Страница:
– Мне не нравится это «даже», – процедил Мещеряков.
– Врешь, – сказал Илларион. – Я тебе сейчас весь не нравлюсь, со всеми потрохами, но, если хочешь, я возьму слово «даже» обратно. Итак, подобной глупости я от тебя не ожидал. Как ты мог такое подумать?
– А что, черт возьми, я должен думать?! – гаркнул выведенный из равновесия Мещеряков. На них начали оглядываться, и Илларион укоризненно покачал головой. – Что я должен был подумать? – повторил полковник свистящим яростным шепотом, ложась грудью на стол, чтобы Забродову было лучше слышно. – Только не говори мне, что ты пришел поглазеть на развалины! Ну, какого черта ты там делал?
– Это что, допрос? – продолжая веселиться, спросил Забродов.
– Если хочешь, могу организовать и допрос, – сердито пообещал Мещеряков. – На Лубянке, мать твою, в мемориальном полуподвале, где проводил допросы Феликс Эдмундович.
– Ну, чего ты кипятишься? – миролюбиво спросил Забродов. – Я же не виноват, что у твоего информатора непорядок не то с языком, не то со зрением, а скорее всего – с мыслительными способностями. Меня он, видите ли, заметил…
– Да не тебя, – проворчал Мещеряков. – Машину твою он заметил. И не он, а я. Лично я, понял? Машину заметил, а тебя не нашел.
– А, – сказал Илларион и вдруг ухмыльнулся. – Это потому, что я был на самом видном месте.
– Парадоксами развлекаешься? – проворчал Мещеряков и вдруг заорал на все кафе, словно командуя батареей:
– Официант!!!
Забродов ухмыльнулся, все присутствующие, как один, вздрогнули и обернулись, но командный голос полковника возымел действие: в отдалении возникло и стало неторопливо приближаться, лавируя между столиками, некое видение в мятой белой куртке, натянутой на грушевидный, заметно расширяющийся книзу торс.
Судя по усам и короткой стрижке, видение было мужского пола, и Мещеряков досадливо поморщился: он не любил мужчин, занятых в сфере обслуживания, по старинке полагая, что разносить напитки – совершенно не мужское занятие.
– У нас не курят, – неприветливо заявило, видение, приблизившись к столику.
– У вас еще и не обслуживают, – сварливо парировал Мещеряков. – Коньяк у вас есть?
– Нет, – покорно складывая руки на животе, ответило видение.
– Ты куда меня притащил? – набросился полковник на Иллариона.
– Я тебя никуда не притаскивал, – безмятежно ответил Забродов. – Это ты сцапал меня на улице и затолкал сюда. Тебе нужно было о чем-то поговорить.
– Ч-черт, – с чувством сказал Мещеряков. – Принесите сто пятьдесят водки, – бросил он официанту.
– Мне кофе, – все так же безмятежно сказал Илларион. – И учтите, что если вы не вернетесь до Нового года, заказ вам придется оплачивать из своего кармана.
– Переживу, – ответил официант и удалился.
Мещеряков проводил его долгим взглядом, сухо откашлялся в кулак, зачем-то подергал узел галстука, словно тот вдруг начал его душить, и снова повернулся к Иллариону.
– Ладно, – сказал он, – хватит дурака валять.
Рассказывай, кой черт занес тебя на эти галеры. Что это за место, на котором я тебя не заметил?
– Завал, – спокойно объяснил Илларион. – Нас там много было. Просто униформа настолько бросается в глаза, что на лица практически не обращаешь внимания. 1 – Ты хочешь сказать…
– «Центроспас», – сказал Забродов и вдруг смущенно заерзал на стуле, пряча глаза.
– Та-а-ак, – не в силах скрыть изумление, протянул полковник. – Вот так вот, значит… Грехи замаливаешь?
А тебе не кажется, что это попахивает маразмом?
– Грехи? – Забродов перестал ерзать и сел прямо. – Какие грехи? Если за мной и есть грехи, то замаливать их не мне.., да и вряд ли их тогда замолишь.
А что до маразма, так в прежней моей профессии его было гораздо больше.
Мещеряков снова помянул черта и растерянно замолчал, с интересом разглядывая Забродова. Ничего не скажешь, Илларион во все времена умел удивлять, но это уже не лезло ни в какие ворота. «И ведь сказать ему нечего, – подумал полковник, глядя в непроницаемо-спокойное, как у Будды, лицо своего друга, которого он никогда не мог понять до конца. – Потому что по большому счету он прав. Интересы государства – штука скользкая, а Илларион всегда любил, чтобы под ногами была прочная опора.»
– Ну, куда ты лезешь? – сказал он вслух. – Ты же старый!
Забродов только ухмыльнулся в своей всегдашней манере, способной добела раскалить айсберг и заставить черепаху в ярости метаться по потолку.
– Ну и черт с тобой, – сказал Мещеряков. – Чем бы дитя ни тешилось… Я, собственно, только хотел сказать, чтобы ты не пытался, гм.., расследовать.
Не надо.
– А почему, собственно? – спросил Забродов и взял из полковничьей пачки еще одну сигарету. – Я вижу, ты что-то знаешь. Бог тебе судья, Андрей, но если я узнаю, что ты как-то причастен…
Мещеряков побледнел. Это выглядело довольно страшно: его лицо сделалось грязновато-белым, как больничная простыня. Мгновенно произошла перемена словно кто-то переключил телевизор на черно-белое изображение.
– Вот дьявол, – растерянно пробормотал Илларион. – Андрей! Андрюха, слышишь? Ну, прости дурака.
Сморозил. Мне действительно жаль. Ну, ты же знаешь, это все мой язык. Черт… Да прекрати же ты истерику, что за бабские штучки!
– Не ори, – процедил Мещеряков. Краски постепенно возвращались на его лицо, на нем даже проступил странноватый, пятнами, румянец. – С-с-скотина… Дать бы тебе в рыло.
– Ну и дай, – разрешил Илларион. – Нет, я правда не против. Все равно я вряд ли что-то почувствую. Как отмерзло что-то внутри после той ночи, ей-богу.
Шаркая подошвами, к столику подошел официант, неся фужер с водкой и заказанную Илларионом чашку кофе. Поставив заказ на стол, он утвердился рядом в позе терпеливого ожидания. Забродов удивленно поднял на него глаза, криво усмехнулся и бросил на стол мятую купюру.
– Сдачи не надо, – сказал он. – Передай своему дрессировщику, что нормальные люди водку из фужеров не пьют.
– Какому дрессировщику? – спросил официант.
– Тому, который дрессирует тебя и других тюленей, – ответил Забродов. – Ступай, болезный, да не споткнись по дороге.
Мещеряков тем временем в три огромных глотка осушил фужер, шумно потянул носом и запил водку чуть теплым кофе из Илларионовой чашки.
– Гм, – сказал Забродов.
– Не переживай, – утешил его Мещеряков. Голос его звучал немного сдавленно, зато лицо уже приобрело нормальную окраску. – Все равно это был не кофе, а навозная жижа. Я даже не думал, что в Москве еще сохранились подобные местечки.
– Извини, – еще раз сказал Забродов.
– Ладно, проехали, – полковник махнул рукой.
На часы он больше не смотрел. – Только скажи мне: что ты имел в виду, когда намекал на мою причастность к этим взрывам?
– Я верю, что лично ты здесь не при чем, – быстро ответил Илларион.
– Веришь? Вера, брат, это такое дело… Но тем более. Значит, я чистенький…
– Лично ты, – вставил Илларион. – Ну, не знаю… может быть, и все наше управление. Все-таки мы – внешняя разведка, а внутренние дела проходят по другому ведомству… Гексаген, Андрей. Дома взрывали гексагеном, а его не приготовишь в домашних условиях и не купишь на колхозном рынке. Это тебе не тротил.
– Н-да, – сказал Мещеряков. – Буквально то же самое я на днях слышал по телевизору.
– Телевизор не смотрю, – отрезал Илларион, – но уверен, что это сообщение прошло не более одного раза.
Так? Уверен, что так. Можешь проверить.
– Уже проверял, – неохотно признался Мещеряков. – Так оно и есть.
– А откуда им позвонили, ты не узнал? Впрочем, можешь не пытаться – все равно не скажут. И потом, я все-таки не хочу верить, что доблестная ФСБ решила таким образом подогреть патриотизм. В общем, можешь не беспокоиться, ничего расследовать я не собираюсь.
– Вот и слава богу, – сказал Мещеряков. – Не лезь в эту мясорубку. Честно говоря, я тебе даже немного завидую. Ты все-таки большой хитрец, Илларион.
Умудрился пролезть в святые, когда все остальные по уши в дерьме. В общем, занимайся своим делом и ни во что не встревай, а то еще пристрелят ненароком.
– Знаю, – Илларион скривился. – «Вихрь», «Антитеррор». Массовое выселение из Москвы брюнетов в кепках.
– Тес! Ни слова про кепки! – предостерег Мещеряков, приложив указательный палец к губам и страшно выпучив глаза.
Илларион вгляделся в эти глаза и с удивлением понял, что полковник пьян.
– Ну, Юрия Михайловича брюнетом не назовешь, – сказал он. – А ведь ты готов, Андрей. Как это я не заметил, что ты еще раньше набрался?
Полковник тяжело помотал головой.
– Ничего я не набрался, – сказал он. – Просто не сплю четвертые сутки, а годы уже не те. Помнишь, как раньше?.. Неделями.., месяцами, черт подери!..
– Годами, – сказал Илларион. – Не смыкая глаз и не слезая с седла. Пойдем, провожу тебя до машины, а то шофер не узнает.
Глава 7
– Врешь, – сказал Илларион. – Я тебе сейчас весь не нравлюсь, со всеми потрохами, но, если хочешь, я возьму слово «даже» обратно. Итак, подобной глупости я от тебя не ожидал. Как ты мог такое подумать?
– А что, черт возьми, я должен думать?! – гаркнул выведенный из равновесия Мещеряков. На них начали оглядываться, и Илларион укоризненно покачал головой. – Что я должен был подумать? – повторил полковник свистящим яростным шепотом, ложась грудью на стол, чтобы Забродову было лучше слышно. – Только не говори мне, что ты пришел поглазеть на развалины! Ну, какого черта ты там делал?
– Это что, допрос? – продолжая веселиться, спросил Забродов.
– Если хочешь, могу организовать и допрос, – сердито пообещал Мещеряков. – На Лубянке, мать твою, в мемориальном полуподвале, где проводил допросы Феликс Эдмундович.
– Ну, чего ты кипятишься? – миролюбиво спросил Забродов. – Я же не виноват, что у твоего информатора непорядок не то с языком, не то со зрением, а скорее всего – с мыслительными способностями. Меня он, видите ли, заметил…
– Да не тебя, – проворчал Мещеряков. – Машину твою он заметил. И не он, а я. Лично я, понял? Машину заметил, а тебя не нашел.
– А, – сказал Илларион и вдруг ухмыльнулся. – Это потому, что я был на самом видном месте.
– Парадоксами развлекаешься? – проворчал Мещеряков и вдруг заорал на все кафе, словно командуя батареей:
– Официант!!!
Забродов ухмыльнулся, все присутствующие, как один, вздрогнули и обернулись, но командный голос полковника возымел действие: в отдалении возникло и стало неторопливо приближаться, лавируя между столиками, некое видение в мятой белой куртке, натянутой на грушевидный, заметно расширяющийся книзу торс.
Судя по усам и короткой стрижке, видение было мужского пола, и Мещеряков досадливо поморщился: он не любил мужчин, занятых в сфере обслуживания, по старинке полагая, что разносить напитки – совершенно не мужское занятие.
– У нас не курят, – неприветливо заявило, видение, приблизившись к столику.
– У вас еще и не обслуживают, – сварливо парировал Мещеряков. – Коньяк у вас есть?
– Нет, – покорно складывая руки на животе, ответило видение.
– Ты куда меня притащил? – набросился полковник на Иллариона.
– Я тебя никуда не притаскивал, – безмятежно ответил Забродов. – Это ты сцапал меня на улице и затолкал сюда. Тебе нужно было о чем-то поговорить.
– Ч-черт, – с чувством сказал Мещеряков. – Принесите сто пятьдесят водки, – бросил он официанту.
– Мне кофе, – все так же безмятежно сказал Илларион. – И учтите, что если вы не вернетесь до Нового года, заказ вам придется оплачивать из своего кармана.
– Переживу, – ответил официант и удалился.
Мещеряков проводил его долгим взглядом, сухо откашлялся в кулак, зачем-то подергал узел галстука, словно тот вдруг начал его душить, и снова повернулся к Иллариону.
– Ладно, – сказал он, – хватит дурака валять.
Рассказывай, кой черт занес тебя на эти галеры. Что это за место, на котором я тебя не заметил?
– Завал, – спокойно объяснил Илларион. – Нас там много было. Просто униформа настолько бросается в глаза, что на лица практически не обращаешь внимания. 1 – Ты хочешь сказать…
– «Центроспас», – сказал Забродов и вдруг смущенно заерзал на стуле, пряча глаза.
– Та-а-ак, – не в силах скрыть изумление, протянул полковник. – Вот так вот, значит… Грехи замаливаешь?
А тебе не кажется, что это попахивает маразмом?
– Грехи? – Забродов перестал ерзать и сел прямо. – Какие грехи? Если за мной и есть грехи, то замаливать их не мне.., да и вряд ли их тогда замолишь.
А что до маразма, так в прежней моей профессии его было гораздо больше.
Мещеряков снова помянул черта и растерянно замолчал, с интересом разглядывая Забродова. Ничего не скажешь, Илларион во все времена умел удивлять, но это уже не лезло ни в какие ворота. «И ведь сказать ему нечего, – подумал полковник, глядя в непроницаемо-спокойное, как у Будды, лицо своего друга, которого он никогда не мог понять до конца. – Потому что по большому счету он прав. Интересы государства – штука скользкая, а Илларион всегда любил, чтобы под ногами была прочная опора.»
– Ну, куда ты лезешь? – сказал он вслух. – Ты же старый!
Забродов только ухмыльнулся в своей всегдашней манере, способной добела раскалить айсберг и заставить черепаху в ярости метаться по потолку.
– Ну и черт с тобой, – сказал Мещеряков. – Чем бы дитя ни тешилось… Я, собственно, только хотел сказать, чтобы ты не пытался, гм.., расследовать.
Не надо.
– А почему, собственно? – спросил Забродов и взял из полковничьей пачки еще одну сигарету. – Я вижу, ты что-то знаешь. Бог тебе судья, Андрей, но если я узнаю, что ты как-то причастен…
Мещеряков побледнел. Это выглядело довольно страшно: его лицо сделалось грязновато-белым, как больничная простыня. Мгновенно произошла перемена словно кто-то переключил телевизор на черно-белое изображение.
– Вот дьявол, – растерянно пробормотал Илларион. – Андрей! Андрюха, слышишь? Ну, прости дурака.
Сморозил. Мне действительно жаль. Ну, ты же знаешь, это все мой язык. Черт… Да прекрати же ты истерику, что за бабские штучки!
– Не ори, – процедил Мещеряков. Краски постепенно возвращались на его лицо, на нем даже проступил странноватый, пятнами, румянец. – С-с-скотина… Дать бы тебе в рыло.
– Ну и дай, – разрешил Илларион. – Нет, я правда не против. Все равно я вряд ли что-то почувствую. Как отмерзло что-то внутри после той ночи, ей-богу.
Шаркая подошвами, к столику подошел официант, неся фужер с водкой и заказанную Илларионом чашку кофе. Поставив заказ на стол, он утвердился рядом в позе терпеливого ожидания. Забродов удивленно поднял на него глаза, криво усмехнулся и бросил на стол мятую купюру.
– Сдачи не надо, – сказал он. – Передай своему дрессировщику, что нормальные люди водку из фужеров не пьют.
– Какому дрессировщику? – спросил официант.
– Тому, который дрессирует тебя и других тюленей, – ответил Забродов. – Ступай, болезный, да не споткнись по дороге.
Мещеряков тем временем в три огромных глотка осушил фужер, шумно потянул носом и запил водку чуть теплым кофе из Илларионовой чашки.
– Гм, – сказал Забродов.
– Не переживай, – утешил его Мещеряков. Голос его звучал немного сдавленно, зато лицо уже приобрело нормальную окраску. – Все равно это был не кофе, а навозная жижа. Я даже не думал, что в Москве еще сохранились подобные местечки.
– Извини, – еще раз сказал Забродов.
– Ладно, проехали, – полковник махнул рукой.
На часы он больше не смотрел. – Только скажи мне: что ты имел в виду, когда намекал на мою причастность к этим взрывам?
– Я верю, что лично ты здесь не при чем, – быстро ответил Илларион.
– Веришь? Вера, брат, это такое дело… Но тем более. Значит, я чистенький…
– Лично ты, – вставил Илларион. – Ну, не знаю… может быть, и все наше управление. Все-таки мы – внешняя разведка, а внутренние дела проходят по другому ведомству… Гексаген, Андрей. Дома взрывали гексагеном, а его не приготовишь в домашних условиях и не купишь на колхозном рынке. Это тебе не тротил.
– Н-да, – сказал Мещеряков. – Буквально то же самое я на днях слышал по телевизору.
– Телевизор не смотрю, – отрезал Илларион, – но уверен, что это сообщение прошло не более одного раза.
Так? Уверен, что так. Можешь проверить.
– Уже проверял, – неохотно признался Мещеряков. – Так оно и есть.
– А откуда им позвонили, ты не узнал? Впрочем, можешь не пытаться – все равно не скажут. И потом, я все-таки не хочу верить, что доблестная ФСБ решила таким образом подогреть патриотизм. В общем, можешь не беспокоиться, ничего расследовать я не собираюсь.
– Вот и слава богу, – сказал Мещеряков. – Не лезь в эту мясорубку. Честно говоря, я тебе даже немного завидую. Ты все-таки большой хитрец, Илларион.
Умудрился пролезть в святые, когда все остальные по уши в дерьме. В общем, занимайся своим делом и ни во что не встревай, а то еще пристрелят ненароком.
– Знаю, – Илларион скривился. – «Вихрь», «Антитеррор». Массовое выселение из Москвы брюнетов в кепках.
– Тес! Ни слова про кепки! – предостерег Мещеряков, приложив указательный палец к губам и страшно выпучив глаза.
Илларион вгляделся в эти глаза и с удивлением понял, что полковник пьян.
– Ну, Юрия Михайловича брюнетом не назовешь, – сказал он. – А ведь ты готов, Андрей. Как это я не заметил, что ты еще раньше набрался?
Полковник тяжело помотал головой.
– Ничего я не набрался, – сказал он. – Просто не сплю четвертые сутки, а годы уже не те. Помнишь, как раньше?.. Неделями.., месяцами, черт подери!..
– Годами, – сказал Илларион. – Не смыкая глаз и не слезая с седла. Пойдем, провожу тебя до машины, а то шофер не узнает.
Глава 7
На следующий день после похорон Антонины Андреевны Снеговой старший оперуполномоченный капитан Нагаев вышел из дверей отделения и закурил, невольно ежась под порывами сырого холодного ветра, дувшего вдоль улицы и заставлявшего поверхность грязных луж талой воды собираться похожими на стиральную доску морщинами.
Нагаев поставил торчком воротник кожаной куртки, поглубже надвинул подбитую овчиной кепку, жалея, что у нее нет наушников, и шагнул с крыльца, сразу же угодив обеими ногами в лужу. Левый ботинок немедленно дал течь. Капитан коротко выматерился – весь тротуар, насколько хватал глаз, представлял собой сплошное серо-коричневое месиво из талой воды и готового вот-вот превратиться в нее снега, так что о сухих ногах можно было забыть.
Разбрызгивая талую жижу, Нагаев миновал уныло стоявший на приколе возле тротуара «уазик», из-под капота которого привычно торчал широкий зад водителя Купцова. Эта парочка – Купцов и его машина, – давно просилась на холст. Капитан подавил искушение пнуть Купцова под зад и прошлепал мимо «уазика» к тому месту, где была припаркована его коричневато-золотистая «десятка», оформленная на имя проживавшей где-то за Уральским хребтом двоюродной тетки. Это, конечно, был не «мерседес», но Нагаев вполне резонно считал, что слишком высовываться не стоит: его время раскатывать на крутых иномарках еще не наступило. Главное, считал капитан Нагаев, – это перспектива, точнее, ее наличие.
Перспектива у капитана имелась, он был на хорошем счету у начальства и исподволь готовился к стремительному броску вверх по служебной лестнице. Предстоящий бросок требовал некоторых усилий, связанных с дополнительной работой, но капитан не жаловался на судьбу, хорошо помня слова из популярной некогда песенки «Как хорошо быть генералом».
Сложившись пополам, капитан втиснулся на переднее сиденье своей машины. Он был крупным мужчиной, и погоны, когда он одевался по форме, казались на его плечах какими-то ненастоящими. Сейчас погон на нем не было – там, куда он ехал, милицейская форма не пользовалась особенным уважением. Прежде, чем захлопнуть дверцу, Нагаев выплюнул в лужу окурок. Окурок коротко зашипел и погас, сразу же пропитавшись темной водой и превратившись в частичку уличной грязи. Капитан усмотрел в этой трансформации некий глубинный смысл – сегодня с самого утра он был настроен на философский лад, чему очень способствовало одолевавшее его похмелье.
«Вот и мы так же, – думал капитан, все еще глядя на размокший бычок. – Крутишься, суетишься, горишь па работе, чего-то хочешь, что-то можешь, а потом – пшик! – и ты просто грязь. И всем на тебя наплевать, кроме дворника с метлой. Пива выпить, что ли?»
Он встряхнулся и захлопнул дверцу автомобиля. Никакого пива он, конечно же, употреблять не собирался – во-первых, потому, что был за рулем, а во-вторых, он вообще никогда не опохмелялся, предпочитая усилием воли перебарывать последствия собственной невоздержанности.
Как ни глупо это выглядело, но именно это его качество снискало ему среди коллег и подопечных репутацию железного человека, которую капитан поддерживал так старательно, что со временем и сам начал в нее верить.
Он запустил двигатель и неторопливо поехал в сторону Центра, думая о предстоящем разговоре и не забывая бдительно посматривать в зеркало заднего вида: хорошая репутация – это еще не страховой полис, а погореть на мелочи в наше время проще простого. На прошлой неделе по отделению целый день слонялся какой-то фраер с Петровки, и ребята поговаривали, будто бы он из отдела личного состава. Они там, в этом своем отделе, круглые сутки пекутся о чистоте ментовских рук – с мылом, надо понимать, их моют, а те, которые не отмываются, обрубают на хрен… У капитана Нагаева были веские основания предполагать, что в случае чего его собственные руки обрубят в первую очередь. «Если успеете, ребята, – подумал он, на ходу прикуривая новую сигарету и немного опуская стекло со своей стороны. – А времени у вас остается не так много. Еще два, максимум три месяца, и вам меня уже не достать. А через год я сам вас достану вместе с вашим долбанным Сорокиным.»
Полковника Сорокина Нагаев не любил, хотя тот и не имел никакого отношения к отделу личного состава. Сорокин служил на Петровке, и не так давно Нагаев имел с ним короткий, но довольно неприятный разговор – он что-то напорол в попавшем на глаза полковнику протоколе. Это была одна из тех мелочей, на которых сыплются даже самые осторожные из профессионалов. Именно поэтому капитан сейчас был предельно осторожен – встреча, на которую он торопился, была поважнее какой-то неточности в протоколе допроса подозреваемого.
Он свернул в Столешников переулок и через узкую арку въехал в каменную щель между двумя старыми домами. Щель заканчивалась витой чугунной решеткой, а за ней, как призрак давно ушедших времен, возвышался двухэтажный, заново отделанный и отреставрированный особнячок под зеленой черепичной крышей.
Ворота распахнулись сами собой, и Нагаев загнал машину во двор. Двор был просторным настолько, что это казалось каким-то фокусом – снаружи невозможно было догадаться об истинных размерах участка, на котором стоял особнячок. Да и сам дом был с фокусом: к старому зданию сзади было пристроено новое крыло, вдвое превосходившее его по размерам, что позволяло владельцу дома жить с соответствующим размахом.
Капитан припарковал машину рядом с густо забрызганным грязью черным «мерседесом» и с трудом выбрался из кабины, расправляя широкие плечи. Никаких луж во дворе не было и в помине – идеально чистая, слегка влажноватая брусчатка благородно поблескивала под ногами, а круглая клумба посреди двора все еще зеленела несмотря на морозы. Нагаев повертел в пальцах тлеющий окурок, прикидывая, куда бы его сунуть, ничего не придумал и, снова открыв дверцу машины, затолкал его в переполненную пепельницу под приборным щитком. Запирать машину он не стал – с этого двора автомобили не угоняли.
У предупредительно распахнутой двери его уже поджидал, слегка ежась от холода, одетый в безупречно белую рубашку охранник. Капитан вошел в дом и прямо в прихожей вынул из наплечной кобуры и сдал охраннику свой табельный «Макаров».
– Смотри, не перепутай, – привычно пошутил он, – а то сунешь мне какой-нибудь «маузер», из которого в восемнадцатом году трех красногвардейцев замочили, а мне потом доказывай, что я не верблюд.
– Не боись, начальник, – так же привычно ответил охранник, небрежно заталкивая пистолет в задний карман своих просторных, идеально отутюженных брюк, – у нас, как в банке.
– Это точно, – слегка мрачнея, сказал Нагаев. – Как в банке.., с пауками.
– Что-то ты сегодня не в настроении, – заметил охранник, забирая у капитана куртку и кепку. – Жена выспаться не дала?
– Ты еще в кровать ко мне залезь, урка, – проворчал капитан. – Разговорился… Ты и Вареный – не одно и то же, понял?
– Понял, не дурак, – с ухмылкой ответил охранник. – Уж больно ты грозен, как я погляжу.
Нагаев не удостоил его ответом. Охранник по кличке Кабан раздражал его – капитан не привык на равных общаться с мелкой уголовной шушерой, – но это был человек Вареного, и, если он чем-то не нравился капитану, говорить об этом все равно следовало с Вареным… точнее, с Никитой Артемьевичем Ермиловым, кандидатом в депутаты Государственной Думы, покровителем капитана Нагаева и гарантом предстоящего взлета его карьеры и благосостояния.
Вареный, как обычно в это время года, обретался у камина. Сейчас, в преддверии выборов, он уже меньше напоминал старого облезлого волка. Стараниями высокооплачиваемых имиджмейкеров в его хищной морде появилось даже некоторое благообразие, а отпущенные по настоянию все тех же имиджмейкеров белесые усы придавали лицу что-то вроде добродушного выражения. Ему изменили прическу и надоумили наконец-то застегнуть рубашку и нацепить на тощую цыплячью шею галстук от Версаче. Это шелковое великолепие, как было доподлинно известно Нагаеву, скрывало под собой бледную впалую грудь, сплошь синюю от корявых, сделанных еще во времена первой ходки наколок.
Никита Артемьевич грелся у огня, курил какую-то длинную, с непривычным резким запахом сигарету и наискосок просматривал тезисы своей предвыборной речи. Очкастый спичрайтер привольно раскинулся в глубоком кожаном кресле поодаль, поблескивая оттуда своими линзами. Этот сопляк тоже курил, небрежно сбивая пепел в стоявшую у него на колене хромированную пепельницу – Вареный, когда хотел, умел быть демократичным. Нагаев сдержал кривую ухмылку: если бы молокосос с дипломом философского факультета, с независимым видом сидевший сейчас в кресле, знал, кто его работодатель на самом деле, он бы наверняка обмочился, не сходя с места. Впрочем, подумал Нагаев, вполне возможно, что и знает: нынче пошла такая понятливая молодежь, да и привыкли уже ко всему…
Он мысленно покачал головой: чудны дела твои, Господи! Сколько бы ни кричали журналисты о просачивании криминалитета во властные структуры, такое им и в страшном сне не снилось: чтобы в Думу баллотировался не просто неразборчивый в связях и методах бизнесмен, а настоящий урка, стопроцентный вор в законе, на котором пробу негде ставить… «Времена меняются, – подумал капитан Нагаев, аккуратно прикрывая за собой высокую двустворчатую дверь красного дерева и без приглашения усаживаясь в свободное кресло. – Скоро это будет в порядке вещей. Что ж, эти, по крайней мере, наведут порядок в нашем хлеву. Тот, кто может держать в кулаке зону, удержит и страну. Кому-то дадут по рукам, а кого-то просто тихо пришьют, и будет тишь да гладь. Надо же, как мне повезло! Ведь я его, волка старого, чуть не упек на всю катушку. Спасибо, вразумил Господь, подсказал дураку, где его счастье. Побеждает сильнейший, а сила – вот она, родимая, кости свои у камина греет. Ах, как повезло!»
Вареный бросил на него быстрый взгляд поверх листков распечатки, которые держал в руке, и откашлялся в кулак.
– Алеша, дружок, – мягко сказал он, – зайди попозже. Мне с человеком поговорить надо.
«Дружок» молча кивнул, меланхолично ввинтил недокуренную сигарету в донышко пепельницы и поднялся плавным грациозным движением. Он не вильнул бедрами, но Нагаеву показалось, что вильнул – похоже было на то, что этот парень не только писал для Вареного официальные тексты, но и оказывал некоторые другие услуги. «Старый педрила, – подумал Нагаев про своего хозяина. – Никак не отвыкнет от лагерных замашек. А туда же, в Думу… Впрочем, это сейчас, кажется, модно.»
Спичрайтер вышел, на прощание окинув Нагаева долгим оценивающим взглядом. Капитан сделал каменное лицо и отвернулся: голубых он презирал и при случае был не прочь поучить их с помощью резиновой дубинки.
– Ну, – опуская бумаги на колени, сказал Вареный, – чем порадуешь, капитан?
– Да новостей-то особых нет, – сказал Нагаев, подавляя желание сесть прямее и подвинуться на краешек кресла. Вместо этого он съехал поглубже, забросил ногу на ногу и развалился, безотчетно копируя позу голубого спичрайтера. – Позавчера троих чернозадых прибили. Фирма у них была – «Цветы юга», что ли…
Выслали на хрен.
– Вот так новость, – Вареный пососал свою сигарету, недовольно осмотрел ее со всех сторон и бросил в камин. – Я еще три дня назад послал туда своих людей, чтобы были наготове, так что теперь эти самые «Цветы» у меня в кармане.
– Ага, – сказал Нагаев, – вот, значит, кто не дал им оборудование вывезти!
– А ты думал… Поновее что-нибудь есть?
– Не знаю даже, интересно ли это тебе.., вам…
– Привыкай, капитан, привыкай. Я теперь персона важная, ко мне ногой не постучишься. Так что там у тебя?
– Муха прокололся. Замочил клиента на хате. Есть свидетель, который его видел, так что найти этого артиста – вопрос времени.
– Ну да? – Вареный оживился. – Это интересно.
Это оч-чень интересно… Это надо обдумать. Ты вот что, капитан… Ты его найди обязательно, и как только найдешь, сразу волоки ко мне. Ну, обработай, конечно, чтобы был помягче… Он мне может пригодиться. Есть у меня на примете одно дельце. Я помозгую, как его провернуть, пока ты будешь искать этого, как ты выражаешься, артиста. Только действуй в темпе! Времени на то, чтобы сопли жевать, у пае нет. У меня нет, а значит, и у тебя тоже. Понял?
– Понял, – Нагаев кивнул. – А что ты затеял?
– Ну-ну, – Вареный рассмеялся. – Ты мне эти ментовские штучки брось. Ты не у себя в кабинете, чтобы вопросы задавать. Все узнаешь, когда время придет, а до тех пор делай, что тебе велят, и помалкивай в тряпочку. И потом, мы, кажется уже договорились, что ты мне больше не тыкаешь.
– Извини.., те, – с трудом выдавил Нагаев. – Только вы, Никита Артемьевич, все-таки потише. Я вам, уважаемый Никита Артемьевич, не педик в очках, а капитан милиции.
– Мусор ты, – спокойно сказал Вареный, вынимая из кармана завернутый в вощеную бумагу брусок и перочинный ножик с перламутровой рукояткой. – Мент поганый, вонючка околоточная… Я просто напоминаю тебе, кто ты есть. А напоминаю потому, что ты, похоже, про это забыл. Решил, что мы с тобой на одном уровне?
Нет, братец, это ты замечтался. Не по Сеньке шапка, как говорится.
Нагаев молчал, тяжело катая на щеках каменные желваки и глядя куда-то в угол. Он не привык безропотно выслушивать подобные речи от ворья, но выбор был уже сделан, и путей к отступлению не осталось.
Вареный не торопясь наскоблил с брусочка мелкого порошка, убрал обратно в карман и брусочек, и нож, и вынул из портмоне двадцатидолларовую бумажку. Свернув купюру в трубочку, он аккуратно разделил порошок на две равные части и поочередно втянул его через трубочку сначала левой, а потом правой ноздрей.
– Дунешь? – спросил он у Нагаева.
Капитан отрицательно покачал головой – Ну, как знаешь. Ты не обижайся, капитан. Пойми, я ведь не со зла, а для пользы дела. Нам с тобой еще работать и работать. Это ты сегодня капитан, а завтра, глядишь, майором станешь, а там, со временем, и до полковника доберешься.., или, наоборот, наденешь черную робу с номером. Да что это я, ты ж у нас давно на серую в полоску заработал, если все эпизоды припомнить. Не хмурься, я тебя не пугаю. Просто ты – человек занятой, о себе тебе подумать некогда, а подумать надо бы. Не в игрушки играем, капитан, так что либо работай и не взбрыкивай, либо проваливай назад в свою ментуру и выкручивайся, как знаешь. Можешь даже на меня настучать из спортивного интереса, поглядим, чего получится.
Нагаев вздохнул.
– Сдаюсь, – сказал он. – Виноват, сморозил. Работаем вместе.
– Это уж как я захочу, – с неприятной усмешкой ответил Вареный. – Удивил ты меня, капитан. В общем, ступай, ищи этого своего Муху. У меня дела, сам видишь. Денег тебе Кабан даст.
Он отвернулся, уткнувшись в бумаги. Нагаев встал и, стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, вышел из комнаты. Внутри у него все кипело, но он понимал, что с выражением своих чувств придется повременить. Пока что он нуждался в Вареном сильнее, чем Вареный в нем. «Ничего, старая сволочь, – подумал капитан, торопливо спускаясь по широкой мраморной лестнице в просторный вестибюль, где его поджидал Кабан. – Будет и на моей улице праздник. Я с тобой еще поквитаюсь, можешь не сомневаться.»
Кабан подал ему куртку. На его мясистых губах играла гаденькая улыбочка, и капитан подумал, что этот накачанный мордоворот, вполне возможно, подслушивал под дверью. Он рывком выдернул из руки Кабана свой пистолет и сердито втолкнул его в кобуру. Нахлобучив кепку, он выжидательно посмотрел на охранника, сдерживая готовое сорваться ругательство. Честно говоря, ему хотелось даже не выругаться, а просто влепить кулаком прямо в центр этой толстомясой хари и посмотреть, что из этого получится.
Видимо, это желание все-таки отразилось на его лице, потому что Кабан вдруг перестал улыбаться и даже каким-то образом слегка уменьшился в объеме. Судя по габаритам капитана, он мог бы ударом кулака свалить быка, и Кабану вовсе не хотелось проверять это предположение на своей шкуре. Он шагнул к дверям и взялся за собачку замка, но Нагаев остановил его движением бровей – Ты ничего не забыл? – неприветливо спросил он.
– Чего это? – скорчив глупую мину, переспросил Кабан – Ах, это! – Он хлопнул себя по лбу и полез в карман брюк. – Виноват, гражданин начальник! Вот, примите от благодарного человечества Он протянул капитану конверт. Нагаев откинул клапан и покопался в конверте согнутым пальцем – Смотри, урка, – предупредил он. – Если ты хоть доллар притырил, сидеть тебе на нарах.
Нагаев поставил торчком воротник кожаной куртки, поглубже надвинул подбитую овчиной кепку, жалея, что у нее нет наушников, и шагнул с крыльца, сразу же угодив обеими ногами в лужу. Левый ботинок немедленно дал течь. Капитан коротко выматерился – весь тротуар, насколько хватал глаз, представлял собой сплошное серо-коричневое месиво из талой воды и готового вот-вот превратиться в нее снега, так что о сухих ногах можно было забыть.
Разбрызгивая талую жижу, Нагаев миновал уныло стоявший на приколе возле тротуара «уазик», из-под капота которого привычно торчал широкий зад водителя Купцова. Эта парочка – Купцов и его машина, – давно просилась на холст. Капитан подавил искушение пнуть Купцова под зад и прошлепал мимо «уазика» к тому месту, где была припаркована его коричневато-золотистая «десятка», оформленная на имя проживавшей где-то за Уральским хребтом двоюродной тетки. Это, конечно, был не «мерседес», но Нагаев вполне резонно считал, что слишком высовываться не стоит: его время раскатывать на крутых иномарках еще не наступило. Главное, считал капитан Нагаев, – это перспектива, точнее, ее наличие.
Перспектива у капитана имелась, он был на хорошем счету у начальства и исподволь готовился к стремительному броску вверх по служебной лестнице. Предстоящий бросок требовал некоторых усилий, связанных с дополнительной работой, но капитан не жаловался на судьбу, хорошо помня слова из популярной некогда песенки «Как хорошо быть генералом».
Сложившись пополам, капитан втиснулся на переднее сиденье своей машины. Он был крупным мужчиной, и погоны, когда он одевался по форме, казались на его плечах какими-то ненастоящими. Сейчас погон на нем не было – там, куда он ехал, милицейская форма не пользовалась особенным уважением. Прежде, чем захлопнуть дверцу, Нагаев выплюнул в лужу окурок. Окурок коротко зашипел и погас, сразу же пропитавшись темной водой и превратившись в частичку уличной грязи. Капитан усмотрел в этой трансформации некий глубинный смысл – сегодня с самого утра он был настроен на философский лад, чему очень способствовало одолевавшее его похмелье.
«Вот и мы так же, – думал капитан, все еще глядя на размокший бычок. – Крутишься, суетишься, горишь па работе, чего-то хочешь, что-то можешь, а потом – пшик! – и ты просто грязь. И всем на тебя наплевать, кроме дворника с метлой. Пива выпить, что ли?»
Он встряхнулся и захлопнул дверцу автомобиля. Никакого пива он, конечно же, употреблять не собирался – во-первых, потому, что был за рулем, а во-вторых, он вообще никогда не опохмелялся, предпочитая усилием воли перебарывать последствия собственной невоздержанности.
Как ни глупо это выглядело, но именно это его качество снискало ему среди коллег и подопечных репутацию железного человека, которую капитан поддерживал так старательно, что со временем и сам начал в нее верить.
Он запустил двигатель и неторопливо поехал в сторону Центра, думая о предстоящем разговоре и не забывая бдительно посматривать в зеркало заднего вида: хорошая репутация – это еще не страховой полис, а погореть на мелочи в наше время проще простого. На прошлой неделе по отделению целый день слонялся какой-то фраер с Петровки, и ребята поговаривали, будто бы он из отдела личного состава. Они там, в этом своем отделе, круглые сутки пекутся о чистоте ментовских рук – с мылом, надо понимать, их моют, а те, которые не отмываются, обрубают на хрен… У капитана Нагаева были веские основания предполагать, что в случае чего его собственные руки обрубят в первую очередь. «Если успеете, ребята, – подумал он, на ходу прикуривая новую сигарету и немного опуская стекло со своей стороны. – А времени у вас остается не так много. Еще два, максимум три месяца, и вам меня уже не достать. А через год я сам вас достану вместе с вашим долбанным Сорокиным.»
Полковника Сорокина Нагаев не любил, хотя тот и не имел никакого отношения к отделу личного состава. Сорокин служил на Петровке, и не так давно Нагаев имел с ним короткий, но довольно неприятный разговор – он что-то напорол в попавшем на глаза полковнику протоколе. Это была одна из тех мелочей, на которых сыплются даже самые осторожные из профессионалов. Именно поэтому капитан сейчас был предельно осторожен – встреча, на которую он торопился, была поважнее какой-то неточности в протоколе допроса подозреваемого.
Он свернул в Столешников переулок и через узкую арку въехал в каменную щель между двумя старыми домами. Щель заканчивалась витой чугунной решеткой, а за ней, как призрак давно ушедших времен, возвышался двухэтажный, заново отделанный и отреставрированный особнячок под зеленой черепичной крышей.
Ворота распахнулись сами собой, и Нагаев загнал машину во двор. Двор был просторным настолько, что это казалось каким-то фокусом – снаружи невозможно было догадаться об истинных размерах участка, на котором стоял особнячок. Да и сам дом был с фокусом: к старому зданию сзади было пристроено новое крыло, вдвое превосходившее его по размерам, что позволяло владельцу дома жить с соответствующим размахом.
Капитан припарковал машину рядом с густо забрызганным грязью черным «мерседесом» и с трудом выбрался из кабины, расправляя широкие плечи. Никаких луж во дворе не было и в помине – идеально чистая, слегка влажноватая брусчатка благородно поблескивала под ногами, а круглая клумба посреди двора все еще зеленела несмотря на морозы. Нагаев повертел в пальцах тлеющий окурок, прикидывая, куда бы его сунуть, ничего не придумал и, снова открыв дверцу машины, затолкал его в переполненную пепельницу под приборным щитком. Запирать машину он не стал – с этого двора автомобили не угоняли.
У предупредительно распахнутой двери его уже поджидал, слегка ежась от холода, одетый в безупречно белую рубашку охранник. Капитан вошел в дом и прямо в прихожей вынул из наплечной кобуры и сдал охраннику свой табельный «Макаров».
– Смотри, не перепутай, – привычно пошутил он, – а то сунешь мне какой-нибудь «маузер», из которого в восемнадцатом году трех красногвардейцев замочили, а мне потом доказывай, что я не верблюд.
– Не боись, начальник, – так же привычно ответил охранник, небрежно заталкивая пистолет в задний карман своих просторных, идеально отутюженных брюк, – у нас, как в банке.
– Это точно, – слегка мрачнея, сказал Нагаев. – Как в банке.., с пауками.
– Что-то ты сегодня не в настроении, – заметил охранник, забирая у капитана куртку и кепку. – Жена выспаться не дала?
– Ты еще в кровать ко мне залезь, урка, – проворчал капитан. – Разговорился… Ты и Вареный – не одно и то же, понял?
– Понял, не дурак, – с ухмылкой ответил охранник. – Уж больно ты грозен, как я погляжу.
Нагаев не удостоил его ответом. Охранник по кличке Кабан раздражал его – капитан не привык на равных общаться с мелкой уголовной шушерой, – но это был человек Вареного, и, если он чем-то не нравился капитану, говорить об этом все равно следовало с Вареным… точнее, с Никитой Артемьевичем Ермиловым, кандидатом в депутаты Государственной Думы, покровителем капитана Нагаева и гарантом предстоящего взлета его карьеры и благосостояния.
Вареный, как обычно в это время года, обретался у камина. Сейчас, в преддверии выборов, он уже меньше напоминал старого облезлого волка. Стараниями высокооплачиваемых имиджмейкеров в его хищной морде появилось даже некоторое благообразие, а отпущенные по настоянию все тех же имиджмейкеров белесые усы придавали лицу что-то вроде добродушного выражения. Ему изменили прическу и надоумили наконец-то застегнуть рубашку и нацепить на тощую цыплячью шею галстук от Версаче. Это шелковое великолепие, как было доподлинно известно Нагаеву, скрывало под собой бледную впалую грудь, сплошь синюю от корявых, сделанных еще во времена первой ходки наколок.
Никита Артемьевич грелся у огня, курил какую-то длинную, с непривычным резким запахом сигарету и наискосок просматривал тезисы своей предвыборной речи. Очкастый спичрайтер привольно раскинулся в глубоком кожаном кресле поодаль, поблескивая оттуда своими линзами. Этот сопляк тоже курил, небрежно сбивая пепел в стоявшую у него на колене хромированную пепельницу – Вареный, когда хотел, умел быть демократичным. Нагаев сдержал кривую ухмылку: если бы молокосос с дипломом философского факультета, с независимым видом сидевший сейчас в кресле, знал, кто его работодатель на самом деле, он бы наверняка обмочился, не сходя с места. Впрочем, подумал Нагаев, вполне возможно, что и знает: нынче пошла такая понятливая молодежь, да и привыкли уже ко всему…
Он мысленно покачал головой: чудны дела твои, Господи! Сколько бы ни кричали журналисты о просачивании криминалитета во властные структуры, такое им и в страшном сне не снилось: чтобы в Думу баллотировался не просто неразборчивый в связях и методах бизнесмен, а настоящий урка, стопроцентный вор в законе, на котором пробу негде ставить… «Времена меняются, – подумал капитан Нагаев, аккуратно прикрывая за собой высокую двустворчатую дверь красного дерева и без приглашения усаживаясь в свободное кресло. – Скоро это будет в порядке вещей. Что ж, эти, по крайней мере, наведут порядок в нашем хлеву. Тот, кто может держать в кулаке зону, удержит и страну. Кому-то дадут по рукам, а кого-то просто тихо пришьют, и будет тишь да гладь. Надо же, как мне повезло! Ведь я его, волка старого, чуть не упек на всю катушку. Спасибо, вразумил Господь, подсказал дураку, где его счастье. Побеждает сильнейший, а сила – вот она, родимая, кости свои у камина греет. Ах, как повезло!»
Вареный бросил на него быстрый взгляд поверх листков распечатки, которые держал в руке, и откашлялся в кулак.
– Алеша, дружок, – мягко сказал он, – зайди попозже. Мне с человеком поговорить надо.
«Дружок» молча кивнул, меланхолично ввинтил недокуренную сигарету в донышко пепельницы и поднялся плавным грациозным движением. Он не вильнул бедрами, но Нагаеву показалось, что вильнул – похоже было на то, что этот парень не только писал для Вареного официальные тексты, но и оказывал некоторые другие услуги. «Старый педрила, – подумал Нагаев про своего хозяина. – Никак не отвыкнет от лагерных замашек. А туда же, в Думу… Впрочем, это сейчас, кажется, модно.»
Спичрайтер вышел, на прощание окинув Нагаева долгим оценивающим взглядом. Капитан сделал каменное лицо и отвернулся: голубых он презирал и при случае был не прочь поучить их с помощью резиновой дубинки.
– Ну, – опуская бумаги на колени, сказал Вареный, – чем порадуешь, капитан?
– Да новостей-то особых нет, – сказал Нагаев, подавляя желание сесть прямее и подвинуться на краешек кресла. Вместо этого он съехал поглубже, забросил ногу на ногу и развалился, безотчетно копируя позу голубого спичрайтера. – Позавчера троих чернозадых прибили. Фирма у них была – «Цветы юга», что ли…
Выслали на хрен.
– Вот так новость, – Вареный пососал свою сигарету, недовольно осмотрел ее со всех сторон и бросил в камин. – Я еще три дня назад послал туда своих людей, чтобы были наготове, так что теперь эти самые «Цветы» у меня в кармане.
– Ага, – сказал Нагаев, – вот, значит, кто не дал им оборудование вывезти!
– А ты думал… Поновее что-нибудь есть?
– Не знаю даже, интересно ли это тебе.., вам…
– Привыкай, капитан, привыкай. Я теперь персона важная, ко мне ногой не постучишься. Так что там у тебя?
– Муха прокололся. Замочил клиента на хате. Есть свидетель, который его видел, так что найти этого артиста – вопрос времени.
– Ну да? – Вареный оживился. – Это интересно.
Это оч-чень интересно… Это надо обдумать. Ты вот что, капитан… Ты его найди обязательно, и как только найдешь, сразу волоки ко мне. Ну, обработай, конечно, чтобы был помягче… Он мне может пригодиться. Есть у меня на примете одно дельце. Я помозгую, как его провернуть, пока ты будешь искать этого, как ты выражаешься, артиста. Только действуй в темпе! Времени на то, чтобы сопли жевать, у пае нет. У меня нет, а значит, и у тебя тоже. Понял?
– Понял, – Нагаев кивнул. – А что ты затеял?
– Ну-ну, – Вареный рассмеялся. – Ты мне эти ментовские штучки брось. Ты не у себя в кабинете, чтобы вопросы задавать. Все узнаешь, когда время придет, а до тех пор делай, что тебе велят, и помалкивай в тряпочку. И потом, мы, кажется уже договорились, что ты мне больше не тыкаешь.
– Извини.., те, – с трудом выдавил Нагаев. – Только вы, Никита Артемьевич, все-таки потише. Я вам, уважаемый Никита Артемьевич, не педик в очках, а капитан милиции.
– Мусор ты, – спокойно сказал Вареный, вынимая из кармана завернутый в вощеную бумагу брусок и перочинный ножик с перламутровой рукояткой. – Мент поганый, вонючка околоточная… Я просто напоминаю тебе, кто ты есть. А напоминаю потому, что ты, похоже, про это забыл. Решил, что мы с тобой на одном уровне?
Нет, братец, это ты замечтался. Не по Сеньке шапка, как говорится.
Нагаев молчал, тяжело катая на щеках каменные желваки и глядя куда-то в угол. Он не привык безропотно выслушивать подобные речи от ворья, но выбор был уже сделан, и путей к отступлению не осталось.
Вареный не торопясь наскоблил с брусочка мелкого порошка, убрал обратно в карман и брусочек, и нож, и вынул из портмоне двадцатидолларовую бумажку. Свернув купюру в трубочку, он аккуратно разделил порошок на две равные части и поочередно втянул его через трубочку сначала левой, а потом правой ноздрей.
– Дунешь? – спросил он у Нагаева.
Капитан отрицательно покачал головой – Ну, как знаешь. Ты не обижайся, капитан. Пойми, я ведь не со зла, а для пользы дела. Нам с тобой еще работать и работать. Это ты сегодня капитан, а завтра, глядишь, майором станешь, а там, со временем, и до полковника доберешься.., или, наоборот, наденешь черную робу с номером. Да что это я, ты ж у нас давно на серую в полоску заработал, если все эпизоды припомнить. Не хмурься, я тебя не пугаю. Просто ты – человек занятой, о себе тебе подумать некогда, а подумать надо бы. Не в игрушки играем, капитан, так что либо работай и не взбрыкивай, либо проваливай назад в свою ментуру и выкручивайся, как знаешь. Можешь даже на меня настучать из спортивного интереса, поглядим, чего получится.
Нагаев вздохнул.
– Сдаюсь, – сказал он. – Виноват, сморозил. Работаем вместе.
– Это уж как я захочу, – с неприятной усмешкой ответил Вареный. – Удивил ты меня, капитан. В общем, ступай, ищи этого своего Муху. У меня дела, сам видишь. Денег тебе Кабан даст.
Он отвернулся, уткнувшись в бумаги. Нагаев встал и, стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, вышел из комнаты. Внутри у него все кипело, но он понимал, что с выражением своих чувств придется повременить. Пока что он нуждался в Вареном сильнее, чем Вареный в нем. «Ничего, старая сволочь, – подумал капитан, торопливо спускаясь по широкой мраморной лестнице в просторный вестибюль, где его поджидал Кабан. – Будет и на моей улице праздник. Я с тобой еще поквитаюсь, можешь не сомневаться.»
Кабан подал ему куртку. На его мясистых губах играла гаденькая улыбочка, и капитан подумал, что этот накачанный мордоворот, вполне возможно, подслушивал под дверью. Он рывком выдернул из руки Кабана свой пистолет и сердито втолкнул его в кобуру. Нахлобучив кепку, он выжидательно посмотрел на охранника, сдерживая готовое сорваться ругательство. Честно говоря, ему хотелось даже не выругаться, а просто влепить кулаком прямо в центр этой толстомясой хари и посмотреть, что из этого получится.
Видимо, это желание все-таки отразилось на его лице, потому что Кабан вдруг перестал улыбаться и даже каким-то образом слегка уменьшился в объеме. Судя по габаритам капитана, он мог бы ударом кулака свалить быка, и Кабану вовсе не хотелось проверять это предположение на своей шкуре. Он шагнул к дверям и взялся за собачку замка, но Нагаев остановил его движением бровей – Ты ничего не забыл? – неприветливо спросил он.
– Чего это? – скорчив глупую мину, переспросил Кабан – Ах, это! – Он хлопнул себя по лбу и полез в карман брюк. – Виноват, гражданин начальник! Вот, примите от благодарного человечества Он протянул капитану конверт. Нагаев откинул клапан и покопался в конверте согнутым пальцем – Смотри, урка, – предупредил он. – Если ты хоть доллар притырил, сидеть тебе на нарах.