— Насколько это вредно?
   — Да уж не полезно! — усмехнулся «специалист».
   — Отвечайте четко. Выживет человек после необходимого числа допросов или нет?
   — Выживет-то выживет… Только доживать ему придется скорее всего в психиатрической клинике. Понимаете, такие методы применяют обычно к тем, кого не собираются выпускать на свободу.
   — Понимаю.
   Хасэгава пошевелился и открыл глаза.
   — Пить. Дайте пить, пожалуйста!
   — Дайте! — приказал я следователю.
   Ему принесли стакан воды. «Специалист» присовокупил к нему пару белых таблеток.
   — Что это? — поинтересовался я.
   — Нейтрализатор.
   — Пейте, — кивнул я.
   Все это больше напоминало медицинскую процедуру, чем пытку. Это усыпляло совесть.
   Подозреваемый по-собачьи смотрел на меня. Наверняка видел по телевизору.
   — Дайте мне протокол допроса, — попросил я. — Насколько я понимаю, я опоздал к началу.
   Мне протянули компьютерную распечатку.
   «Вопрос: Вы знакомы с Луисом Сугимори Эйдзи?
   Ответ: Да.
   (Гм… Интересно.)
   Вопрос: Вы принадлежите к одному ордену?
   Ответ: Да.
   Вопрос: Сколько вам известно орденов иезуитов?
   Ответ: Один.
   Вопрос: Что вам известно о разделении ордена?
   Ответ: Что?
   Вопрос: Орден иезуитов разделился?
   Ответ: Не знаю».
   — Почему такие односложные ответы? — поинтересовался я.
   — Специфика допроса, — пояснил следователь. — Повторить?
   — Нет.
   Пытку применяют только один раз. Даже по средневековому законодательству. Правда, можно «продолжить». Но не стоит подражать средневековым инквизиторам в лицемерии.
   Хасэгава Эндо смотрел на меня с надеждой.
   — Я ни в чем не виноват, Болотов-сан! Я ничего не знаю ни о каком разделении ордена!
   Я посмотрел на «специалиста».
   — Он может помнить то, о чем его спрашивали?
   — Вряд ли.
   Я перевел взгляд на Хасэгаву.
   — Меня спрашивали об этом и раньше! — забеспокоился он.
   — Да, — подтвердил следователь.
   Я вздохнул.
   — Вы давно знакомы с Луисом?
   — Пару лет.
   — Тесно общались?
   — Жили в одной резиденции ордена.
   — Так! Помните прошлое Рождество?
   — Ничего особенного не происходило. Праздничная служба.
   — Луис присутствовал?
   — Конечно.
   — Так! — Я обернулся к следователю. — Вы записываете?
   Он растерянно смотрел на меня. Зато один из «специалистов» гордо продемонстрировал красный огонек на диктофоне.
   Эндо побледнел и удивленно смотрел на меня.
   — Это так важно?
   — Все важно. В чем заключались обязанности Луиса в ордене?
   — Руководство духовными упражнениями…
   Я усмехнулся.
   — …проповеди, лекции. Иногда он выполнял обязанности священника.
   — Он был духовным коадьютором? [67]
   — Да.
   — У него было место преподавателя в одной из иезуитских коллегий?
   — Нет. Просто он вел лекторий для всех желающих. Скорее лекции-проповеди. Типа катехизации.
   — Последний месяц тоже?
   Эндо задумался и опустил глаза.
   — Понимаете, сейчас каникулы. К тому же О-Бон.
   — При чем здесь О-Бон?
   — Мы чтим местные обычаи.
   — Ладно! Чтите. Но я не поверю, что иезуит бездельничал целый месяц. Его что, в отпуск отправили?
   — Нет. Он получил другое послушание.
   — Какое?
   Чем дальше я спрашивал, тем с меньшим энтузиазмом отвечал Хасэгава. После этого вопроса он молчал по крайней мере минуту.
   — Это внутреннее дело ордена, — наконец выдавил он.
   — Здесь нет внутренних дел ордена! Все — дело Господа. Отвечайте!
   — Не знаю.
   — Не знаете? Кто возглавляет вашу резиденцию?
   — Я.
   — И вы не знаете?!
   — Не знаю. Приказ был послан в обход меня.
   — Интересно. Вас это не удивило?
   — Удивило, но… сейчас и не такое происходит.
   — А что происходит?
   — Просто это не единственный случай в ордене.
   — Расскажите подробнее.
   — Это не более чем слухи… Бывает, что кто-то из членов ордена получает приказ от какой-либо высокой инстанции, выводящий его из непосредственного подчинения начальства.
   — Так! Кто? Когда?
   — Я не знаю имен. Слухи — не более.
   — Хорошо. Пока оставим. Вы видели приказ, который получил Сугимори?
   — Да.
   — Что это был за документ?
   — Приказ о переводе, заверенный орденской печатью.
   — Чья подпись была на приказе?
   — Не помню.
   — Ложь!
   Он замотал головой.
   — Не помню, Болотов-сан!
   — Может быть, повторим? — поинтересовался сообразительный «специалист» с диктофоном.
   — Простите, напомните, как ваше имя? — Черт! никакой памяти на японские имена, особенно если мне представляют несколько человек одновременно.
   — Цуда Сокити.
   — Отныне вы курируете это дело, Цуда-кун [68]. С вас спрошу. — Я протянул ему свою визитную карточку с прямым телефоном. — Будут новости, позвоните.
   — А как насчет?.. — он кивнул в сторону Хасэгавы.
   — А с вами мы так договоримся, господин Хасэгава. Если в течение двадцати четырех часов вы вспомните подпись на приказе — ваше счастье. Если нет — допрос придется повторить. Вспомните имена иезуитов, получивших странные приказы, — совсем хорошо. Настоятельно рекомендую вспомнить. — Я повернулся к следователю. — Дайте мне копии протоколов всех допросов. Я хотел бы их изучить.
 
   Я спускался по лестнице с довольно толстой папкой под мышкой. Интересно, когда я все это буду изучать? Идиоты! Впрочем, что мне на них злиться? Просто они не знали Луиса лично и не в курсе специфики ордена иезуитов. Ах, сволочь Сугимори! Значит, солгал мне про Рим. Не мог он меня там видеть на рождественской присяге. Здесь служил в это время. По-старому. А значит, У него был связной. Из Европы-старушки ветер дует!
   И еще я подумал о том, что старая добрая дыба куда надежнее этих дурацких наркотиков. Черт! Не думал, что у меня так плохо с терпением!
 
   — Наконец-то ты работаешь с увлечением! — Эммануил поставил неизменную чашечку чая и с улыбкой посмотрел на меня.
   Что-то давно мы вина не пили. Я вспомнил великолепную историю о превращении чая в глинтвейн. Едва заметно вздохнул. Помесь сладости, тоски и ностальгии.
   — Просто я азартный человек, Господи.
   Конечно. Старый бильярдист! Все шары надо непременно загнать в лузы, все клеточки закрасить, всех виновных арестовать.
   — Страсти можно преобразить, Пьетрос. И азарт — неплохой материал для служения Господу. Так похоть становится любовью к Богу. Я не ошибся в своем выборе.
   — Мы делаем все, что можем, Господи, но задача практически невыполнима. Если бы у нас был универсальный способ отличить истинные знаки от поддельных, такой, которым мог бы воспользоваться любой! Дайте нам метод.
   — Любуюсь тобой, Пьетрос. Огонь веры в глазах… Есть метод. Он доступен для любого, принесшего присягу. Легкое жжение в Знаке при телесном контакте с любым другим Верным. Не так остро, как с воскресшими, но вполне заметно.
   — Господи! Мы потеряли почти три недели! Почему вы не сказали об этом сразу?
   — Потому что тогда ты не применил бы тех методов, на которые решился только сегодня, ты бы не вел следствие с таким азартом, ты бы отпустил всех монахов, задержанных в аэропортах, ты бы не проверял всех влиятельных граждан. И тогда бы мы проиграли, потому что изменить может и обладатель подлинного Знака. Это очень тяжело психологически, но возможно. Я не отнимаю у вас свободу.
   Я молчал.
   — А теперь я знаю, что ты не остановишься, — сказал Господь. — Поручи тотальные проверки полиции и всем, кого вы уже проверили. Разошли инструкции. Пусть арестовывают всех неприсягнувших и тем более обладателей поддельных Знаков. А сам продолжай следствие. Подождем еще недельку. Потом объявим всех неприсягнувших вне закона.
   Я вздрогнул.
   — Успокойся, Пьетрос. Занимайся делом.
 
   Утром мне позвонил Цуда.
   — Хасэгава сознался. Бумага была подписана Ансельмо Гоцци, бывшим провинциалом ордена. [69]
   — Арестовали?
   — Нет. Ансельмо Гоцци был отозван в Рим.
   — Когда?
   — Три недели назад.
   — Почему его сняли?
   — Официальное объяснение: хотели поставить местного.
   — Поставили?
   — Да. Новый провинциал — Ямагути Итиро с Кюсю.
   — С вами приятно работать, господин Цуда.
   — Спасибо. Хасэгаву выпускаем?
   — Нет. Обойдется. Пусть еще посидит.
   Я поручил моему секретарю связаться со всеми отделениями Святейшей Инквизиции, управлениями полиции всех провинций Империи и всеми органами контрразведки и объявить всеимперский розыск. Ответ пришел через пять часов. Ансельмо Гоцци был арестован в Мадриде. Только теперь я начал понимать, какая махина мне подвластна.
 
   Я заканчивал рекомендации по допросам иезуитов, когда зазвонил телефон. Сии рекомендации надо было разослать по всем отделениям инквизиции, особенно в Европу. Здесь, в Японии, мы лишь случайно поймали самый кончик хвоста этой змеи. Я был в этом уверен. Тайные приказы, уводящие часть иезуитов в другое подчинение. Какое? Кому? Вот оно — разделение ордена! Я поднял трубку. Всего лишь секретарь.
   — К вам Юкио Мисима, сэнсэй.
   Гм… Все никак не привыкну к обращению. Чего это от меня потребовалось этому «национальному сокровищу»?
   — Чем обязан? — я с любопытством смотрел на Нобелевского лауреата. Маленький японец с горящим взглядом бессмертного.
   — Я хочу предложить вам свою помощь.
   — С чего бы это? Извините, странно для бывшего заговорщика.
   — Вы когда-нибудь умирали, Болотов-сан?
   — У меня еще все впереди, — усмехнулся я.
   — Это переворачивает многие представления.
   Не люблю связываться с боевиками любой масти и расцветки. Довольно с меня «Детей Господа» (а также его «Псов») и господ юйвейбинов!
   Впрочем, Мисима все-таки образованный человек… Хм, образованный! Умник отличается от профана вовсе не большим милосердием. Только другим характером преступлений. Там, где простец убьет спьяну соседа, умник вырежет десятую часть населения страны, и все ради высокой идеи. Образованные люди редко попадают в криминальную хронику не потому, что не совершают преступлений. Просто их преступления называют политикой или бизнесом.
   Но и пренебрегать этой армией не стоит. Пригодится воды напиться. Если только воды!..
   — Господин Мисима, через неделю все, не принесшие присягу Господу, будут объявлены вне закона. У ваших ребят появится много соблазнов. Держите их в узде. Пусть просто сдадут виновных инквизиции. — Интересно, куда я их дену, тюрьмы уже под завязку! — Мне бы не хотелось погромов.
   — У меня очень дисциплинированные подчиненные.
   — Надеюсь, — без особой надежды протянул я.
 
   Утром пришло сообщение, ужасное и неожиданное. Ансельмо Гоцци покончил с собой в мадридской тюрьме не дождавшись экстрадиции в Японию, Невозможно! Я бы еще поверил, если бы это был японский иезуит — ладно, национальные традиции. Но Ансельмо Гоцци — итальянец. Да, в жизни человека могут быть патовые ситуации когда лучший выход — смерть, но у христианина нет этого выхода.
   Помогли?
   Может быть, и нет. Иезуиты — мастера казуистики. Придумали другую трактовку. В конце концов, что им Августин! Он проповедовал против массовых самоубийств христиан, стремившихся побыстрее встретиться с Богом. Он не имел в виду случаи альтруистических самоубийств. Ансельмо Гоцци хотел обезопасить орден от разоблачения.
   На улице шел мелкий дождь, оставляя тонкие короткие следы на стеклах. Как ссадины. Я раздвинул сёдзи. Внутренний дворик. Видно, как деревья растут из земли. Дождь стучит по листьям. Холодный влажный воздух. Я вздохнул полной грудью.
   Нет, это не охладит мою голову. Я не умею вовремя встать из-за зеленого стола. Хотя моя игра в последнее время слишком напоминает охоту за призраками.
   Я вернулся в кабинет, к телефону.
   — Подготовьте приказ об амнистии. Да, я выпускаю всех мелких преступников. Да, кроме убийц.
   Мне очень не хотелось этого делать, особенно перед объявлением вне закона неприсягнувших. Но заговорщики сейчас важнее. Я их найду, даже если придется арестовать все христианские ордена!
   — Не забудьте заставить их принести присягу, перед тем как выпустить. Не принесут — не выпускайте.
   Я положил трубку, и почти сразу раздался звонок.
   — Господь требует к себе? Иду!
 
   На Эммануиле была белая хламида с золотой оторочкой и золотым поясом. Волосы распущены. Он чертовски напоминал Христа с церковной фрески, где тот выходит навстречу верующим, неся на длинном и тонком, как осиное жало, древке белое знамя с крестом.
   Господь сделал мне знак.
   — Пойдем!
   Я промолчал. Я потерял дар речи. Я просто последовал за ним.
   Мы не пошли по лунному лучу прямой дорогой в рай. Мы сели в «Линкольн», и это несколько развеяло очарование.
   — Я объявил амнистию, — тихо сказал я.
   — Я знаю.
   — Мне кажется, что это грех.
   — Я уже взял на себя все ваши грехи.
   — Куда мы едем?
   Он отвернулся к окну, к дождевым следам-ссадинам. Мы приближались к городской тюрьме.
   Дождь кончился. Мы поднялись по влажным ступеням. Начальнику тюрьмы позвонили с пропускного пункта, и он подобострастно встретил нас у входа.
   — У вас есть большой зал? — поинтересовался Господь. — Соберите там всех арестованных иезуитов.
   Зал был современным и каким-то зловещим. Мертвенно-бледный свет прямоугольных плоских ламп. Голубоватый пластик на стенах. Небольшая сцена. Хотелось назвать ее помостом…
   Мы поднялись на «помост». Господу услужливо принесли кресло. Я встал за его спиной. Зал уже был полон, однообразная публика — все в синих тюремных робах, даже священники.
   — Дети мои, многих из вас уже допросили по делу о тайном ордене иезуитов, — начал Господь. — К сожалению, я не удовлетворен результатами. У нас осталось слишком мало времени для спасения. И я не могу позволить им погибнуть. Вы должны мне помочь. Вот здесь, — он поднял руку со сложенным вдвое листком бумаги, — список из пятнадцати человек. Их выбирал компьютер при помощи генератора случайных чисел. Я даю вам еще час. Если за это время я не узнаю ничего нового — эти люди умрут.
   Мы честно ждали час в просторной комнате рядом с залом. Каждый из заключенных мог сделать заявление, и его бы к нам пропустили, но никто не пришел.
   — Их уже опросили, Господи. И многих при помощи наркотиков. Они просто ничего не знают.
   — Они просто не поверили. Что ж, придется доказывать. — Эммануил достал список, передал охраннику. — Приведите этих людей.
   Пятнадцать человек. Бледные лица. В свете ненастного дня, проникающем через зарешеченные окна, они уже кажутся мертвыми. Среди них Эндо Хасэгава. Мне кажется, что выбор был неслучаен. Компьютер здесь ни при чем.
   Пятнадцать человек? Нет, шестнадцать.
   Я вопросительно посмотрел на Господа. Он — ободряюще на меня, потом сурово — на них.
   — Я знаю, что большинство из вас невиновны, — начал он. — И тем не менее вам придется умереть. Но вспомните о первых мучениках христианства. На них тоже не было вины, но они умерли, разорванные львами на камнях Колизея, замученные и сожженные. Но если бы не было этой жертвы — не было бы и торжества Веры. Ваша жертва не меньше. Ваша смерть — для торжества на Земле божественного закона в Великой Империи. Но вам легче. Близится день, когда мертвые восстанут. Близится время воскресения. Первым мученикам пришлось ждать почти две тысячи лет. Вам — год, не более. Через год я верну вас. Ваша смерть — лишь видимость, боль мимолетна. И я не хочу, чтобы вы умерли, отчаявшись и погубив души проклятиями своему Богу.
   Он кивнул охраннику, и в комнату внесли поднос с хлебом для причастия и золотой чашей. Поставили два подсвечника. Белое дерево. По три свечи в каждом.
   Вызывал по одному, по списку. Они преклоняли перед ним колени, принимали причастие.
   Огонь в глазах. Рыцари, идущие на смерть за своего сеньора.
   — Нагаи Тору!
   — Я не буду.
   Ничем не примечательный щуплый японец в такой же синей робе, как у всех.
   — Дитя мое, ты не хочешь примириться со своим господином?
   — У меня другой господин.
   — Подойди сюда! — Эммануил почти кричал. Его лицо исказила ярость, и под его благообразным ликом я вдруг увидел другое лицо, напоминавшее карикатуру, сожженную в Вене на площади святого Штефана. И мне стало страшно.
   Нагаи подошел. Спокойно, независимо. Я восхитился.
   Эммануил резко схватил его за руку. Рука со Знаком. В мерцающем свете свечей было трудно понять, поддельный он или настоящий.
   Японец поднял голову. Ужас в глазах. Потом равнодушие и пустота. Он начал медленно оседать на пол. Потом упал. И только тогда Эммануил отпустил его руку. Знак остался.
   Нагаи был мертв.
   — Продолжим, — сказал Эммануил и обвел зал глазами. — Так будет с каждым, посмевшим мне изменить.
   В некоторых индийских сектах, говорят, адепты сидят на подстилках из человеческой кожи. Дальнейшее напоминало радение подобной секты. Да, соседство с трупом добавляет действу мистицизма. Первые христиане тоже любили устраивать свои агапы [70], используя вместо столов фобы с костями мучеников.
   Последним подошел тот самый таинственный шестнадцатый. Эммануил назвал его по имени, но я не запомнил.
   — Твоя задача — самая трудная. Сегодня ты получишь полное отпущение грехов и свободу, — Эммануил задумался. — Ты действительно неплохо владеешь мечом?
   — Да, Господи.
   Эммануил кивнул.
   — Надеюсь. Встань, повернись к ним… Дети мои, я хочу, чтобы вы смотрели на этого человека не как на палача, а как на кайсяку. Его роль так же почетна, как и ваша.
   Палач низко поклонился своим будущим жертвам, и они ответили ему поклоном.
   — Выведите их на тюремный двор, — приказал Эммануил охране. Потом повернулся ко мне: — Теперь ты.
   Во всем происходящем мне чудилось какое-то несоответствие, морок, обман. Причастие Третьего Завета здорово вышибало из головы подобные мысли, и я принял его с радостью и облегчением. Правда, последнее время эта радость и облегчение длились все меньше и меньше.
   — А теперь подпиши.
   Это был смертный приговор этим пятнадцати. Подпись Великого Инквизитора необходима. И я подписал.
   — Пошли.
   Мы вышли на тюремный двор под серое небо. Каменные стены, чахлая трава, два с половиной куста у стен. Унылое место.
   Осужденные стояли на коленях примерно в метре друг от друга. За ними я увидел шестнадцатого. В руках у него был меч.
   — Господи, разреши мне уйти! — взмолился я.
   — Не стони, Пьетрос. Мы ведем священную войну. Воин не должен бояться крови.
   Кровь! Пятнадцать голов. Это только начало. Этим не кончится.
   Я уходил с места казни, словно карабкался в гору. Сердце у меня стучало. Эммануил спокойно шествовал впереди. Ничего в нем не изменилось — ни походка, ни манеры, только подол белой туники был чуть-чуть забрызган кровью.
   Почему я до сих пор с ним, кто бы он ни был?! Впрочем, кто я без него? Безвестный служащий в мелкой конторе. После окончания колледжа с моей карьерой что-то случилось. Все пошло наперекосяк. Тогда иезуиты предлагали мне вступить в орден. Я отказался — не то чтобы я что-то имел против них или проповедуемых ими идей, просто я — вольный человек. Военная дисциплина не для меня. И отречение от своего ума не по мне. Я слишком дорожу своим интеллектом, чтобы от него отказываться.
   Но не влип ли я в то же самое, связавшись с Эммануилом? Отказался от рабства, чтобы тут же попасть в другое, возможно, куда более жестокое.
   — Ты опять сомневаешься, — сказал Эммануил, когда мы сели в машину.
   Я промолчал. Возражать бесполезно. Более того, опасно.
   — Достань блокнот и ручку.
   Я подчинился.
   — Пиши. В тайном ордене иезуитов состоят следующие люди…
   Он назвал штук пять имен. Я записал.
   — Все эти люди из одной резиденции. Подчиненные Нагаи. Связь была через Ансельмо. К сожалению, теперь этот канал обрублен.
   — Откуда?..
   Эммануил вздохнул.
   — Я считал память Нагаи Тору. К сожалению, это убивает.
   — Но как вы его вычислили?
   Он улыбнулся.
   — Решил взять одного новенького. Его же только вчера арестовали. Значит, еще не успели проверить. Интересно.
   — Но почему именно его?
   Эммануил поднял глаза к небу — точнее, к крыше автомобиля.
   — У меня есть осведомители. — Он помолчал. — Иезуиты создали параллельную иерархию, Пьетрос. И вершина её в Европе. Точнее, в одной баскской провинции неподалеку от Памплоны. Я в этом уверен. За домом Лойолы следят по моему личному приказу. Пока хозяин на месте, но медлить больше нельзя. Ты должен приказать арестовать Лойолу, Пьетрос.
   Я кивнул. Я и сам понимал, что этого не избежать.
   — Хорошо, что не возражаешь. И еще ты должен казнить по крайней мере по пять человек каждый день.
   — Зачем?!
   — Не нервничай. Возможно, тебе не придется этого делать. Если придет человек с интересной информацией — немедленно выпускай осужденных, но после причастия Третьего Завета. Уверяю тебя, информация потечет к нам широким потоком. Сыграем на их милосердии.
   — Но…
   — Бесчестно играть на лучших чувствах людей, чтобы заставить их совершить предательство? Так?
   Я вздохнул.
   — Есть только одно истинное предательство — предательство Бога. Если мы вынуждаем кого-то предать предателя — это благое дело. И на чем же еще играть для этого, как не на лучших чувствах?

ГЛАВА 6

   Как только мы вернулись во дворец, я немедленно отдал приказ об аресте Игнатия Лойолы. Уже вечером мне сообщили, что все исполнено.
   На что он надеялся? Сохранить тайный орден, обманывая нас и дальше? Впрочем, мне сообщили, что в доме Лойолы все было готово для побега. Значит, знал о слежке и не решался. Ждал случая.
   Мы допрашивали его в той же комнате, где вчера проходило последнее причастие осужденных. Эммануил и я. Охрана стоит у входа. Только ответчик один — Игнатий Лойола.
   Когда его ввели, я невольно опустил взгляд. Не могу смотреть в глаза святым. Не умею!
   Эммануил же с легкой усмешкой молча рассматривал его.
   — Ну что, господин теневой генерал, — наконец сказал он, — мне нужны списки руководства тайного ордена иезуитов.
   — И только? — усмехнулся Лойола.
   — Можно списки всего ордена.
   — Ищите.
   Уже искали! Весь дом перерыли. Пусто!
   — Сегодня приговорены к смерти пять человек. Если я не получу списки — они умрут.
   — Что ж, они встретятся с тем, кто их утешит. Смерть временна.
   — Да, конечно. Они умирают, приняв причастие Третьего Завета.
   Я решился поднять глаза. Лойола слегка побледнел.
   — Не все, — негромко произнес он.
   — Да. У тех, кто отказывается, я забираю души. Я не могу допустить их гибели.
   — Ты сказал, — Лойола перевел взгляд на меня. — А ты слышал.
   Эммануил тоже смотрел на меня.
   — Я не могу допустить их гибели, — раздельно сказал он.
   — Врешь! — крикнул святой. — Ты ведешь их к гибели!
   — Замолчи! Мне не до богословского спора. Списки!
   — Списки? Да я гонял вашего брата палкой еще четыре века назад!
   Господь улыбнулся.
   — Считаешь меня бесом?
   — Нет, всего лишь Антихристом.
   Это слово хлестнуло меня, как пощечина. Второй Франциск Ассизский! Да что вы понимаете, святоши! Эммануил столько сделал для человечества, что вам, организаторам бесполезных орденов, и не снилось! Пару больниц построили? И тысячу колледжей, отучающих мыслить свободно! И десяток войн за веру. Господь тоже ведет войну, но я вижу смысл и результат.
   — Господи, давай допросим его по-другому, — тихо посоветовал я.
   — Нет. Я не унижу этим святого.
   — Не унизишь? — Лойола усмехнулся. — Ты просто бессилен против меня!
   — Ты принес присягу.
   — Только устами. Господь видел в моем сердце. Он знал, зачем я это делаю. Мой адмонитор [71] отпустил этот грех.
   — Кто адмонитор тайного ордена?
   Лойола улыбался. Победной улыбкой. Сам огонь, сгусток энергии. Казалось, что ему не пятьсот лет и не шестьдесят, на которые он выглядел, — двадцать! Юный рыцарь у стен Памплоны защищает своего единственного истинного сюзерена — Христа!
   Я поразился своей мысли. Какой Христос?! Христос сидит рядом, по левую руку от меня, и судит изменника!
   — Подумай о тех, кто умрет сегодня, — устало сказал Эммануил. — Ты можешь их спасти.
   — Их может спасти только Бог.
   — Грош цена твоему милосердию.
   Разговор пошел по кругу. Они просто не слышали друг друга.
   Эммануил встал. Я было последовал его примеру, но он взглядом приказал мне сидеть.
   — Пусть человеки решают судьбу человеков. Пьетрос! Его судьба — в твоих руках.
   И направился к выходу.
   Игнатий рассмеялся:
   — Бежишь, поджав хвост!
   Эммануил не прореагировал.
   Он был уже у дверей, когда Лойола снова окликнул его. Совсем по-другому, очень мягко. Как милосердный священник на исповеди.
   — Постой! Ты ведь человек… Наполовину. Ты можешь спастись.