Они медленно шли по боковой дорожке вдоль ограды, и Андрей думал, что Люда одновременно похожа и на девочку, и на взрослую и, конечно, она лучше всех других девочек в мире.
- А спросить?! - вдруг воскликнула Люда. - Вот люди! Мы так и не спросили у Александры Ивановны про книжку! Андрюша, подожди меня здесь! Я сейчас все узнаю! Через десять минут! Держи!
Она бросила ему свой портфель и помчалась к выходу из сквера.
* * *
Неизвестно, кто в классе пустил этот грязный слух. Это мог сделать Женька Трифонов, которого в школе называли "информатором номер один", или Венька Окулов, который любил придумывать разные небылицы и потом сам свято в них верил.
Да какое значение теперь имело - кто? Слух-то был пущен!
На второй перемене в класс ворвался Гришка Афонин, вскочил на парту и заорал:
- Мальчишки! Хотите новость? Наш Степушкин влюбился!
- Степушкин? - ахнул кто-то из девочек.
- Честное слово! Вчера вечером его видели в сквере Победы с какой-то девицей. Знаете, что они делали? Никогда не угадаете! - Афонин приложил ко рту ладонь и сказал, понизив голос: - Об-ни-ма-лись!
- Гы-гы! - грохнул класс.
Десять пар глаз уставились на Андрея. Десять ртов искривились в противных усмешках.
Андрей встал, чувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное. Пол покачивался под ногами, как палуба корабля.
Не говоря ни слова, подошел к Афонину и сдернул его за ногу с парты.
- Ты чего?! - закричал Афонин.
- Трепло несчастное! - сказал Андрей, подтянул его за рубашку к себе и ударил в лицо с такой силой, что хрустнули пальцы.
Гришка Афонин обмяк, медленно опустился на колени в проход между партами и вдруг, странно булькнув, повалился набок. Алыми брызгами разлетелась по полу кровь.
И тогда страшно завизжали девчонки.
* * *
"Надо постучать посильнее", - подумал Андрей.
Он повернулся задом и несколько раз ударил в дверь каблуком ботинка. В доме все затряслось и задребезжало. Потом зашлепали быстрые приближающиеся шаги, щелкнул ключ - и дверь приотворилась. В щель выглянул мальчишка.
- Кого надо? - спросил он неприветливо.
- Я ищу Сергея Липкина, - сказал Андрей.
- Я Липкин. Что нужно?
Андрей вынул из внутреннего кармана фотографию:
- Твоя?
Липкин присмотрелся и вдруг быстрым движением выдернул снимок из руки Андрея.
- Вот он где! Знаешь, как я искал! Весь дом вверх тормашками! Откуда он у тебя?
- Из книжки "Путь марсиан".
- Тьфу, черт! - выругался Липкин радостно. - Вспомнил! Это я после просушки положил их туда выпрямлять. Тетя Саша торопит. "Неси, - говорит, книжку быстрее, читатели ждут..." Я вытащил их и не сосчитал...
- Ты сам фотографировал? - с недоверием спросил Андрей.
- А кто же еще? - улыбнулся Липкин.
- Каким образом? Через телескоп?
- Чудак человек! - удивился Липкин. - Разве через телескоп так сделаешь? Я фотографирую только натуру.
- Натуру?! - ошеломленно спросил Андрей. - Ты, может, скажешь, что этот снимок сделан из ракеты?
- Не скажу. Потому что не из ракеты. Это я фотографировал с одной из вершин восточных Апеннин.
- Ты?!!
- Я, конечно, - спокойно сказал Липкин.
- Каким образом?
Липкин оглядел Андрея с ног до головы и отворил дверь пошире.
- Давай проходи.
Он провел Андрея в большую полутемную комнату, посреди которой стоял круглый обеденный стол, накрытый полиэтиленовой скатертью. В центре стола, где обычно ставят вазу с цветами, тускло мерцала изящная серебристая ракета.
Андрей впился в нее глазами.
Это была модель космического корабля "Восток" с первой ступенью, с четырьмя пусковыми агрегатами и даже с лифтом для космонавта.
Андрей обошел ее со всех сторон.
Модель в точности повторяла настоящую ракету и была так здорово сделана, что трудно было оторвать взгляд.
- Ну? - сказал Липкин.
- Это ты... сам?
- Чудак человек, - пожал плечами Липкин. - Такие штуки в магазинах не продаются.
- А из чего?
- Картон, целлофан, проволока.
- Красиво!
- Она мне не особенно удалась, - скромно возразил Липкин. - Торопился, кое-что напортил. Садись, - придвинул он стул. - Поговорим.
Андрей сел, но сейчас же вскочил. Он заметил в углу комнаты телескоп. Теперь он бросился в этот угол и осмотрел установку.
Липкин настороженно следил за ним.
- Рефрактор? - спросил Андрей. - Только почему без объектива? Ты его снимаешь, чтобы не пылился?
- Рефлектор, - поправил Липкин. - Системы Кассегрена. С кольцевым зеркалом.
- Кассегрен? Сам сделал?
- Сам, конечно.
- Ого! - с уважением сказал Андрей. - А у меня Ньютон. Почему ты его в комнате держишь?
- Не могу же я построить астрономический купол! Я его во двор выношу.
- А чердак? - воскликнул Андрей.
- Хм! Чердак! Думал я про чердак. Невозможно. У нас железная крыша.
- А-а!.. - протянул Андрей. - У нас черепичная. Я двенадцать черепиц вынул, положил их на специальный щиток. Ночью снимешь щиток - и в космос.
Настороженность Липкина как рукой сняло.
- Красота! - улыбнулся он. - Всю ночь напролет от звезды до звезды!.. У твоего какой диаметр зеркала?
- Сто двадцать пять миллиметров.
- А увеличение?
- Сто сорок.
- Ого! - с уважением сказал Липкин. - У меня всего восемьдесят. А диаметр сто.
- Перешлифовал?
- Да, немножечко. А переделывать, знаешь...
- Знаю, - сказал Андрей. - Я два зеркала запорол. Одно на грубой шлифовке - оно лопнуло у меня в руке, надавил слишком сильно, опыта не было, а второе на тонкой, окончательной. Так получилось. Нужна кривизна ноль шесть миллиметра, а я с размаху саданул до ноль девяти. Исправить невозможно. Я со злости трахнул его об стену. Зато третье получилось что надо. Стрелка кривизны ноль пятьдесят восемь, ни одного сбоя, ни одного завала по краям. Идеальная сфера! Хорошо. Кончил шлифовку. Сформовал полировальник. Приготовил смолу, крокус. Нанес на полировальник бороздки. Начал. Полирую пять часов, шесть, семь... Проверяю ножом Фуко, - знаешь, приборчик такой из бритвочки и лампочки от карманного фонаря, - вроде нормально. Еще два часа полирую, руки онемели, в локтях едва разгибаются. Делаю окончательную проверку - даже слезы из глаз: в середине бугор, вокруг него валик, а края приподняты, как у чашки. Перешлифовывать надо. Четыре раза перешлифовывал... Знаешь, что это за работа? Хорошо еще, что у "Космоса" только одно зеркало. Ты по какой книжке строил телескоп?
- По Максутову.
- А я свой "Космос" по Шемякину. Приложение к "Юному технику".
- Знаю. Одно плохо: только прицелишься, начнешь зарисовывать какое-нибудь место, глядь, оно уже на краю поля зрения. Трубу поправлять надо. Через каждые пять минут.
- А у меня не надо, - сказал Андрей. - У меня шахту часовой механизм ведет. Пустишь его - и к трубе уже руками не прикасаешься. Хоть до утра.
- Что за механизм? - полюбопытствовал Липкин. - Тут знаешь какую машину надо? Шахта-то весит ой-ой.
- О! У меня такая машина! - с восторгом сказал Андрей. - От английских астрономических часов. Слона повернет!
- Где достал?
- Тут, в одном месте. Случайно. Ты сначала про Эратосфен расскажи.
- Эратосфен... - задумчиво произнес Липкин. - Это фото я сделал две недели назад, когда изучал Синус Аэстум, то есть Залив Зноя. Я сейчас покажу.
Он вышел в соседнюю комнату и тотчас вернулся с большим альбомом, который положил на стол.
- Вот здесь все места, где я побывал.
Андрей открыл альбом.
Он сразу же узнал кратер Коперника, похожий на воронку, оставшуюся после чудовищного взрыва, разлетающиеся из кратера таинственные светлые лучи, которые до сих пор сводят с ума всех астрономов мира, и мелкие кратеры, усеявшие дно Океана Бурь.
Но какой это был Коперник!
На лучших лунных фотографиях, сделанных в знаменитых обсерваториях, он всегда имел форму кольца, окруженного белым венцом. А здесь он был похож на громадный вал, лежащий на светлой, слегка всхолмленной равнине.
Ни одному астроному не снилась такая фотография!
В нижнем правом углу альбомного листа было написано красивыми буквами:
"Область цирка Коперник на 10-й день после новолуния".
На следующем листе была фотография Теофила во время захода Солнца. Теофил тоже был сфотографирован не сверху, а сбоку, с небольшой высоты. Его центральная горка высоко поднималась над окружающими валами, и ее двойная вершина ярко горела на фоне черного неба.
Дальше шли фотографии Клавдия, Птолемея, Платона, маленькие фото неизвестных Андрею цирков, снимки каких-то гор и долин.
Андрей перелистывал альбом все быстрее и быстрее. Наконец он перевернул последний лист и спросил:
- Море Опасностей ты не снимал?
- Нет, - сказал Сергей. - Но я работал недалеко, в Море Изобилия.
- А что там интересного, в Море Изобилия? Трещины да холмы. Ни одного приличного цирка.
- Ни одного приличного цирка? - воскликнул Сергей. - Ну, сказал! . . А Мессье и Пикеринг?
- Ну и что? Их в хорошую трубу не всегда увидишь!
- Ты видел?
- Видел.
- И ничего не заметил?
- Ничего!
- А ты знаешь, что между ними туннель?
- Что?!
- Да, да. Так считают многие наблюдатели.
- Чушь!
- Абсолютная правда! Там горная цепь высотой около двух километров. Налетевший с запада огромный метеорит ударил в ее склон, пробил и, выскочив с другой стороны, улетел в космос. В том месте, куда пришелся удар, образовался кратер Мессье, а на другой стороне - Пикеринг. Я только вчера фотографировал этот район. Идем, покажу.
Он провел Андрея в темную соседнюю комнату и включил свет.
На столе в углу комнаты громоздилось странное сооружение. Посредине плоский прямоугольный ящик, до половины наполненный серой мукой. К углам ящика привинчены длинные штанги. На них, на разной высоте, укреплены рефлекторы с плоскими матовыми лампами. Еще одна штанга, длиннее всех остальных и размеченная на сантиметры, прикреплена к спинке стула. На другом стуле лежат вынутый из футляра фотоаппарат "зенит", экспонометр на витом шелковом шнурке и несколько деревянных лопаточек.
- Вот Море Изобилия, - Сергей показал на ящик. - Подожди, сейчас я на него прысну, а то все осыпается.
Он взял с подоконника пульверизатор и несколько раз фукнул водой в ящик, на горки серой муки.
Потом деревянной лопаточкой что-то подправил и жестом подозвал Андрея поближе.
- Вот Мессье, видишь, на склоне хребта? А вот по другую сторону Пикеринг.
Андрей напряг все свое воображение, но серая мука так и осталась мукой.
- Ничего не вижу, - сказал он.
- Это с непривычки, - улыбнулся Липкин. - Сейчас увидишь.
Он воткнул в розетку вилку, от которой тянулись провода к рефлекторам, и щелкнул выключателем. Ярко вспыхнула одна из угловых ламп, беспорядочные кучки муки отбросили длинные тени, и Андрей открыл рот от изумления.
Перед ним лежала знакомая равнина Моря Изобилия, пересеченная вдоль невысоким горным хребтом, кое-где покрытая оспинами небольших кратеров.
Сколько раз, направляя на Луну "Космос Первый", он останавливал свой взгляд на этой желтоватой равнине и, полюбовавшись цирком Лангрен, уходил на север, в дикие горы на берегу Моря Опасностей.
Он и не подозревал, что, может быть, в это самое время кто-то бродит еще по бесплодному лунному шару, смотрит на небо, усеянное ледяными точками звезд, и фотографирует лунные пейзажи.
- Видишь теперь? - спросил Липкин.
- Еще бы! - сказал Андрей. - Здорово! Лучше, чем в телескоп. Это ты сам выдумал?
- Сам, - сказал Липкин гордо.
- А что это за мука?
- Это не мука, а формовочный песок. Мне отец с завода принес.
- Отец принес? - переспросил Андрей. - Он что, тебе помогает?
- Конечно! Он даже "зенит" специально купил, - Липкин показал на фотоаппарат. - Альбом тоже вместе делали. Сначала-то мы путешествовали по Земле. Вечером расстелим карту и загадываем: куда поехать? Иногда волчок пустим: где он остановится, туда и едем. Если, например, на острове Фиджи, смотрим, самолеты какой компании туда ходят. Сколько билет стоит. Берем самые необходимые вещи, ну и деньги, конечно, которые там в обращении.
Однажды на острове Тристан-да-Кунья у нас деньги кончились. Знаешь, где Тристан-да-Кунья? В Южной Атлантике. Две с половиной тысячи километров до ближайшей земли. А у нас ни гроша! Нечем платить за обратный проезд. Островок крохотный, одна деревня у подножия вулкана, двести шестьдесят жителей. Магазинов, конечно, никаких, почтовых контор тоже. Жители разводят овец и сажают картошку. Что делать? Мы уже начали подумывать - не наняться ли нам на китобоец, который сюда забредет. И нанялись бы, если бы не выручил День крыс. Дело в том, что еще в середине прошлого века на остров попало несколько корабельных крыс. Условия для них оказались хорошими, и они расплодились в страшном количестве. Стали настоящим бедствием, потому что пожирали молодую картошку на полях. И вот тристанцы, для того чтобы спасти урожай, раз в году объявляют День крыс. В этот день все островитяне вооружаются палками и корзинами - и начинается великое избиение грызунов. Трупы крыс собирают в корзины и несут к дому губернатора. Губернатор смотрит, кто больше убил, и выплачивает премию. И довольно солидную. Мы с отцом убили тогда три тысячи штук, и губернатор Вилли Репетто купил нам билеты до Кейптауна.
За три года мы объездили весь земной шар. Даже на Антарктиде побывали. А потом отец принес эту самую книжку Максутова о любительских телескопах...
- Он у тебя кто? - перебил Андрей.
- Отец? Он формовщик. Работает на механическом заводе.
- А мать не ругается за песок и... за все другое?
- У меня нет матери, - сказал Сергей. - Умерла, когда я был совсем маленьким. Я даже не помню ее.
- A у тебя Море Изобилия неправильно сделано. - сказал Андрей, показывая на круглый кратер с очень гладким дном. - Такого цирка там нет.
- Здесь у меня уже не Море Изобилия, а кусочек Моря Дождей. Это Архимед. Неужели не узнал?
- Архимед? - пробормотал Андрей, краснея.
- Он самый. Здесь у меня место, куда опустился наш второй "Лунник", Вот, ближе к Автолику, видишь? У меня даже фото есть с макетом первой ступени.
Липкин взял с подоконника конверт из-под фотобумаги и вынул из него два снимка. Один из них он протянул Андрею.
- Возьми. Это мы вчера с отцом печатали. Бери, бери, у меня еще есть. Вот Эратосфен был только один, потому я и обрадовался, когда ты принес. Я случайно пленку испортил, а лучше сделать не удалось, . .
Фотография Архимеда была замечательна. На фоне далеких гор, изрезанных тенями, резко выделялся идеально круглый цирк без центральной горки. Кольцевой вал был настолько ровен, что его тень, лежащая на дне цирка, представляла собой почти правильный серп. Правее цирка, на избитой мелкими кратерами светлой почве, слегка зарывшись в нее смятым конусом, лежала первая ступень космического корабля. Странно и радостно было видеть в этом царстве безжизненных камней и спекшегося шлака изделие мудрых человеческих рук с четкими буквами на борту: "СССР".
- Здорово! - вздохнул Андрей. - Спасибо. А из чего вы сделали первую ступень?
- Из фольги от конфет. Буквы отец написал чертежным перышком. А потом мы макет убрали и фотографировали место до прилунения.
- Вы так вдвоем и живете?
- Так и живем, - улыбнулся Липкин. - А что?
- Хорошо живете. Интересно. Я очень люблю, когда люди интересно живут. Иначе какой смысл?
- Никакого, - согласился Сергей. - Отец тоже так говорит. Если, говорит, человек знает только работу да еду, это не человек, а думающий автомат. В школе или в институте вложили в него программу, запустили - и дело с концом. А настоящий человек обязательно должен увлекаться. И одно из увлечений обязательно должно стать его второй жизнью. Вот так говорит мой отец. А твой чем увлекается? - спросил вдруг Липкин Андрея.
- Мой?.. - переспросил Андрей и представил себе отца, отгородившегося от всего мира газетой. - Мой тоже... немножко астрономией. И телескоп мы с ним тоже... вместе. И дневник наблюдений...
Через час Андрей распрощался с Липкиным.
* * *
На улице у него вдруг тревожно замерло сердце. Что-то обязательно должно было случиться сегодня или завтра. Этот разговор отца с Александрой Антоновной, бегство с последних двух уроков, неприятная встреча в читальне, драка в классе...
Так просто все не кончится.
Он почувствовал себя очень несчастным.
Почему отец Сергея Липкина может вечерами строить макеты лунной поверхности, а потом вместе со своим сыном фотографировать их и составлять чудесный альбом, или, развернув на столе карту, путешествовать на острова Фиджи, тогда как его отец, поужинав, сразу берется за газеты и читает до тех пор, пока не начинают слипаться глаза?
Мать говорит, что он очень много работает и сильно устает. Но ведь Сережин отец должен уставать еще сильнее. Отец работает в юридической конторе. Сидит за широким письменным столом, подшивает какие-то бумаги и беседует с посетителями. А отец Липкина весь день в цехе, где гремят формовочные машины и жарко полыхает разливаемый из тяжелых ковшей металл. Андрей ходил вместе с классом на экскурсию на механический завод, видел, какая там работа.
Отец любил вспоминать прошлое, свои студенческие годы. Но почему-то считал, что самое интересное уже осталось позади, А сейчас он человек уже немолодой, солидный, у него ответственность перед женой и сыном, который должен стать настоящим гражданином своей страны. Для этого нужно хорошо учиться и быть дисциплинированным.
- Набеситься еще успеешь, - говорил он. - Для этого вам отведены каникулы и воскресные дни.
Однажды, когда Андрей заикнулся о поездке за город на рыбалку, отец вдруг оживился, глаза его стали мечтательными, он вырвал из блокнота листок и начал прикидывать на нем, что для этого нужно. Получился довольно большей список: два спиннинга, две запасные лески, двадцать крючков для перемета, специальный сачок для того, чтобы вытаскивать подведенную к берегу рыбу, хороший перочинный нож, соль, спички... Они просидели часа два над разработкой маршрута.
Потом отец засмеялся, отдал листок Андрею и сказал, что перед отпуском они еще подумают над этим. Когда же время отпуска наступило и Андрей напомнил отцу о рыбалке, тот покачал головой:
- Мечты, Андрюха. Это только мечты. Действительность намного сложнее.
Так и протаскал Андрей этот листок в кармане до тех пор, пока он совсем не истерся и не развалился на четыре грязных прямоугольничка.
"Зачем мечтать, - злился Андрей, - чтобы потом от мечты отречься? "Действительность сложнее". Подумаешь! Да плевать на такую действительность, которая подчиняет себе человека и поворачивает его туда, куда он не хочет! В конце концов, кто делает эту действительность? Сам человек! И что изменилось от того, что они прожили в Армавире у бабушки на две недели больше? Ничего!"
- Подожди, вот выцарапаю свободный денек, мы с тобой разойдемся! - Раньше Андрей верил этим словам. Теперь не верит.
Отец каждый день расписывает по часам. В конторе на его рабочем столе стоит перекидной календарь, на страничках которого красным карандашом записаны срочные дела, а синим - те, что могут немного подождать. Красных всегда очень много. Вся жизнь отца втиснута в график. На увлечения в этой жизни места не остается.
Наверное, он очень хорошо выполняет свою работу. И, наверное, ему ни капельки не скучно без других интересных дел.
...А может быть, он больше ничего и не знает? Может быть, его отец ограниченный человек? Сидит в своем специальном углу, отлично владеет своей юриспруденцией, и нету ему никакого дела до остального?..
Андрей даже вздрогнул от этой мысли.
Нет, нет, конечно. Отец его тоже интересный человек. Он тоже очень много знает. Он окончил институт с отличием, а потом объездил чуть ли не полстраны. Просто у него работа другого порядка. Старший Липкин на заводе работает руками и в это время может думать о чем угодно - о Марсе, и о Южной Америке, и об Океане Бурь.
А отец вынужден думать о судебных делах. Вон у него их сколько - целый шкаф голубых папок с ботиночными шнурками.
... Но почему же тогда плановик Миронов, у которого голова тоже целый день забита цифрами, может по вечерам руководить драмкружком в Доме культуры?
...Почему мать Семки Старикова ходит вместе с Семкой стрелять в тир и бьет из воздушки так, что зрители только ахают?
...Почему у других отцы как самые лучшие друзья, с ними о чем угодно поговорить можно, а его, Андрея, мать, наоборот, всегда пугает отцом: "Вот подожди, придет отец, он с тобой поговорит как следует..." Или: "Обо всех твоих художествах отцу расскажу..."
Сама мать никогда ничего не предпринимала. Была она слабовольной, бесхарактерной. Покричит, покипятится, глаза станут красными, влажными, но потом отойдет, остынет - и вот уже ходит вокруг, обглаживает, жалеет. Когда Андрей был поменьше, она сгоряча давала ему подзатыльник или хлопала полотенцем. Сейчас у нее появилась новая манера: встанет в дверях и смотрит на Андрея такими глазами, будто всему в мире конец и ничего уже не поправить... Или по-театральному заламывает руки и трагически выкрикивает: "Алексей! Что же это такое? Он совсем распустился..."
Очень не нравились Андрею эти представления. Было стыдно за мать, за то, что она это так фальшиво, неловко делает. И злость брала: для чего это? Дали бы разок-другой по шее, и все в порядке, обиды на пять минут. А тут прямо сцена, театр...
И еще это беспрерывное нюньканье: "Андрюша, надень пальто... Без шарфа на улицу не выходи... Смотри, не попади под машину..." А ему уже, черт возьми, пятнадцать. Раньше, до революции, мальчишки, говорят, с десяти лет работали, иногда целую семью кормили... Да что до революции! Во время войны такие уже партизанили, в разведку ходили... А тут получается - до самого института за тесемки материного передника привязан...
Растравляя себя, Андрей шел по улице все быстрее и быстрее. Вот, наконец, Тургенева. Он повернул к дому и остановился.
"Улечу, - подумал он. - Уйду навсегда в Пространство. К золотой звезде Альбирео, иначе называемой бета Лебедя".
Он поднял голову.
Небо выгнулось над городом звездным полушаром. Над крышами ярко мерцало, переливалось чудными огнями созвездие Пегаса. Далекие, невообразимые миры плыли над Землей.
"Как хорошо, что живут на свете Липкины, и Люда Рагозина, и старик Миронов. С такими людьми не скучно. Надо не потерять их. Они помогут в случае катастрофы. Не бросят на произвол судьбы..."
Он достал из портфеля фотографию Архимеда и еще раз полюбовался гигантским ровным кольцом. Теперь он знал, что у него появились настоящие, хорошие друзья. На всю жизнь.
На пороге дома его встретила мать.
- Ага, явился, голубчик. Проходи, проходи. Отец давно тебя поджидает.
Лицо у нее было непроницаемое, деревянное. Глаза зло прищурены.
"Сейчас начнется..." - с тоской подумал Андрей.
Мать выключила в прихожей свет и ушла на кухню, громко стуча каблуками.
Отец сидел за столом, развернув газету. Изо рта у него торчала зубочистка.
Против Андреева места на скатерти стояли глубокая тарелка, хлеб в плетенке, стакан вишневого компота, лежали ложка и вилка.
"Только что поужинали", - отметил Андрей.
Отец опустил газету и посмотрел на него поверх очков.
- Ну-с, - сказал он неприятным голосом, - где ваше величество пропадало до девяти часов?
"Так. Даже время засекли", - подумал Андрей с каким-то отчаянным злорадством. Но ответил спокойно:
- Нигде я не пропадал. Был у своих друзей.
Отец прищурил глаза так же, как мать в прихожей, и положил газету на стол.
- Вот что, мой дорогой. Мне не нравятся эти твои друзья, из-за которых ты убегаешь с уроков, приходишь домой за полночь и лжешь! Мне не нравится, что на тебя жалуются преподаватели. Мне не нравится, как ты себя ведешь последнее время! Ты меня слышишь?
- Слышу, - сказал Андрей.
- Может быть, ты мне скажешь, что это за друзья?
- Они - хорошие люди, - сказал Андрей.
- И эти хорошие люди поощряют твои уходы с уроков?
- Никто меня не поощряет!
- Тогда объясни мне, почему за один только месяц ты сбежал с двенадцати уроков?
- Я искал... - начал Андрей и умолк.
- Что?
- Ты этого не поймешь, - сказал Андрей тихо.
- Вот как? Значит, я не могу тебя понять? Какая сложная, утонченная натура! Какой высокоорганизованный интеллект!
- Папа!
- Молчи! Где ты проболтался до девяти часов вечера? Ну?!
- Нигде я не болтался.
- Будешь ты отвечать?!
- Что? Что я должен отвечать? - с отчаяньем закричал Андрей. - Ну что? Чего вы от меня хотите?
- Мы хотим знать, что у тебя за компания, - ровным иезуитским голосом сказал отец. - Почему ты все время уходишь с уроков? Почему меня сегодня по телефону вызвали на педагогический совет? Что ты опять натворил?
Андрей опустил голову.
- Говори!
- Мне нечего говорить, - пробормотал Андрей.
- Вот-вот. Теперь ему нечего говорить. Ему всегда нечего говорить, когда он нахулиганит в школе, - сказала мать, появляясь в дверях.
Андрей почувствовал, как в груди начала подниматься мутная нехорошая злость.
- Помолчи, пожалуйста, если ничего не знаешь! - обернулся он к матери.
- Ах ты свинья! - закричала мать. - Мало того, что ты в школе с преподавателями препираешься, так ты грубишь дома, когда с тобой разговаривают!
- Если бы вы по-человечески разговаривали, - сказал Андрей, совсем не помня себя от злости. - Я бы все... все рассказывал вам... А вы... вы сразу ругаться... чуть только войдешь в дом. Ни разу вы не сказали ничего хорошего... Ни разу... Вы думаете, если у меня своя комната... Надоело все. Скучища смертная! И еще пристаете! Ничего я не скажу больше. Ничего! Поняли? Ничего!
У матери вдруг затряслись руки, губы, подбородок...
- Алексей! - вскрикнула она. - Ты слышишь? Чего же ты сидишь? Он совсем распоясался!
- Ну и пусть! Пусть распоясался! - крикнул Андрей. - Я вам ничего не скажу! И ничего вы не сделаете!
Отец поднялся из-за стола и шагнул к нему.
- Ты что же это делаешь с матерью, негодяй? - сказал он очень тихо. - Ты что таким тоном стал разговаривать?
- Ничего я с ней не делаю! Она сама! Сама! Не знает, а говорит!
- Ты еще спроси, чего он нагородил на чердаке, - сказала мать. - Он хочет весь дом на воздух поднять. Я там сегодня весь день разбиралась. Трубы какие-то выбрасывала.
"Космос"! - холодом прошло по спине. - Она нашла "Космос"!
- Телескоп! Мой телескоп! - закричал Андрей, рванувшись к матери. - Что ты с ним сделала?
- Алексей! - снова вскрикнула мать.
И в ту же секунду тяжелая, обжигающая пощечина отбросила Андрея к стене.
* * *
...Ракета уходила в Пространство.
Серебряный шар Луны, разорванный трещинами, пересеченный зубчатыми тенями хребтов, опаленный дыханьем Большого Космоса, тускнел за иллюминатором. Правее и выше него влажно голубела Земля. Облачные поля застилали большую часть ее лица. Только южная оконечность Африки и остров Мадагаскар просматривались сквозь дымку.
А еще выше, в безмерной черной глубине, горела золотым огнем прекрасная звезда Альбирео.
Двигатели, разогнав ракету, кончили свою работу, и великая тишина охватила космонавта. Утонув в амортизационном кресле, он смотрел на неподвижные точки звезд и думал о счастье.
1 Парсек - мера расстояний в звездной астрономии, равная тридцати триллионам километров.
- А спросить?! - вдруг воскликнула Люда. - Вот люди! Мы так и не спросили у Александры Ивановны про книжку! Андрюша, подожди меня здесь! Я сейчас все узнаю! Через десять минут! Держи!
Она бросила ему свой портфель и помчалась к выходу из сквера.
* * *
Неизвестно, кто в классе пустил этот грязный слух. Это мог сделать Женька Трифонов, которого в школе называли "информатором номер один", или Венька Окулов, который любил придумывать разные небылицы и потом сам свято в них верил.
Да какое значение теперь имело - кто? Слух-то был пущен!
На второй перемене в класс ворвался Гришка Афонин, вскочил на парту и заорал:
- Мальчишки! Хотите новость? Наш Степушкин влюбился!
- Степушкин? - ахнул кто-то из девочек.
- Честное слово! Вчера вечером его видели в сквере Победы с какой-то девицей. Знаете, что они делали? Никогда не угадаете! - Афонин приложил ко рту ладонь и сказал, понизив голос: - Об-ни-ма-лись!
- Гы-гы! - грохнул класс.
Десять пар глаз уставились на Андрея. Десять ртов искривились в противных усмешках.
Андрей встал, чувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное. Пол покачивался под ногами, как палуба корабля.
Не говоря ни слова, подошел к Афонину и сдернул его за ногу с парты.
- Ты чего?! - закричал Афонин.
- Трепло несчастное! - сказал Андрей, подтянул его за рубашку к себе и ударил в лицо с такой силой, что хрустнули пальцы.
Гришка Афонин обмяк, медленно опустился на колени в проход между партами и вдруг, странно булькнув, повалился набок. Алыми брызгами разлетелась по полу кровь.
И тогда страшно завизжали девчонки.
* * *
"Надо постучать посильнее", - подумал Андрей.
Он повернулся задом и несколько раз ударил в дверь каблуком ботинка. В доме все затряслось и задребезжало. Потом зашлепали быстрые приближающиеся шаги, щелкнул ключ - и дверь приотворилась. В щель выглянул мальчишка.
- Кого надо? - спросил он неприветливо.
- Я ищу Сергея Липкина, - сказал Андрей.
- Я Липкин. Что нужно?
Андрей вынул из внутреннего кармана фотографию:
- Твоя?
Липкин присмотрелся и вдруг быстрым движением выдернул снимок из руки Андрея.
- Вот он где! Знаешь, как я искал! Весь дом вверх тормашками! Откуда он у тебя?
- Из книжки "Путь марсиан".
- Тьфу, черт! - выругался Липкин радостно. - Вспомнил! Это я после просушки положил их туда выпрямлять. Тетя Саша торопит. "Неси, - говорит, книжку быстрее, читатели ждут..." Я вытащил их и не сосчитал...
- Ты сам фотографировал? - с недоверием спросил Андрей.
- А кто же еще? - улыбнулся Липкин.
- Каким образом? Через телескоп?
- Чудак человек! - удивился Липкин. - Разве через телескоп так сделаешь? Я фотографирую только натуру.
- Натуру?! - ошеломленно спросил Андрей. - Ты, может, скажешь, что этот снимок сделан из ракеты?
- Не скажу. Потому что не из ракеты. Это я фотографировал с одной из вершин восточных Апеннин.
- Ты?!!
- Я, конечно, - спокойно сказал Липкин.
- Каким образом?
Липкин оглядел Андрея с ног до головы и отворил дверь пошире.
- Давай проходи.
Он провел Андрея в большую полутемную комнату, посреди которой стоял круглый обеденный стол, накрытый полиэтиленовой скатертью. В центре стола, где обычно ставят вазу с цветами, тускло мерцала изящная серебристая ракета.
Андрей впился в нее глазами.
Это была модель космического корабля "Восток" с первой ступенью, с четырьмя пусковыми агрегатами и даже с лифтом для космонавта.
Андрей обошел ее со всех сторон.
Модель в точности повторяла настоящую ракету и была так здорово сделана, что трудно было оторвать взгляд.
- Ну? - сказал Липкин.
- Это ты... сам?
- Чудак человек, - пожал плечами Липкин. - Такие штуки в магазинах не продаются.
- А из чего?
- Картон, целлофан, проволока.
- Красиво!
- Она мне не особенно удалась, - скромно возразил Липкин. - Торопился, кое-что напортил. Садись, - придвинул он стул. - Поговорим.
Андрей сел, но сейчас же вскочил. Он заметил в углу комнаты телескоп. Теперь он бросился в этот угол и осмотрел установку.
Липкин настороженно следил за ним.
- Рефрактор? - спросил Андрей. - Только почему без объектива? Ты его снимаешь, чтобы не пылился?
- Рефлектор, - поправил Липкин. - Системы Кассегрена. С кольцевым зеркалом.
- Кассегрен? Сам сделал?
- Сам, конечно.
- Ого! - с уважением сказал Андрей. - А у меня Ньютон. Почему ты его в комнате держишь?
- Не могу же я построить астрономический купол! Я его во двор выношу.
- А чердак? - воскликнул Андрей.
- Хм! Чердак! Думал я про чердак. Невозможно. У нас железная крыша.
- А-а!.. - протянул Андрей. - У нас черепичная. Я двенадцать черепиц вынул, положил их на специальный щиток. Ночью снимешь щиток - и в космос.
Настороженность Липкина как рукой сняло.
- Красота! - улыбнулся он. - Всю ночь напролет от звезды до звезды!.. У твоего какой диаметр зеркала?
- Сто двадцать пять миллиметров.
- А увеличение?
- Сто сорок.
- Ого! - с уважением сказал Липкин. - У меня всего восемьдесят. А диаметр сто.
- Перешлифовал?
- Да, немножечко. А переделывать, знаешь...
- Знаю, - сказал Андрей. - Я два зеркала запорол. Одно на грубой шлифовке - оно лопнуло у меня в руке, надавил слишком сильно, опыта не было, а второе на тонкой, окончательной. Так получилось. Нужна кривизна ноль шесть миллиметра, а я с размаху саданул до ноль девяти. Исправить невозможно. Я со злости трахнул его об стену. Зато третье получилось что надо. Стрелка кривизны ноль пятьдесят восемь, ни одного сбоя, ни одного завала по краям. Идеальная сфера! Хорошо. Кончил шлифовку. Сформовал полировальник. Приготовил смолу, крокус. Нанес на полировальник бороздки. Начал. Полирую пять часов, шесть, семь... Проверяю ножом Фуко, - знаешь, приборчик такой из бритвочки и лампочки от карманного фонаря, - вроде нормально. Еще два часа полирую, руки онемели, в локтях едва разгибаются. Делаю окончательную проверку - даже слезы из глаз: в середине бугор, вокруг него валик, а края приподняты, как у чашки. Перешлифовывать надо. Четыре раза перешлифовывал... Знаешь, что это за работа? Хорошо еще, что у "Космоса" только одно зеркало. Ты по какой книжке строил телескоп?
- По Максутову.
- А я свой "Космос" по Шемякину. Приложение к "Юному технику".
- Знаю. Одно плохо: только прицелишься, начнешь зарисовывать какое-нибудь место, глядь, оно уже на краю поля зрения. Трубу поправлять надо. Через каждые пять минут.
- А у меня не надо, - сказал Андрей. - У меня шахту часовой механизм ведет. Пустишь его - и к трубе уже руками не прикасаешься. Хоть до утра.
- Что за механизм? - полюбопытствовал Липкин. - Тут знаешь какую машину надо? Шахта-то весит ой-ой.
- О! У меня такая машина! - с восторгом сказал Андрей. - От английских астрономических часов. Слона повернет!
- Где достал?
- Тут, в одном месте. Случайно. Ты сначала про Эратосфен расскажи.
- Эратосфен... - задумчиво произнес Липкин. - Это фото я сделал две недели назад, когда изучал Синус Аэстум, то есть Залив Зноя. Я сейчас покажу.
Он вышел в соседнюю комнату и тотчас вернулся с большим альбомом, который положил на стол.
- Вот здесь все места, где я побывал.
Андрей открыл альбом.
Он сразу же узнал кратер Коперника, похожий на воронку, оставшуюся после чудовищного взрыва, разлетающиеся из кратера таинственные светлые лучи, которые до сих пор сводят с ума всех астрономов мира, и мелкие кратеры, усеявшие дно Океана Бурь.
Но какой это был Коперник!
На лучших лунных фотографиях, сделанных в знаменитых обсерваториях, он всегда имел форму кольца, окруженного белым венцом. А здесь он был похож на громадный вал, лежащий на светлой, слегка всхолмленной равнине.
Ни одному астроному не снилась такая фотография!
В нижнем правом углу альбомного листа было написано красивыми буквами:
"Область цирка Коперник на 10-й день после новолуния".
На следующем листе была фотография Теофила во время захода Солнца. Теофил тоже был сфотографирован не сверху, а сбоку, с небольшой высоты. Его центральная горка высоко поднималась над окружающими валами, и ее двойная вершина ярко горела на фоне черного неба.
Дальше шли фотографии Клавдия, Птолемея, Платона, маленькие фото неизвестных Андрею цирков, снимки каких-то гор и долин.
Андрей перелистывал альбом все быстрее и быстрее. Наконец он перевернул последний лист и спросил:
- Море Опасностей ты не снимал?
- Нет, - сказал Сергей. - Но я работал недалеко, в Море Изобилия.
- А что там интересного, в Море Изобилия? Трещины да холмы. Ни одного приличного цирка.
- Ни одного приличного цирка? - воскликнул Сергей. - Ну, сказал! . . А Мессье и Пикеринг?
- Ну и что? Их в хорошую трубу не всегда увидишь!
- Ты видел?
- Видел.
- И ничего не заметил?
- Ничего!
- А ты знаешь, что между ними туннель?
- Что?!
- Да, да. Так считают многие наблюдатели.
- Чушь!
- Абсолютная правда! Там горная цепь высотой около двух километров. Налетевший с запада огромный метеорит ударил в ее склон, пробил и, выскочив с другой стороны, улетел в космос. В том месте, куда пришелся удар, образовался кратер Мессье, а на другой стороне - Пикеринг. Я только вчера фотографировал этот район. Идем, покажу.
Он провел Андрея в темную соседнюю комнату и включил свет.
На столе в углу комнаты громоздилось странное сооружение. Посредине плоский прямоугольный ящик, до половины наполненный серой мукой. К углам ящика привинчены длинные штанги. На них, на разной высоте, укреплены рефлекторы с плоскими матовыми лампами. Еще одна штанга, длиннее всех остальных и размеченная на сантиметры, прикреплена к спинке стула. На другом стуле лежат вынутый из футляра фотоаппарат "зенит", экспонометр на витом шелковом шнурке и несколько деревянных лопаточек.
- Вот Море Изобилия, - Сергей показал на ящик. - Подожди, сейчас я на него прысну, а то все осыпается.
Он взял с подоконника пульверизатор и несколько раз фукнул водой в ящик, на горки серой муки.
Потом деревянной лопаточкой что-то подправил и жестом подозвал Андрея поближе.
- Вот Мессье, видишь, на склоне хребта? А вот по другую сторону Пикеринг.
Андрей напряг все свое воображение, но серая мука так и осталась мукой.
- Ничего не вижу, - сказал он.
- Это с непривычки, - улыбнулся Липкин. - Сейчас увидишь.
Он воткнул в розетку вилку, от которой тянулись провода к рефлекторам, и щелкнул выключателем. Ярко вспыхнула одна из угловых ламп, беспорядочные кучки муки отбросили длинные тени, и Андрей открыл рот от изумления.
Перед ним лежала знакомая равнина Моря Изобилия, пересеченная вдоль невысоким горным хребтом, кое-где покрытая оспинами небольших кратеров.
Сколько раз, направляя на Луну "Космос Первый", он останавливал свой взгляд на этой желтоватой равнине и, полюбовавшись цирком Лангрен, уходил на север, в дикие горы на берегу Моря Опасностей.
Он и не подозревал, что, может быть, в это самое время кто-то бродит еще по бесплодному лунному шару, смотрит на небо, усеянное ледяными точками звезд, и фотографирует лунные пейзажи.
- Видишь теперь? - спросил Липкин.
- Еще бы! - сказал Андрей. - Здорово! Лучше, чем в телескоп. Это ты сам выдумал?
- Сам, - сказал Липкин гордо.
- А что это за мука?
- Это не мука, а формовочный песок. Мне отец с завода принес.
- Отец принес? - переспросил Андрей. - Он что, тебе помогает?
- Конечно! Он даже "зенит" специально купил, - Липкин показал на фотоаппарат. - Альбом тоже вместе делали. Сначала-то мы путешествовали по Земле. Вечером расстелим карту и загадываем: куда поехать? Иногда волчок пустим: где он остановится, туда и едем. Если, например, на острове Фиджи, смотрим, самолеты какой компании туда ходят. Сколько билет стоит. Берем самые необходимые вещи, ну и деньги, конечно, которые там в обращении.
Однажды на острове Тристан-да-Кунья у нас деньги кончились. Знаешь, где Тристан-да-Кунья? В Южной Атлантике. Две с половиной тысячи километров до ближайшей земли. А у нас ни гроша! Нечем платить за обратный проезд. Островок крохотный, одна деревня у подножия вулкана, двести шестьдесят жителей. Магазинов, конечно, никаких, почтовых контор тоже. Жители разводят овец и сажают картошку. Что делать? Мы уже начали подумывать - не наняться ли нам на китобоец, который сюда забредет. И нанялись бы, если бы не выручил День крыс. Дело в том, что еще в середине прошлого века на остров попало несколько корабельных крыс. Условия для них оказались хорошими, и они расплодились в страшном количестве. Стали настоящим бедствием, потому что пожирали молодую картошку на полях. И вот тристанцы, для того чтобы спасти урожай, раз в году объявляют День крыс. В этот день все островитяне вооружаются палками и корзинами - и начинается великое избиение грызунов. Трупы крыс собирают в корзины и несут к дому губернатора. Губернатор смотрит, кто больше убил, и выплачивает премию. И довольно солидную. Мы с отцом убили тогда три тысячи штук, и губернатор Вилли Репетто купил нам билеты до Кейптауна.
За три года мы объездили весь земной шар. Даже на Антарктиде побывали. А потом отец принес эту самую книжку Максутова о любительских телескопах...
- Он у тебя кто? - перебил Андрей.
- Отец? Он формовщик. Работает на механическом заводе.
- А мать не ругается за песок и... за все другое?
- У меня нет матери, - сказал Сергей. - Умерла, когда я был совсем маленьким. Я даже не помню ее.
- A у тебя Море Изобилия неправильно сделано. - сказал Андрей, показывая на круглый кратер с очень гладким дном. - Такого цирка там нет.
- Здесь у меня уже не Море Изобилия, а кусочек Моря Дождей. Это Архимед. Неужели не узнал?
- Архимед? - пробормотал Андрей, краснея.
- Он самый. Здесь у меня место, куда опустился наш второй "Лунник", Вот, ближе к Автолику, видишь? У меня даже фото есть с макетом первой ступени.
Липкин взял с подоконника конверт из-под фотобумаги и вынул из него два снимка. Один из них он протянул Андрею.
- Возьми. Это мы вчера с отцом печатали. Бери, бери, у меня еще есть. Вот Эратосфен был только один, потому я и обрадовался, когда ты принес. Я случайно пленку испортил, а лучше сделать не удалось, . .
Фотография Архимеда была замечательна. На фоне далеких гор, изрезанных тенями, резко выделялся идеально круглый цирк без центральной горки. Кольцевой вал был настолько ровен, что его тень, лежащая на дне цирка, представляла собой почти правильный серп. Правее цирка, на избитой мелкими кратерами светлой почве, слегка зарывшись в нее смятым конусом, лежала первая ступень космического корабля. Странно и радостно было видеть в этом царстве безжизненных камней и спекшегося шлака изделие мудрых человеческих рук с четкими буквами на борту: "СССР".
- Здорово! - вздохнул Андрей. - Спасибо. А из чего вы сделали первую ступень?
- Из фольги от конфет. Буквы отец написал чертежным перышком. А потом мы макет убрали и фотографировали место до прилунения.
- Вы так вдвоем и живете?
- Так и живем, - улыбнулся Липкин. - А что?
- Хорошо живете. Интересно. Я очень люблю, когда люди интересно живут. Иначе какой смысл?
- Никакого, - согласился Сергей. - Отец тоже так говорит. Если, говорит, человек знает только работу да еду, это не человек, а думающий автомат. В школе или в институте вложили в него программу, запустили - и дело с концом. А настоящий человек обязательно должен увлекаться. И одно из увлечений обязательно должно стать его второй жизнью. Вот так говорит мой отец. А твой чем увлекается? - спросил вдруг Липкин Андрея.
- Мой?.. - переспросил Андрей и представил себе отца, отгородившегося от всего мира газетой. - Мой тоже... немножко астрономией. И телескоп мы с ним тоже... вместе. И дневник наблюдений...
Через час Андрей распрощался с Липкиным.
* * *
На улице у него вдруг тревожно замерло сердце. Что-то обязательно должно было случиться сегодня или завтра. Этот разговор отца с Александрой Антоновной, бегство с последних двух уроков, неприятная встреча в читальне, драка в классе...
Так просто все не кончится.
Он почувствовал себя очень несчастным.
Почему отец Сергея Липкина может вечерами строить макеты лунной поверхности, а потом вместе со своим сыном фотографировать их и составлять чудесный альбом, или, развернув на столе карту, путешествовать на острова Фиджи, тогда как его отец, поужинав, сразу берется за газеты и читает до тех пор, пока не начинают слипаться глаза?
Мать говорит, что он очень много работает и сильно устает. Но ведь Сережин отец должен уставать еще сильнее. Отец работает в юридической конторе. Сидит за широким письменным столом, подшивает какие-то бумаги и беседует с посетителями. А отец Липкина весь день в цехе, где гремят формовочные машины и жарко полыхает разливаемый из тяжелых ковшей металл. Андрей ходил вместе с классом на экскурсию на механический завод, видел, какая там работа.
Отец любил вспоминать прошлое, свои студенческие годы. Но почему-то считал, что самое интересное уже осталось позади, А сейчас он человек уже немолодой, солидный, у него ответственность перед женой и сыном, который должен стать настоящим гражданином своей страны. Для этого нужно хорошо учиться и быть дисциплинированным.
- Набеситься еще успеешь, - говорил он. - Для этого вам отведены каникулы и воскресные дни.
Однажды, когда Андрей заикнулся о поездке за город на рыбалку, отец вдруг оживился, глаза его стали мечтательными, он вырвал из блокнота листок и начал прикидывать на нем, что для этого нужно. Получился довольно большей список: два спиннинга, две запасные лески, двадцать крючков для перемета, специальный сачок для того, чтобы вытаскивать подведенную к берегу рыбу, хороший перочинный нож, соль, спички... Они просидели часа два над разработкой маршрута.
Потом отец засмеялся, отдал листок Андрею и сказал, что перед отпуском они еще подумают над этим. Когда же время отпуска наступило и Андрей напомнил отцу о рыбалке, тот покачал головой:
- Мечты, Андрюха. Это только мечты. Действительность намного сложнее.
Так и протаскал Андрей этот листок в кармане до тех пор, пока он совсем не истерся и не развалился на четыре грязных прямоугольничка.
"Зачем мечтать, - злился Андрей, - чтобы потом от мечты отречься? "Действительность сложнее". Подумаешь! Да плевать на такую действительность, которая подчиняет себе человека и поворачивает его туда, куда он не хочет! В конце концов, кто делает эту действительность? Сам человек! И что изменилось от того, что они прожили в Армавире у бабушки на две недели больше? Ничего!"
- Подожди, вот выцарапаю свободный денек, мы с тобой разойдемся! - Раньше Андрей верил этим словам. Теперь не верит.
Отец каждый день расписывает по часам. В конторе на его рабочем столе стоит перекидной календарь, на страничках которого красным карандашом записаны срочные дела, а синим - те, что могут немного подождать. Красных всегда очень много. Вся жизнь отца втиснута в график. На увлечения в этой жизни места не остается.
Наверное, он очень хорошо выполняет свою работу. И, наверное, ему ни капельки не скучно без других интересных дел.
...А может быть, он больше ничего и не знает? Может быть, его отец ограниченный человек? Сидит в своем специальном углу, отлично владеет своей юриспруденцией, и нету ему никакого дела до остального?..
Андрей даже вздрогнул от этой мысли.
Нет, нет, конечно. Отец его тоже интересный человек. Он тоже очень много знает. Он окончил институт с отличием, а потом объездил чуть ли не полстраны. Просто у него работа другого порядка. Старший Липкин на заводе работает руками и в это время может думать о чем угодно - о Марсе, и о Южной Америке, и об Океане Бурь.
А отец вынужден думать о судебных делах. Вон у него их сколько - целый шкаф голубых папок с ботиночными шнурками.
... Но почему же тогда плановик Миронов, у которого голова тоже целый день забита цифрами, может по вечерам руководить драмкружком в Доме культуры?
...Почему мать Семки Старикова ходит вместе с Семкой стрелять в тир и бьет из воздушки так, что зрители только ахают?
...Почему у других отцы как самые лучшие друзья, с ними о чем угодно поговорить можно, а его, Андрея, мать, наоборот, всегда пугает отцом: "Вот подожди, придет отец, он с тобой поговорит как следует..." Или: "Обо всех твоих художествах отцу расскажу..."
Сама мать никогда ничего не предпринимала. Была она слабовольной, бесхарактерной. Покричит, покипятится, глаза станут красными, влажными, но потом отойдет, остынет - и вот уже ходит вокруг, обглаживает, жалеет. Когда Андрей был поменьше, она сгоряча давала ему подзатыльник или хлопала полотенцем. Сейчас у нее появилась новая манера: встанет в дверях и смотрит на Андрея такими глазами, будто всему в мире конец и ничего уже не поправить... Или по-театральному заламывает руки и трагически выкрикивает: "Алексей! Что же это такое? Он совсем распустился..."
Очень не нравились Андрею эти представления. Было стыдно за мать, за то, что она это так фальшиво, неловко делает. И злость брала: для чего это? Дали бы разок-другой по шее, и все в порядке, обиды на пять минут. А тут прямо сцена, театр...
И еще это беспрерывное нюньканье: "Андрюша, надень пальто... Без шарфа на улицу не выходи... Смотри, не попади под машину..." А ему уже, черт возьми, пятнадцать. Раньше, до революции, мальчишки, говорят, с десяти лет работали, иногда целую семью кормили... Да что до революции! Во время войны такие уже партизанили, в разведку ходили... А тут получается - до самого института за тесемки материного передника привязан...
Растравляя себя, Андрей шел по улице все быстрее и быстрее. Вот, наконец, Тургенева. Он повернул к дому и остановился.
"Улечу, - подумал он. - Уйду навсегда в Пространство. К золотой звезде Альбирео, иначе называемой бета Лебедя".
Он поднял голову.
Небо выгнулось над городом звездным полушаром. Над крышами ярко мерцало, переливалось чудными огнями созвездие Пегаса. Далекие, невообразимые миры плыли над Землей.
"Как хорошо, что живут на свете Липкины, и Люда Рагозина, и старик Миронов. С такими людьми не скучно. Надо не потерять их. Они помогут в случае катастрофы. Не бросят на произвол судьбы..."
Он достал из портфеля фотографию Архимеда и еще раз полюбовался гигантским ровным кольцом. Теперь он знал, что у него появились настоящие, хорошие друзья. На всю жизнь.
На пороге дома его встретила мать.
- Ага, явился, голубчик. Проходи, проходи. Отец давно тебя поджидает.
Лицо у нее было непроницаемое, деревянное. Глаза зло прищурены.
"Сейчас начнется..." - с тоской подумал Андрей.
Мать выключила в прихожей свет и ушла на кухню, громко стуча каблуками.
Отец сидел за столом, развернув газету. Изо рта у него торчала зубочистка.
Против Андреева места на скатерти стояли глубокая тарелка, хлеб в плетенке, стакан вишневого компота, лежали ложка и вилка.
"Только что поужинали", - отметил Андрей.
Отец опустил газету и посмотрел на него поверх очков.
- Ну-с, - сказал он неприятным голосом, - где ваше величество пропадало до девяти часов?
"Так. Даже время засекли", - подумал Андрей с каким-то отчаянным злорадством. Но ответил спокойно:
- Нигде я не пропадал. Был у своих друзей.
Отец прищурил глаза так же, как мать в прихожей, и положил газету на стол.
- Вот что, мой дорогой. Мне не нравятся эти твои друзья, из-за которых ты убегаешь с уроков, приходишь домой за полночь и лжешь! Мне не нравится, что на тебя жалуются преподаватели. Мне не нравится, как ты себя ведешь последнее время! Ты меня слышишь?
- Слышу, - сказал Андрей.
- Может быть, ты мне скажешь, что это за друзья?
- Они - хорошие люди, - сказал Андрей.
- И эти хорошие люди поощряют твои уходы с уроков?
- Никто меня не поощряет!
- Тогда объясни мне, почему за один только месяц ты сбежал с двенадцати уроков?
- Я искал... - начал Андрей и умолк.
- Что?
- Ты этого не поймешь, - сказал Андрей тихо.
- Вот как? Значит, я не могу тебя понять? Какая сложная, утонченная натура! Какой высокоорганизованный интеллект!
- Папа!
- Молчи! Где ты проболтался до девяти часов вечера? Ну?!
- Нигде я не болтался.
- Будешь ты отвечать?!
- Что? Что я должен отвечать? - с отчаяньем закричал Андрей. - Ну что? Чего вы от меня хотите?
- Мы хотим знать, что у тебя за компания, - ровным иезуитским голосом сказал отец. - Почему ты все время уходишь с уроков? Почему меня сегодня по телефону вызвали на педагогический совет? Что ты опять натворил?
Андрей опустил голову.
- Говори!
- Мне нечего говорить, - пробормотал Андрей.
- Вот-вот. Теперь ему нечего говорить. Ему всегда нечего говорить, когда он нахулиганит в школе, - сказала мать, появляясь в дверях.
Андрей почувствовал, как в груди начала подниматься мутная нехорошая злость.
- Помолчи, пожалуйста, если ничего не знаешь! - обернулся он к матери.
- Ах ты свинья! - закричала мать. - Мало того, что ты в школе с преподавателями препираешься, так ты грубишь дома, когда с тобой разговаривают!
- Если бы вы по-человечески разговаривали, - сказал Андрей, совсем не помня себя от злости. - Я бы все... все рассказывал вам... А вы... вы сразу ругаться... чуть только войдешь в дом. Ни разу вы не сказали ничего хорошего... Ни разу... Вы думаете, если у меня своя комната... Надоело все. Скучища смертная! И еще пристаете! Ничего я не скажу больше. Ничего! Поняли? Ничего!
У матери вдруг затряслись руки, губы, подбородок...
- Алексей! - вскрикнула она. - Ты слышишь? Чего же ты сидишь? Он совсем распоясался!
- Ну и пусть! Пусть распоясался! - крикнул Андрей. - Я вам ничего не скажу! И ничего вы не сделаете!
Отец поднялся из-за стола и шагнул к нему.
- Ты что же это делаешь с матерью, негодяй? - сказал он очень тихо. - Ты что таким тоном стал разговаривать?
- Ничего я с ней не делаю! Она сама! Сама! Не знает, а говорит!
- Ты еще спроси, чего он нагородил на чердаке, - сказала мать. - Он хочет весь дом на воздух поднять. Я там сегодня весь день разбиралась. Трубы какие-то выбрасывала.
"Космос"! - холодом прошло по спине. - Она нашла "Космос"!
- Телескоп! Мой телескоп! - закричал Андрей, рванувшись к матери. - Что ты с ним сделала?
- Алексей! - снова вскрикнула мать.
И в ту же секунду тяжелая, обжигающая пощечина отбросила Андрея к стене.
* * *
...Ракета уходила в Пространство.
Серебряный шар Луны, разорванный трещинами, пересеченный зубчатыми тенями хребтов, опаленный дыханьем Большого Космоса, тускнел за иллюминатором. Правее и выше него влажно голубела Земля. Облачные поля застилали большую часть ее лица. Только южная оконечность Африки и остров Мадагаскар просматривались сквозь дымку.
А еще выше, в безмерной черной глубине, горела золотым огнем прекрасная звезда Альбирео.
Двигатели, разогнав ракету, кончили свою работу, и великая тишина охватила космонавта. Утонув в амортизационном кресле, он смотрел на неподвижные точки звезд и думал о счастье.
1 Парсек - мера расстояний в звездной астрономии, равная тридцати триллионам километров.