Страница:
— Что, Сарториус чего-то испортил?
— Нет, Сережа тут ни при чем. Он, судя по всему, тоже сильно лопухнулся во всей этой истории. Конечно, если б он имел все, что нужно, то давно бы перекодировал все и вся на свой вкус. Но, во-первых, ему не удалось этой весной взять под контроль Таню, то бишь нынешнюю Вику, а во-вторых, он не знал того же, что и я.
— Чего именно?
— Пока не будем об этом. Сейчас ты еще слишком слабенький и ничем помочь не сможешь. Занимайся спортом, укрепляй здоровье и разбирайся в своей «добыче». Я, к сожалению, не имел времени в это втягиваться, да и не ощущал особой необходимости. Но поскольку Родиону, возможно, помогли повеситься, что-то интересное в этом чемодане было. «Служба быта» взяла на контроль твоего знакомца Федота. Он владелец небольшой рекламной газетки, которая давно бы должна была прогореть, но никак не прогорает, хотя выходит от случая к случаю и ее творческий коллектив успел окрестить издание «ежеслучайником». Но его проблемы тебя тоже пока не должны беспокоить. Твое дело — изучать содержимое чемодана. Все, что понадобится — допустим, сделать отпечатки с пластинок или пленок, получить дополнительную информацию о каких-либо делах давно минувших дней, найти и расспросить отдельных граждан, если таковые еще живы, или хотя бы тех, кто их знал, — обеспечим…
… От воспоминаний меня оторвал голос пилота, вошедшего к своим слегка подмерзшим пассажирам:
— Господа-товарищи, наш ероплан совершил очень мягкую посадку на аэродром Нижнелыжье. Жертв и разрушений нет. Как я понял, вас тут ожидают. «Ми-8» вон стоит. Сейчас откроем аппарель, можете начинать разгрузку. У вас, по-моему, полторы тонны всего? Верно?
— Да, — ответил я.
— Тогда побыстрее, если можно. Не люблю на таких аэродромах засиживаться. Заметет — и кукуй. А если еще и технику заморозят, которой снег убирают, — до весны просидеть можно. Да и вообще тут место жутко паршивое. Приборы врут здорово, оборудование у диспетчера старое и хреновое. Здесь низина, а кругом сопки. Впаяться в них можно — только так. Опять же несколько зон рядом и зеки сидят будь-будь. Варнаки, в натуре, как деды говорят. Пару лет назад военный борт, «ан-12», чуть не угнали. Он тут на вынужденную сел, а к нему из тайги — банда с автоматами. Пилотов — мордами в мох, руки-ноги повязали. Хорошо еще, что какая-то ментовская спецгруппа здесь, на аэродроме, случайно оказалась. Целый бой, говорят, был. Четырех бандюг положили, одного взяли. Спецназ, как мне рассказывали, тоже трех убитыми потерял и раненые были.
Отчего-то я вспомнил одну старую, брежневских времен песню. Там такие слова были: «Легенды расскажут, какими мы были…» Нет, не снилось мне все, был и перелет, и аварийная ситуация на борту, и вынужденная посадка. И перестрелка была, которая вошла в местный фольклор. Конечно, в значительно искаженном виде, но с приемлемой степенью достоверности.
— Спасибо, что рассказал, — поблагодарил я пилота. — Нам тоже, наверно, ухо востро придется держать.
— Это уж ваши проблемы. А вообще, какой козел вас в январе сюда пригнал, господа геофизики? Полевой сезон-то еще в сентябре закончился… Добрые люди давно по камералкам сидят, карты чертят, а вы среди зимы забуриваться собрались? У нас, между прочим, пока еще и морозов нормальных не было. Но если саданет — запросто можете все поотморозить.
— Работа такая, — сказал я. Конечно, информировать этого хорошего парня о том, что послал нас не «какой-то козел», а сам товарищ Чудо-юдо, было излишне.
ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ
ЗАИМКА ЛИСОВЫХ
— Нет, Сережа тут ни при чем. Он, судя по всему, тоже сильно лопухнулся во всей этой истории. Конечно, если б он имел все, что нужно, то давно бы перекодировал все и вся на свой вкус. Но, во-первых, ему не удалось этой весной взять под контроль Таню, то бишь нынешнюю Вику, а во-вторых, он не знал того же, что и я.
— Чего именно?
— Пока не будем об этом. Сейчас ты еще слишком слабенький и ничем помочь не сможешь. Занимайся спортом, укрепляй здоровье и разбирайся в своей «добыче». Я, к сожалению, не имел времени в это втягиваться, да и не ощущал особой необходимости. Но поскольку Родиону, возможно, помогли повеситься, что-то интересное в этом чемодане было. «Служба быта» взяла на контроль твоего знакомца Федота. Он владелец небольшой рекламной газетки, которая давно бы должна была прогореть, но никак не прогорает, хотя выходит от случая к случаю и ее творческий коллектив успел окрестить издание «ежеслучайником». Но его проблемы тебя тоже пока не должны беспокоить. Твое дело — изучать содержимое чемодана. Все, что понадобится — допустим, сделать отпечатки с пластинок или пленок, получить дополнительную информацию о каких-либо делах давно минувших дней, найти и расспросить отдельных граждан, если таковые еще живы, или хотя бы тех, кто их знал, — обеспечим…
… От воспоминаний меня оторвал голос пилота, вошедшего к своим слегка подмерзшим пассажирам:
— Господа-товарищи, наш ероплан совершил очень мягкую посадку на аэродром Нижнелыжье. Жертв и разрушений нет. Как я понял, вас тут ожидают. «Ми-8» вон стоит. Сейчас откроем аппарель, можете начинать разгрузку. У вас, по-моему, полторы тонны всего? Верно?
— Да, — ответил я.
— Тогда побыстрее, если можно. Не люблю на таких аэродромах засиживаться. Заметет — и кукуй. А если еще и технику заморозят, которой снег убирают, — до весны просидеть можно. Да и вообще тут место жутко паршивое. Приборы врут здорово, оборудование у диспетчера старое и хреновое. Здесь низина, а кругом сопки. Впаяться в них можно — только так. Опять же несколько зон рядом и зеки сидят будь-будь. Варнаки, в натуре, как деды говорят. Пару лет назад военный борт, «ан-12», чуть не угнали. Он тут на вынужденную сел, а к нему из тайги — банда с автоматами. Пилотов — мордами в мох, руки-ноги повязали. Хорошо еще, что какая-то ментовская спецгруппа здесь, на аэродроме, случайно оказалась. Целый бой, говорят, был. Четырех бандюг положили, одного взяли. Спецназ, как мне рассказывали, тоже трех убитыми потерял и раненые были.
Отчего-то я вспомнил одну старую, брежневских времен песню. Там такие слова были: «Легенды расскажут, какими мы были…» Нет, не снилось мне все, был и перелет, и аварийная ситуация на борту, и вынужденная посадка. И перестрелка была, которая вошла в местный фольклор. Конечно, в значительно искаженном виде, но с приемлемой степенью достоверности.
— Спасибо, что рассказал, — поблагодарил я пилота. — Нам тоже, наверно, ухо востро придется держать.
— Это уж ваши проблемы. А вообще, какой козел вас в январе сюда пригнал, господа геофизики? Полевой сезон-то еще в сентябре закончился… Добрые люди давно по камералкам сидят, карты чертят, а вы среди зимы забуриваться собрались? У нас, между прочим, пока еще и морозов нормальных не было. Но если саданет — запросто можете все поотморозить.
— Работа такая, — сказал я. Конечно, информировать этого хорошего парня о том, что послал нас не «какой-то козел», а сам товарищ Чудо-юдо, было излишне.
ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ
Со мной в Нижнелыжье прилетели пятеро. Двоих я уже неплохо знал — Валета и Ваню, суперсолдат, прошедших обработку препаратом «Зомби-8». Они со мной и покойным Васей ездили на аудиенцию к Ахмад-хану. Двое других, которых я в первый раз увидел лишь перед посадкой в самолет, были намного старше, но, несмотря на это, представились только по именам — Борис и Глеб. Подозрительное сходство имен с первыми русскими святыми как-то само собой наводило на мысль, что имена эти условные, а настоящие мне знать не положено. Чудо-юдо не комментировал, что это за мужики и какое отношение имеют к нашей конторе. Во всяком случае, судя по всему, они никаким инъекциям не подвергались. Физиономист из меня так себе, но по совокупности впечатлений кое-какое общее мнение составилось. Под мое формальное руководство были направлены очень серьезные ребята с инженерными дипломами и кандидатскими, а то и докторскими степенями, многие годы трудившиеся в разных районах земного шара, дабы закрытая отечественная наука хорошо знала о том, что новенького в загашнике у мирового империализма. Правда, у меня — да и у Чуда-юда, вероятно, тоже — были очень серьезные сомнения насчет того, что их знания смогут пригодиться в данном конкретном случае. Скорее мог пригодиться их опыт, умение анализировать и обобщать факты, собирать из кусочков нечто целое. Вместе с тем этим ребятам можно было доверить и то, что стреляет. Не промахнулись бы. Что-то подсказывало мне: господа «святые», похоже, состоят на действительной службе и прикомандированы из официальных инстанций.
Пятый, которого я тоже не знал до самой посадки в самолет, был вообще загадочным типом. Он также назвался только по имени — Богданом, но вполне мог оказаться и Селифаном, и Салливэном даже. Ощущалось, что Богдан крепко сам себя зажал, не очень уверен в своей безопасности и чего-то боится. У меня почему-то сложилось впечатление, будто он совсем недавно приехал из-за границы, причем прожил там не пару недель, а подольше. И хотя явно не был иностранцем, порядочно отвык от России. Что именно возложил на Богдана Чудо-юдо, я пока не знал. И, естественно, понятия не имел, каким боком Богдан прилегает к нашей конторе. То, что он не сотрудник СБ ЦТМО, было однозначно. Но и ко всяким солидным ведомствам он вряд ли имел какое-то отношение. Если только к МВД, да и то в качестве зека. Были какие-то черты в его лице, заставлявшие подозревать, что он имеет криминальное прошлое.
Так или иначе, но слабаков среди нас не было, и мы быстро перегрузили все наши полторы тонны пожитков в «Ми-8». Затем залезли в него сами, и потертая воздушная телега, на которой, возможно, здешний «Мимино» коров и поросят доставлял, поднялась в воздух. Предстояло преодолеть без малого триста километров и провести в воздухе полтора часа.
Я вновь принялся вспоминать, как это вдруг сделался начальником геофизического отряда какой-то экспедиции или партии.
Итак, Чудо-юдо приказал мне заниматься спортом и развлекаться чтением документов из чемодана-вьюка.
Для начала я решил бегло просмотреть и рассортировать то, что находилось в чемодане. На первом этапе разделил все на две основные группы: «писанина» и «картинки». Конечно, это было нешибко по-научному, но зато лично для меня очень понятно. К «писанине» я отнес все, что надо было читать, а к «картинкам» — все, что нужно было разглядывать. Короче, я отложил в первую группу всякие папки, тетради, гроссбухи, полевые дневники, записные книжки и отдельные листочки, а во вторую — металлическую коробку с кинопленкой, еще одну такую же с негативами на фотопленке, небольшой альбом в картонной обложке с карандашными рисунками, четыре пакета из черной бумаги с проявленными фотоотпечатками, картонную коробку со стеклянными фотопластинками-негативами. Туда же я отнес увесистую папку с картами, кроками, выкопировками и чертежами.
Однако чуть позже выяснилось, что среди некоторых бумаг, отнесенных к «писанине», содержатся и рисунки, и фотографии, и кусочки карт, и кальки, снятые с карт. Одни валялись просто так, между страницами, другие были вклеены в тетради и полевые дневники, третьи — вложены в конверты и подшиты в папки. Причем некоторые конверты были заклеены и, судя по всему, с тех пор не вскрывались. Поэтому я соорудил еще и третью группу материалов под условным названием «писанина с картинками».
Начал я с кинопленки. Насчет того, что она широкая, Родион ляпнул зря. Пленка была самая обычная, тридцатидвухмиллиметровая. Кроме того, пришлось немало помучиться, прежде чем я нашел «покадровое описание», о котором упоминал ныне покойный Родя. Оно, как выяснилось, находилось в самодельной тетрадке, сшитой суровой ниткой из шести листов самой дрянной писчей бумаги. Нашлась она, как ни странно, не в коробке с кинопленкой, где ей вполне хватило бы места, а в каком-то толстом гроссбухе, точнее, в нивелирном журнале с пикетной ведомостью какой-то трассы, записями всяких там числовых отметок и привязок, эскизными профилями участков, вычерченных на небольших листах ватмана и миллиметровки. Еще более удивительно, что тетрадка не просто лежала между страницами, а была вложена в коричневый конверт из крафт-бумаги, пришитый с внутренней стороны к толстой картонной обложке журнала-гроссбуха. Стало быть, не случайно сюда попала.
На первом листе эрзац-тетрадки действительно было начертано: «Покадровое описание кинопленки, отснятой Т.В.Кулеминым 23 июля — 18 августа 1936 года». Должно быть, эту надпись сделали уже не в тайге, а при камеральной обработке материалов экспедиции. Уж больно ровненькой и чистенькой она была. К тому же все рабочие записи в полевых условиях делали химическими карандашами, а тут явно прошлись перьевой ручкой с нажимчиками и волосяными линиями, обмакнув ее в фиолетовые анилиновые чернила. А это означало, что до того, как опечатать, содержимое кто-то просматривал. Соответственно, где-то в другом месте, например, в делах бывшего НКВД СССР, мог сохраниться какой-то доклад или рапорт насчет того, откуда взялись эти материалы.
Товарищу, который проглядывал тетрадку и написал на ней заголовок, не позавидуешь. Прочесть то, что накорябал химическим карандашом сержант госбезопасности Кулемин Т. В. на хрупкой и шероховатой желтой бумаге, было нелегко. Сам Кулемин тоже особо не потрудился над тем, чтобы как следует описать то, что снял. Наверно, считал, что пленка сама за себя скажет. Поэтому он попросту разделил все листы на три графы — и записал очень размашистым почерком всего по нескольку слов в каждой позиции.
N п/п дата Что снято 11 июля Проводник Лисов Парамон Лукич показывает след у пикета 346 (12.45
—12.50).
12 июля то же, у кривой сосны (15.10 — 15.14) 13 июля передвижение группы по котловине на сопке (10.56 — 11.04) И так далее. 90 процентов записей ровным счетом ничего не говорили. Мне лично показалось, что сержант Кулемин и не должен был писать по-другому. Очень может быть, что у него такой приказ был — не записывать много. Предполагалось, что он сам, устно прокомментирует кадры для руководства. А это самое «покадровое описание» Кулемин вел просто для того, чтоб не забыть, когда, где и что снимал.
Всего в «описании» было 44 позиции. Самая последняя была датирована 18 августа 1936 года и сопровождалась припиской: «Съемки прекращены ввиду исчерпания пленки». Концы нитки, которой скреплялись листы, составлявшие тетрадку, были протянуты через дырку в последнем листке и с двух сторон опечатаны сургучом. Имелась заверительная надпись: «В настоящей тетради пронумеровано и прошнуровано 12 (двенадцать) листов с номерами с 1 по 12, литерных номеров нет. Исполнитель — сержант госбезопасности Т.В. Кулемин».
Проще всего было сразу зарядить пленку в проектор и посмотреть, что там такого интересного. Тем более в ЦТМО имелся специальный зальчик для просмотра всякого рода закрытых для широкого доступа кино— и видеосъемок, как научно-информационного, так и оперативного характера. Однако, прежде чем любоваться немыми черно-белыми картинками, хотелось немного разобраться в том, что на них изображено. Все-таки 10 процентов информации в записях сержанта ГБ Кулемина могли пролить кое-какой свет на содержание фильма.
Эти 10 процентов полезной информации содержались в самых последних, августовских записях. Таковых было всего четыре: 39, 40, 42 и 44.
39-я запись от 11 августа гласила.
«Облако в форме прямого огурца. Подъем над котловиной. Передвижения (6.45
— 7.05)».
То, что чекист-кинооператор потратил двадцать минут на съемки «облака в форме прямого огурца», говорило о том, что это было что-то необычное. До этого Кулемин включал камеру самое большее на восемь минут, чтобы заснять «передвижение группы по котловине на сопке» (3-я запись), а в большинстве случаев снимал по одной-две, реже по четыре-пять минут.
40-я запись, датированная 12 августа, была менее занятная и менее понятная:
«Расхождение облаков на четыре азимута (7.20 — 7.22)».
Специалист-метеоролог, может быть, и сумеет назвать атмосферные ситуации, при которых облака будут расходиться на четыре азимута, но мне ничего похожего наблюдать не приходилось.
41-я запись, сделанная на следующий день, была совсем лаконичной, а потому особого интереса не вызывала:
«То же (7.20— 7.22)».
Единственное, что показалось мне любопытным, так это то, что Кулемин снимал это самое «расхождение облаков» два дня подряд, причем время съемки совпадало с точностью до минуты.
А вот следующая, 42-я запись ухватила меня за душу, как крокодил за ногу:
«Огурец и трубообразная молния (0.42 — 0.50)».
Едва я прочел про эту «трубообразную молнию», как сразу ожила память Майкла Атвуда, увиделся как наяву полый луч-заборник ГВЭПа. А «огурец» — это слово у Кулемина было написано без кавычек — явно ассоциировался с «облаком в форме огурца», о котором говорилось в 39-й записи.
В предпоследней записи не содержалось чего-либо экстраординарного:
«Передвижение группы по склону сопки» (13.27— 13.30).
Но зато последняя, 44-я запись опять взволновала:
«Аппарат после падения. Летчики (12.56 — 13.10)».
Тут уж мое терпение иссякло, и я позвал Чудо-юдо в кинозал. Киномеханика не потребовалось, потому что Сергей Сергеевич после моего краткого доклада о прочитанном в тетрадке сержанта Кулемина решил сам заряжать и прокатывать пленку…
То, что мы увидели на этой прекрасно сохранившейся пленке, превзошло все ожидания. Бесспорно, именно оно, увиденное, и послужило решающей причиной моего превращения в «геофизика». И вот теперь, шестьдесят лет спустя, зафрахтованный Чудом-юдом вертолет приближался к тем местам, где сержант Кулемин снимал свои потрясающие кадры.
Пятый, которого я тоже не знал до самой посадки в самолет, был вообще загадочным типом. Он также назвался только по имени — Богданом, но вполне мог оказаться и Селифаном, и Салливэном даже. Ощущалось, что Богдан крепко сам себя зажал, не очень уверен в своей безопасности и чего-то боится. У меня почему-то сложилось впечатление, будто он совсем недавно приехал из-за границы, причем прожил там не пару недель, а подольше. И хотя явно не был иностранцем, порядочно отвык от России. Что именно возложил на Богдана Чудо-юдо, я пока не знал. И, естественно, понятия не имел, каким боком Богдан прилегает к нашей конторе. То, что он не сотрудник СБ ЦТМО, было однозначно. Но и ко всяким солидным ведомствам он вряд ли имел какое-то отношение. Если только к МВД, да и то в качестве зека. Были какие-то черты в его лице, заставлявшие подозревать, что он имеет криминальное прошлое.
Так или иначе, но слабаков среди нас не было, и мы быстро перегрузили все наши полторы тонны пожитков в «Ми-8». Затем залезли в него сами, и потертая воздушная телега, на которой, возможно, здешний «Мимино» коров и поросят доставлял, поднялась в воздух. Предстояло преодолеть без малого триста километров и провести в воздухе полтора часа.
Я вновь принялся вспоминать, как это вдруг сделался начальником геофизического отряда какой-то экспедиции или партии.
Итак, Чудо-юдо приказал мне заниматься спортом и развлекаться чтением документов из чемодана-вьюка.
Для начала я решил бегло просмотреть и рассортировать то, что находилось в чемодане. На первом этапе разделил все на две основные группы: «писанина» и «картинки». Конечно, это было нешибко по-научному, но зато лично для меня очень понятно. К «писанине» я отнес все, что надо было читать, а к «картинкам» — все, что нужно было разглядывать. Короче, я отложил в первую группу всякие папки, тетради, гроссбухи, полевые дневники, записные книжки и отдельные листочки, а во вторую — металлическую коробку с кинопленкой, еще одну такую же с негативами на фотопленке, небольшой альбом в картонной обложке с карандашными рисунками, четыре пакета из черной бумаги с проявленными фотоотпечатками, картонную коробку со стеклянными фотопластинками-негативами. Туда же я отнес увесистую папку с картами, кроками, выкопировками и чертежами.
Однако чуть позже выяснилось, что среди некоторых бумаг, отнесенных к «писанине», содержатся и рисунки, и фотографии, и кусочки карт, и кальки, снятые с карт. Одни валялись просто так, между страницами, другие были вклеены в тетради и полевые дневники, третьи — вложены в конверты и подшиты в папки. Причем некоторые конверты были заклеены и, судя по всему, с тех пор не вскрывались. Поэтому я соорудил еще и третью группу материалов под условным названием «писанина с картинками».
Начал я с кинопленки. Насчет того, что она широкая, Родион ляпнул зря. Пленка была самая обычная, тридцатидвухмиллиметровая. Кроме того, пришлось немало помучиться, прежде чем я нашел «покадровое описание», о котором упоминал ныне покойный Родя. Оно, как выяснилось, находилось в самодельной тетрадке, сшитой суровой ниткой из шести листов самой дрянной писчей бумаги. Нашлась она, как ни странно, не в коробке с кинопленкой, где ей вполне хватило бы места, а в каком-то толстом гроссбухе, точнее, в нивелирном журнале с пикетной ведомостью какой-то трассы, записями всяких там числовых отметок и привязок, эскизными профилями участков, вычерченных на небольших листах ватмана и миллиметровки. Еще более удивительно, что тетрадка не просто лежала между страницами, а была вложена в коричневый конверт из крафт-бумаги, пришитый с внутренней стороны к толстой картонной обложке журнала-гроссбуха. Стало быть, не случайно сюда попала.
На первом листе эрзац-тетрадки действительно было начертано: «Покадровое описание кинопленки, отснятой Т.В.Кулеминым 23 июля — 18 августа 1936 года». Должно быть, эту надпись сделали уже не в тайге, а при камеральной обработке материалов экспедиции. Уж больно ровненькой и чистенькой она была. К тому же все рабочие записи в полевых условиях делали химическими карандашами, а тут явно прошлись перьевой ручкой с нажимчиками и волосяными линиями, обмакнув ее в фиолетовые анилиновые чернила. А это означало, что до того, как опечатать, содержимое кто-то просматривал. Соответственно, где-то в другом месте, например, в делах бывшего НКВД СССР, мог сохраниться какой-то доклад или рапорт насчет того, откуда взялись эти материалы.
Товарищу, который проглядывал тетрадку и написал на ней заголовок, не позавидуешь. Прочесть то, что накорябал химическим карандашом сержант госбезопасности Кулемин Т. В. на хрупкой и шероховатой желтой бумаге, было нелегко. Сам Кулемин тоже особо не потрудился над тем, чтобы как следует описать то, что снял. Наверно, считал, что пленка сама за себя скажет. Поэтому он попросту разделил все листы на три графы — и записал очень размашистым почерком всего по нескольку слов в каждой позиции.
N п/п дата Что снято 11 июля Проводник Лисов Парамон Лукич показывает след у пикета 346 (12.45
—12.50).
12 июля то же, у кривой сосны (15.10 — 15.14) 13 июля передвижение группы по котловине на сопке (10.56 — 11.04) И так далее. 90 процентов записей ровным счетом ничего не говорили. Мне лично показалось, что сержант Кулемин и не должен был писать по-другому. Очень может быть, что у него такой приказ был — не записывать много. Предполагалось, что он сам, устно прокомментирует кадры для руководства. А это самое «покадровое описание» Кулемин вел просто для того, чтоб не забыть, когда, где и что снимал.
Всего в «описании» было 44 позиции. Самая последняя была датирована 18 августа 1936 года и сопровождалась припиской: «Съемки прекращены ввиду исчерпания пленки». Концы нитки, которой скреплялись листы, составлявшие тетрадку, были протянуты через дырку в последнем листке и с двух сторон опечатаны сургучом. Имелась заверительная надпись: «В настоящей тетради пронумеровано и прошнуровано 12 (двенадцать) листов с номерами с 1 по 12, литерных номеров нет. Исполнитель — сержант госбезопасности Т.В. Кулемин».
Проще всего было сразу зарядить пленку в проектор и посмотреть, что там такого интересного. Тем более в ЦТМО имелся специальный зальчик для просмотра всякого рода закрытых для широкого доступа кино— и видеосъемок, как научно-информационного, так и оперативного характера. Однако, прежде чем любоваться немыми черно-белыми картинками, хотелось немного разобраться в том, что на них изображено. Все-таки 10 процентов информации в записях сержанта ГБ Кулемина могли пролить кое-какой свет на содержание фильма.
Эти 10 процентов полезной информации содержались в самых последних, августовских записях. Таковых было всего четыре: 39, 40, 42 и 44.
39-я запись от 11 августа гласила.
«Облако в форме прямого огурца. Подъем над котловиной. Передвижения (6.45
— 7.05)».
То, что чекист-кинооператор потратил двадцать минут на съемки «облака в форме прямого огурца», говорило о том, что это было что-то необычное. До этого Кулемин включал камеру самое большее на восемь минут, чтобы заснять «передвижение группы по котловине на сопке» (3-я запись), а в большинстве случаев снимал по одной-две, реже по четыре-пять минут.
40-я запись, датированная 12 августа, была менее занятная и менее понятная:
«Расхождение облаков на четыре азимута (7.20 — 7.22)».
Специалист-метеоролог, может быть, и сумеет назвать атмосферные ситуации, при которых облака будут расходиться на четыре азимута, но мне ничего похожего наблюдать не приходилось.
41-я запись, сделанная на следующий день, была совсем лаконичной, а потому особого интереса не вызывала:
«То же (7.20— 7.22)».
Единственное, что показалось мне любопытным, так это то, что Кулемин снимал это самое «расхождение облаков» два дня подряд, причем время съемки совпадало с точностью до минуты.
А вот следующая, 42-я запись ухватила меня за душу, как крокодил за ногу:
«Огурец и трубообразная молния (0.42 — 0.50)».
Едва я прочел про эту «трубообразную молнию», как сразу ожила память Майкла Атвуда, увиделся как наяву полый луч-заборник ГВЭПа. А «огурец» — это слово у Кулемина было написано без кавычек — явно ассоциировался с «облаком в форме огурца», о котором говорилось в 39-й записи.
В предпоследней записи не содержалось чего-либо экстраординарного:
«Передвижение группы по склону сопки» (13.27— 13.30).
Но зато последняя, 44-я запись опять взволновала:
«Аппарат после падения. Летчики (12.56 — 13.10)».
Тут уж мое терпение иссякло, и я позвал Чудо-юдо в кинозал. Киномеханика не потребовалось, потому что Сергей Сергеевич после моего краткого доклада о прочитанном в тетрадке сержанта Кулемина решил сам заряжать и прокатывать пленку…
То, что мы увидели на этой прекрасно сохранившейся пленке, превзошло все ожидания. Бесспорно, именно оно, увиденное, и послужило решающей причиной моего превращения в «геофизика». И вот теперь, шестьдесят лет спустя, зафрахтованный Чудом-юдом вертолет приближался к тем местам, где сержант Кулемин снимал свои потрясающие кадры.
ЗАИМКА ЛИСОВЫХ
Пока летели, за борт я почти не глядел. Все размышлял. Возможно, со стороны казалось, будто я задремал. Впрочем, все остальные тоже не то думали, не то дремали. Валет и Ваня, конечно, дремали, а не думали, потому что думать по-настоящему не умели. Точнее, у них отняли эту способность. Нет, получив приказ, они в два счета перемножили бы в уме пятизначные числа, с точностью до миллиметра определили бы расстояние до цели, дали бы справку о высоте и курсе полета вертолета, лишь поглядев на солнце и землю в иллюминатор. Ну, не сразу, может быть, а уточнив время и бросив взгляд на карту. Но намного быстрее любого штурмана. Однако сомневаться, рассуждать о сущности бытия или мучиться неопределенностью они не могли. Роботам, даже на биологической основе, это не положено.
Насчет остальных — не знаю. «Святые», то есть Борис и Глеб, а также Богдан были людьми молчаливыми, но думать им не запрещалось. Покамест я еще не научился читать мысли так, как Чудо-юдо и Сарториус, а потому не мог знать, чем заняты их мозги. Да я и не старался особо. Чудо-юдо сам отбирал эту команду, и можно было надеяться, что он-то, с его опытом, не направил со мной кретинов или вредителей.
Так или иначе, но в течение всего полета никто не проронил ни слова. Первым, кто за эти полтора часа нарушил обет молчания, был бортмеханик вертолета, объявивший:
— Прибыли! Заимка Лисова прямо по курсу. Идем на посадку. Лед вроде крепкий, но если что — варежку не разевайте.
Только тут я глянул в иллюминатор. Н-да! Заехали, однако, как выражаются некоторые народы Севера.
Вертолет шел над узкой, километра полтора в ширину, долиной заснеженной
реки, стиснутой с обеих сторон лесистыми горами. Склоны внешне не выгляделиочень крутыми, но некоторые вершинки явно заваливали за километр высоты. Лес стоял по склонам сплошняком, густо присыпанный снегом, ярус за ярусом. Ни дорожки, ни просеки, ни даже тропинки или лыжни с высоты двести метров не просматривалось. Разве что река шириной в шестирядное шоссе, закованная в лед и укутанная в снег, смотрелась как дорога. Только уж больно извилистая. Так испетлялась между горками, что только держись.
— Не, заимку отсюда не увидишь! — сказал бортмеханик. — В блистер еще можно… Да чо смотреть, сейчас сядем.
Посадили они нас нормально, устроив вокруг вертолета настоящую метель с поземкой из снежной пыли.
— Ты извини, командир, — сказал пилот, — тут еще с полверсты надо своим ходом вниз по речке. Были б вы без груза, может, и довез бы. Но там, видишь ли, дальше перекат идет, река сужается. Опять же лед всегда тоньше. Есть шанс продавить. Там если выгружаться, то только на зависании, да и то есть шанс пихту побрить. Ничего?
— Ерунда, — сказал я, — полверсты дойдем, не проблема. У нас техника есть
— два «Бурана» с санями. Открывай створки!
Минут через пятнадцать мы разгрузили вертолет, выкатив из него лобастые снегоходы и пару саней с увязанной в брезент кладью. Пилот и механик поручкались с нами на прощание.
— Спасибо, — поблагодарил я, — нормально довезли.
— Это вашей конторе спасибо, — сказал пилот. — На вашем рейсе мы три зарплаты сделали. Небось по газу работаете? От Вяхирева? И деньги нормально платят? — Не совсем, — уклончиво ответил за меня Глеб.
— Понятно, — ухмыльнулся пилот, — я не любопытный. Но вообще-то зимой они вас зря послали. Здесь и летом можно заблудиться средь бела дня. А зимой, говорят, вообще… Одно хорошо, хоть мошка не ест. А так — тут всегда, и зимой и летом, хрен знает что творится. Иногда летишь нормально, а иногда все приборы врут. В прошлом году я весной едва в сопку не въехал. Три раза на одно и то же место выходил, хотя видимость была не самая хреновая. Один раз метров на сто в воздухе провалился. Проклятая зона! Ну, Лисов вам еще и о наземной обстановке расскажет…
— Семеныч, — позвал бортмеханик, — завязывай треп! Темнеть уже начинает! Байки надо дома, под бутылку рассказывать.
— Ладно, бывайте! — Пилот еще раз тряхнул мне руку и полез В свой аппарат. Мы отошли подальше, чтоб нас совсем не сдуло и не зацепило хвостовым винтом. «Ми-8» засвистел турбинами, завертел лопастями, задрал хвост и наискось потянулся вперед и вверх. Нас обдало ветерком и снежком, даже мелкими колючими льдинками, сорванными с наста.
Вертолет набрал высоту, накренился вправо и, весело тарахтя, удалился куда-то за сопки. Было странное впечатление, будто машина, как и ее пилот, тоже довольна тем, что ей не придется ночевать в этом нехорошем месте.
— Ну что, будем заводить? — спросил Глеб. — Сани уже прицеплены.
— Заводи, — разрешил я, хотя, по-моему, уже в этот момент знал, что так просто «Бураны» не заведутся…
Не думаю, чтоб подсказка пришла от РНС. Скорее всего интуиция сработала. Потому что тут, в этом чертовом месте, такие случаи уже бывали.
Например, 10 июля 1936 года внезапно заглохли моторы сразу двух лодок, на которых группа «Пихта» добиралась к заимке Лисова. Правда, не совсем на этом месте, несколько ниже по течению. Потому что тогда вертолетов, пригодных для переброски сразу 11 человек (именно столько народа было в «Пихте»), в наличии не имелось, и на заимку можно было попасть лишь долгим кружным путем по рекам. Сперва от Нижнелыжья, вниз по Лыже, до ее впадения в более крупную реку Улунай (сутки), потом вниз по Улунаю до впадения в него какой-то Алемги (трое суток), дальше уже вверх по Алемге до устья Малой Парехи (еще столько же), затем опять-таки вверх, по Малой Парехе до Порченой (двое суток) и, наконец, вверх по этой самой Порченой еще полсуток. Зимой этапы этого большого пути имели немного иную протяженность по времени, поскольку добирались на санях и направление течения рек не играло роли.
Так вот, обе моторки, на которых «Пихта» плыла вверх по Порченой, заглохли одновременно, как по команде, и течение стало сносить их обратно. Потом, когда начали разбираться, обнаружили, что оба мотора были абсолютно исправны, имели в достатке горючее и масло, магнето работало и искра в воду не уходила. Но тогда пришлось срочно пристать к берегу и впрягаться в бечеву, чтобы дотянуть флотилию до заимки Лисова.
В общем, я оказался, к сожалению, дурным провидцем. Моторы «Буранов», которые своим ходом переезжали из «Ан-12» в «Ми-8», и за полтора часа полета в не очень холодном грузовом отсеке вертолета вряд ли могли замерзнуть — смазка, как утверждалось, даже при пятидесятиградусном морозе не густела, — заводиться не хотели. При полных баках, нормально работающих свечах и так далее.
Пока Борис, Глеб и Богдан маялись, матерились, удивлялись и пытались запустить моторы снегоходов — я в технике понимал мало и не собирался путаться под ногами у корифеев в области двигателей внутреннего сгорания, — у меня появилось время немного поразмыслить.
Вспомнил, с каким волнением читал желтоватые листы, исписанные мелким, бисерным почерком, исчирканные и испещренные поправками. Еще бы, черновик рапорта на имя самого наркома Ежова. Того самого, который вроде бы весь 1937 год устроил, а потом ему самому устроили… История, черт побери!
Но, думаю, еще большее волнение испытывал тот, кто, обмакивая вставочку со стальным пером в чернильницу, писал этот документ. Писал и зачеркивал, а многие листы, наверное, вообще рвал и сжигал. Потом небось закуривал «беломорину», думал, нервно жуя папиросу, а то и откусывая кусочки от картонного мундштука.
Не так-то это просто — доложить о том, чего вроде бы не должно быть, но, как оказалось, оно имеет место. Может быть, товарищ, писавший и рвавший, правивший и сжигавший эту трудную бумагу, твердо верил в то, что делает дело огромной государственной важности, что руководство правильно его поймет и оценит. И был убежден, что руководство — конечно же, кристально чистые и честные большевики! — немедленно доложит о результатах его работы товарищу Сталину. Может быть, ему даже думалось, будто его ждет какой-либо орден. И назначение новое, возможно, грезилось, с повышением в должности и звании. Мечтать даже в те времена, и даже чекистам, не запрещалось.
Черновик.
Совершенно секретно.
Народному комиссару внутренних Дел СССР, генеральному комиссару ГБ Н.И. ЕЖОВУ от начальника особой оперативной группы ГУГБ «Пихта»
капитана ГБ САВЕЛЬЕВА В.Д.
РАПОРТ Настоящим докладываю, что в соответствии с Вашим устным распоряжением, отданным мне лично, провел расследование по фактам, содержащимся в опер. донесении источника «Стриж».
Согласно информации «Стрижа», в известном Вам районе (далее — «Котловина») местными жителями неоднократно наблюдались полеты и посадки управляемых аэростатов (дирижаблей), а также других летательных аппаратов без опознавательных знаков. По справкам из ВВС, ГВФ и «Осоавиахима» советские ведомства в указанном районе не имеют аэродромов, посадочных площадок и причальных мачт. Полеты каких-либо советских аппаратов над районом «Котловина» не проводятся.
В период с 12 июля по 29 августа с.г. ос. on. г. «Пихта» вела наблюдение в районе «Котловина» и заимки местного жителя ЛИСОВА Парамона Лукича, 1897 г.р., русского, беспартийного, кооперированного охотника-промысловика. Гр. Лисов П.Л. местными органами НКВД характеризуется в целом положительно, в гражданскую войну был красным партизаном, далее вступил в РККА, приказом РВС Восточного фронта в 1920г. награжден серебряными часами «Павел Буре» с надписью «За храбрость». К колхозному движению враждебности не проявлял, задания по сдаче пушнины ежесезонно выполняет на 105 — 110%, нарушений правил охоты не допускал. Однако, несмотря на неоднократные предложения
вступить в ряды ВКП(б), отвечал отказом, ссылаясь на несознательность и отсутствие образования (закончил два класса). По данным «Стрижа», гр. Лисов в беседах неоднократно утверждал, что в Бога он не верит, но убежден в наличии нечистой силы, и рассказывал различные истории, которые это якобы подтверждают. Основная масса так называемых «проявлений нечистой силы», упоминаемых Лисовым, относится к району «Котловина», в 20км от которого находится его охотничья заимка.
Район «Котловина» среди отсталой части населения пользуется репутацией «чертова места» и посещается крайне редко лишь охотниками-промысловиками. Кроме гр. Лисова, ежесезонно ведущего промысел в упомянутом районе, все остальные, по их утверждениям, появлялись в районе «Котловина» по случайному стечению обстоятельств.
В ходе проверки сведений источника «Стриж», ос. on. г. «Пихта» (официально — геодезическая партия) были проведены следующие мероприятия:
1) Опрос местных жителей.
2) Осмотры района «Котловина» в дневное время (23 — 24/VII, 18-21/VIII).
3) Круглосуточное наблюдение за районом с точки, оборудованной на вершине сопки «Контрольная», с применением кино— и фототехники.
4) Вербовка сек. сот. для получения расширенной информации по данному вопросу и организация каналов связи.
5) Прослушивание радиоэфира.
Получены следующие результаты:
1) Опрос местных жителей позволил установить, что в районе «Котловина» из ныне здравствующих граждан побывали 5 человек. Помимо Лисова П.Л, в это число входят гр. КИСЛОВ Леонтий Савельевич, 1879 г.р. (в «Котловине» был 3 раза: в декабре 1915-го, мае 1926-го и октябре 1930г.), гр. СЕДЫХ Мартын Авдеевич, 1894 г.р., (был 2 раза: летом 1923-го и зимой 1934г.), гр. ПУХОВ Степан Иванович, 1908 г.р., член ВЛКСМ (был в августе 1935 г.), гр. СЕДЫХ Иван Мартынович, 1925 г.р., пионер (был зимой 1934 г. вместе с отцом Седых М.А.). Все упомянутые граждане подтвердили, что во время пребывания в «Котловине» наблюдали непонятные явления, как-то: облака странной формы; передвигающиеся по небу огоньки и шары; светящиеся вертикальные, голубоватого цвета, прозрачные столбы; расплывчатые фигуры людей огромного роста (примерно 3-4 м, по их показаниям). Конкретно о дирижаблях говорили только гр. Седых М.А, видевший германский цеппелин во время империалистической войны под Ригой, и Пухов С.И., который видел советский дирижабль во время службы в РККА.
Насчет остальных — не знаю. «Святые», то есть Борис и Глеб, а также Богдан были людьми молчаливыми, но думать им не запрещалось. Покамест я еще не научился читать мысли так, как Чудо-юдо и Сарториус, а потому не мог знать, чем заняты их мозги. Да я и не старался особо. Чудо-юдо сам отбирал эту команду, и можно было надеяться, что он-то, с его опытом, не направил со мной кретинов или вредителей.
Так или иначе, но в течение всего полета никто не проронил ни слова. Первым, кто за эти полтора часа нарушил обет молчания, был бортмеханик вертолета, объявивший:
— Прибыли! Заимка Лисова прямо по курсу. Идем на посадку. Лед вроде крепкий, но если что — варежку не разевайте.
Только тут я глянул в иллюминатор. Н-да! Заехали, однако, как выражаются некоторые народы Севера.
Вертолет шел над узкой, километра полтора в ширину, долиной заснеженной
реки, стиснутой с обеих сторон лесистыми горами. Склоны внешне не выгляделиочень крутыми, но некоторые вершинки явно заваливали за километр высоты. Лес стоял по склонам сплошняком, густо присыпанный снегом, ярус за ярусом. Ни дорожки, ни просеки, ни даже тропинки или лыжни с высоты двести метров не просматривалось. Разве что река шириной в шестирядное шоссе, закованная в лед и укутанная в снег, смотрелась как дорога. Только уж больно извилистая. Так испетлялась между горками, что только держись.
— Не, заимку отсюда не увидишь! — сказал бортмеханик. — В блистер еще можно… Да чо смотреть, сейчас сядем.
Посадили они нас нормально, устроив вокруг вертолета настоящую метель с поземкой из снежной пыли.
— Ты извини, командир, — сказал пилот, — тут еще с полверсты надо своим ходом вниз по речке. Были б вы без груза, может, и довез бы. Но там, видишь ли, дальше перекат идет, река сужается. Опять же лед всегда тоньше. Есть шанс продавить. Там если выгружаться, то только на зависании, да и то есть шанс пихту побрить. Ничего?
— Ерунда, — сказал я, — полверсты дойдем, не проблема. У нас техника есть
— два «Бурана» с санями. Открывай створки!
Минут через пятнадцать мы разгрузили вертолет, выкатив из него лобастые снегоходы и пару саней с увязанной в брезент кладью. Пилот и механик поручкались с нами на прощание.
— Спасибо, — поблагодарил я, — нормально довезли.
— Это вашей конторе спасибо, — сказал пилот. — На вашем рейсе мы три зарплаты сделали. Небось по газу работаете? От Вяхирева? И деньги нормально платят? — Не совсем, — уклончиво ответил за меня Глеб.
— Понятно, — ухмыльнулся пилот, — я не любопытный. Но вообще-то зимой они вас зря послали. Здесь и летом можно заблудиться средь бела дня. А зимой, говорят, вообще… Одно хорошо, хоть мошка не ест. А так — тут всегда, и зимой и летом, хрен знает что творится. Иногда летишь нормально, а иногда все приборы врут. В прошлом году я весной едва в сопку не въехал. Три раза на одно и то же место выходил, хотя видимость была не самая хреновая. Один раз метров на сто в воздухе провалился. Проклятая зона! Ну, Лисов вам еще и о наземной обстановке расскажет…
— Семеныч, — позвал бортмеханик, — завязывай треп! Темнеть уже начинает! Байки надо дома, под бутылку рассказывать.
— Ладно, бывайте! — Пилот еще раз тряхнул мне руку и полез В свой аппарат. Мы отошли подальше, чтоб нас совсем не сдуло и не зацепило хвостовым винтом. «Ми-8» засвистел турбинами, завертел лопастями, задрал хвост и наискось потянулся вперед и вверх. Нас обдало ветерком и снежком, даже мелкими колючими льдинками, сорванными с наста.
Вертолет набрал высоту, накренился вправо и, весело тарахтя, удалился куда-то за сопки. Было странное впечатление, будто машина, как и ее пилот, тоже довольна тем, что ей не придется ночевать в этом нехорошем месте.
— Ну что, будем заводить? — спросил Глеб. — Сани уже прицеплены.
— Заводи, — разрешил я, хотя, по-моему, уже в этот момент знал, что так просто «Бураны» не заведутся…
Не думаю, чтоб подсказка пришла от РНС. Скорее всего интуиция сработала. Потому что тут, в этом чертовом месте, такие случаи уже бывали.
Например, 10 июля 1936 года внезапно заглохли моторы сразу двух лодок, на которых группа «Пихта» добиралась к заимке Лисова. Правда, не совсем на этом месте, несколько ниже по течению. Потому что тогда вертолетов, пригодных для переброски сразу 11 человек (именно столько народа было в «Пихте»), в наличии не имелось, и на заимку можно было попасть лишь долгим кружным путем по рекам. Сперва от Нижнелыжья, вниз по Лыже, до ее впадения в более крупную реку Улунай (сутки), потом вниз по Улунаю до впадения в него какой-то Алемги (трое суток), дальше уже вверх по Алемге до устья Малой Парехи (еще столько же), затем опять-таки вверх, по Малой Парехе до Порченой (двое суток) и, наконец, вверх по этой самой Порченой еще полсуток. Зимой этапы этого большого пути имели немного иную протяженность по времени, поскольку добирались на санях и направление течения рек не играло роли.
Так вот, обе моторки, на которых «Пихта» плыла вверх по Порченой, заглохли одновременно, как по команде, и течение стало сносить их обратно. Потом, когда начали разбираться, обнаружили, что оба мотора были абсолютно исправны, имели в достатке горючее и масло, магнето работало и искра в воду не уходила. Но тогда пришлось срочно пристать к берегу и впрягаться в бечеву, чтобы дотянуть флотилию до заимки Лисова.
В общем, я оказался, к сожалению, дурным провидцем. Моторы «Буранов», которые своим ходом переезжали из «Ан-12» в «Ми-8», и за полтора часа полета в не очень холодном грузовом отсеке вертолета вряд ли могли замерзнуть — смазка, как утверждалось, даже при пятидесятиградусном морозе не густела, — заводиться не хотели. При полных баках, нормально работающих свечах и так далее.
Пока Борис, Глеб и Богдан маялись, матерились, удивлялись и пытались запустить моторы снегоходов — я в технике понимал мало и не собирался путаться под ногами у корифеев в области двигателей внутреннего сгорания, — у меня появилось время немного поразмыслить.
Вспомнил, с каким волнением читал желтоватые листы, исписанные мелким, бисерным почерком, исчирканные и испещренные поправками. Еще бы, черновик рапорта на имя самого наркома Ежова. Того самого, который вроде бы весь 1937 год устроил, а потом ему самому устроили… История, черт побери!
Но, думаю, еще большее волнение испытывал тот, кто, обмакивая вставочку со стальным пером в чернильницу, писал этот документ. Писал и зачеркивал, а многие листы, наверное, вообще рвал и сжигал. Потом небось закуривал «беломорину», думал, нервно жуя папиросу, а то и откусывая кусочки от картонного мундштука.
Не так-то это просто — доложить о том, чего вроде бы не должно быть, но, как оказалось, оно имеет место. Может быть, товарищ, писавший и рвавший, правивший и сжигавший эту трудную бумагу, твердо верил в то, что делает дело огромной государственной важности, что руководство правильно его поймет и оценит. И был убежден, что руководство — конечно же, кристально чистые и честные большевики! — немедленно доложит о результатах его работы товарищу Сталину. Может быть, ему даже думалось, будто его ждет какой-либо орден. И назначение новое, возможно, грезилось, с повышением в должности и звании. Мечтать даже в те времена, и даже чекистам, не запрещалось.
Черновик.
Совершенно секретно.
Народному комиссару внутренних Дел СССР, генеральному комиссару ГБ Н.И. ЕЖОВУ от начальника особой оперативной группы ГУГБ «Пихта»
капитана ГБ САВЕЛЬЕВА В.Д.
РАПОРТ Настоящим докладываю, что в соответствии с Вашим устным распоряжением, отданным мне лично, провел расследование по фактам, содержащимся в опер. донесении источника «Стриж».
Согласно информации «Стрижа», в известном Вам районе (далее — «Котловина») местными жителями неоднократно наблюдались полеты и посадки управляемых аэростатов (дирижаблей), а также других летательных аппаратов без опознавательных знаков. По справкам из ВВС, ГВФ и «Осоавиахима» советские ведомства в указанном районе не имеют аэродромов, посадочных площадок и причальных мачт. Полеты каких-либо советских аппаратов над районом «Котловина» не проводятся.
В период с 12 июля по 29 августа с.г. ос. on. г. «Пихта» вела наблюдение в районе «Котловина» и заимки местного жителя ЛИСОВА Парамона Лукича, 1897 г.р., русского, беспартийного, кооперированного охотника-промысловика. Гр. Лисов П.Л. местными органами НКВД характеризуется в целом положительно, в гражданскую войну был красным партизаном, далее вступил в РККА, приказом РВС Восточного фронта в 1920г. награжден серебряными часами «Павел Буре» с надписью «За храбрость». К колхозному движению враждебности не проявлял, задания по сдаче пушнины ежесезонно выполняет на 105 — 110%, нарушений правил охоты не допускал. Однако, несмотря на неоднократные предложения
вступить в ряды ВКП(б), отвечал отказом, ссылаясь на несознательность и отсутствие образования (закончил два класса). По данным «Стрижа», гр. Лисов в беседах неоднократно утверждал, что в Бога он не верит, но убежден в наличии нечистой силы, и рассказывал различные истории, которые это якобы подтверждают. Основная масса так называемых «проявлений нечистой силы», упоминаемых Лисовым, относится к району «Котловина», в 20км от которого находится его охотничья заимка.
Район «Котловина» среди отсталой части населения пользуется репутацией «чертова места» и посещается крайне редко лишь охотниками-промысловиками. Кроме гр. Лисова, ежесезонно ведущего промысел в упомянутом районе, все остальные, по их утверждениям, появлялись в районе «Котловина» по случайному стечению обстоятельств.
В ходе проверки сведений источника «Стриж», ос. on. г. «Пихта» (официально — геодезическая партия) были проведены следующие мероприятия:
1) Опрос местных жителей.
2) Осмотры района «Котловина» в дневное время (23 — 24/VII, 18-21/VIII).
3) Круглосуточное наблюдение за районом с точки, оборудованной на вершине сопки «Контрольная», с применением кино— и фототехники.
4) Вербовка сек. сот. для получения расширенной информации по данному вопросу и организация каналов связи.
5) Прослушивание радиоэфира.
Получены следующие результаты:
1) Опрос местных жителей позволил установить, что в районе «Котловина» из ныне здравствующих граждан побывали 5 человек. Помимо Лисова П.Л, в это число входят гр. КИСЛОВ Леонтий Савельевич, 1879 г.р. (в «Котловине» был 3 раза: в декабре 1915-го, мае 1926-го и октябре 1930г.), гр. СЕДЫХ Мартын Авдеевич, 1894 г.р., (был 2 раза: летом 1923-го и зимой 1934г.), гр. ПУХОВ Степан Иванович, 1908 г.р., член ВЛКСМ (был в августе 1935 г.), гр. СЕДЫХ Иван Мартынович, 1925 г.р., пионер (был зимой 1934 г. вместе с отцом Седых М.А.). Все упомянутые граждане подтвердили, что во время пребывания в «Котловине» наблюдали непонятные явления, как-то: облака странной формы; передвигающиеся по небу огоньки и шары; светящиеся вертикальные, голубоватого цвета, прозрачные столбы; расплывчатые фигуры людей огромного роста (примерно 3-4 м, по их показаниям). Конкретно о дирижаблях говорили только гр. Седых М.А, видевший германский цеппелин во время империалистической войны под Ригой, и Пухов С.И., который видел советский дирижабль во время службы в РККА.