— Анита!
   Вздрогнув, она машинально защитным жестом скрестила на животе руки. Потом руки ее очень медленно опустились, она выпрямилась с видом женщины, которой нечего скрывать вообще, а уж менее всего зеленую рубашку Шеферда.
   — Привет, Пол. — Она поднялась на веранду, где он сидел, и, царственная, холодная, уселась рядом с ним. — Ну?
   Так как он ничего ей не ответил, ее царственность несколько сдала, и Анита принялась пощипывать перила, отрывая крохотные щепочки и бросая их в ночь.
   — Ну, выкладывай, — произнесла она наконец.
   — Кто, я должен выкладывать? — спросил Пол.
   — А разве ты не считаешь, что нам следует объясниться?
   — Это уж точно.
   — Тебя все-таки вышибли, не так ли?
   — Да, но не за нарушение заповеди.
   — Неужто надеть рубашку другого мужчины является в твоем понимании нарушением супружеской верности? — В ней под спокойной личиной чувствовалось явное смущение.
   Пол был доволен. Теперь он бшл уверен, что, запугав Аниту, сможет забрать ее с собой. Несомненно, что она воспользовалась надоедливым, претенциозным и самодовольным Шефердом в качестве «подначки» для Пола, однако это да еще плюс ее сознание вины могут сыграть ему на руку.
   — А ты не считаешь, что рубашка эта довольно симптоматична, если к ней добавить еще прелюбодеяние в зарослях? — спросил он.
   — Если ты намекаешь на то, что я его люблю, то ты прав.
   Пол спокойно рассмеялся.
   — Я рада, что ты это так просто воспринимаешь, — сказала она чопорно. — Я считаю, что это только доказывает, что я всегда была права в своих догадках.
   — И о чем же ты догадывалась?..
   Неожиданно она разразилась слезами.
   — Что я никогда не была нужна тебе. Финнерти был прав, — всхлипнула она. — Все, что тебе было нужно, это нечто из нержавеющей стали, чему придана форма женщины, покрытое губчатой резиной и нагретое до температуры тела.
   Теперь наступила очередь Пола смутиться.
   — Анита, дорогая, послушай…
   — И если тебе она не нужна в данный момент, ты с удовольствием одолжишь ее, первому встречному.
   — Черт побери, так ведь я…
   — Меня уже тошнит от того, что со мной обращаются как с машиной! Ты вечно ходишь и болтаешь о том, что управляющие и инженеры сделали со всеми остальными бедненькими тупицами. Так вот, полюбуйся, что инженер и управляющий сделали со мной!
   — Ради всего святого, любимая, я…
   — Ты все толкуешь о том, как нехорошо, что пробивные люди подмяли под себя тех, кто не имеет таких пробивных способностей, а потом расхаживаешь по дому, выставляя напоказ свой высокий ПИ, точно это рисунок на рождественском пироге. Ну и ладно, пусть я буду глупой.
   — Да никакая ты не глупая, ангел— мой. Послушай, я…
   — Саботажник!
   Пол откинулся в кресле и вертел головой, как бы пытаясь уклониться от сыпавшихся на него ударов.
   — Ради всего святого, выслушай меня, хорошо? — взмолился он.
   — Ну? — Теперь, вне всяких сомнений, хозяйкой положения была она.
   — Дорогая, возможно, что все сказанное тобой и справедливо. Не знаю. Но прошу тебя, жена моя, моя любимая, ты мне нужна сейчас так, как никто и никогда в моей жизни.
   — На это хватит и десяти минут. Прямо здесь, на свежем воздухе? — добавила она насмешливо.
   — «В богатстве и в бедности, во здравии и в недуге», — процитировал Пол. — Ты это помнишь, Анита? Ты помнишь?
   — Ты все еще богат и ни капельки не болен. — Она посмотрела на него с интересом. — Ты не болен, а?
   — Болезнь у меня в сердце.
   — Привыкнешь. Я вот привыкла.
   — Прости меня, Анита, я никогда не думал, что все это было настолько плохо. Теперь я понимаю, что, наверное, так оно и было.
   — В следующий раз я выйду замуж по любви.
   — За Шеферда?
   — Он нуждается во мне, уважает меня, верит в то же, во что верю и я.
   — Надеюсь, вы будете счастливы вдвоем, — сказал Пол, вставая.
   Губы у нее задрожали, и она опять залилась слезами.
   — Пол, Пол, Пол.
   — Ммммм?..
   — Ты мне нравишься. Никогда не забывай об этом.
   — Ты мне тоже нравишься, Анита.
   — Доктор Протеус! — окликнул клерк, высовываясь в окно.
   — Да?
   — Доктор Кронер позвонил и сказал, что вас следует доставить на железнодорожную станцию сегодня же ночью. «Джип» ждет вас по другую сторону здания. У вас остается в запасе полчаса, чтобы поспеть на 12.52.
   — Иду.
   — Поцелуй меня, — сказала Анита.
   Это был ошеломляющий поцелуй, и, начиная приходить в себя после томительного полузабытья. Пол понял, что Анита не придает поцелую абсолютно никакого значения, что она поцеловала его, как это ни удивительно звучит, просто по доброте душевной.
   — Едем со мной, Анита, — прошептал он.
   — Я не так глупа, как ты думаешь. — Она решительно оттолкнула его от себя. — До свидания.


XXVI


   Доктор Пол Протеус, человек неопределенных занятий, сел на поезд в 12.52. На его долю выпал допотопный вагон, похожий не то на плевательницу, не то на табакерку, набитый шестьюдесятью солдатами-отпускниками из Кэмп Драм.
   «Грейт Бенд. Станция Грейт Бенд», — произнес записанный на пленку голос громкоговорителя, помещенного над самой головой Пола. Механик-проводник, сидящий в своей кабинке, на каждой из станций нажимал кнопку, и тогда опускались ступеньки и звучал голос: «Следующая станция Картедж. Следующая станция Картедж». Щелк!
   «Посадка закончена!»— взвыл голос другого репродуктора, расположенного снаружи вагона.
   Старик, который в это время целовал на прощание свою жену, стоя на прогнивших досках перрона в Грейт Бенде, умоляюще поглядел на этот торопивший его репродуктор, как бы упрашивая человека подождать хотя бы еще одну секундочку, чтобы он успел сказать последнее слово.
   «…закончена!»— механизмы заскрипели, и складывающиеся гармошкой ступеньки, накладываясь одна на другую, начали подыматься и исчезли в своей нише.
   — Иду! Иду! — закричал старик и огорченно затрусил к трогающемуся поезду со всей возможной скоростью, на которую были способны его плохо слушающиеся ноги. Он ухватился за поручни, вскарабкался на подножку и остановился, задыхаясь, в тамбуре. Он нащупал свой билет и сунул его в механизм на двери. Механизм проверил билет, установил, что все в порядке, отодвинул задвижку на двери и впустил старика в полный табачного дыма вагон— табакерку, сделанную из штампованного железа и обивочных тканей.
   Совершенно обессиленный, он опустился на сиденье рядом с Полом.
   — Этот подонок и секундочки не станет дожидаться старого человека, — обиженно сказал он.
   — Так ведь это же машина, — сказал Пол. — Полная автоматизация.
   — Все равно подонок.
   Не желая спорить. Пол кивнул.
   — Я был кондуктором на этой линии.
   — О?
   У старика был напыщенный и важный вид человека особо скучной породы, и Полу было неинтересно его выслушивать.
   — Да, сорок один год, — сказал старик. — Со-рок оди-ин год!
   — Угу!
   — Со-рок оди-ин. Два раза по двадцать лет да плюс еще год. И хотел бы я увидеть, чтобы хоть одна из этих машин приняла бы когда-нибудь роды.
   — Угу. Так, значит, вы принимали роды, да?
   — Да. Мальчика. И по стечению обстоятельств мне пришлось это делать в мужской комнате. — Он протяжно рассмеялся. — Сорок оди-ин год!
   —Угу.
   — И никогда я не видел, чтобы машина присматривала за маленькой трехлетней девочкой на всем пути от Сен-Луи до Пукипси.
   — Да. Я тоже. — Это замечание Пол решил приберечь до своей следующей встречи с Бадом Колхауном. Сейчас перед его мысленным взором уже возникло это приспособление, нечто вроде Железной Девы, конечно, без шипов и, конечно же, электронное, которое подхватит в свои объятия маленькую девчушку в Сен-Луи и отдаст ее в руки родственников в Пукипси.
   — Со-рок оди-ин год! Машины дают количество, но не качество. Понимаете, что я хочу сказать?
   — Угу, — сказал Пол.
   «Картедж,-объявила лента в громкоговорителе. — Станция Картедж. Следующая станция Дир Ривер».
   Пол оперся спиной о жесткую спинку дивана и со вздохом облегчения прикрыл глаза, делая вид,что спит.
   — Сорок оди-ин год! Эти машины никогда не помогут пожилой леди спуститься по ступенькам.
   К этому времени старый кондуктор израсходовал весь свой запас примеров превосходства человека над машинами и начал придираться к записям на пленке, объявляющим станции. Он проделывал это презрительным тоном, небрежно, как будто уж это может делать и любой дурак: «Дир Ривер. Станция Дир Ривер. Следующая станция Касторлэнд».
   «Дир Ривер. Станция Дир Ривер, — произнес запи-. санный на пленку голос. — Следующая станция Касторлэнд».
   — Ха! Ну, что я вам говорил?
   Пол забылся тревожным сном, и потом уже, наконец, в Констебльвилле он увидел, как его попутчик сунул свой билет в отверстие автоматического контролера и был выпущен из вагона. Пол проверил, на месте ли его билет, не смят ли он и не порван ли, так как именно этим билетом ему и предстояло открыть себе двери в Айлиуме. Ему приходилось слышать рассказы о глуповатых старых леди, которые оставались взаперти в вагонах по нескольку дней из-за того, что они куда-то засунули свой билет или пропустили свою станцию. Почти ни одна газета не обходилась без увлекательной истории о том, как уборщики-кррахи освободили кого-нибудь из вагона.
   Старый, утративший свой пост кондуктор растаял в ночи Констебльвилля, а Пол продолжал изумляться тому, насколько горячими сторонниками механизации являются американцы, Даже если эта механизация разбивает им жизнь. Жалобы кондуктора, так же как и вопли многих остальных, раздавались не потому, что у них отобрали работу и передали ее машинам — вещь, несомненно, несправедливая, — а потому что машины недостаточно совершенны.
   «Констебльвилль. Станция Констебльвилль. Следующая станция Ремсен».
   В соседнем с Полом купе продолжалась игра в покер, и вышедший в отставку по старости сержант, пестрый как зебра из-за нашивок за выслугу лет, за пролитую кровь, за оторванность от дома, рассказывал истории о последней войне.
   — Господи, — говорил он, блуждая отсутствующим взглядом по вагону, будто мысли его были за тысячи миль отсюда, — вот тут мы, а вот там они. Вот, представьте себе, там, где мужская комната, проходит гребень, а эти гады глубоко закопались на противополож— ном склоне. — Новобранцы поглядели в сторону мужской комнаты, их глаза сузились, точно они были уже в боевой обстановке. А сержант еще немного потасовал карты. — А в предыдущую ночь им удалось прямым попаданием вывести из строя наш генератор.
   — Подумать только! — воскликнул кто-то из новичков.
   — Это уж точно, — сказал сержант. — Хотя, в конце концов, ничего особенного, обычная вещь: вот мы сидели так, как птенчики, восемнадцать против пяти сотен. Микроволновые часовые, минные поля, проволочные заграждения с электротоком, система управления огнем, дистанционное управление пулеметным огнем — все пошло к чертям! Сидим без тока… дама, туз, туз, и сдающий накрылся. Вот бы еще туза!
   Ну ладно, ребята, добавляю десять центов, кто еще? Ставлю десять центов, просто чтобы немного интереснее было играть. Так вот, ребята, тут-то и началась потеха. В семь ноль-ноль они пустили на нас сотню человек, чтобы разобраться, что у нас есть. А у нас-то ведь ничегошеньки! Да и связь тоже полетела к чертям собачьим, и мы даже не могли позвать кого-нибудь на помощь. Наши танки-роботы ушли на поддержку 106-му, и мы тут сидели совершенно одни. Влипли, одним словом. Вот я и послал капрала Мерганхолера обратно в батальон за помощью. Две дамы, маловато, да еще два туза, и сдающий снова пролетел. Нет ничего лучше тузов. И вот поперли на нас эти гады, а у нас ничего, кроме паршивых винтовок и штыков. Просто как волна на нас покатилась. Тоже два туза, ну тут уж ничего не поделаешь, плакали мои десять центов. И вдруг появляется Мерганхолер с машиной, на которой стоит генератор, он спер его у 57-го. Мы подключили его к нашей сети, и вы бы только посмотрели на этих гадов! Они позастревали на электрических проводах, мины с минных полей начали рваться прямо под ними, а микроволновые часовые открыли по ним огонь одновременно с дистанционно-управляемыми пулеметными точками, система управления огнем грохнула по ним артогнем и огнеметами по всему, что шевелилось еще в радиусе мили. Вот так-то я и получил Серебряную Звезду.
   Пол едва заметно покачал головой в ответ на дикую историю сержанта. Значит, такова была война, на которую он так когда-то стремился, — возможность проявить себя для настоящих, горячих, сильных героев, возможность, которую он упустил и так сожалел об этом. Смертей, конечно, было много, много было нервного напряжения и стоицизма. Но люди здесь играли роль придатков машин — страшных механизмов, которые вели борьбу с себе подобными за право вцепиться в горло людям. Горацио на мосту превратился в радиоуправляемую ракету с атомной боевой головкой; Ролланд и Оливье обернулись парой счетных машин, установленных на реактивных самолетах, и мчашихся навстречу друг другу со скоростью, намного превышающей предсмертный вопль. Высокая традиция американского пехотинца сохранилась только чисто символически в виде ружейных залпов, выпущенных в небо над павшими на тысячах военных кладбищ. Лежащие в могилах, погибшие на фронтах в свое время были наследниками еще одной американской традиции, столь же старой, как и пехотная, но традиции мирной — умения мастерить что-нибудь.
   — Господи! Сержант, а почему вы никогда не требовали повышения?
   — Да чтобы я в моем возрасте пошел опять в колледж? Нет, сынок, все эти школы не для меня. Не-е-ет! С меня хватит и бронзовой медали. А потом — чтобы два года дожидаться пары. вшивых золотых нашивок. Черта с два! Еще одна дама, и тут уж ваши никак не пляшут, подумать только, пришла она все-таки ко мне. Похоже, что сегодня мне так повезло уже в последний раз, ребята.
   «Миддлвилль. Станция Миддлвилль. Следующая станция Херкимер».
   — Сержант, а расскажите-ка нам о своих нашивках за ранения.
   — Ммм?.. Почему не рассказать. Эта вот — за дозу облучения гамма-лучами в Киукьянге. Эта — погодите — ка-за радиоактивную пыль в бронхах в Афион Карагисаре. А вот эту малютку — за ревматизм после пребывания в сырых окопах в Красиставе.
   — Сержант, а какая девчонка была лучшая из всех?
   — Маленькая и рыжая, наполовину шведка, наполовину египтянка в Фарафангане, — сказал сержант не задумываясь.
   — Эх, ребята! Вот бы нас туда послали.
   «Вот и все, что осталось от старых добрых американских военных традиций. — думал Пол, — уж этой традиции ничто не грозит: „Пошлите меня туда, где можно пошкодничать!“
   «Херкимер. Станция Херкимер. Следующая станция Литтл Фолз».
   — Скажите, сержант, а это поезд пригородный?
   — Можно сказать, что да. А как вы насчет того, чтобы сыграть еще партийку, просто чтобы разогреться и разогнать скуку?
   — Я с удовольствием. Мне бы паршивенькую тройку. Даму— Чарли. Восьмерочку— Лу. И провалиться мне на этом месте, если сержант не заберет все.
   — Скажите, сержант, я слышал, Элмо Хэккетс отплывает за море?
   — Верно. Он просится за море с самого призыва.
   Парочку троек Эду, Чарли без прикупа, валетик— Лу, и все, черт побери!
   — Туз!
   «Литтл Фолз. Станция Литтл Фолз. Следующая станция Джонсонвилль».
   — Ну вот, пожалуйста... Что вы знаете обо всем этом, — сказал сержант. — У Эда уже были три тройки подряд. Да, жалко Хэккетса. Через пару лет он смог бы стать и знаменосцем. Но раз он решил бросить все, это его дело. Чарли без прикупа, Лу берет моего туза. А берет-то ведь троечка всего.
   — А куда едет Хэккетс? Вы знаете?
   — Без Прикупа, ребята, без прикупа, без прикупа! — тараторил сержант. — Да, сегодня на него пришел приказ. Ну, еще последццй кружок, ребята. Без прикупа, без прикупа, без прикупа и...
   — Господи!
   — Ты уж не обижайся, Эд, на этого третьего туза. Выходит, что и на этот раз моя взяла. Да, конечно, Хэккетс поедет за море, это уж точно. Завтра утром он отплывает в Таманрассет.
   — Таманрассет?
   — В Сахарскую пустыню, болван. Неужто тебя не учили географии? — Сержант злобно усмехнулся. — Как насчет еще одного кружка, просто так, для смеха?
   Пол вздохнул о судьбе Хэккетса, который, родившись в духовной пустыне, теперь отправляется в те места, где и земля бесплодна.
   «Джонсонвилль… Сен-Плейн… Фонда… Форт Джонсон… Амстердам… Скенектеди… Когой… Уотерлет… Албани… Ренсселар… Айлиум, станция Айлиум».
   Со слипающимися со сна глазами Пол бросился к двери, сунул в прорезь билет и вышел на станционную платформу в Айлиуме.
   Дверь багажного отделения открылась, из нее на поджидающий транспортер выскользнул гроб, и транспортер тут же поехал в холодильник при станционной камере хранения.
   Ни одно из такси не потрудилось встретить этот малоперспективный поезд. Пол попытался позвонить в таксомоторный парк, но никто не отозвался на его звонок. Он беспомощно поглядел на автомат по продаже билетов, автомат по продаже нейлоновых чулок, автоматическую кофеварку, автомат по продаже жевательной резинки, автомат по продаже книг, автомат по продаже газет, автоматическую установку для чистки зубов, автомат по продаже презервативов, автоматическую машину для чистки обуви, автоматическое фотоателье и вышел на пустынные улицы Усадьбы. Ему нужно было сделать восемь миль через всю Усадьбу, а потом по мосту через реку, чтобы попасть к дому. Не домой, подумал Пол, а в дом, где находится его постель.
   Внутри он ощущал пустоту и вялость и в то же время какое-то лихорадочное беспокойство. — он был сонный и в то же время понимал, что сейчас ему не заснуть, был обуреваем мыслями и в то же время шагал без единой мысли в голове.
   Шаги его эхом отдавались среди пустых фасадов Усадьбы, безжизненных неоновых трубок, рекламирующих то одну, то другую вещь, абсолютно ненужную в эти часы, правда, сейчас они были просто бессмысленным холодным стеклом из-за отсутствия живительного бега электронов сквозь заполняющий их инертный газ.
   — Невесело одному?
   — Ммм?..
   Молодая женщина, груди которой колыхались, как воздушные шары на ветру, глядела на него из окна второго этажа.
   — Я говорю, невесело одному?
   — Невесело, — просто сказал Пол.
   — Тогда подымайся.
   — Ладно, — вдруг услышал Пол свой собственный голос, — ладно, сейчас подымусь.
   — Дверь рядом с Автоматическим базаром.
   Он поднялся по длинной темной лестнице, на каждом марше которой доктор Гарри Фридман сообщал, что он не причиняющий боли дантист, дипломированный Национальным Советом здравоохранения. «Зачем, — риторически вопрошал Фридман, — обращаться к человеку с классификационным номером менее Д-006?»
   Дверь на лестничной площадке, соседняя с дверью доктора Фридмана, была открыта, и подле нее стояла женщина, поджидая Пола
   — Как тебя зовут, милый?
   — Протеус.
   — Родственник этой большой шишки с того берега?
   — Это мой двоюродный брат.
   — Значит, ты черная овца в домашнем стаде?
   — Угу.
   — Ну и черт с ним, твоим братом.
   — Конечно, — сказал Пол.
   Он только раз проснулся на исходе ночи, проведенной с ней, проснулся из-за того, что ему приснилось, будто отец его стоит в ногах кровати и вглядывается в него.
   Она что-то пробормотала во сне.
   Засыпая снова, Пол совершенно машинально пробормотал в ответ:
   — И я тебя люблю, Анита.


XXVII


   Доктор Пол Протеус на протяжении целой недели был полностью предоставлен самому себе в собственном доме. Он ожидал, что поступят какие-нибудь известия от Аниты, но письма не было. Говорить им, неожиданно понял он, больше не о чем. Она, наверное, все еще была на Материке. Сбор на Лужке продлится еще неделю. После этого пойдет суматоха раздела, а потом развод. Он в уме перебирал основания, которые она выдвинет в качестве повода для развода. Его поражала в ней такая жестокость, но он понимал, что это весьма закономерно. Любое отклонение от общепринятых норм причиняло ей сильную боль. Ей придется теперь покинуть штат Нью-Йорк, поскольку единственное возможное основание для развода — обвинение в супружеской неверности или подстрекательство к содействию в саботаже. Дело может быть выиграно при любом из них, но с ущербом для ее чувства собственного достоинства.
   Один раз Пол посетил свою ферму и подобно человеку, решившему посвятить свою жизнь богу, попросил мистера Хэйкокса приобщить его к работе, направляющей руку природы. Рука, за которую он с такой готовностью ухватился очень скоро оказалась довольно гру— бой и медлительной, горячей, влажной и дурно пахнущей. И очаровательный маленький домик, который он воспринимал как символ простой и здоровой жизни, оказался настолько же неуместным, как статуя Венеры у ворот зернохранилища. Больше он на ферму не заходил.
   Один раз Пол побывал на заводе. Цеха с их машинами не работали во время празднеств на Лужке, и на своих постах оставались только охранники. Четверо из них теперь они держались официально и презрительно — позвонили на Лужок к Кронеру за инструкциями. Затем они препроводили Пола в то помещение, которое когда-то было его собственным кабинетом, и он отобрал свои личные вещи. Охранники составили список всего, что он взял, и проявляли сомнения по поводу его претензий на каждую из перечисленных в описи вещей. Затем они под конвоем выпроводили его обратно во внешний мир, а потом раз и навсегда захлопнули за ним ворота.
   Сейчас Пол сидел на кухне перед стиральным агрегатом и глядел телевизор. Был поздний вечер, и пропади оно все пропадом, ему приходилось самостоятельно заниматься стиркой.
   «Урдл-урдл-урдл, — шумела машина. — Урдл-урдлурдалл! Дзз! Взз— оп! — зазвенели колокольчики. — Азззззз. Фромп!» И появилась продукция: три пары носков, три пары шортов и голубые тенниски с Лужка, которыми он сейчас пользовался вместо пижамы.
   На экране телевизора женщина средних лет разговаривала со своим сыном-подростком. Волосы и одежда мальчика были в страшном беспорядке и перепачканы.
   — Дракой ничего не докажешь, Джимми, — грустно говорила она. — Ей-богу, еще никто не улучшил мир тем, что разбил кому-то нос или же дал разбить свой собственный…
   — Я знаю, но он сказал, что мой ПИ всего пятьдесят девять, мама! — Мальчик готов был расплакаться в любую секунду, он был вне себя от обиды и ярости. — А у папы, сказал, он, пятьдесят три!
   — Ну, ну, мой милый, это все детская болтовня! Не обращай на это внимания, Джимми.
   — Но ведь это правда, — совсем убито проговорил мальчик. — Ведь это правда, мама. Я пошел в полицейский участок и сам проверил. Пятьдесят девять. Мама! А у папы — пятьдесят три. — Он отвернулся и закончил уже совсем умирающим шепотом:— А у тебя, мама, сорок семь. Всего сорок семь.
   Сначала она закусила губу и выглядела тоже огорченной до глубины души, но затем, как бы набравшись каким-то таинственным образом где-то выше уровня своих глаз сил, ухватилась за кухонный стол.
   — Ну-ка, Джимми, взгляни на меня, на свою мать.
   Он медленно повернулся к ней.
   — Так вот, Джимми, ПИ-это еще не все. Самыми несчастными людьми в этом мире чаще всего бывают как раз самые умные.
   С начала этой недели полнейшего безделья Пол обнаружил, что эта тема в различных вариантах является основной проблемой вечерних драматических постановок, приносящих, помимо решения ее, еще и раздражение слуховых и зрительных нервов. Одна из программ постоянно черпала вдохновение, разрешая проблему: может ли женщина с низким ПИ удачно выйти замуж за мужчину с высоким ПИ? Ответ, кажется давался неопределенный — и да и нет.
   — Джимми, сынок мой, ПИ не сделает тебя счастливым, и Святой Петр не устроит тебе испытания на ПИ, прежде чем пропустить тебя в ворота царства божьего. Говорю тебе, люди с высоким ПИ чаще всего оказываются и самыми разнесчастными.
   На лице Джимми сначала отразилось недоверие, затем изумление, а в конце концов страстное желание получить подтверждение услышанному.
   — Значит, ты хочешь сказать, что простые люди, вроде меня или другого кого-то, вроде нас… Ты, мама, хочешь сказать, что мы не хуже такого человека, как… как… ну, как доктор Гансон, управляющий заводами?
   — Не хуже доктора Гансона, с его ПИ-169? С его докторскими, магистерскими и бог его знает еще какими степенями? Да?
   — Да, мама, его.
   — Не хуже его? Доктора Гансона? Джимми, сынок, видел ли ты когда-нибудь мешки у него под глазами, мой мальчик? А морщины на его лице? Да ведь ему приходится тащить целый мир у себя на плечах. Вот что дал ему высокий ПИ, этому несчастному доктору Гансону. Знаешь, сколько ему лет?
   — Он ужасно старый, мама.
   — Он на десять лет моложе твоего папы, Джимми.
   Вот какую шутку сыграли с ним его мозги.
   В этот самый момент появился и папаша, на рукаве у него была эмблема КРР, управление по поддерживанию асфальтовых работ, чернорабочий первого класса. Веселый, добрый, жизнерадостный человек, так и пышущий здоровьем.
   — Привет, родственнички, — сказал он. — Все ли идет как по маслу в нашем домике?
   Джимми обменялся взглядом со своей матерью и загадочно улыбнулся.
   — Да, сэр, все идет как по маслу. Я полагаю, сэр, что вы это очень здорово подметили!
   Затем ворвалась органная музыка, и диктор принялся восхвалять невидимый и не требующий дополнительной смывки порошок для чистки чего-то. Пол выключил телевизор.