Страница:
– То есть как это – не будет? – очень натурально изумился Подберезский. – Он что, надолго уехал? Мы к нему из самой Москвы ехали, а его нет… Что же нам теперь – домой возвращаться? Ведь семьсот верст!
– Из Москвы? – Старуха слегка смягчилась и даже приоткрыла дверь еще на пару сантиметров. Теперь стало видно, что она одета в цветастый застиранный байковый халат, толстые шерстяные чулки и пляжные шлепанцы. В ее бледных глазах засветилось любопытство. («Сенсорное голодание», – понял Подберезский, подавляя улыбку.) – Неужто правда?
– Хотите, паспорт покажу? – предложил Андрей. – Елки-палки, обидно-то как… Неужели зря ехали?
– А у вас что же, дело к нему? – спросила старуха.
– Дело, – сокрушенно вздохнул Подберезский. – Важное.
Старуха с деланным сочувствием покачала головой.
– Пропало ваше дело, – сообщила она. – Помер он. Третьего дня помер. В морге лежит. Сказывают, водкой до смерти опился.
– Водкой? – Подберезский многозначительно посмотрел на Комбата. Борис Иванович шевельнул бровями и промолчал. – Странно…
– И не говори, милок, – живо подхватила старуха, которой явно хотелось поболтать. – Я тоже Гавриловне давеча говорила: странно. Не пил ведь он, совсем не пил…
– Так может, он вовсе и не от водки помер?
– Как же не от водки, когда Гавриловна в морге уборщицей подрабатывает. Уж ей ли не знать?
– Уборщицей? – переспросил Подберезский. – Тогда, конечно… И что же, он прямо тут, дома, и помер?
– Да нет! Гавриловна сказывала, к ним, в морг, значит, его «скорая» привезла откуда-то из центра.
Санитары шибко ругались. Позвонил им кто-то – человеку, мол, плохо, – а сам-то из квартиры и сбежал.
Испугался, верно. Квартиру открытую бросил и утек.
Санитары говорили, будто водки на столе было видимо-невидимо.
Усы Бориса Ивановича активно зашевелились, выдавая напряженную работу мысли. Подберезский поймал себя на странном ощущении, более всего напоминавшем охотничий азарт. Старуха почти слово в слово повторяла историю, рассказанную накануне старшим лейтенантом Чудаковым.
– Это сколько же надо выпить, – перестав шевелить усами, самым простодушным тоном сказал Борис Иванович, – чтобы помереть! Столько же, наверное, за раз и в желудок-то не влезет!
– Влезет, – уверила его старуха. – Гавриловна сказывала, – она вдруг заговорщицки понизила голос, – что водка вроде не настоящая была, а из спирта какого-то.., гид.., тар…
– Гидролизного, – подсказал Подберезский. – Вот черт! А ведь я, дурак, хотел у него этой водки целую партию купить. За этим и приехал.
– Правда? – обрадовалась старуха. Чувствовалось, что эта информация была для нее новой. «Будет чем удивить Гавриловну, – подумал Подберезский. – Ну и ладно. Страна должна знать своих героев.» – Он что же, водкой торговал?
– Вот уж не знаю, – ответил Андрей. – Знаю, что мне предлагал купить большую партию.
– Точно, водкой, – убежденно сказала старуха. – Вот ведь аспид какой! А вроде приличный, обходительный… То-то я смотрю, что живет вроде на пенсию, а «Волгу» купил, в квартире ремонт сделал и что ни день бананы с апельсинами в сумке таскает.
Туда ему, значит, и дорога! Гавриловна сказывала, у нас в городе от этой поддельной водки народу перемерло страсть сколько. А ее, значит, вот кто продавал… А вы ступайте, – внезапно посуровев, заявила она. – Ступайте, ступайте, нечего тут сшиваться. Понакурят, понаплюют, понагадят везде, а потом за ними убирай. Нету его, и нечего вам тут делать.
– Да мы ничего, – сказал Подберезский. – Мы уже. До свидания.
– Доброго здоровьичка, – неприветливо сказала старуха и с пушечным грохотом захлопнула дверь.
Щелкнул запертый замок, и на площадке стало тихо.
– Ну дела, – сказал Комбат, но Подберезский дернул его за рукав и махнул рукой в сторону лестницы. Борис Иванович кивнул и двинулся за ним следом. Андрей был прав: старуха наверняка подслушивала под дверью.
Они торопливо спустились по лестнице, ступая почему-то на цыпочках, вышли в залитый солнцем двор, забрались в машину, которая превратилась в раскаленную духовку.
– Итак, – сказал Подберезский, нажимая кнопку электрического стеклоподъемника, – что мы имеем?
Имеем непьющего распространителя поддельной водки, который окочурился, отведав собственного товара, на квартире у Бакланова.
– Трогай, трогай, – нетерпеливо перебил его Комбат. – На ходу поговорим. Так ведь и изжариться недолго. Да о чем тут говорить? Надо звонить этому умнику из одиннадцатого кабинета, пускай разбирается.
– Да? – с сомнением переспросил Подберезский, выводя машину из двора.
– Конечно. Только сначала надо съездить в Куяр и начистить рыла коллегам этого Макарьева. Потом, когда их посадят, до них уже не доберешься.
– А ты уверен, что менты сумеют в этом разобраться? Вернее, захотят разбираться?
– Ни в чем я не уверен, – буркнул Борис Иванович. – На перекрестке поверни налево… Да, здесь. Теперь все время прямо, а когда выедем из города – направо. Ни в чем я, Андрюха, не уверен, – повторил он. – Значит, тем более надо ехать в Куяр. Но Баклан-то каков! Это же надо было такую казнь устроить!
Не ожидал от него, честное слово. Видно, здорово его этот Макарьев достал.
– Думаешь, Баклан его силой напоил?
– А ты как думаешь? Если бы ты этой отравой торговал, стал бы ты ее пить, да еще в таких количествах?
– Может быть, он сам не знал, чем торгует? – осторожно предположил Андрей.
– Держи карман шире! Но даже если не знал, это ничего не меняет. Он ведь, если верить этой бабке, был непьющий. Или малопьющий, что практически одно и то же. А тут вдруг взял и засосал целый литр, да еще и без закуски. Нет, чует мое сердце, что без Бакланова тут не обошлось.
Машина проскочила микрорайон Дубки, миновала последний светофор и вырвалась на загородное шоссе.
Подберезский прибавил газу, не обращая внимания на рытвины, испещрившие давно нуждавшийся в ремонте асфальт. Встречный ветер засвистел в открытых окнах, охлаждая разгоряченные лица, по обе стороны дороги желто-зелеными стенами встал сосновый бор.
Небо над дорогой было блекло-синее, без единого облачка. Стрелка спидометра уверенно ползла вправо.
Вскоре они проскочили Т-образную развилку.
– Вон там, – сказал Комбат, кивая в сторону оставшейся позади примыкающей дороги, – раньше стояли ракетчики. Штаб дивизии, так называемая Десятая площадка. Не знаю, как сейчас, а раньше можно было прийти в кассу на автовокзале и попросить билет до «десятки». Туда автобус ходил. Вернее, не туда, а в Солнечный. Есть такой поселочек в лесу. Десятка два панельных пятиэтажек, а в них живут одни прапорщики. С семьями, конечно.
– Кошмар, – сказал Подберезский.
– А дорога тоже с историей, – продолжал Комбат. – Сверху-то асфальт, а под ним, не поверишь, четыре слоя бетонных плит. Болота здесь, брат, знаменитые. Построили стройбатовцы дорогу, а она возьми да и утони. Они, конечно, люди военные, у них приказ… Положили поверх одной дороги другую, а она тоже утопла. Так и строили, пока в твердый грунт не уперлись.
– Сказки, – сказал Подберезский, – К тому же я их уже слышал. Сейчас ты скажешь, что тебе про это рассказывал генерал, который в ту пору командовал стройбатом, – Нет, – сказал Борис Иванович. – Не скажу.
Это я в Москве мог про это говорить, а здесь-то зачем?
Вон она, дорога. Дам тебе лопату, вот и весь разговор.
Убедишься собственными глазами.
– Верю, – быстро сказал Подберезский. Порой было трудно определить, шутит Борис Иванович или говорит серьезно. Андрей представил себе, как, обливаясь потом и отгоняя локтями слепней и мошек, стоит, согнувшись в три погибели, на солнцепеке и роет яму саперной лопаткой, а Комбат сидит поодаль в тенечке, грызет травинку, щурится и томно обмахивается зеленой веточкой.
– Ты не гони, – сказал Комбат, – мы почти приехали.
Дорога плавно повернула влево, и Подберезский притормозил, увидев впереди белый щит с названием поселка и деревянные дома окраины.
Поселок был совсем небольшой, но они потратили почти час, расспрашивая аборигенов и пытаясь отыскать производственные помещения ООО «Заря». Аборигены все, как один, выглядели не до конца проснувшимися и только удивленно таращились, разводя руками. Подберезский попытался освежить их память с помощью денег, но быстро понял, что это ничего не даст.
Деньги у него брали охотно, но узнать что бы то ни было так и не удалось. В конце концов они плюнули и сделали то, с чего следовало бы начать: обратились в местную администрацию.
– «Заря»? – удивился круглый, как глобус, человечек, сидевший в захламленном кабинетике. Его обширная лысина сверкала от пота в пыльных солнечных лучах, которые беспрепятственно вливались в ничем не занавешенное окно. – Это какая же «Заря»? А!
Так это старое овощехранилище! Нет там ничего, по-моему. Эта ваша «Заря» зарегистрирована в городе, а у нас они просто арендуют складское помещение.
Понятия не имею, что они там держат… Это на окраине, в лесу. Можете сами съездить, убедиться, но мне кажется, вы только потеряете время.
– А нам спешить некуда, – сказал Комбат.
– Еще один вопрос, – сказал Подберезский. – Вы не могли бы посмотреть, кто является учредителем этого общества?
– А вам зачем? – насторожился толстяк.
– Надо, – сказал Подберезский и выложил на стол зеленую купюру. – Очень надо.
Толстяк вздохнул, почесал затылок и встал из-за стола.
Он долго копался в сейфе и стенном шкафу, вел какие-то сложные переговоры по внутреннему телефону, куда-то убегал, возвращался и снова убегал.
За всей этой суетой ни Комбат, ни Подберезский не успели заметить, когда и каким образом исчезла лежавшая на столе банкнота. Наконец хозяин кабинета вернулся с картонной папкой, со вздохом облегчения открыл папку, пошелестел бумажками и объявил:
– Макарьев. Валентин Петрович Макарьев, частный предприниматель из Йошкар-Олы. Еще что-нибудь вас интересует?
– Спасибо, этого достаточно, – сказал Подберезский.
– Какой предприимчивый пенсионер, – заметил Борис Иванович, садясь в машину.
– Черт его знает, – откликнулся Подберезский. – На меня он такого впечатления не произвел.
Так, мелкий прохвост, шестерка. Одно из двух: либо его использовали втемную, либо ко мне в Москве приходил не он.
– Разберемся, – пообещал Борис Иванович.
Старое овощехранилище представляло собой длинное приземистое кирпичное строение с просевшей посередине двускатной крышей, крытой рубероидом.
Рубероид кое-где отстал и задрался от непогоды, на нем тут и там свежо зеленели заплатки вездесущего мха. Побелку со стен смыло дождями, окна были заложены силикатным кирпичом. Вокруг овощехранилища догнивали остатки дощатого забора, просторный двор почти целиком утонул в лесу, который медленно, но верно отвоевывал сданные когда-то позиции.
Вокруг с противным жужжанием летали кусачие слепни, звенели комары, а свирепые, едва заметные глазу мошки подкрадывались к добыче молча и сразу же принимались остервенело жрать. В целом все выглядело так, словно здесь уже много лет не ступала нога человека.
Подберезский хотел сказать, что они напрасно сюда приехали, но тут увидел, что Комбат, присев на корточки, внимательно разглядывает что-то на дороге.
– Ты чего, Иваныч? – спросил он. – Кошелек потерял?
Комбат не принял шутливого тона.
– А следы-то свежие, – констатировал он, дотрагиваясь рукой до отпечатков крупного протектора. – Да и колея слишком хорошо укатана. Причем, заметь, до самых ворот. Если внутри пусто, зачем приезжать сюда на грузовике? Почему на воротах замок?
Замок на воротах был огромный, килограмма на три-четыре, страшный и покрытый ярко-рыжей ржавчиной. Подберезский подошел поближе и дотронулся до жестяного треугольника, который закрывал скважину для ключа. Он был уверен, что эта железка приржавела намертво, но жестяное веко неожиданно легко сдвинулось в сторону, открыв черный глазок замочной скважины, по краям и внутри которого маслянисто поблескивала свежая смазка.
Андрей подергал замок и обернулся, чтобы сообщить Комбату о своем открытии, но того нигде не было видно.
Вместо Рублева за спиной у Подберезского возникли два плечистых парня с великолепно развитой мускулатурой.
Один из них демонстративно поигрывал тяжелым стальным прутом монтировки, а другой держал в опущенной руке увесистый кусок толстого свинцового кабеля. Кабель был многожильный, каждая жила толщиной в палец, и Подберезский невольно пошевелил лопатками, как будто эта штуковина уже прошлась по его спине.
– Привет, мужики, – с лучезарной улыбкой сказал он. – Закурить не найдется?
– Ты бы еще спросил, как пройти в библиотеку, – фыркнув, отозвался тот, что держал монтировку. – Что ты тут вынюхиваешь, козел?
– Грубо, – сказал Подберезский. – Но я с удовольствием отвечу, если вы меня убедите в том, что имеете право спрашивать. Вы кто, мальчики?
– Мы охрана, – ответил владелец свинцового кабеля. – А вот ты откуда взялся? И где твой кореш?
Скажи ему, чтобы выходил.
– Какой еще кореш? – удивился Андрей. – Вот этот, что ли?
Он указал пальцем на Комбата, который бесшумно возник за спинами охранников.
– Эти фокусы будешь показывать в детском саду, – насмешливо бросил парень с монтировкой. – А я на такое фуфло уже в три годика не покупался, Гусь, глянь, что там сзади.
Гусь засунул под мышку свой кабель, обернулся и упал.
Борис Иванович звонко ударил второго охранника между лопаток, и тот, широко раскинув руки, выпучив ничего не понимающие глаза и разинув рот, полетел прямо на Подберезского. Андрей принял его в объятия, выдернул у него из руки монтировку, ударил коленом в пах, добавил локтем по шее, подхватил падающего бандита и прислонил к стене.
– Ключ от ворот, – скомандовал он.
– Больно-о-о, с-с-сука-а-а, – проскулил охранник и нацелился упасть на колени, но Подберезский воспрепятствовал ему, сграбастав за шиворот и встряхнув так, что линялая брезентовая куртка охранника издала протестующий треск.
– Ключ, – твердо повторил Андрей. – Зашибу ведь дурака!
Кряхтя, постанывая и не делая попыток разогнуться, охранник вынул из кармана и отдал ему большой трубчатый ключ с массивной бородкой. Подберезский небрежно оттолкнул его, и охранник рухнул в густо разросшуюся у стены крапиву. Андрей прижал ключ к нижней губе и сильно дунул. Раздался свистящий звук.
– Вторая часть марлезонского балета! – объявил Подберезский, отпирая замок. – Становится теплее.
Правда, Иваныч?
– Главное – не подпалить задницу, – проворчал Комбат.
Ворота открылись с ржавым треском, и солнечный свет потоком хлынул в сырую затхлую темноту бывшего овощехранилища, осветив громоздившиеся вдоль стен штабеля картонных ящиков.
– Если это то, что я думаю, – сказал Подберезский, – то день прошел не зря.
Борис Иванович молча прошел мимо него и, взявшись за верхний ящик, опрокинул штабель. Внутри ящиков глухо зазвенело, раздался треск, в воздухе остро запахло спиртом, и на светло-сером бетонном полу появилось темное, быстро увеличивающееся в размерах мокрое пятно.
– Надо бы смотаться к магазину, – деловито сказал Подберезский. – Там мужики от жажды умирают, а тут столько добра пропадает. Помнишь тот анекдот, где Василий Иванович с алкоголизмом боролся?
Сделал водку бесплатной, все алкаши за один день перепились и вымерли, как динозавры…
– Смотайся лучше к машине, – посоветовал Комбат, – возьми канистру бензина. А то вручную мы тут до вечера провозимся.
Подберезский кивнул и пошел к выходу. Он толкнул полузакрывшуюся створку ворот, выглянул наружу и остановился.
– Иваныч, – позвал он, – поди-ка сюда. У нас гости.
Глава 10
– Из Москвы? – Старуха слегка смягчилась и даже приоткрыла дверь еще на пару сантиметров. Теперь стало видно, что она одета в цветастый застиранный байковый халат, толстые шерстяные чулки и пляжные шлепанцы. В ее бледных глазах засветилось любопытство. («Сенсорное голодание», – понял Подберезский, подавляя улыбку.) – Неужто правда?
– Хотите, паспорт покажу? – предложил Андрей. – Елки-палки, обидно-то как… Неужели зря ехали?
– А у вас что же, дело к нему? – спросила старуха.
– Дело, – сокрушенно вздохнул Подберезский. – Важное.
Старуха с деланным сочувствием покачала головой.
– Пропало ваше дело, – сообщила она. – Помер он. Третьего дня помер. В морге лежит. Сказывают, водкой до смерти опился.
– Водкой? – Подберезский многозначительно посмотрел на Комбата. Борис Иванович шевельнул бровями и промолчал. – Странно…
– И не говори, милок, – живо подхватила старуха, которой явно хотелось поболтать. – Я тоже Гавриловне давеча говорила: странно. Не пил ведь он, совсем не пил…
– Так может, он вовсе и не от водки помер?
– Как же не от водки, когда Гавриловна в морге уборщицей подрабатывает. Уж ей ли не знать?
– Уборщицей? – переспросил Подберезский. – Тогда, конечно… И что же, он прямо тут, дома, и помер?
– Да нет! Гавриловна сказывала, к ним, в морг, значит, его «скорая» привезла откуда-то из центра.
Санитары шибко ругались. Позвонил им кто-то – человеку, мол, плохо, – а сам-то из квартиры и сбежал.
Испугался, верно. Квартиру открытую бросил и утек.
Санитары говорили, будто водки на столе было видимо-невидимо.
Усы Бориса Ивановича активно зашевелились, выдавая напряженную работу мысли. Подберезский поймал себя на странном ощущении, более всего напоминавшем охотничий азарт. Старуха почти слово в слово повторяла историю, рассказанную накануне старшим лейтенантом Чудаковым.
– Это сколько же надо выпить, – перестав шевелить усами, самым простодушным тоном сказал Борис Иванович, – чтобы помереть! Столько же, наверное, за раз и в желудок-то не влезет!
– Влезет, – уверила его старуха. – Гавриловна сказывала, – она вдруг заговорщицки понизила голос, – что водка вроде не настоящая была, а из спирта какого-то.., гид.., тар…
– Гидролизного, – подсказал Подберезский. – Вот черт! А ведь я, дурак, хотел у него этой водки целую партию купить. За этим и приехал.
– Правда? – обрадовалась старуха. Чувствовалось, что эта информация была для нее новой. «Будет чем удивить Гавриловну, – подумал Подберезский. – Ну и ладно. Страна должна знать своих героев.» – Он что же, водкой торговал?
– Вот уж не знаю, – ответил Андрей. – Знаю, что мне предлагал купить большую партию.
– Точно, водкой, – убежденно сказала старуха. – Вот ведь аспид какой! А вроде приличный, обходительный… То-то я смотрю, что живет вроде на пенсию, а «Волгу» купил, в квартире ремонт сделал и что ни день бананы с апельсинами в сумке таскает.
Туда ему, значит, и дорога! Гавриловна сказывала, у нас в городе от этой поддельной водки народу перемерло страсть сколько. А ее, значит, вот кто продавал… А вы ступайте, – внезапно посуровев, заявила она. – Ступайте, ступайте, нечего тут сшиваться. Понакурят, понаплюют, понагадят везде, а потом за ними убирай. Нету его, и нечего вам тут делать.
– Да мы ничего, – сказал Подберезский. – Мы уже. До свидания.
– Доброго здоровьичка, – неприветливо сказала старуха и с пушечным грохотом захлопнула дверь.
Щелкнул запертый замок, и на площадке стало тихо.
– Ну дела, – сказал Комбат, но Подберезский дернул его за рукав и махнул рукой в сторону лестницы. Борис Иванович кивнул и двинулся за ним следом. Андрей был прав: старуха наверняка подслушивала под дверью.
Они торопливо спустились по лестнице, ступая почему-то на цыпочках, вышли в залитый солнцем двор, забрались в машину, которая превратилась в раскаленную духовку.
– Итак, – сказал Подберезский, нажимая кнопку электрического стеклоподъемника, – что мы имеем?
Имеем непьющего распространителя поддельной водки, который окочурился, отведав собственного товара, на квартире у Бакланова.
– Трогай, трогай, – нетерпеливо перебил его Комбат. – На ходу поговорим. Так ведь и изжариться недолго. Да о чем тут говорить? Надо звонить этому умнику из одиннадцатого кабинета, пускай разбирается.
– Да? – с сомнением переспросил Подберезский, выводя машину из двора.
– Конечно. Только сначала надо съездить в Куяр и начистить рыла коллегам этого Макарьева. Потом, когда их посадят, до них уже не доберешься.
– А ты уверен, что менты сумеют в этом разобраться? Вернее, захотят разбираться?
– Ни в чем я не уверен, – буркнул Борис Иванович. – На перекрестке поверни налево… Да, здесь. Теперь все время прямо, а когда выедем из города – направо. Ни в чем я, Андрюха, не уверен, – повторил он. – Значит, тем более надо ехать в Куяр. Но Баклан-то каков! Это же надо было такую казнь устроить!
Не ожидал от него, честное слово. Видно, здорово его этот Макарьев достал.
– Думаешь, Баклан его силой напоил?
– А ты как думаешь? Если бы ты этой отравой торговал, стал бы ты ее пить, да еще в таких количествах?
– Может быть, он сам не знал, чем торгует? – осторожно предположил Андрей.
– Держи карман шире! Но даже если не знал, это ничего не меняет. Он ведь, если верить этой бабке, был непьющий. Или малопьющий, что практически одно и то же. А тут вдруг взял и засосал целый литр, да еще и без закуски. Нет, чует мое сердце, что без Бакланова тут не обошлось.
Машина проскочила микрорайон Дубки, миновала последний светофор и вырвалась на загородное шоссе.
Подберезский прибавил газу, не обращая внимания на рытвины, испещрившие давно нуждавшийся в ремонте асфальт. Встречный ветер засвистел в открытых окнах, охлаждая разгоряченные лица, по обе стороны дороги желто-зелеными стенами встал сосновый бор.
Небо над дорогой было блекло-синее, без единого облачка. Стрелка спидометра уверенно ползла вправо.
Вскоре они проскочили Т-образную развилку.
– Вон там, – сказал Комбат, кивая в сторону оставшейся позади примыкающей дороги, – раньше стояли ракетчики. Штаб дивизии, так называемая Десятая площадка. Не знаю, как сейчас, а раньше можно было прийти в кассу на автовокзале и попросить билет до «десятки». Туда автобус ходил. Вернее, не туда, а в Солнечный. Есть такой поселочек в лесу. Десятка два панельных пятиэтажек, а в них живут одни прапорщики. С семьями, конечно.
– Кошмар, – сказал Подберезский.
– А дорога тоже с историей, – продолжал Комбат. – Сверху-то асфальт, а под ним, не поверишь, четыре слоя бетонных плит. Болота здесь, брат, знаменитые. Построили стройбатовцы дорогу, а она возьми да и утони. Они, конечно, люди военные, у них приказ… Положили поверх одной дороги другую, а она тоже утопла. Так и строили, пока в твердый грунт не уперлись.
– Сказки, – сказал Подберезский, – К тому же я их уже слышал. Сейчас ты скажешь, что тебе про это рассказывал генерал, который в ту пору командовал стройбатом, – Нет, – сказал Борис Иванович. – Не скажу.
Это я в Москве мог про это говорить, а здесь-то зачем?
Вон она, дорога. Дам тебе лопату, вот и весь разговор.
Убедишься собственными глазами.
– Верю, – быстро сказал Подберезский. Порой было трудно определить, шутит Борис Иванович или говорит серьезно. Андрей представил себе, как, обливаясь потом и отгоняя локтями слепней и мошек, стоит, согнувшись в три погибели, на солнцепеке и роет яму саперной лопаткой, а Комбат сидит поодаль в тенечке, грызет травинку, щурится и томно обмахивается зеленой веточкой.
– Ты не гони, – сказал Комбат, – мы почти приехали.
Дорога плавно повернула влево, и Подберезский притормозил, увидев впереди белый щит с названием поселка и деревянные дома окраины.
Поселок был совсем небольшой, но они потратили почти час, расспрашивая аборигенов и пытаясь отыскать производственные помещения ООО «Заря». Аборигены все, как один, выглядели не до конца проснувшимися и только удивленно таращились, разводя руками. Подберезский попытался освежить их память с помощью денег, но быстро понял, что это ничего не даст.
Деньги у него брали охотно, но узнать что бы то ни было так и не удалось. В конце концов они плюнули и сделали то, с чего следовало бы начать: обратились в местную администрацию.
– «Заря»? – удивился круглый, как глобус, человечек, сидевший в захламленном кабинетике. Его обширная лысина сверкала от пота в пыльных солнечных лучах, которые беспрепятственно вливались в ничем не занавешенное окно. – Это какая же «Заря»? А!
Так это старое овощехранилище! Нет там ничего, по-моему. Эта ваша «Заря» зарегистрирована в городе, а у нас они просто арендуют складское помещение.
Понятия не имею, что они там держат… Это на окраине, в лесу. Можете сами съездить, убедиться, но мне кажется, вы только потеряете время.
– А нам спешить некуда, – сказал Комбат.
– Еще один вопрос, – сказал Подберезский. – Вы не могли бы посмотреть, кто является учредителем этого общества?
– А вам зачем? – насторожился толстяк.
– Надо, – сказал Подберезский и выложил на стол зеленую купюру. – Очень надо.
Толстяк вздохнул, почесал затылок и встал из-за стола.
Он долго копался в сейфе и стенном шкафу, вел какие-то сложные переговоры по внутреннему телефону, куда-то убегал, возвращался и снова убегал.
За всей этой суетой ни Комбат, ни Подберезский не успели заметить, когда и каким образом исчезла лежавшая на столе банкнота. Наконец хозяин кабинета вернулся с картонной папкой, со вздохом облегчения открыл папку, пошелестел бумажками и объявил:
– Макарьев. Валентин Петрович Макарьев, частный предприниматель из Йошкар-Олы. Еще что-нибудь вас интересует?
– Спасибо, этого достаточно, – сказал Подберезский.
– Какой предприимчивый пенсионер, – заметил Борис Иванович, садясь в машину.
– Черт его знает, – откликнулся Подберезский. – На меня он такого впечатления не произвел.
Так, мелкий прохвост, шестерка. Одно из двух: либо его использовали втемную, либо ко мне в Москве приходил не он.
– Разберемся, – пообещал Борис Иванович.
Старое овощехранилище представляло собой длинное приземистое кирпичное строение с просевшей посередине двускатной крышей, крытой рубероидом.
Рубероид кое-где отстал и задрался от непогоды, на нем тут и там свежо зеленели заплатки вездесущего мха. Побелку со стен смыло дождями, окна были заложены силикатным кирпичом. Вокруг овощехранилища догнивали остатки дощатого забора, просторный двор почти целиком утонул в лесу, который медленно, но верно отвоевывал сданные когда-то позиции.
Вокруг с противным жужжанием летали кусачие слепни, звенели комары, а свирепые, едва заметные глазу мошки подкрадывались к добыче молча и сразу же принимались остервенело жрать. В целом все выглядело так, словно здесь уже много лет не ступала нога человека.
Подберезский хотел сказать, что они напрасно сюда приехали, но тут увидел, что Комбат, присев на корточки, внимательно разглядывает что-то на дороге.
– Ты чего, Иваныч? – спросил он. – Кошелек потерял?
Комбат не принял шутливого тона.
– А следы-то свежие, – констатировал он, дотрагиваясь рукой до отпечатков крупного протектора. – Да и колея слишком хорошо укатана. Причем, заметь, до самых ворот. Если внутри пусто, зачем приезжать сюда на грузовике? Почему на воротах замок?
Замок на воротах был огромный, килограмма на три-четыре, страшный и покрытый ярко-рыжей ржавчиной. Подберезский подошел поближе и дотронулся до жестяного треугольника, который закрывал скважину для ключа. Он был уверен, что эта железка приржавела намертво, но жестяное веко неожиданно легко сдвинулось в сторону, открыв черный глазок замочной скважины, по краям и внутри которого маслянисто поблескивала свежая смазка.
Андрей подергал замок и обернулся, чтобы сообщить Комбату о своем открытии, но того нигде не было видно.
Вместо Рублева за спиной у Подберезского возникли два плечистых парня с великолепно развитой мускулатурой.
Один из них демонстративно поигрывал тяжелым стальным прутом монтировки, а другой держал в опущенной руке увесистый кусок толстого свинцового кабеля. Кабель был многожильный, каждая жила толщиной в палец, и Подберезский невольно пошевелил лопатками, как будто эта штуковина уже прошлась по его спине.
– Привет, мужики, – с лучезарной улыбкой сказал он. – Закурить не найдется?
– Ты бы еще спросил, как пройти в библиотеку, – фыркнув, отозвался тот, что держал монтировку. – Что ты тут вынюхиваешь, козел?
– Грубо, – сказал Подберезский. – Но я с удовольствием отвечу, если вы меня убедите в том, что имеете право спрашивать. Вы кто, мальчики?
– Мы охрана, – ответил владелец свинцового кабеля. – А вот ты откуда взялся? И где твой кореш?
Скажи ему, чтобы выходил.
– Какой еще кореш? – удивился Андрей. – Вот этот, что ли?
Он указал пальцем на Комбата, который бесшумно возник за спинами охранников.
– Эти фокусы будешь показывать в детском саду, – насмешливо бросил парень с монтировкой. – А я на такое фуфло уже в три годика не покупался, Гусь, глянь, что там сзади.
Гусь засунул под мышку свой кабель, обернулся и упал.
Борис Иванович звонко ударил второго охранника между лопаток, и тот, широко раскинув руки, выпучив ничего не понимающие глаза и разинув рот, полетел прямо на Подберезского. Андрей принял его в объятия, выдернул у него из руки монтировку, ударил коленом в пах, добавил локтем по шее, подхватил падающего бандита и прислонил к стене.
– Ключ от ворот, – скомандовал он.
– Больно-о-о, с-с-сука-а-а, – проскулил охранник и нацелился упасть на колени, но Подберезский воспрепятствовал ему, сграбастав за шиворот и встряхнув так, что линялая брезентовая куртка охранника издала протестующий треск.
– Ключ, – твердо повторил Андрей. – Зашибу ведь дурака!
Кряхтя, постанывая и не делая попыток разогнуться, охранник вынул из кармана и отдал ему большой трубчатый ключ с массивной бородкой. Подберезский небрежно оттолкнул его, и охранник рухнул в густо разросшуюся у стены крапиву. Андрей прижал ключ к нижней губе и сильно дунул. Раздался свистящий звук.
– Вторая часть марлезонского балета! – объявил Подберезский, отпирая замок. – Становится теплее.
Правда, Иваныч?
– Главное – не подпалить задницу, – проворчал Комбат.
Ворота открылись с ржавым треском, и солнечный свет потоком хлынул в сырую затхлую темноту бывшего овощехранилища, осветив громоздившиеся вдоль стен штабеля картонных ящиков.
– Если это то, что я думаю, – сказал Подберезский, – то день прошел не зря.
Борис Иванович молча прошел мимо него и, взявшись за верхний ящик, опрокинул штабель. Внутри ящиков глухо зазвенело, раздался треск, в воздухе остро запахло спиртом, и на светло-сером бетонном полу появилось темное, быстро увеличивающееся в размерах мокрое пятно.
– Надо бы смотаться к магазину, – деловито сказал Подберезский. – Там мужики от жажды умирают, а тут столько добра пропадает. Помнишь тот анекдот, где Василий Иванович с алкоголизмом боролся?
Сделал водку бесплатной, все алкаши за один день перепились и вымерли, как динозавры…
– Смотайся лучше к машине, – посоветовал Комбат, – возьми канистру бензина. А то вручную мы тут до вечера провозимся.
Подберезский кивнул и пошел к выходу. Он толкнул полузакрывшуюся створку ворот, выглянул наружу и остановился.
– Иваныч, – позвал он, – поди-ка сюда. У нас гости.
Глава 10
Баклан прихватил подолом майки обжигающие края алюминиевой миски, осторожно пятясь, задом подошел к стопке еще не собранных картонных ящиков и сел, стараясь не расплескать баланду. Варево воняло помойкой, но урчащий желудок настоятельно требовал своего. Баклан положил на колени кусок толстого гофрированного картона, аккуратно пристроил на нем миску и запустил покрытую черными пятнами окисла оловянную ложку в валивший от баланды вонючий пар, одновременно откусив от зажатой в левом кулаке черствой горбушки.
– Рубай, Баклан, рубай, – с набитым ртом сказал чернявый невысокий парень по кличке Шибздик. Он сидел на краю фундамента остановленного конвейера, сноровисто орудуя ложкой. – Набирайся силенок.
Они тебе ох как понадобятся.
– Зачем? – вяло спросил Баклан, снова окуная ложку в баланду. Разбитые губы медленно заживали, и есть было больно.
– Зачем? – Шибздик перестал жевать и задумчиво шмыгнул носом. – Ну, это зависит от тебя. Смотря чего ты хочешь.
Некоторое время он с многозначительным видом смотрел на Баклана, но тот молчал, осторожно вливая горячую баланду в распухший рот.
– Ну, – не выдержав, настойчиво сказал Шибздик, – чего молчишь?
– А я должен что-то говорить? – удивился Баклан. – Что ты хочешь от меня услышать?
– Ха, – сказал Шибздик. – Да ты, оказывается, непростой парень. Ох непростой… Крученый, как веревка.
Баклан пожал плечами, продолжая есть. Он не понимал, чего хочет от него Шибздик, и не стремился понять. У него до сих пор болело все тело, а голова время от времени начинала кружиться. Ему было не до разгадывания шарад.
– Прямо напротив него располагалась низенькая дверца, которая, как он знал, вела в соседний отсек, используемый в качестве гаража.
– Если тебе нечего мне сказать, – возобновил свою атаку Шибздик, – зачем тогда ты так пялишься на эту дверь? В одиночку отсюда не уйти, приятель.
Баклан перевел взгляд на Шибздика и осмотрел его с головы до ног. Черная всклокоченная шевелюра, бледное костлявое личико с острым, как воробьиный клюв, носом, редкая щетина на верхней губе и подбородке, драная клетчатая рубашка, мятые брюки, беспокойный, бегающий взгляд… Шибздик выглядел как типичный провокатор и, возможно, таковым он и являлся.
– А кто сказал, что я собираюсь уйти? – спросил Баклан.
Он отломил от горбушки маленький кусочек и осторожно просунул его в щель между распухшими, как оладьи, губами.
– По-моему, это нормально, – быстро жуя, заметил Шибздик. – Я, например, собираюсь. Да все собираются, только ни у кого не выходит. А у нас с тобой выйдет.
Баклан невесело усмехнулся и сразу же поморщился от острой боли в губах.
– А что, если я тебя заложу? – спросил он. – Может, мне за это дадут лишний кусок хлеба. Возможно, даже с колбасой.
– Хрен тебе в глаз, а не хлеб с колбасой, – спокойно заявил Шибздик. – Что ты им скажешь?
Шибздик, мол, хочет подорвать? Так это же козе ясно, что хочу. Я же говорю, любой хочет. И ты хочешь, я же вижу.
– Не хочу, – сказал Баклан, и в эту минуту конвейер с грохотом и звоном дернулся и пошел.
Сквозь прорезанноев стене квадратное окошко на них снова двинулись бесконечные ряды бутылок. Шибздик вскочил с фундамента, на ходу слил в рот остатки баланды, затолкал за щеку хлеб, сунул в угол миску и принялся с обезьяньей ловкостью хватать с конвейера бутылки и начинять ими стоявший наготове ящик. Баклан вздохнул и отставил миску. Он снова не успел поесть.
Шибздик работал так же сноровисто, как и ел.
Превозмогая боль в избитом теле, Баклан помогал ему, время от времени ловя себя на том, что смотрит в сторону двери.
– Нет, серьезно, – перекрикивая лязг сталкивающихся бутылок, снова обратился к нему Шибздик, – ты что, в натуре не хочешь отсюда свалить?
– Не хочу, – повторил Баклан, оттаскивая в сторону полный ящик и подставляя новый. – Зачем?
– Как это зачем? – На мгновение Шибздик даже перестал работать. – Тебе что же, нравится здесь, что ли? Мы же здесь просто рабы, ты что, не понял?
Обыкновенная рабочая скотина. И выйти отсюда можно только вперед ногами. Я здесь уже полгода, всякого насмотрелся. Один тип из Нижнего зубами маялся.
Ночь маялся, другую маялся, а на третий день Черемис взял у охранника пушку и шлепнул парня прямо у конвейера. И все. А назавтра на его место другого приволокли. Рвать отсюда надо. Баклан.
– Куда? – спросил Баклан. Ящик снова наполнился, он подхватил его и, придерживая снизу, поставил в штабель.
– Да что ты заладил – зачем, куда? – взбеленился Шибздик. – Домой, к бабе под одеяло!
– Мне некуда идти, – сказал Баклан. – Я даже имени своего не помню, не то что адреса.
– Да ну? – удивился Шибздик. – В натуре, что ли? А я думал, ты темнишь. Это они, суки, тебе двойную дозу вкатили. Специально, чтобы память отшибло, Я эти их штуки знаю, насмотрелся.
– Какую дозу? – заинтересовался Баклан.
– А я знаю? Они, когда берут человека на улице, вкалывают ему какую-то дрянь, чтобы лежал тихо и не брыкался. Какое-то крутое дерьмо. Пару раз они вместо новых рабов жмуриков привозили. Передозировка – и привет. А у тебя организм крепкий оказался. Они, видно, так и рассчитывали: либо подохнет, либо память потеряет. Видно, ты им недешево дался.
– Не знаю, – сказал Баклан. – Ничего не помню.
– Зато я помню, как ты вертухая отмахал, – хмыкнул Шибздик. – Все помнят, и вертухаи тоже.
Ты здесь долго не протянешь. Убьют они тебя. Как только новая пара рук у них появится, так сразу и убьют. Линять надо, Баклан!
– Слушай, – сказал Баклан, вернувшись к конвейеру с новым пустым ящиком, – ну чего ты ко мне привязался? Что ты мне в душу лезешь? Не знаю я, куда мне бежать. Ну не знаю! И вообще…
Некоторое время Шибздик ждал продолжения, но так и не дождался.
– Что – вообще? – спросил он.
– Не верю я тебе, – просто ответил Баклан.
– Ну и правильно, – неожиданно спокойно сказал Шибздик. – Если бы ты мне сразу на шею бросился, я бы с тобой и разговаривать не стал. Никому нельзя верить. Никому, понял? И я к тебе подкатываю не потому, что я такой добрый, а потому, что ты здорово умеешь хари на бок сворачивать. По-тихому слинять все равно не удастся, а мне с вертухаями не справиться.
Баклан задумался. Руки его продолжали автоматически двигаться, снимая с конвейера бутылки, начиняя ими ящики, закрывая, заклеивая, относя, подавая и снова снимая с бесконечной резиновой ленты бренчащее, наполненное прозрачной отравой стекло.
– Ладно, – сказал он. – Когда?
– А чего ждать? – весело изумился Шибздик. – Сейчас ты живой, а через час – хлоп, и кончился.
– Хлоп, – повторил Баклан. – Интересная мысль, И что ты предлагаешь?
– Все просто, как огурец, – ответил Шибздик. – Слушай сюда…
Двое охранников, удобно расположившись в кабине стоявшего в гаражном отсеке тентованного «КамАЗа», резались в «очко». Сквозь широкий лобовик им были хорошо видны надежно запертые ворота, а посмотрев в боковое зеркало, они могли увидеть низкую дверь в задней стене помещения, которая вела в упаковочный цех. Дверь была заперта на засов со стороны гаража. Оттуда доносился приглушенный рокот шестерен и непрерывное глухое позвякивание ползущих по конвейеру бутылок. На приборном щитке грузовика лежала портативная рация в кожаном чехле.
Сейчас она молчала. Время было самое что ни на есть спокойное – четвертый час пополудни. Гостей они не ждали, и даже неугомонный Черемис, как всегда в это время суток, прилег покемарить после обеда.
Охранники знали, что он не проснется раньше семи, и чувствовали себя свободно. Даже их маски были сняты и валялись на передней панели рядом с рацией.
– Да, – мечтательно сказал один из охранников, тасуя карты, – жизнь хороша…
– Когда пьешь не спеша, – подхватил второй.
– Не надо о грустном, – со вздохом сказал первый. – Как подумаю, сколько там, за стеной, водяры…
– А кто тебе мешает? Бери и пей, сколько влезет.
– Сам пей. Это у Черемиса брюхо железное. Вот ведь черт здоровенный, все ему по барабану.
– Это факт. Даже завидно, блин.
Первый охранник, краснолицый бугай лет сорока, похожий на заматеревшего и основательно раздавшегося вширь Алешу Поповича, порылся в кармане своего камуфляжного комбинезона, выудил оттуда сигарету, со щелчком откинул крышечку никелированной «зиппо» и закурил, выпустив из ноздрей две толстые струи дыма.
– Ну что, сдаем? – спросил он, ловко перетасовывая засаленную колоду.
– Надоело, – проворчал второй охранник. Он казался простуженным и все время шмыгал носом. – Давай перекурим.
– Что, – с подковыркой осведомился «Алеша Попович», – основной капитал в опасности?
Простуженный шмыгнул носом и покачал головой.
– С такими ставками ты до моего основного капитала не скоро доберешься, – сказал он. – В натуре, надоело. Лучше расскажи, как у тебя вчера с Веркой вышло. Уломал?
– Да куда она, сучка, денется. Только моя, похоже, в курсе.
– Жена, что ли?
– Ага… То ли накапал кто-нибудь, то ли сама как-то "пронюхала. Смех, да и только. Кобель ты, говорит, вшивый, сукин сын… Я ей: на себя, говорю, посмотри, свинья супоросая. Тебя же трахать только на ощупь можно, вслепую… Ну она и заткнулась, конечно.
– Ну а Верка-то как же?
– А что Верка? Дура твоя Верка. Орет как недорезанная, всю спину когтями исполосовала, стерва костлявая. И пьет, зараза, как лошадь, не напасешься на нее.
– Ну вот, – разочарованно сказал простуженный, – на тебя не угодишь. Я-то думал…
– Рубай, Баклан, рубай, – с набитым ртом сказал чернявый невысокий парень по кличке Шибздик. Он сидел на краю фундамента остановленного конвейера, сноровисто орудуя ложкой. – Набирайся силенок.
Они тебе ох как понадобятся.
– Зачем? – вяло спросил Баклан, снова окуная ложку в баланду. Разбитые губы медленно заживали, и есть было больно.
– Зачем? – Шибздик перестал жевать и задумчиво шмыгнул носом. – Ну, это зависит от тебя. Смотря чего ты хочешь.
Некоторое время он с многозначительным видом смотрел на Баклана, но тот молчал, осторожно вливая горячую баланду в распухший рот.
– Ну, – не выдержав, настойчиво сказал Шибздик, – чего молчишь?
– А я должен что-то говорить? – удивился Баклан. – Что ты хочешь от меня услышать?
– Ха, – сказал Шибздик. – Да ты, оказывается, непростой парень. Ох непростой… Крученый, как веревка.
Баклан пожал плечами, продолжая есть. Он не понимал, чего хочет от него Шибздик, и не стремился понять. У него до сих пор болело все тело, а голова время от времени начинала кружиться. Ему было не до разгадывания шарад.
– Прямо напротив него располагалась низенькая дверца, которая, как он знал, вела в соседний отсек, используемый в качестве гаража.
– Если тебе нечего мне сказать, – возобновил свою атаку Шибздик, – зачем тогда ты так пялишься на эту дверь? В одиночку отсюда не уйти, приятель.
Баклан перевел взгляд на Шибздика и осмотрел его с головы до ног. Черная всклокоченная шевелюра, бледное костлявое личико с острым, как воробьиный клюв, носом, редкая щетина на верхней губе и подбородке, драная клетчатая рубашка, мятые брюки, беспокойный, бегающий взгляд… Шибздик выглядел как типичный провокатор и, возможно, таковым он и являлся.
– А кто сказал, что я собираюсь уйти? – спросил Баклан.
Он отломил от горбушки маленький кусочек и осторожно просунул его в щель между распухшими, как оладьи, губами.
– По-моему, это нормально, – быстро жуя, заметил Шибздик. – Я, например, собираюсь. Да все собираются, только ни у кого не выходит. А у нас с тобой выйдет.
Баклан невесело усмехнулся и сразу же поморщился от острой боли в губах.
– А что, если я тебя заложу? – спросил он. – Может, мне за это дадут лишний кусок хлеба. Возможно, даже с колбасой.
– Хрен тебе в глаз, а не хлеб с колбасой, – спокойно заявил Шибздик. – Что ты им скажешь?
Шибздик, мол, хочет подорвать? Так это же козе ясно, что хочу. Я же говорю, любой хочет. И ты хочешь, я же вижу.
– Не хочу, – сказал Баклан, и в эту минуту конвейер с грохотом и звоном дернулся и пошел.
Сквозь прорезанноев стене квадратное окошко на них снова двинулись бесконечные ряды бутылок. Шибздик вскочил с фундамента, на ходу слил в рот остатки баланды, затолкал за щеку хлеб, сунул в угол миску и принялся с обезьяньей ловкостью хватать с конвейера бутылки и начинять ими стоявший наготове ящик. Баклан вздохнул и отставил миску. Он снова не успел поесть.
Шибздик работал так же сноровисто, как и ел.
Превозмогая боль в избитом теле, Баклан помогал ему, время от времени ловя себя на том, что смотрит в сторону двери.
– Нет, серьезно, – перекрикивая лязг сталкивающихся бутылок, снова обратился к нему Шибздик, – ты что, в натуре не хочешь отсюда свалить?
– Не хочу, – повторил Баклан, оттаскивая в сторону полный ящик и подставляя новый. – Зачем?
– Как это зачем? – На мгновение Шибздик даже перестал работать. – Тебе что же, нравится здесь, что ли? Мы же здесь просто рабы, ты что, не понял?
Обыкновенная рабочая скотина. И выйти отсюда можно только вперед ногами. Я здесь уже полгода, всякого насмотрелся. Один тип из Нижнего зубами маялся.
Ночь маялся, другую маялся, а на третий день Черемис взял у охранника пушку и шлепнул парня прямо у конвейера. И все. А назавтра на его место другого приволокли. Рвать отсюда надо. Баклан.
– Куда? – спросил Баклан. Ящик снова наполнился, он подхватил его и, придерживая снизу, поставил в штабель.
– Да что ты заладил – зачем, куда? – взбеленился Шибздик. – Домой, к бабе под одеяло!
– Мне некуда идти, – сказал Баклан. – Я даже имени своего не помню, не то что адреса.
– Да ну? – удивился Шибздик. – В натуре, что ли? А я думал, ты темнишь. Это они, суки, тебе двойную дозу вкатили. Специально, чтобы память отшибло, Я эти их штуки знаю, насмотрелся.
– Какую дозу? – заинтересовался Баклан.
– А я знаю? Они, когда берут человека на улице, вкалывают ему какую-то дрянь, чтобы лежал тихо и не брыкался. Какое-то крутое дерьмо. Пару раз они вместо новых рабов жмуриков привозили. Передозировка – и привет. А у тебя организм крепкий оказался. Они, видно, так и рассчитывали: либо подохнет, либо память потеряет. Видно, ты им недешево дался.
– Не знаю, – сказал Баклан. – Ничего не помню.
– Зато я помню, как ты вертухая отмахал, – хмыкнул Шибздик. – Все помнят, и вертухаи тоже.
Ты здесь долго не протянешь. Убьют они тебя. Как только новая пара рук у них появится, так сразу и убьют. Линять надо, Баклан!
– Слушай, – сказал Баклан, вернувшись к конвейеру с новым пустым ящиком, – ну чего ты ко мне привязался? Что ты мне в душу лезешь? Не знаю я, куда мне бежать. Ну не знаю! И вообще…
Некоторое время Шибздик ждал продолжения, но так и не дождался.
– Что – вообще? – спросил он.
– Не верю я тебе, – просто ответил Баклан.
– Ну и правильно, – неожиданно спокойно сказал Шибздик. – Если бы ты мне сразу на шею бросился, я бы с тобой и разговаривать не стал. Никому нельзя верить. Никому, понял? И я к тебе подкатываю не потому, что я такой добрый, а потому, что ты здорово умеешь хари на бок сворачивать. По-тихому слинять все равно не удастся, а мне с вертухаями не справиться.
Баклан задумался. Руки его продолжали автоматически двигаться, снимая с конвейера бутылки, начиняя ими ящики, закрывая, заклеивая, относя, подавая и снова снимая с бесконечной резиновой ленты бренчащее, наполненное прозрачной отравой стекло.
– Ладно, – сказал он. – Когда?
– А чего ждать? – весело изумился Шибздик. – Сейчас ты живой, а через час – хлоп, и кончился.
– Хлоп, – повторил Баклан. – Интересная мысль, И что ты предлагаешь?
– Все просто, как огурец, – ответил Шибздик. – Слушай сюда…
Двое охранников, удобно расположившись в кабине стоявшего в гаражном отсеке тентованного «КамАЗа», резались в «очко». Сквозь широкий лобовик им были хорошо видны надежно запертые ворота, а посмотрев в боковое зеркало, они могли увидеть низкую дверь в задней стене помещения, которая вела в упаковочный цех. Дверь была заперта на засов со стороны гаража. Оттуда доносился приглушенный рокот шестерен и непрерывное глухое позвякивание ползущих по конвейеру бутылок. На приборном щитке грузовика лежала портативная рация в кожаном чехле.
Сейчас она молчала. Время было самое что ни на есть спокойное – четвертый час пополудни. Гостей они не ждали, и даже неугомонный Черемис, как всегда в это время суток, прилег покемарить после обеда.
Охранники знали, что он не проснется раньше семи, и чувствовали себя свободно. Даже их маски были сняты и валялись на передней панели рядом с рацией.
– Да, – мечтательно сказал один из охранников, тасуя карты, – жизнь хороша…
– Когда пьешь не спеша, – подхватил второй.
– Не надо о грустном, – со вздохом сказал первый. – Как подумаю, сколько там, за стеной, водяры…
– А кто тебе мешает? Бери и пей, сколько влезет.
– Сам пей. Это у Черемиса брюхо железное. Вот ведь черт здоровенный, все ему по барабану.
– Это факт. Даже завидно, блин.
Первый охранник, краснолицый бугай лет сорока, похожий на заматеревшего и основательно раздавшегося вширь Алешу Поповича, порылся в кармане своего камуфляжного комбинезона, выудил оттуда сигарету, со щелчком откинул крышечку никелированной «зиппо» и закурил, выпустив из ноздрей две толстые струи дыма.
– Ну что, сдаем? – спросил он, ловко перетасовывая засаленную колоду.
– Надоело, – проворчал второй охранник. Он казался простуженным и все время шмыгал носом. – Давай перекурим.
– Что, – с подковыркой осведомился «Алеша Попович», – основной капитал в опасности?
Простуженный шмыгнул носом и покачал головой.
– С такими ставками ты до моего основного капитала не скоро доберешься, – сказал он. – В натуре, надоело. Лучше расскажи, как у тебя вчера с Веркой вышло. Уломал?
– Да куда она, сучка, денется. Только моя, похоже, в курсе.
– Жена, что ли?
– Ага… То ли накапал кто-нибудь, то ли сама как-то "пронюхала. Смех, да и только. Кобель ты, говорит, вшивый, сукин сын… Я ей: на себя, говорю, посмотри, свинья супоросая. Тебя же трахать только на ощупь можно, вслепую… Ну она и заткнулась, конечно.
– Ну а Верка-то как же?
– А что Верка? Дура твоя Верка. Орет как недорезанная, всю спину когтями исполосовала, стерва костлявая. И пьет, зараза, как лошадь, не напасешься на нее.
– Ну вот, – разочарованно сказал простуженный, – на тебя не угодишь. Я-то думал…