Страница:
Звонок повторился – нетерпеливый, резкий. Пошел ты к черту, подумал Перельман. Нет меня, и весь разговор. Хотя свет в прихожей горит, и это отлично видно и через глазок, и через кухонное окно. И соседи наверняка слышали, как я хлопнул дверью… И потом, всю жизнь в квартире все равно не просидишь. Да и не дадут отсидеться, просто вышибут дверь, да еще и бока намнут, чтобы не умничал…
– Кто там? – осторожно спросил он.
– Конь в пальто! – грубо ответил стоявший на лестничной площадке круглолицый человек. – Где тебя носит, хозяин? У соседей снизу в хате воды по колено, вот-вот потолок рухнет, а он где-то гуляет! Открывай, сантехник я!
– С-сантехник? – переспросил Перельман. Это уже напоминало какой-то водевиль. Он сам полдня изображал сантехника И вот, пожалуйста… Вряд ли милиция стала бы работать так топорно, повторяя его собственный незатейливый прием. Так что скорее всего это действительно сантехник… – А что случилось?
– Твою мать! – прорычал сантехник. – Весь стояк залило, вот что случилось! Над тобой сухо, а под тобой мокро до первого этажа. Трубу у тебя прорвало, вот что случилось! Открывай, пока я ментов не вызвал! Позовем слесаря, взломаем дверь, тогда тебе мало не покажется!
Перельман совсем растерялся. В квартире было тихо, вода нигде не шумела, но, с другой стороны, мало ли в каком месте могло прорвать старую ржавую трубу? Он хотел сходить и проверить все самолично, но его остановила угроза сантехника вызвать милицию. Его упорное нежелание открыть дверь работнику аварийной службы покажется участковому подозрительным.., или не покажется?
«Сантехник» опять надавил на кнопку звонка и на сей раз не стал убирать палец. Непрерывное электрическое дребезжание давило Перельману на уши, сверлило невыспавшийся перевозбужденный мозг, не давало думать. Сейчас ему хотелось только одного: сделать так, чтобы это дребезжание прекратилось.
Он повернул барабанчик замка, приоткрыл дверь, и в то же мгновение Самсон, который на самом деле был вовсе не штангистом, а боксером-разрядником, нанес ему свой коронный удар в подбородок. Перед глазами у Михаила Александровича полыхнуло полотнище ослепительного белого пламени, челюсти лязгнули. Он отлетел к противоположной стене, ударился о нее лопатками, приложился затылком и обрушился на пол, потеряв сознание.
Первым, что он ощутил, придя в себя, была тупая боль в затылке. Еще ничего не понимая и не помня, что с ним произошло, Перельман попытался потрогать затылок и с изумлением обнаружил, что не может пошевелить рукой. Вторая рука тоже отказывалась работать, хотя он чувствовал, как напрягаются мышцы, пытаясь преодолеть сопротивление непонятной силы, которая удерживала на месте его конечности.
– Смотри-ка, – услышал он смутно знакомый голос, – очухался.
Перельман напрягся и вспомнил, кому принадлежал этот голос. Он слышал его, когда беседовал сквозь дверь с «сантехником». Потом он открыл дверь, и тут что-то произошло – что-то неожиданное и, судя по результатам, очень скверное.
Ощущение большой беды окатило его, как ведро ледяной воды, разом вымыв из головы обморочную муть. Он даже вздрогнул, будто на него и впрямь плеснули водой. Происходило что-то непонятное и жуткое. Оставалось только выяснить, что именно.
Для этого было необходимо открыть глаза, но Михаил Александрович немного помедлил, прежде чем сделать это. Честно говоря, открывать глаза было просто страшно. На ум невольно пришло сравнение с дверью, которую он так опрометчиво распахнул, впустив в дом неприятности.
Где-то совсем рядом послышался металлический щелчок, вжикнуло колесико зажигалки, и потянуло табачным дымом. Перельман собрался с духом и открыл глаза.
То, что он увидел, превзошло самые худшие его ожидания. Отвратительнее всего было то, что увиденное нисколько не проясняло ситуацию.
Он лежал животом на большом обеденном столе в собственной гостиной. Край стола упирался ему в живот, руки были вытянуты вперед, как у ныряльщика, и стянуты веревкой, другой конец которой исчезал под противоположным краем стола и был, по всей видимости, привязан к ножке. Веревка показалась Михаилу Александровичу знакомой, и в следующее мгновение он узнал бельевой шнур, который был натянут у него в ванной.
Своих ног Перельман не видел, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что они широко расставлены в стороны и по одной примотаны к ножкам стола – по всей видимости, все тем же бельевым шнуром. Ягодицы слегка замерзли, и Михаил Александрович с новым испугом понял, что ниже пояса на нем ничего нет. Ему мигом вспомнились его собственные размышления о прогрессивных методах ведения допроса, которыми он развлекался, сидя на подоконнике в подъезде Белкиной. Это было страшно и непонятно: кто-то словно читал его мысли, с изуверской последовательностью претворяя их в жизнь. Сначала эта старая байка про сантехника, а теперь эта унизительная поза… Но кто этот человек и зачем ему это нужно?!
Он с трудом повернул зажатую между вытянутыми вперед руками голову и посмотрел через плечо в ту сторону, где недавно слышал щелчок зажигалки. Он увидел «сантехника», который сидел в его любимом кресле, развалившись в нем как хозяин и закинув ногу на ногу. «Кто вы такой?» – хотел спросить Михаил Александрович, но вместо вопроса послышалось лишь нечленораздельное мычание. Только теперь до Перельмана дошло, что рот у него заклеен – вероятнее всего, клейкой лентой, которую он сам купил на прошлой неделе, чтобы заклеить на зиму окна, и которая валялась на подоконнике на самом видном месте.
– С добрым утром, – сказал «сантехник». – Ты извини, мужик, что мы тебе пасть залепили. Орать ты, конечно, не станешь, это не в твоих интересах, но береженого Бог бережет. Вдруг ты псих или просто не успеешь въехать, что к чему… Ты не бойся, мы не менты. Мы – свои ребята, и ты нам сейчас ответишь на парочку вопросов – честно, без гнилого базара, как своим корешам. Говорить будем коротко и ясно, чисто по делу, понял? А если не понял, то мы тебя для ясности поимеем по разику. Попка у тебя крепенькая, как у гимнасточки, так что кайф будет полный. Мне, братан, на зоне понимающие люди объяснили, что пидора поиметь не в падлу.
Перельман замычал.
– Что, ты не пидор? – очень натурально удивился «сантехник». – Ну так ведь это недолго поправить. Зато на зоне тебе проще будет. Тебя там примут как родного, приласкают, обогреют… Тебе понравится, поверь. Ну что, мы договоримся или сначала поиграем?
Перельман стиснул зубы и ничего не ответил. Он понимал одно: «сантехник» и его невидимый приятель – или приятели? – не имеют к милиции никакого отношения. Это были бандиты, и они не собирались шутить. Сопротивляться он не мог, а плакать и просить пощады было бесполезно: что захотят, то и сделают, и наверняка изнасилование – не самое страшное из того, что они могут сотворить с беззащитной жертвой.
– Молчит, падло, – удивленно сказал Самсон и посмотрел на Бориса. Борис стоял позади распятого в унизительной позе Перельмана и, поигрывая никелированной «зиппо», оценивающе разглядывал голый зад хозяина квартиры. – Ну, кто первый?
– Не знаю, – лениво сказал Борис. – Как-то мне… А вдруг он заразный?
– А ты его продезинфицируй, – весело предложил Самсон.
– Это мысль, – обрадовался Борис и со щелчком откинул крышечку зажигалки.
Перельман услышал этот щелчок и почувствовал слабое тепло в самой интимной части своего организма.
Инстинктивно он попытался сдвинуть ноги, чтобы хоть как-то защититься, но добился только того, что ножки старого стола протестующе скрипнули. Старый стол был сработан на совесть.
По мере того как Борис подносил зажигалку ближе, тепло усиливалось, постепенно переходя в жар, в жжение, в невыносимую боль. Михаил Александрович услышал слабое потрескивание, и его ноздрей коснулась удушливая вонь паленых волос. Он рванулся изо всех сил и отчаянно замычал, вертя головой из стороны в сторону. По его щекам струились слезы, из носа текло, но он этого не замечал. Им овладел животный ужас. Воображение вышло из-под контроля и, набирая обороты, пошло рисовать ему яркие картинки, иллюстрировавшие предстоящие пытки: огонь, железо, ранящие угловатые предметы, грубо проталкиваемые внутрь беззащитного организма чужой равнодушной рукой… Ожидание пыток было во сто крат страшнее реальной боли, и Перельман чувствовал, что теряет рассудок.
Потом боль прекратилась. Самсон лениво поднялся с кресла, подошел к столу и, наклонившись, заглянул Перельману в лицо.
– Ну, так как, – спросил он, – будем говорить или продолжим наши игры?
Перельман кивнул так энергично, что ударился разбитым подбородком о крышку стола. Он не обратил внимания на эту новую боль, купаясь в волнах огромного облегчения. Все было предельно просто. Избежать предстоящих мук ничего не стоило, нужно было только говорить правду. Говорить правду – это так легко! Не надо ничего выдумывать, не надо следить за своим лицом, изворачиваться, лгать и бояться разоблачения. Нужно просто открыть рот, расслабиться, дать себе волю, и правда выльется из тебя сама, как вода из перевернутого кувшина. Михаил Александрович понимал, что инстинкт самосохранения окончательно подавил в нем разум, но не мог ничего с этим поделать. Он знал, что этот инстинкт хорош для мыши или зайца. Он заставляет их прятаться и убегать, чтобы не быть съеденными. Но отношения между людьми гораздо сложнее, чем между кошкой и мышью, и здесь древние инстинкты очень часто подводят, оборачиваясь против тех, кто слепо ими руководствуется. Он знал это, но его воля была сломлена, и сил сопротивляться инстинкту самосохранения просто не осталось.
Самсон рывком освободил его рот от пластыря и сунул Михаилу Александровичу в самое лицо любовно отполированное узкое лезвие ножа.
– Учти, козел, – без тени прежнего ленивого благодушия предупредил он, – вякнешь хоть раз – заткну пасть no-новой и больше разговаривать с тобой не стану. Для начала отчекрыжу вот этой хреновиной твои висюльки, потом расклею твой хавальник, засуну их туда и снова заклею. Понял?
– По.., понял, – с трудом выдавил из себя Перельман.
– Вот и молодец. Тогда давай рассказывай. Только не финти. Я же вижу, что ты уже спекся. Не надо идти на попятную и наживать новые неприятности. Мы ведь на тебя только чуть-чуть нажали, а можем нажать и посильнее – так, что дерьмо из ушей полезет. Лучше давай не будем ссориться. Ты зачем хотел журналистку замочить? Давай излагай по порядку, и чтобы без наводящих вопросов.
Перельман предпринял последнюю попытку сопротивления.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – дрожащим голосом пробормотал он. – Какая жу…
Договорить ему не дали. По-прежнему стоявший позади него Борис без предупреждения ударил его носком ботинка прямо в то место, которое сегодня уже подверглось жестокому обращению со стороны Белкиной. Перельман замычал, извиваясь на столе и пытаясь сдержать крик. К горлу вдруг подкатил тугой комок, рот наполнился горечью, и Михаила Александровича стошнило желудочным соком, благо он ничего не ел уже целые сутки.
– Ну и свинья же ты, мужик, – сказал ему Самсон. – Тебя же предупреждали! Вот и лежи теперь мордой в собственной блевотине, урод… А попробуешь опять нам лапшу на уши вешать – зуб даю, сделаю, что обещал. Говори, животное!
Рассказ Перельмана был коротким, но весьма содержательным. Пока он говорил, Борис сходил в прихожую и принес оттуда клетчатую сумку с сервизом. Он раздернул «молнию», запустил в сумку руку, покопался там и извлек чашку – ту самую, с которой Михаил Александрович когда-то пытался счистить толстую пленку окисла. Слушая сбивчивый рассказ Перельмана, он продемонстрировал Самсону сверкающее чистым солнечным блеском пятно на боку чашки. Самсон взял у него чашку, повертел перед глазами, зачем-то перевернул и внимательно осмотрел донышко, словно рассчитывая обнаружить там клеймо с пробой. Потом он потянул из-за пазухи висевшую у него на шее золотую цепь и приложил ее к отчищенному Перельманом пятну, сравнивая цвет и блеск металла.
– Хрен его знает, – сказал он Борису, когда Перельман замолчал и обессиленно улегся щекой в кисло воняющую лужу собственной рвоты. – Похоже, что не врет, но я в этих делах мало что понимаю.
Борис вынул из сумки еще одну чашку, осмотрел со всех сторон и взвесил на ладони.
– Тяжеловата для меди, – сказал он. – Давай решать, братан. Есть два варианта: либо мы сейчас звоним Петровичу и докладываем ему все как есть, либо тихо линяем и становимся богатыми.
Самсон криво ухмыльнулся.
– Ты мне брат, – с почти комичной серьезностью сказал он, – поэтому добазаримся так: ты этого не говорил, я этого не слышал. Богатыми-то мы с этой хреновиной, может, и станем, но ненадолго. Потратить богатство мы с тобой точно не успеем. Петрович нас из-под земли достанет, у него ручищи – ого-го!
Борис вздохнул. Мечта о неожиданно свалившемся с неба богатстве уже успела отравить его мозг своими ядовитыми миазмами, но не настолько, чтобы он не понимал, что Самсон прав. Петрович отыщет их рано или поздно, и тогда дело не ограничится угрозами. Умереть легко и быстро тоже, пожалуй, не удастся. Он тяжело вздохнул и вынул из пачки сигарету.
– Звони, – сказал он, прикуривая.
Услышав щелчок зажигалки, Перельман вздрогнул всем телом. Борис убрал зажигалку в карман, покосился на пленника и брезгливо поморщился. Он понятия не имел, как повел бы себя на месте этого очкарика, возомнившего себя крутым грабителем, но вид сломленного, раздавленного животным страхом даже не смерти, а просто физической боли человека вызывал у него отвращение, как будто на столе был распластан огромный отвратительный слизняк.
Самсон тоже закурил и набрал номер Мамонтова. Вслушиваясь в длинные гудки, он посмотрел на часы и вздохнул: был почти час ночи. Петрович, конечно, не спит, ждет звонка, но вот им с Борисом выспаться не помешало бы. Все эти шпионские страсти буквально осточертели Самсону, тем более что слежка за Белкиной поглощала практически все его время. Журналистка жила в свое удовольствие, с утра до ночи носясь по городу или, наоборот, до полудня не вылезая из постели, а они с Борисом вынуждены были повсюду таскаться за ней, как будто у них не нашлось бы дел поинтереснее…
Когда Петрович ответил на звонок, Самсон подробно и обстоятельно изложил ему все, что узнал у Перельмана. Мамонтов, который, в отличие от своих бойцов, был в курсе некоторых новостей культуры и, в частности, видел телевизионный репортаж о басмановском чайнике, сразу оценил ситуацию и все возникающие в связи с нею перспективы – как приятные, так и не очень. Поверить в то, что школьный учитель нашел и похитил драгоценный сервиз, которому, учитывая его происхождение и историю, теперь буквально не было цены, было тяжело, а не поверить – глупо. Вдруг сервиз все-таки именно тот? Бывают же на свете чудеса… Если сервиз окажется подделкой, от него будет очень легко избавиться, просто утопив в какой-нибудь реке, но, если из-за обыкновенной недоверчивости настоящее сокровище ускользнет на сторону и достанется кому-то другому, это будет настоящим ударом. Петрович представил себе, как однажды утром разворачивает газету и читает набранный крупным шрифтом заголовок: «Сервиз работы Фаберже обретает вторую жизнь» или еще какую-нибудь глупость в этом же роде, и у него на лбу моментально выступила обильная испарина. На такую ошибку он просто не имел права, тем более что сейчас как никогда нуждался в живых деньгах.
– Посуда там? – спросил он, хотя и без того понимал, что, не подержав сервиз в руках, Самсон вряд ли решился бы рассказывать ему такие не правдоподобные байки.
– Тут, – сказал Самсон. – Упакована в сумку, с какими челноки по базарам мотаются. Умора, Петрович! Этот лох ее в стенном шкафу держал, прямо у себя в прихожей. Даже ехать никуда не надо.
– Угу, – сказал Петрович. – Тогда все очень просто. Берите сумку и прямо ко мне. Да не вздумайте потерять ее по дороге! Узнаю, что схитрили, – пеняйте на себя.
– Как можно! – возмутился Самсон. – Да чтобы мы…
– Не ври, я этого не люблю, – оборвал его Мамонтов. – Если вы об этом не думали, значит, вместо голов у вас мясницкие колоды. А если подумали и решили не делать глупостей, значит, мозги у вас работают как надо, и я вами доволен. Только врать мне не надо, я по голосу слышу, когда врут.
– Ясно, Петрович, – смиренно сказал Самсон. – А с этим что?
– Это с лохом вашим, что ли? Мне он не нужен. Делайте что хотите, только чтобы я о нем больше не слышал. Мне не нужны проблемы, а от него, по-моему, проблем будет выше крыши. Он же дурак, его завтра прямо с утра повяжут и расколют на первом же допросе… Улавливаешь?
– Улавливаю, – вздохнул Самсон. В свое время он отсидел шесть лет за то, что изувечил своего приятеля, подравшись с ним по пьяному делу, и теперь считал себя бывалым человеком. Но убивать людей ему еще не приходилось, и, когда дошло до дела, он почувствовал себя крайне неуютно.
Он выключил телефон, убрал его в карман и посмотрел на Бориса. Перельман тихо всхлипывал, упираясь мордой в стол, и Самсон, пользуясь тем, что пленник его не видит, указал на него глазами и сделал красноречивый жест – чиркнул себя по кадыку отставленным в сторону большим пальцем.
У Бориса округлились глаза: к такому повороту он тоже не был готов. Самсон снова вздохнул и оторвал от катушки новый кусок клейкой ленты. Услышав знакомый звук, Перельман снова вздрогнул и поднял голову. Самсон воспользовался этим и ловко заклеил ему рот. Теперь, когда беспомощная жертва лишилась возможности кричать, можно было поговорить.
– Петрович велел его убрать, – сказал Самсон.
– Блин, – пробормотал Борис.
– А ты чего хотел? – с насмешкой спросил Самсон, очень довольный тем, что подельник трусит даже больше, чем он сам. – После такой милой беседы отпускать его нам не резон. Да заткнись ты, петушина, не мешай разговаривать! – прикрикнул он на Перельмана, который извивался и мычал на столе.
– Н-не знаю, – неуверенно промямлил Борис. – Ну, если надо, кончай его.., как-нибудь.
– И откуда ты такой умный? – удивился Самсон. – Кончать, да? А ты в сторонке постоишь, посмотришь… Или, может быть, вообще домой пойдешь, чтоб не мараться? Короче, братан, бери его за патлы и держи покрепче, чтоб башкой не дергал. Щас мы его, муфлона, сделаем без шума и пыли…
Позеленевший Борис навалился на Перельмана, схватил его одной рукой за волосы, а другой за подбородок и задрал его голову как можно выше. Самсон оторвал еще один кусок пластыря, но посмотрел на Перельмана и отложил пластырь в сторону. Пошарив глазами по сторонам, он подобрал валявшиеся на полу трусы Михаила Александровича и тщательно, сильно нажимая, вытер ему мокрые щеки и нос.
– Пластырь не возьмется, – объяснил он Борису и тут же одним быстрым движением залепил Перельману ноздри.
Перельман забился, как выброшенная на берег рыба.
– Держи, сука! – зарычал Самсон на приятеля, увидев, что тот ослабил хватку. – Дело надо делать до конца, а то потом опять начинать придется. Держи крепче!
Он налепил на ноздри Перельмана еще три или четыре полосы клейкой ленты, прежде чем остался доволен результатами своей работы. К этому времени лицо пленника приобрело фантастический багровый оттенок, глаза выкатились из орбит, а бился он так, что казалось, еще немного – и не выдержат либо веревки, либо стол.
– Оставь его, – сказал Самсон. – Аида на кухню, перекурим. Потом вернемся и оформим все как положено.
Для верности они выкурили по две сигареты подряд, хотя обоим хотелось поскорее покончить со своим неаппетитным делом. Лицо Бориса все еще сохраняло неприятный зеленоватый оттенок, да и Самсон выглядел немногим лучше. Доносившиеся из гостиной мычание и глухая возня скоро стихли, но приятели еще долго не решались войти в комнату, чтобы убедиться в том, что дело сделано.
– Пошли, – сказал наконец Борис. – Надо кончать и сваливать отсюда на хрен, пока я с ним рядышком не лег.
Они отвязали труп от стола, освободили его лицо от липкой ленты, одели, брезгливо морщась, и отнесли на кухню, положив возле газовой плиты так, чтобы голова оказалась в открытой духовке. Самсон открыл все пять кранов, и газ со свистом начал растекаться по кухне. Борис взял в гостиной тяжелую сумку, засунул в карман катушку с лентой и снятые с лица Перельмана обрывки и вместе с Самсоном покинул квартиру учителя, испытывая огромное облегчение.
Глава 13
– Кто там? – осторожно спросил он.
– Конь в пальто! – грубо ответил стоявший на лестничной площадке круглолицый человек. – Где тебя носит, хозяин? У соседей снизу в хате воды по колено, вот-вот потолок рухнет, а он где-то гуляет! Открывай, сантехник я!
– С-сантехник? – переспросил Перельман. Это уже напоминало какой-то водевиль. Он сам полдня изображал сантехника И вот, пожалуйста… Вряд ли милиция стала бы работать так топорно, повторяя его собственный незатейливый прием. Так что скорее всего это действительно сантехник… – А что случилось?
– Твою мать! – прорычал сантехник. – Весь стояк залило, вот что случилось! Над тобой сухо, а под тобой мокро до первого этажа. Трубу у тебя прорвало, вот что случилось! Открывай, пока я ментов не вызвал! Позовем слесаря, взломаем дверь, тогда тебе мало не покажется!
Перельман совсем растерялся. В квартире было тихо, вода нигде не шумела, но, с другой стороны, мало ли в каком месте могло прорвать старую ржавую трубу? Он хотел сходить и проверить все самолично, но его остановила угроза сантехника вызвать милицию. Его упорное нежелание открыть дверь работнику аварийной службы покажется участковому подозрительным.., или не покажется?
«Сантехник» опять надавил на кнопку звонка и на сей раз не стал убирать палец. Непрерывное электрическое дребезжание давило Перельману на уши, сверлило невыспавшийся перевозбужденный мозг, не давало думать. Сейчас ему хотелось только одного: сделать так, чтобы это дребезжание прекратилось.
Он повернул барабанчик замка, приоткрыл дверь, и в то же мгновение Самсон, который на самом деле был вовсе не штангистом, а боксером-разрядником, нанес ему свой коронный удар в подбородок. Перед глазами у Михаила Александровича полыхнуло полотнище ослепительного белого пламени, челюсти лязгнули. Он отлетел к противоположной стене, ударился о нее лопатками, приложился затылком и обрушился на пол, потеряв сознание.
Первым, что он ощутил, придя в себя, была тупая боль в затылке. Еще ничего не понимая и не помня, что с ним произошло, Перельман попытался потрогать затылок и с изумлением обнаружил, что не может пошевелить рукой. Вторая рука тоже отказывалась работать, хотя он чувствовал, как напрягаются мышцы, пытаясь преодолеть сопротивление непонятной силы, которая удерживала на месте его конечности.
– Смотри-ка, – услышал он смутно знакомый голос, – очухался.
Перельман напрягся и вспомнил, кому принадлежал этот голос. Он слышал его, когда беседовал сквозь дверь с «сантехником». Потом он открыл дверь, и тут что-то произошло – что-то неожиданное и, судя по результатам, очень скверное.
Ощущение большой беды окатило его, как ведро ледяной воды, разом вымыв из головы обморочную муть. Он даже вздрогнул, будто на него и впрямь плеснули водой. Происходило что-то непонятное и жуткое. Оставалось только выяснить, что именно.
Для этого было необходимо открыть глаза, но Михаил Александрович немного помедлил, прежде чем сделать это. Честно говоря, открывать глаза было просто страшно. На ум невольно пришло сравнение с дверью, которую он так опрометчиво распахнул, впустив в дом неприятности.
Где-то совсем рядом послышался металлический щелчок, вжикнуло колесико зажигалки, и потянуло табачным дымом. Перельман собрался с духом и открыл глаза.
То, что он увидел, превзошло самые худшие его ожидания. Отвратительнее всего было то, что увиденное нисколько не проясняло ситуацию.
Он лежал животом на большом обеденном столе в собственной гостиной. Край стола упирался ему в живот, руки были вытянуты вперед, как у ныряльщика, и стянуты веревкой, другой конец которой исчезал под противоположным краем стола и был, по всей видимости, привязан к ножке. Веревка показалась Михаилу Александровичу знакомой, и в следующее мгновение он узнал бельевой шнур, который был натянут у него в ванной.
Своих ног Перельман не видел, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что они широко расставлены в стороны и по одной примотаны к ножкам стола – по всей видимости, все тем же бельевым шнуром. Ягодицы слегка замерзли, и Михаил Александрович с новым испугом понял, что ниже пояса на нем ничего нет. Ему мигом вспомнились его собственные размышления о прогрессивных методах ведения допроса, которыми он развлекался, сидя на подоконнике в подъезде Белкиной. Это было страшно и непонятно: кто-то словно читал его мысли, с изуверской последовательностью претворяя их в жизнь. Сначала эта старая байка про сантехника, а теперь эта унизительная поза… Но кто этот человек и зачем ему это нужно?!
Он с трудом повернул зажатую между вытянутыми вперед руками голову и посмотрел через плечо в ту сторону, где недавно слышал щелчок зажигалки. Он увидел «сантехника», который сидел в его любимом кресле, развалившись в нем как хозяин и закинув ногу на ногу. «Кто вы такой?» – хотел спросить Михаил Александрович, но вместо вопроса послышалось лишь нечленораздельное мычание. Только теперь до Перельмана дошло, что рот у него заклеен – вероятнее всего, клейкой лентой, которую он сам купил на прошлой неделе, чтобы заклеить на зиму окна, и которая валялась на подоконнике на самом видном месте.
– С добрым утром, – сказал «сантехник». – Ты извини, мужик, что мы тебе пасть залепили. Орать ты, конечно, не станешь, это не в твоих интересах, но береженого Бог бережет. Вдруг ты псих или просто не успеешь въехать, что к чему… Ты не бойся, мы не менты. Мы – свои ребята, и ты нам сейчас ответишь на парочку вопросов – честно, без гнилого базара, как своим корешам. Говорить будем коротко и ясно, чисто по делу, понял? А если не понял, то мы тебя для ясности поимеем по разику. Попка у тебя крепенькая, как у гимнасточки, так что кайф будет полный. Мне, братан, на зоне понимающие люди объяснили, что пидора поиметь не в падлу.
Перельман замычал.
– Что, ты не пидор? – очень натурально удивился «сантехник». – Ну так ведь это недолго поправить. Зато на зоне тебе проще будет. Тебя там примут как родного, приласкают, обогреют… Тебе понравится, поверь. Ну что, мы договоримся или сначала поиграем?
Перельман стиснул зубы и ничего не ответил. Он понимал одно: «сантехник» и его невидимый приятель – или приятели? – не имеют к милиции никакого отношения. Это были бандиты, и они не собирались шутить. Сопротивляться он не мог, а плакать и просить пощады было бесполезно: что захотят, то и сделают, и наверняка изнасилование – не самое страшное из того, что они могут сотворить с беззащитной жертвой.
– Молчит, падло, – удивленно сказал Самсон и посмотрел на Бориса. Борис стоял позади распятого в унизительной позе Перельмана и, поигрывая никелированной «зиппо», оценивающе разглядывал голый зад хозяина квартиры. – Ну, кто первый?
– Не знаю, – лениво сказал Борис. – Как-то мне… А вдруг он заразный?
– А ты его продезинфицируй, – весело предложил Самсон.
– Это мысль, – обрадовался Борис и со щелчком откинул крышечку зажигалки.
Перельман услышал этот щелчок и почувствовал слабое тепло в самой интимной части своего организма.
Инстинктивно он попытался сдвинуть ноги, чтобы хоть как-то защититься, но добился только того, что ножки старого стола протестующе скрипнули. Старый стол был сработан на совесть.
По мере того как Борис подносил зажигалку ближе, тепло усиливалось, постепенно переходя в жар, в жжение, в невыносимую боль. Михаил Александрович услышал слабое потрескивание, и его ноздрей коснулась удушливая вонь паленых волос. Он рванулся изо всех сил и отчаянно замычал, вертя головой из стороны в сторону. По его щекам струились слезы, из носа текло, но он этого не замечал. Им овладел животный ужас. Воображение вышло из-под контроля и, набирая обороты, пошло рисовать ему яркие картинки, иллюстрировавшие предстоящие пытки: огонь, железо, ранящие угловатые предметы, грубо проталкиваемые внутрь беззащитного организма чужой равнодушной рукой… Ожидание пыток было во сто крат страшнее реальной боли, и Перельман чувствовал, что теряет рассудок.
Потом боль прекратилась. Самсон лениво поднялся с кресла, подошел к столу и, наклонившись, заглянул Перельману в лицо.
– Ну, так как, – спросил он, – будем говорить или продолжим наши игры?
Перельман кивнул так энергично, что ударился разбитым подбородком о крышку стола. Он не обратил внимания на эту новую боль, купаясь в волнах огромного облегчения. Все было предельно просто. Избежать предстоящих мук ничего не стоило, нужно было только говорить правду. Говорить правду – это так легко! Не надо ничего выдумывать, не надо следить за своим лицом, изворачиваться, лгать и бояться разоблачения. Нужно просто открыть рот, расслабиться, дать себе волю, и правда выльется из тебя сама, как вода из перевернутого кувшина. Михаил Александрович понимал, что инстинкт самосохранения окончательно подавил в нем разум, но не мог ничего с этим поделать. Он знал, что этот инстинкт хорош для мыши или зайца. Он заставляет их прятаться и убегать, чтобы не быть съеденными. Но отношения между людьми гораздо сложнее, чем между кошкой и мышью, и здесь древние инстинкты очень часто подводят, оборачиваясь против тех, кто слепо ими руководствуется. Он знал это, но его воля была сломлена, и сил сопротивляться инстинкту самосохранения просто не осталось.
Самсон рывком освободил его рот от пластыря и сунул Михаилу Александровичу в самое лицо любовно отполированное узкое лезвие ножа.
– Учти, козел, – без тени прежнего ленивого благодушия предупредил он, – вякнешь хоть раз – заткну пасть no-новой и больше разговаривать с тобой не стану. Для начала отчекрыжу вот этой хреновиной твои висюльки, потом расклею твой хавальник, засуну их туда и снова заклею. Понял?
– По.., понял, – с трудом выдавил из себя Перельман.
– Вот и молодец. Тогда давай рассказывай. Только не финти. Я же вижу, что ты уже спекся. Не надо идти на попятную и наживать новые неприятности. Мы ведь на тебя только чуть-чуть нажали, а можем нажать и посильнее – так, что дерьмо из ушей полезет. Лучше давай не будем ссориться. Ты зачем хотел журналистку замочить? Давай излагай по порядку, и чтобы без наводящих вопросов.
Перельман предпринял последнюю попытку сопротивления.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – дрожащим голосом пробормотал он. – Какая жу…
Договорить ему не дали. По-прежнему стоявший позади него Борис без предупреждения ударил его носком ботинка прямо в то место, которое сегодня уже подверглось жестокому обращению со стороны Белкиной. Перельман замычал, извиваясь на столе и пытаясь сдержать крик. К горлу вдруг подкатил тугой комок, рот наполнился горечью, и Михаила Александровича стошнило желудочным соком, благо он ничего не ел уже целые сутки.
– Ну и свинья же ты, мужик, – сказал ему Самсон. – Тебя же предупреждали! Вот и лежи теперь мордой в собственной блевотине, урод… А попробуешь опять нам лапшу на уши вешать – зуб даю, сделаю, что обещал. Говори, животное!
Рассказ Перельмана был коротким, но весьма содержательным. Пока он говорил, Борис сходил в прихожую и принес оттуда клетчатую сумку с сервизом. Он раздернул «молнию», запустил в сумку руку, покопался там и извлек чашку – ту самую, с которой Михаил Александрович когда-то пытался счистить толстую пленку окисла. Слушая сбивчивый рассказ Перельмана, он продемонстрировал Самсону сверкающее чистым солнечным блеском пятно на боку чашки. Самсон взял у него чашку, повертел перед глазами, зачем-то перевернул и внимательно осмотрел донышко, словно рассчитывая обнаружить там клеймо с пробой. Потом он потянул из-за пазухи висевшую у него на шее золотую цепь и приложил ее к отчищенному Перельманом пятну, сравнивая цвет и блеск металла.
– Хрен его знает, – сказал он Борису, когда Перельман замолчал и обессиленно улегся щекой в кисло воняющую лужу собственной рвоты. – Похоже, что не врет, но я в этих делах мало что понимаю.
Борис вынул из сумки еще одну чашку, осмотрел со всех сторон и взвесил на ладони.
– Тяжеловата для меди, – сказал он. – Давай решать, братан. Есть два варианта: либо мы сейчас звоним Петровичу и докладываем ему все как есть, либо тихо линяем и становимся богатыми.
Самсон криво ухмыльнулся.
– Ты мне брат, – с почти комичной серьезностью сказал он, – поэтому добазаримся так: ты этого не говорил, я этого не слышал. Богатыми-то мы с этой хреновиной, может, и станем, но ненадолго. Потратить богатство мы с тобой точно не успеем. Петрович нас из-под земли достанет, у него ручищи – ого-го!
Борис вздохнул. Мечта о неожиданно свалившемся с неба богатстве уже успела отравить его мозг своими ядовитыми миазмами, но не настолько, чтобы он не понимал, что Самсон прав. Петрович отыщет их рано или поздно, и тогда дело не ограничится угрозами. Умереть легко и быстро тоже, пожалуй, не удастся. Он тяжело вздохнул и вынул из пачки сигарету.
– Звони, – сказал он, прикуривая.
Услышав щелчок зажигалки, Перельман вздрогнул всем телом. Борис убрал зажигалку в карман, покосился на пленника и брезгливо поморщился. Он понятия не имел, как повел бы себя на месте этого очкарика, возомнившего себя крутым грабителем, но вид сломленного, раздавленного животным страхом даже не смерти, а просто физической боли человека вызывал у него отвращение, как будто на столе был распластан огромный отвратительный слизняк.
Самсон тоже закурил и набрал номер Мамонтова. Вслушиваясь в длинные гудки, он посмотрел на часы и вздохнул: был почти час ночи. Петрович, конечно, не спит, ждет звонка, но вот им с Борисом выспаться не помешало бы. Все эти шпионские страсти буквально осточертели Самсону, тем более что слежка за Белкиной поглощала практически все его время. Журналистка жила в свое удовольствие, с утра до ночи носясь по городу или, наоборот, до полудня не вылезая из постели, а они с Борисом вынуждены были повсюду таскаться за ней, как будто у них не нашлось бы дел поинтереснее…
Когда Петрович ответил на звонок, Самсон подробно и обстоятельно изложил ему все, что узнал у Перельмана. Мамонтов, который, в отличие от своих бойцов, был в курсе некоторых новостей культуры и, в частности, видел телевизионный репортаж о басмановском чайнике, сразу оценил ситуацию и все возникающие в связи с нею перспективы – как приятные, так и не очень. Поверить в то, что школьный учитель нашел и похитил драгоценный сервиз, которому, учитывая его происхождение и историю, теперь буквально не было цены, было тяжело, а не поверить – глупо. Вдруг сервиз все-таки именно тот? Бывают же на свете чудеса… Если сервиз окажется подделкой, от него будет очень легко избавиться, просто утопив в какой-нибудь реке, но, если из-за обыкновенной недоверчивости настоящее сокровище ускользнет на сторону и достанется кому-то другому, это будет настоящим ударом. Петрович представил себе, как однажды утром разворачивает газету и читает набранный крупным шрифтом заголовок: «Сервиз работы Фаберже обретает вторую жизнь» или еще какую-нибудь глупость в этом же роде, и у него на лбу моментально выступила обильная испарина. На такую ошибку он просто не имел права, тем более что сейчас как никогда нуждался в живых деньгах.
– Посуда там? – спросил он, хотя и без того понимал, что, не подержав сервиз в руках, Самсон вряд ли решился бы рассказывать ему такие не правдоподобные байки.
– Тут, – сказал Самсон. – Упакована в сумку, с какими челноки по базарам мотаются. Умора, Петрович! Этот лох ее в стенном шкафу держал, прямо у себя в прихожей. Даже ехать никуда не надо.
– Угу, – сказал Петрович. – Тогда все очень просто. Берите сумку и прямо ко мне. Да не вздумайте потерять ее по дороге! Узнаю, что схитрили, – пеняйте на себя.
– Как можно! – возмутился Самсон. – Да чтобы мы…
– Не ври, я этого не люблю, – оборвал его Мамонтов. – Если вы об этом не думали, значит, вместо голов у вас мясницкие колоды. А если подумали и решили не делать глупостей, значит, мозги у вас работают как надо, и я вами доволен. Только врать мне не надо, я по голосу слышу, когда врут.
– Ясно, Петрович, – смиренно сказал Самсон. – А с этим что?
– Это с лохом вашим, что ли? Мне он не нужен. Делайте что хотите, только чтобы я о нем больше не слышал. Мне не нужны проблемы, а от него, по-моему, проблем будет выше крыши. Он же дурак, его завтра прямо с утра повяжут и расколют на первом же допросе… Улавливаешь?
– Улавливаю, – вздохнул Самсон. В свое время он отсидел шесть лет за то, что изувечил своего приятеля, подравшись с ним по пьяному делу, и теперь считал себя бывалым человеком. Но убивать людей ему еще не приходилось, и, когда дошло до дела, он почувствовал себя крайне неуютно.
Он выключил телефон, убрал его в карман и посмотрел на Бориса. Перельман тихо всхлипывал, упираясь мордой в стол, и Самсон, пользуясь тем, что пленник его не видит, указал на него глазами и сделал красноречивый жест – чиркнул себя по кадыку отставленным в сторону большим пальцем.
У Бориса округлились глаза: к такому повороту он тоже не был готов. Самсон снова вздохнул и оторвал от катушки новый кусок клейкой ленты. Услышав знакомый звук, Перельман снова вздрогнул и поднял голову. Самсон воспользовался этим и ловко заклеил ему рот. Теперь, когда беспомощная жертва лишилась возможности кричать, можно было поговорить.
– Петрович велел его убрать, – сказал Самсон.
– Блин, – пробормотал Борис.
– А ты чего хотел? – с насмешкой спросил Самсон, очень довольный тем, что подельник трусит даже больше, чем он сам. – После такой милой беседы отпускать его нам не резон. Да заткнись ты, петушина, не мешай разговаривать! – прикрикнул он на Перельмана, который извивался и мычал на столе.
– Н-не знаю, – неуверенно промямлил Борис. – Ну, если надо, кончай его.., как-нибудь.
– И откуда ты такой умный? – удивился Самсон. – Кончать, да? А ты в сторонке постоишь, посмотришь… Или, может быть, вообще домой пойдешь, чтоб не мараться? Короче, братан, бери его за патлы и держи покрепче, чтоб башкой не дергал. Щас мы его, муфлона, сделаем без шума и пыли…
Позеленевший Борис навалился на Перельмана, схватил его одной рукой за волосы, а другой за подбородок и задрал его голову как можно выше. Самсон оторвал еще один кусок пластыря, но посмотрел на Перельмана и отложил пластырь в сторону. Пошарив глазами по сторонам, он подобрал валявшиеся на полу трусы Михаила Александровича и тщательно, сильно нажимая, вытер ему мокрые щеки и нос.
– Пластырь не возьмется, – объяснил он Борису и тут же одним быстрым движением залепил Перельману ноздри.
Перельман забился, как выброшенная на берег рыба.
– Держи, сука! – зарычал Самсон на приятеля, увидев, что тот ослабил хватку. – Дело надо делать до конца, а то потом опять начинать придется. Держи крепче!
Он налепил на ноздри Перельмана еще три или четыре полосы клейкой ленты, прежде чем остался доволен результатами своей работы. К этому времени лицо пленника приобрело фантастический багровый оттенок, глаза выкатились из орбит, а бился он так, что казалось, еще немного – и не выдержат либо веревки, либо стол.
– Оставь его, – сказал Самсон. – Аида на кухню, перекурим. Потом вернемся и оформим все как положено.
Для верности они выкурили по две сигареты подряд, хотя обоим хотелось поскорее покончить со своим неаппетитным делом. Лицо Бориса все еще сохраняло неприятный зеленоватый оттенок, да и Самсон выглядел немногим лучше. Доносившиеся из гостиной мычание и глухая возня скоро стихли, но приятели еще долго не решались войти в комнату, чтобы убедиться в том, что дело сделано.
– Пошли, – сказал наконец Борис. – Надо кончать и сваливать отсюда на хрен, пока я с ним рядышком не лег.
Они отвязали труп от стола, освободили его лицо от липкой ленты, одели, брезгливо морщась, и отнесли на кухню, положив возле газовой плиты так, чтобы голова оказалась в открытой духовке. Самсон открыл все пять кранов, и газ со свистом начал растекаться по кухне. Борис взял в гостиной тяжелую сумку, засунул в карман катушку с лентой и снятые с лица Перельмана обрывки и вместе с Самсоном покинул квартиру учителя, испытывая огромное облегчение.
Глава 13
Дорогин открыл глаза, уперся ладонями в шершавый асфальт и сел. Он отлично помнил, где находится и что с ним произошло, и хотел продолжать погоню, но его голова явно была с этим не согласна. Она страшно болела и кружилась так, что время от времени он переставал понимать, где у него верх, а где низ. «Здорово он меня гвозданул», – подумал Муму и все-таки попытался встать. Эта неудачная попытка отняла у него остаток сил, и он привалился спиной к шероховатой стене дома.
– Эй, земляк, – позвал его кто-то, – ты как, очухался? «Скорую» тебе вызвать?
Дорогин с трудом перекатил тяжелые, как свинцовые шары, глаза влево и увидел сидевшего перед ним на корточках мужчину в спортивных брюках с лампасами, нательной майке без рукавов и в домашних шлепанцах. Грудь у мужчины густо заросла жестким черным волосом, и от вида этой кучерявой шерсти Дорогина почему-то замутило. Он отвел взгляд от мужчины и стал смотреть в землю, борясь с тошнотой.
– Ты кто? – спросил он первое, что пришло в голову.
– Да Белкиной сосед, – охотно сообщил мужчина. – Она как заорала, я и не заметил, как на лестнице оказался. Смотрю, на площадке никого, все двери закрыты, а потом внизу стекло посыпалось… Крепкая у тебя черепушка, земляк. Знаешь, чем он тебя причесал? Глянь-ка.
Дорогин услышал приглушенный металлический лязг и увидел возле самого своего лица большой газовый ключ с тяжелой сизой головкой. Ему вспомнился тусклый отблеск уличного фонаря на каком-то металлическом предмете, который стремительно и неотвратимо приближался к нему из темноты, и он как-то сразу понял и ощутил, что болит у него не просто голова, а ее правая половина, которая, как ему показалась, целиком превратилась в мерно пульсирующую, налитую кровью гулю.
– Ой-е… – сказал он, морщась от боли. – Вот гад… Давно я здесь валяюсь?
– Да минут десять уже, – ответил мужчина, зябко ежась от вечернего холодка. – Ну, может, не десять, а семь… Сиди, сиди, его теперь уж не догонишь. Я нарочно никуда звонить не стал, ждал, пока ты очухаешься. Мало ли из-за чего под Варькиной дверью драка может случиться! Она баба приятная, умная, но баба все ж таки, да и характер у нее веселый… Не поделили вы ее, что ли?
– Вроде того, – расплывчато ответил Дорогин. Он понемногу приходил в себя. – С Варварой все в порядке?
– А что ей сделается? Да вон она сама, несется на всех парах!
Сергей повернул голову и посмотрел вдоль стены дома в сторону подъезда, где жила Варвара. Он увидел какой-то смутный силуэт, который приближался к ним. Когда бегущий человек попадал в падавшие из окон полосы света, становилось видно, что это действительно Варвара и что она на самом деле торопится изо всех сил.
Варвара добежала наконец до места, где отдыхал после своей неудачной погони Дорогин, и присела на корточки. В руке у нее Сергей с некоторым изумлением разглядел пистолет – тот самый, который он отнял у Бориса, казалось, сто лет назад и оставил Варваре для самообороны.
– Живой? – выдохнула Варвара, хватая его за руку. – Господи, как я перепугалась!
– Как ты перепугалась, слышал весь дом, – сообщил Варваре ее сосед, который все еще не заметил, что Белкина вооружена. – Это было почище пожарной сирены.
Белкина открыла рот, чтобы ответить, но тут Дорогин крепко стиснул ее ладонь и твердо взглянул ей прямо в лицо: общительному соседу было вовсе необязательно знать подробности ночного происшествия. Этот многозначительный взгляд остался без ответа, поскольку в темноте Варвара не могла разглядеть выражения лица Дорогина, но его рукопожатие было достаточно красноречивым, и Белкина, которая в силу своих профессиональных обязанностей не раз бывала в острых ситуациях, мгновенно сообразила, что к чему.
– А, Юрик, – сказала она, делая вид, что только сейчас заметила соседа. – Привет. Извини, что тебе из-за меня пришлось побегать.
– Ради такой женщины можно хоть сто километров пробежать, – ответил галантный Юрик, зябко потирая ладонями голые плечи. – Ради тебя, Варвара, можно даже железкой по кумполу получить. Я бы, например, не отказался, лишь бы цель оправдывала средства.
– Хорошо, – сказала Варвара, – в следующий раз получишь, я договорюсь. Помоги мне его поднять.
– Спокойно, – сказал Дорогин. – Не надо, ребята, я сам.
В голове у него немного прояснилось, и он действительно смог самостоятельно подняться на ноги, придерживаясь при этом за стену. Оказалось, что все не так страшно, как представлялось поначалу. Голова болела по-прежнему, и на ней повыше правого виска вздулась внушительная шишка. Кожа в этом месте была рассечена и кровоточила, но череп, судя по всему, был цел и невредим, и никакой опасности для жизни полученная Дорогиным травма не представляла.
«Вот стервец, – подумал он о человеке, который наградил его увесистым ударом. – Попади он сантиметра на три, на четыре ниже, и мне бы сейчас ни о чем не надо было думать…»
– Эй, земляк, – позвал его кто-то, – ты как, очухался? «Скорую» тебе вызвать?
Дорогин с трудом перекатил тяжелые, как свинцовые шары, глаза влево и увидел сидевшего перед ним на корточках мужчину в спортивных брюках с лампасами, нательной майке без рукавов и в домашних шлепанцах. Грудь у мужчины густо заросла жестким черным волосом, и от вида этой кучерявой шерсти Дорогина почему-то замутило. Он отвел взгляд от мужчины и стал смотреть в землю, борясь с тошнотой.
– Ты кто? – спросил он первое, что пришло в голову.
– Да Белкиной сосед, – охотно сообщил мужчина. – Она как заорала, я и не заметил, как на лестнице оказался. Смотрю, на площадке никого, все двери закрыты, а потом внизу стекло посыпалось… Крепкая у тебя черепушка, земляк. Знаешь, чем он тебя причесал? Глянь-ка.
Дорогин услышал приглушенный металлический лязг и увидел возле самого своего лица большой газовый ключ с тяжелой сизой головкой. Ему вспомнился тусклый отблеск уличного фонаря на каком-то металлическом предмете, который стремительно и неотвратимо приближался к нему из темноты, и он как-то сразу понял и ощутил, что болит у него не просто голова, а ее правая половина, которая, как ему показалась, целиком превратилась в мерно пульсирующую, налитую кровью гулю.
– Ой-е… – сказал он, морщась от боли. – Вот гад… Давно я здесь валяюсь?
– Да минут десять уже, – ответил мужчина, зябко ежась от вечернего холодка. – Ну, может, не десять, а семь… Сиди, сиди, его теперь уж не догонишь. Я нарочно никуда звонить не стал, ждал, пока ты очухаешься. Мало ли из-за чего под Варькиной дверью драка может случиться! Она баба приятная, умная, но баба все ж таки, да и характер у нее веселый… Не поделили вы ее, что ли?
– Вроде того, – расплывчато ответил Дорогин. Он понемногу приходил в себя. – С Варварой все в порядке?
– А что ей сделается? Да вон она сама, несется на всех парах!
Сергей повернул голову и посмотрел вдоль стены дома в сторону подъезда, где жила Варвара. Он увидел какой-то смутный силуэт, который приближался к ним. Когда бегущий человек попадал в падавшие из окон полосы света, становилось видно, что это действительно Варвара и что она на самом деле торопится изо всех сил.
Варвара добежала наконец до места, где отдыхал после своей неудачной погони Дорогин, и присела на корточки. В руке у нее Сергей с некоторым изумлением разглядел пистолет – тот самый, который он отнял у Бориса, казалось, сто лет назад и оставил Варваре для самообороны.
– Живой? – выдохнула Варвара, хватая его за руку. – Господи, как я перепугалась!
– Как ты перепугалась, слышал весь дом, – сообщил Варваре ее сосед, который все еще не заметил, что Белкина вооружена. – Это было почище пожарной сирены.
Белкина открыла рот, чтобы ответить, но тут Дорогин крепко стиснул ее ладонь и твердо взглянул ей прямо в лицо: общительному соседу было вовсе необязательно знать подробности ночного происшествия. Этот многозначительный взгляд остался без ответа, поскольку в темноте Варвара не могла разглядеть выражения лица Дорогина, но его рукопожатие было достаточно красноречивым, и Белкина, которая в силу своих профессиональных обязанностей не раз бывала в острых ситуациях, мгновенно сообразила, что к чему.
– А, Юрик, – сказала она, делая вид, что только сейчас заметила соседа. – Привет. Извини, что тебе из-за меня пришлось побегать.
– Ради такой женщины можно хоть сто километров пробежать, – ответил галантный Юрик, зябко потирая ладонями голые плечи. – Ради тебя, Варвара, можно даже железкой по кумполу получить. Я бы, например, не отказался, лишь бы цель оправдывала средства.
– Хорошо, – сказала Варвара, – в следующий раз получишь, я договорюсь. Помоги мне его поднять.
– Спокойно, – сказал Дорогин. – Не надо, ребята, я сам.
В голове у него немного прояснилось, и он действительно смог самостоятельно подняться на ноги, придерживаясь при этом за стену. Оказалось, что все не так страшно, как представлялось поначалу. Голова болела по-прежнему, и на ней повыше правого виска вздулась внушительная шишка. Кожа в этом месте была рассечена и кровоточила, но череп, судя по всему, был цел и невредим, и никакой опасности для жизни полученная Дорогиным травма не представляла.
«Вот стервец, – подумал он о человеке, который наградил его увесистым ударом. – Попади он сантиметра на три, на четыре ниже, и мне бы сейчас ни о чем не надо было думать…»