Несколько работниц не стесняясь фыркнули.
Анна Петровна обернулась.
– Ты чего? – сама улыбнувшись, спросила она у востроглазой краснощекой Дуняши, особенно смешливой.
– Не в Юрьев, а в Христов день, – бойко ответила Дуняша, не могшая никак привыкнуть к вечным обмолвкам барыни.
– Ну, в Христов день... Вам бы все смешки надо мной! Ну, да ничего! Когда же вам и смеяться, как не теперь? Теперь для вас все – копеечная индюшка!
Дуняша опять не выдержала и расхохоталась.
– Иль опять не так? – удивилась Анна Петровна, вообразившая, что на этот раз не сделала никакой ошибки.
– Чудно! – сказала Дуняша.
Она заметила, что барыня что-то снова перепутала, но не поняла, что Анна Петровна своей «копеечной индюшкой» хотела сказать, что молодым «жизнь – копейка, а судьба – индейка», потому они и смеются.
В дверь всунулась голова выездного, но сейчас же исчезла, и показался отстранивший его дворецкий.
– Госпожа Радович. Прикажете принять? – доложил он, как будто Анна Петровна, по крайней мере, сидела в дипломатической гостиной, а не в девичьей, где плели кружево.
– Радович?.. Господи помилуй! – удивилась Оплаксина, у которой Лидия Алексеевна бывала раз в год, да и то всегда по особому приглашению. – Проси, проси! – засуетилась она. – Валерия, слышишь? Радович приехала...
– Они просят кресло подать и чтобы в кресле их из кареты вынести, потому нездоровы, – доложил дворецкий.
– Ну, хорошо, вынеси... из гостиной возьми. Что ж это, Валерия? – обратилась Анна Петровна уже растерянно к племяннице. – Больна, в креслах – и вдруг к нам!.. Пойдем, надо встретить...
– Идите, ma tante, я сейчас, – могла выговорить только Валерия.
Сердце у нее замерло. Ясно было, что приезд Радович означал что-то необыкновенное, важное, от чего жизнь зависит, но только что – хорошее или дурное?
Валерия, вместо того чтобы идти за теткой, бросилась в спальню и там, сжав у груди руки, бледная, с выступившим холодным потом на лбу, опустилась на колени перед киотом. Она не могла сосредоточиться на словах какого-нибудь определенного моления, жадно, почти дерзко, неистово и исступленно смотрела на любимый свой старинный образ Богоматери и как бы ждала в своем трепете, что он явит ей.
– Барышня, вас тетушка спрашивает, – услыхала она голос горничной, присланной за нею.
Валерия встала, перекрестилась и пошла.
Посреди гостиной, в кресле, в котором внесли ее сюда, сидела Лидия Алексеевна Радович. Перед ней стояла Анна Петровна и утирала платком слезы на глазах.
– Валерия, – сказала тетка. – Лидия Алексеевна делает нам честь, – она всхлипнула, – просит твоей руки для сына ее, Дениса Ивановича.
Валерия – как стояла – грохнулась на пол в обморок. Лидия Алексеевна немедленно после объяснения с сыном, сойдя вниз, велела заложить карету и отправилась к Оплаксиным.
«Если Екатерина Лопухина желает обвести моего глупого Дениса, – рассчитала она, – то я ей устрою сюрприз, какого она не ожидает!»
И она уже заранее представляла себе, какое сделает лицо Екатерина Николаевна, когда Денис Иванович, которому она, как думала Радович, выхлопотала царскую милость в надежде, что он женится на ее дочери, будет объявлен женихом «старого дива», Оплаксиной!
А уж если необходимо было выбирать ей невестку, то лучше тихой, скромной и тоже недалекой, какой все считали ее, Валерию, и найти было трудно.
«Они – два сапога пара», – решила Лидия Алексеевна и, собрав последние силы, поехала к Анне Петровне, поймав, так сказать, сына на слове, с тем, чтобы, когда официальное предложение будет сделано, отрезать ему путь к отступлению.
Валерию привели в чувство. Отказа, разумеется, не последовало, и Лидия Алексеевна, вернувшись домой, призвала к себе сына.
– Я сейчас от Анны Петровны Оплаксиной, – сказала она ему. – Она согласна на твой брак с ее племянницей Валерией.
– Маменька, да как же вы это так? – всплеснул руками Денис Иванович. – Да ведь я только в будущем...
– Зачем откладывать в будущее то, что можно сделать в настоящем?
– Да как же? Да разве возможно это?
Через полчаса Денис Иванович входил, сияя своим новым мундиром, к Оплаксиным. Он был очень смущен и сконфужен.
Валерия встретила его одна в гостиной. Радович подошел к ней, взял ее за руку и не знал, что ему делать с этой рукой. Она сочла нужным томно вздохнуть, потому что читала в романе, что в таких случаях девицы вздыхают томно. Но вдруг она не выдержала. Радость, переполнившая ее душу, просившаяся наружу, преодолела ее, она вскинула руки, взяла Дениса Ивановича за щеки и, глянув на него счастливыми, прекрасными в своем счастье глазами, просто проговорила: «Милый мой, да как же я любить тебя буду!..» – и прижала его к себе, а он заплакал от никогда еще в жизни не испытанной ласки.
ГЛАВА XX
Анна Петровна обернулась.
– Ты чего? – сама улыбнувшись, спросила она у востроглазой краснощекой Дуняши, особенно смешливой.
– Не в Юрьев, а в Христов день, – бойко ответила Дуняша, не могшая никак привыкнуть к вечным обмолвкам барыни.
– Ну, в Христов день... Вам бы все смешки надо мной! Ну, да ничего! Когда же вам и смеяться, как не теперь? Теперь для вас все – копеечная индюшка!
Дуняша опять не выдержала и расхохоталась.
– Иль опять не так? – удивилась Анна Петровна, вообразившая, что на этот раз не сделала никакой ошибки.
– Чудно! – сказала Дуняша.
Она заметила, что барыня что-то снова перепутала, но не поняла, что Анна Петровна своей «копеечной индюшкой» хотела сказать, что молодым «жизнь – копейка, а судьба – индейка», потому они и смеются.
В дверь всунулась голова выездного, но сейчас же исчезла, и показался отстранивший его дворецкий.
– Госпожа Радович. Прикажете принять? – доложил он, как будто Анна Петровна, по крайней мере, сидела в дипломатической гостиной, а не в девичьей, где плели кружево.
– Радович?.. Господи помилуй! – удивилась Оплаксина, у которой Лидия Алексеевна бывала раз в год, да и то всегда по особому приглашению. – Проси, проси! – засуетилась она. – Валерия, слышишь? Радович приехала...
– Они просят кресло подать и чтобы в кресле их из кареты вынести, потому нездоровы, – доложил дворецкий.
– Ну, хорошо, вынеси... из гостиной возьми. Что ж это, Валерия? – обратилась Анна Петровна уже растерянно к племяннице. – Больна, в креслах – и вдруг к нам!.. Пойдем, надо встретить...
– Идите, ma tante, я сейчас, – могла выговорить только Валерия.
Сердце у нее замерло. Ясно было, что приезд Радович означал что-то необыкновенное, важное, от чего жизнь зависит, но только что – хорошее или дурное?
Валерия, вместо того чтобы идти за теткой, бросилась в спальню и там, сжав у груди руки, бледная, с выступившим холодным потом на лбу, опустилась на колени перед киотом. Она не могла сосредоточиться на словах какого-нибудь определенного моления, жадно, почти дерзко, неистово и исступленно смотрела на любимый свой старинный образ Богоматери и как бы ждала в своем трепете, что он явит ей.
– Барышня, вас тетушка спрашивает, – услыхала она голос горничной, присланной за нею.
Валерия встала, перекрестилась и пошла.
Посреди гостиной, в кресле, в котором внесли ее сюда, сидела Лидия Алексеевна Радович. Перед ней стояла Анна Петровна и утирала платком слезы на глазах.
– Валерия, – сказала тетка. – Лидия Алексеевна делает нам честь, – она всхлипнула, – просит твоей руки для сына ее, Дениса Ивановича.
Валерия – как стояла – грохнулась на пол в обморок. Лидия Алексеевна немедленно после объяснения с сыном, сойдя вниз, велела заложить карету и отправилась к Оплаксиным.
«Если Екатерина Лопухина желает обвести моего глупого Дениса, – рассчитала она, – то я ей устрою сюрприз, какого она не ожидает!»
И она уже заранее представляла себе, какое сделает лицо Екатерина Николаевна, когда Денис Иванович, которому она, как думала Радович, выхлопотала царскую милость в надежде, что он женится на ее дочери, будет объявлен женихом «старого дива», Оплаксиной!
А уж если необходимо было выбирать ей невестку, то лучше тихой, скромной и тоже недалекой, какой все считали ее, Валерию, и найти было трудно.
«Они – два сапога пара», – решила Лидия Алексеевна и, собрав последние силы, поехала к Анне Петровне, поймав, так сказать, сына на слове, с тем, чтобы, когда официальное предложение будет сделано, отрезать ему путь к отступлению.
Валерию привели в чувство. Отказа, разумеется, не последовало, и Лидия Алексеевна, вернувшись домой, призвала к себе сына.
– Я сейчас от Анны Петровны Оплаксиной, – сказала она ему. – Она согласна на твой брак с ее племянницей Валерией.
– Маменька, да как же вы это так? – всплеснул руками Денис Иванович. – Да ведь я только в будущем...
– Зачем откладывать в будущее то, что можно сделать в настоящем?
– Да как же? Да разве возможно это?
Через полчаса Денис Иванович входил, сияя своим новым мундиром, к Оплаксиным. Он был очень смущен и сконфужен.
Валерия встретила его одна в гостиной. Радович подошел к ней, взял ее за руку и не знал, что ему делать с этой рукой. Она сочла нужным томно вздохнуть, потому что читала в романе, что в таких случаях девицы вздыхают томно. Но вдруг она не выдержала. Радость, переполнившая ее душу, просившаяся наружу, преодолела ее, она вскинула руки, взяла Дениса Ивановича за щеки и, глянув на него счастливыми, прекрасными в своем счастье глазами, просто проговорила: «Милый мой, да как же я любить тебя буду!..» – и прижала его к себе, а он заплакал от никогда еще в жизни не испытанной ласки.
ГЛАВА XX
Свадьба Дениса Радовича с Валерией была отпразднована скоро, сейчас же, как кончился Петровский пост.
Молодые уехали после свадьбы в Петербург, куда Денис Иванович отправлялся по новому своему назначению. С ними поехала Анна Петровна, которую они уговорили не оставлять их.
Петр Васильевич Лопухин в августе месяце перешел из Москвы в Петербург, где занял должность генерал-прокурора. С ним переехала его семья. Зародившаяся в Москве сплетня потянулась в Петербург за Анной и дошла до того, что говорили, будто бы Павел Петрович учредил в ее честь Анненский орден, хотя этот орден был учрежден его дедом, герцогом Шлезвиг-Гольштейн-Готторпским, в 1735 году, в память своей супруги Анны Петровны, дочери Петра Великого, а Павлом I лишь принят в день его коронования в число российских орденов.
Сплетне должен был быть положен конец, когда Анна Петровна сама рассказала о своей любви к Гагарину императору Павлу.
Гагарин находился тогда в действующей армии за границей, под начальством Суворова. Павел Петрович послал немедленно личное предписание, чтобы Гагарин был прислан курьером в Петербург при первом же счастливом событии. Суворову нетрудно было исполнить это. Победы следовали за победами. Одиннадцатого июля 1799 года Гагарин привез известие о двукратном поражении Макдональда на Требии. Он был щедро награжден, но лучшей наградой ему была любимая им и любящая его Анна.
Денис Иванович счастливо служил в Петербурге, и многие не понимали, каким образом он удержался там же, женившись не на Анне Лопухиной, а на Оплаксиной? И общее мнение посчитало – «дуракам счастье»!
Радович был вполне доволен своей женой и даже тетушкой Анной Петровной, которая с годами стала путать еще больше «однодворца» с «вольтерианцем», и была известна этим всему Петербургу.
Лидия Алексеевна осталась жить с Корницким в московском доме, по-прежнему полной хозяйкой всего имения, но не долго. Она умерла от припадка желчной колики, рассердившись, что ей была подана простокваша не по ее вкусу, недостаточно холодная.
Смерть ее была почти скоропостижная, так что, когда приехал Денис Иванович, вызванный из Петербурга, он не застал ее.
Он не застал не только ее, но и московского своего дома, который сгорел, пока еще покойница лежала в гробу.
Вместе с нею, мертвой, сгорел заживо Зиновий Яковлевич Корницкий. В последнее время он жил под вечным страхом, что на него нападут и покончат с ним. Этот страх стал у него как бы болезнью. Он сделал на свои окна железные ставни и запирал дверь несколькими засовами. Единственно, кого допускал он к себе – своего вольнонаемного кучера-татарина. Однако именно то, что, по его мнению, должно было спасти его, то есть засовы и ставни, послужило ему погибелью. Когда вспыхнул дом, он не смог быстро отпереть дверь и задохнулся в дыму, а потом сгорел.
Василиса передала Денису Ивановичу спасенную от огня шкатулку Лидии Алексеевны, и там он нашел пожелтевшую от времени записку, написанную почерком Корницкого:
«Клянусь всемогущим Богом, что ни я, ни кто другой не причастен к смерти Ивана Степановича Радовича, умершего своей смертью, как указано в свидетельстве доктора».
Видно было, что Лидия Алексеевна тоже подозревала Корницкого, и он дал ей письменную клятву, что муж ее не был убит.
Прочтя эту записку, Денис Иванович перекрестился и проговорил:
– Слава Богу, мать моя не была убийцей!..
Молодые уехали после свадьбы в Петербург, куда Денис Иванович отправлялся по новому своему назначению. С ними поехала Анна Петровна, которую они уговорили не оставлять их.
Петр Васильевич Лопухин в августе месяце перешел из Москвы в Петербург, где занял должность генерал-прокурора. С ним переехала его семья. Зародившаяся в Москве сплетня потянулась в Петербург за Анной и дошла до того, что говорили, будто бы Павел Петрович учредил в ее честь Анненский орден, хотя этот орден был учрежден его дедом, герцогом Шлезвиг-Гольштейн-Готторпским, в 1735 году, в память своей супруги Анны Петровны, дочери Петра Великого, а Павлом I лишь принят в день его коронования в число российских орденов.
Сплетне должен был быть положен конец, когда Анна Петровна сама рассказала о своей любви к Гагарину императору Павлу.
Гагарин находился тогда в действующей армии за границей, под начальством Суворова. Павел Петрович послал немедленно личное предписание, чтобы Гагарин был прислан курьером в Петербург при первом же счастливом событии. Суворову нетрудно было исполнить это. Победы следовали за победами. Одиннадцатого июля 1799 года Гагарин привез известие о двукратном поражении Макдональда на Требии. Он был щедро награжден, но лучшей наградой ему была любимая им и любящая его Анна.
Денис Иванович счастливо служил в Петербурге, и многие не понимали, каким образом он удержался там же, женившись не на Анне Лопухиной, а на Оплаксиной? И общее мнение посчитало – «дуракам счастье»!
Радович был вполне доволен своей женой и даже тетушкой Анной Петровной, которая с годами стала путать еще больше «однодворца» с «вольтерианцем», и была известна этим всему Петербургу.
Лидия Алексеевна осталась жить с Корницким в московском доме, по-прежнему полной хозяйкой всего имения, но не долго. Она умерла от припадка желчной колики, рассердившись, что ей была подана простокваша не по ее вкусу, недостаточно холодная.
Смерть ее была почти скоропостижная, так что, когда приехал Денис Иванович, вызванный из Петербурга, он не застал ее.
Он не застал не только ее, но и московского своего дома, который сгорел, пока еще покойница лежала в гробу.
Вместе с нею, мертвой, сгорел заживо Зиновий Яковлевич Корницкий. В последнее время он жил под вечным страхом, что на него нападут и покончат с ним. Этот страх стал у него как бы болезнью. Он сделал на свои окна железные ставни и запирал дверь несколькими засовами. Единственно, кого допускал он к себе – своего вольнонаемного кучера-татарина. Однако именно то, что, по его мнению, должно было спасти его, то есть засовы и ставни, послужило ему погибелью. Когда вспыхнул дом, он не смог быстро отпереть дверь и задохнулся в дыму, а потом сгорел.
Василиса передала Денису Ивановичу спасенную от огня шкатулку Лидии Алексеевны, и там он нашел пожелтевшую от времени записку, написанную почерком Корницкого:
«Клянусь всемогущим Богом, что ни я, ни кто другой не причастен к смерти Ивана Степановича Радовича, умершего своей смертью, как указано в свидетельстве доктора».
Видно было, что Лидия Алексеевна тоже подозревала Корницкого, и он дал ей письменную клятву, что муж ее не был убит.
Прочтя эту записку, Денис Иванович перекрестился и проговорил:
– Слава Богу, мать моя не была убийцей!..