Воннегут Курт. Утопия 14

   Кронер неожиданно обернулся.
   — Значит, ты против нас?
   — Я вовсе не хотел сказать этого. Просто существуют вопросы, на которые следует немедленно дать ответ.
   — Держись своей стороны реки, Пол! Твоя работа — это управление и инженерное дело. Я не знаю Ответов на вопросы Лэшера. Но зато я знаю, что намного легче задавать вопросы, чем отвечать на них. Я знаю, что вопросы существовали всегда и всегда находились люди, подобные Лэшеру, готовые создавать трудности, поднимая их.
   — Вы знаете о Лэшере? — Этого имени Пол не называл в разговоре.
   — Да, я знаю о нем уже довольно давно. И знаю еще и то, о чем вы с Лэшером и Финнерти толковали прошлым вечером. — Лицо его приняло грустное выражение. — В качестве чиновника ведомства промышленной безопасности, отвечающего за целый район, я вынужден знать об очень многом, Пол. И бывают моменты вроде этого, когда мне страшно хотелось бы знать поменьше.
   — Разве это не снимает вопроса о Питсбурге?
   — Я все еще думаю, что ты подходишь для этого места. Я собираюсь сделать вид, что я не знаю о том, что ты делал прошлым вечером и что ты не говорил того, что ты сказал только что. Я не верю, что все это идет от чистого сердца.
   Пол был поражен. По какой-то причуде случая он утвердился на этой должности — после того, как он прибыл сюда со смутным намерением доказать свою непригодность.
   — Так в общих чертах обстоит дело, Пол. Теперь все зависит от тебя.
   — Я мог бы исправиться.
   — Боюсь, что все это не так просто. За очень короткое время ты умудрился накопить довольно объемистое досье в полицейском управлении: пистолет, разрешение Финнерти на прогулку по заводу, неосмотрительное поведение вчерашней ночью — что ж, мне нужно как-то удобоваримо объяснить все эти поступки, чтобы удовле— творить Штаб. Знаешь, ведь ты чуть не угодил в тюрьму?
   Пол нервно рассмеялся.
   — Я хочу получить возможность сказать, что ты, Пол, выполнял специальное задание службы безопасности по моему приказу, и хочу сделать это с чистой совестью.
   — Понимаю, — сказал Пол, хотя он ничего не мог понять.
   — Ты и сам должен согласиться с тем, что Лэшер и Финнерти опасные люди, потенциальные саботажники, которые должны быть помещены туда, где они не смогут причинить вреда. — Он снова взял из пирамиды дробовик и, морщась, принялся прочищать его выбрасыватель зубочисткой. — И вот я, — продолжал Кронер после минутного молчания, — я хочу, чтобы ты показал, что они пытались втянуть тебя в заговор, направленный на саботаж на Заводах Айлиум.
   Дверь распахнулась, и в кабинет вошел сияющий Бэйер.
   — Поздравляю, мой мальчик. Поздравляю. Это великолепно, великолепно, великолепно.
   — Поздравляете с чем? — спросил Пол.
   — С Питсбургом, мой мальчик, с Питсбургом.
   — Это еще не вполне решено, — сказал Кронер.
   — Но вы же сказали вчера…
   — Кое-что изменилось со вчерашнего дня, — Кронер подмигнул Полу. — Хотя ведь ничего серьезного, правда, Пол? Маленькая накладочка.
   — Угу, о, я понимаю, значит, маленькая накладочка, угу, накладочка, да, конечно, накладочка.
   Пол был смущен и потрясен происходившим, и отсутствие самообладания он пытался прикрыть вымученной улыбкой. Он подумал, не было ли появление Бэйера заранее запланировано.
   — У Пола имеются кое-какие вопросы, — сказал Кронер.
   — Вопросы? Вопросы, мой мальчик?
   — Он хочет знать, не совершаем ли мы чего-нибудь дурного во имя прогресса.
   Бэйер уселся на стол, пощипывая нитки телефонного шнура. Он очень глубоко задумался, и по выражению его лица Пол понял, что вопрос этот никогда раньше не приходил Бэйеру в голову. Теперь же, когда это, наконец, произошло, он пытался добросовестно его обдумать.
   — Плох ли прогресс? Гм, недурной вопрос. — Он оставил в покое телефонный шнур. — Не знаю, не знаю… Очень может быть, что прогресс и плох, а?
   Кронер изумленно поглядел на него.
   — Послушай-ка, ты ведь сам прекрасно знаешь, что история уже тысячу раз давала ответ на этот вопрос.
   — Отвечала? Давала, значит, ответ? А знаете, я не стал бы. Тысячу раз давала ответ, не правда ли? Ну что ж, это хорошо, это очень хорошо. Единственное, что я знаю, это что ты должен поступать так, как она хочет, или сдаваться. Не знаю, мальчик, ей-богу, не знаю. Думаю, что должен бы знать, да вот не знаю. Я просто делаю свою дело. Возможно, это и неверно.
   Теперь наступил черед Кронера испугаться.
   — Ну, а что вы скажете относительно того, чтобы нам немного освежиться? — бодро спросил он.
   — Я целиком за что-нибудь прохладительное, — обрадованно сказал Пол.
   Кронер захихикал.
   — Ну вот и прекрасно, не слишком ли тебе досталось, а?
   — Нет, ничего.
   — Ничего, мой мальчик, выше голову.
   Когда Бэйер, Пол и Кронер входили в комнату, Мама как раз говорила Аните, что в мире приходится встречаться с самыми различными людьми.
   — Я просто хотела убедиться в том, понимает ли каждый, что он приехал по собственному приглашению, — сказала Анита. — И мы, Мама, ничего не могли с ним поделать.
   Кронер потер руки.
   — Ну как, примете нас в свою компанию?
   — Отлично, отлично, отлично, — сказал Бэйер.
   — Ну как, мужчины, вы хорошо развлеклись с этими вашими ужасными ружьями? — осведомилась Мама, сморщив нос.
   — Шикарно, Мама, — сказал Пол.
   Анита перехватила взгляд Пола и вопросительно подняла брови.
   Пол чуть заметно кивнул.
   Она улыбнулась и откинулась в кресле, усталая и удовлетворенная.
   Мама раздала маленькие стаканчики с портвейном, пока Кронер возился с проигрывателем.
   — Где она? — спросил он.
   — Ну, вот еще, там, где всегда, на вертящемся столике, — сказала Мама.
   — Ах, верно, вот она. Я подумал было, что кто-нибудь еще заводил, после того как я ими пользовался.
   — Нет. Никто не подходил к проигрывателю со вчерашнего вечера.
   Кронер держал головку адаптера над вертящейся пластинкой.
   — Это специально для тебя, Пол. Когда я говорил о приеме в компанию, я скорее подразумевал именно это, а не вино. Это и есть духовная пища. Это всегда помогает мне избавляться от плохого настроения лучше, чем что бы там ни было.
   — Я подарила ее ему в прошлом месяце, и я никогда не видела, чтобы он чему-нибудь так радовался, — сказала Мама.
   Кронер опустил иголку на пластинку, поспешил к креслу и уселся, закрыв глаза, до того как начала звучать музыка.
   Звук был включен на полную мощность, и внезапно репродуктор завопил:
   — Оооооо, дайте мне людей, которые тверды сердцем, которые будут сражаться за правое дело, которое они обожают…
   Пол обвел взглядом комнату. Кронер, притоптывая, подымал и опускал ноги, одновременно покачивая головой из стороны в сторону. Мама тоже качала головой, Бэйер — тоже, а Анита — Анита проделывала это истовее их всех.
   Пол вздохнул и принялся тоже покачивать головой.
   — Плечом к плечу, смело, смело, они растут, шагая вперед! Оооооооо…

XIII

   Лежа в постели после вечера у людей с мужественными сердцами в доме Кронера, доктор Пол Протеус, сын преуспевавшего человка, сам человек богатый и имеющий все возможности стать еще богаче, подсчитывал свои богатства. Он обнаружил, что состояние его дает ему возможность позволить себе роскошь быть честным человеком. Он стоит около трех четвертей миллиона долларов, и он мог теперь не работать ни единого дня во всей последующей жизни.
   Теперь, наконец, его неудовлетворенность жизнью вылилась в совершенно определенные формы. Это была реакция на нанесенное ему оскорбление, ибо именно так это и называют все люди в любой период истории. Ему было приказано стать осведомителем и доносить на своего друга, Эда Финнерти. Это было несомненно, и Пол встретил этот приказ с некоторым даже облегчением, подобным тому, которое испытывали все, когда десятилетия напряженного ожидания разразились, наконец, первыми выстрелами последней войны.
   Теперь, наконец, он мог, черт возьми, дать себе волю и уйти.
   Анита спала, полностью удовлетворенная не столько Полом, сколько социальным оргазмом, который наступил после целых лет любовных утех с обществом: ей, наконец, предложили Питсбург.
   По дороге из Албани домой она произнесла монолог — подобный тому, который с успехом мог быть произнесен Шефердом. Она произвела смотр карьеры Пола с момента их женитьбы и до настоящего момента, и Пол был поражен, узнав, что путь его был устлан телами противников — людей, которые пытались переплюнуть его, но были раздавлены.
   Картины этой бойни в ее описании были столь жизненны, что на какое-то мгновение ему пришлось оторваться от собственных мыслей, чтобы прикинуть, нет ли во всем, что она говорит, хоть малейшей доли истины. Он мысленно перебрал все те скальпы, которые она называла, один за другим — скальпы людей, которые пытались соперничать с ним, — и нашел, что все они прекрасно продолжают жить и работать, что их не постигло ни финансовое, ни духовное крушение. Однако для Аниты они были мертвы, застрелены в упор, навсегда сброшены со счетов.
   Пол не сказал Аните, на какие условия ему пришлось бы согласиться, чтобы получить Питсбург. И он ничем не намекнул на то, что он сделает что-либо иное, как с гордостью и радостью примет этот пост.
   Теперь, лежа рядом с ней, он поздравил себя с тем, что ему удалось сохранить спокойствие и проявить впервые в жизни хитрость. Он еще долгое время собирался не говорить Аните, что намерен бросить работу, до тех пор, пока она не будет подготовлена к этому. Он станет осторожно обучать ее переоценке ценностей и только после этого уйдет. В ином случае шок от того, что она окажется женой ничего не стоящего человека, может при— вести к трагическим последствиям. Ведь единственная позиция, на которой она может встречаться с остальным миром, — это высокий ранг ее мужа. И есть опасность, что, если она будет лишена этого ранга, она вообще утратит соприкосновение с миром или — что еще хуже — она оставит Пола.
   Полу не хотелось, чтобы произошло что-нибудь подобное. Анита была предоставлена ему судьбой в качестве любимой, и он всеми силами старался ее любить. Он уже слишком хорошо знал ее, и в большинстве случаев ее самодовольное чванство он воспринимал как склонность к патетике. Кроме того, она в значительно большей степени являлась для него источником смелости, чем он признавался себе в этом.
   И в сексуальном смысле она была гениальна, доставляя ему не сравнимые ни с чем радости жизни.
   Кроме того, Анита своим внимательным отношением к мелочам делала возможным его рассеянное, иногда снисходительное, а иногда циничное отношение к жизни. Словом, Анита была для него всем.
   Неясный страх холодком отозвался в его груди, разгоняя дремоту именно в тот момент, когда он больше всего хотел бы заснуть. Он вдруг начал понимать, что и сам он тоже перенесет потрясение. Он почувствовал какую-то странную отрешенность и пустоту человека, который отказался от дальнейшего бытия. Внезапно поняв, что он, как и Анита, достоин был чего-то большего, чем его нынешнее положение в жизни, он охватил руками спящую жену и положил голову на грудь будущего товарища по несчастью.
   — Мммм…— сказала Анита. — Мммм?..
   — Анита…
   — Мммм?..
   — Анита, я люблю тебя. — У него появилось внезапное желание рассказать ей все, смешать свое сознание с ее. Однако как только он на мгновение приподнял свою голову с баюкающего тепла и благоухания ее тела, прохладный свежий воздух с Адирондака омыл его лицо, и мудрость вернулась к нему. Больше он ничего ей не сказал.
   — Я люблю тебя, Пол, — пробормотала она.

XIV

   У Пола Протеуса был свой секрет. Большую часть времени этот секрет приводил его в веселое расположение духа, и он время от времени чувствовал себя на вершине блаженства из-за этого секрета, особенно когда ему по работе приходилось иметь дело с сослуживцами. В начале и при завершении любой фазы работы он думал: «И черт с тобой!»
   Сами они могли валить ко всем чертям, и ко всем чертям могло валить все на свете. Эта тайная отрешенность давала ему приятное сознание, будто весь окружающий его мир сцена. И, поджидая то время, когда они с Анитой будут морально готовы, чтобы бросить все, расстаться с работой и начать новую, лучшую жизнь, Пол продолжал играть свою роль управляющего Заводами Айлиум. Внешне, в качестве управляющего, он ни в чем не изменился; однако внутренне он немного пародировал поведение мелких и менее свободных душ, которые всерьез воспринимали эту работу.
   Он никогда особенно не увлекался чтением художественной литературы, но сейчас у него появился интерес к повестям, в которых герой живет энергичной жизнью, имея дело непосредственно с природой, и зависит от основных своих качеств — ловкости и физической силы, дающих ему возможность выжить. Он теперь любил читать о лесорубах, моряках, скотоводах…
   Он читал об этих героях, и на губах его играла полуулыбка. Он знал, что его восхищение ими было в известной степени детским, и сомневался в том, что жизнь вообще может быть такой чистой, сердечной и приносить столько удовлетворения, как это изображено в книгах. И все же во всех этих россказнях был идеал, которым он мог вдохновляться. Он хотел иметь дело не с обществом, а просто с землей, с землей в том виде, в каком господь дал ее человеку.
   — Это хорошая книга, доктор Протеус? — спросила доктор Катарина Финч, его секретарь. Она вошла в кабинет с большой серой картонной коробкой в руках.
   — О, хелло, Катарина, — он с улыбкой отложил книгу. — Что это не настоящая литература, я могу гарантировать. Просто приятно расслабиться. История людей, плавающих на баржах по старому каналу Эри. — Он похлопал по широкой голой груди героя на обложке.. — Теперь таких людей больше не выпускают. А что в этой коробке? Что-нибудь для меня?
   — Это ваши рубашки. Они только что прибыли по почте.
   — Рубашки?
   — Для Лужка.
   — Ах вот оно что! Откройте-ка их. Какого они цвета?
   — Синие. Вы в этом году в Команде Синих. — Она выложила рубашки к нему на письменный стол.
   — О нет, — Пол стоял и, держа на вытянутых руках одну из темно-синих рубашек с короткими рукавами, разглядывал ее. Грудь каждой из рубашек была перечеркнута золотыми буквами, составляющими слово «капитан». — Ох, клянусь господом, Катарина, это уж чересчур.
   — Это большая честь, не правда ли?
   — Честь! — он шумно вздохнул и покачал головой. — В течение четырнадцати дней, Катарина, я в качестве ярмарочной королевы или капитана Команды Синих должен буду руководить своими людьми в групновых спевках, маршах, кроссах, волейбольных играх, верховой езде, организовывать травяной хоккей, гольф, бадминтон, стрельбу по тарелкам, захват флага, индейскую борьбу, гандбол и должен буду пытаться столкнуть других капитанов в озеро *. Ox!
   /* Здесь игра слов. Одновременно предложение значит: «и буду стараться посылать всех других капитанов к черту»./
   — Доктор Шеферд был очень, доволен.
   — Я ему всегда нравился.
   — Нет, я хотела сказать, что он очень доволен тем, что и он сам капитан.
   — О? Шеферд-капитан? — Пол поднял брови, и это было частью старого рефлекса, реакция человека, который пробыл в системе уже порядочное количество лет. Быть выбранным капитаном одной из четырех команд и в самом деле было немалой честью, если только человеку охота придавать значение подобным вещам. Именно этим способом высокопоставленные тузы проявляли свое расположение, и в политическом смысле то, что на Шеферда пал выбор, было поразительно. Шеферд в Лужке всегда был ничем и славился всего лишь как нападающий в команде травяного хоккея. И вдруг сейчас его неожиданно назначили капитаном.
   — В какой команде?
   — Зеленой. Его рубашки у меня на письменном столе. Зеленые с оранжевыми буквами. Очень мило.
   — Зеленые, да?
   Что ж, если человеку охота придавать значение подобным вещам, зеленые стояли в самом низу неофициальной иерархии команд. Это было одно из трех правил, которое прекрасно понимали все, хотя никто по этому поводу не произносил ни слова. Если уж заниматься этими пустяками, то Пол мог бы поздравить себя с назначением на пост капитана синих, которая опять-таки всеми воспринималась как самая достойная команда. Правда, теперь это не составляло для него никакой разницы. Абсолютно никакой. Глупости все это. И пусть оно все катится ко всем чертям.
   — Да, на рубашки они вам не поскупились, — сказала Катарина, пересчитывая белье. — Девять, десять, одиннадцать, двенадцать.
   — Этого далеко не достаточно. На протяжении двух недель только и знаешь, что пьешь и потеешь, пьешь и потеешь, пьешь и потеешь, пока не начинаешь чувствовать себя самым настоящим насосом. Там такого количества хватит всего на один день.
   — Гм. Но, к сожалению, это все, что было в коробке, да еще вот эта книжка. — И она протянула ему томик, похожий на сборник гимнов.
   — Господи, это «Песенник Лужка», — устало сказал Пол. Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Выберите, Катарина, любую из песен и прочтите ее вслух.
   — Вот песня Команды Зеленых, команды доктора Шеферда. На мотив увертюры к «Вильгельму Теллю».
   — На мотив целой увертюры?
   — Здесь так сказано.
   — Ну что ж, валяйте попробуйте.
   Она откашлялась, прочищая горло, попыталась тихонько запеть, но передумала и стала просто читать:
   Зеленые, о Зеленые, о Зеленые, вот это команда!
   Самая сильная в мире!
   Красные, Синие и Белые будут визжать, Когда Они увидят великую Зеленую Команду!
   — Просто волосы на груди становятся дыбом от страха, а, Катарина?
   — Боже мой, но ведь как здорово там будет! Вы сами прекрасно знаете, что там будет очень здорово.
   Пол открыл глаза и увидел, что Катарина читает следующую песню, причем глаза ее сияют от волнения и она в такт мелодии раскачивает головой.
   — А что вы читаете сейчас?
   — О, как бы я хотела быть мужчиной! Я как раз сейчас читаю вашу песню.
   — Мою?
   — Песню Команды Синих.
   — Ах да, мою песню. Ну что ж, во всяком случае, давайте ее послушаем.
   Она насвистела несколько ритмов из «Индианы», а потом запела, на этот раз, пожалуй, с выражением:
   О, Команда Синих, ты испытанная и закаленная команда, И нет команд столь же хороших, как ты!
   Ты разгромишь Зеленых, а также Команду Красных, А Команду Белых ты раздавишь тоже.
   Не лучше ли сматывать удочки перед твоей яростью И мчаться в спешке, не раздумывая.
   Потому что Команда Синих — испытанная и закаленная команда.
   И нет команд столь же хороших, как ты!
   — Хмм…
   — И я уверена, что вы действительно выиграете. Я это знаю, — сказала Катарина.
   — А вы будете на Материке? — Материком назывался лагерь для жен и детей, а также для служащих женщин, чье продвижение по службе все еще не было завершено. Он был отделен проливом от Лужка — острова, на котором собирались мужчины.
   — Ближе я попасть не смогу, — сказала Катарина с оттенком зависти.
   — И поверьте мне, это достаточно близко. Скажите, а Бад Колхаун едет?
   Она покраснела, и он сразу пожалел, что задал этот вопрос.
   — У него было приглашение, я знаю, — сказала она, — но это было до того, как…— Она огорченно пожала плечами. — Вы ведь знаете, что сказано в «Установлениях».
   — Машины больше не в состоянии терпеть его, — мрачно сказал Пол. — Почему бы им не сделать приспособление, которое давало бы человеку бесплатную выпивку, прежде чем его вышибут? Не знаете ли, что с ним сейчас?
   — Я не разговаривала с ним и не видела его, но я все же позвонила в контору Мэтисона и спросила, что собираются с ним сделать. Они сказали, что он будет контролером проектов для, — тут ее голос дрогнул, — для кррахов, — Здесь чувства ее не выдержали, и она выбежала из кабинета Пола.
   — Уверен, что он с этим великолепно справится! — крикнул ей вслед Пол. — Готов прозакладывать что угодно, что через год мы не узнаем собственного города, если только он будет придумывать, чем следует заниматься кррахам.
   На ее столе зазвонил телефон, и она передала Полу, что доктор Эдвард Финнерти стоит у ворот и желает поговорить с ним.
   — Свяжите его по рукам и по ногам, наденьте ему на голову мешок, и пусть четверо конвойных введут его. С примкнутыми штыками, конечно. И не забудьте описать все это доктору Шеферду.
   Десять минут спустя вооруженный охранник препроводил Финнерти в кабинет Пола.
   — Боже мой, вы только поглядите на него! — воскликнул Пол.
   Волосы Финнерти были аккуратно подстрижены и гладко причесаны, лицо румяное, сияющее и чисто выбритое, а костюм его, хотя и поношенный, был выглажен и тщательно вычищен.
   Финнерти недоумевающе поглядел на него, как будто не понимая, из-за чего это он поднял такой шум.
   — Я хотел воспользоваться твоей машиной.
   — Только торжественно пообещай стереть все отпечатки пальцев, когда закончишь свои дела.
   — О, ты, наверное, злишься на меня из-за этой истории с пистолетом. Извини, что я выбросил его в речку.
   — Значит, ты знаешь об этой истории?
   — Конечно, и как Шеферд написал на тебя докладную о том, что ты пустил меня на завод без сопровождающего. Силен. — Проведя менее недели в Усадьбе, Финнерти успел усвоить грубоватые вульгарные манеры, искусственность которых сразу бросалась в глаза. Казалось, что теперь его просто нельзя заподозрить в дружбе с кем-либо из уважаемых людей.
   — Откуда ты все это знаешь?
   — Ты просто поразился бы, если бы знал, кто и о чем знает и каким образом они добывают сведения. Просто обалдеешь, поняв, что творится в этом мире. У меня только сейчас начинают открываться глаза. — Он наклонился к Полу в порыве искренности.
   — И знаешь, Пол, я нахожу себя. Наконец я начинаю находить себя.
   — И как же ты выглядишь, Эд?
   — Эти несчастные простачки по ту сторону реки — вот люди, среди которых мое место. Они настоящие, Пол, настоящие.
   Пол никогда не сомневался в том, что они настоящие, и поэтому не знал, как ему откликнуться на столь важное сообщение Финнерти.
   — Ну что ж, я рад, что ты, наконец, после стольких лет нашел себя, — сказал он. Финнерти постоянно находил себя с тех пор, как Пол познакомился с ним. А спустя несколько недель он обычно оставлял этот свой вновь обретенный облик с яростным возмущением к самозванцу и тут же открывал нового. — Это просто великолепно, Эд.
   — А как насчет ключей от машины? — спросил Финнерти.
   — Не будет ли бестактностью спросить, зачем?
   — Она мне нужна. Я хочу взять свои вещи у тебя и отвести их к Лэшеру.
   — Ты живешь вместе с Лэшером?
   Финнерти утвердительно кивнул.
   — Просто поразительно, как здорово мы это наладили с самого начала. — В его тоне чувствовалось неприкрытое презрение к поверхностной жизни Пола. — Ну, так ты дашь ключи?
   Пол бросил их ему.
   — Как ты намерен провести остаток своей жизни, Эд?
   — С людьми. Там мое место.
   — Ты знаешь, что тебя разыскивают фараоны из-за того, что ты не зарегистрировался?
   — Это придает жизни особую прелесть.
   — Тебя же могут засадить в тюрьму!
   — Ты боишься жить. Пол. И в этом все дело. Ты знаешь Торо и Эмерсона?
   — Имею очень смутное представление. Примерно такое же, какое было у тебя до того, как Лэшер тебя проконсультировал, готов держать пари.
   — Во всяком случае, Торо оказался в тюрьме, потому что не платил налогов, которые должны были пойти на финансирование Мексиканской войны. Он был против войны. И Эмерсон пришел к нему в тюрьму на свидание. «Генри, — сказал он, — почему ты здесь?» И Торо ответил: «Ралф, почему ты не здесь?»
   — По-твоему, мне следовало бы желать попасть в тюрьму? — спросил Пол, пытаясь извлечь для себя какую-нибудь мораль из этого анекдота.
   — Страх перед тюрьмой не должен мешать тебе делать то, во что ты веришь.
   — Он и не мешает. — Пол понял, что очень трудно найти то, во что можно было бы по-настоящему верить.
   — Раз не мешает, значит, не, мешает. — В голосе Финнерти явно слышалось недоверие. По-видимому, друг с северного берега реки со всей его ограниченностью начал его раздражать. — Спасибо за машину.
   — Всегда в твоем распоряжении. — Пол почувствовал облегчение, когда за новым Финнерти — Финнерти этой недели — захлопнулась дверь.
   Катарина опять открыла дверь.
   — Он меня пугает, — сказала она.
   — Вам совсем не следует пугаться. Он растрачивает всю свою энергию на игры с самим собой. У вас звонит телефон.
   — Это доктор Кронер, — сказала Катарина. — Да, — сказала она в телефонную трубку. — Доктор Протеус у себя.
   — Не будете ли вы любезны подозвать его к телефону? — сказала секретарь Кронера.
   — Доктор Протеус слушает.
   — Доктор Протеус у телефона, — сказала Катарина.
   — Одну минуточку. Доктор Кронер хочет с ним говорить. Доктор Кронер, доктор Протеус из Айлиума на линии.
   — Хелло, Пол.
   — Как поживаете, сэр?
   — Пол, я по поводу этой истории с Финнерти и Лэшером…— Его игривый тон как бы говорил о том, что все дело с этими двумя не более как милая шутка. — Я хочу сказать тебе, что я звонил в Вашингтон по этому поводу, чтобы ввести их в курс того, что мы тут собираемся делать, а они сказали, что нам пока что не следует вмешиваться. Они говорят, что все это следует хорошенько спланировать и на более высоком уровне. По-видимому, все значительнее, серьезнее, чем я предполагал. — Голос его упал до шепота. — Вся эта история начинает принимать масштабы общенациональной проблемы, не просто Айлиума.