Никто так не почувствовал на себе упадок дома Краучбеков, как зять Гая Артур Бокс-Бендер, который женился на Анджеле в 1914 году, когда усадьба в Бруме, казалось, стояла незыблемо на тверди небесной, была этаким неземным телом, излучающим традиции и ненавязчивый авторитет. Бокс-Бендер не принадлежал к семье Краучбеков, но весьма уважал родословную Анджелы. Одно время он даже задумывался над тем, чтобы дополнить свое имя именем Краучбек, заменив им или Бокс, или Бендер, благо, что и без того, и без другого можно было легко обойтись, однако прохладное безразличие мистера Краучбека и насмешки Анджелы по этому поводу быстро отбили у него охоту к таким изменениям. Бокс-Бендер не был католиком, и, по его мнению, Гаю, не раздумывая, надо было снова жениться, предпочтительно на женщине с состоянием, чтобы продолжить свою родословную. Он был не очень-то чувствительным человеком и поэтому никоим образом не одобрял того, что Гай замкнулся в себе и от всего устранился. Он считал, что Гай должен вернуться в усадьбу Брум и даже заняться политикой. Такие люди, как Гай, беспечно заявлял он, находятся кое в каком долгу перед своей страной. Однако, когда в конце августа 1939 года Гай прибыл в Лондон как раз для того, чтобы заплатить свой долг стране, Артур Бокс-Бендер отнесся к этому весьма пессимистично.
— Дорогой Гай, — сказал он, — не будь ребенком.
Бокс-Бендеру исполнилось пятьдесят шесть лет, и он был членом парламента. Много лет назад он служил, и весьма успешно, в стрелковом полку. Теперь в армии служил его сын. Бокс-Бендер считал, что военная служба — это обязанность молодых людей, она принадлежит им так же, как ириски и рогатки. Гай в свои тридцать пять — скоро даже тридцать шесть — лет все еще считал себя молодым человеком. Время в последние восемь лет для него, видно, стояло без движения. Для Бокс-Бендера оно пролетело очень быстро.
— Неужели ты серьезно можешь представить себя бегущим в атаку во главе какого-нибудь взвода? — спросил он.
— А почему бы и нет? — ответил Гай. — Это как раз то, что я себе очень хорошо представляю.
Когда Гай приезжал в Лондон, он останавливался у Бокс-Бендеров на Лоундес-сквер. Он приехал сюда к нему прямо с Виктории, но обнаружил, что его сестра Анджела выехала в провинцию, а половина имущества из дома уже вывезена. Нетронутым остался лишь кабинет Бокс-Бендера. Они и сидели в нем теперь, ожидая, когда наступит время обеда.
— Боюсь, что ты не встретишь особой поддержки, — продолжал Бокс-Бендер. — В тысяча девятьсот четырнадцатом году все это происходило точно так же: отставные полковники красили волосы и поступали на службу. Я помню, как это было. Я сам был там. Все это очень благородно, конечно, но на этот раз ничего не получится. Сейчас все делается по плану. Правительство хорошо знает, сколько людей должно быть в армии; оно знает, откуда их нужно брать; и они будут призваны в свое время. А сейчас у нас нет ни помещений, ни снаряжения для большого увеличения армии. Конечно, у нас могут быть потери, но лично я даже не представляю себе истинной войны. Где мы собираемся воевать? Ни один здравомыслящий человек не станет пытаться прорвать линию Мажино или линию Зигфрида. По-моему, обе стороны будут торчать на одном месте до тех пор, пока их не прижмут экономические трудности. Немцы испытывают острый недостаток почти во всех видах продукции. Как только они поймут, что мистер Гитлер жестоко обманул их, мы не услышим о нем больше ни слова. Разобраться в этом — дело самих немцев. Мы, конечно, не можем вступать в переговоры с этой шайкой, но, как только в Германии будет создано респектабельное правительство, у нас появится возможность сгладить все противоречия.
— Это очень похоже на то, что вчера говорил мне водитель такси в Италии.
— Конечно. Всегда обращайся к таксисту, если хочешь узнать здравое и независимое суждение. Я сегодня тоже разговаривал с одним. Он сказал: «Когда мы начнем воевать, тогда и будет время говорить о войне. А сейчас мы не воюем». Очень правильно сказал.
— Однако я вижу, вы приняли все меры предосторожности.
Своих трех дочерей Бокс-Бендер отправил жить в Коннектикут, к коммерческому компаньону. Из дома на Лоундес-сквер все вывозилось, и комнаты в нем закрывались одна за другой. Часть мебели увезена в провинцию, остальная пойдет на склады. Бокс-Бендер снял часть большой, совершенно новой квартиры по довольно низкой цене для этого беспокойного времени. Он и два его коллеги по палате общин будут жить в этой квартире вместе. Хитрейшая уловка Бокс-Бендера состояла в том, чтобы предложить свой дом в избирательном округе в качестве хранилища «национальной сокровищницы искусств». Это избавит владельца от всяких хлопот по расквартированию офицеров, солдат и гражданских чиновников. Несколько минут назад Бокс-Бендер не без гордости поведал все это Гаю. Теперь он повернулся к радиоприемнику и спросил:
— Ты не очень возражаешь, если я включу эту штуку на несколько минут, чтобы послушать, что там говорят? Может быть, скажут что-нибудь новое.
Однако нового ничего не сказали. И о мире тоже не было сказано ни слова. Эвакуация из густонаселенных районов проходит строго в соответствии с графиком; радостные группы матерей и детей пунктуально прибывают в распределительные центры, и их тепло встречают в новых домах. Прослушав это сообщение, Бокс-Бендер выключил приемник.
— Ничего нового по сравнению с утренними известиями. Забавно, но теперь многие сидят и подолгу крутят ручки радиоприемника. Я, например, раньше почти совсем не слушал его. Между прочим. Гай, это такая вещь, которая может пригодиться тебе, если ты действительно хочешь оказаться полезным стране. Би-Би-Си усиленно ищет людей, владеющих иностранными языками, для радиоперехвата, подслушивания, пропаганды и подобной чепухи. Не очень-то захватывающая работа, конечно, но кто-то ведь должен ее выполнять, и я думаю, что твой итальянский был бы им очень даже кстати.
Большой привязанности между Гаем и его зятем, разумеется, не существовало. Гаю никогда не приходило в голову, что Бокс-Бендер может как-то думать о нем, что Бокс-Бендер может воспринимать его, Гая, в каком бы то ни было определенном плане. В действительности, однако, Бокс-Бендер в течение нескольких лет ожидал — и непринужденно поделился своими ожиданиями с Анджелой, — что Гай сойдет с ума. Нельзя сказать, что Бокс-Бендер был одарен богатым воображением; в равной мере он не относился и к излишне впечатлительным людям, но он принимал живейшее участие в поисках и кошмарном обнаружении Айво. Случай с Айво произвел на него неизгладимое впечатление. Гай и Айво были примечательно схожи. Бокс-Бендер помнил взгляд Айво в те дни, когда его чрезвычайные странности все еще нельзя было квалифицировать как помешательство, — взгляд Айво вовсе не был диким, он был скорее самоуверенным и целеустремленным, в какой-то мере «посвященным», фактически чем-то очень похожим на взгляд Гая сейчас, когда он так неуместно появился на Лоундес-сквер и спокойно рассуждает об ирландской гвардии. Это может оказаться нехорошим предзнаменованием. Надо поскорее отправить его куда-нибудь — лучше всего, пожалуй, в Би-Би-Си — и уберечь таким образом от грозящей опасности.
Они обедали в этот вечер в клубе «Беллами». Краучбеки были постоянными членами этого клуба. Имя Джервейса числилось в почетном списке 1914—1918 годов, вывешенном в парадном зале. Сумасшедший бедняга Айво часто сиживал здесь в эркере, вызывая тревогу прохожих своим пристальным взглядом. Гай стал членом клуба еще в раннем зрелом возрасте, но в последние годы бывал здесь очень редко и тем не менее оставался в списках. Место это было историческое. Когда-то но ступенькам этого здания спускались к своим каретам в сопровождении факельщиков подвыпившие азартные игроки. Теперь по этим же ступенькам, но в полной темноте поднялись Гай и Бокс-Бендер. Первые застекленные двери были закрашены темной краской. Небольшой вестибюль за ними освещался едва различимым, наводящим уныние фосфоресцирующим светильником. Зато за следующими дверями царили яркий свет, шум и густой застоявшийся сигарный дым, смешанный с парами виски. В эти первые дни затемнения в Лондоне проблема вентиляции помещений еще ждала своего решения.
Клуб в этот день только что снова открыли после ежегодного ремонта и уборки. В обычное время в этот осенний сезон клуб пустовал бы. Сейчас он был набит битком. Гай заметил много лиц знакомых, но не друзей. Когда Гай прошел мимо кого-то, кто поприветствовал его, сосед того повернулся и спросил:
— Кто это? Какой-нибудь новичок?
— О нет, это наследственный член. Ты ни за что не угадаешь, кто он. Это первый муж Вирджинии Трой.
— В самом деле? А я думал, что ее первым мужем был Томми Блэкхаус.
— Нет, этот был до Томми. Не могу вспомнить его имя. Он, кажется, живет в Кении. Томми отбил ее у него, потом некоторое время с ней жил Гэсси, а когда она снова стала свободной, ее подхватил Берт Трой.
— Роскошная женщина. Я и сам не отказался бы попытать с ней счастья.
В этом клубе не существовало никаких правил, ограничивающих открытое обсуждение женских имен.
Бокс-Бендер и Гай обедали и выпивали в компании, состав которой в течение вечера все время менялся: уходили одни, приходили другие. В разговорах обсуждались весьма актуальные вопросы, и Гай воспользовался возможностью завести новые знакомства в изменившемся обществе города. Многие говорили о приготовлениях к новой обстановке в своих семьях и домах. Казалось, все лихорадочно стремились освободить себя от излишних забот и обязанностей. То, что уже сделал в этом плане Бокс-Бендер, представлялось мизерным по сравнению с тем, что происходило в национальном масштабе. Дома повсюду закрывались, мебель и имущество отправлялись на склады, дети вывозились в провинцию, прислуга увольнялась, газоны вспахивались, вдовьи поместья и охотничьи домики заселялись до предела, хозяйками везде становились тещи и няни.
Некоторые рассказывали о происшествиях и преступлениях в затемненном городе. Такая-то леди, попав в аварию на такси, лишилась всех своих зубов. Такого-то джентльмена оглушили на Хей-хилл мешком с песком и вытащили у него все, что он выиграл в покер. Такой-то джентльмен был сбит машиной «скорой помощи» и оставлен на улице умирать.
Другие рассказывали о различных видах военной службы. Большинство были одеты в военную форму. Повсюду собирались небольшими группками близкие друзья и договаривались о том, чтобы провести всю войну вместе. Например, один прожекторный дивизион территориальной армии был укомплектован исключительно светскими эстетами и получил название «необыкновенная команда джентльменов». Биржевые маклеры и торговцы вином оседали в канцеляриях штаба Лондонского военного округа. Кадровые военные находились в двенадцатичасовой готовности к службе в действующих частях. Яхтсмены надели форму добровольческого резерва военно-морских сил и отращивали бороды. Для Гая возможность попасть в любую из этих служб, по-видимому, была исключена.
— Мой шурин хотел бы поступить на службу, — сказал Бокс-Бендер.
— Э, друг мой, об этом надо было подумать раньше. Все уже давным-давно устроились. Конечно, когда лед тронется и все это начнется, потребуются новые люди. Но пока придется подождать.
Они засиделись допоздна, ибо никому не хотелось выходить на темную улицу. Вести машину никто не рисковал. Такси было очень мало. Домой отправлялись группами. Наконец и Гай с Бокс-Бендером присоединились к компании, отправлявшейся в сторону Белгрейв-сквер. Спотыкаясь, они вместе сошли по ступенькам и окунулись в обескураживающую полуночную пустоту затемненного города. Мир, казалось, возвратился назад на две тысячи лет, к временам, когда Лондон был огражденной частоколом кучкой домишек на берегу реки, а улицы, по которым они теперь шли, — поросшим осокой болотом.
Большую часть дня в последующие две недели Гай проводил в клубе «Беллами». Он перебрался в отель и ежедневно, сразу же после завтрака, все равно как на службу, отправлялся на Сент-Джеймс-стрит. В клубе он усаживался в уголке комнаты для утреннего отдыха и писал письма. По большой пачке писем каждый день. Это были стыдливые письма, но писал он их с возраставшей день ото дня легкостью.
Как правило, письма не оставались без ответа: приходила отпечатанная на машинке записка, раздавался телефонный звонок секретаря или адъютанта, назначалась встреча или предлагалось зайти в ближайшие дни. Однако везде его ждал одинаково вежливый отказ.
В гражданских учреждениях обычно отвечали:
— Мы сформировали основную организацию еще во времена Мюнхена. Я надеюсь, что мы начнем расширяться, как только узнаем, каковы наши функции и задачи. Последние директивы обязывают нас не торопиться с набором сотрудников. Я занесу вас в списки кандидатов и, как только что-нибудь изменится, непременно сообщу вам.
В военных ведомствах признавались:
— На сей раз мы не будем набирать пушечное мясо. Слишком памятен урок тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда мы бросили в бой цвет нации. Страна до сих пор испытывает на себе последствия этих ошибочных действий.
— Но я не цвет нации, — возражал Гай. — Я обычное пушечное мясо. У меня нет иждивенцев, и я не какой-нибудь редкий специалист. Важнее всего то, что я старею. Я готов к немедленному употреблению. Вы должны сейчас брать тридцатипятилетних, а молодым людям предоставить возможность завести сыновей.
— Боюсь, что официальный взгляд на этот вопрос совсем иной. Я занесу вас в списки кандидатов и прослежу, чтобы вам сообщили, как только что-нибудь изменится.
В течение нескольких следующих дней имя Гая заносилось во множество списков кандидатов, а его немногие способности и личные качества суммировались и подшивались в секретные досье, в которые никто так и не заглянул в течение всех последующих долгих лет.
Англия объявила войну, но это не внесло никаких изменений в реакцию на просьбы и письма Гая и в его беседы с адресатами писем. Бомбы на Англию еще не сбрасывали. Никаких воздушных десантов, отравляющих газов или обстрела еще не было. Единственное, что происходило, — люди в затемненных городах ломали себе кости. И только. В клубе «Беллами» Гай оказался одним из членов большой группы подавленных и отчаявшихся людей старше его по возрасту, которые были на военной службе — бесславно — во время первой мировой войны. Большая их часть пошла в окопы прямо со школьной скамьи и потратила остальные годы своей жизни на то, чтобы забыть грязь, вшей и оглушительные звуки взрывов. Им было приказано ждать приказа, и они уныло рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались на мели.
Началась оккупация Польши. Но охватившее Гая бурное негодование не встретило никакой поддержки со стороны старых солдат.
— Э, дорогой дружище, нам вполне достаточно собственных хлопот. Не можем же мы воевать со всем миром.
— А зачем тогда воевать вообще? Если единственное, чего мы желаем, это процветание, то даже самое невыгодное соглашение с Гитлером предпочтительнее победы в войне. А если мы уже так заботимся о справедливости, то русские виноваты не меньше немцев.
— Справедливость?! — восклицали старые солдаты. — Справедливость?!
— К тому же, — сказал Бокс-Бендер, когда Гай заговорил с ним на тему о войне, которая, казалось, никого не интересовала, кроме самого Гая, — наша страна ни за что не захочет этого. Социалисты дико вопили против нацистов целых пять лет, но в душе они все пацифисты. Если у них и была какая-то доля патриотизма, то только в пользу России. Если мы погонимся за справедливостью, то снова получим всеобщую забастовку, и это приведет страну к краху.
— Тогда за что же нам, собственно, воевать?
— О, мы должны воевать, дорогой друг! Социалисты всегда считали нас прогитлеровцами, бог его знает почему, правда. Оставаться нейтральным в отношении конфликта в Испании было не так-то легко. Живя за границей, ты не видел царившего здесь возбуждения. Положение было очень щекотливое, уверяю тебя. Если мы будем сидеть сейчас сложа руки, в стране начнется хаос. Что нам действительно нужно теперь, так это ограничить и локализовать войну, а не расширять ее.
Заключением всех этих дискуссий была темнота. Обескураживающая ночная тьма сразу же за дверями клуба. Когда подходило время, то и старые солдаты, и молодые солдаты, и политики — все собирались маленькими группками, чтобы идти домой вместе. Гай всегда находил попутчика к своему отелю, всегда подворачивался какой-нибудь друг. Но в душе Гай был одиноким.
Он слышал, как шептались о таинственных департаментах, обозначая их только первыми буквами, говоря об их сотрудниках: такой-то, из органов. Туда, по-видимому, попали такие люди, как банковские работники, профессиональные картежники, сотрудники нефтяных компаний. Но не Гай.
Как-то он встретил знакомого журналиста, который бывал в Кении. Этот человек, лорд Килбэннок, вел в последнее время отдел светской хроники в газете; теперь он ходил в форме военно-воздушных сил.
— Как тебе это удалось? — спросил Гай.
— Гм, довольно постыдным путем. Есть один маршал авиации, жена которого играет в бридж с моей женой. Ему всегда очень хотелось попасть в клуб «Беллами». Я выдвинул его кандидатуру. Отвратительнейший тип.
— И что же, он пройдет?
— Ни за что! Об этом я уже позаботился. Три голоса «против» гарантированы. А из военно-воздушных сил он меня уже не выгонит.
— А что ты делаешь на службе?
— О, занятие тоже довольно постыдное. Я — так называемый сопровождающий офицер. Показываю американским журналистам наши базы истребительной авиации. Но скоро я подберу для себя что-нибудь получше. Главное — это надеть форму; когда на тебе форма, можешь начать продвигаться к цели. Сейчас ведь идет необычная война. Если ты зачислен в кадры, перед тобой много возможностей. Я вот, например, подумываю об Индии или Египте. Куда-нибудь, где нет этого проклятого затемнения. Позавчерашней ночью моего соседа по дому стукнули по голове свинцовой дубинкой прямо на лестнице. Мне это, признаться, не очень-то нравится. Я побаиваюсь. Ордена мне ни к чему. Я хочу, чтобы обо мне думали как об одном из симпатичных людей, вышедших сухими из воды. Пойдем выпьем, дружище.
Так проходили почти все вечера. Каждое утро Гай просыпался в своей спальне в отеле все более и более озабоченным. По прошествии месяца он решил уехать из Лондона и посетить своих родных.
Сначала он поехал к сестре Анджеле, в ее дом в графстве Глостершир, который Бокс-Бендер купил, когда был избран в члены парламента по своему избирательному округу.
— Мы живем здесь в ужасной нищете, — заявила ему Анджела по телефону. — У нас теперь даже нет возможности встретить людей в Кембле. Нет бензина. Тебе придется сделать пересадку на местный поезд. Или сесть на автобус из Страуда, если он еще ходит. Но мне кажется, его уже отменили.
Однако на станционной платформе в Кембле, когда он выбрался из коридора вагона, где простоял четыре часа, его встретил племянник Тони. На нем был фланелевый костюм. О том, что Тони солдат, можно было догадаться только по его коротко подстриженным волосам.
— Привет, дядя Гай. Надеюсь, я — приятный сюрприз для вас. Приехал, чтобы избавить вас от поездки в местном поезде. Перед отправкой нам дали отпуск и снабдили особыми талонами на бензин. Залезайте.
— А ты разве не должен быть в форме?
— Должен. Но в форме никто не ходит. Я чувствую себя настоящим человеком, когда снимаю ее хоть на несколько часов.
— А мне думается, я носил бы форму все время, если бы мне дали ее.
Тони Бокс-Бендер простодушно рассмеялся:
— Хотелось бы мне посмотреть на вас в форме! Я почему-то не представляю вас бравым солдатом. А почему вы уехали из Италии? По-моему, Санта-Дульчина — самое подходящее место переждать войну. Как же там все остались?
— В момент отъезда все даже всплакнули.
— Наверное, им жалко было расставаться с вами.
— Вряд ли. Просто им ничего не стоит заплакать.
Они быстро ехали по дороге между невысоких холмов Котсуолда. Вскоре далеко впереди показалась долина Беркли и золотисто-коричневая в лучах вечернего солнца река Северн.
— Ну как ты, доволен, что отправляешься во Францию?
— Конечно. Гоняют нас в казарме целыми днями. До чертиков надоело! А еще лучше сейчас дома — повсюду сокровища искусства, да и готовит мамуля…
Дом Бокс-Бендеров — небольшое феодальное имение с остроконечной крышей — находился в отличающемся вычурным изяществом поселке, в большинстве коттеджей которого имелись ванны, а стены были задрапированы мебельным ситцем. Гостиная и столовая в доме Бокс-Бендеров были до потолка заставлены деревянными корзинами.
— Какая досада, дорогой, — встретила его Анджела. — Я думала, что мы устроимся куда лучше. Вообразила себе, что у нас будет коллекция Уоллеса, что мы будем наслаждаться севрским фарфором, произведениями Буля и Буше. Такая культурная война, думала я. Вместо этого мы получили хеттские таблицы из Британского музея, причем не имеем права даже взглянуть на них. Мы ждали совсем не этого, бог свидетель. Тебе будет страшно неудобно у нас, дорогой. Мы отвели тебе библиотеку. Весь верхний этаж закрыт, чтобы, если будут бомбить, мы не выбросились в панике из окон. Это все Артур придумал. Слишком уж он изобретательный, я бы сказала. Мы с ним ночуем во флигеле. Уверена, что в один прекрасный вечер, пробираясь туда по саду, мы сломаем себе шею. Пользоваться карманным фонариком Артур категорически запрещает. Все это сплошной идиотизм. Никто же не увидит этого фонарика!
Гаю показалось, что его сестра стала более разговорчивой, чем прежде.
— Может быть, на твой последний вечер нам нужно было пригласить кого-нибудь, Тони? Боюсь, что одним нам будет скучно. Но кого пригласить? Нам и самим-то места не хватает, приходится кушать в рабочем кабинете Артура.
— Нет, мамуля, одним намного лучше.
— Я не сомневалась, что ты так ответишь. Конечно, это очень хорошо, что ты приехал, но я думаю, что тебя могли бы отпустить и на две ночи.
— Я должен быть на месте к побудке в понедельник. Вот если бы вы были в Лондоне…
— Но ведь тебе, несомненно, хотелось бы провести последнюю ночь дома, не так ли?
— Неважно где, лишь бы ты была рядом, мамуля.
— Хороший мальчик, правда, Гай?
Библиотека была сейчас единственной комнатой в доме, где можно принять гостей. Постель, приготовленная для Гая на софе у стены, никак не гармонировала со стоящими рядом географическим и астрономическим глобусами.
— Тебе и Тони придется умываться в комнатушке под лестницей. Он, бедный ребенок, спит в оранжерее… Ну, я пойду хлопотать насчет обеда.
— Для волнений нет ни малейших оснований, — сказал Тони. — Мамуле и папуле, видно, нравится все переворачивать вверх дном. Мне кажется, это потому, что до сего времени все содержалось в строжайшем порядке. К тому же папуля всегда был скуповат. Он ненавидит платить деньги, когда знает, что обязан сделать это. Теперь он думает, что предоставилась отличная возможность сэкономить.
В комнату вошел Артур Бокс-Бендер с подносом в руках.
— Вот видишь, как мы обходимся без удобств, — сказал он. — Через год или два, если война продлится, каждый будет вынужден жить так. Мы просто начали это раньше времени. Занятнейшая вещь.
— Ты-то приезжаешь сюда только на уик-энды, — сказал Тони. — Я слышал, ты очень уютненько устроился там, на Арлингтон-стрит.
— По-моему, ты предпочел бы использовать свое увольнение в Лондоне?
— Не обязательно, — ответил Тони.
— Для мамы места в лондонской квартире нет. Никаких жен. Это одно из условий нашего дружеского договора о найме квартиры. Хереса, Гай? Интересно, понравится ли он тебе. Это из Южной Африки. Скоро все будут пить его.
— Такое усердие во введении новой моды, Артур, — нечто новое для вас.
— А тебе что, херес не нравится?
— Не очень-то.
— Чем скорее мы привыкнем к нему, тем лучше. Из Испании вина больше не поступают.
— Дорогой Гай, — сказал он, — не будь ребенком.
Бокс-Бендеру исполнилось пятьдесят шесть лет, и он был членом парламента. Много лет назад он служил, и весьма успешно, в стрелковом полку. Теперь в армии служил его сын. Бокс-Бендер считал, что военная служба — это обязанность молодых людей, она принадлежит им так же, как ириски и рогатки. Гай в свои тридцать пять — скоро даже тридцать шесть — лет все еще считал себя молодым человеком. Время в последние восемь лет для него, видно, стояло без движения. Для Бокс-Бендера оно пролетело очень быстро.
— Неужели ты серьезно можешь представить себя бегущим в атаку во главе какого-нибудь взвода? — спросил он.
— А почему бы и нет? — ответил Гай. — Это как раз то, что я себе очень хорошо представляю.
Когда Гай приезжал в Лондон, он останавливался у Бокс-Бендеров на Лоундес-сквер. Он приехал сюда к нему прямо с Виктории, но обнаружил, что его сестра Анджела выехала в провинцию, а половина имущества из дома уже вывезена. Нетронутым остался лишь кабинет Бокс-Бендера. Они и сидели в нем теперь, ожидая, когда наступит время обеда.
— Боюсь, что ты не встретишь особой поддержки, — продолжал Бокс-Бендер. — В тысяча девятьсот четырнадцатом году все это происходило точно так же: отставные полковники красили волосы и поступали на службу. Я помню, как это было. Я сам был там. Все это очень благородно, конечно, но на этот раз ничего не получится. Сейчас все делается по плану. Правительство хорошо знает, сколько людей должно быть в армии; оно знает, откуда их нужно брать; и они будут призваны в свое время. А сейчас у нас нет ни помещений, ни снаряжения для большого увеличения армии. Конечно, у нас могут быть потери, но лично я даже не представляю себе истинной войны. Где мы собираемся воевать? Ни один здравомыслящий человек не станет пытаться прорвать линию Мажино или линию Зигфрида. По-моему, обе стороны будут торчать на одном месте до тех пор, пока их не прижмут экономические трудности. Немцы испытывают острый недостаток почти во всех видах продукции. Как только они поймут, что мистер Гитлер жестоко обманул их, мы не услышим о нем больше ни слова. Разобраться в этом — дело самих немцев. Мы, конечно, не можем вступать в переговоры с этой шайкой, но, как только в Германии будет создано респектабельное правительство, у нас появится возможность сгладить все противоречия.
— Это очень похоже на то, что вчера говорил мне водитель такси в Италии.
— Конечно. Всегда обращайся к таксисту, если хочешь узнать здравое и независимое суждение. Я сегодня тоже разговаривал с одним. Он сказал: «Когда мы начнем воевать, тогда и будет время говорить о войне. А сейчас мы не воюем». Очень правильно сказал.
— Однако я вижу, вы приняли все меры предосторожности.
Своих трех дочерей Бокс-Бендер отправил жить в Коннектикут, к коммерческому компаньону. Из дома на Лоундес-сквер все вывозилось, и комнаты в нем закрывались одна за другой. Часть мебели увезена в провинцию, остальная пойдет на склады. Бокс-Бендер снял часть большой, совершенно новой квартиры по довольно низкой цене для этого беспокойного времени. Он и два его коллеги по палате общин будут жить в этой квартире вместе. Хитрейшая уловка Бокс-Бендера состояла в том, чтобы предложить свой дом в избирательном округе в качестве хранилища «национальной сокровищницы искусств». Это избавит владельца от всяких хлопот по расквартированию офицеров, солдат и гражданских чиновников. Несколько минут назад Бокс-Бендер не без гордости поведал все это Гаю. Теперь он повернулся к радиоприемнику и спросил:
— Ты не очень возражаешь, если я включу эту штуку на несколько минут, чтобы послушать, что там говорят? Может быть, скажут что-нибудь новое.
Однако нового ничего не сказали. И о мире тоже не было сказано ни слова. Эвакуация из густонаселенных районов проходит строго в соответствии с графиком; радостные группы матерей и детей пунктуально прибывают в распределительные центры, и их тепло встречают в новых домах. Прослушав это сообщение, Бокс-Бендер выключил приемник.
— Ничего нового по сравнению с утренними известиями. Забавно, но теперь многие сидят и подолгу крутят ручки радиоприемника. Я, например, раньше почти совсем не слушал его. Между прочим. Гай, это такая вещь, которая может пригодиться тебе, если ты действительно хочешь оказаться полезным стране. Би-Би-Си усиленно ищет людей, владеющих иностранными языками, для радиоперехвата, подслушивания, пропаганды и подобной чепухи. Не очень-то захватывающая работа, конечно, но кто-то ведь должен ее выполнять, и я думаю, что твой итальянский был бы им очень даже кстати.
Большой привязанности между Гаем и его зятем, разумеется, не существовало. Гаю никогда не приходило в голову, что Бокс-Бендер может как-то думать о нем, что Бокс-Бендер может воспринимать его, Гая, в каком бы то ни было определенном плане. В действительности, однако, Бокс-Бендер в течение нескольких лет ожидал — и непринужденно поделился своими ожиданиями с Анджелой, — что Гай сойдет с ума. Нельзя сказать, что Бокс-Бендер был одарен богатым воображением; в равной мере он не относился и к излишне впечатлительным людям, но он принимал живейшее участие в поисках и кошмарном обнаружении Айво. Случай с Айво произвел на него неизгладимое впечатление. Гай и Айво были примечательно схожи. Бокс-Бендер помнил взгляд Айво в те дни, когда его чрезвычайные странности все еще нельзя было квалифицировать как помешательство, — взгляд Айво вовсе не был диким, он был скорее самоуверенным и целеустремленным, в какой-то мере «посвященным», фактически чем-то очень похожим на взгляд Гая сейчас, когда он так неуместно появился на Лоундес-сквер и спокойно рассуждает об ирландской гвардии. Это может оказаться нехорошим предзнаменованием. Надо поскорее отправить его куда-нибудь — лучше всего, пожалуй, в Би-Би-Си — и уберечь таким образом от грозящей опасности.
Они обедали в этот вечер в клубе «Беллами». Краучбеки были постоянными членами этого клуба. Имя Джервейса числилось в почетном списке 1914—1918 годов, вывешенном в парадном зале. Сумасшедший бедняга Айво часто сиживал здесь в эркере, вызывая тревогу прохожих своим пристальным взглядом. Гай стал членом клуба еще в раннем зрелом возрасте, но в последние годы бывал здесь очень редко и тем не менее оставался в списках. Место это было историческое. Когда-то но ступенькам этого здания спускались к своим каретам в сопровождении факельщиков подвыпившие азартные игроки. Теперь по этим же ступенькам, но в полной темноте поднялись Гай и Бокс-Бендер. Первые застекленные двери были закрашены темной краской. Небольшой вестибюль за ними освещался едва различимым, наводящим уныние фосфоресцирующим светильником. Зато за следующими дверями царили яркий свет, шум и густой застоявшийся сигарный дым, смешанный с парами виски. В эти первые дни затемнения в Лондоне проблема вентиляции помещений еще ждала своего решения.
Клуб в этот день только что снова открыли после ежегодного ремонта и уборки. В обычное время в этот осенний сезон клуб пустовал бы. Сейчас он был набит битком. Гай заметил много лиц знакомых, но не друзей. Когда Гай прошел мимо кого-то, кто поприветствовал его, сосед того повернулся и спросил:
— Кто это? Какой-нибудь новичок?
— О нет, это наследственный член. Ты ни за что не угадаешь, кто он. Это первый муж Вирджинии Трой.
— В самом деле? А я думал, что ее первым мужем был Томми Блэкхаус.
— Нет, этот был до Томми. Не могу вспомнить его имя. Он, кажется, живет в Кении. Томми отбил ее у него, потом некоторое время с ней жил Гэсси, а когда она снова стала свободной, ее подхватил Берт Трой.
— Роскошная женщина. Я и сам не отказался бы попытать с ней счастья.
В этом клубе не существовало никаких правил, ограничивающих открытое обсуждение женских имен.
Бокс-Бендер и Гай обедали и выпивали в компании, состав которой в течение вечера все время менялся: уходили одни, приходили другие. В разговорах обсуждались весьма актуальные вопросы, и Гай воспользовался возможностью завести новые знакомства в изменившемся обществе города. Многие говорили о приготовлениях к новой обстановке в своих семьях и домах. Казалось, все лихорадочно стремились освободить себя от излишних забот и обязанностей. То, что уже сделал в этом плане Бокс-Бендер, представлялось мизерным по сравнению с тем, что происходило в национальном масштабе. Дома повсюду закрывались, мебель и имущество отправлялись на склады, дети вывозились в провинцию, прислуга увольнялась, газоны вспахивались, вдовьи поместья и охотничьи домики заселялись до предела, хозяйками везде становились тещи и няни.
Некоторые рассказывали о происшествиях и преступлениях в затемненном городе. Такая-то леди, попав в аварию на такси, лишилась всех своих зубов. Такого-то джентльмена оглушили на Хей-хилл мешком с песком и вытащили у него все, что он выиграл в покер. Такой-то джентльмен был сбит машиной «скорой помощи» и оставлен на улице умирать.
Другие рассказывали о различных видах военной службы. Большинство были одеты в военную форму. Повсюду собирались небольшими группками близкие друзья и договаривались о том, чтобы провести всю войну вместе. Например, один прожекторный дивизион территориальной армии был укомплектован исключительно светскими эстетами и получил название «необыкновенная команда джентльменов». Биржевые маклеры и торговцы вином оседали в канцеляриях штаба Лондонского военного округа. Кадровые военные находились в двенадцатичасовой готовности к службе в действующих частях. Яхтсмены надели форму добровольческого резерва военно-морских сил и отращивали бороды. Для Гая возможность попасть в любую из этих служб, по-видимому, была исключена.
— Мой шурин хотел бы поступить на службу, — сказал Бокс-Бендер.
— Э, друг мой, об этом надо было подумать раньше. Все уже давным-давно устроились. Конечно, когда лед тронется и все это начнется, потребуются новые люди. Но пока придется подождать.
Они засиделись допоздна, ибо никому не хотелось выходить на темную улицу. Вести машину никто не рисковал. Такси было очень мало. Домой отправлялись группами. Наконец и Гай с Бокс-Бендером присоединились к компании, отправлявшейся в сторону Белгрейв-сквер. Спотыкаясь, они вместе сошли по ступенькам и окунулись в обескураживающую полуночную пустоту затемненного города. Мир, казалось, возвратился назад на две тысячи лет, к временам, когда Лондон был огражденной частоколом кучкой домишек на берегу реки, а улицы, по которым они теперь шли, — поросшим осокой болотом.
Большую часть дня в последующие две недели Гай проводил в клубе «Беллами». Он перебрался в отель и ежедневно, сразу же после завтрака, все равно как на службу, отправлялся на Сент-Джеймс-стрит. В клубе он усаживался в уголке комнаты для утреннего отдыха и писал письма. По большой пачке писем каждый день. Это были стыдливые письма, но писал он их с возраставшей день ото дня легкостью.
«Дорогой генерал Каттер, пожалуйста, извините за беспокойство в такое хлопотливое время. Я надеюсь, вы помните, так же, как и я, тот счастливый день, когда вы приехали вместе с семьей Брэдшо в мой дом в Санта-Дульчине, и как мы вышли с вами на шлюпке в море и так позорно не попали острогой в…»
«Дорогой полковник Главер, я пишу вам, потому что знаю, что вы служили вместе с моим братом Джервейсом и были его другом…»
«Дорогой Сэм, хотя мы и не встречались со времен учебы в Даунсайде, я следил за вашей успешной карьерой с огромным восхищением и гордостью за вас…»
«Дорогая Молли, я уверен, что не должен знать, но я знаю, что Алекс — это один из очень важных и засекреченных сотрудников адмиралтейства. Я знаю также, что вы оказываете на него огромнейшее влияние. Поэтому не будете ли вы так добры…»Гай в совершенстве овладел искусством профессионального попрошайки.
Как правило, письма не оставались без ответа: приходила отпечатанная на машинке записка, раздавался телефонный звонок секретаря или адъютанта, назначалась встреча или предлагалось зайти в ближайшие дни. Однако везде его ждал одинаково вежливый отказ.
В гражданских учреждениях обычно отвечали:
— Мы сформировали основную организацию еще во времена Мюнхена. Я надеюсь, что мы начнем расширяться, как только узнаем, каковы наши функции и задачи. Последние директивы обязывают нас не торопиться с набором сотрудников. Я занесу вас в списки кандидатов и, как только что-нибудь изменится, непременно сообщу вам.
В военных ведомствах признавались:
— На сей раз мы не будем набирать пушечное мясо. Слишком памятен урок тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда мы бросили в бой цвет нации. Страна до сих пор испытывает на себе последствия этих ошибочных действий.
— Но я не цвет нации, — возражал Гай. — Я обычное пушечное мясо. У меня нет иждивенцев, и я не какой-нибудь редкий специалист. Важнее всего то, что я старею. Я готов к немедленному употреблению. Вы должны сейчас брать тридцатипятилетних, а молодым людям предоставить возможность завести сыновей.
— Боюсь, что официальный взгляд на этот вопрос совсем иной. Я занесу вас в списки кандидатов и прослежу, чтобы вам сообщили, как только что-нибудь изменится.
В течение нескольких следующих дней имя Гая заносилось во множество списков кандидатов, а его немногие способности и личные качества суммировались и подшивались в секретные досье, в которые никто так и не заглянул в течение всех последующих долгих лет.
Англия объявила войну, но это не внесло никаких изменений в реакцию на просьбы и письма Гая и в его беседы с адресатами писем. Бомбы на Англию еще не сбрасывали. Никаких воздушных десантов, отравляющих газов или обстрела еще не было. Единственное, что происходило, — люди в затемненных городах ломали себе кости. И только. В клубе «Беллами» Гай оказался одним из членов большой группы подавленных и отчаявшихся людей старше его по возрасту, которые были на военной службе — бесславно — во время первой мировой войны. Большая их часть пошла в окопы прямо со школьной скамьи и потратила остальные годы своей жизни на то, чтобы забыть грязь, вшей и оглушительные звуки взрывов. Им было приказано ждать приказа, и они уныло рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались на мели.
Началась оккупация Польши. Но охватившее Гая бурное негодование не встретило никакой поддержки со стороны старых солдат.
— Э, дорогой дружище, нам вполне достаточно собственных хлопот. Не можем же мы воевать со всем миром.
— А зачем тогда воевать вообще? Если единственное, чего мы желаем, это процветание, то даже самое невыгодное соглашение с Гитлером предпочтительнее победы в войне. А если мы уже так заботимся о справедливости, то русские виноваты не меньше немцев.
— Справедливость?! — восклицали старые солдаты. — Справедливость?!
— К тому же, — сказал Бокс-Бендер, когда Гай заговорил с ним на тему о войне, которая, казалось, никого не интересовала, кроме самого Гая, — наша страна ни за что не захочет этого. Социалисты дико вопили против нацистов целых пять лет, но в душе они все пацифисты. Если у них и была какая-то доля патриотизма, то только в пользу России. Если мы погонимся за справедливостью, то снова получим всеобщую забастовку, и это приведет страну к краху.
— Тогда за что же нам, собственно, воевать?
— О, мы должны воевать, дорогой друг! Социалисты всегда считали нас прогитлеровцами, бог его знает почему, правда. Оставаться нейтральным в отношении конфликта в Испании было не так-то легко. Живя за границей, ты не видел царившего здесь возбуждения. Положение было очень щекотливое, уверяю тебя. Если мы будем сидеть сейчас сложа руки, в стране начнется хаос. Что нам действительно нужно теперь, так это ограничить и локализовать войну, а не расширять ее.
Заключением всех этих дискуссий была темнота. Обескураживающая ночная тьма сразу же за дверями клуба. Когда подходило время, то и старые солдаты, и молодые солдаты, и политики — все собирались маленькими группками, чтобы идти домой вместе. Гай всегда находил попутчика к своему отелю, всегда подворачивался какой-нибудь друг. Но в душе Гай был одиноким.
Он слышал, как шептались о таинственных департаментах, обозначая их только первыми буквами, говоря об их сотрудниках: такой-то, из органов. Туда, по-видимому, попали такие люди, как банковские работники, профессиональные картежники, сотрудники нефтяных компаний. Но не Гай.
Как-то он встретил знакомого журналиста, который бывал в Кении. Этот человек, лорд Килбэннок, вел в последнее время отдел светской хроники в газете; теперь он ходил в форме военно-воздушных сил.
— Как тебе это удалось? — спросил Гай.
— Гм, довольно постыдным путем. Есть один маршал авиации, жена которого играет в бридж с моей женой. Ему всегда очень хотелось попасть в клуб «Беллами». Я выдвинул его кандидатуру. Отвратительнейший тип.
— И что же, он пройдет?
— Ни за что! Об этом я уже позаботился. Три голоса «против» гарантированы. А из военно-воздушных сил он меня уже не выгонит.
— А что ты делаешь на службе?
— О, занятие тоже довольно постыдное. Я — так называемый сопровождающий офицер. Показываю американским журналистам наши базы истребительной авиации. Но скоро я подберу для себя что-нибудь получше. Главное — это надеть форму; когда на тебе форма, можешь начать продвигаться к цели. Сейчас ведь идет необычная война. Если ты зачислен в кадры, перед тобой много возможностей. Я вот, например, подумываю об Индии или Египте. Куда-нибудь, где нет этого проклятого затемнения. Позавчерашней ночью моего соседа по дому стукнули по голове свинцовой дубинкой прямо на лестнице. Мне это, признаться, не очень-то нравится. Я побаиваюсь. Ордена мне ни к чему. Я хочу, чтобы обо мне думали как об одном из симпатичных людей, вышедших сухими из воды. Пойдем выпьем, дружище.
Так проходили почти все вечера. Каждое утро Гай просыпался в своей спальне в отеле все более и более озабоченным. По прошествии месяца он решил уехать из Лондона и посетить своих родных.
Сначала он поехал к сестре Анджеле, в ее дом в графстве Глостершир, который Бокс-Бендер купил, когда был избран в члены парламента по своему избирательному округу.
— Мы живем здесь в ужасной нищете, — заявила ему Анджела по телефону. — У нас теперь даже нет возможности встретить людей в Кембле. Нет бензина. Тебе придется сделать пересадку на местный поезд. Или сесть на автобус из Страуда, если он еще ходит. Но мне кажется, его уже отменили.
Однако на станционной платформе в Кембле, когда он выбрался из коридора вагона, где простоял четыре часа, его встретил племянник Тони. На нем был фланелевый костюм. О том, что Тони солдат, можно было догадаться только по его коротко подстриженным волосам.
— Привет, дядя Гай. Надеюсь, я — приятный сюрприз для вас. Приехал, чтобы избавить вас от поездки в местном поезде. Перед отправкой нам дали отпуск и снабдили особыми талонами на бензин. Залезайте.
— А ты разве не должен быть в форме?
— Должен. Но в форме никто не ходит. Я чувствую себя настоящим человеком, когда снимаю ее хоть на несколько часов.
— А мне думается, я носил бы форму все время, если бы мне дали ее.
Тони Бокс-Бендер простодушно рассмеялся:
— Хотелось бы мне посмотреть на вас в форме! Я почему-то не представляю вас бравым солдатом. А почему вы уехали из Италии? По-моему, Санта-Дульчина — самое подходящее место переждать войну. Как же там все остались?
— В момент отъезда все даже всплакнули.
— Наверное, им жалко было расставаться с вами.
— Вряд ли. Просто им ничего не стоит заплакать.
Они быстро ехали по дороге между невысоких холмов Котсуолда. Вскоре далеко впереди показалась долина Беркли и золотисто-коричневая в лучах вечернего солнца река Северн.
— Ну как ты, доволен, что отправляешься во Францию?
— Конечно. Гоняют нас в казарме целыми днями. До чертиков надоело! А еще лучше сейчас дома — повсюду сокровища искусства, да и готовит мамуля…
Дом Бокс-Бендеров — небольшое феодальное имение с остроконечной крышей — находился в отличающемся вычурным изяществом поселке, в большинстве коттеджей которого имелись ванны, а стены были задрапированы мебельным ситцем. Гостиная и столовая в доме Бокс-Бендеров были до потолка заставлены деревянными корзинами.
— Какая досада, дорогой, — встретила его Анджела. — Я думала, что мы устроимся куда лучше. Вообразила себе, что у нас будет коллекция Уоллеса, что мы будем наслаждаться севрским фарфором, произведениями Буля и Буше. Такая культурная война, думала я. Вместо этого мы получили хеттские таблицы из Британского музея, причем не имеем права даже взглянуть на них. Мы ждали совсем не этого, бог свидетель. Тебе будет страшно неудобно у нас, дорогой. Мы отвели тебе библиотеку. Весь верхний этаж закрыт, чтобы, если будут бомбить, мы не выбросились в панике из окон. Это все Артур придумал. Слишком уж он изобретательный, я бы сказала. Мы с ним ночуем во флигеле. Уверена, что в один прекрасный вечер, пробираясь туда по саду, мы сломаем себе шею. Пользоваться карманным фонариком Артур категорически запрещает. Все это сплошной идиотизм. Никто же не увидит этого фонарика!
Гаю показалось, что его сестра стала более разговорчивой, чем прежде.
— Может быть, на твой последний вечер нам нужно было пригласить кого-нибудь, Тони? Боюсь, что одним нам будет скучно. Но кого пригласить? Нам и самим-то места не хватает, приходится кушать в рабочем кабинете Артура.
— Нет, мамуля, одним намного лучше.
— Я не сомневалась, что ты так ответишь. Конечно, это очень хорошо, что ты приехал, но я думаю, что тебя могли бы отпустить и на две ночи.
— Я должен быть на месте к побудке в понедельник. Вот если бы вы были в Лондоне…
— Но ведь тебе, несомненно, хотелось бы провести последнюю ночь дома, не так ли?
— Неважно где, лишь бы ты была рядом, мамуля.
— Хороший мальчик, правда, Гай?
Библиотека была сейчас единственной комнатой в доме, где можно принять гостей. Постель, приготовленная для Гая на софе у стены, никак не гармонировала со стоящими рядом географическим и астрономическим глобусами.
— Тебе и Тони придется умываться в комнатушке под лестницей. Он, бедный ребенок, спит в оранжерее… Ну, я пойду хлопотать насчет обеда.
— Для волнений нет ни малейших оснований, — сказал Тони. — Мамуле и папуле, видно, нравится все переворачивать вверх дном. Мне кажется, это потому, что до сего времени все содержалось в строжайшем порядке. К тому же папуля всегда был скуповат. Он ненавидит платить деньги, когда знает, что обязан сделать это. Теперь он думает, что предоставилась отличная возможность сэкономить.
В комнату вошел Артур Бокс-Бендер с подносом в руках.
— Вот видишь, как мы обходимся без удобств, — сказал он. — Через год или два, если война продлится, каждый будет вынужден жить так. Мы просто начали это раньше времени. Занятнейшая вещь.
— Ты-то приезжаешь сюда только на уик-энды, — сказал Тони. — Я слышал, ты очень уютненько устроился там, на Арлингтон-стрит.
— По-моему, ты предпочел бы использовать свое увольнение в Лондоне?
— Не обязательно, — ответил Тони.
— Для мамы места в лондонской квартире нет. Никаких жен. Это одно из условий нашего дружеского договора о найме квартиры. Хереса, Гай? Интересно, понравится ли он тебе. Это из Южной Африки. Скоро все будут пить его.
— Такое усердие во введении новой моды, Артур, — нечто новое для вас.
— А тебе что, херес не нравится?
— Не очень-то.
— Чем скорее мы привыкнем к нему, тем лучше. Из Испании вина больше не поступают.