— Все еще занят?
— Да, очень занят.
— Жаль. Я уверен, что ребята понравились бы тебе. Это зенитчики.
— Желаю тебе хорошо провести время с ними. Меня увольте.
— Позвонить мне попозднее, чтобы узнать, сумеешь ли ты улизнуть?
— Нет, не надо.
— Мы могли бы объединить наши силы.
— Нет.
— Но ты упускаешь очень интересную возможность поболтать.
— До свидания.
— До свидания, старина.
— Прости, что так получилось, — сказал Гай, поворачиваясь от телефона к Вирджинии.
— Раз уж ты у телефона, то можешь заказать еще несколько коктейлей, — предложила она и поднялась с пола, чтобы занять приличную позу к приходу официанта. — Да и свет тоже лучше включить.
Они сели один напротив другого у камина, возбужденные. Прошло много времени, а коктейли все еще не приносили. Вирджиния спросила:
— А как насчет обеда?
— Сейчас?
— Уже половина девятого.
— Здесь?
— Если хочешь, здесь.
Гай попросил принести меню, и они заказали обед. В течение последовавших тридцати минут в номер то и дело входили официанты, они вкатили столик, принесли ведерко со льдом, небольшую электрическую плитку и, наконец, обед. Гостиная в номере сразу стала выглядеть оживленнее, чем ресторан на первом этаже. От интимности, которую они ощущали, сидя у камина, и следа не осталось.
— Что мы будем делать после обеда? — спросила Вирджиния.
— Я что-нибудь придумаю.
— Ты в самом деле можешь?
Ее глаза сделались проницательными и насмешливыми, сверкавшие в них час назад искорки ожидания и согласия совсем угасли. Наконец официанты убрали все со стола. Стулья, на которых они сидели за обедом, были снова поставлены спинками к стене. Гостиная опять стала точно такой, какой Гай увидел ее, когда перед ним впервые распахнули двери номера: дорогой и незаселенной. Даже огонь в камине, куда подложили угольки, горел так, что казалось, будто его только что развели. Вирджиния оперлась о каминную доску, от горящей сигареты в ее руке вверх поднималась спираль синеватого дыма. Гай подошел к ней поближе, она чуть-чуть отодвинулась от него.
— Неужели бедной девушке нельзя спокойно переварить пищу? — спросила она.
Вино оказывало на Вирджинию сильное воздействие. За обедом она выпила довольно много, и Гай заметил в ее поведении верный признак опьянения, которое, как ему было известно по прошлому, могло в любую минуту вылиться в грубость и язвительность. Через минуту произошло именно это.
— Переваривай сколько тебе угодно, — сказал Гай.
— Я так и знала. Ты позволяешь себе слишком много.
— Отвратительные слова, — сказал Гай. — Так говорят только уличные девки.
— А может быть, ты и считаешь меня уличной девкой?
— А может быть, ты и в самом деле уличная девка?
Они оба были ошеломлены тем, что наговорили, и молча уставились друг на друга. После небольшой паузы Гай сказал:
— Вирджиния, ты прекрасно знаешь, что я не хотел сказать это. Извини меня. Я, должно быть, сошел с ума. Пожалуйста, прости. Забудь это, пожалуйста.
— Иди-ка сюда, сядь, — сказала Вирджиния. — Ну-ка, поведай мне, что же, собственно, ты тогда хотел сказать?
— Ничего. Просто вырвались необдуманные слова.
— У тебя был свободный вечер, и ты думал, что я легкодоступная шлюха. Ты это хотел сказать, да?
— Нет. Если хочешь знать, я думал о тебе еще с тех пор, как мы встретились после рождества. Именно поэтому я и приехал сюда. Пожалуйста, поверь мне, Вирджиния.
— Между прочим, откуда же и что именно тебе известно об уличных девках? Если я правильно припоминаю наш медовый месяц, ты не был тогда столь «опытным. Тебя, насколько мне помнится, нельзя было отнести к особо искушенным в этом деле.
Стрелка нравственной сдержанности резко подскочила вверх и затрепетала. Теперь Вирджиния зашла слишком далеко, высказавшись так оскорбительно. Снова наступило молчание, после которого она продолжала:
— Я ошибалась, считая, что военная служба изменила тебя в лучшую сторону. При всех твоих недостатках в прежние времена ты не был грубияном и скотиной. А теперь ты хуже, чем Огастес.
— Ты забыла, что я совершенно не знаю Огастеса.
— Что же, поверь мне, он был непревзойденным хамом.
В плотно окутавшем их мраке блеснул слабый луч света; в набежавших на ее глазах и скатившихся вниз слезинках сверкнули искорки сожаления.
— Согласись, что я не так плох, как Огастес.
— Выбирать особенно не из чего. Но он был жирней тебя. Это я могу признать.
— Вирджиния, ради всего святого, не будем ссориться. Не исключено, что это мой последний шанс видеть тебя, ибо я не знаю, скоро ли и увидимся ли мы вообще еще раз.
— Опять ты за свое. Воин, возвратившийся с войны. «Я буду развлекаться там, где только можно».
— Ты же знаешь, я имел в виду вовсе не это.
— Может быть…
Гай снова приблизился к ней, обхватил ее за плечи:
— Давай не будем свиньями, а?
Вирджиния посмотрела на него еще не любовным взглядом, но уже без гнева, даже весело.
— Иди сядь на свое место, — сказала она примирительно, поцеловав его. — Разговор еще не окончен. Предположим, что я действительно выгляжу как легкодоступная уличная девка. Во всяком случае, многие воспринимают меня такой. И я, пожалуй, не буду сетовать на это. Но я не могу понять тебя. Гай. Совершенно не понимаю. Ты никогда не был одним из тех, кто свободно вступает в случайные связи. Да я и теперь не могу поверить, что ты такой.
— Я действительно не такой. Ничего похожего.
— Ты всегда был таким строгим и благочестивым в этом отношении. Мне нравились эти качества в тебе. Что же с тобой произошло?
— Я и сейчас такой. Даже больше, чем когда-либо. Я говорил тебе об этом, когда мы встретились прошлый раз.
— Хорошо. Но что сказали бы священники по поводу твоих сегодняшних попыток? По поводу попытки сблизиться в отеле с пользующейся дурной славой разведенной женщиной?
— Они не возражали бы. Ты — моя жена.
— О, брось чепуху молоть!
— Но ты же спросила, что сказали бы священники. Они сказали бы: «Давай, действуй!»
Блеснувший во мраке и слегка разгоревшийся затем луч света внезапно угас, как будто по сигналу тревоги, предупреждающему о воздушном нападении.
— Но это же мерзость, — сказала Вирджиния.
Гай опешил.
— Что мерзость? — спросил он.
— Это невероятно омерзительно. Намного хуже того, что могли бы придумать Огастес или мистер Трой. Неужели ты не понимаешь этого, ты, скотина?
— Нет, — ответил Гай с невинным простосердечием. — Нет, не понимаю.
— Я, пожалуй, предпочла бы, чтобы ты считал меня уличной девкой. Предпочла бы, чтобы мне предложили пять фунтов за то, что я совершу что-нибудь отвратительное в туфлях на высоких каблуках, или прокачу тебя по комнате в игрушечной упряжке, или сделаю еще какую-нибудь гадость, о которых пишут в книгах. — По ее щекам катились слезы гнева и унижения, но она не обращала на это никакого внимания. — А я-то думала, что ты снова полюбил меня и захотел побыть со мной во имя нашей старой дружбы. Я думала, что ты выбрал меня по особым причинам. Впрочем, это действительно так. Ты выбрал меня потому, что я единственная женщина во всем мире, с которой твои священники разрешат тебе лечь в постель. Тебя только это привело ко мне. Ах ты, пьяная, самоуверенная, отвратительная, напыщенная, бесполая, ненормальная свинья!
И в этот момент полного крушения всех планов Гай вспомнил о своей крупной ссоре с Триммером.
Вирджиния повернулась, чтобы уйти от него. Гай сидел как окоченевший. В тишине, наступившей после того, как умолк ее резкий голос, раздался еще более резкий звук. Вирджиния уже ухватилась за ручку двери, но невольно замерла на месте. В третий раз за этот вечер телефонный звонок как бы проводил разграничительную черту между ними.
— Послушай, Краучбек, старина, я нахожусь, так сказать, в затруднении. Не знаю, как мне поступить. Я только что взял человека под строгий арест.
— Это очень опрометчивый поступок.
— Он штатский.
Штатских ты не имеешь права арестовывать.
— Вот об этом-то, Краучбек, как раз и говорит арестованный. Надеюсь, ты не намерен встать на его сторону.
— Вирджиния, не уходи!
— Что, что? Я не понял тебя, старина. Это Эпторп говорит. Ты что сказал, не идти?
Вирджиния ушла.
Эпторп продолжал:
— Это ты говорил, или к нам вклинился кто-то еще? Послушай, дело здесь серьезное. Устава я, к сожалению, с собой не захватил. Потому я и прошу тебя помочь мне. Как, по-твоему, мне, наверное, надо выйти и попытаться найти сержанта и нескольких солдат для охраны арестованного на улице? Это не так-то легко в затемненном городе, старина. А может быть, мне просто передать этого парня гражданской полиции?.. Эй, Краучбек, ты слышишь меня? По-моему, ты не совсем ясно представляешь себе, что это вполне официальное обращение к тебе. Я звоню тебе как офицер вооруженных сил его королевского величества.
Гай положил трубку на аппарат и дал указание по телефону из спальни, чтобы в этот вечер его больше не беспокоили никакими звонками, за исключением, если это случится, звонка из шестьсот пятидесятого номера отеля.
Он лег в постель и около половины ночи провел в беспокойном полусне. Однако телефон больше не звонил.
На следующий день, встретив Эпторпа в поезде. Гай спросил его:
— Ну как, ты нашел выход из вчерашнего затруднения?
— Затруднения, старина?
— Ты же звонил мне, разве не помнишь?
— Звонил? Ах да, это по вопросу уставного положения… Я думал, ты сможешь помочь мне.
— Ну и как, ты решил эту проблему?
— Я уже забыл обо всем, старина. Все это уже миновало. — После небольшой паузы Эпторп продолжал: — Не вмешиваясь в твои личные дела, можно мне спросить, что произошло с твоими усами?
— Улетучились.
— Это видно. Я как раз об этом и спрашиваю.
— Я сбрил их.
— Да? Очень жаль. Они были к лицу тебе, Краучбек. Шли тебе, и очень здорово шли.
— Да, очень занят.
— Жаль. Я уверен, что ребята понравились бы тебе. Это зенитчики.
— Желаю тебе хорошо провести время с ними. Меня увольте.
— Позвонить мне попозднее, чтобы узнать, сумеешь ли ты улизнуть?
— Нет, не надо.
— Мы могли бы объединить наши силы.
— Нет.
— Но ты упускаешь очень интересную возможность поболтать.
— До свидания.
— До свидания, старина.
— Прости, что так получилось, — сказал Гай, поворачиваясь от телефона к Вирджинии.
— Раз уж ты у телефона, то можешь заказать еще несколько коктейлей, — предложила она и поднялась с пола, чтобы занять приличную позу к приходу официанта. — Да и свет тоже лучше включить.
Они сели один напротив другого у камина, возбужденные. Прошло много времени, а коктейли все еще не приносили. Вирджиния спросила:
— А как насчет обеда?
— Сейчас?
— Уже половина девятого.
— Здесь?
— Если хочешь, здесь.
Гай попросил принести меню, и они заказали обед. В течение последовавших тридцати минут в номер то и дело входили официанты, они вкатили столик, принесли ведерко со льдом, небольшую электрическую плитку и, наконец, обед. Гостиная в номере сразу стала выглядеть оживленнее, чем ресторан на первом этаже. От интимности, которую они ощущали, сидя у камина, и следа не осталось.
— Что мы будем делать после обеда? — спросила Вирджиния.
— Я что-нибудь придумаю.
— Ты в самом деле можешь?
Ее глаза сделались проницательными и насмешливыми, сверкавшие в них час назад искорки ожидания и согласия совсем угасли. Наконец официанты убрали все со стола. Стулья, на которых они сидели за обедом, были снова поставлены спинками к стене. Гостиная опять стала точно такой, какой Гай увидел ее, когда перед ним впервые распахнули двери номера: дорогой и незаселенной. Даже огонь в камине, куда подложили угольки, горел так, что казалось, будто его только что развели. Вирджиния оперлась о каминную доску, от горящей сигареты в ее руке вверх поднималась спираль синеватого дыма. Гай подошел к ней поближе, она чуть-чуть отодвинулась от него.
— Неужели бедной девушке нельзя спокойно переварить пищу? — спросила она.
Вино оказывало на Вирджинию сильное воздействие. За обедом она выпила довольно много, и Гай заметил в ее поведении верный признак опьянения, которое, как ему было известно по прошлому, могло в любую минуту вылиться в грубость и язвительность. Через минуту произошло именно это.
— Переваривай сколько тебе угодно, — сказал Гай.
— Я так и знала. Ты позволяешь себе слишком много.
— Отвратительные слова, — сказал Гай. — Так говорят только уличные девки.
— А может быть, ты и считаешь меня уличной девкой?
— А может быть, ты и в самом деле уличная девка?
Они оба были ошеломлены тем, что наговорили, и молча уставились друг на друга. После небольшой паузы Гай сказал:
— Вирджиния, ты прекрасно знаешь, что я не хотел сказать это. Извини меня. Я, должно быть, сошел с ума. Пожалуйста, прости. Забудь это, пожалуйста.
— Иди-ка сюда, сядь, — сказала Вирджиния. — Ну-ка, поведай мне, что же, собственно, ты тогда хотел сказать?
— Ничего. Просто вырвались необдуманные слова.
— У тебя был свободный вечер, и ты думал, что я легкодоступная шлюха. Ты это хотел сказать, да?
— Нет. Если хочешь знать, я думал о тебе еще с тех пор, как мы встретились после рождества. Именно поэтому я и приехал сюда. Пожалуйста, поверь мне, Вирджиния.
— Между прочим, откуда же и что именно тебе известно об уличных девках? Если я правильно припоминаю наш медовый месяц, ты не был тогда столь «опытным. Тебя, насколько мне помнится, нельзя было отнести к особо искушенным в этом деле.
Стрелка нравственной сдержанности резко подскочила вверх и затрепетала. Теперь Вирджиния зашла слишком далеко, высказавшись так оскорбительно. Снова наступило молчание, после которого она продолжала:
— Я ошибалась, считая, что военная служба изменила тебя в лучшую сторону. При всех твоих недостатках в прежние времена ты не был грубияном и скотиной. А теперь ты хуже, чем Огастес.
— Ты забыла, что я совершенно не знаю Огастеса.
— Что же, поверь мне, он был непревзойденным хамом.
В плотно окутавшем их мраке блеснул слабый луч света; в набежавших на ее глазах и скатившихся вниз слезинках сверкнули искорки сожаления.
— Согласись, что я не так плох, как Огастес.
— Выбирать особенно не из чего. Но он был жирней тебя. Это я могу признать.
— Вирджиния, ради всего святого, не будем ссориться. Не исключено, что это мой последний шанс видеть тебя, ибо я не знаю, скоро ли и увидимся ли мы вообще еще раз.
— Опять ты за свое. Воин, возвратившийся с войны. «Я буду развлекаться там, где только можно».
— Ты же знаешь, я имел в виду вовсе не это.
— Может быть…
Гай снова приблизился к ней, обхватил ее за плечи:
— Давай не будем свиньями, а?
Вирджиния посмотрела на него еще не любовным взглядом, но уже без гнева, даже весело.
— Иди сядь на свое место, — сказала она примирительно, поцеловав его. — Разговор еще не окончен. Предположим, что я действительно выгляжу как легкодоступная уличная девка. Во всяком случае, многие воспринимают меня такой. И я, пожалуй, не буду сетовать на это. Но я не могу понять тебя. Гай. Совершенно не понимаю. Ты никогда не был одним из тех, кто свободно вступает в случайные связи. Да я и теперь не могу поверить, что ты такой.
— Я действительно не такой. Ничего похожего.
— Ты всегда был таким строгим и благочестивым в этом отношении. Мне нравились эти качества в тебе. Что же с тобой произошло?
— Я и сейчас такой. Даже больше, чем когда-либо. Я говорил тебе об этом, когда мы встретились прошлый раз.
— Хорошо. Но что сказали бы священники по поводу твоих сегодняшних попыток? По поводу попытки сблизиться в отеле с пользующейся дурной славой разведенной женщиной?
— Они не возражали бы. Ты — моя жена.
— О, брось чепуху молоть!
— Но ты же спросила, что сказали бы священники. Они сказали бы: «Давай, действуй!»
Блеснувший во мраке и слегка разгоревшийся затем луч света внезапно угас, как будто по сигналу тревоги, предупреждающему о воздушном нападении.
— Но это же мерзость, — сказала Вирджиния.
Гай опешил.
— Что мерзость? — спросил он.
— Это невероятно омерзительно. Намного хуже того, что могли бы придумать Огастес или мистер Трой. Неужели ты не понимаешь этого, ты, скотина?
— Нет, — ответил Гай с невинным простосердечием. — Нет, не понимаю.
— Я, пожалуй, предпочла бы, чтобы ты считал меня уличной девкой. Предпочла бы, чтобы мне предложили пять фунтов за то, что я совершу что-нибудь отвратительное в туфлях на высоких каблуках, или прокачу тебя по комнате в игрушечной упряжке, или сделаю еще какую-нибудь гадость, о которых пишут в книгах. — По ее щекам катились слезы гнева и унижения, но она не обращала на это никакого внимания. — А я-то думала, что ты снова полюбил меня и захотел побыть со мной во имя нашей старой дружбы. Я думала, что ты выбрал меня по особым причинам. Впрочем, это действительно так. Ты выбрал меня потому, что я единственная женщина во всем мире, с которой твои священники разрешат тебе лечь в постель. Тебя только это привело ко мне. Ах ты, пьяная, самоуверенная, отвратительная, напыщенная, бесполая, ненормальная свинья!
И в этот момент полного крушения всех планов Гай вспомнил о своей крупной ссоре с Триммером.
Вирджиния повернулась, чтобы уйти от него. Гай сидел как окоченевший. В тишине, наступившей после того, как умолк ее резкий голос, раздался еще более резкий звук. Вирджиния уже ухватилась за ручку двери, но невольно замерла на месте. В третий раз за этот вечер телефонный звонок как бы проводил разграничительную черту между ними.
— Послушай, Краучбек, старина, я нахожусь, так сказать, в затруднении. Не знаю, как мне поступить. Я только что взял человека под строгий арест.
— Это очень опрометчивый поступок.
— Он штатский.
Штатских ты не имеешь права арестовывать.
— Вот об этом-то, Краучбек, как раз и говорит арестованный. Надеюсь, ты не намерен встать на его сторону.
— Вирджиния, не уходи!
— Что, что? Я не понял тебя, старина. Это Эпторп говорит. Ты что сказал, не идти?
Вирджиния ушла.
Эпторп продолжал:
— Это ты говорил, или к нам вклинился кто-то еще? Послушай, дело здесь серьезное. Устава я, к сожалению, с собой не захватил. Потому я и прошу тебя помочь мне. Как, по-твоему, мне, наверное, надо выйти и попытаться найти сержанта и нескольких солдат для охраны арестованного на улице? Это не так-то легко в затемненном городе, старина. А может быть, мне просто передать этого парня гражданской полиции?.. Эй, Краучбек, ты слышишь меня? По-моему, ты не совсем ясно представляешь себе, что это вполне официальное обращение к тебе. Я звоню тебе как офицер вооруженных сил его королевского величества.
Гай положил трубку на аппарат и дал указание по телефону из спальни, чтобы в этот вечер его больше не беспокоили никакими звонками, за исключением, если это случится, звонка из шестьсот пятидесятого номера отеля.
Он лег в постель и около половины ночи провел в беспокойном полусне. Однако телефон больше не звонил.
На следующий день, встретив Эпторпа в поезде. Гай спросил его:
— Ну как, ты нашел выход из вчерашнего затруднения?
— Затруднения, старина?
— Ты же звонил мне, разве не помнишь?
— Звонил? Ах да, это по вопросу уставного положения… Я думал, ты сможешь помочь мне.
— Ну и как, ты решил эту проблему?
— Я уже забыл обо всем, старина. Все это уже миновало. — После небольшой паузы Эпторп продолжал: — Не вмешиваясь в твои личные дела, можно мне спросить, что произошло с твоими усами?
— Улетучились.
— Это видно. Я как раз об этом и спрашиваю.
— Я сбрил их.
— Да? Очень жаль. Они были к лицу тебе, Краучбек. Шли тебе, и очень здорово шли.
Часть третья
«Эпторп беспощадный»
1
Согласно приказу в Кут-эль-Амару следовало явиться к восемнадцати ноль-ноль 15 февраля.
Гай ехал по знакомой грязновато-серой местности. Морозы миновали, земля промокла, началась капель. Он проехал по темнеющим улицам Саутсанда. Окна в домах, еще не освещенные, зашторивали. Это возвращение Гая никак нельзя было назвать возвращением домой. Он чувствовал себя бездомным котом, который, полазив по крышам, крадучись возвращался назад, в темный угол среди мусорных ящиков, где мог зализать свои раны.
Саутсанд — это городок, в котором Гай найдет успокоение. Отель «Грэнд» и яхт-клуб приютят его. Джузеппе Пелеччи накормит и утешит его. Мистер Гудол воодушевит его. Дымка с моря и мокрый снег скроют его. Эпторп очарует его и незаметно уведет в далекие сады фантазии.
Охваченный унынием, Гай совсем забыл о семидневном плане Ритчи-Хука.
Лишь в более поздний период своей военной деятельности, когда Гай хорошо распознал этих одетых в военную форму и украшенных орденами государственных чиновников, приказы которых заставляют одних людей протыкать штыками других, когда Гай почувствовал, какие непреодолимые препятствия могут воздвигать эти чиновники на пути других, лишь после всего этого Гай по-настоящему оценил масштабы достижений бригадира и скорость, с которой он осуществлял свои планы. В настоящее же время Гай наивно предполагал, что один из высокопоставленных чинов просто сказал бригадиру, что именно он хотел изменить, дал соответствующие распоряжения, и дело было сделано. В действительности же удивлению Гая не было предела, ибо за семь дней Кут-эль-Амара преобразилась неузнаваемо.
Здесь уже не было ни майора Маккини, ни старого руководящего состава, ни прежних поставщиков провизии. Не было в Кут-эль-Амаре и Триммера. На доске объявлений висел документ, озаглавленный: «Личный состав, сокращение». В нем сообщалось, что Триммер лишен присвоенного ему временного офицерского чина. Вместе с Триммером были уволены еще два правонарушителя и молодой человек из центра формирования, фамилия которого была незнакома Гаю по той простой причине, что тот находился в самовольной отлучке в течение всего их пребывания в Саутсанде. Вместо них в Кут-эль-Амаре появилась группа кадровых офицеров, и среди них майор Тиккеридж. В шесть часов того первого вечера все собрались в столовой. Бригадир встал, чтобы представить сидящих позади него кадровых офицеров. Некоторое время он продержал аудиторию в напряжении, критически осматривая всех своим единственным оком. Затем он сказал:
— Джентльмены, вот офицеры, которые будут командовать вами в бою.
С этими словами ощущение стыда и уныние Гая исчезли, он снова наполнился чувством гордости. На какое-то время он перестал быть одиноким и бесполезным человеком, каким он так часто считал себя после раннего юношества, рогоносцем, никчемным, самодовольным. Теперь он был снова вместе с полком алебардистов, с их историческими ратными подвигами позади и огромными возможностями впереди. Он весь дрожал от воодушевления и физической бодрости, как будто его зарядили гальваническим током.
В своей речи бригадир объяснил новую организацию, объявил распорядок дня. Бригада уже приняла эмбриональную форму. Офицеры, имеющие временный чин, разделены на три батальонные группы по двенадцать человек в каждой, и каждая из этих групп подчинена майору и капитану, которые в конечном счете станут командиром и начальником штаба каждого батальона соответственно. Все офицеры будут на казарменном положении. Разрешение ночевать вне казармы, и только по субботам и воскресеньям, получат женатые офицеры. Все должны обедать в столовой по меньшей мере четыре раза в неделю.
— Вот и все, джентльмены. Мы встретимся снова за обедом.
Когда стажирующиеся офицеры вышли из столовой, они обнаружили, что за время их короткого отсутствия крышка от стола на каменной полке в зале заполнилась напечатанными на машинке листочками. Медленно разбираясь в официальных сокращениях, Гай прочитал, что он назначен во второй батальон и будет подчиняться майору Тиккериджу и капитану Сандерсу, с которым Эпторп так примечательно играл однажды в гольф. Вместе с Гаем в этот батальон были назначены Эпторп, Сарам-Смит, де Сауза, Ленард и еще семь человек — все из алебардийского казарменного городка. Гай и Эпторп снова перебрались в свою комнату «Пашендейль».
Позднее Гай узнал и о других переменах. Комнаты, бывшие до этого запертыми, теперь открыли. На двери одной из них появилась надпись: «Штаб бригады», и в ней находились начальник оперативно-разведывательной части и два писаря. В бывшем кабинете директора разместились три батальонные канцелярии. Здесь появились также начальник квартирмейстерской части (у него были кабинет и писарь), три батальонных старшины, алебардисты-повара, новые, более молодые алебардисты-денщики, три грузовые машины, легкий разведывательный автомобиль «хамберетт», три мотоцикла, водители и горнист. С восьми часов утра и до шести вечера непрерывно проводились строевые занятия, тренировки и лекции. Так называемые «дискуссии» предполагалось проводить во второй половине дня по понедельникам и пятницам. Занятия по теме «Ночные действия» — тоже два раза в неделю.
— Не знаю, как все это воспримет Дейзи, — заметил Ленард.
Позднее Гай узнал, что ею это было воспринято плохо: беременная и раздраженная, она уехала к своим родителям.
Большая часть молодых офицеров была озабочена. Эпторп, который еще в поезде сказал, что у него опять приступ «бечуанского живота», был озабочен больше, чем кто-либо.
— Меня беспокоит вопрос о моих вещах, — сказал он.
— А почему бы не оставить их в снятой тобой комнате? — спросил Гай.
— У командора? Довольно рискованно, старина, особенно в том случае, если нас неожиданно переведут куда-то. Я, пожалуй, лучше переговорю об этом с нашим квартирмейстером.
Позднее Эпторп поделился с Гаем результатами этих переговоров.
— Ты знаешь, квартирмейстер ничем не помог мне. Сказал, что очень занят. Он, кажется, подумал, что я говорю о лишней одежде. Посоветовал мне даже, когда мы будем жить в палатках, выбросить половину вещей. Он, наверное, один из этих мелких торговцев. Никогда не участвовал в походах и кампаниях. Я так и заявил ему, но он ответил, что служил рядовым в Гонконге. Гонконг! Тоже мне служба! Ведь это почти самое хорошее место во всей Британской империи. И об этом я сказал ему напрямик.
— А почему ты так беспокоишься о своих вещах, Эпторп?
— Э-э, дорогой друг, чтобы собрать их, потребовались многие годы.
— Да, но что у тебя там, в твоих чемоданах и коробках?
— Это, старина, не такой легкий вопрос, чтобы ответить на него одним словом.
В этот первый вечер все обедали в школьной столовой.
В десять тридцать вечера бригадир сказал:
— Ну что же, джентльмены, отправляйтесь на боковую. У меня еще есть работа. Надо разработать программу вашей подготовки.
Он повел весь свой штаб в комнату с надписью: «Штаб бригады». Гай слышал, как они расходились из этой комнаты в два часа ночи.
Разработанная бригадиром Ритчи-Хуком программа боевой подготовки не следовала никаким учебникам и наставлениям. Тактика, по его мнению, состояла в умении уничтожать противника. Об обороне давалось лишь поверхностное представление, и речь о ней шла лишь как о перестройке рядов в период между двумя кровавыми наступательными боями. Об отходе и отступлении не говорилось вообще. Атака и элемент внезапности решали все. Много туманных дней было проведено с картами и биноклями на окрестной пригородной местности. Иногда они «закреплялись» на прибрежных позициях и в решительной атаке заставляли обороняющегося «противника» отступать в горы, иногда сбрасывали воображаемых оккупантов с гор в море. Они окружали населенные пункты на холмистой местности и жестоко расправлялись с предполагаемыми вражескими обитателями. Иногда они просто сталкивались с «противником» в «бою» за шоссейную дорогу и сметали его со своего пути.
Гай ехал по знакомой грязновато-серой местности. Морозы миновали, земля промокла, началась капель. Он проехал по темнеющим улицам Саутсанда. Окна в домах, еще не освещенные, зашторивали. Это возвращение Гая никак нельзя было назвать возвращением домой. Он чувствовал себя бездомным котом, который, полазив по крышам, крадучись возвращался назад, в темный угол среди мусорных ящиков, где мог зализать свои раны.
Саутсанд — это городок, в котором Гай найдет успокоение. Отель «Грэнд» и яхт-клуб приютят его. Джузеппе Пелеччи накормит и утешит его. Мистер Гудол воодушевит его. Дымка с моря и мокрый снег скроют его. Эпторп очарует его и незаметно уведет в далекие сады фантазии.
Охваченный унынием, Гай совсем забыл о семидневном плане Ритчи-Хука.
Лишь в более поздний период своей военной деятельности, когда Гай хорошо распознал этих одетых в военную форму и украшенных орденами государственных чиновников, приказы которых заставляют одних людей протыкать штыками других, когда Гай почувствовал, какие непреодолимые препятствия могут воздвигать эти чиновники на пути других, лишь после всего этого Гай по-настоящему оценил масштабы достижений бригадира и скорость, с которой он осуществлял свои планы. В настоящее же время Гай наивно предполагал, что один из высокопоставленных чинов просто сказал бригадиру, что именно он хотел изменить, дал соответствующие распоряжения, и дело было сделано. В действительности же удивлению Гая не было предела, ибо за семь дней Кут-эль-Амара преобразилась неузнаваемо.
Здесь уже не было ни майора Маккини, ни старого руководящего состава, ни прежних поставщиков провизии. Не было в Кут-эль-Амаре и Триммера. На доске объявлений висел документ, озаглавленный: «Личный состав, сокращение». В нем сообщалось, что Триммер лишен присвоенного ему временного офицерского чина. Вместе с Триммером были уволены еще два правонарушителя и молодой человек из центра формирования, фамилия которого была незнакома Гаю по той простой причине, что тот находился в самовольной отлучке в течение всего их пребывания в Саутсанде. Вместо них в Кут-эль-Амаре появилась группа кадровых офицеров, и среди них майор Тиккеридж. В шесть часов того первого вечера все собрались в столовой. Бригадир встал, чтобы представить сидящих позади него кадровых офицеров. Некоторое время он продержал аудиторию в напряжении, критически осматривая всех своим единственным оком. Затем он сказал:
— Джентльмены, вот офицеры, которые будут командовать вами в бою.
С этими словами ощущение стыда и уныние Гая исчезли, он снова наполнился чувством гордости. На какое-то время он перестал быть одиноким и бесполезным человеком, каким он так часто считал себя после раннего юношества, рогоносцем, никчемным, самодовольным. Теперь он был снова вместе с полком алебардистов, с их историческими ратными подвигами позади и огромными возможностями впереди. Он весь дрожал от воодушевления и физической бодрости, как будто его зарядили гальваническим током.
В своей речи бригадир объяснил новую организацию, объявил распорядок дня. Бригада уже приняла эмбриональную форму. Офицеры, имеющие временный чин, разделены на три батальонные группы по двенадцать человек в каждой, и каждая из этих групп подчинена майору и капитану, которые в конечном счете станут командиром и начальником штаба каждого батальона соответственно. Все офицеры будут на казарменном положении. Разрешение ночевать вне казармы, и только по субботам и воскресеньям, получат женатые офицеры. Все должны обедать в столовой по меньшей мере четыре раза в неделю.
— Вот и все, джентльмены. Мы встретимся снова за обедом.
Когда стажирующиеся офицеры вышли из столовой, они обнаружили, что за время их короткого отсутствия крышка от стола на каменной полке в зале заполнилась напечатанными на машинке листочками. Медленно разбираясь в официальных сокращениях, Гай прочитал, что он назначен во второй батальон и будет подчиняться майору Тиккериджу и капитану Сандерсу, с которым Эпторп так примечательно играл однажды в гольф. Вместе с Гаем в этот батальон были назначены Эпторп, Сарам-Смит, де Сауза, Ленард и еще семь человек — все из алебардийского казарменного городка. Гай и Эпторп снова перебрались в свою комнату «Пашендейль».
Позднее Гай узнал и о других переменах. Комнаты, бывшие до этого запертыми, теперь открыли. На двери одной из них появилась надпись: «Штаб бригады», и в ней находились начальник оперативно-разведывательной части и два писаря. В бывшем кабинете директора разместились три батальонные канцелярии. Здесь появились также начальник квартирмейстерской части (у него были кабинет и писарь), три батальонных старшины, алебардисты-повара, новые, более молодые алебардисты-денщики, три грузовые машины, легкий разведывательный автомобиль «хамберетт», три мотоцикла, водители и горнист. С восьми часов утра и до шести вечера непрерывно проводились строевые занятия, тренировки и лекции. Так называемые «дискуссии» предполагалось проводить во второй половине дня по понедельникам и пятницам. Занятия по теме «Ночные действия» — тоже два раза в неделю.
— Не знаю, как все это воспримет Дейзи, — заметил Ленард.
Позднее Гай узнал, что ею это было воспринято плохо: беременная и раздраженная, она уехала к своим родителям.
Большая часть молодых офицеров была озабочена. Эпторп, который еще в поезде сказал, что у него опять приступ «бечуанского живота», был озабочен больше, чем кто-либо.
— Меня беспокоит вопрос о моих вещах, — сказал он.
— А почему бы не оставить их в снятой тобой комнате? — спросил Гай.
— У командора? Довольно рискованно, старина, особенно в том случае, если нас неожиданно переведут куда-то. Я, пожалуй, лучше переговорю об этом с нашим квартирмейстером.
Позднее Эпторп поделился с Гаем результатами этих переговоров.
— Ты знаешь, квартирмейстер ничем не помог мне. Сказал, что очень занят. Он, кажется, подумал, что я говорю о лишней одежде. Посоветовал мне даже, когда мы будем жить в палатках, выбросить половину вещей. Он, наверное, один из этих мелких торговцев. Никогда не участвовал в походах и кампаниях. Я так и заявил ему, но он ответил, что служил рядовым в Гонконге. Гонконг! Тоже мне служба! Ведь это почти самое хорошее место во всей Британской империи. И об этом я сказал ему напрямик.
— А почему ты так беспокоишься о своих вещах, Эпторп?
— Э-э, дорогой друг, чтобы собрать их, потребовались многие годы.
— Да, но что у тебя там, в твоих чемоданах и коробках?
— Это, старина, не такой легкий вопрос, чтобы ответить на него одним словом.
В этот первый вечер все обедали в школьной столовой.
В десять тридцать вечера бригадир сказал:
— Ну что же, джентльмены, отправляйтесь на боковую. У меня еще есть работа. Надо разработать программу вашей подготовки.
Он повел весь свой штаб в комнату с надписью: «Штаб бригады». Гай слышал, как они расходились из этой комнаты в два часа ночи.
Разработанная бригадиром Ритчи-Хуком программа боевой подготовки не следовала никаким учебникам и наставлениям. Тактика, по его мнению, состояла в умении уничтожать противника. Об обороне давалось лишь поверхностное представление, и речь о ней шла лишь как о перестройке рядов в период между двумя кровавыми наступательными боями. Об отходе и отступлении не говорилось вообще. Атака и элемент внезапности решали все. Много туманных дней было проведено с картами и биноклями на окрестной пригородной местности. Иногда они «закреплялись» на прибрежных позициях и в решительной атаке заставляли обороняющегося «противника» отступать в горы, иногда сбрасывали воображаемых оккупантов с гор в море. Они окружали населенные пункты на холмистой местности и жестоко расправлялись с предполагаемыми вражескими обитателями. Иногда они просто сталкивались с «противником» в «бою» за шоссейную дорогу и сметали его со своего пути.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента