Страница:
Он щелкнул замком, и стук прекратился. Распахнув дверь, Илларион увидел на площадке знакомую картину: Мещеряков и Сорокин топтались по кафелю с выражением притворного раскаяния на лицах.
– Не помешали? – как ни в чем ни бывало спросил Мещеряков.
– А мы тут шли мимо, смотрим, у тебя свет, – добавил Сорокин.
– Думали, ты не один, – подхватил Мещеряков.
– А у тебя пылесос воет, – с некоторым разочарованием подал свою реплику Сорокин.
– И вы решили помочь, – не скрывая сарказма, сказал Илларион. – Ну, проходите.
Сорокин первым шагнул в прихожую и замер в нерешительности.
– Да, – сказал он. – Это впечатляет.
– Черт возьми, – заглядывая в комнату через его плечо, с отвращением сказал Мещеряков. – Авгиевы конюшни. Ты нарочно, что ли?
– Не понял, – строго сказал Илларион и тут же звонко хлопнул себя по лбу.
– Вот именно, – сердито сказал Мещеряков. – Давай я добавлю!
– Ну, господа разведчики, – разочарованно протянул Сорокин. – С вами связываться…
Илларион задумчиво поскреб ногтями сначала голый живот, потом затылок и развел руками.
– Забыл, – растерянно сказал он. – Дай, думаю, приберусь немножко… Может, в ресторан? Я угощаю, раз такое дело.
– Я так понял, что у тебя и без нас с полковником есть, кого в ресторан водить, – проворчал Сорокин. – При чем тут ресторан? Мы поговорить хотели, а ты – ресторан. Поесть я и дома могу, причем вкуснее и дешевле. Договорились же… Ты что, каждый раз так прибираешься?
– Нет, – ответил за Иллариона Мещеряков. – Это у него что-то наподобие функционального расстройства психики. Случается редко, но когда начнется, лучше держаться подальше.
– Ладно, – вздохнул Сорокин и нахлобучил шляпу, которую держал в руке. – Придется, видимо, зайти в другой раз.
– Вот-вот, – поддакнул Забродов и стал демонстративно разглядывать светильник над головой. – Вот черт, – сказал он, – абажур протереть надо.
– Ну, удачи, – со вздохом сказал Сорокин и повернулся к дверям.
– Погоди, полковник, – остановил его Мещеряков. – Ты что, и вправду собрался уходить? Ты посмотри на его рожу, он же издевается, мерзавец. Раздевайся, Сорокин, остаемся.
– Вы все-таки решили помочь, – растроганно произнес Илларион.
– Фиг тебе, – отрезал Мещеряков. – Перетопчешься. Просто я тебя знаю, как облупленного. Не может быть, чтобы в этом бардаке не осталось уютного местечка, куда ты сбежишь, когда твоя дурацкая уборка тебе опостылеет. Ну, куда нести? – Он помахал перед носом у Забродова бутылкой коньяка. – На кухню?
– И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия, – грустно продекламировал Забродов, оглянувшись на разгромленную комнату.
– Сам придумал? – спросил Мещеряков, пристраивая на вешалку пальто. – Немного заумно, но суть верно схвачена.
– Нет, – сказал Забродов, – придумал, увы, не я.
Я не творец, я потребитель. Тундра ты, полковник.
Шекспира не узнал.
– А в академии Шекспира не проходят, – съязвил Сорокин, заслужив холодный взгляд приятеля, который он спокойно проигнорировал. – Так мы пройдем?
– Пройдете, пройдете, – проворчал Забродов. – Вы уже прошли. Союз милиции и армейской разведки непобедим. Где уж мне, простому пенсионеру, с вами спорить.
– Завел свою шарманку, – буркнул Мещеряков, приглаживая волосы. – Так на кухню?
– Куда же еще, – со вздохом сказал Забродов. – Кухня – самое подходящее место для разговора. Если бы наш президент решал вопросы управления государством на кухне, Америка давно валялась бы у нас в ногах.
Мещеряков фыркнул, а более непосредственный Сорокин громко захохотал. От Иллариона, впрочем, не укрылось то обстоятельство, что хохотал полковник чересчур старательно. Забродов незаметно вздохнул: похоже, у Сорокина опять были неприятности.
– Опять у вас неприятности, полковники, – констатировал Забродов. – Вы несчастные люди. Ваша работа состоит из одних неприятностей, а когда их становится слишком много, вы приходите сюда, чтобы поделиться ими со мной.
– Почему ты так решил? – поинтересовался Мещеряков, по-хозяйски снимая с кухонного стола торчавшие на нем вверх ногами табуретки и усаживаясь на свое любимое место в углу.
– Потому что после вашего ухода неприятности начинаются у меня, – честно ответил Илларион. – Что у вас на этот раз?
– Во-первых, давай выпьем, – предложил Сорокин. – А во-вторых…
– А во-вторых, – становясь серьезным, перебил его Мещеряков, – нальем по новой и снова выпьем. Неужели к тебе нельзя зайти в гости просто так?
– Да можно, наверное, – ответил Илларион, расставляя рюмки. – Только у вас с Сорокиным это почему-то никогда не получается. Только не говорите мне, что у вас все в порядке.
Мещеряков с треском свернул алюминиевый колпачок и, морщась, расплескал коньяк по рюмкам. Поставив бутылку, он бросил рядом с ней на стол пачку сигарет и закурил, выпустив в потолок длинную струю дыма.
– Зачем задавать глупые вопросы? – проворчал он. – Как будто не знаешь, что вокруг творится.
– Знаю, – сказал Илларион, – но, к счастью, далеко не все. Знать все – вне моей компетенции.
– Ох-хо-хо-хо, – с чувством, но совершенно невразумительно произнес Сорокин и, не дожидаясь остальных, опрокинул свою рюмку. Мещеряков покосился на него, дернул щекой и наполнил его рюмку по второму разу. – Что там слышно, полковник, – обратился Сорокин к Мещерякову, – скоро эта бодяга с Кавказом закончится?
– Откуда я знаю? – пожал плечами Мещеряков.
– А еще разведка, – совсем расстроился Сорокина – Не дают же работать! Весь личный состав на борьбу с международным терроризмом! Как будто грузины с рынка и басаевские боевики – это одно и то же.
Скорей бы это кончилось, ей-богу.
– Это длится уже вторую сотню лет, – напомнил Забродов. – И конца этому не видно.
Сорокин посмотрел на него долгим тоскливым взглядом и отвернулся.
– Спасибо, – сказал он. – Ты меня утешил.
Когда коньяк кончился, полковники начали переглядываться и беспокойно ерзать, собираясь уходить. Илларион молча наблюдал за ними сквозь облако табачного дыма, равномерно заполнявшего весь объем кухни, и думал о том, как странно вышло, что эти двое случайно встретившихся людей вот уже который год поддерживают самые тесные дружеские отношения, не забывая при этом постоянно вставлять друг другу шпильки при разговоре. Милицейский полковник Сорокин был для Мещерякова «братом меньшим», о чем Мещеряков напоминал ему при каждой встрече, а кадровый разведчик Мещеряков, по словам Сорокина, являлся «рыцарем плаща и кинжала». Они и внешне ничем не походили друг на друга – нервный, худощавый, подвижный Мещеряков и неторопливый основательный Сорокин, больше похожий на механизатора, чем на полковника московской милиции. Их объединяло одно: оба были профессионалами, не зря евшими свой хлеб и не склонными продаваться тому, кто больше предложит. Последнее качеств, сильно мешало полковникам в жизни, никак не давая выйти в генералы и начать дарить женам бриллианты ко дню рождения. «Что же это получается, – подумал Илларион, насмешливо глядя на мучения Сорокина, который старательно делал вид, что хочет встать и уйти. – Может быть, мы трое – просто идиоты? Ну, я-то ладно, мне уже давно никто ничего не предлагает, но полковники? Им наверняка предлагают, и предлагают со всех сторон, так что можно не спеша выбрать, у кого взять, а кого послать подальше. Так что им мешает? У обоих семьи, и оба, что характерно, примерные.., черт, как же будет „семьянин“ во множественном числе? Семьянины? Семьяне?.. Или они просто умело притворяются? А у Сорокина действительно неприятности, причем, судя по его виду, выходящие за обычные рамки, сверхплановые.»
– Ну, мы пойдем, – с вопросительной интонацией сказал Сорокин.
– Ну, пойдите, – нарочито безразличным тоном ответил Илларион. – Сорвали вы мне уборку, бездельники. Совсем настроение пропало.
– Так, может… – начал Мещеряков, но, взглянув на кислое выражение лица Забродова, замолчал и кашлянул в кулак.
Сорокин посмотрел на него, нахмурился и встал. Илларион продолжал молча курить, разглядывая полковников с интересом завзятого натуралиста. Он не собирался их отпускать, но ему очень хотелось их позлить – Забродов чувствовал, что спокойной жизни приходит конец. На чем конкретно основывался подобный вывод, он не знал, но выработанное еще в молодости чутье на приближающиеся неприятности еще ни разу не подводило Забродова.
Мещеряков бросил на Иллариона свирепый взгляд – видимо, он был полностью в курсе неприятностей Сорокина, – и встал, со скрежетом отодвинув табурет. Илларион зевнул, не вставая дотянулся до холодильника и выудил оттуда резервную бутылку водки. Он поставил бутылку на стол и свинтил колпачок. Мещеряков остановился в дверях кухни и повернул голову на звук.
– А? – спросил он.
– Идите, идите, – напутствовал его Илларион. – Блюдите свои служебные и военные тайны. Полковник – это же командир полка, супермен.., слуга царю, отец солдатам. А что может быть отвратительнее пьяного слуги? Только пьяный отец… Так что ступайте, я должен закончить уборку. Стеклотару вот нужно освободить… Идите, в общем.
– С-час, – раздельно произнес Мещеряков в совершенно несвойственной ему манере и одним плавным движением вернулся к столу.
– Ты идешь, полковник? – спросил из прихожей Сорокин.
– Нет, – откликнулся Мещеряков. – Ты иди, а я должен проследить, чтобы Забродов не напился. Он, когда напьется, буйный.
Собиравшийся уходить Сорокин снова возник в дверях.
– Вы с ума посходили, – строго сказал он. – Утихомиривать буйных – это же дело милиции! Тем более, профессиональный праздник на носу.
Илларион засвистел «Наша служба и опасна, и трудра» и сменил коньячные рюмки на водочные.
– Ну, хорошо, – сказал он, наполнив рюмки. – Будем считать, что пантомима, балет и прочие народные танцы закончены. Слушаю тебя, Сорокин. Кому на этот раз я должен свернуть шею?
– Мне не нравится постановка вопроса, – заметил Сорокин, глядя на свет сквозь рюмку. – Послушать тебя, так ты прямо платный киллер, состоящий на жалованье в каком-нибудь занюханном отделении милиции…
– В ГАИ! – выкрикнул Мещеряков, пришедший вдруг в веселое расположение духа.
– Или в ГАИ, она же ГИБДД, – согласился Сорокин. – То-то же я смотрю, что ты весь вечер кривляешься, как начинающая проститутка.
– Гм, – сказал Илларион. Сорокин был очень неглупым человеком и, если отбросить продиктованные дурным настроением сравнения, бил не в бровь, а в глаз. – Ну, извини. Но я же вижу, что ты не просто так пришел, а с задней мыслью.
– Что да, то да, – грустно кивнул Сорокин. – Задняя мысль имеется.
– Вот вопрос: где рождаются задние мысли? – опять вклинился в беседу окончательно развеселившийся Мещеряков. – Подчеркиваю: задние. Где, а?
– Это у кого как, – огрызнулся Сорокин. – В общем, капитан, у меня к тебе вопрос. Может быть, он тебе покажется странным…
– А разве у ментов другие бывают? – снова встрял Мещеряков. – Держит в руках паспорт и спрашивает: ваша фамилия?
– Это тест на умственные способности, – вступился за Сорокина Илларион. – Вдруг ты даже этого не помнишь? Подожди, Андрей, дай человеку сказать. Валяй, полковник, задавай свой странный вопрос.
Сорокин покряхтел, вращая в пальцах рюмку, взглядом заткнул рот Мещерякову, который явно собирался в очередной раз сострить, и сказал, сопроводив слова тяжелым вздохом:
– Черт его знает, как сказать… В общем, у тебя нет знакомых циркачей?
– Нет, – ответил Илларион, не задумываясь. – Это все, что ли? Вот что, полковник, расскажи-ка по порядку, что к чему, и зачем тебе понадобились циркачи.
Своих, что ли, мало?
– Вот-вот, – поддакнул Мещеряков. – Клоун на клоуне, причем не только в милиции.
– Клоуны меня не интересуют, – отрезал Сорокин. – Их и в самом деле теперь развелось столько, что хоть отбавляй. Акробаты, канатоходцы.., ну, я не знаю… спортсмены-гимнасты в отставке, альпинисты всякие, скалолазы… В общем, те, кто не боится высоты и хорошо владеет своим телом.
– Я не подойду? – спросил Илларион.
– А ты согласен? Учти, срок получится солидный…
– Тьфу на тебя! – Забродов замахал руками, а бессердечный Мещеряков мстительно захохотал. – А за что сидеть-то?
– Ты понимаешь, – продолжая вертеть в пальцах рюмку, заговорил Сорокин, – завелся в городе артист.
Чистит богатенькие квартиры, причем исключительно на верхних этажах. Забирается в окно. Просто разбивает форточку, если она закрыта, дотягивается до шпингалетов, и дело в шляпе.
– Элементарно, – сказал Мещеряков. – С крыши по веревке. Весьма распространенный промысел, даже в кино показывали.
– Вот тебе – кино, – сказал Сорокин, выставляя увесистый кукиш. Мещеряков поморщился и отвел кукиш в сторону. – Выход на крышу, как правило, остается нетронутым, точно так же, как и входные двери квартир. Точнее, он их открывает, но только изнутри, на обратном пути, когда уходит с добычей. Мы тоже думали – крыша… Помнишь, в позапрошлый вторник снег выпал? Почти сутки держался. Он тогда как раз квартиру грабанул на двенадцатом этаже, в Химках, кажется.
Сам я там не был, но ребята, которые осмотр проводили, тоже, видать, кино смотрели. Так вот, люк, ведущий на крышу, был взломан…
– Ну, – сказал Мещеряков, – я же говорил!
– На крыше не было ни единого следа, – закончил Сорокин. – Абсолютно ровный снежный покров толщиной в два миллиметра.
– Карлсон, – убежденно сказал Мещеряков.
– Наши сыскари его Мухой прозвали, – криво улыбнувшись, сообщил Сорокин. – Помните, кино такое было – «Муха»? Про то, как мужик в муху превратился.
– Отвратительно, – сказал Илларион, и непонятно было, что именно он имеет в виду: квартирные кражи, совершенные непонятным способом, или нашумевший в свое время фильм.
– В общем, – продолжал полковник, – есть версия, что парень этот добирается до окон нужных квартир прямо по наружной стене.
– Бред, – твердо сказал Мещеряков.
– Ну, почему же, – задумчиво сказал Илларион. – Должен же он туда как-то попадать. Если не через дверь, не с крыши и не по воздуху, то почему бы и не по стене? Версии с вертолетом или, скажем, пожарной машиной выглядят не менее дико.
У него вдруг испортилось настроение. Этот разговор чем-то не нравился ему, но чем именно, он пока не понял. Какая-то мысль шевелилась на задворках его сознания – мысль настолько ни с чем не сообразная, что Илларион боялся додумывать ее до конца. То, о чем рассказывал полковник, было под силу далеко не каждому.
Честно говоря, Илларион знал только одного человека, который мог бы совершить подобное восхождение, но подозревать его в совершении банальных квартирных краж просто невозможно.
– Что? – переспросил он, заметив, что Сорокин, оказывается, продолжает говорить.
Полковник некоторое время с интересом разглядывал его, и Иллариону очень не понравился этот интерес: ему показалось, что он уловил в глазах Сорокина особенный, чисто профессиональный блеск. Впрочем, в этом могло быть виновато дурное настроение Забродова. Он чиркнул спичкой, раскуривая потухшую сигарету, и отгородился от Сорокина густой дымовой завесой.
Сорокин терпеливо повторил:
– Я говорю, дальше – больше. В последний раз этот тип убил женщину. Вышло это, скорее всего, случайно: наши эксперты утверждают, что она просто упала на нож, который держала в руке, да это и без всякой экспертизы видно. Но факт остается фактом: теперь на этом парне висит труп, и либо он надолго ляжет на дно, либо, наоборот, войдет во вкус.
– Прости, полковник, но я не понимаю, зачем ты все это рассказываешь именно мне, – сказал Илларион. Он отвел глаза от усталого лица Сорокина и напоролся на удивленный взгляд Мещерякова. "Ну, правильно, – вяло подумал Илларион, – это же Андрей.
Он же знает меня как облупленного. Я уже и не помни тех времен, когда мы не были знакомы. И он не дурак, А вот моя последняя реплика прозвучала совсем по-дурацки, и Мещеряков насторожился. Интересно, а Сорокин что-нибудь почувствовал? Да наплевать! Что мне, собственно, скрывать? Я ведь и сам ничего не знаю. Вот когда узнаю, тогда и поговорим. Втянули все-таки, мерзавцы…"
Он вдруг почувствовал, что его с непреодолимой силой клонит в сон. Такое с ним бывало всегда, когда он попадал в ситуации, где изменить что бы то ни было не представлялось возможным и оставалось только ждать.
Организм автоматически перестраивался на режим экономии. "Наверное, – подумал Илларион, – если бы можно было умереть не насовсем, а только на время, я бы так и поступал: брык с табуретки, и все проблемы побоку. А вы тут делайте, что хотите. Говорят, йоги это умеют. Но про йогов чего только не говорят, а что толку?
Все равно, как жили, так и живем. Плохо живем, не правильно. Дружим с людьми, а потом оказывается, что твой друг уже и не человек вовсе, а какая-то Муха. Какой-то Муха, точнее, Мух.
– Я не понимаю, при чем тут я, – упрямо повторил он. – Впрочем… Его кто-нибудь видел?
– Представь себе, – сказал Сорокин. – Как раз на месте последнего происшествия. Он, видимо, так перепугался, когда эта женщина напоролась на нож, что выскочил из квартиры, даже не проверив, есть ли кто-нибудь на площадке. А там как раз курил сосед потерпевшей, здоровенный такой бугай. Он сразу заподозрил неладное и попытался этого Муху задержать. Ну, тот разбил ему нос и был таков.
– Он что, такой здоровенный? – старательно скрывая облегчение, спросил Илларион.
– Кто, Муха? Да ничего подобного. Мелкий такой, с бородкой, но удар, как у Тайсона. Красиво он этому доброхоту навесил, я прямо позавидовал.
– С бородкой, – без выражения повторил Илларион.
– Ну, борода, скорее всего, накладная, – сказал Сорокин. – А у тебя что, есть похожие знакомые?
– Да нет, – борясь со сном, ответил Забродов, – откуда у меня такие знакомые? А если бы и были, то я бы сначала сам разобрался, что к чему, прежде чем своих знакомых скармливать твоей мясорубке.
Выпад был рассчитан точно – Сорокин завелся.
– Почему, собственно, мясорубка? – спросил он. – Тем более, моя. Что плохого лично тебе сделала милиция?
Илларион улыбнулся. Разговор уходил в сторону от опасной темы.
– Лично меня милиция однажды пыталась расстрелять без суда и следствия, – сообщил он. – Некий майор Жангалиев. Помнишь такого?
– Помнит, помнит, – сказал Мещеряков, бросив на Иллариона быстрый взгляд. «Черт, – подумал Илларион, – этот все понял. Но он, по крайней мере, промолчит, иначе я его самого превращу в Муху и пущу в полет с пятого этажа». – А еще те два сержанта из ППС, – продолжал Андрей, – с которых мы втроем штаны сняли. И еще их начальник… Рябцев, кажется?
Сорокин надулся и сквозь зубы процедил неприличное слово. Мещеряков курил, переводя взгляд с него на Иллариона и обратно с видом болельщика, присутствующего на финальном матче.
– Ну, не дуйся, полковник, – примирительно сказал Илларион. – Беда с этими русскими! Как выпьют, так сразу из них начинает патриотизм переть, в том числе и ведомственный.
Мещеряков ухмыльнулся.
– Ты зря хихикаешь, Андрей, – печально сказал ему Забродов, и Мещеряков несколько раз быстро моргнул – похоже, он понял намек, и теперь ему тоже было обеспечено плохое настроение.
– Короче, – сказал Мещеряков, бросив на Иллариона полувопросительный взгляд, – мы водку пить будем или нет?
– Не хочу я с вами пить, – грустно сказал Сорокин. – Я к вам, как к людям, а вы темните. Темнилы вы, разведчики, и больше ничего.
– Ну, полковник, – Илларион схватил полную рюмку Сорокина и подсел к нему поближе, – ну, я тебя умоляю. Рюмочку за папу, рюмочку за маму.., рюмочку за госпожу полковницу…
Сорокин обиженно оттолкнул его руку. Илларион вздохнул и поставил рюмку на стол.
– Извините, ребята, – сказал Сорокин. – Устал я чего-то… А главное, запутался: что мне должно делать, что не должно, что пойдет на пользу, а что во вред…
С Мухой этим… Весь город перетряхнули, всех поголовно, кто может больше десяти раз на перекладине подтянуться…
– Так уж и всех, – вставил Мещеряков. Вид у него был задумчивый и мрачный, и Илларион пожалел, что навел полковника на неприятные размышления – он, как и Забродов, знал очень много людей, которые могли подтянуться более десяти раз.
– Ну, это в переносном смысле, конечно, – согласился Сорокин. – Но мы проверили все места, где кучкуются люди, хотя бы теоретически способные на такие вещи. Турклубы всякие, спортивные общества.., даже клуб бардовской песни.., ну, все, что только можно придумать.
– Значит, не все, – заметил Илларион. У Мещерякова, мысли которого уже некоторое время двигались в параллельном мыслям Забродова направлении, сузились глаза и твердо поджался рот.
– Наверное, не все, – сказал Сорокин. – Вот я и спрашиваю: где бы мне еще поискать?
– Намек понял, – сказал Илларион. Разговор действительно пора было закруглять: прежде, чем посвящать Сорокина в свои подозрения, он должен был кое-что проверить и как следует обдумать сложившуюся неприятную ситуацию. – Я подумаю, посмотрю…
Может, и вспомню что-нибудь. По-моему, этот ваш Муха просто дурак. Людей, которые могут забраться на двенадцатый этаж по железобетонной стене, во всем мире можно по пальцам пересчитать, так что найти его – дело техники.
– Твои бы слова да богу в уши, – со вздохом сказал Сорокин и залпом осушил рюмку. – А у меня гости, – зачем-то сообщил он после паузы. Тон этого сообщения был таким тоскливым, что Илларион, не удержавшись, рассмеялся.
– Гости преходящи, а российская милиция вечна, – утешил Сорокина Мещеряков.
Полковники ушли далеко за полночь. Заперев за ними дверь, Илларион с опаской заглянул в комнату.
Его худшие ожидания подтвердились: громоздившиеся повсюду бумажные бастионы никуда не делись, продолжая возвышаться вдоль стен, а пустые стеллажи взирали на него с немым укором. Трубка пылесоса со щелевой насадкой стояла там, куда ее поставил Илларион, как ружье невиданной конструкции, заряженное и готовое к бою. Илларион взглянул на часы. Было начало второго, и включать пылесос в такое время, пожалуй, не стоило – его утробный вой поднял бы на ноги весь подъезд Забродов пинком загнал пылесос в угол, чтобы не торчал на дороге, и принялся сначала медленно и лениво, а потом все быстрее загружать книги обратно на полки – в конце концов, следовало освободить хотя бы спальное место для себя. Он чувствовал, что в ближайшее время ему будет не до уборки, и поэтому довел дело до конца, расставив все по местам и напоследок затолкав пылесос в стенной шкаф.
Он уже выкурил традиционную сигарету перед сном и забрался под одеяло, когда на столе ожил телефон Забродов коротко выругался, снова вылез из-под одеяла и взял трубку.
– Послушай, – сказал Мещеряков, – что ты имел в виду, когда советовал мне не хихикать?
– Что ты очень глупо выглядишь, когда улыбаешься так, как улыбался в тот момент.
– Кр-ретин… Ты что-то знаешь?
– Я знаю, что хочу спать, – ответил Забродов. – Это, пожалуй, единственное, что я знаю наверняка.
А все остальное нуждается в тщательной и всесторонней проверке.
– Ага, – сказал Мещеряков. – Угу. Да иду я, иду! – шепотом крикнул он куда-то в сторону. – Ну, ты поосторожнее там. А то еще привлекут за какое-нибудь укрывательство…
– За недонесение, – сказал Илларион. – Все к тому и идет. Тем все и кончится, если ты будешь и дальше демонстрировать проницательность. Иди спать, полковник, и передай от меня привет жене.
Распрощавшись с Мещеряковым во второй раз, он вернулся под одеяло, но прошло еще не меньше часа, прежде чем одолеваемый невеселыми мыслями и дурными предчувствиями Илларион Забродов смог, наконец, уснуть.
Глава 13
– Не помешали? – как ни в чем ни бывало спросил Мещеряков.
– А мы тут шли мимо, смотрим, у тебя свет, – добавил Сорокин.
– Думали, ты не один, – подхватил Мещеряков.
– А у тебя пылесос воет, – с некоторым разочарованием подал свою реплику Сорокин.
– И вы решили помочь, – не скрывая сарказма, сказал Илларион. – Ну, проходите.
Сорокин первым шагнул в прихожую и замер в нерешительности.
– Да, – сказал он. – Это впечатляет.
– Черт возьми, – заглядывая в комнату через его плечо, с отвращением сказал Мещеряков. – Авгиевы конюшни. Ты нарочно, что ли?
– Не понял, – строго сказал Илларион и тут же звонко хлопнул себя по лбу.
– Вот именно, – сердито сказал Мещеряков. – Давай я добавлю!
– Ну, господа разведчики, – разочарованно протянул Сорокин. – С вами связываться…
Илларион задумчиво поскреб ногтями сначала голый живот, потом затылок и развел руками.
– Забыл, – растерянно сказал он. – Дай, думаю, приберусь немножко… Может, в ресторан? Я угощаю, раз такое дело.
– Я так понял, что у тебя и без нас с полковником есть, кого в ресторан водить, – проворчал Сорокин. – При чем тут ресторан? Мы поговорить хотели, а ты – ресторан. Поесть я и дома могу, причем вкуснее и дешевле. Договорились же… Ты что, каждый раз так прибираешься?
– Нет, – ответил за Иллариона Мещеряков. – Это у него что-то наподобие функционального расстройства психики. Случается редко, но когда начнется, лучше держаться подальше.
– Ладно, – вздохнул Сорокин и нахлобучил шляпу, которую держал в руке. – Придется, видимо, зайти в другой раз.
– Вот-вот, – поддакнул Забродов и стал демонстративно разглядывать светильник над головой. – Вот черт, – сказал он, – абажур протереть надо.
– Ну, удачи, – со вздохом сказал Сорокин и повернулся к дверям.
– Погоди, полковник, – остановил его Мещеряков. – Ты что, и вправду собрался уходить? Ты посмотри на его рожу, он же издевается, мерзавец. Раздевайся, Сорокин, остаемся.
– Вы все-таки решили помочь, – растроганно произнес Илларион.
– Фиг тебе, – отрезал Мещеряков. – Перетопчешься. Просто я тебя знаю, как облупленного. Не может быть, чтобы в этом бардаке не осталось уютного местечка, куда ты сбежишь, когда твоя дурацкая уборка тебе опостылеет. Ну, куда нести? – Он помахал перед носом у Забродова бутылкой коньяка. – На кухню?
– И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия, – грустно продекламировал Забродов, оглянувшись на разгромленную комнату.
– Сам придумал? – спросил Мещеряков, пристраивая на вешалку пальто. – Немного заумно, но суть верно схвачена.
– Нет, – сказал Забродов, – придумал, увы, не я.
Я не творец, я потребитель. Тундра ты, полковник.
Шекспира не узнал.
– А в академии Шекспира не проходят, – съязвил Сорокин, заслужив холодный взгляд приятеля, который он спокойно проигнорировал. – Так мы пройдем?
– Пройдете, пройдете, – проворчал Забродов. – Вы уже прошли. Союз милиции и армейской разведки непобедим. Где уж мне, простому пенсионеру, с вами спорить.
– Завел свою шарманку, – буркнул Мещеряков, приглаживая волосы. – Так на кухню?
– Куда же еще, – со вздохом сказал Забродов. – Кухня – самое подходящее место для разговора. Если бы наш президент решал вопросы управления государством на кухне, Америка давно валялась бы у нас в ногах.
Мещеряков фыркнул, а более непосредственный Сорокин громко захохотал. От Иллариона, впрочем, не укрылось то обстоятельство, что хохотал полковник чересчур старательно. Забродов незаметно вздохнул: похоже, у Сорокина опять были неприятности.
– Опять у вас неприятности, полковники, – констатировал Забродов. – Вы несчастные люди. Ваша работа состоит из одних неприятностей, а когда их становится слишком много, вы приходите сюда, чтобы поделиться ими со мной.
– Почему ты так решил? – поинтересовался Мещеряков, по-хозяйски снимая с кухонного стола торчавшие на нем вверх ногами табуретки и усаживаясь на свое любимое место в углу.
– Потому что после вашего ухода неприятности начинаются у меня, – честно ответил Илларион. – Что у вас на этот раз?
– Во-первых, давай выпьем, – предложил Сорокин. – А во-вторых…
– А во-вторых, – становясь серьезным, перебил его Мещеряков, – нальем по новой и снова выпьем. Неужели к тебе нельзя зайти в гости просто так?
– Да можно, наверное, – ответил Илларион, расставляя рюмки. – Только у вас с Сорокиным это почему-то никогда не получается. Только не говорите мне, что у вас все в порядке.
Мещеряков с треском свернул алюминиевый колпачок и, морщась, расплескал коньяк по рюмкам. Поставив бутылку, он бросил рядом с ней на стол пачку сигарет и закурил, выпустив в потолок длинную струю дыма.
– Зачем задавать глупые вопросы? – проворчал он. – Как будто не знаешь, что вокруг творится.
– Знаю, – сказал Илларион, – но, к счастью, далеко не все. Знать все – вне моей компетенции.
– Ох-хо-хо-хо, – с чувством, но совершенно невразумительно произнес Сорокин и, не дожидаясь остальных, опрокинул свою рюмку. Мещеряков покосился на него, дернул щекой и наполнил его рюмку по второму разу. – Что там слышно, полковник, – обратился Сорокин к Мещерякову, – скоро эта бодяга с Кавказом закончится?
– Откуда я знаю? – пожал плечами Мещеряков.
– А еще разведка, – совсем расстроился Сорокина – Не дают же работать! Весь личный состав на борьбу с международным терроризмом! Как будто грузины с рынка и басаевские боевики – это одно и то же.
Скорей бы это кончилось, ей-богу.
– Это длится уже вторую сотню лет, – напомнил Забродов. – И конца этому не видно.
Сорокин посмотрел на него долгим тоскливым взглядом и отвернулся.
– Спасибо, – сказал он. – Ты меня утешил.
Когда коньяк кончился, полковники начали переглядываться и беспокойно ерзать, собираясь уходить. Илларион молча наблюдал за ними сквозь облако табачного дыма, равномерно заполнявшего весь объем кухни, и думал о том, как странно вышло, что эти двое случайно встретившихся людей вот уже который год поддерживают самые тесные дружеские отношения, не забывая при этом постоянно вставлять друг другу шпильки при разговоре. Милицейский полковник Сорокин был для Мещерякова «братом меньшим», о чем Мещеряков напоминал ему при каждой встрече, а кадровый разведчик Мещеряков, по словам Сорокина, являлся «рыцарем плаща и кинжала». Они и внешне ничем не походили друг на друга – нервный, худощавый, подвижный Мещеряков и неторопливый основательный Сорокин, больше похожий на механизатора, чем на полковника московской милиции. Их объединяло одно: оба были профессионалами, не зря евшими свой хлеб и не склонными продаваться тому, кто больше предложит. Последнее качеств, сильно мешало полковникам в жизни, никак не давая выйти в генералы и начать дарить женам бриллианты ко дню рождения. «Что же это получается, – подумал Илларион, насмешливо глядя на мучения Сорокина, который старательно делал вид, что хочет встать и уйти. – Может быть, мы трое – просто идиоты? Ну, я-то ладно, мне уже давно никто ничего не предлагает, но полковники? Им наверняка предлагают, и предлагают со всех сторон, так что можно не спеша выбрать, у кого взять, а кого послать подальше. Так что им мешает? У обоих семьи, и оба, что характерно, примерные.., черт, как же будет „семьянин“ во множественном числе? Семьянины? Семьяне?.. Или они просто умело притворяются? А у Сорокина действительно неприятности, причем, судя по его виду, выходящие за обычные рамки, сверхплановые.»
– Ну, мы пойдем, – с вопросительной интонацией сказал Сорокин.
– Ну, пойдите, – нарочито безразличным тоном ответил Илларион. – Сорвали вы мне уборку, бездельники. Совсем настроение пропало.
– Так, может… – начал Мещеряков, но, взглянув на кислое выражение лица Забродова, замолчал и кашлянул в кулак.
Сорокин посмотрел на него, нахмурился и встал. Илларион продолжал молча курить, разглядывая полковников с интересом завзятого натуралиста. Он не собирался их отпускать, но ему очень хотелось их позлить – Забродов чувствовал, что спокойной жизни приходит конец. На чем конкретно основывался подобный вывод, он не знал, но выработанное еще в молодости чутье на приближающиеся неприятности еще ни разу не подводило Забродова.
Мещеряков бросил на Иллариона свирепый взгляд – видимо, он был полностью в курсе неприятностей Сорокина, – и встал, со скрежетом отодвинув табурет. Илларион зевнул, не вставая дотянулся до холодильника и выудил оттуда резервную бутылку водки. Он поставил бутылку на стол и свинтил колпачок. Мещеряков остановился в дверях кухни и повернул голову на звук.
– А? – спросил он.
– Идите, идите, – напутствовал его Илларион. – Блюдите свои служебные и военные тайны. Полковник – это же командир полка, супермен.., слуга царю, отец солдатам. А что может быть отвратительнее пьяного слуги? Только пьяный отец… Так что ступайте, я должен закончить уборку. Стеклотару вот нужно освободить… Идите, в общем.
– С-час, – раздельно произнес Мещеряков в совершенно несвойственной ему манере и одним плавным движением вернулся к столу.
– Ты идешь, полковник? – спросил из прихожей Сорокин.
– Нет, – откликнулся Мещеряков. – Ты иди, а я должен проследить, чтобы Забродов не напился. Он, когда напьется, буйный.
Собиравшийся уходить Сорокин снова возник в дверях.
– Вы с ума посходили, – строго сказал он. – Утихомиривать буйных – это же дело милиции! Тем более, профессиональный праздник на носу.
Илларион засвистел «Наша служба и опасна, и трудра» и сменил коньячные рюмки на водочные.
– Ну, хорошо, – сказал он, наполнив рюмки. – Будем считать, что пантомима, балет и прочие народные танцы закончены. Слушаю тебя, Сорокин. Кому на этот раз я должен свернуть шею?
– Мне не нравится постановка вопроса, – заметил Сорокин, глядя на свет сквозь рюмку. – Послушать тебя, так ты прямо платный киллер, состоящий на жалованье в каком-нибудь занюханном отделении милиции…
– В ГАИ! – выкрикнул Мещеряков, пришедший вдруг в веселое расположение духа.
– Или в ГАИ, она же ГИБДД, – согласился Сорокин. – То-то же я смотрю, что ты весь вечер кривляешься, как начинающая проститутка.
– Гм, – сказал Илларион. Сорокин был очень неглупым человеком и, если отбросить продиктованные дурным настроением сравнения, бил не в бровь, а в глаз. – Ну, извини. Но я же вижу, что ты не просто так пришел, а с задней мыслью.
– Что да, то да, – грустно кивнул Сорокин. – Задняя мысль имеется.
– Вот вопрос: где рождаются задние мысли? – опять вклинился в беседу окончательно развеселившийся Мещеряков. – Подчеркиваю: задние. Где, а?
– Это у кого как, – огрызнулся Сорокин. – В общем, капитан, у меня к тебе вопрос. Может быть, он тебе покажется странным…
– А разве у ментов другие бывают? – снова встрял Мещеряков. – Держит в руках паспорт и спрашивает: ваша фамилия?
– Это тест на умственные способности, – вступился за Сорокина Илларион. – Вдруг ты даже этого не помнишь? Подожди, Андрей, дай человеку сказать. Валяй, полковник, задавай свой странный вопрос.
Сорокин покряхтел, вращая в пальцах рюмку, взглядом заткнул рот Мещерякову, который явно собирался в очередной раз сострить, и сказал, сопроводив слова тяжелым вздохом:
– Черт его знает, как сказать… В общем, у тебя нет знакомых циркачей?
– Нет, – ответил Илларион, не задумываясь. – Это все, что ли? Вот что, полковник, расскажи-ка по порядку, что к чему, и зачем тебе понадобились циркачи.
Своих, что ли, мало?
– Вот-вот, – поддакнул Мещеряков. – Клоун на клоуне, причем не только в милиции.
– Клоуны меня не интересуют, – отрезал Сорокин. – Их и в самом деле теперь развелось столько, что хоть отбавляй. Акробаты, канатоходцы.., ну, я не знаю… спортсмены-гимнасты в отставке, альпинисты всякие, скалолазы… В общем, те, кто не боится высоты и хорошо владеет своим телом.
– Я не подойду? – спросил Илларион.
– А ты согласен? Учти, срок получится солидный…
– Тьфу на тебя! – Забродов замахал руками, а бессердечный Мещеряков мстительно захохотал. – А за что сидеть-то?
– Ты понимаешь, – продолжая вертеть в пальцах рюмку, заговорил Сорокин, – завелся в городе артист.
Чистит богатенькие квартиры, причем исключительно на верхних этажах. Забирается в окно. Просто разбивает форточку, если она закрыта, дотягивается до шпингалетов, и дело в шляпе.
– Элементарно, – сказал Мещеряков. – С крыши по веревке. Весьма распространенный промысел, даже в кино показывали.
– Вот тебе – кино, – сказал Сорокин, выставляя увесистый кукиш. Мещеряков поморщился и отвел кукиш в сторону. – Выход на крышу, как правило, остается нетронутым, точно так же, как и входные двери квартир. Точнее, он их открывает, но только изнутри, на обратном пути, когда уходит с добычей. Мы тоже думали – крыша… Помнишь, в позапрошлый вторник снег выпал? Почти сутки держался. Он тогда как раз квартиру грабанул на двенадцатом этаже, в Химках, кажется.
Сам я там не был, но ребята, которые осмотр проводили, тоже, видать, кино смотрели. Так вот, люк, ведущий на крышу, был взломан…
– Ну, – сказал Мещеряков, – я же говорил!
– На крыше не было ни единого следа, – закончил Сорокин. – Абсолютно ровный снежный покров толщиной в два миллиметра.
– Карлсон, – убежденно сказал Мещеряков.
– Наши сыскари его Мухой прозвали, – криво улыбнувшись, сообщил Сорокин. – Помните, кино такое было – «Муха»? Про то, как мужик в муху превратился.
– Отвратительно, – сказал Илларион, и непонятно было, что именно он имеет в виду: квартирные кражи, совершенные непонятным способом, или нашумевший в свое время фильм.
– В общем, – продолжал полковник, – есть версия, что парень этот добирается до окон нужных квартир прямо по наружной стене.
– Бред, – твердо сказал Мещеряков.
– Ну, почему же, – задумчиво сказал Илларион. – Должен же он туда как-то попадать. Если не через дверь, не с крыши и не по воздуху, то почему бы и не по стене? Версии с вертолетом или, скажем, пожарной машиной выглядят не менее дико.
У него вдруг испортилось настроение. Этот разговор чем-то не нравился ему, но чем именно, он пока не понял. Какая-то мысль шевелилась на задворках его сознания – мысль настолько ни с чем не сообразная, что Илларион боялся додумывать ее до конца. То, о чем рассказывал полковник, было под силу далеко не каждому.
Честно говоря, Илларион знал только одного человека, который мог бы совершить подобное восхождение, но подозревать его в совершении банальных квартирных краж просто невозможно.
– Что? – переспросил он, заметив, что Сорокин, оказывается, продолжает говорить.
Полковник некоторое время с интересом разглядывал его, и Иллариону очень не понравился этот интерес: ему показалось, что он уловил в глазах Сорокина особенный, чисто профессиональный блеск. Впрочем, в этом могло быть виновато дурное настроение Забродова. Он чиркнул спичкой, раскуривая потухшую сигарету, и отгородился от Сорокина густой дымовой завесой.
Сорокин терпеливо повторил:
– Я говорю, дальше – больше. В последний раз этот тип убил женщину. Вышло это, скорее всего, случайно: наши эксперты утверждают, что она просто упала на нож, который держала в руке, да это и без всякой экспертизы видно. Но факт остается фактом: теперь на этом парне висит труп, и либо он надолго ляжет на дно, либо, наоборот, войдет во вкус.
– Прости, полковник, но я не понимаю, зачем ты все это рассказываешь именно мне, – сказал Илларион. Он отвел глаза от усталого лица Сорокина и напоролся на удивленный взгляд Мещерякова. "Ну, правильно, – вяло подумал Илларион, – это же Андрей.
Он же знает меня как облупленного. Я уже и не помни тех времен, когда мы не были знакомы. И он не дурак, А вот моя последняя реплика прозвучала совсем по-дурацки, и Мещеряков насторожился. Интересно, а Сорокин что-нибудь почувствовал? Да наплевать! Что мне, собственно, скрывать? Я ведь и сам ничего не знаю. Вот когда узнаю, тогда и поговорим. Втянули все-таки, мерзавцы…"
Он вдруг почувствовал, что его с непреодолимой силой клонит в сон. Такое с ним бывало всегда, когда он попадал в ситуации, где изменить что бы то ни было не представлялось возможным и оставалось только ждать.
Организм автоматически перестраивался на режим экономии. "Наверное, – подумал Илларион, – если бы можно было умереть не насовсем, а только на время, я бы так и поступал: брык с табуретки, и все проблемы побоку. А вы тут делайте, что хотите. Говорят, йоги это умеют. Но про йогов чего только не говорят, а что толку?
Все равно, как жили, так и живем. Плохо живем, не правильно. Дружим с людьми, а потом оказывается, что твой друг уже и не человек вовсе, а какая-то Муха. Какой-то Муха, точнее, Мух.
– Я не понимаю, при чем тут я, – упрямо повторил он. – Впрочем… Его кто-нибудь видел?
– Представь себе, – сказал Сорокин. – Как раз на месте последнего происшествия. Он, видимо, так перепугался, когда эта женщина напоролась на нож, что выскочил из квартиры, даже не проверив, есть ли кто-нибудь на площадке. А там как раз курил сосед потерпевшей, здоровенный такой бугай. Он сразу заподозрил неладное и попытался этого Муху задержать. Ну, тот разбил ему нос и был таков.
– Он что, такой здоровенный? – старательно скрывая облегчение, спросил Илларион.
– Кто, Муха? Да ничего подобного. Мелкий такой, с бородкой, но удар, как у Тайсона. Красиво он этому доброхоту навесил, я прямо позавидовал.
– С бородкой, – без выражения повторил Илларион.
– Ну, борода, скорее всего, накладная, – сказал Сорокин. – А у тебя что, есть похожие знакомые?
– Да нет, – борясь со сном, ответил Забродов, – откуда у меня такие знакомые? А если бы и были, то я бы сначала сам разобрался, что к чему, прежде чем своих знакомых скармливать твоей мясорубке.
Выпад был рассчитан точно – Сорокин завелся.
– Почему, собственно, мясорубка? – спросил он. – Тем более, моя. Что плохого лично тебе сделала милиция?
Илларион улыбнулся. Разговор уходил в сторону от опасной темы.
– Лично меня милиция однажды пыталась расстрелять без суда и следствия, – сообщил он. – Некий майор Жангалиев. Помнишь такого?
– Помнит, помнит, – сказал Мещеряков, бросив на Иллариона быстрый взгляд. «Черт, – подумал Илларион, – этот все понял. Но он, по крайней мере, промолчит, иначе я его самого превращу в Муху и пущу в полет с пятого этажа». – А еще те два сержанта из ППС, – продолжал Андрей, – с которых мы втроем штаны сняли. И еще их начальник… Рябцев, кажется?
Сорокин надулся и сквозь зубы процедил неприличное слово. Мещеряков курил, переводя взгляд с него на Иллариона и обратно с видом болельщика, присутствующего на финальном матче.
– Ну, не дуйся, полковник, – примирительно сказал Илларион. – Беда с этими русскими! Как выпьют, так сразу из них начинает патриотизм переть, в том числе и ведомственный.
Мещеряков ухмыльнулся.
– Ты зря хихикаешь, Андрей, – печально сказал ему Забродов, и Мещеряков несколько раз быстро моргнул – похоже, он понял намек, и теперь ему тоже было обеспечено плохое настроение.
– Короче, – сказал Мещеряков, бросив на Иллариона полувопросительный взгляд, – мы водку пить будем или нет?
– Не хочу я с вами пить, – грустно сказал Сорокин. – Я к вам, как к людям, а вы темните. Темнилы вы, разведчики, и больше ничего.
– Ну, полковник, – Илларион схватил полную рюмку Сорокина и подсел к нему поближе, – ну, я тебя умоляю. Рюмочку за папу, рюмочку за маму.., рюмочку за госпожу полковницу…
Сорокин обиженно оттолкнул его руку. Илларион вздохнул и поставил рюмку на стол.
– Извините, ребята, – сказал Сорокин. – Устал я чего-то… А главное, запутался: что мне должно делать, что не должно, что пойдет на пользу, а что во вред…
С Мухой этим… Весь город перетряхнули, всех поголовно, кто может больше десяти раз на перекладине подтянуться…
– Так уж и всех, – вставил Мещеряков. Вид у него был задумчивый и мрачный, и Илларион пожалел, что навел полковника на неприятные размышления – он, как и Забродов, знал очень много людей, которые могли подтянуться более десяти раз.
– Ну, это в переносном смысле, конечно, – согласился Сорокин. – Но мы проверили все места, где кучкуются люди, хотя бы теоретически способные на такие вещи. Турклубы всякие, спортивные общества.., даже клуб бардовской песни.., ну, все, что только можно придумать.
– Значит, не все, – заметил Илларион. У Мещерякова, мысли которого уже некоторое время двигались в параллельном мыслям Забродова направлении, сузились глаза и твердо поджался рот.
– Наверное, не все, – сказал Сорокин. – Вот я и спрашиваю: где бы мне еще поискать?
– Намек понял, – сказал Илларион. Разговор действительно пора было закруглять: прежде, чем посвящать Сорокина в свои подозрения, он должен был кое-что проверить и как следует обдумать сложившуюся неприятную ситуацию. – Я подумаю, посмотрю…
Может, и вспомню что-нибудь. По-моему, этот ваш Муха просто дурак. Людей, которые могут забраться на двенадцатый этаж по железобетонной стене, во всем мире можно по пальцам пересчитать, так что найти его – дело техники.
– Твои бы слова да богу в уши, – со вздохом сказал Сорокин и залпом осушил рюмку. – А у меня гости, – зачем-то сообщил он после паузы. Тон этого сообщения был таким тоскливым, что Илларион, не удержавшись, рассмеялся.
– Гости преходящи, а российская милиция вечна, – утешил Сорокина Мещеряков.
Полковники ушли далеко за полночь. Заперев за ними дверь, Илларион с опаской заглянул в комнату.
Его худшие ожидания подтвердились: громоздившиеся повсюду бумажные бастионы никуда не делись, продолжая возвышаться вдоль стен, а пустые стеллажи взирали на него с немым укором. Трубка пылесоса со щелевой насадкой стояла там, куда ее поставил Илларион, как ружье невиданной конструкции, заряженное и готовое к бою. Илларион взглянул на часы. Было начало второго, и включать пылесос в такое время, пожалуй, не стоило – его утробный вой поднял бы на ноги весь подъезд Забродов пинком загнал пылесос в угол, чтобы не торчал на дороге, и принялся сначала медленно и лениво, а потом все быстрее загружать книги обратно на полки – в конце концов, следовало освободить хотя бы спальное место для себя. Он чувствовал, что в ближайшее время ему будет не до уборки, и поэтому довел дело до конца, расставив все по местам и напоследок затолкав пылесос в стенной шкаф.
Он уже выкурил традиционную сигарету перед сном и забрался под одеяло, когда на столе ожил телефон Забродов коротко выругался, снова вылез из-под одеяла и взял трубку.
– Послушай, – сказал Мещеряков, – что ты имел в виду, когда советовал мне не хихикать?
– Что ты очень глупо выглядишь, когда улыбаешься так, как улыбался в тот момент.
– Кр-ретин… Ты что-то знаешь?
– Я знаю, что хочу спать, – ответил Забродов. – Это, пожалуй, единственное, что я знаю наверняка.
А все остальное нуждается в тщательной и всесторонней проверке.
– Ага, – сказал Мещеряков. – Угу. Да иду я, иду! – шепотом крикнул он куда-то в сторону. – Ну, ты поосторожнее там. А то еще привлекут за какое-нибудь укрывательство…
– За недонесение, – сказал Илларион. – Все к тому и идет. Тем все и кончится, если ты будешь и дальше демонстрировать проницательность. Иди спать, полковник, и передай от меня привет жене.
Распрощавшись с Мещеряковым во второй раз, он вернулся под одеяло, но прошло еще не меньше часа, прежде чем одолеваемый невеселыми мыслями и дурными предчувствиями Илларион Забродов смог, наконец, уснуть.
Глава 13
Муха посмотрел в окно, за которым в черной пустоте падал мокрый снег, и перевел взгляд на старенькие электрические часы «Маяк», висевшие на стене напротив окна. Черная секундная стрелка рывками двигалась по круглому циферблату, со щелчками отсчитывая время, которого оставалось все меньше. Через полчаса нужно было выходить из дома, а в душе у него по-прежнему царили разброд и смятение. Он все еще ничего не решил, хотя решать, в принципе, было нечего: все было решено за него еще в тот момент, когда чертов ублюдок Валера впервые уговорил его пойти на дело. И что с того, что он никого не хотел убивать? Дорога в ад вымощена благими намерениями, и он далеко не первый, кто с усердием таскает булыжники для этой великой стройки.
Муха потер непривычно голый, гладко выбритый подбородок и осмотрелся, борясь с неприятным ощущением, что видит свой дом в последний раз. В квартире царили армейский порядок и почти стерильная чистота – он убил на уборку все утро, действуя с маниакальным упорством, словно от результатов этого бессмысленного копошения зависела его жизнь. Теперь вокруг него было чисто, и Муха невесело улыбнулся: попытка самообмана не удалась, чистота в квартире никак не отразилась на его внутреннем состоянии – внутри у него было грязно, очень грязно «Ну, еще бы, – подумал он, непослушными пальцами копаясь в сигаретной пачке. – Туда шваброй не залезешь, так что придется привыкать. Мне теперь ко многому придется привыкать. Новая жизнь, новые „коллеги“, новый круг „профессиональных интересов“…»
Муха потер непривычно голый, гладко выбритый подбородок и осмотрелся, борясь с неприятным ощущением, что видит свой дом в последний раз. В квартире царили армейский порядок и почти стерильная чистота – он убил на уборку все утро, действуя с маниакальным упорством, словно от результатов этого бессмысленного копошения зависела его жизнь. Теперь вокруг него было чисто, и Муха невесело улыбнулся: попытка самообмана не удалась, чистота в квартире никак не отразилась на его внутреннем состоянии – внутри у него было грязно, очень грязно «Ну, еще бы, – подумал он, непослушными пальцами копаясь в сигаретной пачке. – Туда шваброй не залезешь, так что придется привыкать. Мне теперь ко многому придется привыкать. Новая жизнь, новые „коллеги“, новый круг „профессиональных интересов“…»