— И ты будешь держать меня под ногтем, так ведь?
   Пол мрачно усмехнулся.
   — Нет. Все останется как было. Держать тебя под ногтем? Как мог ты…
   — Если ты не выставляешь меня, то я хочу, чтобы меня перевели.
   — Хорошо. Но ты сам знаешь — не я решаю вопрос о переводе, а сейчас пойдем в столовую. Пошли? — Вставая, он протянул руку Шеферду. Шеферд, не приняв се, прошмыгнул мимо.
   Анита остановила его.
   — Если у вас имелись какие-то соображения относительно состояния здоровья моего мужа, то, по-видимому, вам следовало бы в первую очередь высказать их ему или его доктору, — язвительно заметила она.
   — Ваш муж и его доктор уже целый месяц великолепно знают то, что я сказал Кронеру и Бэйеру. Пол настолько вышел из формы, что ему нельзя доверить даже ножную швейную машинку, не говоря уже о Питсбурге. — Шеферд распалял себя по мере того, как к нему возвращалась уверенность в себе, а возможно, надеясь и на то, что слова будут услышаны в столовой.
   Пол ухватил их под руки и повел в бар на виду у всех собравшихся. Все вопросительно глядели в их сторону. Пол, Анита и Шеферд, улыбаясь, рука об руку, пересекли помещение бара и направились в столовую.
   — Что, нездоровится? — любезно осведомился у Шеферда Кронер.
   — Да, сэр. Думаю, что это из-за эскалопа, который я съел за ленчем.
   Кронер сочувственно покивал головой и повернулся к официанту.
   — Я полагаю, молочный гренок не повредит мальчику? — Кронер старался любой ценой сохранить гармонию в своей семье и подсказать попавшему в трудное положение выход из него. Пол понимал, что теперь на протяжении всего вечера Кронер будет поддерживатькак сейчас с этим молочным гренком — вежливую версию о мнимой болезни Шеферда.
   После кофе и ликера Пол выступил с краткой речью о включении Заводов Айлиум в общую систему, подчиненную Национальному Производственному Совету. Затем он перешел к более широкой теме, которую назвал Второй Технической Революцией. Он читал свою речь, следя за тем, чтобы через правильные интервалы отрывать глаза от бумаги. Это было, как он уже пояснил сегодня после обеда Катарине Финч, старье — доклад о прогрессе, об укреплении веры в то, что они делают сейчас, и в то, что ими уже сделано в области промышленности. Машины трудились на Америку намного лучше, чем это когда-нибудь удавалось самим американцам. Теперь производилось больше товаров для большего числа людей, и производились они с меньшими затратами, и кто осмелится сказать, что это не великолепно и не заслуживает благодарности?! Это обычно повторялось всеми, кому только приходилось выступать с речами.
   На одном из тезисов Кронер поднял руку и попросил разрешения ему дополнить доклад.
   — Мне просто в какой-то мере хочется подчеркнуть то, что ты говоришь, Пол, мне хочется указать на одну деталь, которая мне кажется довольно интересной. Одна лошадиная сила равняется приблизительно двадцати двум человеческим, и притом хорошим человеческим силам. И если мы переведем лошадиные силы одного из крупнейших прокатных станов в человеческие силы, то окажется, что один только этот стан за час производит большую работу, чем все рабы Соединенных Штатов периода Гражданской войны, и совершает ее все двадцать четыре часа суток.
   Он блаженно улыбнулся. Кронер был краеугольным камнем, источником веры и гордости всего Восточного района.
   — Это очень интересная цифра, — сказал Пол, пытаясь отыскать в рукописи место, на котором он остановился. — И это, конечно, прямо относится к Первой Промышленной Революции, когда машины обесценили ручной труд. Вторая революция, та, которую мы с вами сейчас завершаем, не так легко поддается выражению в цифрах, как это можно сделать с сэкономленным трудом. Если бы здесь была какая-нибудь единица измерения, вроде лошадиных сил, в которой можно было бы выразить усталость и раздражение человека, занятого монотонным трудом, тогда, пожалуй… Но такой единицы измерения нет.
   — Но можно измерить количество брака, это уж я вам точно говорю, — сказал Бэйер, — а также самые невероятные и глупейшие ошибки, которые только можно себе представить. Убытки, простои, липу! Это прекрасно можно выразить в долларах, в долларах, которые тратились на никуда не годную работу.
   — Правильно, но я всегда рассматривал это с точки зрения самого рабочего. Две промышленные революции ликвидировали два вида каторжного труда, и мне хотелось бы как-нибудь выразить в каких-то единицах, от чего избавила людей вторая революция.
   — Я работаю как каторжник, — сказал Бэйер. Все расхохотались.
   — Я говорю о тех, по ту сторону реки, — сказал Пол.
   — Они никогда не работали, — сказал Кронер. И опять все расхохотались.
   — И они размножаются, как кролики, — сказала Анита.
   — Кто это здесь отпускает грязные шуточки по поводу размножения кроликов? — спросил появившийся в дверях Финнерти. Он слегка покачивался, дыхание у него было учащенным. Видимо, он все же отыскал свое виски. — Так кто же это? Когда маленькая крольчиха пришла в кладовку к кролику, а клерк…
   Кронер моментально оказался на ногах.
   — О Финнерти, как ты себя чувствуешь, мой мальчик? — Он подозвал официанта. — Ты как раз подоспел к кофе, мой мальчик, к большой чашке черного кофе. — Он наложил свою гигантскую лапу на Финнерти и направил его к только что освобожденному Анитой месту. Финнерти поднял со стола карточку сидящего рядом с ним инженера, покосился на нее, а затем и на инженера.
   — А где же, черт побери, моя карточка?
   — Дайте ему его карточку, ради всего святого, — сказала Анита.
   Пол вытащил карточку из кармана, расправил ее и положил перед Финнерти. Финнерти удовлетворенно кивнул и погрузился в мрачное молчание.
   — Мы как раз говорили о Второй Промышленной Революции, — сказал Кронер, как будто ничего не произошло. — Пол говорил о том, что нет единиц измерения, чтобы определить, какое количество каторжной работы она ликвидировала. Я считаю, что это можно выразить графически при помощи кривой, как и большинство таких вещей.
   — Но только не приход маленькой крольчихи в кладовку к кролику, — сказал Финнерти.
   Его замечание игнорировали все, кто следил за объяснениями Кронера.
   — Если мы пересчитаем количество рабочих часов, затрачиваемых человеком, на количество действующих вакуумных трубок, то увидим, что количество рабочих часов человека понижается, а количество трубок увеличивается.
   — Подобно кроликам, — сказал Финнерти.
   — Да, как вы правильно заметили, — улыбнулся Кронер, — подобно кроликам. Кстати, Пол, еще один интересный аспект, о котором тебе, возможно, говорил когда-нибудь твой отец, он заключается в том, что люди сначала не обращали особого внимания на то, что ты называешь Второй Промышленной Революцией, и это тянулось довольно долго. У всех в голове была атомная энергия, и все толковали о том, что мирное использование атомной энергии должно перевернуть весь мир. Атомный век — вот на что все замахивались. Помнишь, Бэйер? А тем временем вакуумные трубки множились, как кролики.
   — Соответственно возрастало и потребление наркотиков, алкоголизм, число самоубийств, — сказал Финнерти.
   — Эд! — сказала Анита.
   — Была война, — спокойно заметил Кронер. — Это случается после каждой войны.
   — Порок, число разводов, преступность среди юношества — все это росло параллельно росту использования вакуумных трубок, — сказал Финнерти.
   — Ну-ка, Эд, продолжай, — сказал Пол, — ты не сможешь доказать логической связи между этими факторами.
   — Если между ними есть хоть какая-нибудь связь, то и это уже заставляет задуматься, — сказал Финнерти.
   — Я уверен, что между ними нет связи, достаточной для того, чтобы нам заниматься этим здесь, — сурово сказал Кронер.
   — Либо нет достаточного воображения, либо честности, — добавил Финнерти.
   — Да что там за честность! О чем вы болтаете? — сказала Анита. Она нервно комкала свою салфетку. — Ну, так как — может, мы оставим это мрачное место и посмотрим на шашечный чемпионат?
   Ответом ей были вздохи облегчения и одобрительные кивки всех сидевших за столом. С некоторым чувством сожаления Пол отложил в сторону окончание своего доклада. Все присутствующие, за исключением Финнерти, перешли в комнату для игр, где целая батарея торшеров окружала стол, на котором лежала шахматная доска, незапятнанно чистая и сияющая.
   Оспаривающая первенство четверка рысцой пробралась вперед, наскоро провела совещание, и трое из них отправились в гардеробную. Четвертый, Фред Беррингер, уселся за доской, загадочно усмехаясь.
   Пол занял место напротив него.
   — Играем по крупной? — спросил он.
   — По маленькой, по маленькой.
   — Погоди-ка, Фред, ты ведь из Миннесоты, не правда ли? Не предстоит ли вам проиграть шашечную корону Миннесоты, Фред?
   — К сожалению, мне предстоит выиграть всего лишь звание чемпиона этого клуба, а проигрывать мне нечего.
   — Ты проиграешь, проиграешь, — сказал Бэйер. — Все они, все, все проигрывают, проигрывают они, Пол, правда? Все они тебе проигрывают.
   — Скромность не позволяет мне отвечать, — сказал Пол. — За меня говорит таблица. — Он разрешил себе это маленькое удовольствие — поговорить о своей непобедимости. Судя по шуму, доносящемуся из гардеробной, в сегодняшней игре ожидалась какая-то эксцентричная выходка, но он был уверен в себе.
   — Дорогу Шашисту Чарли! Дорогу Шашисту Чарли! — раздались из фойе крики помощников Беррингера.
   Толпа в комнате для игр расступилась, и тройка вкатила завернутый в простыню и громыхающий на роликах ящик высотой с человеческий рост.
   — Что там внутри — человек? — спросил Кронер.
   — Там внутри мозг, мозг там, — торжествующе сказал Беррингер. — Шашист Чарли, мировой чемпион по шашкам, намерен покорять новые планеты! — Он ухватил за угол простыню и открыл Чарли — серый стальной ящик с вмонтированной в его переднюю стенку шахматной доской. На каждом из квадратов имелись красные и зеленые глазки, за каждым из которых была лампочка.
   — Рад познакомиться, Чарли, — сказал Пол, — пытаясь изобразить на своем лице улыбку.
   Когда он понял, что здесь готовится, он почувствовал, что краска заливает его лицо, и это привело его в тихое бешенство. Его первым желанием было убраться отсюда ко всем чертям.
   Бэйер открыл заднюю стенку ящика.
   — О, да-да-да, действительно, — сказал он. — Гляди, гляди, гляди — это идет сюда, а это — о, да-да-да. О, я думаю, что у него даже есть запоминающее устройство. Ведь эта же лента именно для этого, а, ребята? Память? Да?
   — Да, сэр, — неуверенно сказал Беррингер. — Я полагаю.
   — Это ты сам соорудил? — недоверчиво спросил Кронер.
   — Нет, сэр, — сказал Беррингер. — Это мой отец. Шашки — его хобби.
   — Беррингер, Беррингер, Беррингер? — вспоминал, мучительно морщась, Бэйер.
   — Вы знаете Дейва Беррингера, а это сын Дейва, — сказал Кронер.
   — О, — Бэйер с новым восхищением принялся осматривать Шашиста Чарли. — Клянусь Георгием, не удивительно, не удивительно, не удивительно.
   Эта штука была построена отцом Фреда, одним из лучших в стране конструкторов счетно-решающих машин.
   Пол, ссутулившись, сидел в кресле и покорно ожидал начала комедии. Он глянул на тупое и самодовольное лицо Беррингера и понял, что этот щенок, помимо внешних контактов и сигнальных лампочек, ничего не понимает в этой машине.
   Фланирующей походкой Финнерти вышел из столовой, отведывая что-то с тарелки, которую он держал на уровне челюсти. Он поставил ее на ящик Шашиста Чарли и просунул свою голову в открытую заднюю стенку рядом с головой Бэйера.
   — Кто-нибудь поставил на него? — сказал он.
   — Ты что — с ума сошел? — сказал Пол.
   — Как прикажете, как прикажете, — сказал Беррингер. Он выложил на стол свой толстый бумажник.
   Остальная тройка юнцов подключила провод Шашиста Чарли к розетке, и теперь, когда они пощелкали выключателями, ящик загудел и защелкал, лампочки на его передней панели замигали.
   Пол встал.
   — Сдаюсь, — сказал он. Он похлопал по ящику. — Поздравляю, Чарльз, ты оказался более способным человеком, чем я. Леди и джентльмены, разрешите мне представить вам нового клубного чемпиона. — И двинулся по направлению к бару.
   — Милый, — сказала Анита, ухватив его за рукав. — О, продолжай, пожалуйста, это ведь так непохоже на тебя.
   — Я не могу выиграть у этой чертовой штуки. Она просто не способна на ошибки.
   — Но ты можешь играть против нее.
   — И что же я этим докажу?
   — Валяй, Пол, — сказал Финнерти. — Я осмотрел этого Чарли, и он не показался мне таким уж смышленым. Я ставлю на тебя: здесь пятьдесят долларов наличными — и готов биться об заклад с любым, кто считает, что Шашист Чарли может выиграть.
   Шеферд с готовностью бросил три двадцатки. Финнерти ответил равной суммой.
   — Уж лучше побейся об заклад, что солнце не взойдет утром, — сказал Пол.
   — Играй, — сказал Финнерти.
   Пол опять уселся. Неохотно он двинул вперед пешку, Один из юнцов включил контакт, и загорелась лампочка, фиксирующая ход Пола на брюхе Шашиста Чарли, тут же загорелась вторая лампочка, указывающая Беррингеру наилучший ответный ход.
   Беррингср улыбнулся и сделал то, что приказывала ему машина. Он закурил сигарету и принялся похлопывать лежащую перед ним пачку денег.
   Пол опять сделал ход. Контакт был включен, и загорелись соответствующие лампочки. Так продолжалось в течение нескольких ходов.
   К величайшему изумлению Пола, он взял одну из пешек Беррингера, причем это, насколько он понимал, никак не вело к его разгрому. Затем он взял еще одну пешку и еще одну. Он уважительно покачал головой. Машина, по всей видимости, далеко вперед рассчитала партию по какому-то пока еще непонятному стратегическому плану. Шашист Чарли, как бы в подтверждение его мыслей, издал угрожающее шипение, которое все возрастало в ходе игры.
   — При таком положении дел я предлагаю три против одного за Пола, — сказал Финнерти. Беррингер и Шеферд тут же поймали его на слове и выложили по новой двадцатке.
   Пол разменял свою пешку на три пешки противника.
   — Стойте, подождите минуточку, — сказал Беррингер.
   — А чего ждать? — сказал Финнерти.
   — Здесь что-то не так.
   — Просто вас с Шашистом Чарли бьют — вот и все. Всегда кто— нибудь выигрывает и всегда кто-нибудь проигрывает, — сказал Финнерти. — Так уж заведено.
   — Верно, но если бы Шашист Чарли работал правильно, он никак не мог бы проиграть, — Беррингер неуверенно поднялся. — Послушайте, может, нам лучше отложить партию, пока мы не выясним, все ли здесь в порядке. — Он испытующе похлопал переднюю панель. — Боже мой, да она раскалена, как сковородка!
   — Кончайте партию, юноша. Мне хочется знать, кто будет чемпионом, — сказал Финнерти.
   — Да вы что, не видите? — в ярости завопил Беррингер. — Он работает неверно! — и умоляюще оглядел комнату.
   — Ваш ход, — сказал Пол.
   Беррингер беспомЬщио глянул на лампочки и передвинул одну из пешек вперед.
   Пол взял еще две беррингеровские пешки, а свою провел в дамки.
   — Должно быть, это самая хитрая западня в истории шашек, — рассмеялся он. Теперь все это его страшно забавляло.
   — В любую минуту Шашист Чарли уловит момент, и тогда прощай твое чемпионство, — сказал Финнерти. — А теперь раз-два, и давай занавес, Пол.
   — Точный расчет-великая вещь, — сказал Пол. Он потянул носом. В воздухе стоял тяжелый запах горелой краски, и глаза у него уже начало пощипывать.
   Один из помощников Беррингера откинул заднюю стенку ящика, и дым ядовито-зеленого цвета ринулся в комнату.
   — Пожар! — закричал Бэйер.
   Вбежал официант с огнетушителем и направил струю жидкости внутрь Шашиста Чарли. Каждый раз, когда струя попадала на его раскаленные части, изнутри вырывались облака пара.
   Лампочки на фронтальной панели Чарли бешено замелькали, разыгрывая в невероятном темпе какую-то чертовски трудную партию, правила которой были понятны одной только машине. Все лампочки вспыхнули одновременно, гудение становилось все громче и громче, пока не зазвучало подобно мощной органной ноте, и вдруг неожиданно умолкло. Одна за другой выключались маленькие лампочки, как гаснут окна в деревне, погружающейся в сон.
   — Ух ты, ох-ох-ох, ух ты, — пробормотал Бэйер.
   — Фред, я так огорчена, — сказала Анита. Она укоризненно поглядела на Пола.
   Инженеры собрались вокруг Шашиста Чарли, и те, кто стоял в переднем ряду, трогали через щели расплавленные вакуумные трубки и почерневшие провода. Сожаление было написано на всех лицах. Умерло что-то прекрасное.
   — Такая милая вещь, — грустно сказал Кронер, положив руку на плечо Беррингеру. — Если вы хотите, я сам расскажу вашему отцу обо всем, что произошло, тогда, может быть, все утрясется.
   — Фактически в этом была вся его жизнь, помимо лаборатории, — сказал Беррингер. Он был потрясен и убит. — Целые годы. И почему только так должно было случиться? — Это прозвучало как еще одно пустое эхо вопроса, который человечество задает уже миллионы лет. Можно иногда подумать, что люди и на свет-то рождаются только для того, чтобы задать его!
   — Бог дал, бог взял, — сказал Финнерти.
   Прикусив губы, Беррингер кивнул, и тут только до него стало доходить, кто проговорил эти слова. Его тупое круглое лицо медленно приняло подлое и угрожающее выражение.
   — Ага, — сказал он, облизывая губы, — умница. А я уж чуть было не забыл о вас.
   — А пожалуй, не следовало бы. Я поставил достаточную сумму денег на победителя.
   — Постой-ка, Финнерти, — примиряюще заговорил Кронер, — давайте считать это вничью, а? Я хочу сказать, что в конце концов у парнишки есть основание для расстройства и…
   — Вничью? Черта с два, — сказал Финнерти. — Пол разложил этого Шашиста Чарли как миленького.
   — Мне кажется, я начинаю кое-что понимать, — с угрозой сказал Беррингер. Он ухватил Финнерти за отвороты пиджака. — Ты что, умник, сделал с Шашистом Чарли?
   — Спроси у Бэйера. Его голова была рядом с моей. Бэйер, я сделал что-нибудь с Шашистом Чарли?
   — А? Что? Сделал чте-нибудь, что-нибудь сделал? Повредил, вы думаете? Нет, нет, нет, — сказал Бэйер.
   — Тогда, жирный юноша, садитесь и заканчивайте партию, — сказал Финнерти. — Либо сдавайтесь. В любом случае я желаю получить денежки.
   — Если вы ничего не сделали с Чарли, то откуда же у вас была такая уверенность, что он проиграет?
   — Потому что мое сочувствие всегда на стороне человека и против машины, а особенно машины, за которой стоит такой полуумок, как вы, да еще выступающей против такого человека, как Пол. А кроме того, у Чарли болтались соединения.
   — Тогда вы должны были сказать об этом! — завопил Беррингер. Он указал на развалины машины. — Поглядите, нет, вы только полюбуйтесь, что вы натворили, умолчав о болтающемся контакте! Мне следовало бы твоей грязной мордой весь пол здесь вымести.
   — Но, но, но, тише, тише, тише, — сказал Кронер, становясь между ними. — Вам действительно следовало бы как-нибудь сказать об этом контакте, Эд. Стыдно, просто стыдно на самом деле.
   — Если Шашист Чарли собирался завоевать чемпионство, отобрав его у человека, то он, черт бы его побрал, мог бы и подтянуть свои контакты. Пол сам следит за своей сетью, так пусть и Чарли поступает так же. Кто живет электронами, тот и умирает от электронов. Сик семпер тиранис *. — Он взял со стола банкноты. — Спокойной ночи. /* Так всегда с тиранами (лат.)./ Ногти Аниты впились в руку Пола.
   — Он испортил весь вечер, о Пол, Пол!
   Направляясь к выходу, Финнерти остановился подле Пола с Анитой.
   — Отлично сделано, чемпион.
   — Пожалуйста, отдайте им их деньги, — сказала Анита. — Машина неисправна. Будьте честны. Разве я не права, Пол?
   К изумлению всей печальной группы. Пол вдруг потерял над собой контроль и расхохотался.
   — В здоровом теле здоровый дух, чемпион, — сказал Финнерти. — Я отправляюсь домой, пока эти спортивные джентльмены не нашли веревки.
   — Домой? В Вашингтон? — спросила Анита.
   — Нет, милая, домой к вам. У меня больше нет дома в Вашингтоне.
   Анита прикрыла глаза.
   — Понимаю, — сказала она.


VI


   — А какое было у него выражение, когда он сказал это? — спросила Анита.
   С успокоителем на лице Пол пытался уснуть, плотно закутавшись, в темном уютном логове, в которое он каждую ночь превращал свою постель.
   — У него было печальное выражение — приятное и печальное.
   Уже три часа они перебирали события вечера в клубе, возвращаясь снова и снова к тому, что сказал Кронер в качестве прощального приветствия.
   — И он ни разу не отозвал тебя в сторонку на пару слов?
   Сна у Аниты не было ни в одном глазу.
   — Честное скаутское, Анита, это все, что он сказал мне напоследок.
   Она вдумчиво повторила слова Кронера: «Я хочу, чтобы вы, Пол, пришли ко мне и Маме на следующей неделе».
   — Вот и все.
   — И ничего о Питсбурге?
   — Нет, — терпеливо сказал он. — Я говорил тебе — нет. — Он поплотнее обернул успокоитель вокруг головы и еще выше подтянул колени. — Нет.
   — Неужели я не имею права поинтересоваться? — сказала она. По— видимому, он причинил ей боль. — Неужели то, что ты говоришь мне, должно означать, что я не имею права заботиться о тебе?
   — Я рад, что ты заботишься, — сказал он без всякого выражения. — Очень хорошо, прекрасно, спасибо.
   В этом полусне, полубреду перед ним вдруг предстало видение того, о чем обычно не думают, заявляя, что муж и жена — одно целое, некое чудовище, патетически странное и беспомощное, как сиамские близнецы.
   — Женщины ведь вникают в суть вещей так, как мужчины вникать просто не способны, — говорила она. — Мы замечаем важные вещи, которые мужчины пропускают. Кронеру сегодня вечером хотелось, чтобы ты сломал лед в вопросе о Питсбурге, а ты просто…
   — Мы узнаем, что было у Кронера на уме, когда я приду к нему. А теперь давай, пожалуйста, спать.
   — Финнерти! — сказала она. — Это из-за него все пошло кувырком. Честное слово! Сколько еще он собирается у нас пробыть?
   — Мы ему осточертеем через пару дней точно так же, как все ему осточертевает.
   — НБПП не должно оставлять ему много времени на то, чтобы слоняться по всей стране и оскорблять старых друзей.
   — Он ушел. Он сейчас нигде не работает.
   Она села на постели.
   — Они его вышвырнули? Вот молодцы!
   — Ушел. Они предлагали ему более высокий пост, только бы он остался. Но он так решил.
   Он вдруг почувствовал, что эта тема, к которой он испытывал интерес, совершенно прогнала сон. Когда Анита без конца тараторила о Питсбурге, Пол сжимался в комок, натягивая на голову одеяло. Теперь же он почувствовал облегчение, и ему захотелось выпрямиться, как и подобает мужчине. «Финнерти» опять стало волшебным именем: чувства Пола по отношению к нему совершили полный круг. Бодрое настроение и уверенность в себе, которых Пол не испытывал уже целые годы, чем бы он ни занимался, — эти чувства как бы вдохнул в него Финнерти во время забавного посрамления Шашиста Чарли. Более того, мысли Пола пробудились, словно освеженные прохладным ветерком — было что-то чарующее в том, что сделал Финнерти, он ушел — вещь почти столь же непостижимая и прекрасно простая, как самоубийство.
   — Пол…
   — Мммм…
   — Твой отец верил, что ты в один прекрасный день станешь управляющим в Питсбурге. Если бы только он был жив, ничто не принесло бы ему большей радости, чем весть о том, что ты на этом посту.
   — Умммгггу… — Он вспомнил, как Анита вскоре после их женитьбы раскопала в каком-то чемодане портрет его отца, увеличила его, поместила в рамку и преподнесла мужу в качестве подарка на день рождения. Портрет стоял сейчас там, где она поставила его — на письменном столе Пола. Это была первая вещь, которую Пол видел, вставая утром, и последняя, которую он видел, отправляясь спать. Анита никогда не встречалась с отцом Пола, и он сам мало рассказывал ей об отце; и все же она создала нечто вроде мифа об этом человеке, мифа, который позволял ей со знанием дела болтать целыми часами. Миф сей гласил, что отец Пола в молодые годы был таким же легкомысленным, как Пол, что сила, возведшая его на самую вершину, пришла к нему в среднем возрасте — пришла именно в те годы, в которые только теперь вступал Пол.
   Кронер тоже часто повторял, что от Пола следует этого ожидать: он пойдет по стопам своего отца. Эта вера Кронера помогла в свое время Полу стать управляющим Айлиума; и теперь эта вера может дать ему руководство Питсбургом. Когда Пол задумывался над своим столь легко доставшимся возвышением по иерархической лестнице, он иногда, вот в такие именно моменты, чувствовал себя неловко, словно какой-то шарлатан. Он справлялся со своими обязанностями — тут уж ничего не скажешь, однако у него не было того, что было у его отца, у Кронера, у Шеферда и многих других: искренней веры в значимость того, что они делают; способности принять душой — почти так, как это делает влюблен— ный, — корпорационную личность, всемогущую и всеведущую. Короче говоря. Полу не хватало того, что делало его отца воинствующим и великим: способности всерьез воспринимать все это.
   — А как ты думаешь поступить с Шефердом? — сказала Анита.
   Пол опять начал уходить в себя.
   — Поступить с Шефердом? Никак.
   — Если кто-нибудь не подрежет ему крылья, он в один из таких дней перемахнет через головы всех.
   — Милости прошу.
   — Ты это серьезно?