Воннегут Курт. Библиотека современной фантастики. Том 12

   — А вот обман — это совсем иное дело.
   — Ванда, — сказал Эдгар, — я очень плохой человек.
   Она прекрасно знала, о чем он говорит. Ее это совсем не удивило.
   — Нет, Эдгар, ты хороший, — печально сказала она. — Ты очень хороший человек. Я понимаю.
   — Ты о Марион?
   — Да. Она очень красивая и привлекательная. А я уже совсем не та, и, наверное, со мной очень скучно. — Она было заплакала, но ее добрая, добрейшая душа попыталась упрятать от него эти слезы. Ванда заторопилась на кухню, вытащила четыре полуфабрикатных обеда из холодильника и бросила их на плиту с радаром.
   — Позови, пожалуйста, детей, Эдгар! — крикнула она высоким тоненьким голосом. — Обед будет готов через двадцать восемь секунд.
   Прокричав в сгущающиеся сумерки имена детей, Эдгар вернулся к Ванде.
   — Послушай, Ван, здесь не в тебе дело. Как перед богом говорю тебе — ты в этом не виновата. — Он попытался обнять ее сзади, но она выскользнула из его объятий и принялась переставлять что-то на плите, хотя переставлять там ничего не требовалось. Все делалось при помощи часового механизма.
   Звякнул колокольчик, щелкнул часовой механизм, и гудение плиты прекратилось.
   — Позови детей, пока не остыло, — сказала она.
   — Они уже идут. — Эдгар опять попытался обнять ее, и на этот раз она позволила ему это. — Послушай, — нежно сказал он, — так уж устроен этот мир, Ван, — я и этот мир. В этом мире я ни на что не гожусь. Ни на что, кроме кррахов, так же будет и с моими детьми. А человеку необходимо иногда взбрыкнуть, иначе и жить-то не захочется. А для такого тупицы, как я, единственное, что остается, — это дурные вещи. Нет, Ван, нехороший я человек, совсем нехороший!
   — Да нет, это я ни на что не гожусь, — устало сказала Ванда. Никому я не нужна. Ты или даже маленькая Долорес могли бы поддерживать в доме порядок и все остальное, это так легко теперь. А тут я еще так растолстела, что, кроме детей, меня никто и любить не станет. Мать у меня была толстой и бабка тоже, я думаю, это: просто у нас в крови; но они-то были нужны кому-то, они на что-то годились. Но тебе-то, Эд, я не нужна, и ничего ты поделать не можешь, раз ты разлюбил меня. И раз уж таким сотворил тебя господь, как он сотворил всех мужчин, то сам-то ты здесь ничего не поделаешь, — она посмотрела на него с любовью и жалостью. — Бедняга ты.
   Долорес и Эдгар-младший влетели в комнату, а Эдгар и Ванда, немного успокоившись, рассказали ребятишкам про шаха.
   Скоро и эта тема была исчерпана. За обедом только ребята болтали и только они прикоснулись к еде.
   — Кто-то из вас заболел? — спросил Эдгар-младший.
   — Мама неважно себя чувствует. У нее болит голова, — сказал Эдгар.
   — Да? Очень болит, мама?
   — Нет, совсем немножко, — сказала Ванда. — Это пройдет.
   — А как ты, папа? — сказал Эдгар-младший. — Ты сможешь играть сегодня в баскетбол в павильоне?
   Эдгар не отводил взгляда от тарелки.
   — Да я бы не прочь, — пробормотал он. — Но пообещал Джою сыграть с ним в шары сегодня вечером.
   — Джою Принсу?
   — Да, Джою Принсу.
   — Почему, папа, — сказала Долорес, — мы ведь видели сегодня мистера Принса у Глоков, и он сказал, что собирается на баскетбол.
   — Ничего подобного! — сердито сказал Эдгар-младший. — И ты помалкивай. Нечего соваться в разговор, если не понимаешь. Он ничего этого не говорил.
   — Нет, говорил! — упрямо твердила Долорес. — Он сказал…
   — Долорес, милая, — вмешалась Ванда, — я уверена, что ты не так поняла мистера Принса.
   — Да, — сказал Эдгар-младший, — я точно помню, он сказал, что собирается идти играть в шары с папой. Сестренка все перепутала, мама. — Руки его дрожали, и он, неловко потянувшись, перевернул стакан с молоком. Они оба с отцом вскочили, пытаясь поймать стакан, пока он не скатился со стола. Младший Эдгар поймал стакан, и, когда его глаза встретились с глазами старшего Эдгара, тот увидел, что они полны ненависти.
   — Мне кажется, я сегодня чересчур устал для игры в шары, сказал Эдгар. — Думаю, что сегодня я лучше останусь и погляжу с мамой телевизор.
   — Нечего из-за меня отказываться от развлечений, — сказала Ванда. — Я прекрасно посижу дома и одна.
   Раздался резкий стук в оконное стекло, и Хэгстромы, выглянув, увидели шаха Братпура, который своими унизанными перстнями пальцами стучал по стеклу. Он только что вернулся из павильона к своему лимузину перед домом Хэгстромов модели М-17.
   — Брахоуна! — весело выкрикнул шах. Он помахал рукой. Брахоуна, такару.
   — Живите! — перевел Хашдрахр.

XVIII

   Наступила среда. Пол рано утром подъехал к своей ферме и подробно проинструктировал мистера Хэйкокса. Мистер же Хэйкокс в ответ заявил, что он отнюдь не служанка.
   Однако Пол в ответ на это дал понять мистеру Хэйкоксу, что он будет делать то, что ему велено, или уберется отсюда, и еще раз потребовал, чтобы работа была сделана должным образом. Это было важно для Пола, потому что для постепенного перевоплощения Аниты все должно было быть в идеальном порядке.
   — Вы, наверное, воображаете, что за свои деньги можете купить кого угодно, а он будет для вас делать все, что вам заблагорассудится, черт побери, — сказал мистер Хэйкокс. — Ну что ж, на этот раз вы ошиблись, доктор. Вы можете взять свой докторский диплом и…
   — Я совсем не собираюсь выгонять вас.
   — Вот и не выгоняйте!
   — В последний раз говорю вам, если вы не сделаете мне это одолжение…
   — Почему же вы так сразу не сказали?
   — Чего не сказал?
   — «Сделайте мне одолжение».
   — Ну хорошо, сделайте мне одолжение…
   — В качестве одолжения и только на этот раз, — сказал мистер Хэйкокс. — Я, конечно, не служанка, но я умею быть хорошим другом.
   — Спасибо.
   — Не стоит благодарности. Не стоит говорить об этом.
   Днем Анита позвонила Полу и спросила, что ей следует надеть.
   — Что-нибудь старое.
   — Деревенская вечеринка?
   — Не совсем так, но что-то вроде этого. Оденься как для сельской вечеринки.
   — Пол, сейчас, когда поездка на Лужок уже на носу, не думаешь ли ты, что нам следовало бы воздержаться от таких вещей?
   — Лужок не похороны.
   — Но может стать ими, Пол.
   — Давай на сегодняшний вечер забудем о Лужке. Сегодня должны быть только Пол и Анита, а все остальные пусть катятся ко всем чертям.
   — Это очень легко сказать, Пол. Это, конечно, очень здорово и вообще, но…
   — Но что? — спросил он уже с раздражением.
   — Ну, я не знаю, мне не хочется быть назойливой, но мне кажется, что ты слишком легкомысленно относишься к Лужку и к своей должности капитана Команды Синих.
   — А что же мне, по-твоему, следовало бы делать?
   — Неужели тебе не нужно было бы потренироваться или еще что-нибудь? Я хочу сказать, что тебе следовало бы побольше спать и соблюдать правильную диету и немного побегать после работы. А может, и количество сигарет сократить, как ты думаешь?
   — Что?
   — Ты должен быть в форме, если Команда Синих собирается выиграть.
   Пол рассмеялся.
   — Послушай, Пол, тут совсем не над чем смеяться, Шеферд говорит, что он видел, как создавались и рушились карьеры в зависимости от того, как люди вели себя, будучи капитанами команд на Лужке. Шеферд совсем бросил курить.
   — Можешь передать ему, что я принялся за гашиш, чтобы это ускорило у меня реакцию. Тогда мяч, брошенный им, будет выглядеть как детский воздушный шарик над столом в гостиной. Сегодня же вечером мы отправляемся на прогулку.
   — Хорошо, — печально сказала она. — Хорошо.
   — Я люблю тебя, Анита.
   — Я люблю тебя, Пол.
   И к тому времени, как он приехал домой, Анита была уже готова. Теперь это была не владетельная синьора, а аккуратная, игривая, как котенок, девушка в хлопчатобумажных брюках, закатанных выше колен. Она надела одну из рубашек Пола, белые тапочки, красный носовой платок был повязан вокруг шеи.
   — Так хорошо?
   — Отлично.
   — Пол, я никак не пойму, что это готовится. Я позвонила в Кантри-Клуб, но они ничего не знают о деревенских вечеринках. Ничего мне не сказали также и в клубах Албани, Трои и Скенектеди.
   Пол знал, что Анита терпеть не может всякие неожиданности и не выносит своей неосведомленности в любом положении.
   — Это частная вечеринка, — сказал Пол. — Только для нас двоих. Сама увидишь, когда придет время.
   — Я хочу знать сейчас.
   — Где наш юбилейный мартини?
   Столик, на котором кувшин со стаканами обычно дожидался его прихода, был пуст.
   — Я ввела сухой закон для тебя до самого возвращения с Лужка.
   — Не выдумывай! Все там будут пить в течение двух недель.
   — Но только не капитаны. Шеферд говорит, что вот они-то не могут позволить себе пить.
   — Это и доказывает, как он во всем этом разбирается. Выпивка там бесплатная.
   Пол приготовил себе мартини и выпил больше своей обычной нормы, а потом переоделся в плотный хлопчатобумажный костюм, купленный им сегодня вечером в Усадьбе. Его огорчало, что Анита вовсе не радуется атмосфере таинственности, созданной им. Вместо счастливого нетерпения она вдруг стала проявлять подозрительность.
   — Готова? — весело осведомился он.
   — Я полагаю, да.
   Они молча зашагали к гаражу. Широким жестом Пол распахнул дверцу автомашины.
   — О Пол, только не в старую машину.
   — На это есть причины.
   — Нет таких причин, которые заставили бы меня усесться в этот рыдван.
   — Анита, прошу тебя, ты очень скоро увидишь, почему мы поедем именно в нем.
   Она вошла и уселась на краешек сиденья, пытаясь, насколько это возможно, не соприкасаться с машиной.
   — Честное слово, Анита! Именно так нужно!
   Они ехали как чужие. На длинном подъеме у дорожки для гольфа она все же чуть выпрямилась. В лучах фар показался бледный волосатый человек в зеленых шортах, зеленых носках и зеленой рубашке, поперек которой было написано слово «Капитан». Человек этот рысцой трусил по обочине дороги, приостанавливаясь только для того, чтобы сделать какой-то пируэт или провести бой с тенью, и тут же снова возобновлял свой бег.
   Пол оглушил Шеферда клаксоном и обрадовался, увидев, как тот споткнулся на выбоине, уступая им дорогу.
   Анита опустила стекло на своей дверце и выкрикнула слова приветствия.
   Капитан Команды Зеленых помахал рукой, лицо его было искажено от напряжения.
   Пол нажал педаль до отказа, и машина выпустила облако перегоревшего масла и углекислого газа.
   — У этого человека большие возможности. Он далеко пойдет, сказала Анита.
   — От него так и несет ханжеством и тухлятиной, — сказал Пол.
   Они проезжали мимо оборонительных сооружений, возведенных вокруг Заводов Айлиум, и один из охранников, узнав машину Пола, дружески помахал со своей вышки автоматом калибра 50.
   Анита, которая становилась все более беспокойной, сделала движение, как будто собираясь ухватиться за руль.
   — Пол, куда это ты направляешься? Ты что, с ума сошел?
   Он отвел ее руку, улыбнулся и направил машину через мост в Усадьбу.
   Мост опять был забит кррахами, которые малевали желтые линии на асфальте, разграничивающие полосы движения. Пол поглядел на часы. Оставалось всего десять минут до так называемого шабаша. Пол подумал, уж не Бад ли Колхаун придумал эту работу. Большинство проектов КРР воспринималось, по крайней мере Полом, иронически. Мост, приспособленный для движения по четыре машины в обе стороны, до войны был постоянно забит автомобилями рабочих, которые ездили на завод и с завода. Тогда этих четырех линий никак не хватало, и водителям приходилось строго придерживаться своей проезжей полосы, иначе они рисковали, что им обдерут бока машин. Теперь же в любое время дня водитель спокойно мог выделывать зигзаги от одной стороны моста до другой, и у него был, возможно, всего один шанс на тысячу столкнуться с другим автомобилем.
   Пол остановил машину. Три человека наносили линии, двенадцать занимались регулировкой движения, а еще двенадцать отдыхали. Они медленно расступились, оставляя им проезд.
   — Эй, Мак, у тебя разбита фара.
   — Спасибо, — сказал Пол.
   Анита передвинулась на сиденье, поближе к нему, и он заметил, что она застыла от испуга.
   — Пол, это ужасно. Отвези меня домой.
   Пол терпеливо улыбнулся и въехал в Усадьбу. Пожарный насос у въезда на мост перед салуном работал на полный ход, и Полу снова пришлось отъехать почти на квартал, чтобы поставить машину. Тот же самый перемазанный мальчишка развлекал толпу своими бумажными лодочками. Прислонившись к дому и нервно покуривая сигарету, стоял оборванный старик, который показался Полу знакомым. И тут только Пол понял, что этот человек Люк Люббок, неутомимый глава процессий, пребывающий сейчас в забвении, в ожидании начала новой процессии или митинга. Со смутной надеждой Пол огляделся в поисках Лэшера и Финнерти, но никого из них не увидел. Очень возможно, что они сидят сейчас в полумраке кабинки салуна, соглашаясь во всем друг с другом.
   — Пол, это и есть твое представление о шутках?
   Прошу тебя, отвези меня домой.
   — Никто не обидит тебя, Анита. Все эти люди только твои американские сограждане.
   — Я не намерена спускаться сюда и валяться с ними в грязи только потому, что они родились в той же части света, что и я.
   Пол ожидал, что она именно так будет реагировать, и поэтому терпеливо отнесся к ее словам. Из всех людей, живущих на северной стороне реки, Анита была единственная, чье презрение к обитателям Усадьбы было насыщено активной ненавистью. И она была единственной женщиной на северном берегу, которая никогда не посещала колледжа. Обычным отношением в КантриКлубе к жителям Усадьбы было пренебрежение, это, конечно, правда, но пренебрежение с примесью любви и некоторого интереса, похожее на то чувство, которое испытываешь по отношению к зверькам в лесу и в поле. Анита же жителей Усадьбы ненавидела.
   Если бы Полу захотелось когда-нибудь проявить по отношению к ней исключительную жестокость, он знал — самое жестокое, что он бы мог сделать, это объяснить ей, почему она ненавидит их такой лютой ненавистью: если бы он на ней не женился, она жила бы именно здесь и она была бы одной из них.
   — Мы не станем выходить из машины, — сказал Пол. — Мы просто посидим и понаблюдаем несколько минут. А потом опять поедем.
   — Что мы понаблюдаем?
   — Все то, что здесь можно увидеть. Людей, вырисовывающих эти линии, человека с брандспойтом, людей, которые на него смотрят, маленького мальчишку, который пускает лодки, старика у салуна. Просто смотри, что творится вокруг. Здесь можно увидеть очень много.
   Она не стала наблюдать за тем, что творилось вокруг, только съежилась на сиденье и уставилась на свои руки.
   Пол догадался, о чем она думает, — она думает, что по каким-то непонятным ей причинам он решил унизить ее, напомнив ей о ее происхождении. Если бы действительно таковы были его намерения, ему бы это полностью удалось: ее ядовитая злоба улетучилась. Анита умолкла и старалась казаться как можно меньше.
   — Знаешь, зачем я привез тебя сюда?
   — Нет. — Теперь она говорила шепотом. — Но я хочу домой, Пол. Пожалуйста, а?
   — Анита, я привез тебя сюда потому, что уже давно пора нам совершенно по-новому смотреть на все происходящее, и это касается не только нас самих, но и наших связей с обществом в целом.
   Ему не понравилось, как звучали эти слова — они были сентиментальные и напыщенные. И они не произвели никакого впечатления на Аниту.
   Он снова попытался пояснить свою мысль:
   — Ради того, чтобы получить то, чем мы, Анита, владеем, мы фактически выманили у этих людей все, что для них было самым дорогим на земле, — сознание, что они кому-то нужны и полезны, а это и есть основа самоуважения.
   Это тоже было ненамного лучше. Все это никак не доходило до Аниты. Она, по-видимому, все еще была уверена, что он за что-то ее наказывает.
   Он попытался еще раз:
   — Дорогая, когда я смотрю на то, чем владеем мы, и на то, чем обладают эти люди, я чувствую себя как лошадиная задница.
   Проблеск понимания появился в глазах Аниты. Хотя и нерешительно, — но она все же несколько приободрилась.
   — Значит, ты на меня не злишься?
   — Господи, конечно, нет. С чего бы это мне на тебя злиться?
   — Не знаю. Я подумала, что, может, я была слишком назойливой или, может, ты подумал, что между мной и Шефердом что-то есть.
   Это последнее предположение — предположение о том, что он может испытывать беспокойство из-за Шеферда, — окончательно сбило Пола с выбранного им ранее пути перевоспитания Аниты. Упоминание о том, что он может ревновать к капитану Зеленых, было настолько несуразным, выказывало, как мало понимает его Анита, что только это привлекло его внимание.
   — Я начну ревновать тебя к Шеферду тогда, когда ты примешься ревновать меня к Катарине Финч, — рассмеялся он.
   К его крайнему изумлению, Анита всерьез отнеслась к этим словам.
   — Не может быть!
   — Чего это не может быть?
   — Что я должна ревновать тебя к Катарине Финч. К этой коротышке…
   — Погоди минутку! — Разговор становился все более ожесточенным. — Я просто хочу сказать, что предположение относительно тебя и Шеферда столь же абсурдно, как и то, что между мною и Катариной может что-то происходить.
   Она все еще продолжала обороняться и, по-видимому, не уловила смысла приведенной им параллели. И тут же перешла в наступление.
   — Что ж, Шеферд наверняка представляет собой более привлекательного мужчину, чем Катарина — женщину.
   — Я не спорю относительно этого, — в отчаянии сказал Пол. — И вовсе не собираюсь спорить на эту тему. Между мною и Катариной ничего нет, точно так же, как между тобой и Шефердом. Я просто хотел сказать, насколько бессмысленно было бы для каждого из нас подозревать в чем-либо другого.
   — Ты считаешь меня неинтересной?
   — Я считаю, что ты страшно интересна. И ты это знаешь. Говорил он теперь громко и, выглянув на улицу, увидел, что за ними — за людьми, которые собирались быть наблюдателями, наблюдают посторонние. Бумажный кораблик мчался по быстринам, не привлекая ничьего внимания. — Мы приехали сюда не затем, чтобы обвинять друг друга в неверности, — понизил он голос до хриплого шепота.
   — А зачем мы сюда приехали?
   — Я уже сказал тебе: чтобы нам обоим легче было увидеть мир таким, каков он есть, а не таким, каким он выглядит с нашего берега реки. Чтобы увидеть, что наш образ жизни принес остальным.
   Теперь, после того как Анита успешно атаковала и смутила Пола, а также, удостоверившись наконец, что ее не ругают и не подвергают наказанию, она почувствовала себя хозяйкой положения.
   — В моем представлении все они тут выглядят довольно сытыми.
   — Но ведь люди, подобные моему отцу, подобные Кронеру, Бэйеру или Шеферду, подобные нам с тобой, лишили их духовных ценностей.
   — Видно, не слишком-то много было у них этих ценностей, иначе они не оказались бы здесь.
   Это окончательно взбесило Пола. Тонкий механизм, который удерживал его от того, чтобы причинить ей боль, отказал.
   — Но ведь если бы не случайность, тут именно и было бы твое место.
   — Пол! — Она разразилась слезами. — Это нечестно, — сказала она совершенно убито. — Это совсем нечестно. Не знаю, зачем тебе это понадобилось.
   — Плакать тоже нечестно.
   — Жестокий ты, вот ты какой — просто жестокий. Если ты хотел причинить мне боль, то можешь себя поздравить — тебе это прекрасно удалось, — она шмыгнула носом. — Должно же было быть во мне нечто такое, чего не было у этих людей, иначе бы ты не женился на мне.
   — Олигомеоррея, — сказал он.
   Она недоуменно заморгала.
   — Это что такое?
   — Олигомеоррея — это то, что было у тебя и чего у других не было. А означает это — задержка менструаций.
   — И как это ты умудрился заучить такое слово?
   — Я нашел его в словаре через месяц после нашей женитьбы, и оно как-то запало мне в голову.
   — О! — Анита густо покраснела. — Ты сказал уже достаточно, вполне достаточно, — с горечью произнесла она. — Если ты не повезешь меня домой, я пойду пешком.
   Пол пустил машину на всю катушку, с каким-то дикарским наслаждением вслушиваясь в скрежет шестерен коробки скоростей, и повел ее обратно через мост на северный берег реки.
   Когда они достигли середины моста, он все еще был разгорячен и взволнован стычкой с Анитой. Когда же они добрались до охраняемого автоматами пространства подле Айлиумских Заводов, разум и угрызения совести взяли в нем верх.
   Это его столкновение с Анитой было совершенно неожиданным. И никогда они не вкладывали в свои распри столько желчи. И что самое удивительное, Пол на этот раз был нападающей стороной, а Анита чуть ли не жертвой. Смущенно пытался он восстановить в памяти ход событий, которые привели к этой стычке. Но не смог.
   И до чего же бесполезной и ненужной была эта борьба! Под горячую руку, под влиянием момента он наговорил ей таких вещей, которые, несомненно, должны были причинить ей боль, а это, в свою очередь, могло заставить ее возненавидеть его. А ему вовсе этого не хотелось. Ей-богу, он совсем не хотел этого. И надо же было, чтобы он довел ее до такого состояния именно в тот момент, когда намеревался посвятить ее в свои планы.
   Сейчас они проезжали мимо дорожки для гольфа. Через несколько минут они будут дома.
   — Анита…
   Вместо ответа она включила радио и нетерпеливо вертела тумблер, ожидая музыки, по-видимому, для того, чтобы заглушить его слова. Радиоприемник не работал уже многие годы.
   — Анита, послушай. Я люблю тебя больше всех на свете. Ей-богу, я страшно сожалею о том, что мы наговорили друг другу.
   — Я не сказала ничего похожего на то, что ты сказал мне.
   — Из-за этого я готов просто вырезать себе язык.
   — Только не пользуйся нашими чистыми кухонными ножами.
   — Получилось все очень глупо.
   — Ну что ж, наверно, я глупа. Ты проехал наши ворота.
   — Я знаю. У меня есть для тебя сюрприз. Ты увидишь, как сильно я тебя люблю и насколько глупой была эта наша с тобой стычка.
   — Спасибо, на сегодня с меня уже довольно сюрпризов. Поверни, пожалуйста, машину. Я совершенно измоталась.
   — Этот сюрприз стоит восемь тысяч, Анита. Ты все еще настаиваешь на том, чтобы я повернул?
   — Ты думаешь, что меня можно купить? — сердито проговорила она, однако выражение ее лица смягчилось в ответ на вопросы, которые она сама задавала себе: «Что же это может быть? Неужели? Целых восемь тысяч долларов».
   Пол немного успокоился и, откинувшись на сиденье, наслаждался ездой.
   — Твое место не в Усадьбе, милая.
   — А черт его знает — может, именно там.
   — Нет, нет. В тебе есть что-то, чего никакие проверки и никакие машины обнаружить не в состоянии: у тебя художественная натура. И это одна из трагедий нашего времени — то, что машины не могут определить именно это качество, понять его, развить его и проявить к нему сочувствие.
   — Это именно так, — грустно сказала Анита. — Это так, так.
   — Я люблю тебя, Анита.
   — Я люблю тебя, Пол.
   — Погляди! Олень! — Пол включил дальний свет фар, чтобы осветить животное, и разглядел капитана Команды Зеленых, все еще трусившего рысцой, однако теперь уже окончательно выбившегося из сил. Ноги Шеферда передвигались слабо и нерегулярно, а тапочки мокро хлюпали по мостовой. В глазах его не отразилось ничего: он их не узнал и бессмысленно продолжал плестись вперед.
   — С каждым шагом он забивает гвоздь в крышку моего гроба, проговорил Пол, прикуривая новую сигарету от предыдущей.
   Через десять минут он остановил машину и, обойдя вокруг, открыл дверцу Аниты и нежно предложил ей руку.
   — Язычок щеколды на месте, дорогая, и открывает нам новую и более счастливую жизнь.
   — Что это означает?
   — Увидишь. — Он подвел ее по темной дорожке, как по тоннель, стены и свод которого составляли кусты сирени, к двери низкого маленького дома. Он взял руку Аниты и положил ее на язычок щеколды. — Нажми.
   Она, забавляясь, нажала. Щеколда за дверью подскочила, и дверь распахнулась.
   — О! Ох, Пол!
   — Это наше. Это принадлежит Полу и Аните.
   Она медленно вошла, голова ее поникла, а ноздри расширились.
   — Это настолько великолепно, что я просто готова заплакать.
   Пол торопливо осмотрел, все ли приготовлено как надо для чудесных часов, которые им предстояло тут провести, и обрадовался. Мистер Хэйкокс, по-видимому, в приступе самоуничтожения отдраил все. Исчезли пыль и грязь, остался только чистый мягкий налет времени на всем: на оловянной посуде над камином, на ящике вишневого цвета старинных часов, на черном кованом железе очага, на ореховом дереве и серебряной инкрустации приклада длинного ружья, висящего на стене, на жести керосиновых ламп, на теплом вытертом кленовом дереве стульев. А на столе, в центре комнаты, были приготовлены два стакана, кувшин, бутылка джина, бутылка вермута и ваза со льдом — все это в мягком освещении комнаты выглядело тоже довольно архаично. А помимо всего этого, были еще два стакана цельного свежего молока с фермы, свежие крутые яйца с фермы и свежая жареная курица тоже с фермы.