Первым делом он велел призвать к себе «Тубинова» – так на русский лад звали итальянца Тубини, служившего в штате светлейшего.
Итальянец, благообразный старик, появился перед Потемкиным, склонив голову и спину; эта поза как-то сама собой выходила у него при разговоре со светлейшим, но своего благообразия он не терял и в этом положении.
– Мне не были доложены подробности случая на маскараде, – заговорил Потемкин, возвышая голос.
– Никаких особенных подробностей не было, ваша светлость, – согнулся еще ниже Тубини.
– Как не было? Ты только сказал, что вам пришлось уехать, потому что вы попали под шкалики и запачкали костюмы.
– Костюм синьорины был запачкан, но мое оранжевое домино не пострадало нисколько.
– Я не о твоем глупом домино говорю. Ты мне не сказал главного, что с нее упала маска и ее видели и узнали.
– Я не придавал этому большого значения...
– Как не придавал? Ты знаешь, что я не хочу, чтобы знали, что она у меня!
– Но я не предполагал, что черты синьорины известны кому-нибудь...
– Предполагал! До сих пор я держал тебя именно за то, что ты не рассуждал, а исполнял в точности мои приказания... Тебе не велено было ничего предполагать, надо было сохранить строжайшую тайну.
– Я хранил ее, но лицо синьорины открылось вследствие неожиданной случайности.
– Где же у тебя глаза были в это время? Что же ты смотрел?
– Я берег свою маску.
– Ты рехнулся, должно быть! Берег свою маску, берег свое оранжевое домино и не обращал ни на что больше внимания! – воскликнул Потемкин, не только разгневанный, но и удивленный.
– Я берег свою маску потому, что упавшая маска синьорины, хотя открыла ее лицо, но не открыла еще всего секрета, – ответил Тубини. – Между тем, если бы увидели меня без маски и узнали меня, состоящего на службе вашей светлости, всем стало бы ясно, у кого теперь находится синьорина, если я с нею. Вот почему я берег свою маску более тщательно, чем маску синьорины.
Итальянец был не так глуп, как это показалось. Потемкин смягчился.
– Ну хорошо, – сказал он, – что же дальше было? Как же вы уехали?
– С синьориной сделался маленький обморок, потому что она испугалась... и синьорину сейчас же взял на руки очутившийся тут капуцин.
– Какой капуцин?
– Он предложил свою маску синьорине; я видел его лицо – молодой человек.
– Молодой человек?
– Да, один из офицеров. Я узнал его, потому что видел однажды здесь его на дежурстве.
– Дальше, дальше...
– Синьорина вскоре пришла в себя и оправилась настолько, что даже весело разговаривала с нами...
– С офицером тоже, значит?
– Я ничего не мог сделать с ним. Он проводил нас до кареты...
– Дурак! – зло крикнул Потемкин. – Фамилия офицера?
– Кулугин, ваша светлость!
– Я тебе покажу этого офицера! Чтобы завтра же тебя не было у меня! Мне таких глупых слуг не надо! Слышишь? Ты получишь жалованье за два месяца вперед и завтра же уедешь отсюда с моим провожатым до границы... Слышишь – завтра же... Ступай!..
Потемкин прогнал итальянца и велел позвать Попова.
– Ваша светлость, – доложил Попов, входя, – Цветинский просит поговорить с вами по важному делу. Оно спешное.
– Цветинский? – проговорил Потемкин. – Его-то мне и нужно! – Он ходил по своему кабинету большими шагами и, когда появился Цветинский, близко, в упор подошел к нему. – Ты свободен? Можешь ехать завтра же?
– Свободен, ваша светлость.
– Мне нужно, чтобы ты отвез итальянца Тубинова до границы и чтобы он не болтал здесь того, что знает. Подорожная и прогоны будут готовы завтра. Возьми итальянца и поезжай!
– Значит, вашей светлости известно все?
– Что мне известно?
– Что Тубини – агент господина графа Феникса, что граф явился в Россию, чтобы раздобыть планы предполагаемых действий ваших против турок...
– Что, что такое? – заговорил Потемкин. – Поди сюда, сядем!.. Какие планы?..
– Планы ваших действий против турок. Графу Фениксу известно, что они заготовлены и находятся у вас в кабинете, в секретном ящике.
– Ему известно это? Так любознательность графа действительно широка.
– Он, по-видимому, послан сюда, и денег для него не жалеют, но жалуются на его медлительность. Вчера приехал посланный из Франции, чтобы поторопить его. Он остановился в номерах на Миллионной.
– Значит, до сих пор Феникс ничего еще не успел сделать?
– Ничего существенного, хотя уверял, что принят вашей светлостью хорошо.
– Правда. Он ловкий человек и умеет стать необходимым.
– Затем он говорил, что у него есть серьезные агенты в Таврическом дворце. Один из них – Тубини.
– И эти его агенты узнали лишь пока, где находятся планы, но самих планов и бумаг не трогали?
– В этом можно быть уверенным.
– Хорошо! – Потемкин позвонил. Вошел дежурный. – Итальянца Тубинова позвать сюда! – приказал светлейший.
Склоненный Тубини робко и приниженно вполз в дверь. Он казался не только обиженным и огорченным; выражение его лица иначе нельзя было назвать, как выражением полного отчаяния.
– Тубинов, – обернулся к нему Потемкин, и в голосе его не было и признака прежнего раздражения, – я погорячился, твой поступок не заслуживает порицания, потому что ты не виноват в нем, и я оставляю тебя у себя по-прежнему. Живи тут. А двухмесячный оклад, который, как я сказал, ты получишь, тебе выдадут, хотя ты и останешься.
Итальянец, видимо, никак не ожидавший такого оборота, даже затрясся от охватившей его внезапной радости. Он начал рассыпаться в уверениях своей преданности, но Потемкин отпустил его, сказал, что он верит и что теперь некогда ему слушать.
– Так что мне пока некого провожать до границы, ваша светлость? – усмехнулся Цветинский, когда Тубини вышел.
– В свое время, может быть, проводишь, а пока еще рано. Тебе нужны деньги?
– Я никогда еще не брал денег за свои услуги, ваша светлость, – сказал Цветинский, выпрямившись.
– Знаю, знаю, голубчик, но те сведения, которые ты раздобыл, тебе ничего не стоили? Я не хочу, чтобы ты тоже за свой счет работал для меня.
– Ничего, ваша светлость.
– Тогда приходи обедать сегодня. Надо хоть обедом наградить тебя, а я соображу, что тут и как, и потом уговоримся. Ты мне нужен будешь теперь. Надо это дело с планами провести как следует.
А в то самое время, пока Цветинский вел со светлейшим только что приведенную военную беседу, его друг, князь Бессменный, находился в крайнем волнении.
– Нет, вы мне скажите только одно, только одно, – воскликнул он, схватив за руку Кутра-Рари и заглядывая ему в глаза, – вы, который все знает и все может, скажите мне прямо: любит она меня или нет? Только это, только «да» или «нет»!
– Да, – ответил Кутра-Рари.
– Вы ручаетесь мне?
– Довольно вам, что я сказал «да». Какого ручательства еще хотите вы?
– Где ваш хрустальный шар, в который я видел ее отъезд? Я хочу видеть ее хотя бы при помощи вашего шара. Помните, тогда я противоречил вам, не верил, теперь верю и сам прошу вас... Я хочу видеть ее!
– Этого нельзя. Вы еще слишком слабы.
– Это прогонит мою слабость, и силы вернутся ко мне. Если бы я сейчас убедился, что она – моя прежняя Надя, я бы, кажется, совсем выздоровел. Я чувствую это.
– Вы выздоравливаете и так.
– Да, но все-таки я мучаюсь...
– Сегодня, вероятно, вы получите некоторое успокоение.
– Где, откуда?
– От вашего товарища Цветинского. Он придет, вероятно, с какими-нибудь вестями. Ваш товарищ обедает сегодня в Таврическом дворце и оттуда явится прямо к вам. Он что-нибудь да узнает!
Бессменный вместо того чтобы обрадоваться этим словам, опустил голову и задумался.
– Нет, не жду я ничего хорошего, – тихо начал он, выходя из своей задумчивости. – Как только вспомню об этом Таврическом дворце, так просто руки опускаются. Если даже все ваши предположения верны, если она все-таки любит меня, то, Боже мой, что с ней могут сделать там, в этом дворце!.. Фаворитка Потемкина! Подумайте! Силой заставят сделаться фавориткой мою Надю!.. Ведь это ужас что такое, ужас, ужас!
– Не надо поддаваться отчаянию, погодите прихода вашего товарища...
– Он мне не скажет правды!..
– Вероятно, ему и не придется скрывать эту правду.
– Вы говорите, точно вам известно что-то, но не хотите сказать. Не скрывайте от меня ничего, скажите все!
– Все... все! – повторил Кутра-Рари. – Чтобы знать все, что я знаю, надо быть таким стариком, как я... Но вот, посмотрите, ваш товарищ идет к вам; он вам расскажет сегодня больше меня.
Бессменный увидел в окно, куда показал индус, что Цветинский переходил в это время улицу, направляясь к крыльцу, и воскликнул:
– Какой он веселый!
Цветинский, действительно, вошел радостный.
– Ты ее видел? – встретил его Бессменный, приподнимаясь на постели.
– Лежи смирно! – остановил его Цветинский. – Видел, говорил и обедал с нею вместе... Превосходный обед!
– Ну, что же она, что она? Говори скорее!
– Она перенесла страшный испуг во время пожара, и после этого у нее сделалось временное затмение памяти. Она не помнит ничего, что случилось до пожара.
– И этим ты объясняешь, что она не узнала меня?
– Разумеется, только этим. Бессменный снова упал на подушки, говоря:
– Нет, ты обманываешь меня... Не может быть, не может быть, чтобы Надя забыла меня! Если она любит, то не могла забыть; каков ни был испуг ее – мой голос заставил бы ее вспомнить... все... прежнее... Нет, если она забыла меня, то не иначе как для другого.
– Так кто же этот другой, по-твоему?
– Кто? Тот, кому всю жизнь везло чрезмерное счастье, тот, который до сих пор не знал предела своим желаниям и капризам, тот, который держит ее у себя, который запер ее и желает обольстить. И она поддалась ему. Она отуманена, зачарована им, потому что все ему подвластно и даже она, она, Надя!.. – Князь заметался на постели. – Я выздоровлю и покончу с ним, ты увидишь; только для этого я желаю выздороветь! Ну что же, ты обедал с нею и с ним, значит; ну что же, они счастливы, веселы, довольны?.. Обо мне не говорили, не спрашивали?
– Да погоди ты!..
– Не хочу больше годить, не хочу терпеть. Они, вероятно, теперь смеются надо мною, а я должен терпеть!
– О, Боже мой! – вздохнул Кутра-Рари.
– Да замолчи ты, сумасшедший! – почти крикнул Цветинский. – Весь этот вздор, что ты несешь, ни к чему! Все это – вздор и твое больное воображение...
– Нет, довольно! – еще горячее прежнего заговорил князь. – Вы меня успокаивали тут, и я делал вид, что верю, но теперь довольно, больше не надуете!.. И тебе, – обернулся он к Цветинскому, – сказать больше нечего, как только «вздор», а я знаю, что не вздор, потому что ты сам обедал с ними – с ней и с Потемкиным, с ней и с Потемкиным!
Цветинский близко подошел к князю, нагнулся к самому лицу его и едва слышно произнес:
– Да успокойся! Ведь она – его дочь, понимаешь ли, дочь... и потому все твои опасения напрасны...
Лечение графа
Итальянец, благообразный старик, появился перед Потемкиным, склонив голову и спину; эта поза как-то сама собой выходила у него при разговоре со светлейшим, но своего благообразия он не терял и в этом положении.
– Мне не были доложены подробности случая на маскараде, – заговорил Потемкин, возвышая голос.
– Никаких особенных подробностей не было, ваша светлость, – согнулся еще ниже Тубини.
– Как не было? Ты только сказал, что вам пришлось уехать, потому что вы попали под шкалики и запачкали костюмы.
– Костюм синьорины был запачкан, но мое оранжевое домино не пострадало нисколько.
– Я не о твоем глупом домино говорю. Ты мне не сказал главного, что с нее упала маска и ее видели и узнали.
– Я не придавал этому большого значения...
– Как не придавал? Ты знаешь, что я не хочу, чтобы знали, что она у меня!
– Но я не предполагал, что черты синьорины известны кому-нибудь...
– Предполагал! До сих пор я держал тебя именно за то, что ты не рассуждал, а исполнял в точности мои приказания... Тебе не велено было ничего предполагать, надо было сохранить строжайшую тайну.
– Я хранил ее, но лицо синьорины открылось вследствие неожиданной случайности.
– Где же у тебя глаза были в это время? Что же ты смотрел?
– Я берег свою маску.
– Ты рехнулся, должно быть! Берег свою маску, берег свое оранжевое домино и не обращал ни на что больше внимания! – воскликнул Потемкин, не только разгневанный, но и удивленный.
– Я берег свою маску потому, что упавшая маска синьорины, хотя открыла ее лицо, но не открыла еще всего секрета, – ответил Тубини. – Между тем, если бы увидели меня без маски и узнали меня, состоящего на службе вашей светлости, всем стало бы ясно, у кого теперь находится синьорина, если я с нею. Вот почему я берег свою маску более тщательно, чем маску синьорины.
Итальянец был не так глуп, как это показалось. Потемкин смягчился.
– Ну хорошо, – сказал он, – что же дальше было? Как же вы уехали?
– С синьориной сделался маленький обморок, потому что она испугалась... и синьорину сейчас же взял на руки очутившийся тут капуцин.
– Какой капуцин?
– Он предложил свою маску синьорине; я видел его лицо – молодой человек.
– Молодой человек?
– Да, один из офицеров. Я узнал его, потому что видел однажды здесь его на дежурстве.
– Дальше, дальше...
– Синьорина вскоре пришла в себя и оправилась настолько, что даже весело разговаривала с нами...
– С офицером тоже, значит?
– Я ничего не мог сделать с ним. Он проводил нас до кареты...
– Дурак! – зло крикнул Потемкин. – Фамилия офицера?
– Кулугин, ваша светлость!
– Я тебе покажу этого офицера! Чтобы завтра же тебя не было у меня! Мне таких глупых слуг не надо! Слышишь? Ты получишь жалованье за два месяца вперед и завтра же уедешь отсюда с моим провожатым до границы... Слышишь – завтра же... Ступай!..
Потемкин прогнал итальянца и велел позвать Попова.
– Ваша светлость, – доложил Попов, входя, – Цветинский просит поговорить с вами по важному делу. Оно спешное.
– Цветинский? – проговорил Потемкин. – Его-то мне и нужно! – Он ходил по своему кабинету большими шагами и, когда появился Цветинский, близко, в упор подошел к нему. – Ты свободен? Можешь ехать завтра же?
– Свободен, ваша светлость.
– Мне нужно, чтобы ты отвез итальянца Тубинова до границы и чтобы он не болтал здесь того, что знает. Подорожная и прогоны будут готовы завтра. Возьми итальянца и поезжай!
– Значит, вашей светлости известно все?
– Что мне известно?
– Что Тубини – агент господина графа Феникса, что граф явился в Россию, чтобы раздобыть планы предполагаемых действий ваших против турок...
– Что, что такое? – заговорил Потемкин. – Поди сюда, сядем!.. Какие планы?..
– Планы ваших действий против турок. Графу Фениксу известно, что они заготовлены и находятся у вас в кабинете, в секретном ящике.
– Ему известно это? Так любознательность графа действительно широка.
– Он, по-видимому, послан сюда, и денег для него не жалеют, но жалуются на его медлительность. Вчера приехал посланный из Франции, чтобы поторопить его. Он остановился в номерах на Миллионной.
– Значит, до сих пор Феникс ничего еще не успел сделать?
– Ничего существенного, хотя уверял, что принят вашей светлостью хорошо.
– Правда. Он ловкий человек и умеет стать необходимым.
– Затем он говорил, что у него есть серьезные агенты в Таврическом дворце. Один из них – Тубини.
– И эти его агенты узнали лишь пока, где находятся планы, но самих планов и бумаг не трогали?
– В этом можно быть уверенным.
– Хорошо! – Потемкин позвонил. Вошел дежурный. – Итальянца Тубинова позвать сюда! – приказал светлейший.
Склоненный Тубини робко и приниженно вполз в дверь. Он казался не только обиженным и огорченным; выражение его лица иначе нельзя было назвать, как выражением полного отчаяния.
– Тубинов, – обернулся к нему Потемкин, и в голосе его не было и признака прежнего раздражения, – я погорячился, твой поступок не заслуживает порицания, потому что ты не виноват в нем, и я оставляю тебя у себя по-прежнему. Живи тут. А двухмесячный оклад, который, как я сказал, ты получишь, тебе выдадут, хотя ты и останешься.
Итальянец, видимо, никак не ожидавший такого оборота, даже затрясся от охватившей его внезапной радости. Он начал рассыпаться в уверениях своей преданности, но Потемкин отпустил его, сказал, что он верит и что теперь некогда ему слушать.
– Так что мне пока некого провожать до границы, ваша светлость? – усмехнулся Цветинский, когда Тубини вышел.
– В свое время, может быть, проводишь, а пока еще рано. Тебе нужны деньги?
– Я никогда еще не брал денег за свои услуги, ваша светлость, – сказал Цветинский, выпрямившись.
– Знаю, знаю, голубчик, но те сведения, которые ты раздобыл, тебе ничего не стоили? Я не хочу, чтобы ты тоже за свой счет работал для меня.
– Ничего, ваша светлость.
– Тогда приходи обедать сегодня. Надо хоть обедом наградить тебя, а я соображу, что тут и как, и потом уговоримся. Ты мне нужен будешь теперь. Надо это дело с планами провести как следует.
А в то самое время, пока Цветинский вел со светлейшим только что приведенную военную беседу, его друг, князь Бессменный, находился в крайнем волнении.
– Нет, вы мне скажите только одно, только одно, – воскликнул он, схватив за руку Кутра-Рари и заглядывая ему в глаза, – вы, который все знает и все может, скажите мне прямо: любит она меня или нет? Только это, только «да» или «нет»!
– Да, – ответил Кутра-Рари.
– Вы ручаетесь мне?
– Довольно вам, что я сказал «да». Какого ручательства еще хотите вы?
– Где ваш хрустальный шар, в который я видел ее отъезд? Я хочу видеть ее хотя бы при помощи вашего шара. Помните, тогда я противоречил вам, не верил, теперь верю и сам прошу вас... Я хочу видеть ее!
– Этого нельзя. Вы еще слишком слабы.
– Это прогонит мою слабость, и силы вернутся ко мне. Если бы я сейчас убедился, что она – моя прежняя Надя, я бы, кажется, совсем выздоровел. Я чувствую это.
– Вы выздоравливаете и так.
– Да, но все-таки я мучаюсь...
– Сегодня, вероятно, вы получите некоторое успокоение.
– Где, откуда?
– От вашего товарища Цветинского. Он придет, вероятно, с какими-нибудь вестями. Ваш товарищ обедает сегодня в Таврическом дворце и оттуда явится прямо к вам. Он что-нибудь да узнает!
Бессменный вместо того чтобы обрадоваться этим словам, опустил голову и задумался.
– Нет, не жду я ничего хорошего, – тихо начал он, выходя из своей задумчивости. – Как только вспомню об этом Таврическом дворце, так просто руки опускаются. Если даже все ваши предположения верны, если она все-таки любит меня, то, Боже мой, что с ней могут сделать там, в этом дворце!.. Фаворитка Потемкина! Подумайте! Силой заставят сделаться фавориткой мою Надю!.. Ведь это ужас что такое, ужас, ужас!
– Не надо поддаваться отчаянию, погодите прихода вашего товарища...
– Он мне не скажет правды!..
– Вероятно, ему и не придется скрывать эту правду.
– Вы говорите, точно вам известно что-то, но не хотите сказать. Не скрывайте от меня ничего, скажите все!
– Все... все! – повторил Кутра-Рари. – Чтобы знать все, что я знаю, надо быть таким стариком, как я... Но вот, посмотрите, ваш товарищ идет к вам; он вам расскажет сегодня больше меня.
Бессменный увидел в окно, куда показал индус, что Цветинский переходил в это время улицу, направляясь к крыльцу, и воскликнул:
– Какой он веселый!
Цветинский, действительно, вошел радостный.
– Ты ее видел? – встретил его Бессменный, приподнимаясь на постели.
– Лежи смирно! – остановил его Цветинский. – Видел, говорил и обедал с нею вместе... Превосходный обед!
– Ну, что же она, что она? Говори скорее!
– Она перенесла страшный испуг во время пожара, и после этого у нее сделалось временное затмение памяти. Она не помнит ничего, что случилось до пожара.
– И этим ты объясняешь, что она не узнала меня?
– Разумеется, только этим. Бессменный снова упал на подушки, говоря:
– Нет, ты обманываешь меня... Не может быть, не может быть, чтобы Надя забыла меня! Если она любит, то не могла забыть; каков ни был испуг ее – мой голос заставил бы ее вспомнить... все... прежнее... Нет, если она забыла меня, то не иначе как для другого.
– Так кто же этот другой, по-твоему?
– Кто? Тот, кому всю жизнь везло чрезмерное счастье, тот, который до сих пор не знал предела своим желаниям и капризам, тот, который держит ее у себя, который запер ее и желает обольстить. И она поддалась ему. Она отуманена, зачарована им, потому что все ему подвластно и даже она, она, Надя!.. – Князь заметался на постели. – Я выздоровлю и покончу с ним, ты увидишь; только для этого я желаю выздороветь! Ну что же, ты обедал с нею и с ним, значит; ну что же, они счастливы, веселы, довольны?.. Обо мне не говорили, не спрашивали?
– Да погоди ты!..
– Не хочу больше годить, не хочу терпеть. Они, вероятно, теперь смеются надо мною, а я должен терпеть!
– О, Боже мой! – вздохнул Кутра-Рари.
– Да замолчи ты, сумасшедший! – почти крикнул Цветинский. – Весь этот вздор, что ты несешь, ни к чему! Все это – вздор и твое больное воображение...
– Нет, довольно! – еще горячее прежнего заговорил князь. – Вы меня успокаивали тут, и я делал вид, что верю, но теперь довольно, больше не надуете!.. И тебе, – обернулся он к Цветинскому, – сказать больше нечего, как только «вздор», а я знаю, что не вздор, потому что ты сам обедал с ними – с ней и с Потемкиным, с ней и с Потемкиным!
Цветинский близко подошел к князю, нагнулся к самому лицу его и едва слышно произнес:
– Да успокойся! Ведь она – его дочь, понимаешь ли, дочь... и потому все твои опасения напрасны...
Лечение графа
Наступила ночь. В Таврическом дворце все успокоилось, зато в доме Феникса долго светился одинокий огонек масляной лампы.
Граф Феникс не спал всю ночь, просидев ее напролет в своей рабочей комнате. Она была смежной с его официальным, или парадным кабинетом, обставленным богатой мебелью, статуями и дубовыми книжными шкафами. Соединялась она с кабинетом посредством маленькой двери, искусно скрытой за картиной.
Никакой роскоши в этой рабочей комнате не было, стояли два стола – простой белый, деревянный, и другой, с мраморной доской, и висела полка с книгами, свитками бумаг и пергамента. Мраморный стол весь был заставлен склянками, ретортами, спиртовыми лампами и сосудами странной формы.
На этот раз Феникс не прикасался к ним. Он сидел, окруженный книгами, перед большим развернутым на столе пергаментом и беспрестанно брался за медальон, тщательно рассматривал его, потом справлялся с покрывавшими пергамент иероглифами и делал отметки на дощечке из слоновой кости.
Раннее летнее утро давно гляделось в единственное окно комнаты, а Феникс все сидел и с лихорадочным блеском в глазах жадно перебегал взглядом от медальона к пергаменту и от пергамента к медальону. Работа, видимо, не спорилась у него. Несколько испорченных дощечек были отброшены в сторону. Но с упорством и настойчивостью он взялся за новую и принялся за новые выкладки. Руки у него дрожали, сердце билось, он писал, забыв об утомлении, голоде и сне.
Теперь он уже знал ошибки, в которые впадал раньше, и постарался избегнуть их. Одна за другой появлялись после его выкладок буквы, и наконец сложилось таинственное, искомое слово. Оно значило: «Милосердие».
И только-то? Стоило проводить бессонную ночь, чтобы найти это слово, давно известное Фениксу! Положим, это был ключ, открывавший тайны, в которые он хотел проникнуть. Самая существенная работа была еще впереди, и того, что он успел сделать, было довольно, но как-то странно казалось после ожидания чего-то сверхъестественного прийти к такому простому и, в сущности, несложному выводу.
Милосердие! Неужели все дело только в нем?
Граф Феникс встал от стола, положил медальон и провел руками по лицу.
В маленькую дверь раздался осторожный стук. Феникс знал, что это – Петручио, единственно посвященный в секрет рабочей комнаты.
– Я здесь! – отозвался он.
– Сегодня должен завтракать у вас господин Лубе для свидания с Тубини, – послышался голос Петручио.
Феникс посмотрел на часы. Времени оставалось ровно столько, чтобы переодеться и освежить лицо.
– А Тубини дано знать, чтобы он пришел? – выходя из комнаты, спросил он у Петручио.
– Тубини явится вовремя, – ответил тот.
Феникс направился в свою уборную и, когда явился господин Лубе, вышел к нему свежий и бодрый, точно отлично выспался и чувствовал себя крепким и здоровым.
– Вы недурно живете! – одобрил Лубе. – Такой роскоши позавидовала бы даже коронованная особа.
– Всякий живет по своим средствам! – пожал плечами граф. – Я думаю, сначала дело, – спросил он, – а потом мы отправимся к столу?
– Я от дела не отказываюсь.
– Тогда пройдемте сюда!
Они миновали несколько комнат и вошли в небольшую гостиную, застеленную мягким ковром, заглушавшим шаги. Феникс подошел к одной из картин, слегка тронул ее, и она образовала щель, сквозь которую была видна соседняя комната, где стоял в ожидании приема Тубини.
Оставив Лубе у этого пункта наблюдения, Феникс вышел к итальянцу. Тот, как увидел его, согнулся, гораздо ниже, чем сгибался перед светлейшим.
– Благодарю вас, граф, благодарю вас! Вы еще раз доказали свое расположение ко мне, и только вашей помощи я обязан вам...
– В чем дело? – спросил спокойно граф.
– Сегодня утром я был прогнан светлейшим князем Потемкиным и завтра же должен был оставить навсегда эту столицу.
– За что?
– Случай на маскараде, о котором я докладывал вам. Я рассказал сначала светлейшему в общих лишь чертах об этом происшествии, но слухи дошли до него, и пришлось признаться во всем.
– Он рассердился?
– В особенности когда дело дошло до офицера. Как только я сказал про офицера, так князь воспылал гневом, уподобясь мстительной медузе.
– Как же этот гнев укротился?
– Чудесным, непостижимым для меня образом! Я ушел, прогнанный из кабинета князя, с глазами, полными слез, и тяжелым сердцем. Я уже думал о тщете всего земного и готовился навсегда покинуть эту гостеприимную столицу, где я провел несколько лет, как вдруг меня снова зовут к светлейшему, и он, ласково обратившись ко мне, говорит: «Господин Тубини, я был неправ, вы не заслуживаете порицания, можете остаться у меня!». Он так; и сказал: «Можете остаться у меня», и велел мне получить двухмесячный оклад. Граф, такую внезапную перемену я могу объяснить только чарами, которыми вы владеете и оберегаете вашего верного слугу. Только благодаря этим чарам случилось для меня такое чудо, ибо иначе, как чудом, я не могу назвать это. Всем известно, что светлейший князь Потемкин непреклонен в своем гневе и никогда не отменяет своих приказаний...
Видно было, что итальянец говорит искренне и искренне верит в сверхъестественное могущество графа Феникса.
– Значит, вы теперь довольны? – проговорил тот.
– О, теперь я доволен более, чем когда-нибудь, – подхватил Тубини, – и более, чем когда-нибудь, верю в ваше, граф, покровительство. Приказывайте! Я сделаю все, что нужно.
– Князь Потемкин знает, что вы пошли ко мне?
– Да, я доложил ему, что вы меня лечите от недуга, и он велел напомнить вам, что ждет вас, как обыкновенно, сегодня после завтрака...
– Хорошо, ступайте к князю и доложите, что я буду.
Тубини, низко поклонившись, удалился. Отпустив итальянца, Феникс вернулся к стоявшему у картины Лубе и спросил его:
– Теперь вы больше не сомневаетесь?
– Нет. Просимый кредит будет вам ассигнован беспрепятственно.
– Тогда пойдемте завтракать, – пригласил Феникс. – Надеюсь, что вы похвалите мой стол так же, как и обстановку, – и он повел гостя в столовую.
А в это самое время в большом кабинете Потемкина, в кресле у огромного, дубового дерева, бюро сидела Надя. Кабинет был обширный, с расписным потолком во вкусе Ватто. На дверях были изображены охотничьи сцены, стены были покрыты коврами, на которых висели турецкие сабли, ятаганы, старинное и новое оружие. Круглый письменный стол, украшенный бронзовыми фигурами, стоял посредине. Два шкафика – настоящий Буль – помещались в простенках. Огромный резной книжный шкаф с сатирами и нимфами, вроде средневекового собора на площади, громоздкий, но величественный, занимал угол комнаты. Но самое дорогое и интересное из мебели было все-таки дубовое бюро, у которого сидела Надя.
– Что ты так рассматриваешь его? – спросил Потемкин, полулежавший на софе, обложенной шитыми подушками.
– Я смотрю, – ответила Надя, – и удивляюсь: должно быть, это бюро дорого стоит.
– Оно тебе нравится?
– Чудесная работа! Сколько тут разных ящиков и отделений! Наверное, есть и секретные.
– А ты откуда знаешь?
– Я предполагаю. Не может быть, чтобы в таком бюро и не было секретного отделения. Иначе это было бы неинтересно.
Потемкин привстал и, внимательно поглядев на девушку, спросил:
– А разве тебя интересует секретное отделение?
– Ну конечно! Я никогда не видела, как они устраиваются. Вероятно, с пружинками и особыми ключиками. Очень забавно...
Потемкин встал с софы и подошел к бюро.
– Так тебе очень хочется видеть?
– Очень.
«Неужели она это неспроста? – удивленно подумал Потемкин. – Не может быть... Впрочем, посмотрим!»
– В этом бюро действительно есть секретный ящик, – проговорил он. – Показать тебе его?
– Показать, показать! – повторила Надя и захлопала в ладоши.
Сделала она это с выражением невольной радости, несколько большей, чем та, какую, казалось, можно ей высказать, если бы было удовлетворено лишь простое ее любопытство. Она не подозревала, что Потемкин следит за нею.
– Ну, вот видишь? – стал объяснять он. – Вынь этот ящик, он отпирается простым ключом, самым обыкновенным.
Надя выдвинула и вынула ящик, на который показали ей. Ящик был не глубокий.
– Теперь смотри. Вот тут резьба, – показал светлейший на правый бок бюро, – нужно надавить эту розетку...
Он приложил к розетке палец, и в ту же минуту в пространстве, откуда был выдвинут ящик, отскочила задняя стенка и открыла другой ящик со складной скобкой и маленьким замком.
– От этого замка я ношу ключ всегда с собой, – продолжал Потемкин, доставая ключ, – попробуй отпереть им...
Надя взяла ключ, но, как ни вертела им, как ни дергала за скобку, ящик не поддавался.
– А дело очень просто. Нужно вот так вложить ключ, повернуть его лишь на половину оборота – и смотри! – сказал светлейший, и ящик выдвинулся.
– Удивительно! – проговорила Надя, всматриваясь в ящик, который был полон бумагами.
Потемкин медлил закрывать, ожидая, не спросит ли она, что это за бумаги. Но она не спросила. Зато, когда секретное отделение было снова заперто и доска, закрывавшая его, захлопнута, она полюбопытствовала:
– А можно мне проделать все это самой?
– Проделай, если хочешь...
Она быстро отыскала розетку, надавила ее, вставила ключ и снова открыла ящик...
– Теперь я знаю! – как бы вырвалось у нее.
«Нет, не может быть! – вновь усомнился Потемкин. – Воспитанная при тех условиях, как она у Елагина, не может она пойти против меня сообща с каким-то Фениксом».
– Надя, – сказал он, отходя к софе и располагаясь опять на ней, – неужели ты забыла Елагина?
– Елагина, Елагина? – повторила она. – Нет, я фамилию его помню.
– Только фамилию?
– Да.
– Да ведь ты же жила в его доме, виделась с ним каждый день?
– Не помню. Я после этого пожара ничего не помню... Вот тоже ко мне ломился какой-то князь Бессменный...
– Куда ломился?
– Через частокол, когда я была в саду. Он звал меня и кричал, что он – князь Бессменный, и так же вот удивлялся, что я не узнаю его, а я его вовсе не помню...
– Это было уже после пожара?
– Да.
«Откуда этот еще Бессменный? – подумал Потемкин. – Надо будет спросить про него у Елагина».
– И что же, он испугал тебя?
– Нет, частокол высокий и крепкий... И потом, я не боюсь ничего.
– А что тебе граф Феникс, нравится?
– Да, он, кажется, очень добрый. Он всегда так хорошо разговаривает со мной.
– Ну, а его ты помнишь? Помнишь, что знала его до пожара?
– Нет, все, что было до пожара, я забыла.
В это время в кабинет вошел дежурный. Потемкин обернулся к нему.
– Граф Феникс, – доложил дежурный.
– Проведи сюда! – сказал Потемкин. – Он явился как раз вовремя...
Граф Феникс вошел, потирая руки, как человек до некоторой степени свой и уверенный, что его появление будет приятно и что встретят его очень радушно.
Потемкин действительно встретил его улыбкой, которая могла быть принята за выражение радушия.
– Садитесь, граф, мне хотелось поговорить с вами сегодня.
– К вашим услугам, ваша светлость, – поспешил ответить Феникс, отвесив в сторону Нади учтивый поклон. – В чем дело?
– Дело в том, что ее здоровье, – показал Потемкин на Надю, – нисколько не улучшается.
– Но здоровье, как ваша светлость сами видите, ничуть не плохо, только память...
– Ну да, память! Пора бы ей прийти в себя.
– Я делаю, что могу, – скромно произнес граф.
– В том-то и вопрос, что я не вижу пользы.
– До сих пор я еще не начинал лечения, но лишь подготовлял нашу пациентку к лечению, которое единственно может помочь ей, и сегодня думал именно приступить к нему. По моим расчетам, время уже наступило...
– Тогда приступайте.
– Если угодно, хоть сию минуту. Мы при вашей светлости сделаем первый опыт. Подите сюда, барышня, – позвал граф Феникс Надю, – не бойтесь, кроме пользы, мы ничего вам не сделаем; подите сюда, сядьте...
Он поставил стул посреди комнаты и усадил на него Надю. Она, улыбаясь и не выразив ни малейшего колебания, исполняла все, что от нее требовали.
Граф Феникс зашел сзади нее, протянул к ней руки и, отставив большие пальцы, стал водить ими по воздуху, пристально смотря Наде в затылок. Мало-помалу ее головка стала запрокидываться назад, руки опустились, веки закрылись, и она сделалась неподвижной.
– Она заснула? – спросил Потемкин.
– Да, заснула, – подтвердил граф Феникс, – и этот сон доказывает мое влияние на нее... Теперь она нас не услышит, и я могу сказать вашей светлости, в чем собственно состоит мое лечение...
– В чем же?
– Во внушении. Единственно, что может вернуть ей память – внушение вспомнить все, что было.
– И она поддастся ему?
– Не сразу. Конечно, надо сначала приучить ее к повиновению опытами, менее сложными. Посмотрим сейчас, насколько она впечатлительна. Попробуем, чтобы она встала...
Феникс протянул к ней руку – Надя встала. Он опустил руку – она сейчас же снова села на стул.
– Хорошо, – сказал Феникс. – Можешь ли ты говорить и отвечать мне?
– Могу, – не без труда произнесла Надя.
– О чем вы хотите, чтобы я спросил ее? – обратился граф к светлейшему. – Надо задать такой вопрос, ответ на который ей неизвестен. Конечно, на первый раз не надо затруднять слишком...
– Пусть она ответит, что за бумаги лежат у меня в бюро, в секретном отделении.
– Что лежит в секретном отделении бюро? – спросил Феникс, нагибаясь к Наде.
По ее лицу пробежала заметная дрожь, губы зашевелились, но без звука.
– Отвечай! – приказал Феникс.
– Бумаги.
– Какие? – спросил Феникс и протянул к ней обе руки. – Говори!
– Планы... распоряжения... новой... турецкой... кампании, – ответила Надя.
Феникс поглядел на Потемкина, как бы спрашивая, так ли это? Тот сидел, прищурив глаза, и глядел на Феникса, как бы соображая что-то.
– Скажите, граф, – проговорил он наконец, – значит, вы можете внушить ей все, что угодно?
– Пока еще не все, но со временем, после нескольких повторных сеансов – безусловно все, что угодно... Оттого я и рассчитываю, что память вернется к ней.
– То есть, когда придет время, вы ей внушите, чтобы она вспомнила, и она подчинится?
– Должна.
– Ну, а кроме этого, вы можете внушить ей все, что хотите?
Граф Феникс не спал всю ночь, просидев ее напролет в своей рабочей комнате. Она была смежной с его официальным, или парадным кабинетом, обставленным богатой мебелью, статуями и дубовыми книжными шкафами. Соединялась она с кабинетом посредством маленькой двери, искусно скрытой за картиной.
Никакой роскоши в этой рабочей комнате не было, стояли два стола – простой белый, деревянный, и другой, с мраморной доской, и висела полка с книгами, свитками бумаг и пергамента. Мраморный стол весь был заставлен склянками, ретортами, спиртовыми лампами и сосудами странной формы.
На этот раз Феникс не прикасался к ним. Он сидел, окруженный книгами, перед большим развернутым на столе пергаментом и беспрестанно брался за медальон, тщательно рассматривал его, потом справлялся с покрывавшими пергамент иероглифами и делал отметки на дощечке из слоновой кости.
Раннее летнее утро давно гляделось в единственное окно комнаты, а Феникс все сидел и с лихорадочным блеском в глазах жадно перебегал взглядом от медальона к пергаменту и от пергамента к медальону. Работа, видимо, не спорилась у него. Несколько испорченных дощечек были отброшены в сторону. Но с упорством и настойчивостью он взялся за новую и принялся за новые выкладки. Руки у него дрожали, сердце билось, он писал, забыв об утомлении, голоде и сне.
Теперь он уже знал ошибки, в которые впадал раньше, и постарался избегнуть их. Одна за другой появлялись после его выкладок буквы, и наконец сложилось таинственное, искомое слово. Оно значило: «Милосердие».
И только-то? Стоило проводить бессонную ночь, чтобы найти это слово, давно известное Фениксу! Положим, это был ключ, открывавший тайны, в которые он хотел проникнуть. Самая существенная работа была еще впереди, и того, что он успел сделать, было довольно, но как-то странно казалось после ожидания чего-то сверхъестественного прийти к такому простому и, в сущности, несложному выводу.
Милосердие! Неужели все дело только в нем?
Граф Феникс встал от стола, положил медальон и провел руками по лицу.
В маленькую дверь раздался осторожный стук. Феникс знал, что это – Петручио, единственно посвященный в секрет рабочей комнаты.
– Я здесь! – отозвался он.
– Сегодня должен завтракать у вас господин Лубе для свидания с Тубини, – послышался голос Петручио.
Феникс посмотрел на часы. Времени оставалось ровно столько, чтобы переодеться и освежить лицо.
– А Тубини дано знать, чтобы он пришел? – выходя из комнаты, спросил он у Петручио.
– Тубини явится вовремя, – ответил тот.
Феникс направился в свою уборную и, когда явился господин Лубе, вышел к нему свежий и бодрый, точно отлично выспался и чувствовал себя крепким и здоровым.
– Вы недурно живете! – одобрил Лубе. – Такой роскоши позавидовала бы даже коронованная особа.
– Всякий живет по своим средствам! – пожал плечами граф. – Я думаю, сначала дело, – спросил он, – а потом мы отправимся к столу?
– Я от дела не отказываюсь.
– Тогда пройдемте сюда!
Они миновали несколько комнат и вошли в небольшую гостиную, застеленную мягким ковром, заглушавшим шаги. Феникс подошел к одной из картин, слегка тронул ее, и она образовала щель, сквозь которую была видна соседняя комната, где стоял в ожидании приема Тубини.
Оставив Лубе у этого пункта наблюдения, Феникс вышел к итальянцу. Тот, как увидел его, согнулся, гораздо ниже, чем сгибался перед светлейшим.
– Благодарю вас, граф, благодарю вас! Вы еще раз доказали свое расположение ко мне, и только вашей помощи я обязан вам...
– В чем дело? – спросил спокойно граф.
– Сегодня утром я был прогнан светлейшим князем Потемкиным и завтра же должен был оставить навсегда эту столицу.
– За что?
– Случай на маскараде, о котором я докладывал вам. Я рассказал сначала светлейшему в общих лишь чертах об этом происшествии, но слухи дошли до него, и пришлось признаться во всем.
– Он рассердился?
– В особенности когда дело дошло до офицера. Как только я сказал про офицера, так князь воспылал гневом, уподобясь мстительной медузе.
– Как же этот гнев укротился?
– Чудесным, непостижимым для меня образом! Я ушел, прогнанный из кабинета князя, с глазами, полными слез, и тяжелым сердцем. Я уже думал о тщете всего земного и готовился навсегда покинуть эту гостеприимную столицу, где я провел несколько лет, как вдруг меня снова зовут к светлейшему, и он, ласково обратившись ко мне, говорит: «Господин Тубини, я был неправ, вы не заслуживаете порицания, можете остаться у меня!». Он так; и сказал: «Можете остаться у меня», и велел мне получить двухмесячный оклад. Граф, такую внезапную перемену я могу объяснить только чарами, которыми вы владеете и оберегаете вашего верного слугу. Только благодаря этим чарам случилось для меня такое чудо, ибо иначе, как чудом, я не могу назвать это. Всем известно, что светлейший князь Потемкин непреклонен в своем гневе и никогда не отменяет своих приказаний...
Видно было, что итальянец говорит искренне и искренне верит в сверхъестественное могущество графа Феникса.
– Значит, вы теперь довольны? – проговорил тот.
– О, теперь я доволен более, чем когда-нибудь, – подхватил Тубини, – и более, чем когда-нибудь, верю в ваше, граф, покровительство. Приказывайте! Я сделаю все, что нужно.
– Князь Потемкин знает, что вы пошли ко мне?
– Да, я доложил ему, что вы меня лечите от недуга, и он велел напомнить вам, что ждет вас, как обыкновенно, сегодня после завтрака...
– Хорошо, ступайте к князю и доложите, что я буду.
Тубини, низко поклонившись, удалился. Отпустив итальянца, Феникс вернулся к стоявшему у картины Лубе и спросил его:
– Теперь вы больше не сомневаетесь?
– Нет. Просимый кредит будет вам ассигнован беспрепятственно.
– Тогда пойдемте завтракать, – пригласил Феникс. – Надеюсь, что вы похвалите мой стол так же, как и обстановку, – и он повел гостя в столовую.
А в это самое время в большом кабинете Потемкина, в кресле у огромного, дубового дерева, бюро сидела Надя. Кабинет был обширный, с расписным потолком во вкусе Ватто. На дверях были изображены охотничьи сцены, стены были покрыты коврами, на которых висели турецкие сабли, ятаганы, старинное и новое оружие. Круглый письменный стол, украшенный бронзовыми фигурами, стоял посредине. Два шкафика – настоящий Буль – помещались в простенках. Огромный резной книжный шкаф с сатирами и нимфами, вроде средневекового собора на площади, громоздкий, но величественный, занимал угол комнаты. Но самое дорогое и интересное из мебели было все-таки дубовое бюро, у которого сидела Надя.
– Что ты так рассматриваешь его? – спросил Потемкин, полулежавший на софе, обложенной шитыми подушками.
– Я смотрю, – ответила Надя, – и удивляюсь: должно быть, это бюро дорого стоит.
– Оно тебе нравится?
– Чудесная работа! Сколько тут разных ящиков и отделений! Наверное, есть и секретные.
– А ты откуда знаешь?
– Я предполагаю. Не может быть, чтобы в таком бюро и не было секретного отделения. Иначе это было бы неинтересно.
Потемкин привстал и, внимательно поглядев на девушку, спросил:
– А разве тебя интересует секретное отделение?
– Ну конечно! Я никогда не видела, как они устраиваются. Вероятно, с пружинками и особыми ключиками. Очень забавно...
Потемкин встал с софы и подошел к бюро.
– Так тебе очень хочется видеть?
– Очень.
«Неужели она это неспроста? – удивленно подумал Потемкин. – Не может быть... Впрочем, посмотрим!»
– В этом бюро действительно есть секретный ящик, – проговорил он. – Показать тебе его?
– Показать, показать! – повторила Надя и захлопала в ладоши.
Сделала она это с выражением невольной радости, несколько большей, чем та, какую, казалось, можно ей высказать, если бы было удовлетворено лишь простое ее любопытство. Она не подозревала, что Потемкин следит за нею.
– Ну, вот видишь? – стал объяснять он. – Вынь этот ящик, он отпирается простым ключом, самым обыкновенным.
Надя выдвинула и вынула ящик, на который показали ей. Ящик был не глубокий.
– Теперь смотри. Вот тут резьба, – показал светлейший на правый бок бюро, – нужно надавить эту розетку...
Он приложил к розетке палец, и в ту же минуту в пространстве, откуда был выдвинут ящик, отскочила задняя стенка и открыла другой ящик со складной скобкой и маленьким замком.
– От этого замка я ношу ключ всегда с собой, – продолжал Потемкин, доставая ключ, – попробуй отпереть им...
Надя взяла ключ, но, как ни вертела им, как ни дергала за скобку, ящик не поддавался.
– А дело очень просто. Нужно вот так вложить ключ, повернуть его лишь на половину оборота – и смотри! – сказал светлейший, и ящик выдвинулся.
– Удивительно! – проговорила Надя, всматриваясь в ящик, который был полон бумагами.
Потемкин медлил закрывать, ожидая, не спросит ли она, что это за бумаги. Но она не спросила. Зато, когда секретное отделение было снова заперто и доска, закрывавшая его, захлопнута, она полюбопытствовала:
– А можно мне проделать все это самой?
– Проделай, если хочешь...
Она быстро отыскала розетку, надавила ее, вставила ключ и снова открыла ящик...
– Теперь я знаю! – как бы вырвалось у нее.
«Нет, не может быть! – вновь усомнился Потемкин. – Воспитанная при тех условиях, как она у Елагина, не может она пойти против меня сообща с каким-то Фениксом».
– Надя, – сказал он, отходя к софе и располагаясь опять на ней, – неужели ты забыла Елагина?
– Елагина, Елагина? – повторила она. – Нет, я фамилию его помню.
– Только фамилию?
– Да.
– Да ведь ты же жила в его доме, виделась с ним каждый день?
– Не помню. Я после этого пожара ничего не помню... Вот тоже ко мне ломился какой-то князь Бессменный...
– Куда ломился?
– Через частокол, когда я была в саду. Он звал меня и кричал, что он – князь Бессменный, и так же вот удивлялся, что я не узнаю его, а я его вовсе не помню...
– Это было уже после пожара?
– Да.
«Откуда этот еще Бессменный? – подумал Потемкин. – Надо будет спросить про него у Елагина».
– И что же, он испугал тебя?
– Нет, частокол высокий и крепкий... И потом, я не боюсь ничего.
– А что тебе граф Феникс, нравится?
– Да, он, кажется, очень добрый. Он всегда так хорошо разговаривает со мной.
– Ну, а его ты помнишь? Помнишь, что знала его до пожара?
– Нет, все, что было до пожара, я забыла.
В это время в кабинет вошел дежурный. Потемкин обернулся к нему.
– Граф Феникс, – доложил дежурный.
– Проведи сюда! – сказал Потемкин. – Он явился как раз вовремя...
Граф Феникс вошел, потирая руки, как человек до некоторой степени свой и уверенный, что его появление будет приятно и что встретят его очень радушно.
Потемкин действительно встретил его улыбкой, которая могла быть принята за выражение радушия.
– Садитесь, граф, мне хотелось поговорить с вами сегодня.
– К вашим услугам, ваша светлость, – поспешил ответить Феникс, отвесив в сторону Нади учтивый поклон. – В чем дело?
– Дело в том, что ее здоровье, – показал Потемкин на Надю, – нисколько не улучшается.
– Но здоровье, как ваша светлость сами видите, ничуть не плохо, только память...
– Ну да, память! Пора бы ей прийти в себя.
– Я делаю, что могу, – скромно произнес граф.
– В том-то и вопрос, что я не вижу пользы.
– До сих пор я еще не начинал лечения, но лишь подготовлял нашу пациентку к лечению, которое единственно может помочь ей, и сегодня думал именно приступить к нему. По моим расчетам, время уже наступило...
– Тогда приступайте.
– Если угодно, хоть сию минуту. Мы при вашей светлости сделаем первый опыт. Подите сюда, барышня, – позвал граф Феникс Надю, – не бойтесь, кроме пользы, мы ничего вам не сделаем; подите сюда, сядьте...
Он поставил стул посреди комнаты и усадил на него Надю. Она, улыбаясь и не выразив ни малейшего колебания, исполняла все, что от нее требовали.
Граф Феникс зашел сзади нее, протянул к ней руки и, отставив большие пальцы, стал водить ими по воздуху, пристально смотря Наде в затылок. Мало-помалу ее головка стала запрокидываться назад, руки опустились, веки закрылись, и она сделалась неподвижной.
– Она заснула? – спросил Потемкин.
– Да, заснула, – подтвердил граф Феникс, – и этот сон доказывает мое влияние на нее... Теперь она нас не услышит, и я могу сказать вашей светлости, в чем собственно состоит мое лечение...
– В чем же?
– Во внушении. Единственно, что может вернуть ей память – внушение вспомнить все, что было.
– И она поддастся ему?
– Не сразу. Конечно, надо сначала приучить ее к повиновению опытами, менее сложными. Посмотрим сейчас, насколько она впечатлительна. Попробуем, чтобы она встала...
Феникс протянул к ней руку – Надя встала. Он опустил руку – она сейчас же снова села на стул.
– Хорошо, – сказал Феникс. – Можешь ли ты говорить и отвечать мне?
– Могу, – не без труда произнесла Надя.
– О чем вы хотите, чтобы я спросил ее? – обратился граф к светлейшему. – Надо задать такой вопрос, ответ на который ей неизвестен. Конечно, на первый раз не надо затруднять слишком...
– Пусть она ответит, что за бумаги лежат у меня в бюро, в секретном отделении.
– Что лежит в секретном отделении бюро? – спросил Феникс, нагибаясь к Наде.
По ее лицу пробежала заметная дрожь, губы зашевелились, но без звука.
– Отвечай! – приказал Феникс.
– Бумаги.
– Какие? – спросил Феникс и протянул к ней обе руки. – Говори!
– Планы... распоряжения... новой... турецкой... кампании, – ответила Надя.
Феникс поглядел на Потемкина, как бы спрашивая, так ли это? Тот сидел, прищурив глаза, и глядел на Феникса, как бы соображая что-то.
– Скажите, граф, – проговорил он наконец, – значит, вы можете внушить ей все, что угодно?
– Пока еще не все, но со временем, после нескольких повторных сеансов – безусловно все, что угодно... Оттого я и рассчитываю, что память вернется к ней.
– То есть, когда придет время, вы ей внушите, чтобы она вспомнила, и она подчинится?
– Должна.
– Ну, а кроме этого, вы можете внушить ей все, что хотите?