Страница:
– Развлечений у меня никаких нет, телевизор не работает, да и электричества сегодня нет, газет не получаю, книг никогда не держал, поэтому или спать ложись, или в потолок смотри.
– Сам-то, отец, что делать будешь? Абхаз посмотрел на Сергея.
– Вижу, что переживаешь. Тебе руки чем-нибудь занять надо.
Он неторопливо вышел, вернулся, неся с собой целую охапку подвяленного табака.
– Умеешь табачный лист резать?
– Откуда?
– Значит, научишься.
Большой фанерный лист лег на стол. Старик наточил два коротких самодельных ножа с загнутыми лезвиями. Те стали острыми как бритва. Затем позволил Дорогину приступить к священнодействию – нарезке созревшего табака.
– Я и раньше, когда сигареты продавали, когда деньги были, предпочитал свой табак курить, – говорил Фазиль, ловко орудуя ножиком. Табак из-под его рук выходил полосками одинаковой ширины. – Кто его знает, какую дрянь на заводе в табак подмешивают. Когда сам его вырастишь, сам высушишь, порежешь, то и жаловаться не на кого. Для табака особый климат нужен. У нас раньше, до войны, табак даже турки и американцы покупали. Говорят, теперь у них без нашего табака сигареты не получаются, – с гордостью сообщал старик. – Совсем немного его подмешивали, но аромат, – и он мечтательно закатил глаза.
Вскоре и Дорогин научился резать табак ровными полосками.
– Теперь и закурить можно, – старик долго набивал трубку. – Тебе придется самокрутку курить.
Дорогин оторвал край от старой пожелтевшей газеты, неумело свернул самокрутку толщиной в палец и затянулся. Табак был крепкий, даже першило в горле, но удивительно ароматный. Такого раньше ему не приходилось курить. Дым уплывал в раскрытую дверь.
– Не переживай, все образуется, – сказал Фазиль, – время, оно лечит.
– Я это знаю, как никто другой, – тихо ответил Сергей.
– Вижу, тебе многое пришлось пережить, переживешь и это. Только потом, смотри, про детишек не забудь, – напомнил хозяин дома так, словно все проблемы были уже в прошлом и оставалось лишь поехать в Гудауту, привезти подарки. – Ты тоже наш, – проговорил Фазиль, – в Абхазии вырос, так что не чужой мне человек.
– Я тебе поверил, я знаю, ты меня никогда не обманешь, – Дорогину уже не хотелось курить.
Но с самодельным табаком, как с вкусной пищей: уже сыт, но все равно ешь, потому что трудно остановиться.
– Неужели он не понял, что я нахожусь здесь, – спросил Дорогин у старика.
– Конечно же понял.
– Тогда почему он уехал?
– Бандита я бы выдал, тебя нет. К тому же ты мой гость, и он не имеет права тревожить тебя без моего разрешения.
– Странные у вас порядки.
– Правильные порядки, – в голосе Фазиля послышались нотки раздражения, мол, чего тут непонятного. – Так делалось всегда, так будет делаться впредь.
Спрашивать Фазиля о том, как он на глаз определяет – бандит человек или нет, Дорогин не стал. Сам был таким. Доверял больше чувствам, чем документам и сплетням. Его всегда удивляло, почему у горцев такие большие дома.
«Наверное, тоже привычка, – думал Дорогин. – Раньше в семьях было много детей. Нет ничего труднее, чем заставить горца отказаться от привычки. Люди, попавшие в город, становятся совсем другими, пусть даже в их жилах течет кровь предков. Лишь иногда проскользнет что-то из заложенного временем.»
– Спать ложись, – распорядился Фазиль. Именно распорядился. Чувствовалось, человек привык к тому, что его слово в доме – закон: и для родственников, и для гостей.
Хозяин с керосиновой лампой в руке проводил Дорогина на второй этаж, в небольшую комнатку, где над деревянным топчаном висел старый вытертый ковричек, а на нем висела видавшая виды двустволка. Приклад охотничьего ружья был любовно украшен орнаментом из мягкой медной проволоки – расплющенной на наковальне и вбитой в дерево молотком.
– Спи и пока ни о чем не думай, тебе отдохнуть надо, я вижу, ты мужик крепкий, не паникуешь, в милицию не бежишь. Ты такой, каким я был в молодости.
– Да, – криво усмехнулся Дорогин, – все свои проблемы я привык решать сам, – но тут же сообразил, что на сей раз это не совсем так. – Мог бы, наверное, выбираться из Абхазии один, но от помощи никогда не отказываюсь.
– То-то, – сказал Фазиль, прикрывая дверь.
Уже лежа на деревянном топчане и глядя в потолок, Дорогин сообразил, что до сих пор ему на глаза в доме не попалось ни единого замка. Пока он говорил со стариком, ему некогда было вспоминать произошедшее на дороге. Теперь же, когда Муму остался один на один со своими мыслями, вновь всплыли в памяти сцены нападения, звуки выстрелов, мертвый Пашка Разлука, ужас, обуявший его, когда порвалась веревка и он полетел в пропасть, не зная, сколько придется лететь.
Сергей сделал над собой усилие. Нельзя думать о поражениях, иначе не победишь, и тогда он принялся вспоминать дом покойного доктора Рычагова, попытался представить себе Тамару Солодкину.
«Мне в горах, – думал он, – кажется, что поздно, на самом деле еще очень рано. Тамара никогда не ложится спать в такое время, наверное, смотрит сейчас телевизор или читает книгу, думает обо мне. Ты слишком самоуверен, – усмехнулся Дорогин. – Возможно, у нее гости. Ты-то сам не очень жалуешь чужих в доме, а Тамара – женщина общительная.»
Сергей услышал, как скрипнула в доме дверь, раздались осторожные шаги.
"Это не Фазиль и не его жена, старые люди так не ходят”, – успел подумать Сергей и тут же услышал хрипловатый голос Фазиля. Старик говорил по-абхазски.
«Неужели меня снова ищут? Или бандиты пронюхали, где я?»
Но голос старика звучал спокойно.
«Это еще не показатель, – решил Дорогин, – Фазиля ничто в этом мире не может вывести из себя. Сын, его сын пришел или племянник, не помню уж, о ком он говорил, – догадался Сергей. – Фазиль обещал переправить меня в Россию.»
Молодой человек что-то горячо доказывал старику. Тот же возражал ему одной и той же фразой. “Надо вмешаться и самому предложить деньги. Старик не понимает, что если каким-то промыслом зарабатываешь себе на жизнь, то никогда не делаешь этого даром. Вот молодой человек и сопротивляется."
Наконец спор утих, и поздний гость покинул дом. Дорогин так и не понял, согласился тот или ушел при своем мнении. Но почему-то на душе сделалось легко, словно будущее определилось окончательно.
«Пашка-Пашка, – вздохнул Сергей, – нам казалось, что встретились мы к счастью, хотели сделать доброе дело, а видишь, как оно обернулось. И попробуй разберись, кто в этом виноват. Ты, я? Жизнь – странная штука, рассчитываешь на одно, а получается то, чего не ждал.»
Усталость последних дней навалилась на Дорогина, и он понял, что если не поспит хотя бы несколько часов, то просто сойдет с ума, мрачные мысли доконают его.
"Будь что будет”, – решил он, поворачиваясь на бок.
От настенного коврика пахло старинной пылью. Сквозь тишину ночи то и дело прорывались журчание реки, лай деревенских собак.
"Как в детстве”, – было последней мыслью Дорогина, и он погрузился в сон.
Контрабандисты – народ особенный, у них есть и свой кодекс чести, и свои уловки, они отлично умеют ладить с людьми, с животными.
Дорогина будить не пришлось. Он вышел из дома сам.
– Мой сын, – с гордостью представил молодого мужчину старик и добавил:
– Роман.
Дорогин так и не понял, настоящее это имя или абхаз адаптирует для русского уха абхазское.
– Счастливо, и не теряй голову, – Фазиль пожал Дорогину руку и пошел в дом.
– Выведем их за деревню, – предупредил Роман, и только потом поедем верхом. – Уже на тропинке спросил:
– Оружие с собой?
– Нет.
– В моем деле с оружием нельзя, – предупредил Роман. – Я человек абсолютно мирный. Все вопросы решаю миром или деньгами. По-другому нельзя.
По узкой тропинке даже человек пробирался бы с трудом, но кони ни разу не оступились, ни разу камень не сорвался из-под их копыт. Деревня исчезла из виду.
– Не бойся, – сказал Роман, – с непривычки ехать верхом трудно, но конь идет сам. Так что все у тебя получится. Главное, суметь на него взобраться и потом не дать себя сбросить.
Дорогин усмехнулся. Конечно, умение ездить верхом не часто встретишь у современных мужчин, но он-то за время работы каскадером в кино перепробовал все опасные занятия. Умел не только скакать на лошади, но и падать с нее, умел незаметно для камеры выбираться из горящего дома, прыгать на полном ходу с поезда, бегать по крышам вагонов. Дорогин ловко всадил ногу в стремя и оказался в седле.
Роман с удивлением посмотрел на него.
– Отец мне кое-что говорил о тебе, но не сказал, что ты хороший наездник.
Дорогина забавляла местная манера всех называть на ты, независимо от возраста и социального положения. Эта манера забавляла и нравилась одновременно. Когда младшие по возрасту к тебе обращаются на “вы”, чувствуешь, что постарел.
– Я много умею, – сказал Дорогин. – Но что толку? Умение не помогло мне спасти жизнь другу.
– Зато ты спасся сам, – сузив глаза, сказал Роман. – Значит, сумеешь отомстить. Дай-ка я поеду впереди. Мало ли что, меня знают в лицо. Ты же – человек чужой.
Роман поехал впереди.
– Ты сам кто? – спросил он Дорогина. Этот вопрос застал Сергея врасплох. Ответить на него было сложно.
"В самом деле, кто я такой, чем именно занимаюсь. Положим, несегодня завтра меня убьют. И что можно будет написать на могильном камне? Кому-то напишут «актер», кому-то – «писатель». А мне? Напишут кличку «Муму»”.
– Я – Муму.
Роман не понял, пожал плечами.
– Муму – это профессия или как? Вот я, к примеру, контрабандист. Хороший контрабандист, и не стыжусь этого. Я даю людям работу, благодаря мне в деревне появляются русские деньги, появляются доллары. Люди могут кое-что купить. А ты чем занимаешься?!
– Я каскадер, в кино снимаюсь. А Муму – это у меня кличка такая, псевдоним.
– В кино? – оживился Роман. – Что-то я твоего лица не припомню.
– Я трюки делаю, поэтому и лица моего не видно. Каждому Бог свой талант дал. И если кто-то хороший актер, то это еще не значит, что у него получится с крыши пятиэтажного дома спрыгнуть. За таких я трюки и выполняю.
– Странная работа, какая-то ненастоящая, и в то же время без нее не обойтись.
– Это в прошлом, – вздохнул Дорогин, – теперь я и сам не знаю, кто я такой. Жену, детей потерял, их убили. В тюрьме отсидел. Ни в чем виноват не был. С врагами своими поквитался. Уже несколько лет не знаю, чем заняться. Деньги есть. Друга встретил, хотел детишкам в детский дом, где вырос, подарки отвезти. Не получилось.
– Все у тебя еще получится. Потому как ты человек хороший.
"Я бы этого про себя не сказал”, – подумал Муму.
Кони шли ровно, казалось, им все равно, взбираться на гору, спускаться или следовать вдоль склона. Наконец Роман свернул своего коня к руслу узкой горной речушки, и тот привычно побрел прямо по воде. Ущельем они вышли к широкой воде. Ни на том, ни на этом берегу никого не было видно.
– Все, привел я тебя. Это единственное место, где никто не спросит документов.
– Так уж и единственное?
– Есть еще парочка, – подмигнул Роман, – Но для тебя открою только это. Если захочешь, – можешь воспользоваться вновь.
– Почему здесь никого нет? Роман коротко засмеялся:
– Место прикормленное. Границы зачем существуют? Чтобы с них кормились пограничники, таможенники и контрабандисты. Значит, должны существовать и дырки, иначе бизнес теряет смысл.
Дорогин запустил руку в карман, протянул Роману 300 долларов.
– За то, что проводил, и для твоего отца.
– Здесь слишком много. – Это не много. У себя дома я на них раза два в ресторан сходить могу и один раз – если с женщиной.
– Я не за деньги тебя вел. Так что не обижай, – Роман чуть ли не силой заставил Дорогина спрятать деньги. – Тебе доллары еще пригодятся.
– Зачем?
– В ресторан с женщиной сходить, – хитро подмигнул абхазец. – Ты человек тертый.
Сергей не спешил выпускать ладонь Романа из своей.
– В силу своей профессии ты, наверное, знаешь больше, чем другие.
– Я не знаю, кто расстрелял машину.
– Не знаешь сегодня, но, возможно, что-то узнаешь завтра. Как тебя можно найти?
– Только в деревне.
– И телефона нет?
Роман замялся. Врать, если того не требовали интересы дела, он приучен не был.
– Меня долго искать будут.
– Тогда ты меня отыщи.
– Это, я думаю, получится легче.
Сергей вынул блокнотик и записал телефон.
– Спросишь Тамару Солодкину. Только ей можешь что-нибудь передать.
– Ладно, – вздохнул Роман, вырывая из своей записной книжки листок. – Если позвонишь по этому номеру, меня отыщут в течение дня. Номер сочинский. Надеюсь, мы еще увидимся.
Дорогин с благодарностью принял листок и слез с коня.
– Можешь на нем переехать реку. Он сам вернется.
– На свисток? – поинтересовался Сергей.
– Да, на специальный, ультразвуковой. Человек его не слышит, а лошадь прекрасно различает команды.
– Успехов, – Дорогин шагнул в ледяную воду.
Он перебрался через реку, замочив ноги лишь до колен, но зато основательно продрог. Помахал рукой Роману уже с русского берега.
"Мне везет на хороших людей”, – подумал он. Сбиться с пути было невозможно. Единственная тропинка вела в гору. Пройдя с километр, Дорогин внезапно для себя оказался в дачном поселке. Домики жались друг к другу. Участки террасами уходили в горы. Но день был будний. Поэтому людей в поселке оказалось не так уж много. У сложенного из пенобетонных блоков двухэтажного домика Дорогин остановился. За проволочной сеткой мужик в тельняшке, видимо бывший десантник, ворочал куском арматуры уголья в мангале.
– К автобусу как выйти? Мужик поднял голову лишь после того, как разбил арматурой все крупные угли.
– Как приехал, так и выбирайся.
– С компанией мы приехали, гульнули немного, я остался. Теперь даже не знаю, в какой стороне город остался.
– Что ж, бывает, – заметил мужик, вышел на дорогу и подробно рассказал Сергею, как выбраться к шоссе.
– Если поспешишь, успеешь. До автобуса 15 минут осталось. А не успеешь, возвращайся. У меня шашлыки будут, водка есть, пить одному не хочется. Приехал, думал, дружбана здесь встречу…
– А он не приехал? Пригласи кого-нибудь другого.
– Здесь одни уроды крутятся. Ты, конечно, не в счет, – торопливо добавил мужик.
– Надеюсь успеть, – Сергей быстро зашагал, понимая, что, если даже захочет, потом не сумеет отыскать среди множества домиков тот, где его ждут с шашлыками и водкой.
Он успел к отправлению и вскоре уже ехал, держась за поручень, в тряском городском автобусе. Публика в нем собралась разношерстная. Поэтому вскоре среди пассажиров разгорелся спор. Пенсионеру, скорее всего отставному офицеру, нравились коммунисты, а интеллигентному, надоедливому старику – демократы. Сперва они выясняли отношения спокойно, мирно, но затем перешли на крик. Их разделял проход. Любитель коммунистов не выдержал и схватил очкарика-демократа за грудки.
– Ты мне лучше скажи, что твои демократы построили? Весь Адлер и Сочи при коммунистах строились: санатории, дома, заводы… А они все разворовали.
– Правильно, – крикнул молодой парень с заднего сиденья лишь для того, чтобы подзадорить старика.
Поскольку отставник был пьян, то женщины в автобусе приняли сторону очкарика. Дорогин не вмешивался, хватало своих проблем. Водитель пару раз через динамики предупредил, чтобы прекратили выяснение отношений в салоне, затем пару минут молчал, а после резко нажал на тормоза. Сцепившиеся старики упали на пол.
– Чего стали? – крикнул парень с заднего сиденья.
– Пока вы их не выкинете из машины, я никуда не поеду.
Сперва это показалось глупой шуткой, но водила заглушил двигатель, достал газетку, разложил ее на руле и принялся читать с таким видом, что было понятно: пока не прочтет, всю, вплоть до телефонов редакции и тиража, в путь не тронется.
– Эй, мужики, вы все затеяли, идите с ним и разбирайтесь, – кричали пассажиры. Их заела гордость.
– Хрен я пойду перед ним унижаться, – кричал отставник, – он нас везти должен, мы деньги заплатили. Вот до чего твои демократы страну довели. Каждый делает что хочет – и отставник, скрутив фигу, ткнул ее в стекло водительской кабины.
– Из-за таких уродов, как ты, порядка нет, – кричал растерявший больше половины своей интеллигентности старик. Загудели динамики:
– Товарищи пассажиры, я сказал, пока вы сами их на дорогу не выкинете, никуда не поедем.
В автобусе воцарилось молчание.
– Может, и впрямь, выкинуть их, – предложил парень, но поддержки у пассажиров не получил.
– Извините, – сказал Дорогин и стал пробираться по проходу к водительской кабине.
Постучал по стеклу. Водитель неохотно открыл дверцу.
– Чего тебе?
– Во-первых, не тебе, а вам, во-вторых, ты сейчас заведешь машину и поедешь.
– Ху-ху, ни хо-хо? – ответил водитель, попытавшись захлопнуть дверцу, но нога Дорогина уже стояла на пороге.
– Еще раз говорю тебе, поедешь, хочешь этого или нет.
Водитель, крепкий 45-летний мужик, презрительно улыбнулся.
– Я здесь решаю, ехать мне или стоять. Дорогин схватил его запястье, сжал пальцы, оторвав его руку от руля, прижал ладонь к набалдашнику переключателя скоростей и сжал пальцы водителя еще сильнее:
– Я сейчас проверну ключ, а ты уж, будь добр, нажми на педаль сцепления.
Мужик пытался вырвать руку, но даже не сумел отделить ладонь от набалдашника на переключателе скоростей.
– Лучше послушайся меня.
– Ху-ху… – прохрипел упрямый водила.
– Не хо-хо, а придется, – ответил Муму. Лицо мужика побагровело.
– Врешь, не возьмешь…
– Уже взял.
Так с водителем еще никто не позволял себе разговаривать. И он против своей воли нажал на педаль сцепления, заурчал двигатель. Дорогин перебросил рычаг.
– Трогай, – сказал он и разжал пальцы. До самой автостанции в салоне царило полное молчание. Люди смотрели куда угодно: в окно, под ноги, лишь бы не на Дорогина. Ему хотелось крикнуть: “Чего вы боитесь? Я не зверь, не бандит. Я всего лишь умею постоять за себя. И за вас тоже”.
Автобус уехал, пассажиры разошлись, и Сергей остался на перроне автостанции. Было странно наблюдать за жизнью большого курортного города, зная, что всего в нескольких километрах отсюда мир устроен совсем иначе. Словно за рекой живут другие люди, словно на их календарях другое время.
На противоположной стороне улицы на небольшом вагончике виднелась надпись: “Переговорный пункт”. Располагалась она над небольшим, аккуратно сделанным вагончиком.
«Бог ты мой, – спохватился Дорогин, – я же должен предупредить Тамару. Ей могут сказать, будто я погиб.»
Лавируя между машинами, Сергей перебежал улицу и, сунув оператору деньги, бросился к кабинке.
– Ало, – раздался спокойный голос Тамары Солодкиной.
– Это я, Сергей, – как можно более спокойно, с трудом справляясь с дыханием, сказал Дорогин.
– Откуда ты звонишь?
– С берега моря.
– Вам хорошо, уже возвращаетесь? Как прошла встреча? Передавай привет Паше, он мне очень понравился.
Дорогин молчал.
– Что-то случилось? – спросила Тамара, почувствовала напряженность в молчании Дорогина.
– Поэтому и звоню.
– Ты в порядке?
– Почти, – Сергей колебался, стоит ли рассказывать Солодкиной правду немедленно. – Всего по телефону я не могу рассказать. Паша убит…
– Боже! – воскликнула женщина.
– Я не знаю, кто это сделал, зачем… Нас расстреляли на дороге. Я ничего не мог сделать. А теперь, если тебе скажут, что я погиб, ты не удивляйся. Они не знают, что мне удалось уйти.
– Возвращайся домой, – попросила Тамара.
– Не сейчас, позже. Кто бы к тебе ни пришел, ты ничего не знаешь. Я не звонил.
– Приезжай, я тебе приказываю.
– Приказывать ты не можешь. Тебе лучше уехать и пожить где-нибудь в другом месте.
– Только вместе с тобой.
– Еще… Тебе могут позвонить, чтобы передать информацию для меня. Спроси, кто звонит или от кого.
– Слушай, ты должен…
Дорогин не выдержал и повесил трубку, почувствовав, что еще немного, и он сломается. Он злился на себя. “Сколько раз я говорил себе, что не имею права на семью. Она же не виновата, что я не умею жить так, как все. Что несчастья притягиваются ко мне как к магниту."
Дорогин вышел на тротуар и огляделся.
"Нет, я не вернусь, пока не найду тех, кто убил Пашку. Но для начала мне нужно обменять немного денег.”
Глава 7
– Сам-то, отец, что делать будешь? Абхаз посмотрел на Сергея.
– Вижу, что переживаешь. Тебе руки чем-нибудь занять надо.
Он неторопливо вышел, вернулся, неся с собой целую охапку подвяленного табака.
– Умеешь табачный лист резать?
– Откуда?
– Значит, научишься.
Большой фанерный лист лег на стол. Старик наточил два коротких самодельных ножа с загнутыми лезвиями. Те стали острыми как бритва. Затем позволил Дорогину приступить к священнодействию – нарезке созревшего табака.
– Я и раньше, когда сигареты продавали, когда деньги были, предпочитал свой табак курить, – говорил Фазиль, ловко орудуя ножиком. Табак из-под его рук выходил полосками одинаковой ширины. – Кто его знает, какую дрянь на заводе в табак подмешивают. Когда сам его вырастишь, сам высушишь, порежешь, то и жаловаться не на кого. Для табака особый климат нужен. У нас раньше, до войны, табак даже турки и американцы покупали. Говорят, теперь у них без нашего табака сигареты не получаются, – с гордостью сообщал старик. – Совсем немного его подмешивали, но аромат, – и он мечтательно закатил глаза.
Вскоре и Дорогин научился резать табак ровными полосками.
– Теперь и закурить можно, – старик долго набивал трубку. – Тебе придется самокрутку курить.
Дорогин оторвал край от старой пожелтевшей газеты, неумело свернул самокрутку толщиной в палец и затянулся. Табак был крепкий, даже першило в горле, но удивительно ароматный. Такого раньше ему не приходилось курить. Дым уплывал в раскрытую дверь.
– Не переживай, все образуется, – сказал Фазиль, – время, оно лечит.
– Я это знаю, как никто другой, – тихо ответил Сергей.
– Вижу, тебе многое пришлось пережить, переживешь и это. Только потом, смотри, про детишек не забудь, – напомнил хозяин дома так, словно все проблемы были уже в прошлом и оставалось лишь поехать в Гудауту, привезти подарки. – Ты тоже наш, – проговорил Фазиль, – в Абхазии вырос, так что не чужой мне человек.
– Я тебе поверил, я знаю, ты меня никогда не обманешь, – Дорогину уже не хотелось курить.
Но с самодельным табаком, как с вкусной пищей: уже сыт, но все равно ешь, потому что трудно остановиться.
– Неужели он не понял, что я нахожусь здесь, – спросил Дорогин у старика.
– Конечно же понял.
– Тогда почему он уехал?
– Бандита я бы выдал, тебя нет. К тому же ты мой гость, и он не имеет права тревожить тебя без моего разрешения.
– Странные у вас порядки.
– Правильные порядки, – в голосе Фазиля послышались нотки раздражения, мол, чего тут непонятного. – Так делалось всегда, так будет делаться впредь.
Спрашивать Фазиля о том, как он на глаз определяет – бандит человек или нет, Дорогин не стал. Сам был таким. Доверял больше чувствам, чем документам и сплетням. Его всегда удивляло, почему у горцев такие большие дома.
«Наверное, тоже привычка, – думал Дорогин. – Раньше в семьях было много детей. Нет ничего труднее, чем заставить горца отказаться от привычки. Люди, попавшие в город, становятся совсем другими, пусть даже в их жилах течет кровь предков. Лишь иногда проскользнет что-то из заложенного временем.»
– Спать ложись, – распорядился Фазиль. Именно распорядился. Чувствовалось, человек привык к тому, что его слово в доме – закон: и для родственников, и для гостей.
Хозяин с керосиновой лампой в руке проводил Дорогина на второй этаж, в небольшую комнатку, где над деревянным топчаном висел старый вытертый ковричек, а на нем висела видавшая виды двустволка. Приклад охотничьего ружья был любовно украшен орнаментом из мягкой медной проволоки – расплющенной на наковальне и вбитой в дерево молотком.
– Спи и пока ни о чем не думай, тебе отдохнуть надо, я вижу, ты мужик крепкий, не паникуешь, в милицию не бежишь. Ты такой, каким я был в молодости.
– Да, – криво усмехнулся Дорогин, – все свои проблемы я привык решать сам, – но тут же сообразил, что на сей раз это не совсем так. – Мог бы, наверное, выбираться из Абхазии один, но от помощи никогда не отказываюсь.
– То-то, – сказал Фазиль, прикрывая дверь.
Уже лежа на деревянном топчане и глядя в потолок, Дорогин сообразил, что до сих пор ему на глаза в доме не попалось ни единого замка. Пока он говорил со стариком, ему некогда было вспоминать произошедшее на дороге. Теперь же, когда Муму остался один на один со своими мыслями, вновь всплыли в памяти сцены нападения, звуки выстрелов, мертвый Пашка Разлука, ужас, обуявший его, когда порвалась веревка и он полетел в пропасть, не зная, сколько придется лететь.
Сергей сделал над собой усилие. Нельзя думать о поражениях, иначе не победишь, и тогда он принялся вспоминать дом покойного доктора Рычагова, попытался представить себе Тамару Солодкину.
«Мне в горах, – думал он, – кажется, что поздно, на самом деле еще очень рано. Тамара никогда не ложится спать в такое время, наверное, смотрит сейчас телевизор или читает книгу, думает обо мне. Ты слишком самоуверен, – усмехнулся Дорогин. – Возможно, у нее гости. Ты-то сам не очень жалуешь чужих в доме, а Тамара – женщина общительная.»
Сергей услышал, как скрипнула в доме дверь, раздались осторожные шаги.
"Это не Фазиль и не его жена, старые люди так не ходят”, – успел подумать Сергей и тут же услышал хрипловатый голос Фазиля. Старик говорил по-абхазски.
«Неужели меня снова ищут? Или бандиты пронюхали, где я?»
Но голос старика звучал спокойно.
«Это еще не показатель, – решил Дорогин, – Фазиля ничто в этом мире не может вывести из себя. Сын, его сын пришел или племянник, не помню уж, о ком он говорил, – догадался Сергей. – Фазиль обещал переправить меня в Россию.»
Молодой человек что-то горячо доказывал старику. Тот же возражал ему одной и той же фразой. “Надо вмешаться и самому предложить деньги. Старик не понимает, что если каким-то промыслом зарабатываешь себе на жизнь, то никогда не делаешь этого даром. Вот молодой человек и сопротивляется."
Наконец спор утих, и поздний гость покинул дом. Дорогин так и не понял, согласился тот или ушел при своем мнении. Но почему-то на душе сделалось легко, словно будущее определилось окончательно.
«Пашка-Пашка, – вздохнул Сергей, – нам казалось, что встретились мы к счастью, хотели сделать доброе дело, а видишь, как оно обернулось. И попробуй разберись, кто в этом виноват. Ты, я? Жизнь – странная штука, рассчитываешь на одно, а получается то, чего не ждал.»
Усталость последних дней навалилась на Дорогина, и он понял, что если не поспит хотя бы несколько часов, то просто сойдет с ума, мрачные мысли доконают его.
"Будь что будет”, – решил он, поворачиваясь на бок.
От настенного коврика пахло старинной пылью. Сквозь тишину ночи то и дело прорывались журчание реки, лай деревенских собак.
"Как в детстве”, – было последней мыслью Дорогина, и он погрузился в сон.
* * *
Солнце еще не поднялось из-за гор, а к дому Фазиля уже пришел его сын. Он держал в руках поводья. Два коня, похожих на братьев-близнецов, спокойно следовали за ним. Чувствовалось, что кони привычны ко всему, отлично слушаются хозяина. Скажи он: “Замрите!” – и те застынут, словно статуи, простоят так час, два, сколько потребуется.Контрабандисты – народ особенный, у них есть и свой кодекс чести, и свои уловки, они отлично умеют ладить с людьми, с животными.
Дорогина будить не пришлось. Он вышел из дома сам.
– Мой сын, – с гордостью представил молодого мужчину старик и добавил:
– Роман.
Дорогин так и не понял, настоящее это имя или абхаз адаптирует для русского уха абхазское.
– Счастливо, и не теряй голову, – Фазиль пожал Дорогину руку и пошел в дом.
– Выведем их за деревню, – предупредил Роман, и только потом поедем верхом. – Уже на тропинке спросил:
– Оружие с собой?
– Нет.
– В моем деле с оружием нельзя, – предупредил Роман. – Я человек абсолютно мирный. Все вопросы решаю миром или деньгами. По-другому нельзя.
По узкой тропинке даже человек пробирался бы с трудом, но кони ни разу не оступились, ни разу камень не сорвался из-под их копыт. Деревня исчезла из виду.
– Не бойся, – сказал Роман, – с непривычки ехать верхом трудно, но конь идет сам. Так что все у тебя получится. Главное, суметь на него взобраться и потом не дать себя сбросить.
Дорогин усмехнулся. Конечно, умение ездить верхом не часто встретишь у современных мужчин, но он-то за время работы каскадером в кино перепробовал все опасные занятия. Умел не только скакать на лошади, но и падать с нее, умел незаметно для камеры выбираться из горящего дома, прыгать на полном ходу с поезда, бегать по крышам вагонов. Дорогин ловко всадил ногу в стремя и оказался в седле.
Роман с удивлением посмотрел на него.
– Отец мне кое-что говорил о тебе, но не сказал, что ты хороший наездник.
Дорогина забавляла местная манера всех называть на ты, независимо от возраста и социального положения. Эта манера забавляла и нравилась одновременно. Когда младшие по возрасту к тебе обращаются на “вы”, чувствуешь, что постарел.
– Я много умею, – сказал Дорогин. – Но что толку? Умение не помогло мне спасти жизнь другу.
– Зато ты спасся сам, – сузив глаза, сказал Роман. – Значит, сумеешь отомстить. Дай-ка я поеду впереди. Мало ли что, меня знают в лицо. Ты же – человек чужой.
Роман поехал впереди.
– Ты сам кто? – спросил он Дорогина. Этот вопрос застал Сергея врасплох. Ответить на него было сложно.
"В самом деле, кто я такой, чем именно занимаюсь. Положим, несегодня завтра меня убьют. И что можно будет написать на могильном камне? Кому-то напишут «актер», кому-то – «писатель». А мне? Напишут кличку «Муму»”.
– Я – Муму.
Роман не понял, пожал плечами.
– Муму – это профессия или как? Вот я, к примеру, контрабандист. Хороший контрабандист, и не стыжусь этого. Я даю людям работу, благодаря мне в деревне появляются русские деньги, появляются доллары. Люди могут кое-что купить. А ты чем занимаешься?!
– Я каскадер, в кино снимаюсь. А Муму – это у меня кличка такая, псевдоним.
– В кино? – оживился Роман. – Что-то я твоего лица не припомню.
– Я трюки делаю, поэтому и лица моего не видно. Каждому Бог свой талант дал. И если кто-то хороший актер, то это еще не значит, что у него получится с крыши пятиэтажного дома спрыгнуть. За таких я трюки и выполняю.
– Странная работа, какая-то ненастоящая, и в то же время без нее не обойтись.
– Это в прошлом, – вздохнул Дорогин, – теперь я и сам не знаю, кто я такой. Жену, детей потерял, их убили. В тюрьме отсидел. Ни в чем виноват не был. С врагами своими поквитался. Уже несколько лет не знаю, чем заняться. Деньги есть. Друга встретил, хотел детишкам в детский дом, где вырос, подарки отвезти. Не получилось.
– Все у тебя еще получится. Потому как ты человек хороший.
"Я бы этого про себя не сказал”, – подумал Муму.
Кони шли ровно, казалось, им все равно, взбираться на гору, спускаться или следовать вдоль склона. Наконец Роман свернул своего коня к руслу узкой горной речушки, и тот привычно побрел прямо по воде. Ущельем они вышли к широкой воде. Ни на том, ни на этом берегу никого не было видно.
– Все, привел я тебя. Это единственное место, где никто не спросит документов.
– Так уж и единственное?
– Есть еще парочка, – подмигнул Роман, – Но для тебя открою только это. Если захочешь, – можешь воспользоваться вновь.
– Почему здесь никого нет? Роман коротко засмеялся:
– Место прикормленное. Границы зачем существуют? Чтобы с них кормились пограничники, таможенники и контрабандисты. Значит, должны существовать и дырки, иначе бизнес теряет смысл.
Дорогин запустил руку в карман, протянул Роману 300 долларов.
– За то, что проводил, и для твоего отца.
– Здесь слишком много. – Это не много. У себя дома я на них раза два в ресторан сходить могу и один раз – если с женщиной.
– Я не за деньги тебя вел. Так что не обижай, – Роман чуть ли не силой заставил Дорогина спрятать деньги. – Тебе доллары еще пригодятся.
– Зачем?
– В ресторан с женщиной сходить, – хитро подмигнул абхазец. – Ты человек тертый.
Сергей не спешил выпускать ладонь Романа из своей.
– В силу своей профессии ты, наверное, знаешь больше, чем другие.
– Я не знаю, кто расстрелял машину.
– Не знаешь сегодня, но, возможно, что-то узнаешь завтра. Как тебя можно найти?
– Только в деревне.
– И телефона нет?
Роман замялся. Врать, если того не требовали интересы дела, он приучен не был.
– Меня долго искать будут.
– Тогда ты меня отыщи.
– Это, я думаю, получится легче.
Сергей вынул блокнотик и записал телефон.
– Спросишь Тамару Солодкину. Только ей можешь что-нибудь передать.
– Ладно, – вздохнул Роман, вырывая из своей записной книжки листок. – Если позвонишь по этому номеру, меня отыщут в течение дня. Номер сочинский. Надеюсь, мы еще увидимся.
Дорогин с благодарностью принял листок и слез с коня.
– Можешь на нем переехать реку. Он сам вернется.
– На свисток? – поинтересовался Сергей.
– Да, на специальный, ультразвуковой. Человек его не слышит, а лошадь прекрасно различает команды.
– Успехов, – Дорогин шагнул в ледяную воду.
Он перебрался через реку, замочив ноги лишь до колен, но зато основательно продрог. Помахал рукой Роману уже с русского берега.
"Мне везет на хороших людей”, – подумал он. Сбиться с пути было невозможно. Единственная тропинка вела в гору. Пройдя с километр, Дорогин внезапно для себя оказался в дачном поселке. Домики жались друг к другу. Участки террасами уходили в горы. Но день был будний. Поэтому людей в поселке оказалось не так уж много. У сложенного из пенобетонных блоков двухэтажного домика Дорогин остановился. За проволочной сеткой мужик в тельняшке, видимо бывший десантник, ворочал куском арматуры уголья в мангале.
– К автобусу как выйти? Мужик поднял голову лишь после того, как разбил арматурой все крупные угли.
– Как приехал, так и выбирайся.
– С компанией мы приехали, гульнули немного, я остался. Теперь даже не знаю, в какой стороне город остался.
– Что ж, бывает, – заметил мужик, вышел на дорогу и подробно рассказал Сергею, как выбраться к шоссе.
– Если поспешишь, успеешь. До автобуса 15 минут осталось. А не успеешь, возвращайся. У меня шашлыки будут, водка есть, пить одному не хочется. Приехал, думал, дружбана здесь встречу…
– А он не приехал? Пригласи кого-нибудь другого.
– Здесь одни уроды крутятся. Ты, конечно, не в счет, – торопливо добавил мужик.
– Надеюсь успеть, – Сергей быстро зашагал, понимая, что, если даже захочет, потом не сумеет отыскать среди множества домиков тот, где его ждут с шашлыками и водкой.
Он успел к отправлению и вскоре уже ехал, держась за поручень, в тряском городском автобусе. Публика в нем собралась разношерстная. Поэтому вскоре среди пассажиров разгорелся спор. Пенсионеру, скорее всего отставному офицеру, нравились коммунисты, а интеллигентному, надоедливому старику – демократы. Сперва они выясняли отношения спокойно, мирно, но затем перешли на крик. Их разделял проход. Любитель коммунистов не выдержал и схватил очкарика-демократа за грудки.
– Ты мне лучше скажи, что твои демократы построили? Весь Адлер и Сочи при коммунистах строились: санатории, дома, заводы… А они все разворовали.
– Правильно, – крикнул молодой парень с заднего сиденья лишь для того, чтобы подзадорить старика.
Поскольку отставник был пьян, то женщины в автобусе приняли сторону очкарика. Дорогин не вмешивался, хватало своих проблем. Водитель пару раз через динамики предупредил, чтобы прекратили выяснение отношений в салоне, затем пару минут молчал, а после резко нажал на тормоза. Сцепившиеся старики упали на пол.
– Чего стали? – крикнул парень с заднего сиденья.
– Пока вы их не выкинете из машины, я никуда не поеду.
Сперва это показалось глупой шуткой, но водила заглушил двигатель, достал газетку, разложил ее на руле и принялся читать с таким видом, что было понятно: пока не прочтет, всю, вплоть до телефонов редакции и тиража, в путь не тронется.
– Эй, мужики, вы все затеяли, идите с ним и разбирайтесь, – кричали пассажиры. Их заела гордость.
– Хрен я пойду перед ним унижаться, – кричал отставник, – он нас везти должен, мы деньги заплатили. Вот до чего твои демократы страну довели. Каждый делает что хочет – и отставник, скрутив фигу, ткнул ее в стекло водительской кабины.
– Из-за таких уродов, как ты, порядка нет, – кричал растерявший больше половины своей интеллигентности старик. Загудели динамики:
– Товарищи пассажиры, я сказал, пока вы сами их на дорогу не выкинете, никуда не поедем.
В автобусе воцарилось молчание.
– Может, и впрямь, выкинуть их, – предложил парень, но поддержки у пассажиров не получил.
– Извините, – сказал Дорогин и стал пробираться по проходу к водительской кабине.
Постучал по стеклу. Водитель неохотно открыл дверцу.
– Чего тебе?
– Во-первых, не тебе, а вам, во-вторых, ты сейчас заведешь машину и поедешь.
– Ху-ху, ни хо-хо? – ответил водитель, попытавшись захлопнуть дверцу, но нога Дорогина уже стояла на пороге.
– Еще раз говорю тебе, поедешь, хочешь этого или нет.
Водитель, крепкий 45-летний мужик, презрительно улыбнулся.
– Я здесь решаю, ехать мне или стоять. Дорогин схватил его запястье, сжал пальцы, оторвав его руку от руля, прижал ладонь к набалдашнику переключателя скоростей и сжал пальцы водителя еще сильнее:
– Я сейчас проверну ключ, а ты уж, будь добр, нажми на педаль сцепления.
Мужик пытался вырвать руку, но даже не сумел отделить ладонь от набалдашника на переключателе скоростей.
– Лучше послушайся меня.
– Ху-ху… – прохрипел упрямый водила.
– Не хо-хо, а придется, – ответил Муму. Лицо мужика побагровело.
– Врешь, не возьмешь…
– Уже взял.
Так с водителем еще никто не позволял себе разговаривать. И он против своей воли нажал на педаль сцепления, заурчал двигатель. Дорогин перебросил рычаг.
– Трогай, – сказал он и разжал пальцы. До самой автостанции в салоне царило полное молчание. Люди смотрели куда угодно: в окно, под ноги, лишь бы не на Дорогина. Ему хотелось крикнуть: “Чего вы боитесь? Я не зверь, не бандит. Я всего лишь умею постоять за себя. И за вас тоже”.
Автобус уехал, пассажиры разошлись, и Сергей остался на перроне автостанции. Было странно наблюдать за жизнью большого курортного города, зная, что всего в нескольких километрах отсюда мир устроен совсем иначе. Словно за рекой живут другие люди, словно на их календарях другое время.
На противоположной стороне улицы на небольшом вагончике виднелась надпись: “Переговорный пункт”. Располагалась она над небольшим, аккуратно сделанным вагончиком.
«Бог ты мой, – спохватился Дорогин, – я же должен предупредить Тамару. Ей могут сказать, будто я погиб.»
Лавируя между машинами, Сергей перебежал улицу и, сунув оператору деньги, бросился к кабинке.
– Ало, – раздался спокойный голос Тамары Солодкиной.
– Это я, Сергей, – как можно более спокойно, с трудом справляясь с дыханием, сказал Дорогин.
– Откуда ты звонишь?
– С берега моря.
– Вам хорошо, уже возвращаетесь? Как прошла встреча? Передавай привет Паше, он мне очень понравился.
Дорогин молчал.
– Что-то случилось? – спросила Тамара, почувствовала напряженность в молчании Дорогина.
– Поэтому и звоню.
– Ты в порядке?
– Почти, – Сергей колебался, стоит ли рассказывать Солодкиной правду немедленно. – Всего по телефону я не могу рассказать. Паша убит…
– Боже! – воскликнула женщина.
– Я не знаю, кто это сделал, зачем… Нас расстреляли на дороге. Я ничего не мог сделать. А теперь, если тебе скажут, что я погиб, ты не удивляйся. Они не знают, что мне удалось уйти.
– Возвращайся домой, – попросила Тамара.
– Не сейчас, позже. Кто бы к тебе ни пришел, ты ничего не знаешь. Я не звонил.
– Приезжай, я тебе приказываю.
– Приказывать ты не можешь. Тебе лучше уехать и пожить где-нибудь в другом месте.
– Только вместе с тобой.
– Еще… Тебе могут позвонить, чтобы передать информацию для меня. Спроси, кто звонит или от кого.
– Слушай, ты должен…
Дорогин не выдержал и повесил трубку, почувствовав, что еще немного, и он сломается. Он злился на себя. “Сколько раз я говорил себе, что не имею права на семью. Она же не виновата, что я не умею жить так, как все. Что несчастья притягиваются ко мне как к магниту."
Дорогин вышел на тротуар и огляделся.
"Нет, я не вернусь, пока не найду тех, кто убил Пашку. Но для начала мне нужно обменять немного денег.”
Глава 7
Давид, ехавший в УАЗике на заднем сиденье, чувствовал, как буквально давит на него груз случившегося, будто взвалили ему на плечи мешки с деньгами.
– Остановись, – приказал он водителю. Садко глянул на Шпита, послушаться или нет.
– Раз говорит, останови, значит, надо. Может, в кусты ему приспичило сбегать, – Шпит нервно хохотнул.
Машина дернулась и замерла на обочине.
– Кусты подождут, – сказал Давид, – к тому же я один из машины не выйду.
– Почему?
– Я выйду, а вы уедете.
– Если бы я хотел этого, то пристрелил бы тебя прямо здесь.
– Не успел бы, я держу в кармане пистолет наготове, со снятым предохранителем.
– Я знаю об этом.
– Нужно поговорить.
– Всем четверым?
– Да. По-другому не получится. Шпит вздохнул.
– Деньги большие, очень большие. И мы оказались не готовы к этому.
– Рассчитывали на небольшую сумму, но нам не повезло.
– Ты чем-то недоволен?
– Я удивляюсь, что мы все еще живы.
– Я главный, мне и решать.
– Брось, Шпит. Раньше ты был главным, теперь мы решаем все вместе.
– Я предлагаю поделить деньги поровну, – в голосе Шпита звучала неискренность.
– Так не бывает, – отозвался Лебедь, – я тоже, кстати, держу пистолет в кармане. На всякий случай. Заряженный и снятый с предохранителя.
– Палец со спускового крючка убери, тряхнет, и яйца себе отстрелишь. Поделить на четверых можно сто баксов, тысячу. Даже сорок тысяч. Но если денег столько, что их невозможно сосчитать, не натерев мозоли на пальцах, то они не делятся на всех поровну.
– Хорошо, что ты предлагаешь? – руки у Шпита тряслись от волнения. – Хочу предупредить, если ты предлагаешь сыграть в русскую рулетку, так, чтобы одним участником дележа стало меньше, то я против этого.
– Я предлагаю сделать так, чтобы все остались живы и никто не затаил на другого обиды.
– Хорошо сказано, но как это сделать?
– Мы люди, к деньгам привычные. От ста тысяч ни у кого голова не закружится. Каждый из нас прямо сейчас возьмет по десять пачек.
– А остальное? – резко спросил Шпит.
– Остальные деньги мы должны спрятать.
– Не пойдет, – тут же встрял Садко, – я не идиот, чтобы прятали все вместе, а потом ты их забрал из тайника один.
– Спрятать – не значит закопать, мы их отдадим на сохранение.
– В банк, что ли, положим? – ухмыльнулся Шпит.
– Банк дело ненадежное. Нужен хранитель – человек, которому каждый из нас доверяет больше, чем самому себе.
– Нет таких людей.
– Есть, – резко сказал Давид, – и ты его тоже знаешь. Это – мой старший брат.
Шпит сидел в задумчивости, уже в открытую поигрывая пистолетом.
– Не зря у меня всю дорогу чесались руки пустить тебе пулю в лоб. Не зря, потому что ты нарушил все мои планы. Уж лучше бы я тебя пристрелил. Но ты прав, Давид. Отар единственный человек в мире, кому бы я доверил на хранение свои деньги.
Садко подозрительно покосился на Давида. Он кое-что слышал о его старшем брате Отаре, но никогда его не видел.
– Шпит, ты сошел сума. Деньги нельзя никому отдавать! Я не согласен!
Шпит резко вскинул пистолет и приставил ствол ко лбу Садко.
– Я и тебя давно мог бы пристрелить, думаешь, мне своей доли не жалко!
– Брось, – прохрипел Лебедь, – еще не хватало, чтобы мы друг друга прикончили.
– Отар не будет знать, что у него хранится в погребе, – предупредил Давид. – Скажем ему, что отдать это он должен лишь в том случае, если мы все четверо соберемся вместе. С оружием он меня никогда не подводил. Он и братьям моим ни слова не скажет. Потом, когда волна немного уляжется, когда придумаем, куда вложить деньги, вернемся. Лады?
Давид демонстративно выщелкнул обойму из рукоятки пистолета, передернул затвор, поймав вылетевший желтый патрон.
– Придется сделать по-твоему. Вставь обойму назад, пистолеты должны быть или заряжены у всех, или у всех без патронов.
– Мне больше нравится первый вариант.
– Трогай, Садко. Давид предложил единственно правильный путь, и если мы им не воспользуемся, то трое из четверых к утру следующего дня будут мертвы. Признайтесь, ребята, каждый из вас думал о том, чтобы покончить с остальными.
– Не нравится мне это, но выхода нет, – сам себе сказал Лебедь.
– Это не решение вопроса, Давид, а лишь затягивание времени, – ухмыльнулся Шпит.
– Вся жизнь – это затягивание времени, – рассудительно сказал Давид.
– Остановись, – приказал он водителю. Садко глянул на Шпита, послушаться или нет.
– Раз говорит, останови, значит, надо. Может, в кусты ему приспичило сбегать, – Шпит нервно хохотнул.
Машина дернулась и замерла на обочине.
– Кусты подождут, – сказал Давид, – к тому же я один из машины не выйду.
– Почему?
– Я выйду, а вы уедете.
– Если бы я хотел этого, то пристрелил бы тебя прямо здесь.
– Не успел бы, я держу в кармане пистолет наготове, со снятым предохранителем.
– Я знаю об этом.
– Нужно поговорить.
– Всем четверым?
– Да. По-другому не получится. Шпит вздохнул.
– Деньги большие, очень большие. И мы оказались не готовы к этому.
– Рассчитывали на небольшую сумму, но нам не повезло.
– Ты чем-то недоволен?
– Я удивляюсь, что мы все еще живы.
– Я главный, мне и решать.
– Брось, Шпит. Раньше ты был главным, теперь мы решаем все вместе.
– Я предлагаю поделить деньги поровну, – в голосе Шпита звучала неискренность.
– Так не бывает, – отозвался Лебедь, – я тоже, кстати, держу пистолет в кармане. На всякий случай. Заряженный и снятый с предохранителя.
– Палец со спускового крючка убери, тряхнет, и яйца себе отстрелишь. Поделить на четверых можно сто баксов, тысячу. Даже сорок тысяч. Но если денег столько, что их невозможно сосчитать, не натерев мозоли на пальцах, то они не делятся на всех поровну.
– Хорошо, что ты предлагаешь? – руки у Шпита тряслись от волнения. – Хочу предупредить, если ты предлагаешь сыграть в русскую рулетку, так, чтобы одним участником дележа стало меньше, то я против этого.
– Я предлагаю сделать так, чтобы все остались живы и никто не затаил на другого обиды.
– Хорошо сказано, но как это сделать?
– Мы люди, к деньгам привычные. От ста тысяч ни у кого голова не закружится. Каждый из нас прямо сейчас возьмет по десять пачек.
– А остальное? – резко спросил Шпит.
– Остальные деньги мы должны спрятать.
– Не пойдет, – тут же встрял Садко, – я не идиот, чтобы прятали все вместе, а потом ты их забрал из тайника один.
– Спрятать – не значит закопать, мы их отдадим на сохранение.
– В банк, что ли, положим? – ухмыльнулся Шпит.
– Банк дело ненадежное. Нужен хранитель – человек, которому каждый из нас доверяет больше, чем самому себе.
– Нет таких людей.
– Есть, – резко сказал Давид, – и ты его тоже знаешь. Это – мой старший брат.
Шпит сидел в задумчивости, уже в открытую поигрывая пистолетом.
– Не зря у меня всю дорогу чесались руки пустить тебе пулю в лоб. Не зря, потому что ты нарушил все мои планы. Уж лучше бы я тебя пристрелил. Но ты прав, Давид. Отар единственный человек в мире, кому бы я доверил на хранение свои деньги.
Садко подозрительно покосился на Давида. Он кое-что слышал о его старшем брате Отаре, но никогда его не видел.
– Шпит, ты сошел сума. Деньги нельзя никому отдавать! Я не согласен!
Шпит резко вскинул пистолет и приставил ствол ко лбу Садко.
– Я и тебя давно мог бы пристрелить, думаешь, мне своей доли не жалко!
– Брось, – прохрипел Лебедь, – еще не хватало, чтобы мы друг друга прикончили.
– Отар не будет знать, что у него хранится в погребе, – предупредил Давид. – Скажем ему, что отдать это он должен лишь в том случае, если мы все четверо соберемся вместе. С оружием он меня никогда не подводил. Он и братьям моим ни слова не скажет. Потом, когда волна немного уляжется, когда придумаем, куда вложить деньги, вернемся. Лады?
Давид демонстративно выщелкнул обойму из рукоятки пистолета, передернул затвор, поймав вылетевший желтый патрон.
– Придется сделать по-твоему. Вставь обойму назад, пистолеты должны быть или заряжены у всех, или у всех без патронов.
– Мне больше нравится первый вариант.
– Трогай, Садко. Давид предложил единственно правильный путь, и если мы им не воспользуемся, то трое из четверых к утру следующего дня будут мертвы. Признайтесь, ребята, каждый из вас думал о том, чтобы покончить с остальными.
– Не нравится мне это, но выхода нет, – сам себе сказал Лебедь.
– Это не решение вопроса, Давид, а лишь затягивание времени, – ухмыльнулся Шпит.
– Вся жизнь – это затягивание времени, – рассудительно сказал Давид.