Страница:
— У нас форс-мажорные обстоятельства. — Сам не понимаю, как я припомнил сей юридический термин, не говоря уже о том, к месту ли его употребил. Но Лусию это, кажется, убедило в правомерности наших действий.
Мне же уголовно-правовые аспекты сейчас были до лампочки. Меня больше интересовало, есть ли в избе исправная печка и хоть что-нибудь горючее, кроме стен и потолка. В противном случае изба из убежища от холода превращалась в холодильник, где останавливаться на ночлег было не менее опасно, чем на свежем воздухе.
Выбив брус, которым была заложена дверь, я отворил ее и посветил фонариком. Впереди оказалось нечто вроде маленького тамбура площадью в половину квадратного метра, за которым оказалась еще одна дверь, задвинутая на железный засов, кованный, должно быть, деревенским кузнецом. Засов немного проржавел, но, постучав по нему прикладом, удалось его разболтать и отодвинуть. И внешняя, и внутренняя двери были обиты войлоком. Внешняя со стороны тамбура, а внутренняя с обеих сторон.
Луч моего фонарика озарил мрачноватое и тесное помещение, четверть которого занимала кирпичная печка с чугунной плитой о двух конфорках. Жестяная труба была накрепко вмазана в кирпичи и, судя по всему, выходила куда-то на крышу. Дрова были сложены у глухой стены, сразу за печкой, их там было, на мой непросвещенный взгляд, примерно два кубометра.
На плите стояли черный от копоти, но вполне пригодный к употреблению жестяной чайник и вместительная кастрюля, тоже вся закопченная с внешней стороны, но внутри чистая и не ржавая. В кастрюле лежало пять алюминиевых мисок, столько же ложек и кружек, а также половник.
В простенках по обе стороны от того самого окошка, которое мы откопали на торцевой стене избушки, висели самодельные шкафчики. Один из них содержал два увесистых, по два кило примерно, мешочка с крупой. На одном было химическим карандашом написано «Пшено», на другом — «Рис». В облупленной жестяной банке лежало двадцать кубиков пиленого сахара, а в другой, поменьше, находилось граммов сто чая. В другом шкафчике съестного не оказалось, тут хранился охотничий НЗ: штук двадцать гильз 16-го и 12-го
калибров, плотно закупоренная банка с черным порохом и мешочки с надписями все тем же химическим карандашом: «8», «3», «00», «Жаканы».
Остальную обстановку избушки составляли одноярусные дощатые нары три на два метра, застланные сенными тюфяками, сшитыми из брезента, и настоящей медвежьей шкурой, некрашеный, но крепко сколоченный стол и пара табуреток.
В общем, если как следует натопить, то до утра условия жизни можно было назвать комфортными. Но вот в том, что удастся растопить печку, у меня были немалые сомнения.
Я сомневался насчет трубы. Пласт снега на крыше избушки был очень толстый, и труба на его поверхности не просматривалась. Ее могло наглухо забить спрессовавшимся снегом, а то и льдом, который очень трудно будет пробить. Его и не растопишь. Если просто разжечь огонь в топке, тяги не будет и весь дым попрет в комнату. И тепла не прибудет, и от угара сдохнуть можно.
Поэтому я, усадив Лусию на нары, вновь вышел на воздух и попробовал взобраться на крышу. Это удалось, хотя и не сразу. По крыше я не ходил, а ползал, потому что не знал, насколько прочны доски. Продавить их мне не хотелось, на них и так лежала немалая снежная тяжесть. Все, однако, обошлось благополучно. И крышу я не продавил, и трубу нашел, и она оказалась незабитой. На ее верхний обрез был приклепан жестяной конус-искрогаситель, благодаря которому снег только облепил трубу со всех сторон, но внутрь почти не попал. Во всяком случае, никакой плотной пробки в трубе не было. Очистив верх трубы от снега, я слез вниз, вернулся в избу и стал штурмовым ножом колоть лучинки для растопки.
Печка не подвела. Дым пошел туда, куда надо, то есть в трубу, а не в щели между кольцами конфорок и не через заслонку топки. Кирпичи нагрелись, плита тоже, и температура в избушке начала помаленьку подниматься. Уже через полчаса стало чувствоваться, что мы находимся в тепле, а не в холодильнике.
Пора было подумать и об ужине. Хотя, пожалуй, наш поздний ужин можно было считать ранним завтраком — был уже второй час ночи. Вскрыв трофейную тушенку, я прямо в банке поставил ее на плиту, сало стало таять, и по избе поплыл довольно вкусный духан. Чайник я набил снегом, на плите он быстро растопился, и образовавшаяся водичка закипела, долго ждать не заставила. Чай я заваривал прямо в кружках, засыпав в обе по щепоточке. Не хотелось быть щедрым на халяву. Нам ведь тут и оставить взамен нечего…
Лусия, пока я возился, находилась в состоянии полудремы. Теперь ей можно было дать поспать, но я предпочел ее разбудить и пригласить к столу. Блюдо было занятное, немного экзотическое: тушенка с накрошенными и размоченными в кипятке ржаными сухарями. На второе — по бутерброду из пайкового печенья с салом. На третье — чай с шоколадом из наших аварийных запасов. Сахара, предназначенного для посетителей, решили пока не касаться. Шоколад портится быстрее.
Спирт я покамест трогать не стал, хотя соблазн слегка согреться изнутри был. Однако я решил, что слишком взбадриваться не стоит. И не хотелось дурить себе голову — мало ли какие еще сюрпризы преподнесет «Черный камень». Они, эти сюрпризы, и на трезвую башку меня едва не умучили, а уж на пьяную голову и вовсе без крыши останешься. Наконец, стояла чисто техническая проблема — разбавлять или не разбавлять. Разбавишь кипяченой водой — бурда получится, не разбавишь — глотку сжечь можно. Ну его к бесу! Трезвость — норма жизни.
После того как трапеза была завершена, встал вопрос о ночлеге. Я пощупал тюфяки, лежащие на нарах: они были сыроваты. Их следовало чуточку подсушить. У меня в хозяйстве остался довольно длинный кусок стропы от паралета, который удалось привязать к двум полусогнутым гвоздям-крючкам. Они, видимо, и прежде служили для бельевой веревки. Пять тюфяков сразу стропа не выдержала бы, но два — вполне потянула. Конечно, запашок от просыхающих тюфяков пошел не лучший. Однако на разморенную Лусию он не производил впечатления.
По мере того как прогревалась печка, в избе становилось тепло, даже жарко.
— Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь, — сказал я, стаскивая комбинезон вместе с валенками. Валенки я надел обратно — температура пола не располагала к ходьбе босиком. Но бушлат и ватные штаны снял — упревать не хотелось. Остался в свитере и джинсах — для спанья на тюфяке без простыни этого было вполне достаточно. Лусия готова была заснуть в чем была, но комбинезон и верхнюю одежду, то есть стеганое утепление, я ее заставил снять.
Тюфяки высохли, и мы постелили их. Улеглись не головой к стене, как предусматривалось конструкцией нар, рассчитанных» на пятерых мужиков среднего роста, а ногами к печке, вдоль длинной стороны. Из стеганок соорудили изголовья, а укрылись шкурой медведя.
Перед тем как заснуть, я развесил на веревку комбезы, пододвинул валенки к печке. Убедился, что дровишки прогорели и угарных головешек не имеется, открыл заслонку и задвинул вьюшку печи. Внешнюю дверь заложил брусом, а для туалетных надобностей между двумя дверьми поставил помойное ведро — ничего удобнее не нашлось.
Лишь после этого, уже в третьем часу ночи, я залез под шкуру, где мирно посапывала, улегшись на бочок, Лусия. Никаких гнусных мыслей в отношении научной мышки у меня не было и не могло быть. Голова как бухнулась на подушку, так и прилипла к ней намертво. Организм не собирался мучиться дурью и пренебрегать своим правом на отдых. Я заснул без задних ног.
Сколько времени мне удалось продрыхать без сновидений — черт его знает. Скорее всего часа три-четыре. Все это время вырезано из памяти начисто. Но ближе к рассвету в моей голове принялись бродить сперва не очень ясные тени, потом стали проглядывать какие-то конкретные, не всегда узнаваемые физиономии, предметы и ландшафты. Все это перетасовывалось по нескольку раз. После чего промелькнули знакомые по прежним снам и пограничным состояниям отрывки из жизни людей, волею судеб оставивших куски своей памяти у меня в голове. Браун все никак не мог получить свой парашют от разгильдяя Суинга, негритенок Мануэль нырял с горящего фрегата, чтобы подогнать к его борту перевернутую шлюпку, капитан О`Брайен держал на ладони четыре перстня Аль-Мохадов, донья Мерседес каялась в грехах, Майкл Атвуд переживал кошмар подземного потопа, Вася Лопухин размышлял о возможности приема Петра I в члены ВЛКСМ. Все это быстро проскакивало перед глазами и исчезало. Но вот мельтешня образов и смена декораций закончилась.
СИБИРСКИЙ СОН ДМИТРИЯ БАРИНОВА
Мне же уголовно-правовые аспекты сейчас были до лампочки. Меня больше интересовало, есть ли в избе исправная печка и хоть что-нибудь горючее, кроме стен и потолка. В противном случае изба из убежища от холода превращалась в холодильник, где останавливаться на ночлег было не менее опасно, чем на свежем воздухе.
Выбив брус, которым была заложена дверь, я отворил ее и посветил фонариком. Впереди оказалось нечто вроде маленького тамбура площадью в половину квадратного метра, за которым оказалась еще одна дверь, задвинутая на железный засов, кованный, должно быть, деревенским кузнецом. Засов немного проржавел, но, постучав по нему прикладом, удалось его разболтать и отодвинуть. И внешняя, и внутренняя двери были обиты войлоком. Внешняя со стороны тамбура, а внутренняя с обеих сторон.
Луч моего фонарика озарил мрачноватое и тесное помещение, четверть которого занимала кирпичная печка с чугунной плитой о двух конфорках. Жестяная труба была накрепко вмазана в кирпичи и, судя по всему, выходила куда-то на крышу. Дрова были сложены у глухой стены, сразу за печкой, их там было, на мой непросвещенный взгляд, примерно два кубометра.
На плите стояли черный от копоти, но вполне пригодный к употреблению жестяной чайник и вместительная кастрюля, тоже вся закопченная с внешней стороны, но внутри чистая и не ржавая. В кастрюле лежало пять алюминиевых мисок, столько же ложек и кружек, а также половник.
В простенках по обе стороны от того самого окошка, которое мы откопали на торцевой стене избушки, висели самодельные шкафчики. Один из них содержал два увесистых, по два кило примерно, мешочка с крупой. На одном было химическим карандашом написано «Пшено», на другом — «Рис». В облупленной жестяной банке лежало двадцать кубиков пиленого сахара, а в другой, поменьше, находилось граммов сто чая. В другом шкафчике съестного не оказалось, тут хранился охотничий НЗ: штук двадцать гильз 16-го и 12-го
калибров, плотно закупоренная банка с черным порохом и мешочки с надписями все тем же химическим карандашом: «8», «3», «00», «Жаканы».
Остальную обстановку избушки составляли одноярусные дощатые нары три на два метра, застланные сенными тюфяками, сшитыми из брезента, и настоящей медвежьей шкурой, некрашеный, но крепко сколоченный стол и пара табуреток.
В общем, если как следует натопить, то до утра условия жизни можно было назвать комфортными. Но вот в том, что удастся растопить печку, у меня были немалые сомнения.
Я сомневался насчет трубы. Пласт снега на крыше избушки был очень толстый, и труба на его поверхности не просматривалась. Ее могло наглухо забить спрессовавшимся снегом, а то и льдом, который очень трудно будет пробить. Его и не растопишь. Если просто разжечь огонь в топке, тяги не будет и весь дым попрет в комнату. И тепла не прибудет, и от угара сдохнуть можно.
Поэтому я, усадив Лусию на нары, вновь вышел на воздух и попробовал взобраться на крышу. Это удалось, хотя и не сразу. По крыше я не ходил, а ползал, потому что не знал, насколько прочны доски. Продавить их мне не хотелось, на них и так лежала немалая снежная тяжесть. Все, однако, обошлось благополучно. И крышу я не продавил, и трубу нашел, и она оказалась незабитой. На ее верхний обрез был приклепан жестяной конус-искрогаситель, благодаря которому снег только облепил трубу со всех сторон, но внутрь почти не попал. Во всяком случае, никакой плотной пробки в трубе не было. Очистив верх трубы от снега, я слез вниз, вернулся в избу и стал штурмовым ножом колоть лучинки для растопки.
Печка не подвела. Дым пошел туда, куда надо, то есть в трубу, а не в щели между кольцами конфорок и не через заслонку топки. Кирпичи нагрелись, плита тоже, и температура в избушке начала помаленьку подниматься. Уже через полчаса стало чувствоваться, что мы находимся в тепле, а не в холодильнике.
Пора было подумать и об ужине. Хотя, пожалуй, наш поздний ужин можно было считать ранним завтраком — был уже второй час ночи. Вскрыв трофейную тушенку, я прямо в банке поставил ее на плиту, сало стало таять, и по избе поплыл довольно вкусный духан. Чайник я набил снегом, на плите он быстро растопился, и образовавшаяся водичка закипела, долго ждать не заставила. Чай я заваривал прямо в кружках, засыпав в обе по щепоточке. Не хотелось быть щедрым на халяву. Нам ведь тут и оставить взамен нечего…
Лусия, пока я возился, находилась в состоянии полудремы. Теперь ей можно было дать поспать, но я предпочел ее разбудить и пригласить к столу. Блюдо было занятное, немного экзотическое: тушенка с накрошенными и размоченными в кипятке ржаными сухарями. На второе — по бутерброду из пайкового печенья с салом. На третье — чай с шоколадом из наших аварийных запасов. Сахара, предназначенного для посетителей, решили пока не касаться. Шоколад портится быстрее.
Спирт я покамест трогать не стал, хотя соблазн слегка согреться изнутри был. Однако я решил, что слишком взбадриваться не стоит. И не хотелось дурить себе голову — мало ли какие еще сюрпризы преподнесет «Черный камень». Они, эти сюрпризы, и на трезвую башку меня едва не умучили, а уж на пьяную голову и вовсе без крыши останешься. Наконец, стояла чисто техническая проблема — разбавлять или не разбавлять. Разбавишь кипяченой водой — бурда получится, не разбавишь — глотку сжечь можно. Ну его к бесу! Трезвость — норма жизни.
После того как трапеза была завершена, встал вопрос о ночлеге. Я пощупал тюфяки, лежащие на нарах: они были сыроваты. Их следовало чуточку подсушить. У меня в хозяйстве остался довольно длинный кусок стропы от паралета, который удалось привязать к двум полусогнутым гвоздям-крючкам. Они, видимо, и прежде служили для бельевой веревки. Пять тюфяков сразу стропа не выдержала бы, но два — вполне потянула. Конечно, запашок от просыхающих тюфяков пошел не лучший. Однако на разморенную Лусию он не производил впечатления.
По мере того как прогревалась печка, в избе становилось тепло, даже жарко.
— Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь, — сказал я, стаскивая комбинезон вместе с валенками. Валенки я надел обратно — температура пола не располагала к ходьбе босиком. Но бушлат и ватные штаны снял — упревать не хотелось. Остался в свитере и джинсах — для спанья на тюфяке без простыни этого было вполне достаточно. Лусия готова была заснуть в чем была, но комбинезон и верхнюю одежду, то есть стеганое утепление, я ее заставил снять.
Тюфяки высохли, и мы постелили их. Улеглись не головой к стене, как предусматривалось конструкцией нар, рассчитанных» на пятерых мужиков среднего роста, а ногами к печке, вдоль длинной стороны. Из стеганок соорудили изголовья, а укрылись шкурой медведя.
Перед тем как заснуть, я развесил на веревку комбезы, пододвинул валенки к печке. Убедился, что дровишки прогорели и угарных головешек не имеется, открыл заслонку и задвинул вьюшку печи. Внешнюю дверь заложил брусом, а для туалетных надобностей между двумя дверьми поставил помойное ведро — ничего удобнее не нашлось.
Лишь после этого, уже в третьем часу ночи, я залез под шкуру, где мирно посапывала, улегшись на бочок, Лусия. Никаких гнусных мыслей в отношении научной мышки у меня не было и не могло быть. Голова как бухнулась на подушку, так и прилипла к ней намертво. Организм не собирался мучиться дурью и пренебрегать своим правом на отдых. Я заснул без задних ног.
Сколько времени мне удалось продрыхать без сновидений — черт его знает. Скорее всего часа три-четыре. Все это время вырезано из памяти начисто. Но ближе к рассвету в моей голове принялись бродить сперва не очень ясные тени, потом стали проглядывать какие-то конкретные, не всегда узнаваемые физиономии, предметы и ландшафты. Все это перетасовывалось по нескольку раз. После чего промелькнули знакомые по прежним снам и пограничным состояниям отрывки из жизни людей, волею судеб оставивших куски своей памяти у меня в голове. Браун все никак не мог получить свой парашют от разгильдяя Суинга, негритенок Мануэль нырял с горящего фрегата, чтобы подогнать к его борту перевернутую шлюпку, капитан О`Брайен держал на ладони четыре перстня Аль-Мохадов, донья Мерседес каялась в грехах, Майкл Атвуд переживал кошмар подземного потопа, Вася Лопухин размышлял о возможности приема Петра I в члены ВЛКСМ. Все это быстро проскакивало перед глазами и исчезало. Но вот мельтешня образов и смена декораций закончилась.
СИБИРСКИЙ СОН ДМИТРИЯ БАРИНОВА
В качестве основного места действия установился странно знакомый интерьер
— некое помещение, похожее на церковь, переделанную в концертный зал. Без стульев и без публики. Два года назад, на Хайди, я увидел три «дурацких сна», которые одновременно со мной смотрела Таня-Кармела-Вик.
Теперь, правда, зал выглядел немного по-иному. Например, по краям его появились сводчатые арки, которые раньше были как бы заложены кирпичом, заштукатурены и побелены. Теперь в этих арках была загадочная темнота, и поначалу было непонятно, то ли проемы этих арок все-таки заделаны, но не освещены, то ли они открыты и за ними открываются дороги в какую-то космическую беспредельность.
Судя по всему, я вышел в этот зал через один из таких проемов. Логично было подумать, что сюда придет еще кто-то и, естественно, появится откуда-то из арок.
Почему-то мне казалось, будто опять явится Таня, точнее, Вик Мэллори, хотя и неизвестно с какой начинкой. Но на сей раз я ошибся.
Из двух диаметрально противоположных проемов, находившихся справа и слева от меня, вышли Чудо-юдо и Сарториус. Разумеется, виртуальность этих фигур для меня секретом не была. Оба бывших чекиста напоминали анимированные плоскостные фотографии. Это настраивало на какой-то несерьезный лад, тем не менее я не сомневался, что они имели более чем серьезный повод для встречи. Я был убежден, что им необходимо было срочно провести свои переговоры «на высшем уровне». Разыскивать друг друга в зоне, встречаться наяву, вызывая подозрения подчиненных, они не хотели. Им необходимо было пообщаться с полной откровенностью, и лучшего места, чем моя черепушка, они, конечно, подобрать не смогли.
Они понимали, что эта встреча на «моей» территории не может остаться абсолютно конфиденциальной. Но в данном случае их заботила не полнота секретности, а желание оказать на меня воздействие.
В чем это воздействие должно было заключаться, я понял довольно быстро. Но начало общения было неожиданным. На меня, то правлениям. Я прекрасно помню, как докладывал через три разных канала и все попусту.
— Ладно. Это не вернешь, это ушло. И мы ушли, понимаешь? Каждый в свои дела. Я здесь, а ты — там. Каждый понимал, что произошел чудовищный крах, и… не верил в то, что это всерьез. Вот ты говорил, будто не веришь, что я
— враг. Да, мне поначалу казалось, что мы все успокоимся, помиримся, найдем свои ниши. Но их оказалось мало, меньше, чем хотелось бы.
— И вы не догадывались, что на всех не хватит?
— Видишь ли, Сережа, тогда я думал, как занять свою нишу. И оказалось, что она многим приглянулась. То, что я оказался при козырях, а другие — в пролете, всего лишь удачная лотерея. Я боролся за выживание и вынужден был принять криминальные правила. У тебя же, после того как ты рубанул Чалмерса, особых проблем не было. Ты дружишь с хорошими людьми, твоя клиника процветает. И никто тебя не трогает, между прочим, хотя наверняка на тебя есть много всякого и в Интерполе, и в ФБР, и в ЦРУ, и в АНБ. Странно? Не то слово. Ты сам суешься в разные дела и делишки, мочишь направо и налево, вербуешь людей, носишься через границы, а тебя практически не тормозят. Даже из Грозного усвистал. Конечно, ГВЭП и прочие средства имитации ты применяешь артистически. «Прибор переселения душ», который ты невзначай «подарил» нам в прошлом году, — вообще шедевр. И все же, Серега, ты регулярно прокалываешься, а остаешься целым.
— Ну да, — теперь уже Сорокин ехидничал, — двойной агент, перевербованный провокатор. Это мне уже шили. Даже штатники. В этом-то и трагедия, Сергей Сергеевич. Я тоже держусь на криминалах. Мне приходится заниматься тем же, чем и вам. Поэтому вы правы, мне есть над чем подумать. Хотя стержня я не потерял. Поторопились вы с выводом.
— Выводов, скажем так, я еще не делал. Я только анализирую. На твоем месте, если б уж я взялся решать ту задачу, которую ты перед собой ставишь, то не разменивался бы на мелочи. Не лез бы в каждую дыру, а сосредоточился бы на главных направлениях. Возможно, перенес бы центр тяжести операций из России на тот берег Тихого океана. Или Атлантического, например. Присмотрелся бы к сепаратистским устремлениям в Штатах. Там такие прослеживаются. Тебе, конечно, на месте виднее, но мог бы поиграть с латинос
— их нынче в Штатах пруд пруди, а любят их англосаксы и иные европеоиды чуть больше, чем в России кавказцев. Искал бы тех, кто мечтает отделаться от ФБР, от Пентагона, который ограничивает продажу разных технологий тем, кто не нравится Белому дому. Пригляделся бы к фрицам — там вскоре опять пожелают быть «юбер аллес». Поискал бы корешков среди бывших «варшавян», ведь многие просто до поры попритихли. А когда увидят НАТО поближе и узнают, что атлантисты не только деньгами сорят, но и на шею садятся, — задрыгают ножками. На Балканах завел бы друзей — там тоже не разучились по-македонски шмалятъ. Наконец, если уж знаться с исламистами, то не с теми, которые нам поперек горла кинжал пристраивают, а с теми, которые его для янки приберегают. Пощупал бы «третий мир», негров, китайцев, всякие притухшие очаги. В России исходил бы не из желаемого, а из действительного. Не тряс бы пыльными знаменами, не вспоминал бы, как вчера было хорошо, а напирал бы на то, как сегодня хреново, и убеждал бы, что ты не во вчера зовешь, а в завтра. И уж только потом, когда разобрался бы, кому чего надо, а кому чего не надо, начал бы дело. Не спеша бы проанализировал все возможные заморочки из вышеперечисленных, прикинул, пару раз все процедил и взвесил. А потом уж с осторожностью выбрал два-три перспективных направления и взялся их разрабатывать. Причем так, чтоб поначалу ни пальбы, ни большого шума не было. И все свои краснознаменные причиндалы убрал бы в долгий ящик.
— Знаете, Сергей Сергеевич, — усмехнулся Сарториус, — по-моему, вы на эту тему кое-что практически готовили.
— Да, я много что готовил. И поверь мне, у меня немало хороших аналитиков, которые тем, что имеются у правительства России, сто очков форы дадут. Да и забугорные исследования мы помаленьку посматриваем. Есть очень много перспективных направлений. Которые, кстати, для получения искомых результатов даже не потребуют от тебя беготни по горам с автоматом, захватов заложников и прочих эффектных хулиганств. Не забудь, Сережа, тебе пятьдесят, а не тридцать, как было Фиделю в 1959-м. И Россия — это не Куба, где можно с двенадцатью молодцами поднять бучу. Я, если хочешь знать, как раз в это время в институте учился и мечтал куда-нибудь добровольцем записаться. Хорошо, что вовремя умные люди на дороге попались и растолковали, что добровольцем надо вызываться, когда прикажут. Иначе поехал бы английский язык чукчам преподавать, а не туда, куда послали.
— В общем, все понятно, — посуровел Сорокин, — двойку вы мне ставите и профнепригодность шьете.
— На правах бывшего преподавателя — да. Во всяком случае, если б ты сейчас работал на Комитет, то был бы отозван без долгих раздумий. Причем я еще не знаю, как это мотивировали бы. Лично я бы отозвал тебя по мотивам недоверия. Даже если бы ты не нарушал всех канонов, не действовал партизанскими методами и не водился с криминалом. Ну а уж если рассматривать твою нынешнюю деятельность по классическим гэпэушным меркам — это полный маразм.
— Сергей Сергеевич, — хмыкнул Сорокин, — если б я мог, то работал как положено. То есть законсервировался, как мне было приказано, и ждал ЦУ. Но меня бы точно отозвали, если не в августе, то в ноябре — наверняка. Конечно, трудно сочетать и силовые акции, и агентурную работу. И нормальные люди в нормальной обстановке так не делают. Но я-то был в ненормальной обстановке…
— И не был нормальным человеком, — добавил Чудо-юдо. — Да, согласен. Тебе захотелось поиграть в самодеятельности. В амплуа романтического героя. Не верю!
— Вот видите, Сергей Сергеевич, — заметил Сарториус, — вы так толково мне объяснили, что и как следовало делать, а потом бьете себя в грудь и цитируете Станиславского. Почему вы не идете на сотрудничество?! У нас резко вырастут возможности. Особенно в научно-технической сфере. Мне во много раз легче устроить вас в Оклахоме, чем вам — открутиться от ваших «друзей» в Москве. И будьте покойны, там вас не достанут.
— Достанут, если очень захотят, — усмехнулся Чудо-юдо. — И быстрее, чем в Москве. Вообще-то, Сережа, мои российские трудности преувеличивать не надо. Пробьемся, не девяносто первый. Я понимаю, что тебе очень хотелось бы видеть меня припертым к стенке, но до этого еще надо дожить. Боюсь, многие до этого дня не доживут.
— Будем резюмировать дискуссию по первому вопросу? Соглашение недостижимо?
— Пока такая формулировка возражений не вызывает. Будем переходить ко второму вопросу, если таковой имеется.
— Согласен. Вы сознаете, что ваша миссия здесь закончилась провалом?
— До определенной степени. Хотя я не слишком пессимистично настроен. Вертолет жалко, Лукьяна с Трофимом. Хорошо хоть Димка с Лусией уцелели и соловьевцы накрылись. Но я сейчас сам себе удивляюсь — замахнуться на такое!
— А я вот ничуть не удивляюсь. — Сарториус неожиданно начал меняться и через пару секунд из плоскостной фигуры превратился в объемную и выглядел вполне натурально. То же через несколько мгновений произошло и с отцом.
— Видишь ли, — не отказываясь от менторского тона, произнес Чудо-юдо, — я ждал твоего появления здесь, тем более, что у тебя тут поблизости база, которую ты уже несколько лет эксплуатируешь. Ты превратился почти в аборигена, если иметь в виду твои знания здешних мест. Мне уже известно, что ты был осведомлен о странностях этого района! И даже знал о том, что в 1936 году здесь побывала экспедиция НКВД.
— Да, — сказал Сорокин, — знал. Только слишком долго искал ее материалы. А твоему Диме по дурацкой случайности, как это у него бывает в 99 случаях из 100, удалось заполучить то, за чем я третий год гоняюсь.
— Слышал, оболтус? — сказал Чудо-юдо, повернув свою виртуальную бородищу в мою сторону.
— Слышал, — кивнул я. — Извините, Сергей Николаевич. Я больше не буду.
— Не зарекайся, Дима, — теперь и Сарториус обратил внимание на мое присутствие, — еще не вечер. А вообще-то, господа Бариновы, у меня для вас есть одно пренеприятное сообщение.
— А я-то думал, после того как Димуля сбил «Ми-26» и нагрел меня на кругленькую сумму, ничего неприятного быть уже не может, — саркастически проскрипел Чудо-юдо.
— Я?! «Ми-26»?! — Наверно, более оскорбленного тона даже Пресвятая Дева не могла себе позволить. — Вы чего, в натуре?
— В натуре, братан, в натуре! — покривлялся Сарториус. — А ты небось
думал, что НЛО рубанул? — Блин… — только и выдавилось из меня. Я уже понял, что «Черный ящик» показал мне вместо «Ми-26» дирижаблеобразный НЛО. А я его сдуру ГВЭПом…
— Именно так, — кивнул Сарториус, который и во сне умел читать мои мысли.
— На режиме «О», ГВЭПом. Ребята уже застроповали «Черный камень», подняли его в воздух и понесли в «Котловину». А он возьми да и заработай…
— Да, — смущенно пробормотал Чудо-юдо, — этого я не предусмотрел. Он засек мой канал связи с Димкой через микросхему, вошел туда и дал команду на уничтожение НЛО. Я и не догадывался, что он на это способен.
— Правильно, — сказал Сарториус, — и я бы не догадался. Потому что у всех нас стереотипное мышление. Мы привыкли, что мыслящее существо должно быть с руками, ногами или хотя бы со щупальцами. Оно должно двигаться, ползать и так далее. А то, что неподвижно, — камень, ящик или, на худой конец, компьютер. Нормальная человеческая тупость — судить о других по себе.
— Выходит, — пробормотал я подавленно, — это я весь кайф поломал?
— Любой другой на твоем месте поступил бы так же, — ободрил Сарториус. — Ты честно выполнил приказ родителя, за которого говорил «Черный ящик». Теперь он лежит на дне кратера, под обломками вертолета.
— Ладно, — сказал Чудо-юдо, — не переживай. Ну, вычту у тебя из зарплаты, по линии «Rodriguez AnSo incorporated», куплю новый, выплачу компенсации за двенадцать трупов. Еще на комиссию по расследованию причин катастрофы, чтоб все было в ажуре. Сколько миллионов долларов в общей сумме — пока не посчитано, но прилично. А сейчас нам синьор Умберто подбросит пару дохлых кошек.
— Ну, насчет дохлых кошек, — усмехнулся Сарториус, — это несколько преувеличено. А вот кое-какими результатами исследований могу поделиться. Лусия вчера в полете, наверно, много интересного намерила, но у меня есть статистика за три года. Хорошие физики все это обсчитали и провели корреляции по ряду моментов. А я сопоставил все это дело с фактами наблюдений за НЛО над «Котловиной». И теперь по изменениям в магнитосфере можно почти точно предсказать, когда тут появится очередной корабль.
— Даже так? — недоверчиво переспросил Чудо-юдо. — Кто же у тебя такими
исследованиями занимался? — Лисовы, — усмехнулся Сарториус. — Максим и Генка. Им все равно по капканам ходить надо, на «Буране» семь верст — не крюк. С Дмитрием Петровичем и Женькой я в контакт не входил, они слишком далеко от «Котловины» промышляли. А с теми — столковались. Конечно, не за бесплатно. За двести долларов в месяц. Расставили приборы, показал им, как менять записывающие системы, рассказал, когда это нужно делать, — вот и все. На сопке «Контрольная» установил видеокамеру, продублированную ГВЭПом, и дешифратор Лопухина. Там они тоже кассеты и магнитооптические диски меняли.
— Может, ты и с «Черным камнем» в контакт вошел? — прищурился Чудо-юдо.
— Мы все с ним в контакт вошли. — Сергей Николаевич был очень доволен тем, что может чуть-чуть сбить спесь с Чудо-юда. — Все, кто переходит на эту сторону Порченой, вступают с ним в контакт, даже если и не подозревают об этом.
— Но у тебя-то, конечно, особые отношения?
— Видите ли, Сергей Сергеевич, это между равными интеллектами могут быть «особые» отношения. А какие могут быть особые отношения между человеком и букашкой? У человека напряженная мозговая деятельность, много всяких дел, трудов, забот, а у букашки на каждый день жизни две основные задачи: сожрать что-нибудь и постараться, чтоб самое никто не сожрал. Ну и, конечно, потомство после себя оставить.
— Если по большому счету, — хмыкнул отец, — то у человека эти задачи тоже не на последнем месте.
— Согласен. Но человек вокруг этих своих основных жизненных задач накрутил еще немало всякой всячины, а букашка — ничего. Поэтому человек полагает, будто он намного лучше и умнее ее. И считает себя вправе походя решать судьбу попавшейся на глаза букашки. Придавить или нет, например. Посадить живьем в коробку или уморить эфиром, а потом наколоть на булавку и поместить в коллекцию. Или, что бывает намного реже, наблюдать за букашкой в естественных условиях. Ставить ей разные тестовые задачи, чтоб выяснить, какие у нее физические и интеллектуальные возможности, — вот это все и есть, по-моему, те особые отношения, в которые могут вступать человек и насекомое. А в остальное время, если эти насекомые не кусачие, человек на них внимания не обращает.
— Но мы, естественно, насекомые кусачие… — задумчиво произнес Чудо-юдо.
— Да, и похуже клопов. В принципе что-то вроде диких африканских пчел-убийц. Они и человека, и даже слона, говорят, могут зажалить до смерти. И этот самый «человек», то есть «Черный камень», отдает себе в этом отчет. Конечно, он бы, наверно, мог и всерьез взяться за дело, перетравить, например, всех кусачих к чертовой матери, но боится экологическое равновесие нарушить. Поэтому старается регулировать численность, отпугивающими средствами пользоваться, репеллентами всякими. Ну а если уж припечет какая-нибудь особь, тогда и прихлопнуть может.
Мне, слушавшему Сорокина, стало ужасно неприятно. Хотя я уже знал, что в этой зоне всем заправляет «Черный камень», мне как-то не думалось, что он — мыслящее существо. А эти, «длинные-черные», которые хоть и без лиц, но с головами, они кто?
— Периферийные устройства, — ответил Сарториус на мой мысленный вопрос. — Их основное назначение — психологическое воздействие. Самое примитивное — служить пугалом. Во-первых, они чисто внешне производят устрашающее впечатление — три с лишним метра рост, непроглядно черные, безликие. А во-вторых, на них установлено оборудование, позволяющее генерировать импульсы, внушающие безотчетный страх. Это оборудование работает как наш ГВЭП, только оно намного совершеннее.
Вот это мне уже совсем не понравилось. Я прекрасно помнил наш разговор с Сорокиным сразу после пурги. Тогда он считал, что «Черный камень» — это ГВЭП плюс какой-то аналог универсального регенератора, созданного в том «почтовом ящике», где начинал свою трудовую деятельность Вася Лопухин, а «длинные-черные» — управляющие этой машиной, разумные существа. Неужели за сутки у него так поменялись представления? Или он прошлой ночью врал, не желая со мной откровенничать? С какой стати? Что он от этого выигрывал? В душе зародилось неясное подозрение…
— некое помещение, похожее на церковь, переделанную в концертный зал. Без стульев и без публики. Два года назад, на Хайди, я увидел три «дурацких сна», которые одновременно со мной смотрела Таня-Кармела-Вик.
Теперь, правда, зал выглядел немного по-иному. Например, по краям его появились сводчатые арки, которые раньше были как бы заложены кирпичом, заштукатурены и побелены. Теперь в этих арках была загадочная темнота, и поначалу было непонятно, то ли проемы этих арок все-таки заделаны, но не освещены, то ли они открыты и за ними открываются дороги в какую-то космическую беспредельность.
Судя по всему, я вышел в этот зал через один из таких проемов. Логично было подумать, что сюда придет еще кто-то и, естественно, появится откуда-то из арок.
Почему-то мне казалось, будто опять явится Таня, точнее, Вик Мэллори, хотя и неизвестно с какой начинкой. Но на сей раз я ошибся.
Из двух диаметрально противоположных проемов, находившихся справа и слева от меня, вышли Чудо-юдо и Сарториус. Разумеется, виртуальность этих фигур для меня секретом не была. Оба бывших чекиста напоминали анимированные плоскостные фотографии. Это настраивало на какой-то несерьезный лад, тем не менее я не сомневался, что они имели более чем серьезный повод для встречи. Я был убежден, что им необходимо было срочно провести свои переговоры «на высшем уровне». Разыскивать друг друга в зоне, встречаться наяву, вызывая подозрения подчиненных, они не хотели. Им необходимо было пообщаться с полной откровенностью, и лучшего места, чем моя черепушка, они, конечно, подобрать не смогли.
Они понимали, что эта встреча на «моей» территории не может остаться абсолютно конфиденциальной. Но в данном случае их заботила не полнота секретности, а желание оказать на меня воздействие.
В чем это воздействие должно было заключаться, я понял довольно быстро. Но начало общения было неожиданным. На меня, то правлениям. Я прекрасно помню, как докладывал через три разных канала и все попусту.
— Ладно. Это не вернешь, это ушло. И мы ушли, понимаешь? Каждый в свои дела. Я здесь, а ты — там. Каждый понимал, что произошел чудовищный крах, и… не верил в то, что это всерьез. Вот ты говорил, будто не веришь, что я
— враг. Да, мне поначалу казалось, что мы все успокоимся, помиримся, найдем свои ниши. Но их оказалось мало, меньше, чем хотелось бы.
— И вы не догадывались, что на всех не хватит?
— Видишь ли, Сережа, тогда я думал, как занять свою нишу. И оказалось, что она многим приглянулась. То, что я оказался при козырях, а другие — в пролете, всего лишь удачная лотерея. Я боролся за выживание и вынужден был принять криминальные правила. У тебя же, после того как ты рубанул Чалмерса, особых проблем не было. Ты дружишь с хорошими людьми, твоя клиника процветает. И никто тебя не трогает, между прочим, хотя наверняка на тебя есть много всякого и в Интерполе, и в ФБР, и в ЦРУ, и в АНБ. Странно? Не то слово. Ты сам суешься в разные дела и делишки, мочишь направо и налево, вербуешь людей, носишься через границы, а тебя практически не тормозят. Даже из Грозного усвистал. Конечно, ГВЭП и прочие средства имитации ты применяешь артистически. «Прибор переселения душ», который ты невзначай «подарил» нам в прошлом году, — вообще шедевр. И все же, Серега, ты регулярно прокалываешься, а остаешься целым.
— Ну да, — теперь уже Сорокин ехидничал, — двойной агент, перевербованный провокатор. Это мне уже шили. Даже штатники. В этом-то и трагедия, Сергей Сергеевич. Я тоже держусь на криминалах. Мне приходится заниматься тем же, чем и вам. Поэтому вы правы, мне есть над чем подумать. Хотя стержня я не потерял. Поторопились вы с выводом.
— Выводов, скажем так, я еще не делал. Я только анализирую. На твоем месте, если б уж я взялся решать ту задачу, которую ты перед собой ставишь, то не разменивался бы на мелочи. Не лез бы в каждую дыру, а сосредоточился бы на главных направлениях. Возможно, перенес бы центр тяжести операций из России на тот берег Тихого океана. Или Атлантического, например. Присмотрелся бы к сепаратистским устремлениям в Штатах. Там такие прослеживаются. Тебе, конечно, на месте виднее, но мог бы поиграть с латинос
— их нынче в Штатах пруд пруди, а любят их англосаксы и иные европеоиды чуть больше, чем в России кавказцев. Искал бы тех, кто мечтает отделаться от ФБР, от Пентагона, который ограничивает продажу разных технологий тем, кто не нравится Белому дому. Пригляделся бы к фрицам — там вскоре опять пожелают быть «юбер аллес». Поискал бы корешков среди бывших «варшавян», ведь многие просто до поры попритихли. А когда увидят НАТО поближе и узнают, что атлантисты не только деньгами сорят, но и на шею садятся, — задрыгают ножками. На Балканах завел бы друзей — там тоже не разучились по-македонски шмалятъ. Наконец, если уж знаться с исламистами, то не с теми, которые нам поперек горла кинжал пристраивают, а с теми, которые его для янки приберегают. Пощупал бы «третий мир», негров, китайцев, всякие притухшие очаги. В России исходил бы не из желаемого, а из действительного. Не тряс бы пыльными знаменами, не вспоминал бы, как вчера было хорошо, а напирал бы на то, как сегодня хреново, и убеждал бы, что ты не во вчера зовешь, а в завтра. И уж только потом, когда разобрался бы, кому чего надо, а кому чего не надо, начал бы дело. Не спеша бы проанализировал все возможные заморочки из вышеперечисленных, прикинул, пару раз все процедил и взвесил. А потом уж с осторожностью выбрал два-три перспективных направления и взялся их разрабатывать. Причем так, чтоб поначалу ни пальбы, ни большого шума не было. И все свои краснознаменные причиндалы убрал бы в долгий ящик.
— Знаете, Сергей Сергеевич, — усмехнулся Сарториус, — по-моему, вы на эту тему кое-что практически готовили.
— Да, я много что готовил. И поверь мне, у меня немало хороших аналитиков, которые тем, что имеются у правительства России, сто очков форы дадут. Да и забугорные исследования мы помаленьку посматриваем. Есть очень много перспективных направлений. Которые, кстати, для получения искомых результатов даже не потребуют от тебя беготни по горам с автоматом, захватов заложников и прочих эффектных хулиганств. Не забудь, Сережа, тебе пятьдесят, а не тридцать, как было Фиделю в 1959-м. И Россия — это не Куба, где можно с двенадцатью молодцами поднять бучу. Я, если хочешь знать, как раз в это время в институте учился и мечтал куда-нибудь добровольцем записаться. Хорошо, что вовремя умные люди на дороге попались и растолковали, что добровольцем надо вызываться, когда прикажут. Иначе поехал бы английский язык чукчам преподавать, а не туда, куда послали.
— В общем, все понятно, — посуровел Сорокин, — двойку вы мне ставите и профнепригодность шьете.
— На правах бывшего преподавателя — да. Во всяком случае, если б ты сейчас работал на Комитет, то был бы отозван без долгих раздумий. Причем я еще не знаю, как это мотивировали бы. Лично я бы отозвал тебя по мотивам недоверия. Даже если бы ты не нарушал всех канонов, не действовал партизанскими методами и не водился с криминалом. Ну а уж если рассматривать твою нынешнюю деятельность по классическим гэпэушным меркам — это полный маразм.
— Сергей Сергеевич, — хмыкнул Сорокин, — если б я мог, то работал как положено. То есть законсервировался, как мне было приказано, и ждал ЦУ. Но меня бы точно отозвали, если не в августе, то в ноябре — наверняка. Конечно, трудно сочетать и силовые акции, и агентурную работу. И нормальные люди в нормальной обстановке так не делают. Но я-то был в ненормальной обстановке…
— И не был нормальным человеком, — добавил Чудо-юдо. — Да, согласен. Тебе захотелось поиграть в самодеятельности. В амплуа романтического героя. Не верю!
— Вот видите, Сергей Сергеевич, — заметил Сарториус, — вы так толково мне объяснили, что и как следовало делать, а потом бьете себя в грудь и цитируете Станиславского. Почему вы не идете на сотрудничество?! У нас резко вырастут возможности. Особенно в научно-технической сфере. Мне во много раз легче устроить вас в Оклахоме, чем вам — открутиться от ваших «друзей» в Москве. И будьте покойны, там вас не достанут.
— Достанут, если очень захотят, — усмехнулся Чудо-юдо. — И быстрее, чем в Москве. Вообще-то, Сережа, мои российские трудности преувеличивать не надо. Пробьемся, не девяносто первый. Я понимаю, что тебе очень хотелось бы видеть меня припертым к стенке, но до этого еще надо дожить. Боюсь, многие до этого дня не доживут.
— Будем резюмировать дискуссию по первому вопросу? Соглашение недостижимо?
— Пока такая формулировка возражений не вызывает. Будем переходить ко второму вопросу, если таковой имеется.
— Согласен. Вы сознаете, что ваша миссия здесь закончилась провалом?
— До определенной степени. Хотя я не слишком пессимистично настроен. Вертолет жалко, Лукьяна с Трофимом. Хорошо хоть Димка с Лусией уцелели и соловьевцы накрылись. Но я сейчас сам себе удивляюсь — замахнуться на такое!
— А я вот ничуть не удивляюсь. — Сарториус неожиданно начал меняться и через пару секунд из плоскостной фигуры превратился в объемную и выглядел вполне натурально. То же через несколько мгновений произошло и с отцом.
— Видишь ли, — не отказываясь от менторского тона, произнес Чудо-юдо, — я ждал твоего появления здесь, тем более, что у тебя тут поблизости база, которую ты уже несколько лет эксплуатируешь. Ты превратился почти в аборигена, если иметь в виду твои знания здешних мест. Мне уже известно, что ты был осведомлен о странностях этого района! И даже знал о том, что в 1936 году здесь побывала экспедиция НКВД.
— Да, — сказал Сорокин, — знал. Только слишком долго искал ее материалы. А твоему Диме по дурацкой случайности, как это у него бывает в 99 случаях из 100, удалось заполучить то, за чем я третий год гоняюсь.
— Слышал, оболтус? — сказал Чудо-юдо, повернув свою виртуальную бородищу в мою сторону.
— Слышал, — кивнул я. — Извините, Сергей Николаевич. Я больше не буду.
— Не зарекайся, Дима, — теперь и Сарториус обратил внимание на мое присутствие, — еще не вечер. А вообще-то, господа Бариновы, у меня для вас есть одно пренеприятное сообщение.
— А я-то думал, после того как Димуля сбил «Ми-26» и нагрел меня на кругленькую сумму, ничего неприятного быть уже не может, — саркастически проскрипел Чудо-юдо.
— Я?! «Ми-26»?! — Наверно, более оскорбленного тона даже Пресвятая Дева не могла себе позволить. — Вы чего, в натуре?
— В натуре, братан, в натуре! — покривлялся Сарториус. — А ты небось
думал, что НЛО рубанул? — Блин… — только и выдавилось из меня. Я уже понял, что «Черный ящик» показал мне вместо «Ми-26» дирижаблеобразный НЛО. А я его сдуру ГВЭПом…
— Именно так, — кивнул Сарториус, который и во сне умел читать мои мысли.
— На режиме «О», ГВЭПом. Ребята уже застроповали «Черный камень», подняли его в воздух и понесли в «Котловину». А он возьми да и заработай…
— Да, — смущенно пробормотал Чудо-юдо, — этого я не предусмотрел. Он засек мой канал связи с Димкой через микросхему, вошел туда и дал команду на уничтожение НЛО. Я и не догадывался, что он на это способен.
— Правильно, — сказал Сарториус, — и я бы не догадался. Потому что у всех нас стереотипное мышление. Мы привыкли, что мыслящее существо должно быть с руками, ногами или хотя бы со щупальцами. Оно должно двигаться, ползать и так далее. А то, что неподвижно, — камень, ящик или, на худой конец, компьютер. Нормальная человеческая тупость — судить о других по себе.
— Выходит, — пробормотал я подавленно, — это я весь кайф поломал?
— Любой другой на твоем месте поступил бы так же, — ободрил Сарториус. — Ты честно выполнил приказ родителя, за которого говорил «Черный ящик». Теперь он лежит на дне кратера, под обломками вертолета.
— Ладно, — сказал Чудо-юдо, — не переживай. Ну, вычту у тебя из зарплаты, по линии «Rodriguez AnSo incorporated», куплю новый, выплачу компенсации за двенадцать трупов. Еще на комиссию по расследованию причин катастрофы, чтоб все было в ажуре. Сколько миллионов долларов в общей сумме — пока не посчитано, но прилично. А сейчас нам синьор Умберто подбросит пару дохлых кошек.
— Ну, насчет дохлых кошек, — усмехнулся Сарториус, — это несколько преувеличено. А вот кое-какими результатами исследований могу поделиться. Лусия вчера в полете, наверно, много интересного намерила, но у меня есть статистика за три года. Хорошие физики все это обсчитали и провели корреляции по ряду моментов. А я сопоставил все это дело с фактами наблюдений за НЛО над «Котловиной». И теперь по изменениям в магнитосфере можно почти точно предсказать, когда тут появится очередной корабль.
— Даже так? — недоверчиво переспросил Чудо-юдо. — Кто же у тебя такими
исследованиями занимался? — Лисовы, — усмехнулся Сарториус. — Максим и Генка. Им все равно по капканам ходить надо, на «Буране» семь верст — не крюк. С Дмитрием Петровичем и Женькой я в контакт не входил, они слишком далеко от «Котловины» промышляли. А с теми — столковались. Конечно, не за бесплатно. За двести долларов в месяц. Расставили приборы, показал им, как менять записывающие системы, рассказал, когда это нужно делать, — вот и все. На сопке «Контрольная» установил видеокамеру, продублированную ГВЭПом, и дешифратор Лопухина. Там они тоже кассеты и магнитооптические диски меняли.
— Может, ты и с «Черным камнем» в контакт вошел? — прищурился Чудо-юдо.
— Мы все с ним в контакт вошли. — Сергей Николаевич был очень доволен тем, что может чуть-чуть сбить спесь с Чудо-юда. — Все, кто переходит на эту сторону Порченой, вступают с ним в контакт, даже если и не подозревают об этом.
— Но у тебя-то, конечно, особые отношения?
— Видите ли, Сергей Сергеевич, это между равными интеллектами могут быть «особые» отношения. А какие могут быть особые отношения между человеком и букашкой? У человека напряженная мозговая деятельность, много всяких дел, трудов, забот, а у букашки на каждый день жизни две основные задачи: сожрать что-нибудь и постараться, чтоб самое никто не сожрал. Ну и, конечно, потомство после себя оставить.
— Если по большому счету, — хмыкнул отец, — то у человека эти задачи тоже не на последнем месте.
— Согласен. Но человек вокруг этих своих основных жизненных задач накрутил еще немало всякой всячины, а букашка — ничего. Поэтому человек полагает, будто он намного лучше и умнее ее. И считает себя вправе походя решать судьбу попавшейся на глаза букашки. Придавить или нет, например. Посадить живьем в коробку или уморить эфиром, а потом наколоть на булавку и поместить в коллекцию. Или, что бывает намного реже, наблюдать за букашкой в естественных условиях. Ставить ей разные тестовые задачи, чтоб выяснить, какие у нее физические и интеллектуальные возможности, — вот это все и есть, по-моему, те особые отношения, в которые могут вступать человек и насекомое. А в остальное время, если эти насекомые не кусачие, человек на них внимания не обращает.
— Но мы, естественно, насекомые кусачие… — задумчиво произнес Чудо-юдо.
— Да, и похуже клопов. В принципе что-то вроде диких африканских пчел-убийц. Они и человека, и даже слона, говорят, могут зажалить до смерти. И этот самый «человек», то есть «Черный камень», отдает себе в этом отчет. Конечно, он бы, наверно, мог и всерьез взяться за дело, перетравить, например, всех кусачих к чертовой матери, но боится экологическое равновесие нарушить. Поэтому старается регулировать численность, отпугивающими средствами пользоваться, репеллентами всякими. Ну а если уж припечет какая-нибудь особь, тогда и прихлопнуть может.
Мне, слушавшему Сорокина, стало ужасно неприятно. Хотя я уже знал, что в этой зоне всем заправляет «Черный камень», мне как-то не думалось, что он — мыслящее существо. А эти, «длинные-черные», которые хоть и без лиц, но с головами, они кто?
— Периферийные устройства, — ответил Сарториус на мой мысленный вопрос. — Их основное назначение — психологическое воздействие. Самое примитивное — служить пугалом. Во-первых, они чисто внешне производят устрашающее впечатление — три с лишним метра рост, непроглядно черные, безликие. А во-вторых, на них установлено оборудование, позволяющее генерировать импульсы, внушающие безотчетный страх. Это оборудование работает как наш ГВЭП, только оно намного совершеннее.
Вот это мне уже совсем не понравилось. Я прекрасно помнил наш разговор с Сорокиным сразу после пурги. Тогда он считал, что «Черный камень» — это ГВЭП плюс какой-то аналог универсального регенератора, созданного в том «почтовом ящике», где начинал свою трудовую деятельность Вася Лопухин, а «длинные-черные» — управляющие этой машиной, разумные существа. Неужели за сутки у него так поменялись представления? Или он прошлой ночью врал, не желая со мной откровенничать? С какой стати? Что он от этого выигрывал? В душе зародилось неясное подозрение…