольствия, но, видимо, не только. Судя по задержке в этом лагере (ведь в лагере 3 они появились только 5 сентября), Шмидт и его спутники просто восстанавливали силы после испытаний на Язгулемском леднике.
   Очевидно, это восстановление прошло успешно, потому что в лагерь 3 небольшой отряд Шмидта добрался почти одновременно с группой немецких альпинистов, одержимых идеей первовосхождения на неизвестную вершину где-то в истоках притока Бивачный ледника Федченко – будущий пик Сталина, Коммунизма, Гармо и т. д.
   «Эта гора все время была в центре нашего внимания, – отмечено Шмидтом. – Видна от нас, с ледника Федченко и с Танымасских вершин, только верхушка – очень трудная, крутая, снежная трапеция.
   Однако приходилось опасаться не столько верхушки, сколько подходов: было совершенно неясно, где, по какой долине к Гармо приблизиться, так как Гармо находится не в хребте, ограничивающем ледник Федченко, а километрах в пяти поодаль (в действительности – не менее двадцати. – В.К.). Вся группа гор, к которым относится Гармо, по характеру принадлежит скорее к Дарвазским, чем к Памирским, – остроконечные, обрывистые, с висячими ледниками, густо сгруппированные, без широких долин. Осторожные люди, как, например, Р. Финстервальдер, считали восхождение вообще очень маловероятным» (с. 25–26), в чем оказались совершенно правы…
   Понятно, что немцы рвались за рекордом и за первенством, видимо, исходя из того, что второй подобной ситуации у них может не быть. Без предварительной разведки подходов (не случайно у Шмидта особо отмечено «неясно, где, по какой долине к Гармо приблизиться») такую попытку трудно воспринять иначе как авантюру, и не случайно в дневнике Шмидта при издании появилась фраза «решили отправиться на разведку», – явно оправдательного характера. Поскольку приказом Рикмерса немецкие альпинисты находились в его подчинении, Шмидт поступил весьма дипломатично, возглавив предприятие, обреченное на провал, да и отчитался за него не менее дипломатично.
   События неудачного штурма 6 сентября описаны им следующим образом:
   «К двум часам дня достигли того бокового ледника (третьего после Кашал-Аяка), по которому предполагалось подняться (видимо, ледник Бивачный. – В.К.). Открывшийся вид обещал мало хорошего. Все же поднялись от устья ледника (3800 м) на 300 метров, через пологую часть ледника. Оказались перед стеной высотой в 400–500 метров, над которой грозно нависали серраки. Внизу же, рядом с нами, ледник весь был усеян свежими обломками. Вверх подняться можно было надеяться по узкой щели между выступами горы и обрывами ледника. Подъем, хотя и трудный, представлялся вполне возможным. Но… как раз по этой щели, судя по конусу снега внизу, спускались лавины и обвалы льда. Свежесть следов заставляла думать, что обвалы часты, вероятно, ежедневны. А нам предстояло в течение трех часов подниматься по щели (и потом спускаться столько же. – В.К.). Глыбы в один кубометр было бы достаточно для гибели всех нас…
   Произошло длительное и горячее совещание. Я лично стоял за подъем, считая вероятность гибели весьма небольшой. Немцы же указывали на большую опасность и малую целесообразность подъема. Если бы была уверенность, что за серраками нас ждет Гармо, все бы полезли; но подвергаться столь несомненной опасности неизвестно ради чего, чтобы подняться только до 4800 метров, за которыми неизвестность и еще очень далеко до 7000 метров, попасть, быть может, совсем не к Гармо, а на несколько долин в сторону не стоит.
   Я много раз видел немецких альпинистов в серьезной обстановке и не имел оснований упрекать их в отсутствии мужества. Мне оставалось только признать, что их большой опыт заставляет их быть осторожными и подчиниться большинству. Когда решение было вынесено и двинулись вниз, у одного из носильщиков, сопровождавших нас, вырвался возглас: «Спасибо!»
   Ночевали под этим же ледником на морене ледника Федченко в довольно унылом настроении. Других подходов к Гармо не предвиделось. Гора в 7000 метров, а мы отбиты уже у порога 4300 метров. Вечером и ночью грохотали серраки, хотя и не совсем в месте нашего подъема» (1960, с. 25–27).
   Для понимания значимости событий, описанных в его дневнике, стоит обратить внимание на три момента. Первый – вершина была взята только в сентябре 1933 года (причем в одиночку) известным альпинистом Евгением Абалаковым после поисков ряда лет. Второй – сам маршрут восхождения проходил совсем в ином месте, чем у Шмидта с немцами в 1928 году. Третий – для ученого отрицательный результат остается результатом, тогда как для спортсмена – это поражение. Являясь в качестве участника событий и тем и другим, Шмидт эту непростую диалектику испытал на себе, вместе с тем получив солидный опыт дипломатического общения, который также пригодился ему в ближайшем будущем. В этом плане весьма показательно его замечание об опыте своих немецких коллег и необходимости его учета при принятии окончательного решения, которое он, как руководитель, оставлял за собой, – эта принципиальная схема также пригодилась ему спустя год.
   После неудачи с Гармо было решено использовать оставшееся время для покорения ближайших вершин по восточному борту, пусть даже значительно более низких – всего в пределах 5600 метров. Это утешительное мероприятие тем не менее нашло свое отражение на страницах дневника, причем в контексте деталей, требующих комментария. В душе Шмидта продолжают бороться спортсмен и исследователь, что отчетливо прослеживается в приведенном ниже отрывке из дневника:
   «Игра тумана только усиливала красоту, но для фотограмметрических работ Р. Финстервальдера оставалось мало возможностей, в частности, желанный Гармо редко выходил из туч.
   Особенно были красивы Дарвазские горы за нашим хребтом. Ледник Федченко являл поразительную картину: 5–6 отдельно, но рядом текущих ледников, разделенных узкими моренами и имеющих совершенно различный характер: один в глубоких поперечных трещинах, другой – в ледяных иглах, третий – совершенно гладкий и т. д.
   В 10 часов утра мы решили идти в сторону северной (главной) вершины (на северо-восток). К сожалению, вопреки предположениям, соединительное ребро оказалось совершенно непроходимым, и нам пришлось метров на 400 спуститься в снежную котловину, к подножию вершины. Этот спуск происходил по фирну, очень крутому, местами покрытому порошкообразным снегом, местами обледенелому. Представляя значительную трудность, спуск был и несколько опасен из-за возможности лавины. Но зато он был исключительно интересен технически и исключительно живописен» (1960, с. 28). Отмеченное «единство и борьба противоположностей» сохранялась у Отто Юльевича и на будущее, пока, наконец, исследователь в нем не возобладал над спортсменом, искателем приключений, что произошло уже совсем в иных условиях.
   При возвращении в лагерь 3 Шмидт и его люди были удивлены количеством встречающих. Выполнив свою задачу, подошли (хотя и с запозданием) отряды Горбунова и Крыленко, чтобы общим караваном идти далее в Алтын-Мазар по завершении экспедиционных исследований. Их достижения Шмидт описал в следующих выражениях:
   «Товарищи совершили трудный подъем по Язгулемскому леднику и затем спустились по леднику Федченко. История их путешествия – перевал Кашал-Аяк – Ванч – перевал Абдукагор – Язгулем – перевал Танымас – лагерь 3 на леднике Федченко, полная героизма и давшая прекрасные географические результаты, должна быть рассказана самими участниками, а не мной.
   Кроме географического значения, этот переход заключал в себе и прекрасные альпинистские эпизоды – переходы через несколько перевалов, переправы через горные реки. Особенно крупным альпинистским результатом является подъем по всему Язгулемскому леднику от верховьев Язгулема до перевала, где объединяются ледники Язгулем и Федченко в один переметный ледник (5200 м).
   Этот переход удалось осуществить благодаря тому, что Н.В. Крыленко после двухдневных поисков нашел удобный путь вверх. Любопытно, что путь вел как раз по правой (орографически) стороне ледника, частью над ледником. Именно там, где я его и подозревал после нашего с Л.А. Перлиным возвращения из разведки, показавшей, что ледник ни слева, ни посередине не проходим. Приход Н.П. Горбунова, Н.В. Крыленко и их групп с носильщиками более чем удвоил население нашего лагеря 3. Продовольствие было припасено на всякий случай и на них, но в обрез» (1960, с. 28–29).
   С выполнением намеченной программы настало время сворачивать работу экспедиции и возвращаться по языку ледника Федченко в кишлак Алтын-Мазар. 11 сентября Шмидт вышел вниз по леднику в сопровождении трех немецких альпинистов и трех местных носильщиков, с тем чтобы выслать к остающимся на леднике караван лошадей для эвакуации людей и имущества. На этот раз наибольшие трудности ожидали разведчиков при форсировании Мук-су. «Попытки переправиться одна за другой кончались неудачей: передового сбрасывало силой течения, покрывало водой, било о камни, пока остальным удавалось его вытащить. Так каждого из нас топило по нескольку раз, и мы провели в общей сложности по 4 часа (каждый) в ледяной воде, пока, наконец, удалось переправиться через Мук-су.
   Достигнув 14 сентября Алтын-Мазара, наш авангард немедленно снарядил лошадей и продовольствие для основного отряда, который прибыл сюда 16 сентября» (1960, с. 30).
   Хотя пребывание Шмидта на леднике Федченко заняло немного более месяца, это обстоятельство во многом определило его судьбу на будущее. Памир, несомненно, разбудил в душе советского чиновника качества и стремления исследователя-первопроходца, до поры до времени дремавшие под гнетом обстоятельств. Чтобы они вырвались на простор, нужен был только повод. Тем не менее в строгом соответствии с шекспировскими строчками:
 
Мы видим жизни постепенный ход
И это сходство будущего с прошлым
С успехом позволяет говорить
О вероятье будущих событий.
Их и в помине нет еще пока,
Но семена и корни их в наличье.
 
   Подобное предупреждение необходимо для самого вдумчивого читателя, ибо последующий жизненный кульбит в судьбе героя книги оказался, несомненно, весьма неожиданным, но очень показательным для его биографии, заставив Шмидта навсегда расстаться с альпинизмом.

Глава 4
1929–1930 годы. Приобщение к Арктике

   С южных гор до северных морей…
Из советской песни


   Здесь! – сказал один и третий: – Здесь!
   Здесь! Каких еще искать нам мест?
Н. Тихонов

   Свои ближайшие намерения на лето 1929 года позднее сам Отто Юльевич описал так: «Собирался в этом году с Н.В. Крыленко и Б.Н. Делоне опять на Памир – брать пик Ленина». Такое намерение было вполне в русле событий предшествующего года. Но судьба-злодейка в лице другого крупного советского чиновника, смешав все карты, круто изменив жизнь героя книги на ближайшее десятилетие, направила всю его жизнь на совсем иное поле деятельности.
   Шмидт так продолжает свои воспоминания: «На просмотре кинофильма о прошлогодней Памирской экспедиции (в марте 1929 года) Н.П. Горбунов (управделами СНК СССР, участник Памирской экспедиции. – В.К.) рассказал мне об экспедиции на Землю Франца-Иосифа и предложил ехать ее начальником… В мае я согласился, получил назначение Совнаркома и в июне был в Ленинграде, в Институте по изучению Севера, где с Р.Л. Самойловичем и В.Ю. Визе договорился об основном» (1960, с. 44). Из перечисленных персон на ближайшее десятилетие его сотрудниками стали – первый в качестве директора Института по изучению Севера (впоследствии Арктического института), а второй – в роли участника мозгового центра, определявшего события во льдах Советской Арктики.
   Этот жизненный кульбит связан с возвращением в советских верхах к идее научно-практического освоения Земли Франца-Иосифа и ее включения в наши полярные владения, как это декларировалось еще нотой царского правительства 1916 года и подтверждалось советской нотой 1926 года. Пора было переходить от слов к делу, тем более что Норвегия, ободренная уступчивостью великого соседа в отношении Шпицбергена, надеялась повторить аналогичный вариант и на соседнем архипелаге. Чтобы подобного не произошло, было решено построить на Земле Франца-Иосифа научную станцию. В воспоминаниях рядовых полярников эти события государственного уровня получили свою оценку.
   «Из газетных сообщений я узнал, – писал позднее один из первых советских зимовщиков архипелага М.С. Муров, – что 5 марта 1929 года Совет Народных Комиссаров утвердил проект организации экспедиции на Землю Франца-Иосифа, где предполагалось строительство радиостанции, и что выполнение этой задачи возложено на Институт по изучению Севера, находящийся в Ленинграде» (1971, с. 16). Начался набор добровольцев, который проходил непросто. Одним из первых явился Эрнст Теодорович Кренкель, имевший к тому времени опыт двух зимовок на Новой Земле. Свое приобщение к новому архипелагу он дополнил такими деталями: «Экспедиция обещала быть очень интересной… Я немедленно написал письмо в Ленинград директору Института по изучению Севера Рудольфу Лазаревичу Самойловичу. Письмо Самойловичу не осталось без ответа. Я выехал в Ленинград и вместе с будущими товарищами по зимовке оказался на Съездовской линии Васильевского острова, где находился Институт по изучению Севера. К тому времени, когда нас пригласили в институт, туда прибыл и Отто Юльевич Шмидт. Первая встреча со Шмидтом произвела большое впечатление. В комнату вошел человек, облик которого был совершенно необычен. Огромная окладистая борода, волосы пышные, зачесанные назад. Прекрасная шевелюра. Запоминающиеся черты лица, особенно глаза – умные серые глаза, способные принимать десятки разных оттенков. Стоило Шмидту войти в комнату, как тотчас же возникало ощущение, что этот человек все знает, все понимает, все умеет.
   Шмидт разговаривал с нами на равных. Мы тоже держались вполне независимо, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что внутренне каждый из нас трепетал и робел. Вполне официально Шмидт сказал в этой беседе, что нам предстоит стать первой сменой самой северной в мире полярной станции, которую поставят на Земле Франца-Иосифа.
   И наконец, еще одно знакомство – знакомство с человеком, завершившим этот великолепный триумвират, которому предстояло возглавить экспедицию, – с Владимиром Юльевичем Визе. Если Рудольф Лазаревич Самойлович был практиком Арктики, то Визе был ее тонким теоретиком. Он написал много книг и статей об Арктике и поставил посередине Карского моря большой знак вопроса, отметив им место предполагаемого острова… С тех пор я считаю своими учителями весь этот великолепный триумвират – Отто Юльевича Шмидта, Рудольфа Лазаревича Самойловича и Владимира Юльевича Визе» (1973, с. 149–151).
   Самым старым полярником среди участников экспедиции на Землю Франца-Иосифа был, несомненно, Владимир Юльевич Визе, сделавший свой выбор в 1912 году, когда в качестве географа экспедиции Седова прошел с ней весь ее крестный путь, не пожалев о своем первоначальном выборе. Рудольф Лазаревич Самойлович вполне самостоятельно сделал свой арктический выбор еще в 1911 году в качестве участника неудачной экспедиции Држевецкого на Шпицберген на судне «Жак Картье». На следующий год он прошел великолепную арктическую стажировку под руководством самого В.А. Русанова на Шпицбергене, а это многого стоит.
   Не случайно будущий глава советских полярников останавливается на вкладе своих предшественников: «План экспедиции был разработан Институтом по изучению Севера под руководством Р.Л. Самойловича и В.Ю. Визе и утвержден созданной при Совете Народных Комиссаров Арктической комиссией… Руководителем научных работ и помощником начальника экспедиции были назначены Р.Л. Самойлович, директор Института по изучению Севера, и В.Ю. Визе. Первый большой знаток Шпицбергена и Новой Земли, заходил ненадолго на Землю Франца-Иосифа в предыдущем году. В.Ю. Визе знал Землю Франца-Иосифа еще по экспедиции лейтенанта Г. Седова 1912–1914 гг., когда “Св. Фока” зимовал в бухте Тихой на о. Гукера. Вопросы руководства экспедицией обычно обсуждались “тройкой” (Шмидт, Самойлович, Визе), а по вопросам курса плавания – вчетвером (те же и капитан)» (Там же, с. 33–34).
   Несомненно, Шмидт объективен в отношении своих предшественников на новом для него поле деятельности в высоких широтах. Определенно Самойлович и Визе в роли ближайших помощников на самом начальном и поэтому ответственном этапе не подвели Шмидта, во многом обеспечив его стремительный взлет на новом поприще уже в ближайшие годы.
   «Шло время, – продолжает Муров, – и состав нашей экспедиции постепенно увеличивался. Из Архангельска приехал Петр Яковлевич Илляшевич, зимовавший до этого на Новой Земле, а сейчас назначенный начальником нашей зимовки… Плохо обстояло дело с наймом рабочих для сборки этого дома на Земле Франца-Иосифа: желающих ехать не находилось.
   Наконец, появился четвертый зимовщик – Георгий Александрович Шашковский. Это был молодой геофизик, ростом не менее двух метров, с поэтической душой и скептическим складом ума. Он тоже уже зимовал в Арктике на Маточкином Шаре. На Земле Франца-Иосифа ему предстояло проводить метеорологические работы.
   В течение месяца мы четверо лихорадочно готовили экспедицию… Экспедиция приняла политический характер, и Совет Народных Комиссаров назначил начальником ее Отто Юльевича Шмидта… Шмидт появился в Институте по изучению Севера в сопровождении Визе. Шмидт был высок, несколько сутуловат, носил большую бороду. Одет в новую, явно не по росту, серую шинель. Еще запомнились кепка и ботинки с шерстяными гетрами.
   В течение трех часов длилось заседание в кабинете директора. Сообщение делал Шмидт. По мнению ученых, экспедиции предстояло преодолеть полосу льда шириной не менее 250 миль. Доступ к Земле Франца-Иосифа открыт не каждый год. Но пробиться к архипелагу должны во что бы то ни стало. В крайнем случае намечалось перебросить на собаках до ближайшего острова двух человек: радиста и механика, а также продовольствие, рацию, жилье, в котором они могли бы находиться, держать связь с Большой землей.
   Далее Шмидт рассказал, что для экспедиции зафрахтован ледокол (точнее, ледокольный пароход. – В.К.), капитаном которого назначен Владимир Иванович Воронин.
   Кроме того, Отто Юльевич настоял на приглашении на зимовку врача и повара.
   Во время заседания я мог ближе рассмотреть Отто Юльевича. Он произвел на меня огромное впечатление своей романтической внешностью. У него были тонкие черты лица, высокий лоб, длинные, зачесанные назад волосы и пышная черная борода» (Муров, 1971, с. 24–25). Отметим, что в воспоминаниях Мурова образ Шмидта целиком заслонил роль и участие в делах экспедиции других ее участников, что наблюдается во многих других печатных изданиях. Не случайно – в силу присущей будущему руководителю советских полярников особой харизмы.
   После приезда Шмидта в Архангельск обнаружился ряд неблагоприятных моментов. С трудом накануне отъезда из Ленинграда удалось найти на зимовку врача: им стал доктор Георгиевский. И очень кстати! В Архангельске Кренкель угодил в больницу с подозрением на аппендицит, но вскоре сбежал оттуда – к счастью, без последствий на будущее. По многочисленным сообщениям с моря, ледовая обстановка складывалась самая неблагоприятная. Льды буквально подпирали Кольское побережье, стало известно об айсбергах в Горле Белого моря, резко упала температура воды (этому Визе при прогнозировании придавал большое значение), пароход из Архангельска на Печору вместо обычных четырех суток из-за льда добирался почти две недели и т. д.
   Для Визе и Самойловича Архангельск был давно знакомым городом, мало изменившимся за советское время – не считая переименования улиц в честь деятелей времен Гражданской войны и революции. Бросались в глаза переделки многочисленных церквей под хозяйственные нужды, включая подворье Соловецкого монастыря. А в остальном – все те же дощатые тротуары на бывшем Троицком проспекте, переименованном в честь красного героя Гражданской войны Павлина Виноградова, замысловатая резьба наличников на домах старинной постройки, певучий поморский говор на набережной Двины, стойкий запах пека и вара на Смольном Буяне вперемежку с ароматом соленой трески на городском рынке и в порту да множество пароходов и шхун на просторе раскинувшейся Двины. Среди них глаз моряка легко выделял знакомые силуэты ледокольных судов, а то и самих ледоколов. Порой помощники Шмидта превращались в его гидов, демонстрируя места, связанные с деятельностью Русанова или Седова, сами припоминая, где и когда на Двине стояло то или иное экспедиционное судно. Эта информация усваивалась Шмидтом буквально с лету, помогая принимать удачные решения в новой для него обстановке.
   На протяжении столетий Архангельск был не просто колыбелью русского полярного мореплавания, но и неофициальной столицей Поморья, где каждый житель изначально был связан повседневной жизнью с морем. Архангелогородцы продолжали пополнять экипажи судов Карской экспедиции, каждым летом уходивших на Обь и Енисей, а также кадры зимовщиков полярных станций, находившихся в ту пору в ведении УБЕКО-Север, бывшей Гидрографической службы. Даже названия судов у причалов или на Двинском плесе утверждали арктические устремления первого российского порта: «Малыгин», «Сибиряков», «Русанов» и другие, с которыми Шмидту предстояло в ближайшие годы иметь самое непосредственное дело.
   По условиям того сурового времени (начало коллективизации!) «заготовка продовольствия и снаряжения велась, главным образом, в Ленинграде, отчасти – в Москве… Необходимо отметить, что все руководители местных органов, в особенности секретарь Краевого комитета партии С.А. Бергавинов (запомним это имя на будущее, поскольку спустя пять лет этому человеку предстояло стать ближайшим помощником Шмидта в качестве представителя партии. – В.К.), отнеслись к экспедиции с исключительным вниманием и заботой» (1960, с. 34).
   Для экспедиции был выделен ледокольный пароход «Седов», с капитаном Владимиром Ивановичем Ворониным (1890–1952), родившимся в Сумском Посаде на Поморском берегу Белого моря. Коренной помор, пять его братьев также стали капитанами. Морскую службу начал зуйком (юнгой на рыболовецких промыслах на Мурмане) с восьми лет, а с 10 лет – продолжил юнгой на паруснике. К 1916 году с дипломом штурмана дальнего плавания служил на пароходе «Федор Чижов», вплоть до гибели судна при нападании немецкой подводной лодки. Воронин сумел спасти всех пассажиров, сам, однако, получив тяжелое ранение. С установлением советской власти участвовал в Карских экспедициях и зверобойном промысле на Белом море, где познакомился с авиаторами и, в частности, с летчиком Бабушкиным, совершавшим с 1926 году. первые посадки на лед. В том же году стал капитаном «Седова», на котором получил большой опыт ледового плавания, включая поход на Землю Франца-Иосифа летом 1928 года в поисках пропавших без вести членов экипажа «Италии». Сам Шмидт вскоре пришел к выводу: «Воронин – лучший ледовый капитан. Он обладает исключительным самообладанием, не только великолепно ведет судно, но интуитивно чувствует как его надо вести (может быть, это чутье выработано целыми поколениями его предков-поморов). И что очень важно, В.И. Воронин отличается редким для капитана пониманием целей и значения наших научных исследований. Он сам помогал нам в научной работе, своей рукой вычертил карту с указанием ледовых условий района, в котором мы находились. Он готов идти на многое, даже на риск, ради успеха научных исследований. В этом смысле это исключительный капитан исследовательского судна» (1960, с. 83).
   «Седов» имел водоизмещение около 3000 тонн, мощность машин 2300 л. с., экипаж 35 человек. Численность персонала будущей полярной станции – 7 человек, экспедиционный состав (включая руководство) – еще 6 человек и несколько представителей прессы (включая кинооператора). 11 июля, закончив ремонт, на «Седове» приступили к погрузке угля, экспедиционного снаряжения и стройматериалов для будущей станции. В ночь на 21 июня судно покинуло Архангельск.
   Оценивая перспективы предстоящего похода, Шмидт, разумеется, должен был целиком полагаться на своих более опытных помощников, не имея пока собственного ледового опыта.
   22-го «Седов» был уже в Горле Белого моря, а посреди Баренцева моря на 75°40′ с. ш. были встречены первые айсберги и к вечеру того же дня на 77°30′. достигли кромки льда – для Шмидта начиналась настоящая Арктика.