Страница:
Сделайте так, чтобы Черные, Евреи и все прочие выглядели точь-в-точь, как Нацисты, и поглядите, что из этого выйдет.
— Верно, старина! — рявкнул он. Ну и голос!
Он связался по радио с офисом Губернатора в Олбани. Сам Губернатор уже вылетел в Рочестер вертолетом, чтобы попасть в программу ТВ вместе с заложниками. Но там, в офисе, умудрились связать Харли III с Губернатором прямо на лету, в небе. Харли III доложил обстановку в Сципионе и сказал, кто я такой.
В двух словах.
А потом Харли III обернулся ко мне и сказал:
— Поздравляю! Отныне ты — Бригадный Генерал Национальной Гвардии!
Он мог мне точно сказать, что с ними. Он вчера видел своими глазами, как Маргарет и Милдред посадили в стальной ящик в кузове тюремного грузовика и повезли в «Академию Смеха», в Батавию.
— Они в полном порядке! — сказал он. — Ты нужен родной стране больше, чем своей родне. Так что, генерал Хартке, грудь колесом и вперед шагом марш!
Ни одной минуты не теряет! Не успел он уговорить Губернатора произвести меня в Бригадные Генералы, как тут же понесся на конюшню, возле которой захваченные в плен Борцы за Свободу рыли могилы для мертвых. Усталые могильщики могли не без оснований считать, что роют могилу и для себя. Они насмотрелись фильмов о «Последней Петарде», где люди в шлемах, похожих на ведерки для угля, стояли и смотрели, как другие люди, в лохмотьях, готовили себе место последнего упокоения.
Я слышал, как Харли III орал на могильщиков, приказывая глубже копать, края подровнять и так далее. Мне приходилось наблюдать такие истерические припадки лидерства во Вьетнаме, да я и сам временами вел себя так же, поэтому я совершенно уверен, что Харли III принял какой-то препарат, вроде амфетамина.
Так что большинство штатских, которыми я мог бы управлять, поскорее собрали свои пожитки, побросали их в автомашины и трейлеры и заплатили по ценам черного рынка фантастические цены за бензин, только бы хватило, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову.
Я считаю, что эта новая сегрегация — хотя и не слышал, чтобы кто— нибудь из выдающихся деятелей признал это, — превратила Вооруженные Силы в нечто вроде набора клюшек для гольфа. Можно было выбирать тот или другой батальон — в зависимости от того, какой цвет кожи у их предполагаемого противника.
А вот в Советском Союзе с его многонациональным населением — где можно встретить кого угодно, кроме Черных и Латиноамериканцев, — власти убедились на горьком опыте, что солдаты не очень-то охотно сражаются с людьми, которые и выглядят, и думают, и говорят точь-вточь как они сами.
Тогда Радуга должна была символизировать дружбу между Белыми людьми, которые, как считалось, недолюбливали друг друга. Как оказалось, «Радужный Дивизион» сражался не хуже любого другого во время Войны против всех Войн, которая послужила лишь вступлением к «Последней Петарде».
Но символический кусочек радуги остался на их погонах.
До того, как меня арестовали за подстрекательство к бунту, я тоже носил кусочек радуги, рядом со звездой Бригадного Генерала!
Случается, и нередко, что среди полного хаоса, «потока и разграбления» вы вдруг натыкаетесь на поразительное и необъяснимое проявление чувства гражданской ответственности. Быть может, изверившиеся люди еще хоть капельку доверяют только споим пожарникам.
Тогда мы еще не нашли черепа молодой женщины. Еще не вкопались достаточно глубоко, чтобы наткнуться на то, что осталось от пропавшей Королевы Сирени.
— Мы не хотели бы нарушать закон, — сказал я.
Коронер был Черный. Но я бы нипочем не догадался, если бы он мне сам не сказал.
Я спросил, не сможет ли он устроить так, чтобы Округ или Штат или еще кто-нибудь взял на себя заботу о телах до тех пор, пока близкие родственники, если они наймутся, не решат, что с ними делать. Я надеялся, что их увезут в Рочестер, а там их можно или набальзамировать, или заморозить, или кремировать, или, на худой конец, хотя бы похоронить в порядочных гробах. Тут они лежали просто в одежде, которая на них оказалась.
Коронер заверил, что подумает, но не советовал мне особенно на это надеяться. Он сказал, что Округ разорен, и Штат разорен, и страна разорена, да и сам он остался ни с чем. То немногое, что у него было, он потерял на Космическом Телемаркете.
Я не мог использовать и труд заключенных с того берега. Это тоже было предусмотрено законом. И тут я вспомнил, что в колледже был экскаватор, работавший на дизельном топливе, цена которого на черном рынке не взлетела под потолок, как цена бензина. Оставалось только найти этот экскаватор и посмотреть, не осталось ли там хоть немного топлива.
Солдат нашел экскаватор, и бак был полон!
Чудеса!
Я вас еще раз спрашиваю: «Долго ли мне оставаться Атеистом?»
Он был собственностью одного из Таркингтоновских родителей. Тот ехал на выпускной бал своей дочери, когда драндулет сломался окончательно возле кафе «Черный Кот». Он уже не раз останавливался сам собой по дороге сюда из Нью-Йорк Сити. Родитель пошел в скобяную лавку, купил кисть и желтую краску, размалевал свою развалюху и сбыл ее Лайлу Хуперу за 1 доллар.
И этот человек был в Совете Директоров фирмы Дженерал Моторс!
Долговязый!
Я спросил у гробовщика, где он раздобыл бензин на эту поездку.
Он сначала не признавался, но я взял его измором. Наконец, он сказал:
— Загляни в крематорий на задах Медоудсилского Кинокомплекса. Спросишь Гвидо.
Я его спросил, не собираются ли переоборудовать Сверхвышибалу в тюрьму.
Он ответил, что при желании можно загнать туда дссяток-другой нехороших мальчиков, а потом врубить установку, так что у них волосы встанут дыбом, а температура подскочит на пару градусов по Цельсию.
Шум доносился отсюда, с холма. Рычали циркулярные пилы. Стучали молотки. Судя по звукам, там орудовала целая армия. А насколько я знал, там должны были дежурить всего 4 часовых, на случай пожара.
Солдата, который дежурил в моей приемной, чтобы сообщать, если меня потребуют по важному делу, и след простыл. Он побежал на холм, чтобы разведать, что там творится. Нас ни о каких шумных мероприятиях не предупреждали.
Так что я побрел по Клинтон-стрит в полном одиночестве. На мне были ботинки гражданского образца и маскировочный костюм, который мне уступил Генерал Флорио, как и две генеральские звезды со своего плеча. Это и была моя форма.
Взобравшись по Клинтон-стрит на холм, я увидел Генерала Флорио, раздававшего приказы солдатам, переброшенным с того берега озера. Одни разбивали на Лужайке палаточный городок. Другие обносили его колючей проволокой.
Я не стал спрашивать, зачем. Было ясно, что Таркингтоновский колледж, так долго остававшийся неизменным, пока тюрьма на том берегу все росла и расширялась, теперь сам стал тюрьмой.
Генерал Флорио взглянул на меня и расплылся и улыбке.
— Привет, Начальник Хартке, — сказал он.
Генерал Флорио сказал мне:
— Жди гостей!
Вспоминаю лекцию, когда Дэмон Стерн рассказывал о посещении с группой студентов Освенцима, позорного нацистского концентрационного лагеря в Польше, во время «Последней Петарды». Стерн подрабатывал, выезжая в Европу с теми студентами, чьи родители или опекуны не хотели их видеть во время Рождественских или летних каникул. Он ловил настоящий кайф, когда удавалось свозить их в Освенцим. Он всегда делал это неожиданно, никого не спросив. В маршрутах Освенцим не значился, и многие студенты после этого долго не могли прийти в себя.
На лекции он сказал, что если бы снести заборы и виселицы и газовые камеры, оставив только аккуратненькие, чистенькие, как шахматная доска, улички и старые беленые двухэтажные бараки, то получилась бы вполне приличная школа-интернат для низкооплачиваемых или малоинициативных жителей. Домики были построены задолго до 1 мировой войны, чтобы разместить с комфортом солдат Австро-Венгерской империи. Среди многочисленных титулов их Императора, сказал Стерн, был и титул Герцога Освенцнмского.
И душевых не было.
А у нас тут душевых предостаточно.
Одна деталь, скорее трогательная, чем ужасная, среди всех ужасов, которые здесь творились: беглые преступники очень бережно отнеслись к студенческому городку. Как будто они и вправду верили, что он будет принадлежать им и их потомкам.
Это напомнило мне еще одну лекцию Дэмона Стерна, когда он рассказывал, как вели себя озверелые и изголодавшиеся бедняки Петрограда в России, ворвавшиеся в царский дворец в 1917. Они впервые увидели все сокровища в дворцовых покоях и пришли в такую ярость, что едва все не уничтожили.
Но тут один из них, выстрелив в потолок, чтобы на него обратили внимание, крикнул:
— Товарищи! Товарищи! Это же теперь все наше! Не трогайте!
А Дэмон Стерн, унициклист, наоборот, отдал свою жизнь за живые существа. Это были даже не люди. Это были лошади. Причем не его лошади, а совершенно чужие.
Его жена с детьми успела уехать, и, как я слышал, они живут теперь у родственников, в Лакаванне. Хорошо, когда у людей есть родственники, к которым можно убежать.
Но Дэмон Стерн похоронен глубоко в земле, поблизости от того места, где он пал, — возле конюшни, куда достигает тень Мушкет-горы на закате.
Дэмон разбудил ее среди ночи и велел садиться с детьми в «Фольксваген» и ехать в Рочестер, не включая фары. Он слышал взрыв на том берегу озера и видел безмолвную армию, идущую на приступ. Последнее, что он сделал для Ванды Джун, — сунул ей в руки коробку с надписью «Брюссельская капуста».
Ближе всего к истине, видимо, предположение, что он услышал пальбу в конюшне и бросился туда, не подумав о последствиях. Борец за Свободу расстреливал лошадей из автомата для собственного удовольствия. Он стрелял не в голову, а в живот.
Дэмон, должно быть, попросил его прекратить, тогда Борец за Свободу срезал очередью и его.
Я спустился по Клинтон-стрит и пошел в Ратушу, чтобы обдумать неожиданный поворот в своей карьере — назначение меня Начальником тюрьмы.
Перед подъездом стоял «Ролле Ройс Корниш», с откидным верхом. Владелец такой машины имел достаточно Йен или Марок или другой стабильной валюты и мог купить вдоволь бензина, чтобы колесить по всей стране.
Я подумал, что это колесница какого-нибудь Таркингтоновского студента или родителя, приехавшего за вещичками, забытыми в спальном корпусе перед началом каникул — каникул, которым теперь, вероятно, не будет конца.
Солдат, который должен был дежурить в моей приемной, вернулся обратно. Он возвратился на свой пост, когда Генерал Флорио посоветовал ему не стоять столбом как будто у него кол в заднице, а тянуть колючую проволоку или ставить палатки. Он поджидал меня у подъезда и сообщил, что у нас посетитель. Я его спросил:
— Кто такой? А он сказал:
— Ваш сын, сэр.
Меня эта новость чуть с ног не сшибла.
— Юджин? — сказал я. Юджин младший сказал мне, что не желает меня видеть до конца жизни. Неплохой пожизненный приговор, а? Неужели он теперь разъезжает на «Ролле Ройсе»? Юджин?
— Нет, сэр, — сказал солдат. — Это не Юджин.
— Юджин — мой единственный сын, — заметил я. — Как он назвался?
— Он сказал мне, сэр, — отвечал солдат, — что он ваш сын Роб Рой.
Я прикинул, сколько ему лет. Ему было 23, он был самым младшим из моих детей. Младшенький в семье.
У меня голова шла кругом. Я еще на лестнице снял плащ, так что генеральские звезды были на виду. Это все же не пустяк. Много ли мальчишек, у которых папа — Генерал?
— Чем могу служить? — спросил я.
— Не знаю, как начать, — сказал он.
— По-моему, ты уже начал, когда сказал часовому, что ты мой сын, — сказал я. — Может, это шутка?
— А вам кажется, что это шутка? — спросил он.
— Я никогда не говорил, что я Святой, особенно когда был молод и годами не видел дома, — сказал я. — Но я никогда не спал с женщиной, выдавая себя за другого. Меня ничего не стоило отыскать, если кому-нибудь этого сильно хотелось. Так что если я сделал внебрачного ребенка, для меня это — полная неожиданность. Я полагал, что мать, как только она поняла, что беременна, даст мне об этом знать.
— Я знаю 1 мать, которая этого не сделала, — сказал он.
Не успел я ответить, как он выложил одним духом то, что, видимо, отрепетировал дорогой:
— Я здесь не задержусь, — сказал он. — Не успеешь оглянуться, как меня уже не будет. Я еду в Италию, и никогда в жизни не хочу больше видеть эту страну, а особенно Дюбек.
Он не был женат, что в глазах большинства членов суда было порочащим признаком, как и участие во Вьетнамской войне.
Состояние было сделано на расфасовке и упаковке мяса.
— Я хотел что-то сделать для Дюбека в свою очередь. У нас такое множество родителей-одиночек, которые растят детей на жалкие гроши, так много семей, где и муж, и жена работают, чтобы хоть как-то накормить и одеть детей, что я подумал — больше всего Дюбеку нужен хороший центр заботы о детях, который ничего им не будет стоить.
Через две недели после того, как он открыл свой центр, его арестовали за растление малолетних, потому что несколько детишек вернулись домой с воспалением гениталий.
Но к тому времени он просидел в тюрьме, без права быть выпущенным под залог, 3 месяца, и от толпы, которая рвалась его линчевать, его охраняла Национальная Гвардия. На его счастье, в Дюбеке, как и во многих городах, полиция была усилена бронетранспортерами и пехотой.
После того, как он был оправдан, его пришлось пывозить из города и везти в глубь штата Иллинойс в наглухо закрытом танке, чтобы его кто— нибудь не прикончил.
— Надеюсь, вы понимаете, что я меньше всего жду от вас каких-либо эмоций.
— Надейся, надейся! — сказал я.
Теперь, когда я вспоминаю нашу встречу, я чувствую что-то похожее на умиление. Он достаточно хорошо ко мне относился, считал меня достаточно сердечным человеком и обращался со мной, пусть недолго, как с настоящим, родным отцом.
Он сказал, что имя стоит в свидетельстве о рождении.
— А имя отца в свидетельстве о рождении? — спросил я.
— Там стоит имя солдата, погибшего во Вьетнаме, — сказал он.
— Ты помнишь его? — сказал я.
Вот тут я услышал нечто неожиданное. Это было имя моего шурина, Джека Паттона, с которым его мать в жизни не встречалась, я уверен. Должно быть, я ей рассказал в Маниле о Джеке, и она вспомнила его имя и что он был не женат и погиб за родину.
Я промолчал, но подумал: «Старина Джек, где бы ты ни был, настало время посмеяться от всей души».
— Она написала мне письмо, — сказал он.
— А сказать это тебе лично она не хотела? — сказал я.
— Не могла, — сказал он. — Она умерла от рака поджелудочной железы, когда мне было 4 года.
Это был удар. Да, недолго она прожила после того, как мы занимались любовью. Мне всегда нравилось думать, что женщины, с которыми я занимался любовью, живут себе и живут. И я воображал, что его мать, хороший товарищ, умница, спортсменка, с губами, как диванные валики, такая веселая и забавная, живет и живет еще долгие годы.
— Она написала мне письмо на смертном одре, — продолжал он — и оно было оставлено адвокатской фирме в Дюбеке с указанием не вскрывать, пока жив добрый человек, который женился на ней и усыновил меня. А он умер только в прошлом году.
* * *
— Не могу я управлять, — сказал я. — Меня никто слушаться не будет. Анекдот получится.— Верно, старина! — рявкнул он. Ну и голос!
Он связался по радио с офисом Губернатора в Олбани. Сам Губернатор уже вылетел в Рочестер вертолетом, чтобы попасть в программу ТВ вместе с заложниками. Но там, в офисе, умудрились связать Харли III с Губернатором прямо на лету, в небе. Харли III доложил обстановку в Сципионе и сказал, кто я такой.
В двух словах.
А потом Харли III обернулся ко мне и сказал:
— Поздравляю! Отныне ты — Бригадный Генерал Национальной Гвардии!
* * *
— У меня на том берегу осталась семья, — сказал я. — Я должен посмотреть, как они там.Он мог мне точно сказать, что с ними. Он вчера видел своими глазами, как Маргарет и Милдред посадили в стальной ящик в кузове тюремного грузовика и повезли в «Академию Смеха», в Батавию.
— Они в полном порядке! — сказал он. — Ты нужен родной стране больше, чем своей родне. Так что, генерал Хартке, грудь колесом и вперед шагом марш!
* * *
Энергия у него била через край! Можно было подумать, что под шлемом, похожим на угольное ведерко, бушует гроза.Ни одной минуты не теряет! Не успел он уговорить Губернатора произвести меня в Бригадные Генералы, как тут же понесся на конюшню, возле которой захваченные в плен Борцы за Свободу рыли могилы для мертвых. Усталые могильщики могли не без оснований считать, что роют могилу и для себя. Они насмотрелись фильмов о «Последней Петарде», где люди в шлемах, похожих на ведерки для угля, стояли и смотрели, как другие люди, в лохмотьях, готовили себе место последнего упокоения.
Я слышал, как Харли III орал на могильщиков, приказывая глубже копать, края подровнять и так далее. Мне приходилось наблюдать такие истерические припадки лидерства во Вьетнаме, да я и сам временами вел себя так же, поэтому я совершенно уверен, что Харли III принял какой-то препарат, вроде амфетамина.
* * *
Поначалу управлять мне было почти нечем. Этот колледж, единственный из всех предприятий большого и малого бизнеса в нашей долине, сохранился и остался в полном запустении. Вполне возможно — надолго. Большинству местных жителей удалось удрать после побега заключенных. Однако, когда они вернулись, жить им оказалось не на что. Владельцы домов или доходных предприятий не могли сбыть их с рук. Они разорились вчистую.Так что большинство штатских, которыми я мог бы управлять, поскорее собрали свои пожитки, побросали их в автомашины и трейлеры и заплатили по ценам черного рынка фантастические цены за бензин, только бы хватило, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову.
* * *
Своего войска у меня не было. На этой стороне озера были размещены подчиненные Лукаса Флорио — командора Дивизиона Национальной Гвардии, 42 Дивизиона, «Радужного Дивизиона». Свою штаб-квартиру он устроил в бывшем офисе Хироси Мацумото, в тюрьме. В Уэст-Пойнте он не учился, был слишком молод, чтобы воевать во Вьетнаме, а родом он из Скенектеди, так что мы с ним раньше не встречались. Все его солдаты были Белые, а представители Восточных рас считались почетными Белыми. То же касалось и 82 воздушно— десантного дивизиона. Где-то были и Черные, и Латиноамериканские части, согласно теории, утверждавшей, что на свободе, как и в тюрьме, люди всегда чувствуют себя комфортнее среди представителей своей расы.Я считаю, что эта новая сегрегация — хотя и не слышал, чтобы кто— нибудь из выдающихся деятелей признал это, — превратила Вооруженные Силы в нечто вроде набора клюшек для гольфа. Можно было выбирать тот или другой батальон — в зависимости от того, какой цвет кожи у их предполагаемого противника.
А вот в Советском Союзе с его многонациональным населением — где можно встретить кого угодно, кроме Черных и Латиноамериканцев, — власти убедились на горьком опыте, что солдаты не очень-то охотно сражаются с людьми, которые и выглядят, и думают, и говорят точь-вточь как они сами.
* * *
«Радужный Дивизион» начал свое существование еще в 1 мировую войну, в качестве экспериментального объединения нестандартных Американцев, не принадлежащих к кадровым военным. Созданные в те времена Резервные Дивизионы были распределены по различным округам страны. Потом кому-то пришла в голову мысль собрать Дивизион из мобилизованных и волонтеров со всей страны, чтобы доказать, как они прекрасно ладят друг с другом.Тогда Радуга должна была символизировать дружбу между Белыми людьми, которые, как считалось, недолюбливали друг друга. Как оказалось, «Радужный Дивизион» сражался не хуже любого другого во время Войны против всех Войн, которая послужила лишь вступлением к «Последней Петарде».
* * *
Позже, когда эксперимент был завершен, 42 Дивизион стал просто одной из частей Национальной Гвардии и был передан приказом в распоряжение Штата Нью-Йорк, вместе со своими боевыми наградами.Но символический кусочек радуги остался на их погонах.
До того, как меня арестовали за подстрекательство к бунту, я тоже носил кусочек радуги, рядом со звездой Бригадного Генерала!
39
* * *
За первые две недели пребывания в должности Военного Главнокомандующего Сципионского Округа — простиравшегося до самых верховьев озера и до самого Национального Лесного Заповедника — самое лучшее, по-моему, было то, что я сделал некоторых солдат пожарниками. Кое-кто даже был пожарником на гражданке, и я дал им возможность ознакомиться с хозяйством нашей пожарной части, которая не пострадала во время осады. Нам притом еще и сказочно повезло: у всех пожарных машин баки были доверху заполнены бензином. Казалось бы, в обществе, где народ, от подонков и до верхушки, тащит все, что не прибито гвоздями, кто-то должен был подсуетиться и пересифонить весь бесценный бензин до последней капли.Случается, и нередко, что среди полного хаоса, «потока и разграбления» вы вдруг натыкаетесь на поразительное и необъяснимое проявление чувства гражданской ответственности. Быть может, изверившиеся люди еще хоть капельку доверяют только споим пожарникам.
* * *
Я наблюдал также за эксгумацией тел, зарытых возле конюшни. Они пролежали в земле всего несколько дней, а потом Правительство в лице Коронера и Медицинского Эксперта из Полиции Штата, того самого специалиста по распятиям, приказало нам выкопать их обратно. Правительство было обязано добыть их фотографии и отпечатки пальцев, а также описание зубоврачебной работы над их зубами, ран на теле, если таковые найдутся, и так далее. Нам не пришлось выкапывать Шульцев, которых уже один раз перезахоранивали, чтобы освободить место для Павильона.Тогда мы еще не нашли черепа молодой женщины. Еще не вкопались достаточно глубоко, чтобы наткнуться на то, что осталось от пропавшей Королевы Сирени.
* * *
Правительство, в лице всего лишь 2х приезжих, — коронера и судебно— медицинского эксперта, велело похоронить все трупы глубже, чем раньше, когда они их обработают. Этого требовал закон.— Мы не хотели бы нарушать закон, — сказал я.
Коронер был Черный. Но я бы нипочем не догадался, если бы он мне сам не сказал.
Я спросил, не сможет ли он устроить так, чтобы Округ или Штат или еще кто-нибудь взял на себя заботу о телах до тех пор, пока близкие родственники, если они наймутся, не решат, что с ними делать. Я надеялся, что их увезут в Рочестер, а там их можно или набальзамировать, или заморозить, или кремировать, или, на худой конец, хотя бы похоронить в порядочных гробах. Тут они лежали просто в одежде, которая на них оказалась.
Коронер заверил, что подумает, но не советовал мне особенно на это надеяться. Он сказал, что Округ разорен, и Штат разорен, и страна разорена, да и сам он остался ни с чем. То немногое, что у него было, он потерял на Космическом Телемаркете.
* * *
После того как Правительство отбыло восвояси, передо мной встала проблема — как бы половчее вырыть более глубокие могилы. Я не решался предложить Национальным Гвардейцам снова взять в руки лопаты. Они и так неохотно согласились выкапывать трупы, и делались все мрачнее по мере того, как им становилось ясно, что гражданская жизнь им не светит. Честь и слава боевых наград линяла на глазах.Я не мог использовать и труд заключенных с того берега. Это тоже было предусмотрено законом. И тут я вспомнил, что в колледже был экскаватор, работавший на дизельном топливе, цена которого на черном рынке не взлетела под потолок, как цена бензина. Оставалось только найти этот экскаватор и посмотреть, не осталось ли там хоть немного топлива.
Солдат нашел экскаватор, и бак был полон!
Чудеса!
Я вас еще раз спрашиваю: «Долго ли мне оставаться Атеистом?»
* * *
Бак был полон потому, что в Сципионе оказался всего один дизельный автомобиль к началу всеобщего исхода. Это был «Кадиллак» фирмы Дженерал Моторс, выпущенный примерно в том году, когда нас вышвырнули из Вьетнама пинком под зад. Он до сих пор на месте. Раскатывать на этом драндулете — все равно что ехать на воскресную загородную прогулку на египетской пирамиде.Он был собственностью одного из Таркингтоновских родителей. Тот ехал на выпускной бал своей дочери, когда драндулет сломался окончательно возле кафе «Черный Кот». Он уже не раз останавливался сам собой по дороге сюда из Нью-Йорк Сити. Родитель пошел в скобяную лавку, купил кисть и желтую краску, размалевал свою развалюху и сбыл ее Лайлу Хуперу за 1 доллар.
И этот человек был в Совете Директоров фирмы Дженерал Моторс!
* * *
В тот короткий период, когда все тела снова оказались на поверхности, за 1 из них приехал человек на катафалке Тойота, с гробовщиком, из Рочестера. Это был доктор наук Чарлтон Хупер, тот самый, которого приглашали в баскетбольную команду «Нью-Йорк Никербокерз», а он предпочел стать Физиком. Как я уже говорил, он был 2-метрового роста.Долговязый!
Я спросил у гробовщика, где он раздобыл бензин на эту поездку.
Он сначала не признавался, но я взял его измором. Наконец, он сказал:
— Загляни в крематорий на задах Медоудсилского Кинокомплекса. Спросишь Гвидо.
* * *
Я спросил Чарлтона, неужели он приехал прямо из Техаса, из Ваксахачи. У меня были сравнительно свежие новости о том, что он заведует мощным атомным ускорителем, «Сверхвышибалой», в тех местах. Он сказал, что Сверхвышибала сожрал все фонды, и он перебрался в Женеву, штат Нью-Йорк, а это не так уж далеко отсюда. Он преподавал Физику на первом курсе в колледже Хобарта.Я его спросил, не собираются ли переоборудовать Сверхвышибалу в тюрьму.
Он ответил, что при желании можно загнать туда дссяток-другой нехороших мальчиков, а потом врубить установку, так что у них волосы встанут дыбом, а температура подскочит на пару градусов по Цельсию.
* * *
Примерно через неделю после того, как Чарлтон увез тело своего отца, а остальных мы перезахоронили на предписанной законом глубине при помощи экскаватора, я проснулся от оглушительного треска и скрежета, непривычного в нашем некогда мирном городке. Я тогда жил в Ратуше и любил соснуть после обеда.Шум доносился отсюда, с холма. Рычали циркулярные пилы. Стучали молотки. Судя по звукам, там орудовала целая армия. А насколько я знал, там должны были дежурить всего 4 часовых, на случай пожара.
Солдата, который дежурил в моей приемной, чтобы сообщать, если меня потребуют по важному делу, и след простыл. Он побежал на холм, чтобы разведать, что там творится. Нас ни о каких шумных мероприятиях не предупреждали.
Так что я побрел по Клинтон-стрит в полном одиночестве. На мне были ботинки гражданского образца и маскировочный костюм, который мне уступил Генерал Флорио, как и две генеральские звезды со своего плеча. Это и была моя форма.
Взобравшись по Клинтон-стрит на холм, я увидел Генерала Флорио, раздававшего приказы солдатам, переброшенным с того берега озера. Одни разбивали на Лужайке палаточный городок. Другие обносили его колючей проволокой.
Я не стал спрашивать, зачем. Было ясно, что Таркингтоновский колледж, так долго остававшийся неизменным, пока тюрьма на том берегу все росла и расширялась, теперь сам стал тюрьмой.
Генерал Флорио взглянул на меня и расплылся и улыбке.
— Привет, Начальник Хартке, — сказал он.
* * *
Глядя на эти 10-местные палатки, которые привезли из Арсенала, что напротив Мэдоудейлского Киноцентра, и расставили на центральной Лужайке в шахматном порядке, я подумал, что в этом есть своя логика. Окружавшие зеленый квадрат Лужайки здания — Самоза-Холл, библиотека, книжный магазин. Павильон и прочие, в дверях и окнах которых маячили охранники с пулеметами, — вполне заменяли тюремные стены, да вдобавок Лужайку обнесли колючей проволокой.Генерал Флорио сказал мне:
— Жди гостей!
Вспоминаю лекцию, когда Дэмон Стерн рассказывал о посещении с группой студентов Освенцима, позорного нацистского концентрационного лагеря в Польше, во время «Последней Петарды». Стерн подрабатывал, выезжая в Европу с теми студентами, чьи родители или опекуны не хотели их видеть во время Рождественских или летних каникул. Он ловил настоящий кайф, когда удавалось свозить их в Освенцим. Он всегда делал это неожиданно, никого не спросив. В маршрутах Освенцим не значился, и многие студенты после этого долго не могли прийти в себя.
На лекции он сказал, что если бы снести заборы и виселицы и газовые камеры, оставив только аккуратненькие, чистенькие, как шахматная доска, улички и старые беленые двухэтажные бараки, то получилась бы вполне приличная школа-интернат для низкооплачиваемых или малоинициативных жителей. Домики были построены задолго до 1 мировой войны, чтобы разместить с комфортом солдат Австро-Венгерской империи. Среди многочисленных титулов их Императора, сказал Стерн, был и титул Герцога Освенцнмского.
* * *
Что понадобилось Генералу Флорно на нашем берегу? Санитарно— гигиеническое оборудование. Заключенные в палатках будут пользоваться парашами, но зато можно будет выливать их в туалеты в зданиях по соседству и смывать в общую канализационную сеть Сципиона. А на том берегу все это приходилось закапывать.И душевых не было.
А у нас тут душевых предостаточно.
Одна деталь, скорее трогательная, чем ужасная, среди всех ужасов, которые здесь творились: беглые преступники очень бережно отнеслись к студенческому городку. Как будто они и вправду верили, что он будет принадлежать им и их потомкам.
Это напомнило мне еще одну лекцию Дэмона Стерна, когда он рассказывал, как вели себя озверелые и изголодавшиеся бедняки Петрограда в России, ворвавшиеся в царский дворец в 1917. Они впервые увидели все сокровища в дворцовых покоях и пришли в такую ярость, что едва все не уничтожили.
Но тут один из них, выстрелив в потолок, чтобы на него обратили внимание, крикнул:
— Товарищи! Товарищи! Это же теперь все наше! Не трогайте!
* * *
Они переименовали Петроград в «Ленинград». А теперь опять переименовали — в Санкт-Петербург.* * *
Беглые преступники оказались чем-то вроде нейтронной бомбы. Они не знали жалости к живым существам, но собственности они нанесли на удивление малый ущерб.А Дэмон Стерн, унициклист, наоборот, отдал свою жизнь за живые существа. Это были даже не люди. Это были лошади. Причем не его лошади, а совершенно чужие.
Его жена с детьми успела уехать, и, как я слышал, они живут теперь у родственников, в Лакаванне. Хорошо, когда у людей есть родственники, к которым можно убежать.
Но Дэмон Стерн похоронен глубоко в земле, поблизости от того места, где он пал, — возле конюшни, куда достигает тень Мушкет-горы на закате.
* * *
Его жена, Ванда Джун, приезжала сюда после осады на грузовом пикапчике своего сводного брата. Она отдала целое состояние за бензин, чтобы хватило доехать от Лакаванны. Я ее спросил, чем она зарабатывает на жизнь, а она мне сказала, что они с Дэмоном спрятали кругленькую сумму в Иенах у себя в холодильнике, в коробке с надписью «Брюссельская капуста».Дэмон разбудил ее среди ночи и велел садиться с детьми в «Фольксваген» и ехать в Рочестер, не включая фары. Он слышал взрыв на том берегу озера и видел безмолвную армию, идущую на приступ. Последнее, что он сделал для Ванды Джун, — сунул ей в руки коробку с надписью «Брюссельская капуста».
* * *
А сам Дэмон, не слушая возражений жены, остался, чтобы поднять тревогу. Он сказал, что подъедет позднее, его кто-нибудь подбросит на своей машине, а если понадобится, он может пробраться в Рочестер пешком по дорогам и тропинкам — здешние места он знал хорошо. Что было потом, не совсем понятно. Возможно, он позвонил в местную полицию, но там все погибли, так что спросить не у кого. Зато он перебудил почти всех по соседству.Ближе всего к истине, видимо, предположение, что он услышал пальбу в конюшне и бросился туда, не подумав о последствиях. Борец за Свободу расстреливал лошадей из автомата для собственного удовольствия. Он стрелял не в голову, а в живот.
Дэмон, должно быть, попросил его прекратить, тогда Борец за Свободу срезал очередью и его.
* * *
Жена не стала забирать его тело. Она сказала, что ок провел здесь самые счастливые годы жизни, пусть здесь и останется. Она отыскала все 4 одноколесных велосипеда их семьи. Без труда. Солдаты по очереди пытались на них кататься. А до того овладеть этим искусством старались несколько беглых преступников — насколько я знаю, безуспешно.Я спустился по Клинтон-стрит и пошел в Ратушу, чтобы обдумать неожиданный поворот в своей карьере — назначение меня Начальником тюрьмы.
Перед подъездом стоял «Ролле Ройс Корниш», с откидным верхом. Владелец такой машины имел достаточно Йен или Марок или другой стабильной валюты и мог купить вдоволь бензина, чтобы колесить по всей стране.
Я подумал, что это колесница какого-нибудь Таркингтоновского студента или родителя, приехавшего за вещичками, забытыми в спальном корпусе перед началом каникул — каникул, которым теперь, вероятно, не будет конца.
Солдат, который должен был дежурить в моей приемной, вернулся обратно. Он возвратился на свой пост, когда Генерал Флорио посоветовал ему не стоять столбом как будто у него кол в заднице, а тянуть колючую проволоку или ставить палатки. Он поджидал меня у подъезда и сообщил, что у нас посетитель. Я его спросил:
— Кто такой? А он сказал:
— Ваш сын, сэр.
Меня эта новость чуть с ног не сшибла.
— Юджин? — сказал я. Юджин младший сказал мне, что не желает меня видеть до конца жизни. Неплохой пожизненный приговор, а? Неужели он теперь разъезжает на «Ролле Ройсе»? Юджин?
— Нет, сэр, — сказал солдат. — Это не Юджин.
— Юджин — мой единственный сын, — заметил я. — Как он назвался?
— Он сказал мне, сэр, — отвечал солдат, — что он ваш сын Роб Рой.
* * *
Мне не нужно было других доказательств — в офисе меня действительно ждал мой родной сын. Роб Рой. «Роб» и «Рой» — и я вновь оказался на Филиппинских островах, после того, как нас вышибли из Вьетнама. Я был снова в постели с роскошной женщиной — корреспонденткой «Демойнского архивариуса», с губами, как диванные валики, и снова говорил ей, что, будь я истребителем, я был бы сплошь в маленьких человечках.Я прикинул, сколько ему лет. Ему было 23, он был самым младшим из моих детей. Младшенький в семье.
* * *
Он сидел в приемной перед моим офисом. Когда я вошел, он встал. Он был одного роста со мной. Волосы у него были точно такого же цвета и фактуры, как мои. Он был небрит, и на подбородке у него пробивалась борода, такая же черная и густая, как у меня. У нас было 4 одинаковых зеленовато-янтарных глаза. У обоих были большие носы, как у моего отца. Он нервничал, но был очень вежлив. Он был одет в дорогой дорожный костюм. Если бы он был неспособен к обучению или просто туповат, то мог бы провести 4 счастливых года в Таркингтоне, особенно с такой тачкой.У меня голова шла кругом. Я еще на лестнице снял плащ, так что генеральские звезды были на виду. Это все же не пустяк. Много ли мальчишек, у которых папа — Генерал?
— Чем могу служить? — спросил я.
— Не знаю, как начать, — сказал он.
— По-моему, ты уже начал, когда сказал часовому, что ты мой сын, — сказал я. — Может, это шутка?
— А вам кажется, что это шутка? — спросил он.
— Я никогда не говорил, что я Святой, особенно когда был молод и годами не видел дома, — сказал я. — Но я никогда не спал с женщиной, выдавая себя за другого. Меня ничего не стоило отыскать, если кому-нибудь этого сильно хотелось. Так что если я сделал внебрачного ребенка, для меня это — полная неожиданность. Я полагал, что мать, как только она поняла, что беременна, даст мне об этом знать.
— Я знаю 1 мать, которая этого не сделала, — сказал он.
Не успел я ответить, как он выложил одним духом то, что, видимо, отрепетировал дорогой:
— Я здесь не задержусь, — сказал он. — Не успеешь оглянуться, как меня уже не будет. Я еду в Италию, и никогда в жизни не хочу больше видеть эту страну, а особенно Дюбек.
* * *
Как оказалось, он прошел через пытку, которая длилась гораздо, гораздо дольше, чем осада Сципиона, и, пожалуй, он пережил ее тяжелее, чем я — Вьетнам. Его судили за растление малолетних в Дюбеке, Айова, где он создал на свои средства и возглавил бесплатный Центр Заботы о Детях.Он не был женат, что в глазах большинства членов суда было порочащим признаком, как и участие во Вьетнамской войне.
* * *
— Я вырос в Дюбеке, — как он мне немного позже расскажет, — и все деньги, которые я унаследовал, были сделаны в Дюбеке.Состояние было сделано на расфасовке и упаковке мяса.
— Я хотел что-то сделать для Дюбека в свою очередь. У нас такое множество родителей-одиночек, которые растят детей на жалкие гроши, так много семей, где и муж, и жена работают, чтобы хоть как-то накормить и одеть детей, что я подумал — больше всего Дюбеку нужен хороший центр заботы о детях, который ничего им не будет стоить.
Через две недели после того, как он открыл свой центр, его арестовали за растление малолетних, потому что несколько детишек вернулись домой с воспалением гениталий.
* * *
Позднее он представил суду доказательства, полученные после взятия мазков из выделений детей, что все дело было в грибке. Этот грибок был родственник дрожжевого грибка и мог быть просто новой разновидностью этого грибка, который выработал устойчивость ко всем известным лекарствам от грибковых заболеваний.Но к тому времени он просидел в тюрьме, без права быть выпущенным под залог, 3 месяца, и от толпы, которая рвалась его линчевать, его охраняла Национальная Гвардия. На его счастье, в Дюбеке, как и во многих городах, полиция была усилена бронетранспортерами и пехотой.
После того, как он был оправдан, его пришлось пывозить из города и везти в глубь штата Иллинойс в наглухо закрытом танке, чтобы его кто— нибудь не прикончил.
* * *
Судью, который его оправдал, убили. Он был Итальянцем по происхождению. Кто-то послал ему начиненную взрывчаткой трубку, спрятанную в толстенной колбасе-салями.* * *
Но ничего этого мой сын мне не рассказал, пока не настало, как он сказал, «время прощаться». А рассказ о своих мученьях он начал с таких слов:— Надеюсь, вы понимаете, что я меньше всего жду от вас каких-либо эмоций.
— Надейся, надейся! — сказал я.
Теперь, когда я вспоминаю нашу встречу, я чувствую что-то похожее на умиление. Он достаточно хорошо ко мне относился, считал меня достаточно сердечным человеком и обращался со мной, пусть недолго, как с настоящим, родным отцом.
* * *
Вначале, когда мы с ним очень осторожно присматривались друг к другу и я еще не признал его своим сыном, я его спросил, стоит ли имя «Роб Рой» в его свидетельстве о рождении или это прозвище, которое ему придумала мать.Он сказал, что имя стоит в свидетельстве о рождении.
— А имя отца в свидетельстве о рождении? — спросил я.
— Там стоит имя солдата, погибшего во Вьетнаме, — сказал он.
— Ты помнишь его? — сказал я.
Вот тут я услышал нечто неожиданное. Это было имя моего шурина, Джека Паттона, с которым его мать в жизни не встречалась, я уверен. Должно быть, я ей рассказал в Маниле о Джеке, и она вспомнила его имя и что он был не женат и погиб за родину.
Я промолчал, но подумал: «Старина Джек, где бы ты ни был, настало время посмеяться от всей души».
* * *
— А почему жы думаешь, что твой отец — я, а не он? — сказал я. — Мать тебе все-таки рассказала?— Она написала мне письмо, — сказал он.
— А сказать это тебе лично она не хотела? — сказал я.
— Не могла, — сказал он. — Она умерла от рака поджелудочной железы, когда мне было 4 года.
Это был удар. Да, недолго она прожила после того, как мы занимались любовью. Мне всегда нравилось думать, что женщины, с которыми я занимался любовью, живут себе и живут. И я воображал, что его мать, хороший товарищ, умница, спортсменка, с губами, как диванные валики, такая веселая и забавная, живет и живет еще долгие годы.
— Она написала мне письмо на смертном одре, — продолжал он — и оно было оставлено адвокатской фирме в Дюбеке с указанием не вскрывать, пока жив добрый человек, который женился на ней и усыновил меня. А он умер только в прошлом году.