Страница:
Все утро писал письма, почитал Бергсона, а в двенадцать поехал на автобусе в Стратфорд – пообедать с Аластером. Зашел к его виноторговцу купить нам с ним рейнвейнского, однако в результате, соблазнившись названием – «Мутон де барон де Ротшильд», купил бордо. Оказалось отличным. Выпили по коктейлю в отеле «Шекспир», после чего пообедали в ресторане «Арден». Потом Аластер отправился к себе в типографию, а я – на «Двух веронцев» – пьеса ужасно глупая. Внутри у театра вид не такой устрашающий, как снаружи, но выстроен он плохо и неуютен. Зал насквозь «прошекспирен»: самые нелепые шутки вызывают у зрителей благоговейный смех. Выпили с Аластером чаю и вернулись в Барфорд, где, облачившись в свитера с высоким горлом, поужинали, после чего совершили многое из того, чего бы никогда не сделали, будь миссис Грэм на месте.
Среда, 16 сентября 1925 года
Утром взялся за «Республику» Платона. После обеда – в кинематограф. Как же я его ненавижу! Вечером к ужину – Джойс и Дадли. У меня брюки в клетку.
Четверг, 17 сентября 1925 года
Опять читал Платона. Вечером с матерью в «Кингсвей» на «Гамлета» в постановке Барри Джексона[130]. Современные костюмы ничуть бы меня не смутили, не будь они очень уж изношенными, у женщин особенно. Гамлет плох, Горацио жалок, зато король и Полоний превосходны. Сцену «гонцов» с Розенкранцем и Гильденстерном почему-то выбросили – а жаль. Зато сцена дуэли поставлена безупречно. <…>
Четверг, 24 сентября 1925 года
Надоело укладывать вещи. Вот-вот приедут Элизабет и Ричард и увезут меня в Астон-Клинтон.
Пятница, 25 сентября 1925 года
Расписание еще не готово, и живу пока привольно. В своей речи перед учениками директор сказал, что он нисколько не похож на других директоров, которые, если ученик что-то разбил, его побьют; он же будет обращаться с учениками как с джентльменами и брать с них слово, что проступок больше не повторится. Говорилось все это в крайне неприятной, показной манере. После этого дал урок английского вялым, апатичным и абсолютно невежественным ученикам. После обеда мы с Ричардом до чая уныло слонялись без дела. После чая принимал экзамен, а потом учил мальчиков английскому. Ужин. Выяснилось, что ученик, сидевший за столом рядом со мной, уволен из моего Лансинга. Ричард готовился к занятиям. Купил ему в «Колоколе» пива, и мы его выпили у него в комнате.
Понедельник, 28 сентября 1925 года
Опять ужинал и пил пиво в «Чайна-Харри». Клод дал мне почитать роман Вирджинии Вулф; что-то не верится, что он хорош.
Пятница, 2 октября 1925 года
Учил обезумевших детей. Играл в регби. Выпивал в «Колоколе».
Читал «Братьев Карамазовых».
Пятница, 23 октября 1925 года
Все надоело; тоска. Келли играл под дождем в футбол. Класс, где я преподаю рисование, никогда рисовать не научится. У них нет ни вкуса, ни мастерства, ни усидчивости.
Вторник, 27 октября 1925 года
Опять ужинали с Ричардом в «Колоколе». Депутация от учеников явилась к директору с конвертом, а в конверт засунули вонючий кусок мяса, – но директор их не принял. Начал рисовать портрет Хью Лайгона – мой ему подарок ко дню рождения.
Среда, 28 октября 1925 года
Чепмен-энд-Холл прислал мне два фунта, мой плешивый брат – один, поскольку сегодня у меня день рождения. Мои тетушки прислали необычайно уродливый кисет. А из магазинов пришли счета. День выдался невеселый. Пошел было поиграть в футбол, но вернулся – уж очень устал. Ричард пошел купить крутых яиц – чтобы было чем ужинать после подготовки к занятиям.
Знай я в прошлом году или в позапрошлом, как пройдет мой день рождения, – ни за что бы не поверил. У Ричарда новый костюм.
Четверг, 5 ноября 1925 года
Какие-то гомики гонялись по парку за лисой, и мои безумные ученики нервничали. По словам Энн, она всегда немного боялась, что Ричард и Лиза сочтут ее дурочкой.
Пятница, 13 ноября 1925 года
Вместо дивана в Голдерс-Грин – диван в Астон-Клинтон. Вовсю занимаюсь прерафаэлитами.
Суббота, 14 ноября 1925 года
<…> По-прежнему увлечен прерафаэлитами. Могу без преувеличения сказать, что всю последнюю неделю живу с ними с утра до ночи. Утром – с Холменом Хантом, единственным прерафаэлитом, которого можно назвать неустанным, бесстрашным и добросовестным. Первую половину дня – с Миллесом, но не с ним самим, а с его модной биографией, написанной Литтоном Стрэчи[131]. Как же Миллес светится сквозь дотошные портреты кисти Холмена Ханта! А вечером, когда огонь в камине, ром и одиночество сделают свое тлетворное дело, – с пропитанным хлоралом Россетти[132], о коем Филипп Марстон[133] сказал: «И почему только он не какой-нибудь великий король в изгнании, за возвращение на трон которого мы могли бы отдать свои жизни?!»
Понедельник, 16 ноября 1925 года
Ничего.
Понедельник, 23 ноября 1925 года
Элизабет весь день провела в «Колоколе»; обедали вместе. Вечером детям разрешили послушать радио – передавали концерт; пел отец Ричарда. Лишний раз убедился, что на дух не переношу это изобретение.
Понедельник, 30 ноября 1925 года
Лед и снег.
Вторник, 1 декабря 1925 года Лед.
Понедельник, 14 декабря 1925 года
<…> Купил себе брюки в Эйлсбери, а Ричард купил мне довольно симпатичный жилет. Надоели школа и ученики – почти все. Некоторые, впрочем, милы. Обычно хожу к ним поболтать по вечерам, и это самое лучшее время дня. Репетирую с ними сцену из «Бури». Играют отвратительно. Планы на следующие каникулы крайне расплывчатые. Боюсь, что от идеи ехать в Париж придется отказаться.
Вторник, 22 декабря 1925 года
<…> Вчера состоялась свадьба Ричарда и Лизы. Мы с Ричардом обедали в Беркли и в церковь явились с опозданием. Служба прошла благополучно – правда, Мэтью нарядился в клетчатые брюки, Джоан Тэлбот застукали в ризнице пьяной, а священник называл Ричарда Робертом. Лиза пообещала, что меня поцелует, и не поцеловала. Потратил уйму времени и Ричардовых денег, раздавая служкам чаевые, чуть было не дал пять шиллингов за уборку церкви престарелой Лизиной тетушке. <…>
Сегодня все утро помогал леди Виктории с подарками; устал как собака. Вечером зван в гости, но пойду вряд ли. Завтра собираюсь в Париж третьим классом – об удобствах, боюсь, придется забыть. Как же я устал. Стоит только начать беспокоиться о деньгах, как чувствую, что заболеваю.
Рождество 1925 года
В гости все-таки отправился и в результате ехать утром в Париж не в силах. А ведь никакого разгула не было – ровно наоборот. Мы с Оливией явились одетые, как придется, – все же остальные разоделись в пух и прах и встретили нас с бокалами шампанского. Бо́льшая часть гостей – русские эмигранты. Оливия – она в буквальном смысле слова помешалась на чарльстоне – была безутешна, пока не обнаружила после ужина пустующую комнату, где можно было потанцевать, а потом, когда все стали хором петь русские песни, впала в пьяную меланхолию.
Утром мне позвонил мой старый знакомый, модный актер и театральный деятель Билл Силк, мы пошли пообедать, и в минуту слабости, о которой потом пришлось пожалеть, я согласился подождать до завтра и поехать в Париж вместе с ним. Ужинали мы тоже вместе, а после ужина отправились на «Белый груз», пьесу про белого мужчину, черную женщину и неразбавленный виски. Из театра пошли в «50–50», где столики подсвечиваются изнутри – вид преотвратный. Биллу там нравится – но он мало что в этом смыслит.
Вчера, если не считать недолгого пребывания в конторе Кука, весь день просидел дома и немного пришел в себя.
Сегодня на два дня едем в Эрлз-Террас.
«Hôtel des Empereurs»[134], Париж,
воскресенье, 27 декабря 1925 года
<…> В 8.20 мы с Биллом Силком доехали на поезде до Нью-Хэвена, а там пересели на пароход «Брайтон», который качало не приведи Господи. Но ни Силка, ни меня не вырвало, да и пароход, по счастью, был почти совсем пуст. Пока Билл выпивал с каким-то смазливым морячком, я лежал в каюте и боролся с тошнотой, предаваясь сексуальным фантазиям. В Дьеппе заказали омлет, от которого Биллу стало плохо, и сели в парижский поезд – тоже, по счастью, пустой. Лил дождь, таксист в шубе отвез нас в гостиницу «Регина» неподалеку от бульвара «Бонн Нувель», где за номер, в котором нечем было дышать, с нас взяли 65 франков. Проспали до одиннадцати; после завтрака прошелся по Рю-де-ля-Пэ. Отлично пообедали в ресторане «Маргери», я заказал икру, консоме, камбалу «Маргери», омлет с трюфелями и бутылку шампанского – и всё за 60 франков. После чего отправились на поиски другой гостиницы и нашли эту; она и гораздо дешевле, и лучше «Регины», и к тому же ближе к Лувру и к реке. Дождь такой сильный, что вечером вряд ли куда-нибудь пойдем. Одеты парижане ужасно – за исключением мужчины в ярко-зеленом джемпере с огромным воротником.
Вторник, 29 декабря 1925 года
Вчера на свою беду обнаружил, что Лувр и все остальные музеи закрыты. Утром пошел в Нотр-Дам и, пока Билл не пробудился, был совершенно счастлив. Потом опять зарядил сильный дождь, и делать было решительно нечего. Прошлись по Елисейским Полям, у реки пропустили несколько стаканчиков и завалились спать. Часов в шесть пошли в «Чатэм-бар», выпили по коктейлю, Билл разузнал у официантов адреса борделей, и мы направились в «Кафе де ля Ротонд», выпили еще по коктейлю и поехали ужинать к Прунье, где я заказал моллюсков, Homarde Americaine[135], артишоки и выпил белого вина. Потом – в «Кафе де ля Пэ» пить коньяк. А оттуда – в бордель. Швейцар в «Чатэме» ошибся номером дома, но улицу – кажется, Рю-де-Урс – назвал правильно, и нам показали на довольно гнусного вида забегаловку под вывеской «Ролан», находившуюся поодаль. Вошли и выразили желание развлечься. «Montez, messieurs, des petits enfants»[136]. Поднялись в душную комнатку с несколькими столиками, где нас поджидал официант, как две капли воды похожий на лорда Суинфена – едва ли это был он. Выпили дорогого – 120 франков бутылка – шампанского, и тут к нам с громкими криками сбежали сверху petits enfants в аляповатых маскарадных костюмах. Внимание Билла привлек неуклюжий, крестьянского вида парень, и они просидели, о чем-то болтая, весь вечер. Остальные же члены «труппы» голосили и танцевали, тыкая себя пальцами в ягодицы и гениталии. Юноша в наряде египтянки подсел ко мне, притворившись, что понимает мой французский. Сделав вид, что пришел в восторг от моих клетчатых брюк, стиснул мне ноги, после чего, нисколько не смутившись, обнял меня за шею и принялся лобызать. Сказал, что ему девятнадцать и что в заведении уже четыре года. Мне он приглянулся, но 300 франков, которые запросил за него хозяин, в высшей степени любезный молодой человек во фраке, я мог бы потратить с большей пользой. Билла, уже сильно поднабравшегося, как видно, тоже не устроила цена за деревенского парня, и он на своем отвратительном французском начал с пеной у рта торговаться. Я предложил, чтобы мой парень у меня на глазах развлекся с громадным негром, тоже находившимся в комнате. Однако, когда мы втроем поднялись этажом выше и мой молодой человек улегся в предвкушении негритянских авансов на потрепанный диван, – выяснилось, что стоимость и этого аттракциона сильно завышена. Присутствовать при затянувшемся споре Билла с хозяином мне вскоре надоело, я взял такси, вернулся в гостиницу и улегся в постель непорочным. И нисколько об этом не жалею.
Сегодня утром, пока Билл отсыпался после вчерашнего, ходил в Лувр. Ника Самофракийская выше всяких похвал, да и Венера Милосская немногим хуже. Египетские залы еще не исследовал. Что же до живописи, то мне довольно скоро сильно наскучили Лебрен и Лесюэр, и даже Пуссен, которого я насмотрелся до одури. Зато я открыл для себя Филиппа де Шампеня[137]. Мантенья превосходен. Люблю древо познания в «Sagesse Victorieuse»[138]. Билл вот-вот пробудится. Пора возвращаться.
Норт-Энд-Роуд 145, пятница, 1 января 1926 года
Только и разговоров что о Новом годе. Хочется надеяться, что он будет успешнее прошлого.
В Лондон вернулись вчера в седьмом часу утра – проспал весь день.
На следующий день после развлечений на Рю-де-Урс мы спустились к реке и поужинали в «Ля Тур д’Аржан», наслаждаясь великолепным видом на Нотр-Дам, а также великолепной уткой «caneton à la presse»[139], для которой нам подали нумерованные карточки. Запили утку двумя бутылками шампанского в кафе «Прадо», Билла развезло, и он несколько часов подряд говорил про Тони.
Наутро я отправился пешком в Сен-Сюльпис, шел по красивым улицам, а затем опять побывал в Лувре; хотел посмотреть рисунки Энгра, но было слишком темно. Вечером ужинали в «Вуазен»; после утки в «Ля Тур д’Аржан» на картофель «Анна» не хотелось даже смотреть. А вот вино было превосходным – свой, правда, я почти все разлил. Выпили в «Прадо» по шартрезу и вернулись.
Утром пошел в Люксембургский сад и в музей Родена, где меня больше всего интересовали рисунки, поднялся на Эйфелеву башню и к обеду вернулся. Билл, по обыкновению, еще спал. Во второй половине дня пил чай с Тамарой Эйблсан: она постриглась, умылась, красиво оделась, отчего сильно выиграла. С нами был англичанин Бернс, он, кажется, со мной знаком, и некая графиня, которая в несусветных количествах поедала вишневое варенье и злословила на четырех языках. Поужинали в «Крийоне» – еда превосходная, а вот обслуживание – худшее в Париже, а оттуда – на вокзал Сен-Лазар. Путешествие получилось хуже не придумаешь; очень сомневаюсь, что я его забуду, а значит, и писать про него нечего.
Барфорд-Хаус,
среда, 13 января 1926 года
<…> По пути остановились в Оксфорде, и я купил себе жилет и несколько книг, в том числе стихи Т.С.Элиота[140] – они на удивление прекрасны, но малопонятны; есть в них что-то неуловимо пророческое.
Миссис Грэм с веселым шумом отбыла в Лондон, и в доме – если не считать громкого стука молотков, жалобного скрипа передвигаемой мебели и болтовни прислуги – воцарился покой.
Бал оказался еще хуже, чем можно было ожидать, и продолжался до половины пятого утра. Аластер пил шампанское и обратно вел машину по берегу.
Вчера отдыхали. Стихи Т.С. Элиота неправдоподобно хороши.
Понедельник, 15 марта 1926 года
Вчера провалялся в постели все утро и в церковь не пошел. Утром зашел к Клоду, а после обеда неожиданно в своем красном автомобиле прикатили Лиза с Робертом <…>, и я решил, о чем сейчас очень жалею, поехать в Лондон повидать Оливию. Застали ее в спальне, заваленной чулками и газетами. Укладывала в сумку бутылки. Раздалась, стала еще толще, говорит исключительно о себе, причем как-то отстраненно и бессвязно. Некоторое время сидел на ее постели и пытался, чувствуя, как падает сердце, ее разговорить, а потом пошел вместе с Ричардом пить коктейль <…> Вернулся на поезде в ужасном настроении – уже несколько недель не было такого. На обратном пути подумал, что надо бы написать роман, – но ничего подобного я конечно же не сделаю.
Хэмпстед, понедельник, 3 мая 1926 года
В субботу, когда мы вышли из кинотеатра, где смотрели самый худший на свете фильм, вечерние газеты пестрели заголовками, подтверждавшими самые мои мрачные предсказания. Работники транспорта и другие большие профсоюзы объявляют забастовку сегодня, с двенадцати ночи. Вчера ходил на митинг в Гайд-парке; революционные речи встречались одобрительными возгласами. Только и разговоров, что вот-вот начнется стрельба.
Сегодня утром забастовала типография, где печатается «Дейли мейл»; отказываются набирать передовицу «За короля и отечество».
Вторник, 4 мая 1926 года
<…> Сегодня Крофорд телеграфировал, что семестр начнется в положенное время. Ездил на велосипеде посмотреть на бастующие районы; улицы забиты транспортом. «Таймс» сегодня утром вышла – правда, с меньшим, чем обычно, количеством страниц. А вот остальных газет нет – ни утром, ни вечером.
Астон-Клинтон, вторник, 11 мая 1926 года
В четверг вернулся в Астон-Клинтон. Утром – в Лайм-Хаус с Алеком; с той же неукоснительной верностью общепринятым обычаям, в соответствии с которыми рубашки следует покупать на Джермин-стрит, а прелюбодействовать – в Париже, он записался в спецотряд констеблей. <…>
В среду из всех больших городов начала поступать информация о возмущениях. Продолжаются и по сей день. Мы с Ричардом отправились в Хаммерсмит посмотреть, что там делается, но приехали поздно, полиция уже разогнала дубинками бастующих и отбила у них шесть автобусов, которые бастующие поломали.
В Астон-Клинтоне осталось пять учеников – самые тупые и неказистые. Крофорд уехал в пятницу утром. День прошел хуже некуда. К вечеру явились капитан Хайд-Апуорд и кое-кто из учеников; в субботу, которую я по большей части провел в Лондоне, – еще несколько.
К воскресенью (день выдался пасмурный, промозглый) в школу съехались в общей сложности человек пятнадцать. Призывы записываться в констебли становились день ото дня все настойчивей, и я, сам не знаю зачем, решил под знаменем гражданского долга развеять скуку (о чем Крофорд наверняка догадается) и отбыл в Лондон.
В понедельник вечером Королевская служба констеблей направила меня в Скотленд-Ярд, где мне надели на рукав повязку, привели в качестве мотоциклиста связи к присяге и отправили в Скотленд-Хаус, откуда после долгих проволочек послали, вместе с тремя прыщавыми юнцами, в отделение полиции Ист-Хэма. Ехать туда по мокрым трамвайным путям было невесело, один из нас по пути куда-то подевался. В Ист-Хэме инспектор Джеймс сказал, что мы ему не нужны. Обратно в Скотленд-Хаус, где творилась полнейшая неразбериха. Отпущены домой до утра.
Сегодня утром из вчерашних трех юнцов прибыл только один. Прождали целый час в коридоре, где мимо нас бегали какие-то перепуганные люди в штатском и время от времени выкрикивали чьи-то имена, на которые никто не отзывался. «Сейчас свободны. Явиться через полтора часа». Пинта пива. «Свободны. Явиться через два с половиной часа». Полпинты пива. <…> Час в коридоре. Отпущены до утра. Алек сдал дежурство; купил шампанского и билеты в театр.
Наутро я счел, что стоило бы найти более эффективный способ послужить отечеству, и отправился в Кемден-Таун, в казармы Гражданского резерва полицейской службы. Состоял «гражданский резерв» частично из таких же прыщавых юнцов, которых я повстречал в Скотленд-Ярде, а частично из тех, кого принято называть «отбросами общества» – невзрачных людишек средних лет. Жалкие, одетые в обноски, они вечно всем недовольны, ворчат, отказываются рано вставать, переговариваются в строю, отчаянно воюют за каждый кусок, а вечером напиваются в столовой наверху. Офицеры-резервисты – клерки из адвокатских контор в военной форме. Все утро мы заправляли постели, начищали защитные шлемы, собирали перевязочный материал – учились воевать, иными словами. К обеду стачечный комитет без всяких требований и условий забастовку прекратил. Нас продержали в казарме «в полной боевой готовности» часов до десяти, после чего я вернулся домой и завалился спать, а на следующий день получил увольнение из отряда добровольного содействия полиции и вернулся в Астон-Клинтон, где директора по-прежнему замещает Хайд-Апуорд, о Крофорде же ни слуху ни духу.
Суббота, 24 июля 1926 года
<…> В воскресенье устал. Ездили с Аластером ужинать в Виндзор. Предложил, чтобы я что-нибудь написал, а он напечатает. И вот всю неделю пишу эссе о Прерафаэлитском братстве. Пометки делал еще в прошлом году, когда растянул связку на ноге и сидел дома. Вроде бы получается. Допишу дней через пять, когда буду проверять экзаменационные работы. Во вторник водил миссис Во на спектакль с участием Тони. <…>
Вчера вечером поставил точку. Ник Келли любезно согласился перепечатать эссе на машинке.
Семестр бесславно завершился 28 июля. Вернулся в Лондон на мотоцикле. <…> Напросился поехать в Шотландию с Аластером и миссис Грэм. Боюсь, она не в восторге. А вот я наверняка получу удовольствие. Сегодня днем, в субботу, уезжаю в Барфорд. <…>
Отцу мое эссе очень нравится. <…>
Хэйем, озеро Бассентуэйт, Кокермаут, Камберленд, среда, 4 августа 1926 года
Приехали сюда вчера вечером после путешествия, в целом вполне удавшегося. Поначалу миссис Г. неистовствовала; на каждом перекрестке ее охватывал панический страх, что Аластер свернул не туда. Но в целом, повторяю, путешествие прошло гладко. В середине дня пообедали хлебом и цыпленком, остановившись на обочине, и в Карлайл прибыли часов в пять. Дом сэра Ричарда Грэма мал и уродлив; повсюду висят огромные портреты маслом, имеется чучело барсука. Уборная царская. Вскоре после приезда Фишеры прислали за мной большой красный автомобиль и привезли сюда. Готическое здание с зубчатыми башенками и совершенно неотразимым видом на озеро и гору Скиддо. За ужином недостатка в спиртном не было, как не было и всяких глупостей вроде «дамы встают из-за стола». Познакомился с некоторым числом странного вида женщин, почти всех зовут «тетушка Эффи». После ужина они исчезли бесследно. Мы же перешли в библиотеку, курили сигары и пили виски. Младший брат похож на Алана, у него свинка, но вид – здоровей некуда.
Назавтра, после обильнейшего завтрака, отправились в семь утра охотиться на выдру. Мистер Фишер был в бриджах и в костюме из фланели с медными пуговицами и розовым воротником. Он, я и все остальные мужчины вооружились длинными, заостренными на конце палками, женщины – фотоаппаратами. На мосту мы встретились с несколькими косматыми собаками, и охота началась. Дело было поставлено ничуть не лучше, чем у бедного мистера Глида в Астон-Клинтоне. Первостепенную роль играли два человека – очень толстый старик, одетый в точности так же, как мистер Фишер, плюс розовый жилет, и молодой человек по имени Джек с трубой и хлыстом. Джек не желал делать то, что ему говорил старик, а собаки не желали делать то, что им говорил Джек. Некоторое время мы шли вдоль реки (называется Дервент), как вдруг собаки захрюкали, как морские львы, и все мужчины бросились в реку, за исключением Мастера, который, пританцовывая на берегу, кричал: «Запускайте собак!» Джек попытался выкопать яму, но, пока он копал, собаки, сгрудившись вокруг, забрасывали лапами яму быстрей, чем он ее выкапывал. Потом наступила долгая пауза, и мы опять двинулись по берегу реки. Затем раздался еще один резкий звук, и Джек зашел в воду так глубоко, что виден был только конец его трубы. К величайшему восторгу дам с фотоаппаратами, выдра была поймана, после чего дамы «засняли» самые варварские подробности и, вслед за собаками, были вознаграждены кусками мяса окровавленной выдры. Потом мы двинулись дальше, пока Мастер не устал, а Джек не свалился в реку, повредив колено. Тогда мы сели в «форд» и, промокшие до нитки, пустились в обратный путь, подобрав по дороге глухого терьера.
После обеда поехали кататься на автомобиле; я, мистер Фишер, одна из «тетушек Эффи», брат, тот, у которого свинка, и шофер по имени Томас. Повидали много озер, место, где творил Вордсворт, и очень валлийское озеро с пирсами, дамбами, променадами и тележками с мороженым с надписью «Уиндермир». По возвращении играли в теннис; и Алан, и его отец играют хуже, чем я. Ужин, сигары, сон.
На следующий день отправились в гости к неким Колландерам, жившим под Эдинбургом в доме под названием «Престон-холл». Миссис Г., по не вполне понятной причине, настояла, чтобы мы выехали как можно раньше, и, пренебрегая причиненными Фишерам неудобствами, в Карлейль меня отвезли в девять утра. Всего несколько минут пообщался с сэром Ричардом Грином; славный старичок. Путешествие прошло беспокойно; миссис Г., подобно любителям оперы, что открывают партитуру на странице, предшествующей нужной, держала на коленях карту вверх ногами и последними словами ругала Аластера за то, что тот в очередной раз сбился с пути.
Среда, 16 сентября 1925 года
Утром взялся за «Республику» Платона. После обеда – в кинематограф. Как же я его ненавижу! Вечером к ужину – Джойс и Дадли. У меня брюки в клетку.
Четверг, 17 сентября 1925 года
Опять читал Платона. Вечером с матерью в «Кингсвей» на «Гамлета» в постановке Барри Джексона[130]. Современные костюмы ничуть бы меня не смутили, не будь они очень уж изношенными, у женщин особенно. Гамлет плох, Горацио жалок, зато король и Полоний превосходны. Сцену «гонцов» с Розенкранцем и Гильденстерном почему-то выбросили – а жаль. Зато сцена дуэли поставлена безупречно. <…>
Четверг, 24 сентября 1925 года
Надоело укладывать вещи. Вот-вот приедут Элизабет и Ричард и увезут меня в Астон-Клинтон.
Пятница, 25 сентября 1925 года
Расписание еще не готово, и живу пока привольно. В своей речи перед учениками директор сказал, что он нисколько не похож на других директоров, которые, если ученик что-то разбил, его побьют; он же будет обращаться с учениками как с джентльменами и брать с них слово, что проступок больше не повторится. Говорилось все это в крайне неприятной, показной манере. После этого дал урок английского вялым, апатичным и абсолютно невежественным ученикам. После обеда мы с Ричардом до чая уныло слонялись без дела. После чая принимал экзамен, а потом учил мальчиков английскому. Ужин. Выяснилось, что ученик, сидевший за столом рядом со мной, уволен из моего Лансинга. Ричард готовился к занятиям. Купил ему в «Колоколе» пива, и мы его выпили у него в комнате.
Понедельник, 28 сентября 1925 года
Опять ужинал и пил пиво в «Чайна-Харри». Клод дал мне почитать роман Вирджинии Вулф; что-то не верится, что он хорош.
Пятница, 2 октября 1925 года
Учил обезумевших детей. Играл в регби. Выпивал в «Колоколе».
Читал «Братьев Карамазовых».
Пятница, 23 октября 1925 года
Все надоело; тоска. Келли играл под дождем в футбол. Класс, где я преподаю рисование, никогда рисовать не научится. У них нет ни вкуса, ни мастерства, ни усидчивости.
Вторник, 27 октября 1925 года
Опять ужинали с Ричардом в «Колоколе». Депутация от учеников явилась к директору с конвертом, а в конверт засунули вонючий кусок мяса, – но директор их не принял. Начал рисовать портрет Хью Лайгона – мой ему подарок ко дню рождения.
Среда, 28 октября 1925 года
Чепмен-энд-Холл прислал мне два фунта, мой плешивый брат – один, поскольку сегодня у меня день рождения. Мои тетушки прислали необычайно уродливый кисет. А из магазинов пришли счета. День выдался невеселый. Пошел было поиграть в футбол, но вернулся – уж очень устал. Ричард пошел купить крутых яиц – чтобы было чем ужинать после подготовки к занятиям.
Знай я в прошлом году или в позапрошлом, как пройдет мой день рождения, – ни за что бы не поверил. У Ричарда новый костюм.
Четверг, 5 ноября 1925 года
Какие-то гомики гонялись по парку за лисой, и мои безумные ученики нервничали. По словам Энн, она всегда немного боялась, что Ричард и Лиза сочтут ее дурочкой.
Пятница, 13 ноября 1925 года
Вместо дивана в Голдерс-Грин – диван в Астон-Клинтон. Вовсю занимаюсь прерафаэлитами.
Суббота, 14 ноября 1925 года
<…> По-прежнему увлечен прерафаэлитами. Могу без преувеличения сказать, что всю последнюю неделю живу с ними с утра до ночи. Утром – с Холменом Хантом, единственным прерафаэлитом, которого можно назвать неустанным, бесстрашным и добросовестным. Первую половину дня – с Миллесом, но не с ним самим, а с его модной биографией, написанной Литтоном Стрэчи[131]. Как же Миллес светится сквозь дотошные портреты кисти Холмена Ханта! А вечером, когда огонь в камине, ром и одиночество сделают свое тлетворное дело, – с пропитанным хлоралом Россетти[132], о коем Филипп Марстон[133] сказал: «И почему только он не какой-нибудь великий король в изгнании, за возвращение на трон которого мы могли бы отдать свои жизни?!»
Понедельник, 16 ноября 1925 года
Ничего.
Понедельник, 23 ноября 1925 года
Элизабет весь день провела в «Колоколе»; обедали вместе. Вечером детям разрешили послушать радио – передавали концерт; пел отец Ричарда. Лишний раз убедился, что на дух не переношу это изобретение.
Понедельник, 30 ноября 1925 года
Лед и снег.
Вторник, 1 декабря 1925 года Лед.
Понедельник, 14 декабря 1925 года
<…> Купил себе брюки в Эйлсбери, а Ричард купил мне довольно симпатичный жилет. Надоели школа и ученики – почти все. Некоторые, впрочем, милы. Обычно хожу к ним поболтать по вечерам, и это самое лучшее время дня. Репетирую с ними сцену из «Бури». Играют отвратительно. Планы на следующие каникулы крайне расплывчатые. Боюсь, что от идеи ехать в Париж придется отказаться.
Вторник, 22 декабря 1925 года
<…> Вчера состоялась свадьба Ричарда и Лизы. Мы с Ричардом обедали в Беркли и в церковь явились с опозданием. Служба прошла благополучно – правда, Мэтью нарядился в клетчатые брюки, Джоан Тэлбот застукали в ризнице пьяной, а священник называл Ричарда Робертом. Лиза пообещала, что меня поцелует, и не поцеловала. Потратил уйму времени и Ричардовых денег, раздавая служкам чаевые, чуть было не дал пять шиллингов за уборку церкви престарелой Лизиной тетушке. <…>
Сегодня все утро помогал леди Виктории с подарками; устал как собака. Вечером зван в гости, но пойду вряд ли. Завтра собираюсь в Париж третьим классом – об удобствах, боюсь, придется забыть. Как же я устал. Стоит только начать беспокоиться о деньгах, как чувствую, что заболеваю.
Рождество 1925 года
В гости все-таки отправился и в результате ехать утром в Париж не в силах. А ведь никакого разгула не было – ровно наоборот. Мы с Оливией явились одетые, как придется, – все же остальные разоделись в пух и прах и встретили нас с бокалами шампанского. Бо́льшая часть гостей – русские эмигранты. Оливия – она в буквальном смысле слова помешалась на чарльстоне – была безутешна, пока не обнаружила после ужина пустующую комнату, где можно было потанцевать, а потом, когда все стали хором петь русские песни, впала в пьяную меланхолию.
Утром мне позвонил мой старый знакомый, модный актер и театральный деятель Билл Силк, мы пошли пообедать, и в минуту слабости, о которой потом пришлось пожалеть, я согласился подождать до завтра и поехать в Париж вместе с ним. Ужинали мы тоже вместе, а после ужина отправились на «Белый груз», пьесу про белого мужчину, черную женщину и неразбавленный виски. Из театра пошли в «50–50», где столики подсвечиваются изнутри – вид преотвратный. Биллу там нравится – но он мало что в этом смыслит.
Вчера, если не считать недолгого пребывания в конторе Кука, весь день просидел дома и немного пришел в себя.
Сегодня на два дня едем в Эрлз-Террас.
«Hôtel des Empereurs»[134], Париж,
воскресенье, 27 декабря 1925 года
<…> В 8.20 мы с Биллом Силком доехали на поезде до Нью-Хэвена, а там пересели на пароход «Брайтон», который качало не приведи Господи. Но ни Силка, ни меня не вырвало, да и пароход, по счастью, был почти совсем пуст. Пока Билл выпивал с каким-то смазливым морячком, я лежал в каюте и боролся с тошнотой, предаваясь сексуальным фантазиям. В Дьеппе заказали омлет, от которого Биллу стало плохо, и сели в парижский поезд – тоже, по счастью, пустой. Лил дождь, таксист в шубе отвез нас в гостиницу «Регина» неподалеку от бульвара «Бонн Нувель», где за номер, в котором нечем было дышать, с нас взяли 65 франков. Проспали до одиннадцати; после завтрака прошелся по Рю-де-ля-Пэ. Отлично пообедали в ресторане «Маргери», я заказал икру, консоме, камбалу «Маргери», омлет с трюфелями и бутылку шампанского – и всё за 60 франков. После чего отправились на поиски другой гостиницы и нашли эту; она и гораздо дешевле, и лучше «Регины», и к тому же ближе к Лувру и к реке. Дождь такой сильный, что вечером вряд ли куда-нибудь пойдем. Одеты парижане ужасно – за исключением мужчины в ярко-зеленом джемпере с огромным воротником.
Вторник, 29 декабря 1925 года
Вчера на свою беду обнаружил, что Лувр и все остальные музеи закрыты. Утром пошел в Нотр-Дам и, пока Билл не пробудился, был совершенно счастлив. Потом опять зарядил сильный дождь, и делать было решительно нечего. Прошлись по Елисейским Полям, у реки пропустили несколько стаканчиков и завалились спать. Часов в шесть пошли в «Чатэм-бар», выпили по коктейлю, Билл разузнал у официантов адреса борделей, и мы направились в «Кафе де ля Ротонд», выпили еще по коктейлю и поехали ужинать к Прунье, где я заказал моллюсков, Homarde Americaine[135], артишоки и выпил белого вина. Потом – в «Кафе де ля Пэ» пить коньяк. А оттуда – в бордель. Швейцар в «Чатэме» ошибся номером дома, но улицу – кажется, Рю-де-Урс – назвал правильно, и нам показали на довольно гнусного вида забегаловку под вывеской «Ролан», находившуюся поодаль. Вошли и выразили желание развлечься. «Montez, messieurs, des petits enfants»[136]. Поднялись в душную комнатку с несколькими столиками, где нас поджидал официант, как две капли воды похожий на лорда Суинфена – едва ли это был он. Выпили дорогого – 120 франков бутылка – шампанского, и тут к нам с громкими криками сбежали сверху petits enfants в аляповатых маскарадных костюмах. Внимание Билла привлек неуклюжий, крестьянского вида парень, и они просидели, о чем-то болтая, весь вечер. Остальные же члены «труппы» голосили и танцевали, тыкая себя пальцами в ягодицы и гениталии. Юноша в наряде египтянки подсел ко мне, притворившись, что понимает мой французский. Сделав вид, что пришел в восторг от моих клетчатых брюк, стиснул мне ноги, после чего, нисколько не смутившись, обнял меня за шею и принялся лобызать. Сказал, что ему девятнадцать и что в заведении уже четыре года. Мне он приглянулся, но 300 франков, которые запросил за него хозяин, в высшей степени любезный молодой человек во фраке, я мог бы потратить с большей пользой. Билла, уже сильно поднабравшегося, как видно, тоже не устроила цена за деревенского парня, и он на своем отвратительном французском начал с пеной у рта торговаться. Я предложил, чтобы мой парень у меня на глазах развлекся с громадным негром, тоже находившимся в комнате. Однако, когда мы втроем поднялись этажом выше и мой молодой человек улегся в предвкушении негритянских авансов на потрепанный диван, – выяснилось, что стоимость и этого аттракциона сильно завышена. Присутствовать при затянувшемся споре Билла с хозяином мне вскоре надоело, я взял такси, вернулся в гостиницу и улегся в постель непорочным. И нисколько об этом не жалею.
Сегодня утром, пока Билл отсыпался после вчерашнего, ходил в Лувр. Ника Самофракийская выше всяких похвал, да и Венера Милосская немногим хуже. Египетские залы еще не исследовал. Что же до живописи, то мне довольно скоро сильно наскучили Лебрен и Лесюэр, и даже Пуссен, которого я насмотрелся до одури. Зато я открыл для себя Филиппа де Шампеня[137]. Мантенья превосходен. Люблю древо познания в «Sagesse Victorieuse»[138]. Билл вот-вот пробудится. Пора возвращаться.
Норт-Энд-Роуд 145, пятница, 1 января 1926 года
Только и разговоров что о Новом годе. Хочется надеяться, что он будет успешнее прошлого.
В Лондон вернулись вчера в седьмом часу утра – проспал весь день.
На следующий день после развлечений на Рю-де-Урс мы спустились к реке и поужинали в «Ля Тур д’Аржан», наслаждаясь великолепным видом на Нотр-Дам, а также великолепной уткой «caneton à la presse»[139], для которой нам подали нумерованные карточки. Запили утку двумя бутылками шампанского в кафе «Прадо», Билла развезло, и он несколько часов подряд говорил про Тони.
Наутро я отправился пешком в Сен-Сюльпис, шел по красивым улицам, а затем опять побывал в Лувре; хотел посмотреть рисунки Энгра, но было слишком темно. Вечером ужинали в «Вуазен»; после утки в «Ля Тур д’Аржан» на картофель «Анна» не хотелось даже смотреть. А вот вино было превосходным – свой, правда, я почти все разлил. Выпили в «Прадо» по шартрезу и вернулись.
Утром пошел в Люксембургский сад и в музей Родена, где меня больше всего интересовали рисунки, поднялся на Эйфелеву башню и к обеду вернулся. Билл, по обыкновению, еще спал. Во второй половине дня пил чай с Тамарой Эйблсан: она постриглась, умылась, красиво оделась, отчего сильно выиграла. С нами был англичанин Бернс, он, кажется, со мной знаком, и некая графиня, которая в несусветных количествах поедала вишневое варенье и злословила на четырех языках. Поужинали в «Крийоне» – еда превосходная, а вот обслуживание – худшее в Париже, а оттуда – на вокзал Сен-Лазар. Путешествие получилось хуже не придумаешь; очень сомневаюсь, что я его забуду, а значит, и писать про него нечего.
Барфорд-Хаус,
среда, 13 января 1926 года
<…> По пути остановились в Оксфорде, и я купил себе жилет и несколько книг, в том числе стихи Т.С.Элиота[140] – они на удивление прекрасны, но малопонятны; есть в них что-то неуловимо пророческое.
Миссис Грэм с веселым шумом отбыла в Лондон, и в доме – если не считать громкого стука молотков, жалобного скрипа передвигаемой мебели и болтовни прислуги – воцарился покой.
Бал оказался еще хуже, чем можно было ожидать, и продолжался до половины пятого утра. Аластер пил шампанское и обратно вел машину по берегу.
Вчера отдыхали. Стихи Т.С. Элиота неправдоподобно хороши.
Понедельник, 15 марта 1926 года
Вчера провалялся в постели все утро и в церковь не пошел. Утром зашел к Клоду, а после обеда неожиданно в своем красном автомобиле прикатили Лиза с Робертом <…>, и я решил, о чем сейчас очень жалею, поехать в Лондон повидать Оливию. Застали ее в спальне, заваленной чулками и газетами. Укладывала в сумку бутылки. Раздалась, стала еще толще, говорит исключительно о себе, причем как-то отстраненно и бессвязно. Некоторое время сидел на ее постели и пытался, чувствуя, как падает сердце, ее разговорить, а потом пошел вместе с Ричардом пить коктейль <…> Вернулся на поезде в ужасном настроении – уже несколько недель не было такого. На обратном пути подумал, что надо бы написать роман, – но ничего подобного я конечно же не сделаю.
Хэмпстед, понедельник, 3 мая 1926 года
В субботу, когда мы вышли из кинотеатра, где смотрели самый худший на свете фильм, вечерние газеты пестрели заголовками, подтверждавшими самые мои мрачные предсказания. Работники транспорта и другие большие профсоюзы объявляют забастовку сегодня, с двенадцати ночи. Вчера ходил на митинг в Гайд-парке; революционные речи встречались одобрительными возгласами. Только и разговоров, что вот-вот начнется стрельба.
Сегодня утром забастовала типография, где печатается «Дейли мейл»; отказываются набирать передовицу «За короля и отечество».
Вторник, 4 мая 1926 года
<…> Сегодня Крофорд телеграфировал, что семестр начнется в положенное время. Ездил на велосипеде посмотреть на бастующие районы; улицы забиты транспортом. «Таймс» сегодня утром вышла – правда, с меньшим, чем обычно, количеством страниц. А вот остальных газет нет – ни утром, ни вечером.
Астон-Клинтон, вторник, 11 мая 1926 года
В четверг вернулся в Астон-Клинтон. Утром – в Лайм-Хаус с Алеком; с той же неукоснительной верностью общепринятым обычаям, в соответствии с которыми рубашки следует покупать на Джермин-стрит, а прелюбодействовать – в Париже, он записался в спецотряд констеблей. <…>
В среду из всех больших городов начала поступать информация о возмущениях. Продолжаются и по сей день. Мы с Ричардом отправились в Хаммерсмит посмотреть, что там делается, но приехали поздно, полиция уже разогнала дубинками бастующих и отбила у них шесть автобусов, которые бастующие поломали.
В Астон-Клинтоне осталось пять учеников – самые тупые и неказистые. Крофорд уехал в пятницу утром. День прошел хуже некуда. К вечеру явились капитан Хайд-Апуорд и кое-кто из учеников; в субботу, которую я по большей части провел в Лондоне, – еще несколько.
К воскресенью (день выдался пасмурный, промозглый) в школу съехались в общей сложности человек пятнадцать. Призывы записываться в констебли становились день ото дня все настойчивей, и я, сам не знаю зачем, решил под знаменем гражданского долга развеять скуку (о чем Крофорд наверняка догадается) и отбыл в Лондон.
В понедельник вечером Королевская служба констеблей направила меня в Скотленд-Ярд, где мне надели на рукав повязку, привели в качестве мотоциклиста связи к присяге и отправили в Скотленд-Хаус, откуда после долгих проволочек послали, вместе с тремя прыщавыми юнцами, в отделение полиции Ист-Хэма. Ехать туда по мокрым трамвайным путям было невесело, один из нас по пути куда-то подевался. В Ист-Хэме инспектор Джеймс сказал, что мы ему не нужны. Обратно в Скотленд-Хаус, где творилась полнейшая неразбериха. Отпущены домой до утра.
Сегодня утром из вчерашних трех юнцов прибыл только один. Прождали целый час в коридоре, где мимо нас бегали какие-то перепуганные люди в штатском и время от времени выкрикивали чьи-то имена, на которые никто не отзывался. «Сейчас свободны. Явиться через полтора часа». Пинта пива. «Свободны. Явиться через два с половиной часа». Полпинты пива. <…> Час в коридоре. Отпущены до утра. Алек сдал дежурство; купил шампанского и билеты в театр.
Наутро я счел, что стоило бы найти более эффективный способ послужить отечеству, и отправился в Кемден-Таун, в казармы Гражданского резерва полицейской службы. Состоял «гражданский резерв» частично из таких же прыщавых юнцов, которых я повстречал в Скотленд-Ярде, а частично из тех, кого принято называть «отбросами общества» – невзрачных людишек средних лет. Жалкие, одетые в обноски, они вечно всем недовольны, ворчат, отказываются рано вставать, переговариваются в строю, отчаянно воюют за каждый кусок, а вечером напиваются в столовой наверху. Офицеры-резервисты – клерки из адвокатских контор в военной форме. Все утро мы заправляли постели, начищали защитные шлемы, собирали перевязочный материал – учились воевать, иными словами. К обеду стачечный комитет без всяких требований и условий забастовку прекратил. Нас продержали в казарме «в полной боевой готовности» часов до десяти, после чего я вернулся домой и завалился спать, а на следующий день получил увольнение из отряда добровольного содействия полиции и вернулся в Астон-Клинтон, где директора по-прежнему замещает Хайд-Апуорд, о Крофорде же ни слуху ни духу.
Суббота, 24 июля 1926 года
<…> В воскресенье устал. Ездили с Аластером ужинать в Виндзор. Предложил, чтобы я что-нибудь написал, а он напечатает. И вот всю неделю пишу эссе о Прерафаэлитском братстве. Пометки делал еще в прошлом году, когда растянул связку на ноге и сидел дома. Вроде бы получается. Допишу дней через пять, когда буду проверять экзаменационные работы. Во вторник водил миссис Во на спектакль с участием Тони. <…>
Вчера вечером поставил точку. Ник Келли любезно согласился перепечатать эссе на машинке.
Семестр бесславно завершился 28 июля. Вернулся в Лондон на мотоцикле. <…> Напросился поехать в Шотландию с Аластером и миссис Грэм. Боюсь, она не в восторге. А вот я наверняка получу удовольствие. Сегодня днем, в субботу, уезжаю в Барфорд. <…>
Отцу мое эссе очень нравится. <…>
Хэйем, озеро Бассентуэйт, Кокермаут, Камберленд, среда, 4 августа 1926 года
Приехали сюда вчера вечером после путешествия, в целом вполне удавшегося. Поначалу миссис Г. неистовствовала; на каждом перекрестке ее охватывал панический страх, что Аластер свернул не туда. Но в целом, повторяю, путешествие прошло гладко. В середине дня пообедали хлебом и цыпленком, остановившись на обочине, и в Карлайл прибыли часов в пять. Дом сэра Ричарда Грэма мал и уродлив; повсюду висят огромные портреты маслом, имеется чучело барсука. Уборная царская. Вскоре после приезда Фишеры прислали за мной большой красный автомобиль и привезли сюда. Готическое здание с зубчатыми башенками и совершенно неотразимым видом на озеро и гору Скиддо. За ужином недостатка в спиртном не было, как не было и всяких глупостей вроде «дамы встают из-за стола». Познакомился с некоторым числом странного вида женщин, почти всех зовут «тетушка Эффи». После ужина они исчезли бесследно. Мы же перешли в библиотеку, курили сигары и пили виски. Младший брат похож на Алана, у него свинка, но вид – здоровей некуда.
Назавтра, после обильнейшего завтрака, отправились в семь утра охотиться на выдру. Мистер Фишер был в бриджах и в костюме из фланели с медными пуговицами и розовым воротником. Он, я и все остальные мужчины вооружились длинными, заостренными на конце палками, женщины – фотоаппаратами. На мосту мы встретились с несколькими косматыми собаками, и охота началась. Дело было поставлено ничуть не лучше, чем у бедного мистера Глида в Астон-Клинтоне. Первостепенную роль играли два человека – очень толстый старик, одетый в точности так же, как мистер Фишер, плюс розовый жилет, и молодой человек по имени Джек с трубой и хлыстом. Джек не желал делать то, что ему говорил старик, а собаки не желали делать то, что им говорил Джек. Некоторое время мы шли вдоль реки (называется Дервент), как вдруг собаки захрюкали, как морские львы, и все мужчины бросились в реку, за исключением Мастера, который, пританцовывая на берегу, кричал: «Запускайте собак!» Джек попытался выкопать яму, но, пока он копал, собаки, сгрудившись вокруг, забрасывали лапами яму быстрей, чем он ее выкапывал. Потом наступила долгая пауза, и мы опять двинулись по берегу реки. Затем раздался еще один резкий звук, и Джек зашел в воду так глубоко, что виден был только конец его трубы. К величайшему восторгу дам с фотоаппаратами, выдра была поймана, после чего дамы «засняли» самые варварские подробности и, вслед за собаками, были вознаграждены кусками мяса окровавленной выдры. Потом мы двинулись дальше, пока Мастер не устал, а Джек не свалился в реку, повредив колено. Тогда мы сели в «форд» и, промокшие до нитки, пустились в обратный путь, подобрав по дороге глухого терьера.
После обеда поехали кататься на автомобиле; я, мистер Фишер, одна из «тетушек Эффи», брат, тот, у которого свинка, и шофер по имени Томас. Повидали много озер, место, где творил Вордсворт, и очень валлийское озеро с пирсами, дамбами, променадами и тележками с мороженым с надписью «Уиндермир». По возвращении играли в теннис; и Алан, и его отец играют хуже, чем я. Ужин, сигары, сон.
На следующий день отправились в гости к неким Колландерам, жившим под Эдинбургом в доме под названием «Престон-холл». Миссис Г., по не вполне понятной причине, настояла, чтобы мы выехали как можно раньше, и, пренебрегая причиненными Фишерам неудобствами, в Карлейль меня отвезли в девять утра. Всего несколько минут пообщался с сэром Ричардом Грином; славный старичок. Путешествие прошло беспокойно; миссис Г., подобно любителям оперы, что открывают партитуру на странице, предшествующей нужной, держала на коленях карту вверх ногами и последними словами ругала Аластера за то, что тот в очередной раз сбился с пути.