Страница:
Залетного фраера надо было остановить.
Он скрипнул зубами, оглянувшись на лежавшие у крыльца автоматы. Человек крепок задним умом. Надо, надо было рискнуть и попытаться издырявить этого козла! А теперь ищи ветра в поле… Оставалось только сообщить обо всем Стручку и, затаившись, ждать решения своей судьбы.
Он нерешительно двинулся к дому, гадая, работает телефон или этот психованный налетчик догадался обрезать провода. Возникший в отдалении заунывный вой прервал его размышления и заставил торопиться. Сюда ехали менты, и были они уже совсем недалеко. Поплотнее закрутив горловину пакета, Рябой стрелой метнулся за гараж, отыскал неприметную калитку в дощатом заборе и нырнул в лес, от души надеясь на то, что менты не догадались захватить с собой собак. Через час он, потный и исцарапанный, вышел на шоссе и на попутной машине добрался до города. Разговорчивый водитель подбросил его до Московского вокзала, где он сдал свой пакет в автоматическую камеру хранения. Проверив, хорошо ли заперта ячейка и еще раз повторив про себя шифр, Рябой отправился искать телефон-автомат.
– Обгадился, мудак? – презрительно спросил он. – Говори помедленнее, что ты тараторишь? Кто там на вас наехал? Что он хотел? И вообще, где Кутузов? Почему я должен выслушивать какого-то барана, который двух слов связать не может?
Новопреставленный Кутузов был прав: в последнее время Петр Иванович Горохов все больше ощущал себя не столько Петром Ивановичем, сколько Наполеоном Бонапартом. Не конкретно Наполеоном, конечно, но, по крайней мере, личностью сходного масштаба. Этому способствовало все: успех в делах, солидный счет в швейцарском банке, росший как на дрожжах благодаря новым поступлениям, солидный офис, мягкое кожаное кресло, подобострастно-застенчивые улыбки ментов, когда те принимали от него незапечатанные хрустящие конверты… Он уверенно продвигался вперед, и никакие мелкие неприятности не могли сбить его с заранее выбранного курса.
Взятие под контроль боксерского клуба "Атлет" должно было положить начало целой империи. Горохова не волновали моральные аспекты этого присоединения: в конце концов, ни одно крупное состояние в мире не обошлось без парочки трупов, похороненных в фундаменте стройного здания межнациональной корпорации. Деньги, по-настоящему большие деньги, во все времена обладали чудесным свойством превращать отпетых негодяев и профессиональных убийц в уважаемых членов общества, а Горохов стоял в самом начале пути к большим деньгам и ступал по этому пути твердой ногой.
Он давно забыл, что такое страх, и теперь начавшие вдруг плодиться, как болезнетворные микробы в питательной среде, проблемы и неувязки лишь раздражали его, поскольку замедляли его плавное и стремительное движение к высотам успеха.
– Где Кутузов? – раздраженно повторил он в трубку. – Ты кто?
– Я Рябой, – ответил его абонент. – А Кутузов прищурил задницу.
– Что? – не поверил своим ушам Стручок. – Ты что несешь? Что ты гонишь, шестерка?
– Шестерка или нет, а говорю, что знаю, – ответил Рябой. Несмотря на серьезность положения и крутой нрав Стручка, о котором знали все, он чувствовал себя сравнительно комфортно – Стручок был далеко, а лежавший в ячейке камеры хранения пакет с деньгами помогал сохранять чувство собственного достоинства.
В конце концов, на Питере свет клином не сошелся, с деньгами можно неплохо прожить и в какой-нибудь Тьму-таракани и даже стать там не последним человеком. – Ты лучше перестань орать, а послушай, – посоветовал он Стручку.
Стручок на другом конце провода даже задохнулся от возмущения. Так с ним не разговаривал даже Кутузов, не говоря уже о Хряке и всех остальных. Такие слова в устах обыкновенной шестерки могли значить только одно: паршивец собрался отвалить и теперь напоследок решил сделать одолжение севшему в лужу боссу. "Ты у меня отвалишь, – подумал Стручок. – Обязательно отвалишь. Ногами вперед." Сейчас, когда он слушал этот спокойный, с блатной ленцой голос, ему казалось, что пришить обладателя голоса важнее, чем разобраться в обстоятельствах смерти Кутузова.
– Ладно, – сказал он, – слушаю. Говори.
– Кутузов привез на дачу какого-то мужика, – начал рассказывать Рябой. – Мы впустили машину, а потом Кутузов выпрыгнул и начал орать Кошелке и Салу, чтобы они стреляли. Они начали стрелять, только этот мужик не стал ждать, пока они в него попадут. Стреляет он, как Господь Бог – завалил всех троих с трех выстрелов.
– А тебя? – спросил Стручок.
Он на время забыл о том, что Рябого нужно наказать.
То, что рассказывал охранник Кутузова, было похоже на какой-то ночной кошмар или на бред наркомана. Впечатление усиливалось будничностью обстановки: на экране телевизора беззвучно шевелила губами молодая дикторша, за ночь с которой Стручок не пожалел бы сотни полторы, а в трубке слышался неясный шум, в котором то и дело можно было различить голоса и шарканье подошв.
Похоже, Рябой говорил с телефона-автомата, расположенного в каком-то людном месте.
– А про меня забыл, – сказал Рябой. – Ствола у меня не было. Ну, дал я ему ломом по башке, да он увернулся. Верткий, гад, видно, что тренированный.
Только пистолет выбил. Ну, он мне и вмазал. Очухался я, отполз в сторонку, гляжу – а он выходит из дома с этой бабой, которую мы тут караулили. Сели в машину и свалили.
– И что? – спросил Стручок, стискивая зубы так, что едва не перекусил фильтр сигареты.
– И все, – ответил Рябой. – Дальше менты подъехали, так что досматривать я не стал. А только кажется мне, что Кутузов успел ему много интересного рассказать, прежде чем ему дырка вышла.
– Так, – сказал Стручок. – Что за мужик?
– Да хрен его знает, – откликнулся Рябой. – Здоровенный такой, с усами. Куртка джинсовая, вся в кровище… Штаны почему-то заблеванные… Похоже, он Кутузовым вплотную занимался. На что у Сани морда была похожа – страх сказать. Я такого даже по телевизору не видел.
– Он что-нибудь говорил? – спросил Стручок.
– Нет, – ответил Рябой. – Он больше руками…
– Когда это было?
Рябой назвал время. Горохов посмотрел на часы.
С тех пор прошло уже почти три часа – вполне достаточно для того, чтобы его повязали, если Кутузов выдал хотя бы десятую часть того, что знал. Неужели не успел? Неужели налетчику нужна была только девка?
Зачем?
– Слушай, – сказал Стручок, – как тебе показалось: на мента он похож?
– Да нет вроде бы, – неуверенно ответил Рябой. – Если даже и мент, то действует не от конторы, сам по себе. Менты – они с мигалками, с дубинами, толпой…
Нет, – уверенно заключил он, – не мент.
– Не мент… – задумчиво повторил Стручок. – А кто же тогда?
– Может, знакомый этой бабы? – предположил Рябой. – Хахаль какой-нибудь.
– Может, и знакомый, – согласился Стручок. – Может, и бабы, а может, и мужика…
Его вдруг ударило изнутри. Он физически ощутил резкий безболезненный толчок, словно был единственным на свете беременным мужчиной, и теперь плод, который он вынашивал бог знает сколько месяцев, наконец решил пошевелиться. Если бы это было так, пришлось бы признать, что удар у младенчика, как у Пеле в расцвете карьеры: Стручок чуть не упал со стула и мгновенно покрылся испариной, впервые за долгое время ощутив, что такое настоящий испуг.
Словно наяву, он увидел полукруг немного растерянных лиц и двоих телохранителей, которые, кряхтя и багровея бычьими шеями, – не от тяжести, а от невозможности привычно, в голос выматериться – пропихивали в дверь огромную картонную коробку, глянцевую, скользкую, сплошь переливающуюся цветными картинками и иностранными надписями; вспомнил путаную благодарственную речь обалдевшего от привалившего счастья директора, а потом, в коридоре, где носились и орали, казалось, миллионы бешеных ублюдков, среди которых были и два его придурка, – строгое темное платье, выгодно подчеркивающее фигуру, красивое, очень живое лицо с бровями вразлет, ноги, удлиненные высокой шпилькой, – упасть можно… Один из телохранителей сочно причмокнул за спиной, а она только равнодушно скользнула взглядом и пошла себе по своим делам…
Петр Иванович Горохов вспомнил, где видел Ирину Французову, и понял, что та наверняка узнала его. Пока она сидела на даче у Кутузова, это было не страшно, может быть, именно поэтому он и не пытался точно припомнить обстоятельства их встречи. Но теперь, когда она свободна… "Благотворитель херов, – злобно оскаливаясь, подумал о себе Горохов. – Называется, подмазал… Давайте скажем "спасибо" преуспевающему бизнесмену и щедрому, душевному человеку Петру Ивановичу Горохову… Вот она, самореклама. Но кто же мог тогда подумать…"
Все дальнейшие ходы незнакомца, который шел по следу Стручка, были теперь ясны. Даже если Кутузов промолчал – а похоже, что промолчал, иначе я бы, Горохов, сейчас тут не сидел, – теперь его фамилия наверняка известны охотника. Фамилия и школа, в которой учатся дети. В такой ситуации всего остального не узнает разве что ленивый или от рождения неспособный сложить два и два. Значит, вечером надо было ждать гостей.
– Вот что, Рябой, – приказным тоном сказал Горохов. – Через час приезжай ко мне в "Олимпию". Будем отлавливать этого умника.
– Э, нет, – протянул Рябой. – Так не пойдет. Ты извини меня, Стручок, ты, конечно, мужчина авторитетный, но мне эта головная боль ни к чему.
– Слушай внимательно, – сдерживаясь из последних сил, сказал Стручок. – Покажешь мне этого фраера, получишь десять штук. Десять, ты понял? Покажешь, получишь бабки, и можешь быть свободен, я никого не держу. На твое место сотня дураков найдется, только свистни. Но, если ты вздумаешь от меня прятаться, я тебя, козла, с того света достану и наизнанку выверну. Ну, как тебе такой расклад?
– Десять штук? – глубокомысленно переспросил Рябой.
– Десять тысяч долларов США сотенными купюрами, – внес полную ясность Стручок. – Или могила неизвестного бандита.
– Замазано, – решился Рябой. – Предупреди охрану, я еду.
Закончив разговор, Горохов сразу же позвонил домой. У него теплилась слабая надежда, что охотник окажется те так быстр, как это представлялось его испуганному воображению. Он понял, что эта надежда рухнула, как только охранник снял трубку.
Голос у охранника был странный, словно он говорил с набитым до отказа ртом, и Горохов мог легко представить себе причины, которыми было вызвано это явление. Новый персонаж, внезапно возникший в самом центре событий, пер напролом, как тяжелый танк, оставляя позади дымящиеся руины, и очень напоминал в этом плане сидевшего сейчас в подвале Французова.
Продолжая сравнение с танком, следовало признать, что это был очень современный танк: скоростной, мощный и маневренный. Горохов понял, что остановить его будет непросто.
Да, сказал охранник таким голосом, словно перекатывал во рту горячую кашу, здоровенный мужик с усами был здесь, но уже ушел. Нет, сказал он, страдальчески кряхтя, никто не пострадал. Дети играют (Горохов скривился, представив эти игры), а Анна Павловна занимается с натурщицей (Горохов тихо выматерился в том смысле, что кое-кому давно пора кое-что зашить наглухо, залив предварительно цементом). Охранник не возражал, ему было не до этого и очень хотелось прилечь. Еще охранник сообщил, что у него забрали ствол и что в дверь без конца звонят соседи, интересующиеся, чью жену увел Петр Иванович. Горохов велел посылать соседей подальше, гнать натурщицу взашей и молить Бога, чтобы к моменту их встречи в доме был порядок, а он, Петр Иванович, успел достаточно остыть.
Сорвав на охраннике злость, Стручок с грохотом обрушил трубку на рычаги телефона и стал ждать Рябого, на всякий случай проверив, заряжен ли пистолет, и сняв его с предохранителя.
Движение, несмотря на праздник, было довольно оживленным. На таких трассах, как эта, оно не замирает никогда. Но две не старые еще иномарки умудрялись держаться вместе, как привязанные, сохраняя при этом огромную скорость. Дважды их останавливали гаишники, и оба раза, вручив рыцарям шоссейных дорог суммы, от которых те на время столбенели с выпученными глазами, водители возобновляли безумную гонку, наверстывая упущенное время.
Мощные двигатели, сконструированные именно для таких скоростей и давно соскучившиеся по настоящей работе, мерно гудели, рассекаемый воздух свистел, обтекая кузова. Порой, когда для обгона не хватало места, машины сворачивали на обочину, и тогда за ними вздымался огромный, до самого неба, шлейф поднятой бешено вращающимися колесами белесой пыли.
Восемь человек – водители и пассажиры этих несущихся с самоубийственной скоростью управляемых торпед – были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Все они были сравнительно молоды и имели вполне респектабельный вид людей, находящихся на полпути к настоящему процветанию. В салонах обоих автомобилей пахло дорогим одеколоном и хорошим табаком. Говорили немного и в основном на самые общие темы: о погоде, о проносящихся мимо пейзажах, о курсе рубля, но больше молчали, покуривая, глазея в окна и иногда сменяя за рулем уставших от постоянного напряжения водителей.
Их объединяло многое, начиная с общего прошлого и кончая сегодняшней, тоже общей, спешкой. Они выглядели как бизнесмены, и у каждого действительно было собственное дело, приносившее стабильный и вполне законный доход, но только невнимательного наблюдателя смогла бы обмануть эта тонкая внешняя оболочка. Внутри каждой из этих привольно раскинувшихся на мягких сиденьях респектабельных фигур был, как стальной каркас внутри глиняной скульптуры, навеки заключен солдат.
Сидевший за рулем передней машины Подберезский усмехнулся и покрутил головой.
– Ты чего, Андрюха? – спросил его сосед.
– Да вот подумалось… Интересное дело: сколько лет прошло, а я чувствую, что как был, так и остался солдатом. Мне кажется, что у вас такое же ощущение.
– Точно, – подтвердил сосед.
– Ага, – сказали с заднего сиденья и продекламировали:
– Спи, старик, спокойной ночи, дембель стал на день короче.
– Вот-вот. Интересно, почему так получается? – продолжал Подберезский. – Ведь у других это не так.
Ну отслужил, и слава Богу, через пару лет уже только хохмы вспоминаются.
– Может, из-за Афгана? – предположили с заднего сиденья.
– Черт его знает, – пожал плечами Андрей. – Говорил я и с афганцами… Тут сложнее, конечно. Но все равно, у нас, мне кажется, все немного по-другому. Как будто мы и не разъезжались.
– Каждому кажется, что он какой-то особенный, – отозвалось заднее сиденье. – Иногда это прогрессирует, и тогда приезжают люди в белых халатах и надевают на тебя рубашку с дли-и-и-инными рукавами.
– Не скажи, – возразил другой голос на том же сиденье. – Что-то такое есть.
– Наверное, командиры были хорошие, – сказал сосед Андрея, задумчиво прикуривая сигарету. – Так хорошо нас воспитали, что мы до сих пор перевоспитаться не можем.
– Да, командиры были хорошие, – вздохнули на заднем сиденье. – Особенно комбат.
– Да, – повторил Подберезский, покрепче стискивая рулевое колесо, – особенно комбат.
– Может, тебя сменить, Андрюха? – предложил сосед. – Что-то тебя на лирику потянуло. Устал, наверное.
– Не надо, – качнул головой Подберезский, не отрывая глаз от дороги. – Успеешь еще. Лирика там или не лирика, а километров сто я еще пройду свободно.
Он обогнал шестисотый "Мерседес", никак не желавший сдаваться и уже минут десять раздражающе маячивший впереди. Его сосед, внезапно утратив респектабельный вид, вдруг высунулся из окна чуть ли не по пояс и показал водителю "Мерседеса" кулак с отставленным средним пальцем. Заразившись его настроением, Подберезский дал длинный гудок. В зеркале заднего вида он разглядел, как вторая машина объехала "шестисотый" и пристроилась ему в хвост, соблюдая железную дистанцию. Вскоре "Мерседес" окончательно потерялся где-то сзади, зато Питер значительно приблизился.
Глава 20
Он скрипнул зубами, оглянувшись на лежавшие у крыльца автоматы. Человек крепок задним умом. Надо, надо было рискнуть и попытаться издырявить этого козла! А теперь ищи ветра в поле… Оставалось только сообщить обо всем Стручку и, затаившись, ждать решения своей судьбы.
Он нерешительно двинулся к дому, гадая, работает телефон или этот психованный налетчик догадался обрезать провода. Возникший в отдалении заунывный вой прервал его размышления и заставил торопиться. Сюда ехали менты, и были они уже совсем недалеко. Поплотнее закрутив горловину пакета, Рябой стрелой метнулся за гараж, отыскал неприметную калитку в дощатом заборе и нырнул в лес, от души надеясь на то, что менты не догадались захватить с собой собак. Через час он, потный и исцарапанный, вышел на шоссе и на попутной машине добрался до города. Разговорчивый водитель подбросил его до Московского вокзала, где он сдал свой пакет в автоматическую камеру хранения. Проверив, хорошо ли заперта ячейка и еще раз повторив про себя шифр, Рябой отправился искать телефон-автомат.
* * *
Петр Иванович Горохов, больше известный своим коллегам и подчиненным как Стручок, нервно закурил и отшвырнул зажигалку. Проехавшись по гладкой, как высокогорный каток, поверхности стола, зажигалка свалилась на пол. Стручок проводил ее невидящим взглядом, вслушиваясь в то, что сбивчиво бормотала ему в ухо телефонная трубка. Звонил один из людей Кутузова, и, судя по голосу, штаны у него были полны. Стручку даже почудилось на мгновение, что из трубки потянуло запахом свежего дерьма.– Обгадился, мудак? – презрительно спросил он. – Говори помедленнее, что ты тараторишь? Кто там на вас наехал? Что он хотел? И вообще, где Кутузов? Почему я должен выслушивать какого-то барана, который двух слов связать не может?
Новопреставленный Кутузов был прав: в последнее время Петр Иванович Горохов все больше ощущал себя не столько Петром Ивановичем, сколько Наполеоном Бонапартом. Не конкретно Наполеоном, конечно, но, по крайней мере, личностью сходного масштаба. Этому способствовало все: успех в делах, солидный счет в швейцарском банке, росший как на дрожжах благодаря новым поступлениям, солидный офис, мягкое кожаное кресло, подобострастно-застенчивые улыбки ментов, когда те принимали от него незапечатанные хрустящие конверты… Он уверенно продвигался вперед, и никакие мелкие неприятности не могли сбить его с заранее выбранного курса.
Взятие под контроль боксерского клуба "Атлет" должно было положить начало целой империи. Горохова не волновали моральные аспекты этого присоединения: в конце концов, ни одно крупное состояние в мире не обошлось без парочки трупов, похороненных в фундаменте стройного здания межнациональной корпорации. Деньги, по-настоящему большие деньги, во все времена обладали чудесным свойством превращать отпетых негодяев и профессиональных убийц в уважаемых членов общества, а Горохов стоял в самом начале пути к большим деньгам и ступал по этому пути твердой ногой.
Он давно забыл, что такое страх, и теперь начавшие вдруг плодиться, как болезнетворные микробы в питательной среде, проблемы и неувязки лишь раздражали его, поскольку замедляли его плавное и стремительное движение к высотам успеха.
– Где Кутузов? – раздраженно повторил он в трубку. – Ты кто?
– Я Рябой, – ответил его абонент. – А Кутузов прищурил задницу.
– Что? – не поверил своим ушам Стручок. – Ты что несешь? Что ты гонишь, шестерка?
– Шестерка или нет, а говорю, что знаю, – ответил Рябой. Несмотря на серьезность положения и крутой нрав Стручка, о котором знали все, он чувствовал себя сравнительно комфортно – Стручок был далеко, а лежавший в ячейке камеры хранения пакет с деньгами помогал сохранять чувство собственного достоинства.
В конце концов, на Питере свет клином не сошелся, с деньгами можно неплохо прожить и в какой-нибудь Тьму-таракани и даже стать там не последним человеком. – Ты лучше перестань орать, а послушай, – посоветовал он Стручку.
Стручок на другом конце провода даже задохнулся от возмущения. Так с ним не разговаривал даже Кутузов, не говоря уже о Хряке и всех остальных. Такие слова в устах обыкновенной шестерки могли значить только одно: паршивец собрался отвалить и теперь напоследок решил сделать одолжение севшему в лужу боссу. "Ты у меня отвалишь, – подумал Стручок. – Обязательно отвалишь. Ногами вперед." Сейчас, когда он слушал этот спокойный, с блатной ленцой голос, ему казалось, что пришить обладателя голоса важнее, чем разобраться в обстоятельствах смерти Кутузова.
– Ладно, – сказал он, – слушаю. Говори.
– Кутузов привез на дачу какого-то мужика, – начал рассказывать Рябой. – Мы впустили машину, а потом Кутузов выпрыгнул и начал орать Кошелке и Салу, чтобы они стреляли. Они начали стрелять, только этот мужик не стал ждать, пока они в него попадут. Стреляет он, как Господь Бог – завалил всех троих с трех выстрелов.
– А тебя? – спросил Стручок.
Он на время забыл о том, что Рябого нужно наказать.
То, что рассказывал охранник Кутузова, было похоже на какой-то ночной кошмар или на бред наркомана. Впечатление усиливалось будничностью обстановки: на экране телевизора беззвучно шевелила губами молодая дикторша, за ночь с которой Стручок не пожалел бы сотни полторы, а в трубке слышался неясный шум, в котором то и дело можно было различить голоса и шарканье подошв.
Похоже, Рябой говорил с телефона-автомата, расположенного в каком-то людном месте.
– А про меня забыл, – сказал Рябой. – Ствола у меня не было. Ну, дал я ему ломом по башке, да он увернулся. Верткий, гад, видно, что тренированный.
Только пистолет выбил. Ну, он мне и вмазал. Очухался я, отполз в сторонку, гляжу – а он выходит из дома с этой бабой, которую мы тут караулили. Сели в машину и свалили.
– И что? – спросил Стручок, стискивая зубы так, что едва не перекусил фильтр сигареты.
– И все, – ответил Рябой. – Дальше менты подъехали, так что досматривать я не стал. А только кажется мне, что Кутузов успел ему много интересного рассказать, прежде чем ему дырка вышла.
– Так, – сказал Стручок. – Что за мужик?
– Да хрен его знает, – откликнулся Рябой. – Здоровенный такой, с усами. Куртка джинсовая, вся в кровище… Штаны почему-то заблеванные… Похоже, он Кутузовым вплотную занимался. На что у Сани морда была похожа – страх сказать. Я такого даже по телевизору не видел.
– Он что-нибудь говорил? – спросил Стручок.
– Нет, – ответил Рябой. – Он больше руками…
– Когда это было?
Рябой назвал время. Горохов посмотрел на часы.
С тех пор прошло уже почти три часа – вполне достаточно для того, чтобы его повязали, если Кутузов выдал хотя бы десятую часть того, что знал. Неужели не успел? Неужели налетчику нужна была только девка?
Зачем?
– Слушай, – сказал Стручок, – как тебе показалось: на мента он похож?
– Да нет вроде бы, – неуверенно ответил Рябой. – Если даже и мент, то действует не от конторы, сам по себе. Менты – они с мигалками, с дубинами, толпой…
Нет, – уверенно заключил он, – не мент.
– Не мент… – задумчиво повторил Стручок. – А кто же тогда?
– Может, знакомый этой бабы? – предположил Рябой. – Хахаль какой-нибудь.
– Может, и знакомый, – согласился Стручок. – Может, и бабы, а может, и мужика…
Его вдруг ударило изнутри. Он физически ощутил резкий безболезненный толчок, словно был единственным на свете беременным мужчиной, и теперь плод, который он вынашивал бог знает сколько месяцев, наконец решил пошевелиться. Если бы это было так, пришлось бы признать, что удар у младенчика, как у Пеле в расцвете карьеры: Стручок чуть не упал со стула и мгновенно покрылся испариной, впервые за долгое время ощутив, что такое настоящий испуг.
Словно наяву, он увидел полукруг немного растерянных лиц и двоих телохранителей, которые, кряхтя и багровея бычьими шеями, – не от тяжести, а от невозможности привычно, в голос выматериться – пропихивали в дверь огромную картонную коробку, глянцевую, скользкую, сплошь переливающуюся цветными картинками и иностранными надписями; вспомнил путаную благодарственную речь обалдевшего от привалившего счастья директора, а потом, в коридоре, где носились и орали, казалось, миллионы бешеных ублюдков, среди которых были и два его придурка, – строгое темное платье, выгодно подчеркивающее фигуру, красивое, очень живое лицо с бровями вразлет, ноги, удлиненные высокой шпилькой, – упасть можно… Один из телохранителей сочно причмокнул за спиной, а она только равнодушно скользнула взглядом и пошла себе по своим делам…
Петр Иванович Горохов вспомнил, где видел Ирину Французову, и понял, что та наверняка узнала его. Пока она сидела на даче у Кутузова, это было не страшно, может быть, именно поэтому он и не пытался точно припомнить обстоятельства их встречи. Но теперь, когда она свободна… "Благотворитель херов, – злобно оскаливаясь, подумал о себе Горохов. – Называется, подмазал… Давайте скажем "спасибо" преуспевающему бизнесмену и щедрому, душевному человеку Петру Ивановичу Горохову… Вот она, самореклама. Но кто же мог тогда подумать…"
Все дальнейшие ходы незнакомца, который шел по следу Стручка, были теперь ясны. Даже если Кутузов промолчал – а похоже, что промолчал, иначе я бы, Горохов, сейчас тут не сидел, – теперь его фамилия наверняка известны охотника. Фамилия и школа, в которой учатся дети. В такой ситуации всего остального не узнает разве что ленивый или от рождения неспособный сложить два и два. Значит, вечером надо было ждать гостей.
– Вот что, Рябой, – приказным тоном сказал Горохов. – Через час приезжай ко мне в "Олимпию". Будем отлавливать этого умника.
– Э, нет, – протянул Рябой. – Так не пойдет. Ты извини меня, Стручок, ты, конечно, мужчина авторитетный, но мне эта головная боль ни к чему.
– Слушай внимательно, – сдерживаясь из последних сил, сказал Стручок. – Покажешь мне этого фраера, получишь десять штук. Десять, ты понял? Покажешь, получишь бабки, и можешь быть свободен, я никого не держу. На твое место сотня дураков найдется, только свистни. Но, если ты вздумаешь от меня прятаться, я тебя, козла, с того света достану и наизнанку выверну. Ну, как тебе такой расклад?
– Десять штук? – глубокомысленно переспросил Рябой.
– Десять тысяч долларов США сотенными купюрами, – внес полную ясность Стручок. – Или могила неизвестного бандита.
– Замазано, – решился Рябой. – Предупреди охрану, я еду.
Закончив разговор, Горохов сразу же позвонил домой. У него теплилась слабая надежда, что охотник окажется те так быстр, как это представлялось его испуганному воображению. Он понял, что эта надежда рухнула, как только охранник снял трубку.
Голос у охранника был странный, словно он говорил с набитым до отказа ртом, и Горохов мог легко представить себе причины, которыми было вызвано это явление. Новый персонаж, внезапно возникший в самом центре событий, пер напролом, как тяжелый танк, оставляя позади дымящиеся руины, и очень напоминал в этом плане сидевшего сейчас в подвале Французова.
Продолжая сравнение с танком, следовало признать, что это был очень современный танк: скоростной, мощный и маневренный. Горохов понял, что остановить его будет непросто.
Да, сказал охранник таким голосом, словно перекатывал во рту горячую кашу, здоровенный мужик с усами был здесь, но уже ушел. Нет, сказал он, страдальчески кряхтя, никто не пострадал. Дети играют (Горохов скривился, представив эти игры), а Анна Павловна занимается с натурщицей (Горохов тихо выматерился в том смысле, что кое-кому давно пора кое-что зашить наглухо, залив предварительно цементом). Охранник не возражал, ему было не до этого и очень хотелось прилечь. Еще охранник сообщил, что у него забрали ствол и что в дверь без конца звонят соседи, интересующиеся, чью жену увел Петр Иванович. Горохов велел посылать соседей подальше, гнать натурщицу взашей и молить Бога, чтобы к моменту их встречи в доме был порядок, а он, Петр Иванович, успел достаточно остыть.
Сорвав на охраннике злость, Стручок с грохотом обрушил трубку на рычаги телефона и стал ждать Рябого, на всякий случай проверив, заряжен ли пистолет, и сняв его с предохранителя.
* * *
По шоссе, асфальтовой пуповиной связавшему две столицы, двигались две машины.Движение, несмотря на праздник, было довольно оживленным. На таких трассах, как эта, оно не замирает никогда. Но две не старые еще иномарки умудрялись держаться вместе, как привязанные, сохраняя при этом огромную скорость. Дважды их останавливали гаишники, и оба раза, вручив рыцарям шоссейных дорог суммы, от которых те на время столбенели с выпученными глазами, водители возобновляли безумную гонку, наверстывая упущенное время.
Мощные двигатели, сконструированные именно для таких скоростей и давно соскучившиеся по настоящей работе, мерно гудели, рассекаемый воздух свистел, обтекая кузова. Порой, когда для обгона не хватало места, машины сворачивали на обочину, и тогда за ними вздымался огромный, до самого неба, шлейф поднятой бешено вращающимися колесами белесой пыли.
Восемь человек – водители и пассажиры этих несущихся с самоубийственной скоростью управляемых торпед – были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Все они были сравнительно молоды и имели вполне респектабельный вид людей, находящихся на полпути к настоящему процветанию. В салонах обоих автомобилей пахло дорогим одеколоном и хорошим табаком. Говорили немного и в основном на самые общие темы: о погоде, о проносящихся мимо пейзажах, о курсе рубля, но больше молчали, покуривая, глазея в окна и иногда сменяя за рулем уставших от постоянного напряжения водителей.
Их объединяло многое, начиная с общего прошлого и кончая сегодняшней, тоже общей, спешкой. Они выглядели как бизнесмены, и у каждого действительно было собственное дело, приносившее стабильный и вполне законный доход, но только невнимательного наблюдателя смогла бы обмануть эта тонкая внешняя оболочка. Внутри каждой из этих привольно раскинувшихся на мягких сиденьях респектабельных фигур был, как стальной каркас внутри глиняной скульптуры, навеки заключен солдат.
Сидевший за рулем передней машины Подберезский усмехнулся и покрутил головой.
– Ты чего, Андрюха? – спросил его сосед.
– Да вот подумалось… Интересное дело: сколько лет прошло, а я чувствую, что как был, так и остался солдатом. Мне кажется, что у вас такое же ощущение.
– Точно, – подтвердил сосед.
– Ага, – сказали с заднего сиденья и продекламировали:
– Спи, старик, спокойной ночи, дембель стал на день короче.
– Вот-вот. Интересно, почему так получается? – продолжал Подберезский. – Ведь у других это не так.
Ну отслужил, и слава Богу, через пару лет уже только хохмы вспоминаются.
– Может, из-за Афгана? – предположили с заднего сиденья.
– Черт его знает, – пожал плечами Андрей. – Говорил я и с афганцами… Тут сложнее, конечно. Но все равно, у нас, мне кажется, все немного по-другому. Как будто мы и не разъезжались.
– Каждому кажется, что он какой-то особенный, – отозвалось заднее сиденье. – Иногда это прогрессирует, и тогда приезжают люди в белых халатах и надевают на тебя рубашку с дли-и-и-инными рукавами.
– Не скажи, – возразил другой голос на том же сиденье. – Что-то такое есть.
– Наверное, командиры были хорошие, – сказал сосед Андрея, задумчиво прикуривая сигарету. – Так хорошо нас воспитали, что мы до сих пор перевоспитаться не можем.
– Да, командиры были хорошие, – вздохнули на заднем сиденье. – Особенно комбат.
– Да, – повторил Подберезский, покрепче стискивая рулевое колесо, – особенно комбат.
– Может, тебя сменить, Андрюха? – предложил сосед. – Что-то тебя на лирику потянуло. Устал, наверное.
– Не надо, – качнул головой Подберезский, не отрывая глаз от дороги. – Успеешь еще. Лирика там или не лирика, а километров сто я еще пройду свободно.
Он обогнал шестисотый "Мерседес", никак не желавший сдаваться и уже минут десять раздражающе маячивший впереди. Его сосед, внезапно утратив респектабельный вид, вдруг высунулся из окна чуть ли не по пояс и показал водителю "Мерседеса" кулак с отставленным средним пальцем. Заразившись его настроением, Подберезский дал длинный гудок. В зеркале заднего вида он разглядел, как вторая машина объехала "шестисотый" и пристроилась ему в хвост, соблюдая железную дистанцию. Вскоре "Мерседес" окончательно потерялся где-то сзади, зато Питер значительно приблизился.
Глава 20
– От тебя куча беспокойства и сплошные расходы, – сказал Андрей Рублев, с трудом затягивая галстук на шее своего брата. – А шею-то отрастил – колхозный бугай, да и только!
Он отступил на шаг и критически осмотрел результаты своих трудов.
– Все равно бугай бугаем, – поморщившись, заключил он. – Волк в овечьей шкуре. Точнее, в золотом руне.
– Мог бы и подешевле костюмчик купить, – проворчал Борис Рублев, неловко топчась перед зеркалом в новеньком выходном костюме с галстуком-бабочкой.
– Подешевле нельзя, – возразил Андрей. Он вдруг быстро шагнул вперед и сильно дернул вниз левый рукав костюма. – Вот, совсем другое дело. Ну что ты скособочился? Ты же на пугало похож, а там публика знаешь какая? К ним в дешевом не ходят.
– Так какая разница, если все равно не сидит? – с тихим отчаянием спросил Комбат. В костюме он чувствовал себя неуютно, как корова в собачьей упряжке. Он был красен от смущения и обливался трудовым потом.
– Не валяй дурака, – строго сказал Андрей. – В такие места принято одеваться хорошо.., точнее, дорого. А то, что не сидит, полная ерунда. Главное, не смущайся, как восьмидесятилетняя девица под венцом. Вот посмотришь, там такие чучела будут, что куда тебе до них… Главное, забудь, что на тебе надето и сколько за это заплачено. Не надо бояться помяться, порваться и испачкаться – надо просто всего этого не делать.
– Чего – этого? – не понял Борис Иванович.
– Не рвать, не мять и не пачкать.
– Трах-тарарах, – сказал Комбат. – Это как же?
– Диалектика, – туманно пояснил Андрей, смахивая невидимую пылинку с плеча Комбата. – Единство и борьба противоположностей. И вообще, твое дело – пройти мимо охраны, а там делай, что хочешь. Хотя костюма, конечно, жаль, – добавил он, подумав. – Впервые в жизни ты похож на человека.
– Иди-ка ты к черту, диалектик, – обиделся Комбат. – То пугало, то человек…
– Да нет, – сказал Андрей, – пугало, конечно.
Но зато одетое по-человечески. Ладно, пошли, пора уже.
Ты, главное, держись, как ни в чем ни бывало.
– Легко сказать, – проворчал Борис Иванович, вслед за братом направляясь к дверям.
В машине он сидел словно аршин проглотил, и Андрей, косясь на него, с трудом сдерживал нервный смех.
Это была безумная авантюра, но спорить с Борисом было бесполезно: он и слышать не хотел ни о какой милиции. Андрей понимал, что его брат во многом прав: вмешайся в это дело милиция, и за жизнь Французова никто не даст доперестроечной копейки, особенно теперь, когда Ирина получила свободу и Горохов с его бандой потерял главный рычаг, с помощью которого можно было давить на несговорчивого капитана.
– Слушай, Андрюха, а ты там уже бывал? – спросил Борис.
– Не люблю мордобоя, – ответил Андрей. – Особенно когда дерутся без правил. Понимаешь, – пустился он в объяснения, – я все-таки в банке работаю, а не в банде, а там правила построже, чем в армии. Привык, наверное.
– А как же беспринципные акулы большого бизнеса и грабительская политика банков? – ехидно спросил Борис.
– А точно так же, как, скажем, бокс, – ответил Андрей. – Там тоже все по правилам, а как дадут – костей не соберешь. Но яйца, заметь, никто друг другу не откусывает – ни в банковском деле, ни на ринге.
– Ну за уши уже принялись, – заметил Борис.
– Это ты про Тайсона? – Андрей рассмеялся. – Мало ли на свете дураков, которые проигрывать не умеют…
– Ладно, – сказал Комбат, – черт с ним, с Тайсоном. Ты мне вот что скажи: если ты там не был, откуда ты про это место так много знаешь?
– В Антарктиде, к примеру, я тоже не был, – ответил Андрей. – В Австралии. В Перу.., да мало ли где я не был! Слухом земля полнится. Не друг с друга же они там бабки стригут.
– А ты, значит, вращаешься в кругах, – сказал Борис, для наглядности покрутив пальцем под потолком салона.
– Именно, – подтвердил Андрей. – И нечего на меня коситься, как солдат на вошь. Это моя работа, между прочим.
– Ладно, ладно, работник, не пузырись, – примирительно сказал Комбат. – Только братоубийственной войны нам тут не хватало. Слушай, – сказал вдруг он другим голосом, – почему же так спать-то хочется, а?
– А ты бы еще пару недель не поспал, – проворчал Андрей, – и второй половине города морды набил, тогда, может, и расхотелось бы. И когда ты только угомонишься?
– Вот привязался, – рассмеялся Борис, – хуже замполита, честное слово. Вылитый начальник политотдела. Что, уже приехали?
Андрей припарковал машину, не доезжая до гостиницы.
– Приехали, – сказал он. – Вон тот дом, видишь?
Вход со двора. Там вывеска. ФОК "Олимпия", сам увидишь. Что сказать, помнишь?
– Угу, – сказал Комбат. – Я табличку повешу: "Я от Ивана Никодимовича".
– Посмейся, посмейся, – сказал Андрей. – А то пошли бы вместе. Что за дурацкая конспирация?
– Ничего не дурацкая, – отрезал Комбат. – И не вздумай ко мне приближаться. Даже показывать не смей, что ты меня знаешь, что бы там ни случилось.
Особенно если что-нибудь случится.
– Ну, – со вздохом сказал Андрей, – насколько я понимаю, что-нибудь там сегодня случится непременно.
– Так а за что же мы тогда платим? – спросил Комбат. – Конечно, случится. И ты не вздыхай, пожалуйста, и не смотри на меня, как недоеная корова. Даже если из меня там начнут фарш делать, твое дело – все увидеть, все запомнить и уйти оттуда в целости и сохранности. А дальше – как знаешь. Можешь в милицию свою звонить, если так уж хочется. Но это я так, на всякий случай. Все будет в норме. Веришь?
– Хотелось бы, – пожал плечами Андрей, подавляя нервную дрожь.
Спокойствие, с которым Борис отдавал распоряжения на случай своей смерти, вгоняло Андрея в столбняк.
Такие вещи можно сколько угодно обсуждать на теплой кухне, чувствуя себя при этом героем, но вот так, в двух шагах от настоящей, невыдуманной смерти…
– Не дрейфь, Андрюха, – сказал Борис, опуская ему на плечо огромную ладонь и легонько сжимая. – Было бы кого бояться! Кучка недоносков, сопляки мокрозадые…
– Да не за себя я боюсь, дурак! – выкрикнул Андрей, стряхивая ладонь со своего плеча.
– А я знаю, что не за себя, – спокойно ответил Комбат. – Потому и говорю, что бояться нечего. И потом, меня уже могли тысячу раз шлепнуть, еще в Афганистане. Я в долг живу – работа такая. Что же тебе теперь, так всю жизнь за меня и бояться?
– Так всю жизнь и боюсь, – признался Андрей.
Комбат внимательно, словно видел впервые, посмотрел на него, резко отвернулся и поспешно вылез из машины. Андрей Рублев вздохнул и поехал парковаться поближе к "Олимпии", на виду у охраны.
Сейчас, когда до начала поединков оставалось почти полчаса, все освещение в амфитеатре было врублено на полную катушку, чтобы публика не испытывала затруднений, отыскивая свои места. Стручок даже распорядился добавить несколько мощных софитов. Он ждал гостей и не хотел, чтобы из-за недостатка освещения Рябой проглядел нужного ему человека. Рисковать лишний раз ему не хотелось – нельзя было позволить охотнику догадаться о том, что он сделался дичью, раньше времени, и поэтому, вместо того чтобы поставить Рябого на входе, как предлагал Хряк, Стручок усадил его в своей персональной ложе, на том самом балкончике, дверь с которого открывалась прямо в коридор офиса. Балкончик был совсем неприметный, а уж когда начнутся поединки, на него вообще перестанут обращать внимание, у публики просто не останется времени и желания глазеть по сторонам.
Арена, располагавшаяся всего на метр ниже первого зрительского ряда, сейчас казалась бездонным озером тьмы: все прожектора были направлены на амфитеатр.
Стручок щелкнул зажигалкой и неспеша прикурил сигарету, в который уже раз с удовольствием разглядывая свое творение.
Амфитеатр представлял собой квадратное помещение с тремя рядами поднимавшихся крутыми уступами сидений. Здесь могли без труда разместиться до полутора сотен зрителей. Закладывая свое детище, Стручок не экономил на мелочах, и он не прогадал: в хорошие дни, которые в последнее время стали выдаваться все чаще, здесь яблоку было некуда упасть. Кутузов, с первого дня отвечавший за безопасность и конспирацию, помнится, был не очень доволен этим обстоятельством, полагая, что рано или поздно в толпе публики окажется соглядатай. Он вечно был чем-нибудь недоволен, вечно брюзжал, ныл и пытался от чего-то предостерегать. Что ж, фортуна любит смелых: Кутузов лежал в морге, а касса "Олимпии" опять ломилась от зелененьких.
Он отступил на шаг и критически осмотрел результаты своих трудов.
– Все равно бугай бугаем, – поморщившись, заключил он. – Волк в овечьей шкуре. Точнее, в золотом руне.
– Мог бы и подешевле костюмчик купить, – проворчал Борис Рублев, неловко топчась перед зеркалом в новеньком выходном костюме с галстуком-бабочкой.
– Подешевле нельзя, – возразил Андрей. Он вдруг быстро шагнул вперед и сильно дернул вниз левый рукав костюма. – Вот, совсем другое дело. Ну что ты скособочился? Ты же на пугало похож, а там публика знаешь какая? К ним в дешевом не ходят.
– Так какая разница, если все равно не сидит? – с тихим отчаянием спросил Комбат. В костюме он чувствовал себя неуютно, как корова в собачьей упряжке. Он был красен от смущения и обливался трудовым потом.
– Не валяй дурака, – строго сказал Андрей. – В такие места принято одеваться хорошо.., точнее, дорого. А то, что не сидит, полная ерунда. Главное, не смущайся, как восьмидесятилетняя девица под венцом. Вот посмотришь, там такие чучела будут, что куда тебе до них… Главное, забудь, что на тебе надето и сколько за это заплачено. Не надо бояться помяться, порваться и испачкаться – надо просто всего этого не делать.
– Чего – этого? – не понял Борис Иванович.
– Не рвать, не мять и не пачкать.
– Трах-тарарах, – сказал Комбат. – Это как же?
– Диалектика, – туманно пояснил Андрей, смахивая невидимую пылинку с плеча Комбата. – Единство и борьба противоположностей. И вообще, твое дело – пройти мимо охраны, а там делай, что хочешь. Хотя костюма, конечно, жаль, – добавил он, подумав. – Впервые в жизни ты похож на человека.
– Иди-ка ты к черту, диалектик, – обиделся Комбат. – То пугало, то человек…
– Да нет, – сказал Андрей, – пугало, конечно.
Но зато одетое по-человечески. Ладно, пошли, пора уже.
Ты, главное, держись, как ни в чем ни бывало.
– Легко сказать, – проворчал Борис Иванович, вслед за братом направляясь к дверям.
В машине он сидел словно аршин проглотил, и Андрей, косясь на него, с трудом сдерживал нервный смех.
Это была безумная авантюра, но спорить с Борисом было бесполезно: он и слышать не хотел ни о какой милиции. Андрей понимал, что его брат во многом прав: вмешайся в это дело милиция, и за жизнь Французова никто не даст доперестроечной копейки, особенно теперь, когда Ирина получила свободу и Горохов с его бандой потерял главный рычаг, с помощью которого можно было давить на несговорчивого капитана.
– Слушай, Андрюха, а ты там уже бывал? – спросил Борис.
– Не люблю мордобоя, – ответил Андрей. – Особенно когда дерутся без правил. Понимаешь, – пустился он в объяснения, – я все-таки в банке работаю, а не в банде, а там правила построже, чем в армии. Привык, наверное.
– А как же беспринципные акулы большого бизнеса и грабительская политика банков? – ехидно спросил Борис.
– А точно так же, как, скажем, бокс, – ответил Андрей. – Там тоже все по правилам, а как дадут – костей не соберешь. Но яйца, заметь, никто друг другу не откусывает – ни в банковском деле, ни на ринге.
– Ну за уши уже принялись, – заметил Борис.
– Это ты про Тайсона? – Андрей рассмеялся. – Мало ли на свете дураков, которые проигрывать не умеют…
– Ладно, – сказал Комбат, – черт с ним, с Тайсоном. Ты мне вот что скажи: если ты там не был, откуда ты про это место так много знаешь?
– В Антарктиде, к примеру, я тоже не был, – ответил Андрей. – В Австралии. В Перу.., да мало ли где я не был! Слухом земля полнится. Не друг с друга же они там бабки стригут.
– А ты, значит, вращаешься в кругах, – сказал Борис, для наглядности покрутив пальцем под потолком салона.
– Именно, – подтвердил Андрей. – И нечего на меня коситься, как солдат на вошь. Это моя работа, между прочим.
– Ладно, ладно, работник, не пузырись, – примирительно сказал Комбат. – Только братоубийственной войны нам тут не хватало. Слушай, – сказал вдруг он другим голосом, – почему же так спать-то хочется, а?
– А ты бы еще пару недель не поспал, – проворчал Андрей, – и второй половине города морды набил, тогда, может, и расхотелось бы. И когда ты только угомонишься?
– Вот привязался, – рассмеялся Борис, – хуже замполита, честное слово. Вылитый начальник политотдела. Что, уже приехали?
Андрей припарковал машину, не доезжая до гостиницы.
– Приехали, – сказал он. – Вон тот дом, видишь?
Вход со двора. Там вывеска. ФОК "Олимпия", сам увидишь. Что сказать, помнишь?
– Угу, – сказал Комбат. – Я табличку повешу: "Я от Ивана Никодимовича".
– Посмейся, посмейся, – сказал Андрей. – А то пошли бы вместе. Что за дурацкая конспирация?
– Ничего не дурацкая, – отрезал Комбат. – И не вздумай ко мне приближаться. Даже показывать не смей, что ты меня знаешь, что бы там ни случилось.
Особенно если что-нибудь случится.
– Ну, – со вздохом сказал Андрей, – насколько я понимаю, что-нибудь там сегодня случится непременно.
– Так а за что же мы тогда платим? – спросил Комбат. – Конечно, случится. И ты не вздыхай, пожалуйста, и не смотри на меня, как недоеная корова. Даже если из меня там начнут фарш делать, твое дело – все увидеть, все запомнить и уйти оттуда в целости и сохранности. А дальше – как знаешь. Можешь в милицию свою звонить, если так уж хочется. Но это я так, на всякий случай. Все будет в норме. Веришь?
– Хотелось бы, – пожал плечами Андрей, подавляя нервную дрожь.
Спокойствие, с которым Борис отдавал распоряжения на случай своей смерти, вгоняло Андрея в столбняк.
Такие вещи можно сколько угодно обсуждать на теплой кухне, чувствуя себя при этом героем, но вот так, в двух шагах от настоящей, невыдуманной смерти…
– Не дрейфь, Андрюха, – сказал Борис, опуская ему на плечо огромную ладонь и легонько сжимая. – Было бы кого бояться! Кучка недоносков, сопляки мокрозадые…
– Да не за себя я боюсь, дурак! – выкрикнул Андрей, стряхивая ладонь со своего плеча.
– А я знаю, что не за себя, – спокойно ответил Комбат. – Потому и говорю, что бояться нечего. И потом, меня уже могли тысячу раз шлепнуть, еще в Афганистане. Я в долг живу – работа такая. Что же тебе теперь, так всю жизнь за меня и бояться?
– Так всю жизнь и боюсь, – признался Андрей.
Комбат внимательно, словно видел впервые, посмотрел на него, резко отвернулся и поспешно вылез из машины. Андрей Рублев вздохнул и поехал парковаться поближе к "Олимпии", на виду у охраны.
* * *
Амфитеатр понемногу наполнялся публикой.Сейчас, когда до начала поединков оставалось почти полчаса, все освещение в амфитеатре было врублено на полную катушку, чтобы публика не испытывала затруднений, отыскивая свои места. Стручок даже распорядился добавить несколько мощных софитов. Он ждал гостей и не хотел, чтобы из-за недостатка освещения Рябой проглядел нужного ему человека. Рисковать лишний раз ему не хотелось – нельзя было позволить охотнику догадаться о том, что он сделался дичью, раньше времени, и поэтому, вместо того чтобы поставить Рябого на входе, как предлагал Хряк, Стручок усадил его в своей персональной ложе, на том самом балкончике, дверь с которого открывалась прямо в коридор офиса. Балкончик был совсем неприметный, а уж когда начнутся поединки, на него вообще перестанут обращать внимание, у публики просто не останется времени и желания глазеть по сторонам.
Арена, располагавшаяся всего на метр ниже первого зрительского ряда, сейчас казалась бездонным озером тьмы: все прожектора были направлены на амфитеатр.
Стручок щелкнул зажигалкой и неспеша прикурил сигарету, в который уже раз с удовольствием разглядывая свое творение.
Амфитеатр представлял собой квадратное помещение с тремя рядами поднимавшихся крутыми уступами сидений. Здесь могли без труда разместиться до полутора сотен зрителей. Закладывая свое детище, Стручок не экономил на мелочах, и он не прогадал: в хорошие дни, которые в последнее время стали выдаваться все чаще, здесь яблоку было некуда упасть. Кутузов, с первого дня отвечавший за безопасность и конспирацию, помнится, был не очень доволен этим обстоятельством, полагая, что рано или поздно в толпе публики окажется соглядатай. Он вечно был чем-нибудь недоволен, вечно брюзжал, ныл и пытался от чего-то предостерегать. Что ж, фортуна любит смелых: Кутузов лежал в морге, а касса "Олимпии" опять ломилась от зелененьких.