Волконский Михаил. Два мага

   – Что хочу, ваша светлость.
   – Чтобы она сделала что-нибудь, например, и она сделает?
   – Конечно.
   – Так! – протянул Потемкин. – В таком случае я попрошу вас, граф, ограничиться сегодняшним сеансом и более не повторять их.
   – Но тогда я не ручаюсь за лечение.
   – И не надо... разбудите ее, и чтобы это кончилось сегодня и больше не повторялось...
   Феникс дунул в лицо Наде, она вздрогнула, проснулась и, оглянувшись кругом, промолвила:
   – Ах, как я хорошо себя чувствую!
   – Ступай к себе, – приказал ей Потемкин, – и займись чем-нибудь!
   Голос его вдруг сделался строг, и брови нахмурились. Надя поспешила повиноваться.
   Граф Феникс не мог не заметить внезапной перемены, происшедшей со светлейшим. Он поглядел на него. Тот сидел насупившись.
   – Если вашей светлости не угодно, я больше и не подумаю о новых опытах, они, по-видимому, неприятны вам, – постарался успокоить его Феникс. – Поверьте, я не желал приступать к лечению без вашего согласия, а потому и сделал при вас первое усыпление; но я умываю руки и оставлю больную.
   – Вы и не увидите ее больше, – подумав, сказал Потемкин и встал со своего места.
   «Устраивай свои дела, как знаешь, но ее не смей трогать!»
   Феникс низко поклонился, выразив этим готовность повиновения. Потемкин принял этот поклон за прощание и проводил графа до двери.
   В приемной Феникса ожидал Тубини. На ходу они обменялись несколькими словами по-итальянски.
   – Вы передали ей письмо? – спросил граф.
   – Передал. Она поручила мне сейчас, выйдя из кабинета, отдать вам восковой слепок с секретного замка. Она успела сегодня сделать его, чтобы вы заказали ключ.
   – Хорошо! Вы, со своей стороны, сделаете, что она хочет...
   Получив слепок, граф Феникс самодовольно улыбнулся и подумал:
   «Я не ошибся в ней!»

Союзники

   Письмо, переданное Тубини, было уже по счету вторым, которое написал Кулугин. На первое он получил благоприятный ответ и теперь писал, что просит позволения увидеться и что в этом отношении его богиня, его царица и повелительница его мыслей может положиться на итальянца Тубини, который имеет доступ к ней. Стоит ей сказать этому Тубини слово – и ее верный раб будет у ног ее.
   Так было Кулугину обещано графом Фениксом, что если он получит согласие на свидание, то Тубини устроит это.
   Кулугин нынче чуть ли не с утра забрался в Таврический дворец с заднего хода в комнату к итальянцу и сидел у него, слушая высокопарные речи поэта-музыканта, который, получив двойное месячное жалованье, был особенно выспренно настроен и поэтому говорил, что счастлив устроить радость двух молодых сердец.
   Итальянец уже передал письмо и пришел сказать Кулугину, что свидание принято и что он проведет его, как только будет можно, потому что теперь «богиня его грез» прошла в кабинет светлейшего и идти к ней преждевременно.
   Кулугин сидел, время тянулось без конца. Кулугин давно признал в Тубини то «прекрасное лицо», как он его назвал тогда, которое скрывалось на маскараде под покровом оранжевого домино.
   – Да не мучьте меня, скажите, скоро ли? – приставал он к итальянцу, поглядывая на часы.
   – Вы торопитесь и хотите, чтобы время шло скорее! – философствовал нараспев Тубини. – Вот что значит молодость! А мы, старики, мечтаем о том, чтобы каждая минута нашей жизни, наоборот, продлилась возможно дольше, чтобы пользоваться ею. Сколько бы я дал, чтобы быть снова молодым, чтобы сидеть так же вот с бьющимся сердцем, как вы!.. А вы знаете, граф Феникс обещал мне дать эликсир жизни... Он знает рецепт его.
   – Неужели знает?
   – О, он все знает! – подымая палец, произнес итальянец, и в выражении его чувствовался суеверный страх, который питал он к графу.
   – Вы бы пошли узнали, может быть, пора! – стал снова настаивать Кулугин.
   – Хорошо, я пойду, – согласился Тубини и ушел.
   Время снова потянулось. Наконец итальянец вернулся.
   – Пойдемте! – таинственно пригласил он, и они оба вышли в коридор.
   – А если мы кого-нибудь встретим? – спросил Кулугин шепотом.
   – Ну так что ж такого? Разве вы не можете прийти ко мне в гости? – тоже тихо ответил ему Тубини. – Я провожаю вас до двери, вот и все... И потом, едва ли кто попадется – теперь все обедают...
   Но, точно назло его словам, одна из выходивших в коридор дверей отворилась, и на пороге ее показался Цветинский.
   «О нем-то я забыл совсем», – подумал итальянец, вдруг робея и сгибаясь.
   – А, Кулугин! – громко заговорил Цветинский. – Здравствуйте! Вы что тут делаете?
   Но Кулугин был не так робок, как старик итальянец. Он поклонился вежливо и совершенно спокойно и непринужденно сказал:
   – Я думаю, то же, что и вы. Почему вас удивляет, что вы встретили меня здесь, когда я, встретив вас, ничуть не удивляюсь?
   Он умел владеть собой, когда нужно. Его ответ ободрил Тубини, и он выпрямился.
   – Да, но, видите ли, я здесь живу, – пояснил Цветинский.
   – Вы живете здесь, в Таврическом дворце? – переспросил Кулугин, словно хотел сказать: «И бывает же людям счастье!»
   – Да, если вас интересует, живу...
   – И давно?
   – Со вчерашнего дня только...
   – Господин офицер со вчерашнего дня вступил в штат светлейшего, – пояснил итальянец, хотя никто не спрашивал у него этого пояснения.
   – Я не так счастлив, как вы, – возразил Кулугин Цветинскому, – жить не живу здесь, но это не мешает мне навещать знакомых.
   – Господина Тубини?
   – Его именно. Он хороший музыкант, а я люблю музыку, – не смущаясь заявил Кулугин и поклонился, – до приятного свидания!..
   – До приятного! – поклонился в свою очередь Цветинский, и они разошлись в разные стороны.
   Но Тубини остался на месте и, только когда Цветинский достиг конца коридора и вышел, повел Кулугина дальше.
   Они спустились по витой внутренней лестнице и остановились перед маленькой дверкой.
   Сердце Кулугина забилось еще сильнее. Один шаг – и он очутится с Надей наедине. Он уже чувствовал, что она тут, за этой дверкой.
   – Если бы не ваша находчивость при встрече с этим офицером... – начал было Тубини, но Кулугин не мог дольше выдержать.
   – Отворяйте, отворяйте скорее, – мог только проговорить он.
   – Вы бы не увидели ее, но теперь вы увидите, – все-таки докончил неумолимый поэт-итальянец и добавил скороговоркой, отворяя дверку: – Я останусь здесь, чтобы сторожить; в случае чего – я вам дам знать.
   Та, которую жаждал увидеть Кулугин, сидела на софе, склонив свою пудренную головку, словно прислушиваясь.
   Кулугин вошел и увидел ее. Он увидел ее всю, сразу такой, как была она, и все заметил: и мушку на правой щеке, и вытянутые на коленях руки, и ножку, обутую в атласную розовую туфельку, и выражение ее лица, не испуганное, не смущенное, но скорее задорное и улыбающееся.
   – Вы позволили мне видеть вас! – заговорил он, приближаясь. – Это служит залогом моего счастья... Благодарю вас!..
   – А вам очень хотелось меня видеть? – спросила она.
   – И вы еще спрашиваете! Кто увидел вас, тот вечно желал бы любоваться вами...
   Кулугин говорил, в сущности, тем языком, которым объяснялись тысячи молодых людей его времени, но ему казалось, что он придумывает нечто новое и говорит совсем особенное.
   – Любоваться вами, – повторил он, – и кто увидел вас хоть однажды, никогда не забудет...
   – Даже если с ним случится то же, что и со мной?
   – Что именно?
   – Такая же потеря памяти. Вот я все забыла, что было прежде со мной.
   – Я слышал об этом. Так вы, правда, ничего не помните из прежнего?
   – Ничего, ничего не помню...
   «Тем лучше, тем лучше, – думал Кулугин, – в этом мое счастье и заключается, сама судьба явилась моей союзницей против Бессменного!..»
   – Так и не нужно помнить, – подхватил он вслух. – Зачем вам вспоминать прошлое, когда в ваши годы можно думать еще о будущем? А это будущее явится для вас прекрасным и чудным!
   – Кто знает!..
   – Иначе быть не может, потому что вы сами прекрасны...
   Она улыбнулась.
   – Вы так же хорошо умеете говорить, как...
   – Как что? – переспросил он.
   – Как... носить костюм капуцина...
   – Я благословляю этот день и эту встречу, – сказал Кулугин. – В этот день и в этом костюме я встретил вас.
   – А я – вас, – ответила она.
   – И вы меня заметили, запомнили?
   – Как видите. Ведь это случилось после пожара, когда я помню уже все, что случилось.
   – Надежда Александровна! Не говорите так! Вы меня с ума сводите...
   – Сходите, если вам нравится; или, впрочем, нет, я боюсь сумасшедших.
   – А вы бы не хотели бояться меня?
   – Нет. Да вы, хотя и сильный, но не страшный. Впрочем, я и сумасшедшим не боюсь вас...
   – Разве, по-вашему, я уже сошел с ума?
   – Конечно. Разве не признак безумия то, что вы делаете? Вы рискуете, например, приходить сюда, зная, что ждет вас, если вас здесь заметят.
   – Что бы меня ни ждало, я на все готов, меня ничто не испугает. Но если вы считаете безумием, что я пришел сюда, то вы, которая приняла меня...
   – То я, которая приняла вас, тоже рискую? Вы это хотите сказать?
   – Нет! Господь хранит вас! Я хочу сказать, что если я безумец, то вы одна можете излечить меня.
   – Ну, для этого лучше обратитесь к графу Фениксу; это по его части излечение недугов.
   – Граф Феникс поможет нам. Я пользуюсь его расположением, и благодаря ему, как вам известно, я здесь перед вами сегодня.
   – А вы верите во всемогущество графа так же, как этот старый итальянец Тубини?
   – Вы хотите, чтобы я говорил откровенно? Да? Тогда я скажу вам: не знаю, могу ли верить ему, но убежден, что он ловкий человек, иметь которого своим покровителем вовсе не худо.
   – Что он ловкий, в этом я не сомневаюсь, но меня удивляет в вас одно, что, если вы поняли графа Феникса, то, значит, у вас удивительная способность распознавать людей.
   – Значит, тем лучше и справедливее мои похвалы вам. Если я умею распознавать людей, то не ошибаюсь, говоря вам, что вы прекрасны.
   – А может быть, именно тут-то вы и ошибаетесь. Может быть, я вам кажусь вовсе не тем, что я есть, и вы думаете...
   – Я ничего не думаю, я вижу! Достаточно взглянуть на вас, чтобы сказать, что лучше вас нет.
   – Правда ли это? Поглядите хорошенько, повнимательнее.
   – Я и так не спускаю с вас глаз.
   – И не разочарованы?
   – Напротив, если это только возможно, очаровываюсь все сильнее и сильнее. Вы не только хороши, как ангел, но и умны, и наблюдательны...
   – Вы начинаете говорить тоном графа Феникса, когда он пророчествует, – засмеялась она вдруг. – Мне так и кажется, что вы сейчас станете предвещать будущее.
   – Отчего же мне и не предвещать его? – улыбнулся Кулугин в свою очередь. – Граф Феникс не имеет, кажется, исключительной привилегии на предсказания. Может быть, и я смогу что-нибудь предречь.
   – Попробуйте!
   – Я гадаю по руке, – сказал, продолжая улыбаться, Кулугин, – позвольте мне вашу.
   Она протянула ему руку. Он стал разглядывать.
   – Так сказать, что ждет эту ручку в будущем? По крайней, мере, в очень близком...
   – Говорите!
   – Да только то, что ее поцелуют! – вдруг проговорил Кулугин и припал губами к маленькой розовой ладони.
   Она не отдернула.
   Он поднял голову медленно, тихо и, посмотрев ей в глаза, сказал, чувствуя, как вся кровь кинулась ему в голову:
   – Вот видите, мое предсказание сбылось.
   Она ответила ему не словами, а вспыхнувшим, блестящим взглядом и сейчас потупилась. В дверку послышался легкий стук.
   – Стучат! – проговорила она. – Итальянец дает знать, что пора...
   – Неужели уже пора? Когда же снова можно увидеть вас? Например завтра. Завтра я опять дежурным здесь, и, согласитесь, было бы жестоко с вашей стороны, если я, находясь под одною с вами кровлей, не увижу вас.
   – Ну, тогда завтра, я не хочу быть жестокой!
   – Опять итальянец проводит меня?..
   Стук в дверь повторился.
   – Да, итальянец проводит вас, а теперь идите, он, кажется, теряет терпение.
   Кулугин остановился с протянутой рукой.
   – Другую, на прощанье, левую!.. – проговорил он с мольбой в голосе.
   – Вы иначе никогда не уйдете! – словно сердясь, сказала она и протянула ему другую, левую руку.
   Он поцеловал руку и выбежал из комнаты.

Похищение

   На другой день вечером, около одиннадцати часов, когда совсем стемнело и короткая летняя петербургская ночь вступила в свои права, Цветинский стоял в кабинете светлейшего и разговаривал с ним.
   – Почему ты думаешь, что именно сегодня? – спросил Потемкин, собрав со стола бумаги и запирая их в ящик.
   – Потому что сегодня дежурным во дворце Кулугин, ваша светлость.
   – Кулугин? Ага! Знаю!.. Разве он с ними заодно?
   – Он в близких отношениях с графом Фениксом. И потом, я вчера встретил его здесь, во дворце. Он был у Тубини и выходил вместе с ним.
   – Не нравится мне все это, очень не нравится! – проговорил Потемкин. – Ну что же, если думаешь, что сегодня, тогда садись в свою обсерваторию!
   – Приходится, ваша светлость!..
   Они подошли к массивному книжному шкафу. Цветинский отпер его. Шкаф был пуст – книги и полки были сняты и убраны. Цветинский, придержав рукой шпагу, шагнул и влез в шкаф.
   – Ты не задохнешься здесь? – спросил Потемкин.
   – Ничего, затворяйте, ваша светлость!
   Дверца затворилась.
   – Тебе видна комната и слышно? – нарочно негромко проговорил Потемкин.
   – И слышно, и видно, – ответил глухой голос Цветинского из шкафа. – Я нарочно проделал на высоте глаза отверстие заранее.
   – Ну хорошо!..
   Потемкин подошел к столу и позвонил.
   Немедленно явился дежурный Кулугин.
   Светлейший, словно припоминая, какое дать ему приказание, остановил на нем долгий, пристальный взгляд.
   Кулугин не сморгнув выдержал этот взгляд, а потом почтительно наклонил голову.
   – Вели тушить огни везде во дворце, – приказал Потемкин, – а в кабинете сам присмотри за этим. Да скажи, чтобы все тихо было. Я спать иду, – и, взяв подсвечник с зажженной восковой свечой, он направился к своей спальне через внутреннюю дверь кабинета.
   Через четверть часа весь кабинет погрузился во мрак, воцарилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина; только в дежурной комнате осталась гореть единственная лампа, да большой маятник висевших здесь часов равномерно отбивал каждый размах свой.
   Пробило половина двенадцатого.
   Две фигуры – одна женская, другая мужская – пробирались в этой темноте и тишине. У дверей кабинета светлейшего они остановились.
   – Я боюсь, – сказала женщина, – боюсь дежурного.
   – Дежурным сегодня Кулугин; в крайнем случае, если он заметит нас, мы откроемся. Вас он не выдаст.
   – Я предпочла бы, чтобы был кто угодно, лишь бы не Кулугин.
   – Теперь поздно рассуждать. Идемте!
   – Идите вы один. Я останусь сторожить у двери.
   – Но я один ничего не сделаю. Я не знаю секрета ящика. Вы должны идти со мной.
   – О, господи! – вздохнула женщина и вошла в кабинет.
   У ее провожатого был потайной фонарь в руках.
   Он отворил его в кабинете. Тотчас же при слабом мерцании этого фонаря они кинулись к бюро. Женщина на ощупь отыскала розетку, надавила ее, отперла ящик, ее спутник выхватил все, что было в нем, и большими, широкими шагами направились они к двери назад.
   Вдруг женщина остановилась и схватила за руку провожатого.
   – Слышите? Я различаю какой-то шум...
   – Это вам кажется, ничего нет!..
   – Как будто сюда, к нам, идет кто-то...
   – Просто мышь пробежала...
   Они вышли уже из кабинета в приемную.
   Фонарь был вновь затворен, и здесь, в темной приемной, они ощутили чувство, какое вдруг испытывает человек, инстинктом открывший, что в той же комнате с ним есть еще кто-то посторонний и страшный.
   Вот оно! Ожидаемое случилось, и страх оправдался и не прошел даром.
   – Кто тут? – окликнул голос Кулугина.
   Они притаились, замерев на месте.
   Но Кулугин искал их в темной комнате и приближался на ощупь.
   Вот он все ближе и ближе подходит к находящимся в комнате. Он почувствовал, что нашел, и схватил руку, державшую фонарь.
   Немедленно началась тихая, беззвучная, но упорная борьба.
   – Кулугин, вы? Это – я, я, Надя, с итальянцем Тубини, – проговорила женщина. – Тише, не поднимайте шума!..
   – Что вы здесь делаете? – строго спросил Кулугин.
   – Сейчас я объясню вам, проведите меня в вашу дежурную. Там вы один, никто не может увидеть нас?
   – Никто. Комната совсем пуста.
   – Тогда ведите...
   Сегодня утром у них было второе свидание.
   Кулугин с дежурства, рискуя ответить за это, был проведен итальянцем в кабинет к Наде. Опять они говорили очень мило, опять он целовал у нее руки, и Кулугин ушел еще более влюбленный, чем прежде.
   Теперь, когда он ввел ее в дежурную, она быстро обернулась к нему и проговорила:
   – Неужели вы не понимаете, зачем я здесь?
   Кулугин молчал, испытующе глядя на нее.
   – Да чтобы увидеть вас! Я из-за вас пришла сюда! – пояснила она. – Вы не рады? Тогда мы назад уйдем...
   – Вы пришли сюда из-за меня? – переспросил Кулугин.
   – Ну да, конечно, а вы чуть не подняли сами же тревоги из-за этого и напугали моего бедного итальянца. Посмотрите, на что он похож...
   Тубини стоял бледный на пороге комнаты с фонарем в руках. Лица на нем не было. Однако бумаги он успел спрятать за пазуху и стоял испуганный, дрожащий, но, видимо, уже догадавшийся, какой оборот хотела придать делу Надя, и потому несколько успокоенный.
   – Я насилу уговорила его проводить меня сюда, – продолжала она. – Правда, я не ожидала такой встречи!
   – Но и я не ждал вас, – возразил Кулугин. – Простите!..
   – Хорошо, я прощаю. Идите же к себе, – обратилась она к итальянцу, – и оставьте мне фонарь на всякий случай... Я вернусь одна.
   – Вы хотите вернуться одна? – проговорил Тубини. – Лучше я останусь за дверями и подожду.
   – Но в таком случае вам долго придется ждать, – сказал Кулугин, – потому что скоро я не выпущу отсюда Надежды Александровны.
   – Как не выпустите?
   – Нам нужно поговорить, и очень серьезно.
   Такого тона она, видимо, никак не ожидала от Кулугина, и это сразу смутило ее.
   – Идите! – умоляюще сказала она итальянцу. – Я найду дорогу одна... Да идите же! – повторила она, видя, что Тубини не двигается с места.
   Итальянец, как бы вдруг решившись и махнув на все рукой, повернулся и пошел.
   Надя осталась одна с Кулугиным. Тот выждал, чтобы дать время уйти итальянцу, и, когда, по его расчету, Тубини был уже далеко, подошел к Наде.
   – Так вы пришли сюда исключительно ради меня? – спросил он, глядя ей в глаза.
   – Я не ожидала такой встречи с вашей стороны, – ответила она, готовая заплакать. – Конечно, вам странно, что девушка решилась на такой шаг, чтобы идти ночью на свидание, но положение мое исключительное, меня держат взаперти, я знала, что вы один здесь в дежурной, и думала воспользоваться этим.
   – Воспользоваться этим, чтобы что сделать?
   – Прийти сюда...
   – Но разве дорога в дежурную через кабинет светлейшего?
   – А почему же нет? Если я пришла сюда через кабинет, значит, эта дорога сюда ведет. Не все ли вам равно, как я пришла сюда?
   – А зачем итальянец захватил фонарь с собой?
   – Вы меня допрашиваете, вместо того чтобы радоваться моему приходу? – вспыхнула она вдруг. – Я уйду тогда...
   – Вы не уйдете так скоро! – остановил ее Кулугин. – Я вам сказал, что нам нужно переговорить.
   – Но послушайте, я думала, что имею дело с порядочным человеком, который не пожелает воспользоваться так грубо моим легкомыслием. Теперь я вижу, что поступила не только легкомысленно, но и неосторожно. Я никак не ожидала, что мне придется раскаиваться!..
   – Вероятно, вам и не придется делать это...
   – Я в вашей власти теперь...
   – Да, вы в моей власти, и потому я прошу вас рассказать мне все откровенно. Скажите, зачем был фонарь у итальянца, зачем этот фонарь отворяли вы в кабинете и что делали у бюро?
   – Вы подсмотрели, вы видели это? – вырвалось у Нади, и полная беспомощность охватила ее.
   – Да, я видел это и никак не могу понять, зачем вы останавливались у бюро, если шли сюда, ко мне.
   Надя молчала. Грудь ее тяжело поднималась, щеки вспыхнули, губы приоткрылись, и глаза расширились и горели.
   Кулугин смотрел на нее и должен был сознаться, что она удивительно хороша и что никогда он не видел другой девушки, которая могла бы сравниться с нею в эту минуту. Он залюбовался ею, и его взгляд невольно выразил нежность и восхищение ее исключительной прелестью.
   Надя почувствовала этот его взгляд и поняла его выражение. И вдруг слезы, давно уже собиравшиеся, подступили к ее горлу. Она прижала платок к лицу и заговорила сквозь него, всхлипывая:
   – Ну да, браните меня, я дурная, нехорошая, я вам говорила, что я вовсе не то, чем кажусь вам, я предупреждала вас! Вы сами не верили... теперь видите...
   – Я ничего еще не вижу, – заговорил Кулугин мягким, вкрадчивым голосом, – я ничего не вижу, разве только то, что вы боитесь быть откровенной со мною. Расскажите мне все, все без утайки! – Он подсел к ней близко, но почтительно, сложил руки и заглянул ей в лицо влюбленными глазами. – Надя, неужели я не заслуживаю вашего доверия?
   – Но, если я вам расскажу все, вы перестанете думать обо мне хорошо.
   – Какая вы смешная! Говоря так, вы заставляете меня делать предположения непременно худшие, чем они должны быть на самом деле. Для меня вы и дурное не могут быть связаны вместе. Наверное, вы преувеличиваете. В чем вы можете быть виноваты? Вы действовали не по собственному почину, вас заставили.
   – Да, меня заставили, – проговорила Надя.
   – Кто?
   – Граф Феникс.
   – Я так и думал, что тут не обошлось без него. Что же заставил он вас сделать?..
   – Он держит меня в своем подчинении, и я не могу отделаться от его власти...
   – Ну да, я верю! Что же он заставил вас сделать?
   – Помочь Тубини достать документы и планы из секретного бюро в кабинете светлейшего.
   – А! Это, должно быть, очень важные документы?
   – Они касаются всех распоряжений будущей турецкой кампании.
   – Вот оно что! Как же вы взялись за дело?
   – Светлейший показал мне, как отворяется секретное отделение бюро. Я успела сделать восковой слепок с ключа, вчера отдала его через Тубини Фениксу, а сегодня ключ был уже готов.
   – И вы достали документы в кабинете?
   – Вы видели это, к несчастью...
   – Где же теперь документы?
   – У Тубини. Он спрятал их, когда вы привели сюда нас; теперь он, вероятно, у себя в комнате и снимает копии...
   – Зачем?
   – Чтобы положить документы до сегодняшнего утра обратно на место, как будто их никто не трогал.
   – Понимаю! Иначе станет известна их пропажа, и тогда все планы изменят, а эти никуда не будут годны. Значит, Тубини должен еще вернуться в кабинет?
   – Да.
   – Но вы не пойдете больше.
   – Хотя должна была. Поэтому он и не хотел оставить меня здесь.
   – Ну, вот видите, вы мне все рассказали откровенно и посмотрите на меня! – и Кулугин глядел на нее, раскинув руки, сияющий и торжествующий.
   – И вы не разлюбили меня? – спросила она.
   – Нет, моя радость, нет, моя прелесть! Разве я могу разлюбить?
   Его руки ждали объятия, она видела это и, словно усталая после всего происшедшего, измученная своим волнением, опустилась к нему на плечо.

Куда девались копии документов

   Едва взошло солнце над спавшим еще Петербургом, а Тубини уже явился к графу Фениксу. Тот, видимо, ждал его и принял немедленно.
   – Принесли документы?
   – Непостижимый случай! – воскликнул итальянец и развел руками.
   – Явилось какое-нибудь препятствие и вы не могли проникнуть в кабинет?
   – Мы проникли туда беспрепятственно.
   – Не сумели отворить бюро?
   – Бюро было открыто.
   – Не нашли в нем документов?
   – Документы лежали на месте, и мы их взяли.
   – Не успели снять копий?
   – Копии были сняты, но... их нет, – и итальянец снова развел руками.
   – Куда же они делись? – спросил граф Феникс. – Расскажите все по порядку.
   Тубини подробно и красноречиво рассказал, как он и Надя пробрались в кабинет, как были остановлены Кулугиным и как отделались от него благодаря удивительному присутствию духа девушки, сейчас же сочинившей, что она шла на свидание с офицером.
   – Он, влюбленный, – разглагольствовал итальянец, – конечно, сейчас поверил всему, но одно только – не желал отпустить скоро от себя девушку. Впрочем, это весьма понятно, и я поступил бы на его месте совершенно так же. Но так как я не был на его месте, то и поспешил оставить их наедине, потому что он, вероятно, сделал бы то же, если бы был на моем месте. К тому же мне надо было торопиться, чтобы снять копии с документов, которые были спрятаны у меня и легли мне грудь, как огонь. Я удалился в свою комнату и сейчас же принялся за работу. Я торопился, но, как ни торопился, мог закончить копии лишь тогда, когда уже перламутровая заря нашего северного неба смотрелась в окна. Тогда, оставив копии у себя на столе и собрав документы, я предпринял – уже один на этот раз – снова путешествие в кабинет и, трепеща от страха, положил все на место, как было. Я не помню, как вернулся в свою комнату, но когда вернулся, то совершенно обезумел от удивления: оставленных мною на столе копий не было, они исчезли. Напрасно искал я, напрасно изрыгал проклятия и стоны – копии исчезли...
   – А дверь оставалась не заперта в вашей комнате, пока вы ходили в кабинет второй раз?