Страница:
Пол готовил коктейли, а Анита тем временем кружила по комнате, вздыхая от счастья и с любовью прикасаясь ко всем вещам.
— Неужели это и вправду наше?
— Со вчерашнего дня. Я вчера подписал все бумаги. Тебе здесь в самом деле нравится?
Она опустилась в кресло перед камином и взяла стакан, который он ей подал.
— Неужели ты сам не видишь? Чувства мои буквально рвутся наружу. — Она тихонько рассмеялась. — Он хочет знать, нравится ли мне здесь? Этому цены нет, мой самый бриллиантовый, и ты получил все это за восемь тысяч долларов! Ну и хитер же ты!
— За нашу счастливую годовщину, Анита!
— Мне хотелось бы более сильного слова, чем «счастливая».
— За нашу великолепную годовщину, Анита!
— За нашу великолепную годовщину, Пол! Я люблю тебя. Боже, как я тебя люблю!
— Я люблю тебя.
Никогда не любил он ее так сильно.
— Да понимаешь ли ты, дорогой, что одни только эти прадедовские часы стоят почти тысячу долларов?
Пол чувствовал себя страшно умным. Просто невероятно, до чего же здорово все сейчас складывалось. Радость Аниты по поводу покупки фермы была подлинной, а сам процесс перевода ее из одного дома в другой, от одного образа жизни к другому почти завершился в эти волшебные несколько минут.
— Ведь это именно то окружение, которое подходит тебе, правда?
— Ты ведь знаешь, что это именно так.
— А ты знаешь, в этих часах механизм сделан из дерева? Подумать только! Каждая часть выточена из дерева.
— Не волнуйся. Это легко исправить.
— Хмм?…
— Мы сможем добыть электромеханизм и вставить его в корпус.
— Но ведь тогда все очарование…
Однако сейчас ею завладел дух созидания, и она уже не слушала его.
— Понимаешь, если мы избавимся от маятника, тогда в нижней части корпуса часов можно будет установить электростатический пылеуловитель.
— Ох!
— А знаешь, куда я их поставлю?
Он оглядел комнату, но так и не смог подыскать часам более подходящего места.
— Я полагаю, что эта ниша просто идеально для них подходит, сказал Пол.
— В прихожую! Неужто ты не видишь, что они прямо туда просятся.
— Да здесь нет прихожей, — с удивлением проговорил он. Дверь с улицы вела прямо в комнату.
— В нашу прихожую, глупенький.
— Но, Анита…
— А эта полочка для специй на стене — представляешь, как великолепна она будет, если ящички выдвинуть и посадить в них филодендроны? Я уже знаю одно местечко для нее в гостиной.
— Да, шикарно.
— А эти потолочные перекрытия, да ведь им цены нет, Пол. Это значит, что мы и в комнатах сможем сделать грубо отесанные потолки. Не только на кухне, но и в комнатах. И я готова съесть твой классификационный билет, если в этом умывальнике не уместится наш телевизор.
— Я и сам собирался изжевать его в недалеком будущем, — тихо проговорил Пол.
— А эти полы с их широченными досками — ты представляешь себе, как здорово они будут выглядеть в нашем баре.
— А что мне до нашего бара? — мрачно сказал Пол.
— Что ты сказал?
— Я сказал: «А что мне до нашего бара?»
— А, понимаю. — Она рассеянно усмехнулась, ее сияющие глаза продолжали осматривать комнату в поисках новой жертвы.
— Анита…
— Да? О! Какой великолепный абажур.
— Послушай же меня хотя бы минуту.
— Конечно, дорогой.
— Я купил этот дом для нас, чтобы жить в нем.
— Ты хочешь сказать, чтобы мы жили в нем, в таком, какой он есть?
— Вот именно. Его нельзя изменять.
— Ты хочешь сказать, что мы ничего не можем отсюда вывезти?
— Да, не можем. Но мы можем сами перебраться сюда.
— Это еще одна из твоих шуток. Не дразни меня, милый. Я ведь так радуюсь.
— Я и не дразню тебя. Вот она, жизнь, какой мне хочется. И это дом, в котором мне хотелось бы жить.
— Здесь так темно, я даже не могу понять по твоему лицу, серьезно ты говоришь или шутишь. Включи свет.
— Здесь нечего включать.
— Нет электричества?
— Только то, что у тебя в волосах. Здесь нет электроотопления.
— А камин?
— Топится дровами. И холодильником здесь служит простой ледник.
— Как здорово ты умеешь разыгрывать!
— Я говорю совершенно серьезно, Анита. Я хочу здесь жить.
— Мы умерли бы здесь через шесть месяцев.
— Род Хэйкоксов жил здесь несколько поколений.
— Ты сегодня шутливо настроен, правда? С таким серьезным лицом и со всеми этими разговорами ты только делаешь шутку более правдоподобной. Иди сюда и поцелуй меня, мой милый клоун.
— Мы проведем здесь ночь и завтрашний день, а завтра я займусь работой по дому. Давай попробуем в любом случае.
— И я превращусь в старую добрую толстую фермерскую мамашу и буду готовить тебе на дровах завтрак — кофе, яйца домашней продукции и сливки, домашние бисквиты, залитые тут же взбитым маслом и джемом.
— Будешь?
— Уж лучше я сама сначала утоплюсь в масле и джеме.
— Ты научишься любить такую жизнь.
— Нет, никогда не научусь, и ты это знаешь.
Настроение его опять стало портиться. Это было горькое разочарование, повторялось все то, что произошло всего час назад в Усадьбе. И снова он подыскивал нечто такое, что можно было бы швырнуть ей в лицо, унизить ее. Фраза, которую он произнес, уже давно вертелась у него на языке. Но он произнес ее сейчас не потому, что она была ко времени, она просто невольно вырвалась.
— Неважно, что ты думаешь по этому поводу, — сказал он спокойно. — Я решил уйти с работы и жить здесь. Ты понимаешь? Я собираюсь уходить с работы.
Она охватила руками плечи, как бы сжавшись от холода, и несколько секунд раскачивалась так в молчании.
— Я предполагала, что это произойдет, — сказала она наконец. Я думала уже, что именно к этому ты и стремишься. И надеялась, что все же это не так, Пол. Я молила бога, чтобы это было не так. Но вот дело дошло до этого, и ты сам об этом заговорил. Она зажгла сигарету и сделала несколько резких коротких затяжек, выпуская дым через нос. — Шеферд говорил, что ты это сделаешь.
— Он говорил тебе, что я собираюсь уходить с работы?
— Нет. Он сказал, что ты один из тех, кто способен это сделать. — Она тяжело вздохнула. — По-видимому, он знает тебя лучше, чем я.
— Ей-богу, мне было бы совсем нетрудно приспосабливаться к требованиям системы и продолжать продвигаться по служебной лестнице. Вот вырваться из нее — действительно трудно.
— Но зачем же тогда уходить, если так легко держаться ее?
— Неужели ты не слышала ничего из того, что я говорил тебе в Усадьбе? Ведь именно для того, чтобы ты прочувствовала, как обстоят дела, я и повез тебя туда.
— Вся эта дурацкая история с Катариной Финч и Шефердом?
— Нет, господи, конечно, нет. Чтобы ты поняла: люди, подобные нам, лишили чувства самоуважения всех остальных.
— Ты сказал, что ты чувствуешь себя как лошадиная задница. Вот это я помню.
— А ты никогда себя так не чувствуешь?
— С чего бы это вдруг!
— Твоя совесть, черт возьми, неужели она никогда не мучает тебя?
— А с чего это она должна меня мучить? Я никогда не делала ничего неприличного.
— Давай я попытаюсь это объяснить тебе иначе: ты согласна с тем, что дела обстоят паршиво?
— У нас с тобой?
— Всюду! Во всем мире. (Она умела быть удивительно близорукой. Если только это возможно, она всегда пыталась свести все общие проблемы к себе и к тем людям, которых она лично знала). Например, в Усадьбе.
— А что мы можем дать людям?
— Вот в том-то и дело! Ты сейчас льешь воду на мою мельницу. Вот ты спрашиваешь, что мы можем дать им, как будто все в мире принадлежит нам и только нам дано решать — дать это другим или нет.
— Но кто-то же должен взять на себя ответственность, так всегда и получается, когда кто-то берет на себя ответственность.
— Вот то-то и оно: ведь не всегда было такое положение вещей. Это и есть новшества, и именно такие люди, как мы, их ввели. Господи, ведь у каждого имелись личные способности или стремление к труду, который можно было обменять на то, что людям нужно. А сейчас, когда машины взяли все это в свои руки, появляется некто, кто может предлагать другим все, что угодно. И все, что останется в удел почти всем людям, — это надеяться на то, что им что-нибудь дадут.
— Если у кого-то имеются мозги, — твердо сказала Анита, — он все равно может взобраться на самую вершину. Это очень по-американски, Пол, и этого не изменить. — Она оценивающе поглядела на него. — Ум и нервы, Пол.
— И еще шоры в придачу. — Сила выветрилась из его голоса, и он почувствовал себя сонным и вялым, какая-то сонливость наваливалась на него из-за того, что выпил он больше, чем следовало, из-за взлетов и падений нервного напряжения, а также из-за полного крушения надежд.
Анита ухватилась за борта его куртки и потянула к себе для поцелуя. Пол вяло поддался.
— Оххх… — проворчала она, — ты иногда бываешь таким мальчишкой! — Она опять притянула его и теперь уже не отпускала, пока он не поцеловал ее в губы. — И перестань волноваться, сейчас же перестань, слышишь? — прошептала она ему на ухо.
«Спуск в Мальстром», — устало подумал он и закрыл глаза, отдаваясь единственному течению событий, которое никогда еще не подвело его и всегда обеспечивало начало, середину и приятный конец.
— Я люблю тебя, Пол, — пробормотала она. — Я не хочу, чтобы мой маленький мальчик волновался. Ты никуда не уйдешь с работы, милый. Просто ты сейчас страшно устал.
— Ммм…
— Обещаешь никогда больше не думать об этом?
— Ммм…
— И мы с тобой поедем в Питсбург, правда?
— Ммм…
— И какая команда выиграет на Лужке?
— Ммм…
— Пол…
— Хмм?…
— Какая команда выиграет?
— Синие, — сонно прошептал он. — Синие, клянусь богом, синие.
— То-то, мой мальчик. Твой отец был бы страшно горд тобой.
— Да.
Он отнес ее по широким доскам пола в обшитую сосновыми досками спальню и положил на лоскутное одеяло кленовой кровати. На ней, как сказал ему мистер Хэйкокс, умерло шесть и родилось четырнадцать независимых граждан.
XIX
— Неужели это и вправду наше?
— Со вчерашнего дня. Я вчера подписал все бумаги. Тебе здесь в самом деле нравится?
Она опустилась в кресло перед камином и взяла стакан, который он ей подал.
— Неужели ты сам не видишь? Чувства мои буквально рвутся наружу. — Она тихонько рассмеялась. — Он хочет знать, нравится ли мне здесь? Этому цены нет, мой самый бриллиантовый, и ты получил все это за восемь тысяч долларов! Ну и хитер же ты!
— За нашу счастливую годовщину, Анита!
— Мне хотелось бы более сильного слова, чем «счастливая».
— За нашу великолепную годовщину, Анита!
— За нашу великолепную годовщину, Пол! Я люблю тебя. Боже, как я тебя люблю!
— Я люблю тебя.
Никогда не любил он ее так сильно.
— Да понимаешь ли ты, дорогой, что одни только эти прадедовские часы стоят почти тысячу долларов?
Пол чувствовал себя страшно умным. Просто невероятно, до чего же здорово все сейчас складывалось. Радость Аниты по поводу покупки фермы была подлинной, а сам процесс перевода ее из одного дома в другой, от одного образа жизни к другому почти завершился в эти волшебные несколько минут.
— Ведь это именно то окружение, которое подходит тебе, правда?
— Ты ведь знаешь, что это именно так.
— А ты знаешь, в этих часах механизм сделан из дерева? Подумать только! Каждая часть выточена из дерева.
— Не волнуйся. Это легко исправить.
— Хмм?…
— Мы сможем добыть электромеханизм и вставить его в корпус.
— Но ведь тогда все очарование…
Однако сейчас ею завладел дух созидания, и она уже не слушала его.
— Понимаешь, если мы избавимся от маятника, тогда в нижней части корпуса часов можно будет установить электростатический пылеуловитель.
— Ох!
— А знаешь, куда я их поставлю?
Он оглядел комнату, но так и не смог подыскать часам более подходящего места.
— Я полагаю, что эта ниша просто идеально для них подходит, сказал Пол.
— В прихожую! Неужто ты не видишь, что они прямо туда просятся.
— Да здесь нет прихожей, — с удивлением проговорил он. Дверь с улицы вела прямо в комнату.
— В нашу прихожую, глупенький.
— Но, Анита…
— А эта полочка для специй на стене — представляешь, как великолепна она будет, если ящички выдвинуть и посадить в них филодендроны? Я уже знаю одно местечко для нее в гостиной.
— Да, шикарно.
— А эти потолочные перекрытия, да ведь им цены нет, Пол. Это значит, что мы и в комнатах сможем сделать грубо отесанные потолки. Не только на кухне, но и в комнатах. И я готова съесть твой классификационный билет, если в этом умывальнике не уместится наш телевизор.
— Я и сам собирался изжевать его в недалеком будущем, — тихо проговорил Пол.
— А эти полы с их широченными досками — ты представляешь себе, как здорово они будут выглядеть в нашем баре.
— А что мне до нашего бара? — мрачно сказал Пол.
— Что ты сказал?
— Я сказал: «А что мне до нашего бара?»
— А, понимаю. — Она рассеянно усмехнулась, ее сияющие глаза продолжали осматривать комнату в поисках новой жертвы.
— Анита…
— Да? О! Какой великолепный абажур.
— Послушай же меня хотя бы минуту.
— Конечно, дорогой.
— Я купил этот дом для нас, чтобы жить в нем.
— Ты хочешь сказать, чтобы мы жили в нем, в таком, какой он есть?
— Вот именно. Его нельзя изменять.
— Ты хочешь сказать, что мы ничего не можем отсюда вывезти?
— Да, не можем. Но мы можем сами перебраться сюда.
— Это еще одна из твоих шуток. Не дразни меня, милый. Я ведь так радуюсь.
— Я и не дразню тебя. Вот она, жизнь, какой мне хочется. И это дом, в котором мне хотелось бы жить.
— Здесь так темно, я даже не могу понять по твоему лицу, серьезно ты говоришь или шутишь. Включи свет.
— Здесь нечего включать.
— Нет электричества?
— Только то, что у тебя в волосах. Здесь нет электроотопления.
— А камин?
— Топится дровами. И холодильником здесь служит простой ледник.
— Как здорово ты умеешь разыгрывать!
— Я говорю совершенно серьезно, Анита. Я хочу здесь жить.
— Мы умерли бы здесь через шесть месяцев.
— Род Хэйкоксов жил здесь несколько поколений.
— Ты сегодня шутливо настроен, правда? С таким серьезным лицом и со всеми этими разговорами ты только делаешь шутку более правдоподобной. Иди сюда и поцелуй меня, мой милый клоун.
— Мы проведем здесь ночь и завтрашний день, а завтра я займусь работой по дому. Давай попробуем в любом случае.
— И я превращусь в старую добрую толстую фермерскую мамашу и буду готовить тебе на дровах завтрак — кофе, яйца домашней продукции и сливки, домашние бисквиты, залитые тут же взбитым маслом и джемом.
— Будешь?
— Уж лучше я сама сначала утоплюсь в масле и джеме.
— Ты научишься любить такую жизнь.
— Нет, никогда не научусь, и ты это знаешь.
Настроение его опять стало портиться. Это было горькое разочарование, повторялось все то, что произошло всего час назад в Усадьбе. И снова он подыскивал нечто такое, что можно было бы швырнуть ей в лицо, унизить ее. Фраза, которую он произнес, уже давно вертелась у него на языке. Но он произнес ее сейчас не потому, что она была ко времени, она просто невольно вырвалась.
— Неважно, что ты думаешь по этому поводу, — сказал он спокойно. — Я решил уйти с работы и жить здесь. Ты понимаешь? Я собираюсь уходить с работы.
Она охватила руками плечи, как бы сжавшись от холода, и несколько секунд раскачивалась так в молчании.
— Я предполагала, что это произойдет, — сказала она наконец. Я думала уже, что именно к этому ты и стремишься. И надеялась, что все же это не так, Пол. Я молила бога, чтобы это было не так. Но вот дело дошло до этого, и ты сам об этом заговорил. Она зажгла сигарету и сделала несколько резких коротких затяжек, выпуская дым через нос. — Шеферд говорил, что ты это сделаешь.
— Он говорил тебе, что я собираюсь уходить с работы?
— Нет. Он сказал, что ты один из тех, кто способен это сделать. — Она тяжело вздохнула. — По-видимому, он знает тебя лучше, чем я.
— Ей-богу, мне было бы совсем нетрудно приспосабливаться к требованиям системы и продолжать продвигаться по служебной лестнице. Вот вырваться из нее — действительно трудно.
— Но зачем же тогда уходить, если так легко держаться ее?
— Неужели ты не слышала ничего из того, что я говорил тебе в Усадьбе? Ведь именно для того, чтобы ты прочувствовала, как обстоят дела, я и повез тебя туда.
— Вся эта дурацкая история с Катариной Финч и Шефердом?
— Нет, господи, конечно, нет. Чтобы ты поняла: люди, подобные нам, лишили чувства самоуважения всех остальных.
— Ты сказал, что ты чувствуешь себя как лошадиная задница. Вот это я помню.
— А ты никогда себя так не чувствуешь?
— С чего бы это вдруг!
— Твоя совесть, черт возьми, неужели она никогда не мучает тебя?
— А с чего это она должна меня мучить? Я никогда не делала ничего неприличного.
— Давай я попытаюсь это объяснить тебе иначе: ты согласна с тем, что дела обстоят паршиво?
— У нас с тобой?
— Всюду! Во всем мире. (Она умела быть удивительно близорукой. Если только это возможно, она всегда пыталась свести все общие проблемы к себе и к тем людям, которых она лично знала). Например, в Усадьбе.
— А что мы можем дать людям?
— Вот в том-то и дело! Ты сейчас льешь воду на мою мельницу. Вот ты спрашиваешь, что мы можем дать им, как будто все в мире принадлежит нам и только нам дано решать — дать это другим или нет.
— Но кто-то же должен взять на себя ответственность, так всегда и получается, когда кто-то берет на себя ответственность.
— Вот то-то и оно: ведь не всегда было такое положение вещей. Это и есть новшества, и именно такие люди, как мы, их ввели. Господи, ведь у каждого имелись личные способности или стремление к труду, который можно было обменять на то, что людям нужно. А сейчас, когда машины взяли все это в свои руки, появляется некто, кто может предлагать другим все, что угодно. И все, что останется в удел почти всем людям, — это надеяться на то, что им что-нибудь дадут.
— Если у кого-то имеются мозги, — твердо сказала Анита, — он все равно может взобраться на самую вершину. Это очень по-американски, Пол, и этого не изменить. — Она оценивающе поглядела на него. — Ум и нервы, Пол.
— И еще шоры в придачу. — Сила выветрилась из его голоса, и он почувствовал себя сонным и вялым, какая-то сонливость наваливалась на него из-за того, что выпил он больше, чем следовало, из-за взлетов и падений нервного напряжения, а также из-за полного крушения надежд.
Анита ухватилась за борта его куртки и потянула к себе для поцелуя. Пол вяло поддался.
— Оххх… — проворчала она, — ты иногда бываешь таким мальчишкой! — Она опять притянула его и теперь уже не отпускала, пока он не поцеловал ее в губы. — И перестань волноваться, сейчас же перестань, слышишь? — прошептала она ему на ухо.
«Спуск в Мальстром», — устало подумал он и закрыл глаза, отдаваясь единственному течению событий, которое никогда еще не подвело его и всегда обеспечивало начало, середину и приятный конец.
— Я люблю тебя, Пол, — пробормотала она. — Я не хочу, чтобы мой маленький мальчик волновался. Ты никуда не уйдешь с работы, милый. Просто ты сейчас страшно устал.
— Ммм…
— Обещаешь никогда больше не думать об этом?
— Ммм…
— И мы с тобой поедем в Питсбург, правда?
— Ммм…
— И какая команда выиграет на Лужке?
— Ммм…
— Пол…
— Хмм?…
— Какая команда выиграет?
— Синие, — сонно прошептал он. — Синие, клянусь богом, синие.
— То-то, мой мальчик. Твой отец был бы страшно горд тобой.
— Да.
Он отнес ее по широким доскам пола в обшитую сосновыми досками спальню и положил на лоскутное одеяло кленовой кровати. На ней, как сказал ему мистер Хэйкокс, умерло шесть и родилось четырнадцать независимых граждан.
XIX
Удар, нанесенный доктору Полу Протеусу, был недостаточно силен для того, чтобы вышибить его из привычной колеи, уготованной ему его происхождением и образованием, и Пол кое-как дожил до того дня, когда людям, чье развитие еще не было завершено, предстояло отправиться на Лужок.
Пол знал, что приближается момент, когда ему придется либо уйти с работы, либо сделаться осведомителем, однако все это казалось ему нереальным, и, поскольку у Пола не было сколько-нибудь определенных планов на этот случай, он насильно заставлял себя соблюдать спокойствие — без прежней, однако, уверенности в том, что все в конце концов как-нибудь утрясется.
Большой пассажирский самолет после часового пребывания в воздухе развернулся над берегом у устья реки Святого Лаврентия, где сосны подступали к самому морю. Самолет снизился, и уже можно было различить посадочную полосу, а за нею множество охотничьих домиков, со столовой, площадками для тенниса, площадками для бадминтона, площадками для игры в травяной хоккей, каталками и горками для детей и прочими павильонами Материка женского и детского лагеря. А на реке виднелась длинная пристань с тремя яхтами белого цвета, порт отправления мужчин, направляющихся на остров по имени Лужок.
— Ну вот, пора прощаться, — сказал Пол Аните, когда самолет остановился.
— Ты выглядишь великолепно, — сказала Анита, поправляя его синюю капитанскую рубашку. — Итак, какая же команда собирается выиграть?
— Синяя, — сказал Пол. — Готт мит унс.
— Вот, а я здесь тем временем займусь Мамой, пока…
«Дам прошу пожаловать сюда! — проревел репродуктор службы распределения гостей. — Мужчины собираются на пристани. Оставьте свой багаж там, где он находится. Он будет в ваших комнатах к моменту прибытия на места».
— До свидания, милый, — сказала Анита.
— До свидания, Анита.
— Я люблю тебя, Пол.
— Я люблю тебя, Анита.
— Пошли, — сказал Шеферд, который прилетел сюда этим же самолетом. — Пора, наконец, двигаться. Очень мне хочется посмотреть, так ли уж сильна эта Команда Синих.
— Команда Синих, да? — вмешался Бэйер. — Тебя беспокоит Команда Синих, да? А? Белые! Белые, мой мальчик, единственная команда, на которую стоит поглядеть. — Он растянул свою белую рубашку, приглашая их всех полюбоваться. — Видите? Видите? Только за такой рубашкой и следует следить! Понятно? Ага, ага…
— А где доктор Кронер? — спросил Шеферд.
— Он уехал еще вчера, — сказал Пол. — Он включен в состав официального комитета по встрече и находится уже на острове.
Пол еще раз помахал Аните, которая по гравиевой дорожке спускалась к Материку в компании женщин, среди которых были Катарина Финч и Мама Кронер, а также горсточка детей. Целый день самолеты будут доставлять такие же партии.
Упрятанные в девственном лесу громкоговорители разразились песней:
Для вас, прекрасная леди, я подымаю глаза;
Мое сердце, прекрасная леди, для вздохов вашего сердца.
Придите, придите, прекрасная леди, в рай…
Мелодия песни затерялась в щелканье громкоговорителя, раздался кашель, а затем команда:
«Мужчинам с классификационным номером от нуля и до ста предлагается подняться на борт «Королевы Лужка»; тех, у кого номера от ста до двухсот пятидесяти, должны подняться на борт «Жаворонка Лужка»; те же, у кого номер выше двухсот пятидесяти, отправятся на «Духе Лужка».
Пол, Шеферд, Бэйер и остальные служащие района Албани-Троя-Скенектеди-Айлиум поднялись на палубу, где их поджидали прибывшие ранее. Все надели темные очки, которые они теперь будут носить на протяжении двух последующих недель, чтобы защищать глаза от невыносимого блеска реки, от летнего солнца, отраженного в воде, блеска выбеленных домов, блеска белых гравиевых дорожек, белого песка пляжей и белых цементных кортов Лужка.
— Зеленые победят! — выкрикнул Шеферд.
— Правильно, капитан!
Все орали и пели, пароходные машины бурлили и ревели, а три яхты двинулись к острову, выстроившись углом вперед.
Морщась от солнечных лучей, Пол искоса поглядывал на все приближающийся и приближающийся Лужок — горячий, выбеленный и стерильный. Белая змея, как бы опоясывающая весь остров, теперь превратилась в ряд белых кубиков, изолированных построек, из бетонных блоков, которые на жаргоне Лужка, сохранившегося с прежних, менее комфортабельных времен, назывались «палатками». Амфитеатр на севере острова выглядел как глубокая тарелка, а спортивные площадки вокруг него складывались в самые разнообразные геометрические фигуры. Выбеленные камни повсюду очерчивали дорожки и насаждения…
Воздух содрогнулся от резкого, звенящего, грохота. Потом прозвучал еще один. И еще. «Блам!»
Ракеты, запущенные с острова, взрывались прямо над головой. Спустя еще минуту все три яхты уже покачивались у своих причалов, а оркестр заиграл «Звездно-полосатый флаг».
И красное зарево ракет,
И свист бомб в воздухе.
Капельдинер поднял палочку, и оркестранты многозначительно замерли.
«Взззззз! — взвилась ракета. — Трах-та-ра-рах!»
Давали доказательство в ночном мраке,
Что флаг наш все еще там…
Вслед за гимном последовал пестрый калейдоскоп более веселых мелодий: «Запакуй свои беды», «Я в поисках девушки», «Возьми меня на бал, на танцы», «Когда я был железнодорожником».
Вновь прибывшие попали в давку на палубах, пытаясь пожать руки, протянутые им с причала шеренгой пожилых людей, в большинстве своем толстых, седых и лысеющих. Это были Великие Старики — управляющие районами, управляющие провинциями, генеральные вице-президенты и заместители генеральных вице-президентов, а также вице-президенты Восточных и Средне-Западных промышленных районов.
«Приветствуем, вас на борту! — Этим возгласом встречали их сейчас, а именно это приветствие было во все времена. Приветствуем вас на борту!»
Пол понял, что Кронер сохраняет специально для него свое рукопожатие и приветственные слова, и расталкивал народ до тех пор, пока ему не удалось добраться до этой большой руки, пожать ее и спрыгнуть на пристань.
— Очень рад видеть тебя на борту, Пол!
— Благодарю вас, сэр. Это очень здорово — быть на борту. Многие пожилые люди на мгновение умолкли, чтобы с дружеским чувством поглядеть на блестящего юного отпрыска их ныне покойного вождя военного времени.
«Явитесь в здание администрации для регистрации, а затем загляните в свои палатки и проверьте, там ли ваш багаж, прозвучал голос диктора. — Познакомьтесь с вашими соседями по палатке, а затем отправляйтесь на ленч».
Предшествуемые оркестром вновь прибывшие двинулись по усыпанной гравием дорожке к Административному Зданию.
Поперек его входной двери висел транспарант со словами:
«Команда Синих приветствует вас на Лужке».
Раздались выкрики добродушной ярости, и тут же начали строиться живые пирамиды, чтобы сорвать с двери эту вызывающую надпись.
Кто- то из молодых членов Команды Синих хлопнул Пола по спине.
— Отличная идея, капитан! — проревел он. — Этот парень сразу же дает понять им всем, кто здесь главный. И мы им еще не то покажем, увидишь.
— Это уж точно, — сказал Пол. — Таков наш дух.
По- видимому, этот юнец был впервые на Лужке. Вот поэтому-то он никак не мог уразуметь, что флаг этот — дело рук специального комитета, единственной задачей которого было вызывать и подогревать соперничество между командами. Подобные штучки будут теперь встречаться на каждом шагу.
Сразу же за дверью висел зеленый плакат:
«Оставь надежду всяк, не носящий зеленой рубашки!»
Шеферд радостно взвыл и принялся размахивать плакатом, но в следующую же секунду был сбит на пол волной Синих, Белых и Красных.
«Никакого буйства внутри зданий! — строго предупредил репродуктор. — Правила вам известны. Никакого буйства в помещениях. Поберегите свой запал для спортивных площадок. После регистрации явитесь в свои палатки, познакомьтесь с вашими дружками и возвращайтесь к ленчу через пятнадцать минут».
В отведенную ему палатку Пол прибыл раньше своего пока еще незнакомого дружка. Между ними двумя, если верить предисловию «Песенника», возникнет освященное обычаем братство в результате того, что они совместно испытают столько радостей, повидают столько прекрасного и переживут столь глубокое волнение.
Прохлада комнаты с кондиционированным воздухом вызвала у Пола легкое головокружение. Преодолев его, он глянул на табличку величиной с тарелку, прикрепленную к подушке его койки. «Д-р Пол Протеус, упр. Зав. Айлиум. Н-Й», — гласила она. А пониже: «Зови меня просто Пол или гони 5 долларов». Эта вторая часть надписи красовалась буквально на всех таких табличках.
Единственный человек на Лужке, которого нельзя было называть просто по имени, был сам Старик, наследник отца Пола, доктор Фрэнсис Элдгрин Гелхорн. Только его, национального директора Промышленности, Коммерции, Связи, Продовольственных товаров и Ресурсов, куда бы он ни отправлялся, надлежало величать доктором Гелхорном и сэром в любое время дня и ночи.
Потом только Пол разглядел табличку на подушке своего дружка: «Д-р Фредерик Гарт, упр. Зав. Буффало. Н-Й. Зови меня просто Фред или гони 5 долларов».
Пол присел на краешек кровати и попытался побороть странное чувство неловкости или смущения, в которое его ввергнул вид таблички Гарта. Он знал много людей, взять хотя бы Шеферда, которые постоянно во всем видели предзнаменования и вечно беспокоились по их поводу — в рукопожатии начальства, в ошибке, допущенной в их имени в официальном документе, в распределении мест на банкете, в том, что вышестоящий попросил сигарету, в тоне… Карьера Пола до самых последних недель была настолько благополучной и легкой, что размышления над смыслом подобных предзнаменований он считал занятием глупым и бесполезным. Для него все предзнаменования были добрыми или по крайней мере бывали такими до настоящего времени. Однако теперь он уже начал понимать, что могут быть и зловещие знамения, проявляющиеся косвенным образом.
Было ли случайностью, небрежностью или каким-то тонким заговором то обстоятельство, что его поместили в одну комнату с Гартом, вторым кандидатом на должность в Питсбурге? И почему Шеферд был назначен капитаном, когда подобную честь оказывали только тем, кому действительно предстояло подыматься высоко вверх? И почему…
Пол мужественно переключил свои мысли на другое, по крайней мере внешне, и ему удалось рассмеяться, как человеку, которому теперь абсолютно наплевать на систему.
Вошел его дружок, с сединой на висках, усталый, бледный и любезный. Фред Гарт отчаянно старался нравиться всем и каждому, не слишком задевая кого-либо из окружающих, и благодаря этому превратился в полное ничтожество. И продвинулся он по службе именно благодаря этому качеству, а никак не вопреки ему. Ведь время от времени влиятельные личности, поддерживаемые мощными фракциями, добивались одного и того же назначения. А высокое начальство, опасаясь раскола, возможного в том случае, если они отдадут предпочтение кандидату одной клики перед кандидатом другой, называли безобидного для обеих сторон Гарта в качестве компромисса. Считалось — а поскольку это мнение было общепринятым, то, по-видимому, для этого были основания, — что все эти крупные назначения, которые он получал в результате политики компромиссов, приносили ему только одно беспокойство. Теперь, несмотря на свои всего лишь пятьдесят с небольшим лет, он выглядел очень старым — добрый и благожелательный, но слишком слабый и задерганный человек.
— Доктор Пол Протеус! Я хотел сказать — Пол! — И Гарт, покачивая головой, точно он совершает что-то забавное, протянул Полу пятидолларовую бумажку.
— Забудьте об этом, доктор Гарт, — сказал Пол и протянул банкнот обратно. — Я хотел сказать — Фред. Как поживаете?
— Отлично, отлично. Не могу пожаловаться. А как ваша жена и детки?
— Тоже все отлично, благодарю вас.
Доктор Гарт вспыхнул от смущения.
— Ох, боже мой, простите, пожалуйста.
— За что?
— Это было страшно глупо с моей стороны — спрашивать вас о детях, когда их у вас нет.
— Что вы, это с моей стороны было глупо не завести их.
— Возможно, возможно. Хотя это тяжкое испытание — смотреть, как твои ребятишки подрастают, и думать обо всем, что необходимо им теперь, видеть, как они буквально убивают себя, готовясь к Генеральным классификационным испытаниям, а затем дожидаться показателей… — эту фразу Гарт закончил глубоким вздохом. — Мне пришлось перенести сейчас всю эту волынку с ГКИ со старшеньким моим, с Брудом, а ведь мне еще предстоит дважды переживать весь этот кошмар с Алисой и с маленьким Юингом.
— Ну и как Бруд — выкарабкался?
— Хм? О, вы спрашиваете, выкарабкался ли он? У него сердце настоящего мужчины. Он хотел, чтобы все было хорошо, и он так зубрил предметы для этих экзаменов, как ни один другой парнишка в округе. Он сделал все, что было в его силах.
— О, понимаю.
— Ну вот, а теперь ему придется снова сдавать эти экзамены только на этот раз по другим билетам. Он был немножко нездоров, когда сдавал их в первый раз, — последствия какого-то вирусного заболевания. Он совсем немного не добрал очков, и апелляционное бюро в отношении его сделало специальную оговорку. Эту вторую попытку он предпримет завтра, и примерно к обеду аттестат будет у него в кармане.
— На этот раз он, конечно, сдаст, — сказал Пол.
Гарт покачал головой.
— Вы полагаете, что они все же пойдут ему навстречу, не так ли? Господи, видели бы вы, как этот малыш корпел над книжками.
— Отличная погодка сегодня, — сказал Пол, пытаясь уйти от неприятного разговора.
Гарт с отсутствующим видом выглянул в окно.
— Да, не правда ли. Господь улыбается Лужку.
— Возможно, он это делал и прежде.
— Это не я придумал.
— Что именно?
— Об этой божьей улыбке. Это из речи доктора Гелхорна. Помните? Он говорил это в прошлом году при закрытии.
— Ага. Доктор Гелхорн говорил столько вещей, которые следовало бы запомнить, что невозможно было их все унести и хранить в своей домашней сокровищнице.
«Ленч! — сказали громкоговорители. — Ленч! Запомните правило: каждый раз за едой вы должны завести нового знакомого. Не расставайтесь со своим дружком — пусть он будет по одну сторону от вас, но уж по другую пусть обязательно сидит незнакомый. Ленч! Ленч! — Без всякого перехода диктор запел: — О, как я не люблю вставать рано утром». Пол с Гартом и еще пятьдесят других таких же пар через парадную площадь зашагали к столовой.
Когда толпа протолкнула Пола с его дружком сквозь раздвижные двери, Кронер, схватив Пола за руку, оттащил его в сторонку. Гарт, как и подобает хорошему дружку, которым он изо всех сил старался быть, тоже вышел из очереди и остановился.
— Завтра вечером, — сказал Кронер. — Собрание на высшем уровне состоится завтра вечером — после постановки пьесы и костра.
— Отлично.
— Я уже говорил тебе, что сюда приедет сам Старик. Видишь, насколько это важно. Ты будешь важной персоной. Я и сам не вполне представляю себе, в чем здесь дело, но полагаю, что это будет самый решающий момент во всей твоей карьере.
Пол знал, что приближается момент, когда ему придется либо уйти с работы, либо сделаться осведомителем, однако все это казалось ему нереальным, и, поскольку у Пола не было сколько-нибудь определенных планов на этот случай, он насильно заставлял себя соблюдать спокойствие — без прежней, однако, уверенности в том, что все в конце концов как-нибудь утрясется.
Большой пассажирский самолет после часового пребывания в воздухе развернулся над берегом у устья реки Святого Лаврентия, где сосны подступали к самому морю. Самолет снизился, и уже можно было различить посадочную полосу, а за нею множество охотничьих домиков, со столовой, площадками для тенниса, площадками для бадминтона, площадками для игры в травяной хоккей, каталками и горками для детей и прочими павильонами Материка женского и детского лагеря. А на реке виднелась длинная пристань с тремя яхтами белого цвета, порт отправления мужчин, направляющихся на остров по имени Лужок.
— Ну вот, пора прощаться, — сказал Пол Аните, когда самолет остановился.
— Ты выглядишь великолепно, — сказала Анита, поправляя его синюю капитанскую рубашку. — Итак, какая же команда собирается выиграть?
— Синяя, — сказал Пол. — Готт мит унс.
— Вот, а я здесь тем временем займусь Мамой, пока…
«Дам прошу пожаловать сюда! — проревел репродуктор службы распределения гостей. — Мужчины собираются на пристани. Оставьте свой багаж там, где он находится. Он будет в ваших комнатах к моменту прибытия на места».
— До свидания, милый, — сказала Анита.
— До свидания, Анита.
— Я люблю тебя, Пол.
— Я люблю тебя, Анита.
— Пошли, — сказал Шеферд, который прилетел сюда этим же самолетом. — Пора, наконец, двигаться. Очень мне хочется посмотреть, так ли уж сильна эта Команда Синих.
— Команда Синих, да? — вмешался Бэйер. — Тебя беспокоит Команда Синих, да? А? Белые! Белые, мой мальчик, единственная команда, на которую стоит поглядеть. — Он растянул свою белую рубашку, приглашая их всех полюбоваться. — Видите? Видите? Только за такой рубашкой и следует следить! Понятно? Ага, ага…
— А где доктор Кронер? — спросил Шеферд.
— Он уехал еще вчера, — сказал Пол. — Он включен в состав официального комитета по встрече и находится уже на острове.
Пол еще раз помахал Аните, которая по гравиевой дорожке спускалась к Материку в компании женщин, среди которых были Катарина Финч и Мама Кронер, а также горсточка детей. Целый день самолеты будут доставлять такие же партии.
Упрятанные в девственном лесу громкоговорители разразились песней:
Для вас, прекрасная леди, я подымаю глаза;
Мое сердце, прекрасная леди, для вздохов вашего сердца.
Придите, придите, прекрасная леди, в рай…
Мелодия песни затерялась в щелканье громкоговорителя, раздался кашель, а затем команда:
«Мужчинам с классификационным номером от нуля и до ста предлагается подняться на борт «Королевы Лужка»; тех, у кого номера от ста до двухсот пятидесяти, должны подняться на борт «Жаворонка Лужка»; те же, у кого номер выше двухсот пятидесяти, отправятся на «Духе Лужка».
Пол, Шеферд, Бэйер и остальные служащие района Албани-Троя-Скенектеди-Айлиум поднялись на палубу, где их поджидали прибывшие ранее. Все надели темные очки, которые они теперь будут носить на протяжении двух последующих недель, чтобы защищать глаза от невыносимого блеска реки, от летнего солнца, отраженного в воде, блеска выбеленных домов, блеска белых гравиевых дорожек, белого песка пляжей и белых цементных кортов Лужка.
— Зеленые победят! — выкрикнул Шеферд.
— Правильно, капитан!
Все орали и пели, пароходные машины бурлили и ревели, а три яхты двинулись к острову, выстроившись углом вперед.
Морщась от солнечных лучей, Пол искоса поглядывал на все приближающийся и приближающийся Лужок — горячий, выбеленный и стерильный. Белая змея, как бы опоясывающая весь остров, теперь превратилась в ряд белых кубиков, изолированных построек, из бетонных блоков, которые на жаргоне Лужка, сохранившегося с прежних, менее комфортабельных времен, назывались «палатками». Амфитеатр на севере острова выглядел как глубокая тарелка, а спортивные площадки вокруг него складывались в самые разнообразные геометрические фигуры. Выбеленные камни повсюду очерчивали дорожки и насаждения…
Воздух содрогнулся от резкого, звенящего, грохота. Потом прозвучал еще один. И еще. «Блам!»
Ракеты, запущенные с острова, взрывались прямо над головой. Спустя еще минуту все три яхты уже покачивались у своих причалов, а оркестр заиграл «Звездно-полосатый флаг».
И красное зарево ракет,
И свист бомб в воздухе.
Капельдинер поднял палочку, и оркестранты многозначительно замерли.
«Взззззз! — взвилась ракета. — Трах-та-ра-рах!»
Давали доказательство в ночном мраке,
Что флаг наш все еще там…
Вслед за гимном последовал пестрый калейдоскоп более веселых мелодий: «Запакуй свои беды», «Я в поисках девушки», «Возьми меня на бал, на танцы», «Когда я был железнодорожником».
Вновь прибывшие попали в давку на палубах, пытаясь пожать руки, протянутые им с причала шеренгой пожилых людей, в большинстве своем толстых, седых и лысеющих. Это были Великие Старики — управляющие районами, управляющие провинциями, генеральные вице-президенты и заместители генеральных вице-президентов, а также вице-президенты Восточных и Средне-Западных промышленных районов.
«Приветствуем, вас на борту! — Этим возгласом встречали их сейчас, а именно это приветствие было во все времена. Приветствуем вас на борту!»
Пол понял, что Кронер сохраняет специально для него свое рукопожатие и приветственные слова, и расталкивал народ до тех пор, пока ему не удалось добраться до этой большой руки, пожать ее и спрыгнуть на пристань.
— Очень рад видеть тебя на борту, Пол!
— Благодарю вас, сэр. Это очень здорово — быть на борту. Многие пожилые люди на мгновение умолкли, чтобы с дружеским чувством поглядеть на блестящего юного отпрыска их ныне покойного вождя военного времени.
«Явитесь в здание администрации для регистрации, а затем загляните в свои палатки и проверьте, там ли ваш багаж, прозвучал голос диктора. — Познакомьтесь с вашими соседями по палатке, а затем отправляйтесь на ленч».
Предшествуемые оркестром вновь прибывшие двинулись по усыпанной гравием дорожке к Административному Зданию.
Поперек его входной двери висел транспарант со словами:
«Команда Синих приветствует вас на Лужке».
Раздались выкрики добродушной ярости, и тут же начали строиться живые пирамиды, чтобы сорвать с двери эту вызывающую надпись.
Кто- то из молодых членов Команды Синих хлопнул Пола по спине.
— Отличная идея, капитан! — проревел он. — Этот парень сразу же дает понять им всем, кто здесь главный. И мы им еще не то покажем, увидишь.
— Это уж точно, — сказал Пол. — Таков наш дух.
По- видимому, этот юнец был впервые на Лужке. Вот поэтому-то он никак не мог уразуметь, что флаг этот — дело рук специального комитета, единственной задачей которого было вызывать и подогревать соперничество между командами. Подобные штучки будут теперь встречаться на каждом шагу.
Сразу же за дверью висел зеленый плакат:
«Оставь надежду всяк, не носящий зеленой рубашки!»
Шеферд радостно взвыл и принялся размахивать плакатом, но в следующую же секунду был сбит на пол волной Синих, Белых и Красных.
«Никакого буйства внутри зданий! — строго предупредил репродуктор. — Правила вам известны. Никакого буйства в помещениях. Поберегите свой запал для спортивных площадок. После регистрации явитесь в свои палатки, познакомьтесь с вашими дружками и возвращайтесь к ленчу через пятнадцать минут».
В отведенную ему палатку Пол прибыл раньше своего пока еще незнакомого дружка. Между ними двумя, если верить предисловию «Песенника», возникнет освященное обычаем братство в результате того, что они совместно испытают столько радостей, повидают столько прекрасного и переживут столь глубокое волнение.
Прохлада комнаты с кондиционированным воздухом вызвала у Пола легкое головокружение. Преодолев его, он глянул на табличку величиной с тарелку, прикрепленную к подушке его койки. «Д-р Пол Протеус, упр. Зав. Айлиум. Н-Й», — гласила она. А пониже: «Зови меня просто Пол или гони 5 долларов». Эта вторая часть надписи красовалась буквально на всех таких табличках.
Единственный человек на Лужке, которого нельзя было называть просто по имени, был сам Старик, наследник отца Пола, доктор Фрэнсис Элдгрин Гелхорн. Только его, национального директора Промышленности, Коммерции, Связи, Продовольственных товаров и Ресурсов, куда бы он ни отправлялся, надлежало величать доктором Гелхорном и сэром в любое время дня и ночи.
Потом только Пол разглядел табличку на подушке своего дружка: «Д-р Фредерик Гарт, упр. Зав. Буффало. Н-Й. Зови меня просто Фред или гони 5 долларов».
Пол присел на краешек кровати и попытался побороть странное чувство неловкости или смущения, в которое его ввергнул вид таблички Гарта. Он знал много людей, взять хотя бы Шеферда, которые постоянно во всем видели предзнаменования и вечно беспокоились по их поводу — в рукопожатии начальства, в ошибке, допущенной в их имени в официальном документе, в распределении мест на банкете, в том, что вышестоящий попросил сигарету, в тоне… Карьера Пола до самых последних недель была настолько благополучной и легкой, что размышления над смыслом подобных предзнаменований он считал занятием глупым и бесполезным. Для него все предзнаменования были добрыми или по крайней мере бывали такими до настоящего времени. Однако теперь он уже начал понимать, что могут быть и зловещие знамения, проявляющиеся косвенным образом.
Было ли случайностью, небрежностью или каким-то тонким заговором то обстоятельство, что его поместили в одну комнату с Гартом, вторым кандидатом на должность в Питсбурге? И почему Шеферд был назначен капитаном, когда подобную честь оказывали только тем, кому действительно предстояло подыматься высоко вверх? И почему…
Пол мужественно переключил свои мысли на другое, по крайней мере внешне, и ему удалось рассмеяться, как человеку, которому теперь абсолютно наплевать на систему.
Вошел его дружок, с сединой на висках, усталый, бледный и любезный. Фред Гарт отчаянно старался нравиться всем и каждому, не слишком задевая кого-либо из окружающих, и благодаря этому превратился в полное ничтожество. И продвинулся он по службе именно благодаря этому качеству, а никак не вопреки ему. Ведь время от времени влиятельные личности, поддерживаемые мощными фракциями, добивались одного и того же назначения. А высокое начальство, опасаясь раскола, возможного в том случае, если они отдадут предпочтение кандидату одной клики перед кандидатом другой, называли безобидного для обеих сторон Гарта в качестве компромисса. Считалось — а поскольку это мнение было общепринятым, то, по-видимому, для этого были основания, — что все эти крупные назначения, которые он получал в результате политики компромиссов, приносили ему только одно беспокойство. Теперь, несмотря на свои всего лишь пятьдесят с небольшим лет, он выглядел очень старым — добрый и благожелательный, но слишком слабый и задерганный человек.
— Доктор Пол Протеус! Я хотел сказать — Пол! — И Гарт, покачивая головой, точно он совершает что-то забавное, протянул Полу пятидолларовую бумажку.
— Забудьте об этом, доктор Гарт, — сказал Пол и протянул банкнот обратно. — Я хотел сказать — Фред. Как поживаете?
— Отлично, отлично. Не могу пожаловаться. А как ваша жена и детки?
— Тоже все отлично, благодарю вас.
Доктор Гарт вспыхнул от смущения.
— Ох, боже мой, простите, пожалуйста.
— За что?
— Это было страшно глупо с моей стороны — спрашивать вас о детях, когда их у вас нет.
— Что вы, это с моей стороны было глупо не завести их.
— Возможно, возможно. Хотя это тяжкое испытание — смотреть, как твои ребятишки подрастают, и думать обо всем, что необходимо им теперь, видеть, как они буквально убивают себя, готовясь к Генеральным классификационным испытаниям, а затем дожидаться показателей… — эту фразу Гарт закончил глубоким вздохом. — Мне пришлось перенести сейчас всю эту волынку с ГКИ со старшеньким моим, с Брудом, а ведь мне еще предстоит дважды переживать весь этот кошмар с Алисой и с маленьким Юингом.
— Ну и как Бруд — выкарабкался?
— Хм? О, вы спрашиваете, выкарабкался ли он? У него сердце настоящего мужчины. Он хотел, чтобы все было хорошо, и он так зубрил предметы для этих экзаменов, как ни один другой парнишка в округе. Он сделал все, что было в его силах.
— О, понимаю.
— Ну вот, а теперь ему придется снова сдавать эти экзамены только на этот раз по другим билетам. Он был немножко нездоров, когда сдавал их в первый раз, — последствия какого-то вирусного заболевания. Он совсем немного не добрал очков, и апелляционное бюро в отношении его сделало специальную оговорку. Эту вторую попытку он предпримет завтра, и примерно к обеду аттестат будет у него в кармане.
— На этот раз он, конечно, сдаст, — сказал Пол.
Гарт покачал головой.
— Вы полагаете, что они все же пойдут ему навстречу, не так ли? Господи, видели бы вы, как этот малыш корпел над книжками.
— Отличная погодка сегодня, — сказал Пол, пытаясь уйти от неприятного разговора.
Гарт с отсутствующим видом выглянул в окно.
— Да, не правда ли. Господь улыбается Лужку.
— Возможно, он это делал и прежде.
— Это не я придумал.
— Что именно?
— Об этой божьей улыбке. Это из речи доктора Гелхорна. Помните? Он говорил это в прошлом году при закрытии.
— Ага. Доктор Гелхорн говорил столько вещей, которые следовало бы запомнить, что невозможно было их все унести и хранить в своей домашней сокровищнице.
«Ленч! — сказали громкоговорители. — Ленч! Запомните правило: каждый раз за едой вы должны завести нового знакомого. Не расставайтесь со своим дружком — пусть он будет по одну сторону от вас, но уж по другую пусть обязательно сидит незнакомый. Ленч! Ленч! — Без всякого перехода диктор запел: — О, как я не люблю вставать рано утром». Пол с Гартом и еще пятьдесят других таких же пар через парадную площадь зашагали к столовой.
Когда толпа протолкнула Пола с его дружком сквозь раздвижные двери, Кронер, схватив Пола за руку, оттащил его в сторонку. Гарт, как и подобает хорошему дружку, которым он изо всех сил старался быть, тоже вышел из очереди и остановился.
— Завтра вечером, — сказал Кронер. — Собрание на высшем уровне состоится завтра вечером — после постановки пьесы и костра.
— Отлично.
— Я уже говорил тебе, что сюда приедет сам Старик. Видишь, насколько это важно. Ты будешь важной персоной. Я и сам не вполне представляю себе, в чем здесь дело, но полагаю, что это будет самый решающий момент во всей твоей карьере.