Страница:
Лицо его оставалось бесстрастным, а голос ровным.
– Какие граждане? – встрял Подберезский, – Это же обыкновенные бандиты, и если кто-то из них потерял пару зубов, то это было сделано исключительно в целях самозащиты.
Подполковник снова поднял руку, заставляя его замолчать.
– Все это мне известно, – сказал он. – В отношении этих лиц возбуждены уголовные дела. Более того, я уполномочен выразить вам благодарность за то, что вы помогли нам обнаружить склад фальшивой ликероводочной продукции…
– Да уж, – иронически вставил Комбат, – найти его было куда как сложно.
– Тем не менее, – продолжал Пискунов так, словно его никто не прерывал, – вы совершили ряд деяний, мягко говоря, противоправного характера.
Нанесение телесных повреждений, угон автотранспорта, повреждение личного имущества граждан, нарушение правил дорожного движения и общественного порядка…
– Стоп, стоп, стоп, – остановил его Борис Иванович. – Какое еще повреждение личного имущества?
Пискунов покопался в расползающейся груде бумаг у себя на столе, вынул оттуда какой-то листок и вяло помахал им в воздухе.
– Вот здесь у меня заявление гражданки Оглодковой Марьяны Егоровны, в котором говорится, что вы повредили ворота принадлежащего ей дома по улице Пригородной, нанеся ей материальный ущерб, сумма которого в данный момент уточняется.
У Бориса Ивановича на мгновение отвисла челюсть, но он тут же взял себя в руки, откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и, сильно прищурившись, стал разглядывать Пискунова в упор.
– Позвольте-позвольте, – сказал Подберезский, – какие такие ворота? Как это мы их повредили?
Подполковник поднес заявление поближе к глазам и тоже прищурился, разбирая почерк.
– Здесь написано, – заявил он, – что вы, находясь в нетрезвом состоянии, врезались в ворота на автомобиле марки «тойота».
– Так и написано? – ухмыляясь, спросил Подберезский.
– Черным по белому, – ответил подполковник.
– Так ведь не было никакой «тойоты», – с удовольствием сказал Андрей. – Вы же сами десять минут назад сказали, что она мне привиделась. И потом, подполковник, уважаемая гражданка Оглодкова, по моим наблюдениям, не способна отличить «мерседес» от «запорожца».
– Нокдаун, – тихо произнес Борис Иванович, продолжая смотреть на Пискунова с добрым прищуром.
Пискунов, впрочем, явно не чувствовал себя поверженным. В ответ на блестящий выпад Подберезского он только пожал плечами.
– Так или иначе, – сказал он, – в данный момент я не намерен давать этим заявлениям ход. Повторяю, вы оказали нам услугу, найдя склад и изобличив преступников, так что я намерен просто отпустить вас.
Но я сделаю это при одном условии: выйдя отсюда, вы сразу же направитесь на вокзал и сядете в ближайший поезд на Москву. Если возникнут проблемы с билетами – звоните. Я лично помогу.
– Жаль, – начал Борис Иванович.
– Увы, – присоединился к нему Подберезский. – Мы не закончили здесь кое-какие дела.
– Если вы имеете в виду исчезновение Бакланова, – сказал подполковник, – то должен вам сказать, что мы занимаемся этим делом вплотную. Найденный в его квартире Макарьев при жизни был довольно темным типом, и мы сразу же заподозрили, что все не так просто, как это изложил старший лейтенант Чудаков.
Так что вы своим вмешательством только создаете нам лишние трудности. Кстати, по имеющимся у меня оперативным данным, вы напрасно теряете время. Бакланов скорее всего погиб. Спокойно! Я знаю, что вы хотите сказать. Но вы должны понять три вещи. Первое: я никогда не выдаю источника поступающей ко мне информации.
Второе: возмездие преступникам – это прерогатива органов охраны правопорядка. И наконец, третье: если вы немедленно не покинете город, мне придется взять вас под стражу и возбудить против вас уголовное дело по целому ряду статей. Мне придется, понимаете?
– Что же тут непонятного? – сказал Комбат. – Придется так придется.
– Вот именно, – сказал Пискунов. – Вас просто упекут за решетку. Это все, чего вы добьетесь своим упрямством.
– Боюсь, это будет не так просто, – сказал Подберезский.
– Боюсь, это будет проще, чем вы думаете, – парировал Пискунов. Он снова полез в ящик стола и вынул оттуда очередную бумажку. – Знаете, что это?
Это ордер на ваш арест.
– Прямо на двоих? – удивился Андрей.
– У нас, в провинции, на всем приходится экономить, – вздохнул подполковник. – В том числе и на ордерах, и на содержании заключенных. СИЗО переполнен, и сидеть вам скорее всего придется в одной камере с теми, кто будет проходить по этому водочному делу. Я знаю, так не положено, но все переполнено до такой степени… Заключенные болеют, дерутся, иногда даже убивают друг друга… Вы меня понимаете?
Причем бывают умельцы, которые ухитряются протащить в тюрьму самые невероятные вещи: ножи, кастеты, даже огнестрельное оружие…
– Кошмар, – сказал Борис Иванович.
– Ужас, – откликнулся Подберезский.
– Так как мне быть? – спросил Пискунов. – Вернуть вам документы и деньги или позвать конвой?
– Имей в виду, подполковник, – жестко произнес Борис Иванович, вставая со стула, – мы с тобой еще встретимся.
– Вряд ли, – сказал подполковник. – Если вы останетесь, вами будут заниматься другие. Скорее всего ваш старый знакомый – Чудаков. У него в сейфе хранится столько «глухарей», что он будет просто счастлив повесить пару-тройку на вас. Распишитесь вот здесь. Пересчитайте деньги, нам чужого не надо.
И последнее. Народная пословица гласит: «В чужой монастырь со своим уставом не суйся». Вы люди современные, сильные и уверенные в себе, но не стоит забывать народную мудрость.
– Плетью обуха не перешибешь, например, – сказал Борис Иванович.
– Вот именно! Я очень рад, что вы наконец это поняли. Да, вот еще что. Возможно, у вас появятся всякие мысли… Ну, например, не уезжать вовсе, или уехать, но вернуться с ближайшего полустанка.., кого-то найти, кому-то отомстить, что-то такое самостоятельно выяснить… Так вот: не советую. Город у нас маленький, все на виду, и чужой человек заметен, как муха в тарелке с супом. Ваше счастье, если первым до вас доберусь я и просто возьму под стражу. Все может обернуться гораздо хуже. Деньги все?
– Те, что были в бумажнике, все на месте, – ответил Андрей. – А те, что лежали в бардачке…
– В каком бардачке?
– Ах, ну да, конечно… В самом деле, откуда какой-то бардачок, если не было никакой машины?
Подполковник не ответил, с головой уйдя в изучение каких-то бумаг. Борис Иванович заметил, что на столе рядом с правой рукой Пискунова лежит взведенный пистолет.
«Козел, – подумал он о подполковнике. – Завинтить бы тебе эту штуковину в зад и спустить курок…»
Видимо, его мысли проступили у него на лице, потому что Подберезский взял его за рукав и решительно потащил к выходу.
– Привет Чудакову! – сказал на прощание Борис Иванович, но Пискунов снова сделал вид, что не услышал.
Глава 12
– Какие граждане? – встрял Подберезский, – Это же обыкновенные бандиты, и если кто-то из них потерял пару зубов, то это было сделано исключительно в целях самозащиты.
Подполковник снова поднял руку, заставляя его замолчать.
– Все это мне известно, – сказал он. – В отношении этих лиц возбуждены уголовные дела. Более того, я уполномочен выразить вам благодарность за то, что вы помогли нам обнаружить склад фальшивой ликероводочной продукции…
– Да уж, – иронически вставил Комбат, – найти его было куда как сложно.
– Тем не менее, – продолжал Пискунов так, словно его никто не прерывал, – вы совершили ряд деяний, мягко говоря, противоправного характера.
Нанесение телесных повреждений, угон автотранспорта, повреждение личного имущества граждан, нарушение правил дорожного движения и общественного порядка…
– Стоп, стоп, стоп, – остановил его Борис Иванович. – Какое еще повреждение личного имущества?
Пискунов покопался в расползающейся груде бумаг у себя на столе, вынул оттуда какой-то листок и вяло помахал им в воздухе.
– Вот здесь у меня заявление гражданки Оглодковой Марьяны Егоровны, в котором говорится, что вы повредили ворота принадлежащего ей дома по улице Пригородной, нанеся ей материальный ущерб, сумма которого в данный момент уточняется.
У Бориса Ивановича на мгновение отвисла челюсть, но он тут же взял себя в руки, откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и, сильно прищурившись, стал разглядывать Пискунова в упор.
– Позвольте-позвольте, – сказал Подберезский, – какие такие ворота? Как это мы их повредили?
Подполковник поднес заявление поближе к глазам и тоже прищурился, разбирая почерк.
– Здесь написано, – заявил он, – что вы, находясь в нетрезвом состоянии, врезались в ворота на автомобиле марки «тойота».
– Так и написано? – ухмыляясь, спросил Подберезский.
– Черным по белому, – ответил подполковник.
– Так ведь не было никакой «тойоты», – с удовольствием сказал Андрей. – Вы же сами десять минут назад сказали, что она мне привиделась. И потом, подполковник, уважаемая гражданка Оглодкова, по моим наблюдениям, не способна отличить «мерседес» от «запорожца».
– Нокдаун, – тихо произнес Борис Иванович, продолжая смотреть на Пискунова с добрым прищуром.
Пискунов, впрочем, явно не чувствовал себя поверженным. В ответ на блестящий выпад Подберезского он только пожал плечами.
– Так или иначе, – сказал он, – в данный момент я не намерен давать этим заявлениям ход. Повторяю, вы оказали нам услугу, найдя склад и изобличив преступников, так что я намерен просто отпустить вас.
Но я сделаю это при одном условии: выйдя отсюда, вы сразу же направитесь на вокзал и сядете в ближайший поезд на Москву. Если возникнут проблемы с билетами – звоните. Я лично помогу.
– Жаль, – начал Борис Иванович.
– Увы, – присоединился к нему Подберезский. – Мы не закончили здесь кое-какие дела.
– Если вы имеете в виду исчезновение Бакланова, – сказал подполковник, – то должен вам сказать, что мы занимаемся этим делом вплотную. Найденный в его квартире Макарьев при жизни был довольно темным типом, и мы сразу же заподозрили, что все не так просто, как это изложил старший лейтенант Чудаков.
Так что вы своим вмешательством только создаете нам лишние трудности. Кстати, по имеющимся у меня оперативным данным, вы напрасно теряете время. Бакланов скорее всего погиб. Спокойно! Я знаю, что вы хотите сказать. Но вы должны понять три вещи. Первое: я никогда не выдаю источника поступающей ко мне информации.
Второе: возмездие преступникам – это прерогатива органов охраны правопорядка. И наконец, третье: если вы немедленно не покинете город, мне придется взять вас под стражу и возбудить против вас уголовное дело по целому ряду статей. Мне придется, понимаете?
– Что же тут непонятного? – сказал Комбат. – Придется так придется.
– Вот именно, – сказал Пискунов. – Вас просто упекут за решетку. Это все, чего вы добьетесь своим упрямством.
– Боюсь, это будет не так просто, – сказал Подберезский.
– Боюсь, это будет проще, чем вы думаете, – парировал Пискунов. Он снова полез в ящик стола и вынул оттуда очередную бумажку. – Знаете, что это?
Это ордер на ваш арест.
– Прямо на двоих? – удивился Андрей.
– У нас, в провинции, на всем приходится экономить, – вздохнул подполковник. – В том числе и на ордерах, и на содержании заключенных. СИЗО переполнен, и сидеть вам скорее всего придется в одной камере с теми, кто будет проходить по этому водочному делу. Я знаю, так не положено, но все переполнено до такой степени… Заключенные болеют, дерутся, иногда даже убивают друг друга… Вы меня понимаете?
Причем бывают умельцы, которые ухитряются протащить в тюрьму самые невероятные вещи: ножи, кастеты, даже огнестрельное оружие…
– Кошмар, – сказал Борис Иванович.
– Ужас, – откликнулся Подберезский.
– Так как мне быть? – спросил Пискунов. – Вернуть вам документы и деньги или позвать конвой?
– Имей в виду, подполковник, – жестко произнес Борис Иванович, вставая со стула, – мы с тобой еще встретимся.
– Вряд ли, – сказал подполковник. – Если вы останетесь, вами будут заниматься другие. Скорее всего ваш старый знакомый – Чудаков. У него в сейфе хранится столько «глухарей», что он будет просто счастлив повесить пару-тройку на вас. Распишитесь вот здесь. Пересчитайте деньги, нам чужого не надо.
И последнее. Народная пословица гласит: «В чужой монастырь со своим уставом не суйся». Вы люди современные, сильные и уверенные в себе, но не стоит забывать народную мудрость.
– Плетью обуха не перешибешь, например, – сказал Борис Иванович.
– Вот именно! Я очень рад, что вы наконец это поняли. Да, вот еще что. Возможно, у вас появятся всякие мысли… Ну, например, не уезжать вовсе, или уехать, но вернуться с ближайшего полустанка.., кого-то найти, кому-то отомстить, что-то такое самостоятельно выяснить… Так вот: не советую. Город у нас маленький, все на виду, и чужой человек заметен, как муха в тарелке с супом. Ваше счастье, если первым до вас доберусь я и просто возьму под стражу. Все может обернуться гораздо хуже. Деньги все?
– Те, что были в бумажнике, все на месте, – ответил Андрей. – А те, что лежали в бардачке…
– В каком бардачке?
– Ах, ну да, конечно… В самом деле, откуда какой-то бардачок, если не было никакой машины?
Подполковник не ответил, с головой уйдя в изучение каких-то бумаг. Борис Иванович заметил, что на столе рядом с правой рукой Пискунова лежит взведенный пистолет.
«Козел, – подумал он о подполковнике. – Завинтить бы тебе эту штуковину в зад и спустить курок…»
Видимо, его мысли проступили у него на лице, потому что Подберезский взял его за рукав и решительно потащил к выходу.
– Привет Чудакову! – сказал на прощание Борис Иванович, но Пискунов снова сделал вид, что не услышал.
Глава 12
Драматические события минувшего дня, как и следовало ожидать, никоим образом не коснулись Анны Баклановой. Она до двенадцати часов просидела в райотделе, дожидаясь Чудакова. Наконец какой-то деловитый и озабоченный хлыщ в штатском снизошел до того, чтобы сообщить ей, что Чудакова сегодня уже не будет; он на операции и вряд ли освободится раньше восьми вечера.
Из райотдела она с тяжелым сердцем отправилась туда, где накануне оставила машину. Анна почти не сомневалась, что «гольф» угнали или разобрали до винтика, но, к ее удивлению, Варечка оказалась на месте и выглядела как всегда. Думая о своем, Анна механически отперла дверцу, села за руль и вставила ключ в замок зажигания. На приборной панели лежала забытая ей в спешке пачка сигарет. Бакланова вытряхнула из нее сигарету и чиркнула колесиком зажигалки. Сигарета в ее дрожащих губах прыгала, как живая, и Анна не сразу попала ее пляшущим кончиком в огонек зажигалки. Ей все время чудилось, что, пока она вот так бесцельно сидит, никуда не двигаясь и ничего не предпринимая, откуда-нибудь непременно вынырнут двое вчерашних здоровяков на своей темно-синей «тойоте», вытряхнут ее из машины, заткнут рот и увезут в какое-нибудь тихое местечко, где ее можно будет без помех допросить, а потом и прикончить.
Представив себе эту картину во всех леденящих кровь подробностях, Анна поспешно потянулась к ключу зажигания и тут же бессильно уронила руку на колени, вспомнив, что Варечка объявила забастовку.
Нужно было выбираться из машины и искать буксир.
Анна тяжело вздохнула, уже в который раз за последние полгода подумав, что пора менять машину. Варечка послужила ей хорошо, но теперь срок ее службы, похоже, подошел к концу.
Она наудачу повернула ключ. Стартер закудахтал, пытаясь вдохнуть жизнь в мертвое железо.
– Давай, Варечка, – попросила Анна, вдавливая педаль газа в пол кабины, – давай, милая!
Словно вняв ее просьбам, Варечка вдруг глухо чихнула, содрогнувшись всем корпусом и выбросив из выхлопной трубы сизое облако дыма, пропустила один цилиндр, снова вздрогнула и завелась, огласив окрестности победным ревом. Анна поспешно сняла ногу с педали газа, чувствуя, что вот-вот расплачется. Она захлопнула дверцу, включила указатель левого поворота и отчалила от бордюра, чуть не угодив при этом под колеса проносившегося мимо тяжелого самосвала.
Водитель самосвала, отчаянно сигналя, круто вильнул влево. Анна похолодела, уверенная, что тот сейчас остановится, выйдет из машины и сделает с ней то, что не удалось сделать бандитам – вытрясет душу.
Но водитель самосвала, по всей видимости, сильно спешил: вернувшись на свою полосу, он сильно газанул, окутавшись непрозрачным черным облаком, и исчез за поворотом.
– Возьми себя в руки, чертова истеричка! – выкрикнула Анна, обращаясь к себе самой.
Она взяла себя в руки и стала жить как обычно: объехала свои киоски, составила список того, что следовало заказать у оптовиков, и направилась в налоговую, где ей надо было утрясти один щекотливый вопрос.
Но на полпути туда на нее вдруг навалилась такая черная и беспросветная тоска, что стало трудно дышать.
Визит в налоговую показался ей бессмысленной, никому не нужной и смертельно скучной затеей. Анна развернула машину там, где было пошире – на автобусной остановке, и во весь дух погнала домой.
Она бросила Варечку у подъезда, с трудом заставив себя запереть дверцу. Каждое движение вызывало отвращение, граничившее с физической тошнотой.
Анна никогда не вынашивала ребенка, но по описаниям знакомых ее теперешнее состояние очень напоминало токсикоз. "Я отравлена, – подумала она, стоя на площадке в ожидании лифта. – Отравлена страхом.
Подумать только, множество людей с удовольствием смотрят фильмы ужасов, занимаются экстремальными видами спорта или сигают вниз головой с пятидесятиметровой высоты, обвязав лодыжки резиновым жгутом. Черт подери! Приехали бы сюда, и я бесплатно поменялась бы с любым из них местами…"
Она простояла в ожидании лифта добрых пять минут, прежде чем заметила, что оранжевая лампочка на вмонтированной в стенку шахты квадратной панельке не горит. Лифт опять не работал, и значит, ей нужно было карабкаться на седьмой этаж пешком.
Дома она переоделась в халат, накрошила огромную миску салата, вынула из холодильника бутылку водки и попыталась напиться. Все эти действия она производила механически, через силу, словно и вправду была отравлена.
Черный страх корчил жуткие рожи у нее за спиной, она почти физически ощущала его присутствие у себя за плечами, словно там пряталось какое-то злобное существо, которое поспешно отступало влево, стоило ей повернуть голову вправо, постоянно оставаясь вне поля зрения. Ей чудились шаги в пустой квартире, и она то и дело с бешено колотящимся сердцем выходила в прихожую, чтобы проверить, надежно ли заперт замок. Тонкий железобетон стен прогрелся насквозь, в квартире было душно, но она боялась открыть форточку.
После четвертой рюмки она перестала поминутно срываться с места. Она не опьянела, но унизительная дрожь в руках улеглась, и Анна смогла более или менее спокойно обдумать ситуацию, в которой оказалась.
Обдумывание не дало никаких результатов: все, кто мог бы ей что-нибудь рассказать, таинственным образом исчезли, словно испарились в сыром знойном воздухе. В мозгу, как жирные навозные мухи, роились обрывки безумных мыслей и еще более безумных слухов о похитителях людей, которые, по словам одних рассказчиков, пьют из своих жертв кровь, насмотревшись фильмов про вампиров; другие с пеной у рта доказывали, что в городе и его окрестностях орудует банда, которая похищает людей, пытками заставляет их передать похитителям свое имущество, а потом пускает несчастных жертв на котлеты и мясные консервы, которыми бойко торгует в городских магазинах В эти знойные дни, казалось, сам воздух насквозь пропитался безумием, и подобные бредовые речи можно было услышать не только на рынке или в зале ожидания автовокзала, но и в коридорах налоговой инспекции, и даже в мэрии.
Со сторонниками этих идей спорили, да так, что дело порой доходило до драки. Говорили о маньяке, о чеченском следе, а самые здравомыслящие заявляли, что нечего приплетать чеченцев ко всему, что происходит в России: здесь всегда хватало своих отморозков, которые были бы не прочь организовать торговлю людьми. В этой последней версии Анне упрямо чудился какой-то проблеск, какой-то неясный намек на то, что в действительности произошло с Баклановым, его двоюродной сестрой Зойкой и десятками других пропавших без вести.
Анна курила сигарету за сигаретой, время от времени смачивая горло водкой, к которой Валентин Петрович Макарьев заведомо не имел никакого отношения, и упорно пыталась думать. Торговля людьми – весьма доходный бизнес. Это сверхприбыли почти без затрат, почти как в случае с выпуском поддельной водки. Что делает в таком случае умный человек?
"Стоп, – сказала она себе. – Стоп. Хватит вертеть хвостом. Хватит прятать голову в песок. «Что делает в таком случае умный человек…» Именно так ты поставила вопрос перед Баклановым – буквально теми же словами. Тогда, между прочим, ты держалась уверенно и с превосходством – этакая прожженная, циничная российская бизнес-дама. А теперь сидишь дома, хлещешь водку, дрожишь и притворяешься девочкой-фиалочкой: ах, я ничего не знаю, ничего не понимаю и всего боюсь!
Тогда, разговаривая с Баклановым, ты все очень правильно угадала и разложила по полочкам, и события только подтвердили твою правоту. Бакланов пошел к Макарьеву, чтобы выбить из него правду о Зойке, и в тот же день исчезли оба. Может быть, стоит еще раз обзвонить больницы и морги?.. Ох, дура ты, дура.
Какие больницы, какие морги? Бежать надо, со всех ног бежать на все четыре стороны из этого города, а ты сидишь на кухне, жрешь траву с уксусом и запиваешь это дело водкой, как будто у тебя все в порядке… Легко сказать – бежать. Бизнес за пару часов не свернешь, а бросить все на произвол судьбы хотя бы на неделю-другую, не говоря уже о месяце, – значит лишиться всего того, что добывалось потом, кровью и унижениями на протяжении последнего года. Вороватые продавцы, коллеги-конкуренты и ненасытная «крыша» в два счета растащат и пустят по ветру все, что, как говорится, было нажито непосильным трудом.
И потом, есть ведь еще Бакланов. Вполне возможно, что на самом деле его уже нет, но будем считать, что он есть. Есть он, есть Зойка, и есть банда мерзавцев, которые воруют людей и почти наверняка превращают их в рабов. Вот оно, начало двадцать первого века, того самого, про который мы писали школьные сочинения.
«Каким я вижу себя в двухтысячном году…» Вряд ли кто-то из школьников, сочинявших наивные сказки про светлое будущее, мог вообразить, что в двухтысячном году он станет рабом, занятым на производстве поддельной водки, от которой сотнями умирают люди."
Она поняла, что изрядно нагрузилась. Проснувшаяся в ней тяга к философским обобщениям была первым признаком опьянения. Помнится, в таком состоянии она могла часами сидеть на кухне в компании Бакланова, болтая, как они выражались, «за жизнь».
Легкая эйфория стирала, делала незначительными разногласия, казавшиеся непреодолимыми в беспощадно-трезвом свете дня. Сейчас, впервые за истекший год достигнув этого состояния, она задумалась: а были ли их разногласия на самом деле такими уж существенными? Может быть, если бы она повела себя чуть-чуть иначе, что-то утраченное могло бы остаться при них?
К тому времени, когда стоявшая перед ней на столе бутылка опустела на две трети, за окном уже стемнело.
В ту самую минуту, когда Анна Бакланова нетвердой рукой поднесла седьмую по счету рюмку, ее муж рывком втащил на платформу с формовочным песком поскользнувшегося на подножке Шибздика. В эту же самую минуту старший лейтенант Чудаков, стоя в прихожей покойного Макарьева, играл с кнопками японского телефонного аппарата. На жидкокристаллическом дисплее телефона один за другим высвечивались номера тех, кто звонил в квартиру. В памяти хитроумного аппарата хранилась сотня номеров, но, поскольку с момента смерти хозяина квартиры прошло не так уж много времени, Чудаков полагал, что интерес для него могут представлять не более десяти – двенадцати телефонов – те, что стояли в конце списка. Он аккуратнейшим образом списал их все в свою записную книжку, исключая те, что начинались с единицы – это были номера городских таксофонов.
Закурив, Чудаков пристроил записную книжку рядом с аппаратом и связался с телефонным узлом.
Представившись и назвав номер своего служебного удостоверения, он подождал, пока телефонистка проверяла указанные им данные, а затем продиктовал ей восемь оставшихся в списке номеров. «Записывайте», – после недолгой паузы сказала телефонистка, и Чудаков принялся торопливо строчить в блокноте, занося в него адреса и фамилии. Время от времени он прерывался, чтобы почесать искусанные комарами руки.
Закончив разговор, он положил трубку, бегло просмотрел список и удовлетворенно хмыкнул. Манохин оказался прав: овчинка стоила выделки. Теперь тот факт, что Бакланов вышел на Макарьева не сам, а с посторонней помощью, можно было считать доказанным. Более того, теперь Чудакову было известно имя этого помощника. Номер домашнего телефона Анны Баклановой стоял в его списке первым, то есть Бакланова звонила Макарьеву последней, если не сегодня, то наверняка вчера вечером. Зачем? Вероятно, чтобы узнать, как прошел разговор с ее супругом. Супруг-то пропал…
Чудаков дошел до туалета, бросил окурок в унитаз, спустил воду и вернулся в прихожую, на ходу закуривая новую сигарету. Он снова снял телефонную трубку и набрал номер Манохина. Тот ответил ему сам, и Чудаков обстоятельно изложил ему суть проблемы.
Манохин был зол и озабочен: сбежавшего Бакланова и его приятеля до сих пор не нашли, да вдобавок московские фрайера каким-то образом набрели на склад в Куяре, наворотили там дел и тоже ухитрились смыться. Впрочем, насколько понял Чудаков, с москвичами уже разобрались, а сейчас очередь была за Баклановым. Манохин, разговаривал коротко и отрывисто, и, как всегда в сложных ситуациях, с него мгновенно сползла личина благовоспитанного бизнесмена.
Чудаков слышал в трубке голос мелкого урки, чудом выбившегося в авторитеты.
Сообщение о том, что у Бакланова есть жена, которая, оказывается, жила отдельного от него и была знакома с Макарьевым, оставило Манохина равнодушным.
– Баба нам ни хрена не поможет, – сказал он. – Что она может знать, эта курица? Но подержаться за нее, может быть, и стоит. Возьми этих двоих дебилов – Большого и Маленького – и наведайся к ней.
Приглядись, пугни… В общем, действуй по своему усмотрению. В крайнем случае, заткните ей пасть и отвезите к Черемису.
– Мараться об нее, – брезгливо произнес Чудаков. – Ты, Андреич, все-таки не забывай, что я офицер милиции…
– Говно ты, а не офицер, – перебил его Манохин. – Мусор тротуарный, шестерка! Мараться он не хочет! Да тебе и не надо мараться. Для этого дела я тебе Большого и Маленького даю. А твое дело – поговорить с этой телкой и решить, что с ней делать. Это тебя устраивает, офицер хренов?
– Устраивает, – ответил Чудаков. – Так бы сразу и сказал. И нечего обзываться.
– Молчи, козел, – сказал Манохин. – Лучше делом займись. Ты у Макара на хате, что ли? Не наследи там, сыщик.
– Не учи ученого, – огрызнулся Чудаков и повесил трубку.
Он еще немного поэкспериментировал с телефоном. Эта модель была ему незнакома, и он не сразу понял, как очистить память. Разобравшись наконец, что к чему, Чудаков стер списки исходящих и поступивших звонков и напоследок тщательно протер аппарат взятым в ванной мохнатым полотенцем. Повесив полотенце на место, он заглянул в туалет. Размокший окурок все еще плавал в унитазе, и Чудаков снова спустил воду. После этого он выключил везде свет, вышел из квартиры, запер за собой дверь и заново опечатал ее круглой латунной печатью, висевшей на кольце вместе с ключами от квартиры и служебного кабинета.
Его желтая «шестерка» была предусмотрительно оставлена за углом. Чудаков сел за руль, запустил двигатель и погнал машину к автовокзалу, где его должны были ждать Леха-Большой и Леха-Маленький.
– Ну, – сказал он, протянув Баклану руку, – я приехал. Будь здоров, Баклан. Не теряйся, сопли не жуй, но и сильно не напирай. Накатом, Баклан, накатом. Твое тебя все равно не минует, так что катись валиком и ни о чем не беспокойся. И память к тебе вернется, и дом свой ты найдешь, и семью… В общем, все будет путем, это я тебе обещаю.
Он еще немного потоптался, оставляя в белом формовочном песке глубокие следы, несколько раз вздохнул, махнул рукой и спрыгнул с платформы, сразу растворившись в темноте. Баклан слышал, как хрустел под его ногами гравий, когда он уходил в ту сторону, где голубоватыми звездами дрожали огни фонарей, освещавших платформу железнодорожной станции.
Потом хруст затих, и были слышны только короткие вскрики маневровых тепловозов, приглушенный лязг буферов и многократно повторенные установленными на столбах громкоговорителями голоса сцепщиков.
Баклан заметил, что, уходя, Шибздик не оставил ему своего адреса и даже не назвал имени, но не обиделся на него за эту осторожность. Шибздик не хотел лишний раз рисковать.
Вдали снова послышался хруст гравия и негромкое, отчетливое постукивание молотка сцепщика, который шел вдоль состава, проверяя колеса. Баклан увидел пляшущий круг света, приближавшийся к нему со стороны станции, забрался на самый верх песчаной кучи, лег, закурил сигарету и стал смотреть на звезды, которые уже начали бледнеть перед рассветом. Ему почему-то казалось, что давным-давно он лежал вот так же, глядя в ночное небо и ни о чем не думая. Это было, казалось, сто лет назад и за тридевять земель отсюда. Вряд ли перед тем, как сделаться рабом, он имел возможность часто любоваться звездами. Выходит, подумал он, права пословица: нет худа без добра.
Сцепщик прошел мимо. Ночь была теплой и безветренной.
Баклан докурил сигарету до фильтра, вдавил окурок в песок и незаметно задремал. Потом состав дернулся, снова залязгал буферами, заскрипел и плавно двинулся вперед, мало-помалу набирая скорость. Баклан открыл глаза и посмотрел вокруг. Город остался позади, превратившись в россыпь электрических светлячков на темном бархате ночи. Он снова улегся и через пять минут заснул.
Его разбудило солнце. Состав стоял в каком-то тупике. Между путями торчали жесткие метелки выгоревшей на солнце травы, одуряюще стрекотали кузнечики. На соседнем пути отчаянно вонял мазутом длиннющий состав цистерн, в отдалении виднелся какой-то микрорайон. Баклан огляделся, спрыгнул с платформы и отошел в сторонку, чтобы увидеть голову поезда.
Тепловоза впереди не оказалось, сзади тоже, и Баклан повял, что приехал.
Солнце стояло еще невысоко, но было жарко. Баклан закурил, прогоняя остатки сна, и двинулся вдоль насыпи, путаясь армейскими ботинками в пыльной траве и мечтая о глотке воды. Вскоре он набрел на тропинку. Идти стало полегче, а через каких-нибудь полчаса замаячили какие-то строения.
Среди длинных серых пакгаузов и продолговатых холмов гравия ему повстречался куривший на подножке пыльного автопогрузчика мужчина в промасленной рабочей одежде.
Испытывая сильную неловкость, Баклан поинтересовался, где он. Работяга ничуть не удивился. Он окинул равнодушным взглядом небритое худое лицо со следами побоев и чересчур просторный камуфляжный комбинезон с чужого плеча, сплюнул на пыльный асфальт, растер плевок подошвой грубого рабочего ботинка, затянулся сигаретой и объявил:
– Электросталь.
– А до Москвы отсюда далеко? – поинтересовался Баклан.
– Рукой подать, – ответил работяга. – По железной дороге километров шестьдесят будет. На электричке за час с небольшим доберешься. Тебя там уже заждались.
– Кто это меня заждался?
– Да менты вокзальные. Ты рожу-то свою видал?
До метро дойти не успеешь, как заметут.
– Там посмотрим, – сказал Баклан и поспешно удалился.
– Не туда! – крикнул ему вслед водитель погрузчика. – Во-о-он там вокзал!
Из райотдела она с тяжелым сердцем отправилась туда, где накануне оставила машину. Анна почти не сомневалась, что «гольф» угнали или разобрали до винтика, но, к ее удивлению, Варечка оказалась на месте и выглядела как всегда. Думая о своем, Анна механически отперла дверцу, села за руль и вставила ключ в замок зажигания. На приборной панели лежала забытая ей в спешке пачка сигарет. Бакланова вытряхнула из нее сигарету и чиркнула колесиком зажигалки. Сигарета в ее дрожащих губах прыгала, как живая, и Анна не сразу попала ее пляшущим кончиком в огонек зажигалки. Ей все время чудилось, что, пока она вот так бесцельно сидит, никуда не двигаясь и ничего не предпринимая, откуда-нибудь непременно вынырнут двое вчерашних здоровяков на своей темно-синей «тойоте», вытряхнут ее из машины, заткнут рот и увезут в какое-нибудь тихое местечко, где ее можно будет без помех допросить, а потом и прикончить.
Представив себе эту картину во всех леденящих кровь подробностях, Анна поспешно потянулась к ключу зажигания и тут же бессильно уронила руку на колени, вспомнив, что Варечка объявила забастовку.
Нужно было выбираться из машины и искать буксир.
Анна тяжело вздохнула, уже в который раз за последние полгода подумав, что пора менять машину. Варечка послужила ей хорошо, но теперь срок ее службы, похоже, подошел к концу.
Она наудачу повернула ключ. Стартер закудахтал, пытаясь вдохнуть жизнь в мертвое железо.
– Давай, Варечка, – попросила Анна, вдавливая педаль газа в пол кабины, – давай, милая!
Словно вняв ее просьбам, Варечка вдруг глухо чихнула, содрогнувшись всем корпусом и выбросив из выхлопной трубы сизое облако дыма, пропустила один цилиндр, снова вздрогнула и завелась, огласив окрестности победным ревом. Анна поспешно сняла ногу с педали газа, чувствуя, что вот-вот расплачется. Она захлопнула дверцу, включила указатель левого поворота и отчалила от бордюра, чуть не угодив при этом под колеса проносившегося мимо тяжелого самосвала.
Водитель самосвала, отчаянно сигналя, круто вильнул влево. Анна похолодела, уверенная, что тот сейчас остановится, выйдет из машины и сделает с ней то, что не удалось сделать бандитам – вытрясет душу.
Но водитель самосвала, по всей видимости, сильно спешил: вернувшись на свою полосу, он сильно газанул, окутавшись непрозрачным черным облаком, и исчез за поворотом.
– Возьми себя в руки, чертова истеричка! – выкрикнула Анна, обращаясь к себе самой.
Она взяла себя в руки и стала жить как обычно: объехала свои киоски, составила список того, что следовало заказать у оптовиков, и направилась в налоговую, где ей надо было утрясти один щекотливый вопрос.
Но на полпути туда на нее вдруг навалилась такая черная и беспросветная тоска, что стало трудно дышать.
Визит в налоговую показался ей бессмысленной, никому не нужной и смертельно скучной затеей. Анна развернула машину там, где было пошире – на автобусной остановке, и во весь дух погнала домой.
Она бросила Варечку у подъезда, с трудом заставив себя запереть дверцу. Каждое движение вызывало отвращение, граничившее с физической тошнотой.
Анна никогда не вынашивала ребенка, но по описаниям знакомых ее теперешнее состояние очень напоминало токсикоз. "Я отравлена, – подумала она, стоя на площадке в ожидании лифта. – Отравлена страхом.
Подумать только, множество людей с удовольствием смотрят фильмы ужасов, занимаются экстремальными видами спорта или сигают вниз головой с пятидесятиметровой высоты, обвязав лодыжки резиновым жгутом. Черт подери! Приехали бы сюда, и я бесплатно поменялась бы с любым из них местами…"
Она простояла в ожидании лифта добрых пять минут, прежде чем заметила, что оранжевая лампочка на вмонтированной в стенку шахты квадратной панельке не горит. Лифт опять не работал, и значит, ей нужно было карабкаться на седьмой этаж пешком.
Дома она переоделась в халат, накрошила огромную миску салата, вынула из холодильника бутылку водки и попыталась напиться. Все эти действия она производила механически, через силу, словно и вправду была отравлена.
Черный страх корчил жуткие рожи у нее за спиной, она почти физически ощущала его присутствие у себя за плечами, словно там пряталось какое-то злобное существо, которое поспешно отступало влево, стоило ей повернуть голову вправо, постоянно оставаясь вне поля зрения. Ей чудились шаги в пустой квартире, и она то и дело с бешено колотящимся сердцем выходила в прихожую, чтобы проверить, надежно ли заперт замок. Тонкий железобетон стен прогрелся насквозь, в квартире было душно, но она боялась открыть форточку.
После четвертой рюмки она перестала поминутно срываться с места. Она не опьянела, но унизительная дрожь в руках улеглась, и Анна смогла более или менее спокойно обдумать ситуацию, в которой оказалась.
Обдумывание не дало никаких результатов: все, кто мог бы ей что-нибудь рассказать, таинственным образом исчезли, словно испарились в сыром знойном воздухе. В мозгу, как жирные навозные мухи, роились обрывки безумных мыслей и еще более безумных слухов о похитителях людей, которые, по словам одних рассказчиков, пьют из своих жертв кровь, насмотревшись фильмов про вампиров; другие с пеной у рта доказывали, что в городе и его окрестностях орудует банда, которая похищает людей, пытками заставляет их передать похитителям свое имущество, а потом пускает несчастных жертв на котлеты и мясные консервы, которыми бойко торгует в городских магазинах В эти знойные дни, казалось, сам воздух насквозь пропитался безумием, и подобные бредовые речи можно было услышать не только на рынке или в зале ожидания автовокзала, но и в коридорах налоговой инспекции, и даже в мэрии.
Со сторонниками этих идей спорили, да так, что дело порой доходило до драки. Говорили о маньяке, о чеченском следе, а самые здравомыслящие заявляли, что нечего приплетать чеченцев ко всему, что происходит в России: здесь всегда хватало своих отморозков, которые были бы не прочь организовать торговлю людьми. В этой последней версии Анне упрямо чудился какой-то проблеск, какой-то неясный намек на то, что в действительности произошло с Баклановым, его двоюродной сестрой Зойкой и десятками других пропавших без вести.
Анна курила сигарету за сигаретой, время от времени смачивая горло водкой, к которой Валентин Петрович Макарьев заведомо не имел никакого отношения, и упорно пыталась думать. Торговля людьми – весьма доходный бизнес. Это сверхприбыли почти без затрат, почти как в случае с выпуском поддельной водки. Что делает в таком случае умный человек?
"Стоп, – сказала она себе. – Стоп. Хватит вертеть хвостом. Хватит прятать голову в песок. «Что делает в таком случае умный человек…» Именно так ты поставила вопрос перед Баклановым – буквально теми же словами. Тогда, между прочим, ты держалась уверенно и с превосходством – этакая прожженная, циничная российская бизнес-дама. А теперь сидишь дома, хлещешь водку, дрожишь и притворяешься девочкой-фиалочкой: ах, я ничего не знаю, ничего не понимаю и всего боюсь!
Тогда, разговаривая с Баклановым, ты все очень правильно угадала и разложила по полочкам, и события только подтвердили твою правоту. Бакланов пошел к Макарьеву, чтобы выбить из него правду о Зойке, и в тот же день исчезли оба. Может быть, стоит еще раз обзвонить больницы и морги?.. Ох, дура ты, дура.
Какие больницы, какие морги? Бежать надо, со всех ног бежать на все четыре стороны из этого города, а ты сидишь на кухне, жрешь траву с уксусом и запиваешь это дело водкой, как будто у тебя все в порядке… Легко сказать – бежать. Бизнес за пару часов не свернешь, а бросить все на произвол судьбы хотя бы на неделю-другую, не говоря уже о месяце, – значит лишиться всего того, что добывалось потом, кровью и унижениями на протяжении последнего года. Вороватые продавцы, коллеги-конкуренты и ненасытная «крыша» в два счета растащат и пустят по ветру все, что, как говорится, было нажито непосильным трудом.
И потом, есть ведь еще Бакланов. Вполне возможно, что на самом деле его уже нет, но будем считать, что он есть. Есть он, есть Зойка, и есть банда мерзавцев, которые воруют людей и почти наверняка превращают их в рабов. Вот оно, начало двадцать первого века, того самого, про который мы писали школьные сочинения.
«Каким я вижу себя в двухтысячном году…» Вряд ли кто-то из школьников, сочинявших наивные сказки про светлое будущее, мог вообразить, что в двухтысячном году он станет рабом, занятым на производстве поддельной водки, от которой сотнями умирают люди."
Она поняла, что изрядно нагрузилась. Проснувшаяся в ней тяга к философским обобщениям была первым признаком опьянения. Помнится, в таком состоянии она могла часами сидеть на кухне в компании Бакланова, болтая, как они выражались, «за жизнь».
Легкая эйфория стирала, делала незначительными разногласия, казавшиеся непреодолимыми в беспощадно-трезвом свете дня. Сейчас, впервые за истекший год достигнув этого состояния, она задумалась: а были ли их разногласия на самом деле такими уж существенными? Может быть, если бы она повела себя чуть-чуть иначе, что-то утраченное могло бы остаться при них?
К тому времени, когда стоявшая перед ней на столе бутылка опустела на две трети, за окном уже стемнело.
В ту самую минуту, когда Анна Бакланова нетвердой рукой поднесла седьмую по счету рюмку, ее муж рывком втащил на платформу с формовочным песком поскользнувшегося на подножке Шибздика. В эту же самую минуту старший лейтенант Чудаков, стоя в прихожей покойного Макарьева, играл с кнопками японского телефонного аппарата. На жидкокристаллическом дисплее телефона один за другим высвечивались номера тех, кто звонил в квартиру. В памяти хитроумного аппарата хранилась сотня номеров, но, поскольку с момента смерти хозяина квартиры прошло не так уж много времени, Чудаков полагал, что интерес для него могут представлять не более десяти – двенадцати телефонов – те, что стояли в конце списка. Он аккуратнейшим образом списал их все в свою записную книжку, исключая те, что начинались с единицы – это были номера городских таксофонов.
Закурив, Чудаков пристроил записную книжку рядом с аппаратом и связался с телефонным узлом.
Представившись и назвав номер своего служебного удостоверения, он подождал, пока телефонистка проверяла указанные им данные, а затем продиктовал ей восемь оставшихся в списке номеров. «Записывайте», – после недолгой паузы сказала телефонистка, и Чудаков принялся торопливо строчить в блокноте, занося в него адреса и фамилии. Время от времени он прерывался, чтобы почесать искусанные комарами руки.
Закончив разговор, он положил трубку, бегло просмотрел список и удовлетворенно хмыкнул. Манохин оказался прав: овчинка стоила выделки. Теперь тот факт, что Бакланов вышел на Макарьева не сам, а с посторонней помощью, можно было считать доказанным. Более того, теперь Чудакову было известно имя этого помощника. Номер домашнего телефона Анны Баклановой стоял в его списке первым, то есть Бакланова звонила Макарьеву последней, если не сегодня, то наверняка вчера вечером. Зачем? Вероятно, чтобы узнать, как прошел разговор с ее супругом. Супруг-то пропал…
Чудаков дошел до туалета, бросил окурок в унитаз, спустил воду и вернулся в прихожую, на ходу закуривая новую сигарету. Он снова снял телефонную трубку и набрал номер Манохина. Тот ответил ему сам, и Чудаков обстоятельно изложил ему суть проблемы.
Манохин был зол и озабочен: сбежавшего Бакланова и его приятеля до сих пор не нашли, да вдобавок московские фрайера каким-то образом набрели на склад в Куяре, наворотили там дел и тоже ухитрились смыться. Впрочем, насколько понял Чудаков, с москвичами уже разобрались, а сейчас очередь была за Баклановым. Манохин, разговаривал коротко и отрывисто, и, как всегда в сложных ситуациях, с него мгновенно сползла личина благовоспитанного бизнесмена.
Чудаков слышал в трубке голос мелкого урки, чудом выбившегося в авторитеты.
Сообщение о том, что у Бакланова есть жена, которая, оказывается, жила отдельного от него и была знакома с Макарьевым, оставило Манохина равнодушным.
– Баба нам ни хрена не поможет, – сказал он. – Что она может знать, эта курица? Но подержаться за нее, может быть, и стоит. Возьми этих двоих дебилов – Большого и Маленького – и наведайся к ней.
Приглядись, пугни… В общем, действуй по своему усмотрению. В крайнем случае, заткните ей пасть и отвезите к Черемису.
– Мараться об нее, – брезгливо произнес Чудаков. – Ты, Андреич, все-таки не забывай, что я офицер милиции…
– Говно ты, а не офицер, – перебил его Манохин. – Мусор тротуарный, шестерка! Мараться он не хочет! Да тебе и не надо мараться. Для этого дела я тебе Большого и Маленького даю. А твое дело – поговорить с этой телкой и решить, что с ней делать. Это тебя устраивает, офицер хренов?
– Устраивает, – ответил Чудаков. – Так бы сразу и сказал. И нечего обзываться.
– Молчи, козел, – сказал Манохин. – Лучше делом займись. Ты у Макара на хате, что ли? Не наследи там, сыщик.
– Не учи ученого, – огрызнулся Чудаков и повесил трубку.
Он еще немного поэкспериментировал с телефоном. Эта модель была ему незнакома, и он не сразу понял, как очистить память. Разобравшись наконец, что к чему, Чудаков стер списки исходящих и поступивших звонков и напоследок тщательно протер аппарат взятым в ванной мохнатым полотенцем. Повесив полотенце на место, он заглянул в туалет. Размокший окурок все еще плавал в унитазе, и Чудаков снова спустил воду. После этого он выключил везде свет, вышел из квартиры, запер за собой дверь и заново опечатал ее круглой латунной печатью, висевшей на кольце вместе с ключами от квартиры и служебного кабинета.
Его желтая «шестерка» была предусмотрительно оставлена за углом. Чудаков сел за руль, запустил двигатель и погнал машину к автовокзалу, где его должны были ждать Леха-Большой и Леха-Маленький.
* * *
Во Владимире поезд простоял почти час, пропуская запаздывающий скорый из Москвы. Когда состав, лязгая буферами и протяжно скрипя тормозными колодками, в последний раз содрогнулся и остановился на подъезде к станции, Шибздик встал и с хрустом потянулся.– Ну, – сказал он, протянув Баклану руку, – я приехал. Будь здоров, Баклан. Не теряйся, сопли не жуй, но и сильно не напирай. Накатом, Баклан, накатом. Твое тебя все равно не минует, так что катись валиком и ни о чем не беспокойся. И память к тебе вернется, и дом свой ты найдешь, и семью… В общем, все будет путем, это я тебе обещаю.
Он еще немного потоптался, оставляя в белом формовочном песке глубокие следы, несколько раз вздохнул, махнул рукой и спрыгнул с платформы, сразу растворившись в темноте. Баклан слышал, как хрустел под его ногами гравий, когда он уходил в ту сторону, где голубоватыми звездами дрожали огни фонарей, освещавших платформу железнодорожной станции.
Потом хруст затих, и были слышны только короткие вскрики маневровых тепловозов, приглушенный лязг буферов и многократно повторенные установленными на столбах громкоговорителями голоса сцепщиков.
Баклан заметил, что, уходя, Шибздик не оставил ему своего адреса и даже не назвал имени, но не обиделся на него за эту осторожность. Шибздик не хотел лишний раз рисковать.
Вдали снова послышался хруст гравия и негромкое, отчетливое постукивание молотка сцепщика, который шел вдоль состава, проверяя колеса. Баклан увидел пляшущий круг света, приближавшийся к нему со стороны станции, забрался на самый верх песчаной кучи, лег, закурил сигарету и стал смотреть на звезды, которые уже начали бледнеть перед рассветом. Ему почему-то казалось, что давным-давно он лежал вот так же, глядя в ночное небо и ни о чем не думая. Это было, казалось, сто лет назад и за тридевять земель отсюда. Вряд ли перед тем, как сделаться рабом, он имел возможность часто любоваться звездами. Выходит, подумал он, права пословица: нет худа без добра.
Сцепщик прошел мимо. Ночь была теплой и безветренной.
Баклан докурил сигарету до фильтра, вдавил окурок в песок и незаметно задремал. Потом состав дернулся, снова залязгал буферами, заскрипел и плавно двинулся вперед, мало-помалу набирая скорость. Баклан открыл глаза и посмотрел вокруг. Город остался позади, превратившись в россыпь электрических светлячков на темном бархате ночи. Он снова улегся и через пять минут заснул.
Его разбудило солнце. Состав стоял в каком-то тупике. Между путями торчали жесткие метелки выгоревшей на солнце травы, одуряюще стрекотали кузнечики. На соседнем пути отчаянно вонял мазутом длиннющий состав цистерн, в отдалении виднелся какой-то микрорайон. Баклан огляделся, спрыгнул с платформы и отошел в сторонку, чтобы увидеть голову поезда.
Тепловоза впереди не оказалось, сзади тоже, и Баклан повял, что приехал.
Солнце стояло еще невысоко, но было жарко. Баклан закурил, прогоняя остатки сна, и двинулся вдоль насыпи, путаясь армейскими ботинками в пыльной траве и мечтая о глотке воды. Вскоре он набрел на тропинку. Идти стало полегче, а через каких-нибудь полчаса замаячили какие-то строения.
Среди длинных серых пакгаузов и продолговатых холмов гравия ему повстречался куривший на подножке пыльного автопогрузчика мужчина в промасленной рабочей одежде.
Испытывая сильную неловкость, Баклан поинтересовался, где он. Работяга ничуть не удивился. Он окинул равнодушным взглядом небритое худое лицо со следами побоев и чересчур просторный камуфляжный комбинезон с чужого плеча, сплюнул на пыльный асфальт, растер плевок подошвой грубого рабочего ботинка, затянулся сигаретой и объявил:
– Электросталь.
– А до Москвы отсюда далеко? – поинтересовался Баклан.
– Рукой подать, – ответил работяга. – По железной дороге километров шестьдесят будет. На электричке за час с небольшим доберешься. Тебя там уже заждались.
– Кто это меня заждался?
– Да менты вокзальные. Ты рожу-то свою видал?
До метро дойти не успеешь, как заметут.
– Там посмотрим, – сказал Баклан и поспешно удалился.
– Не туда! – крикнул ему вслед водитель погрузчика. – Во-о-он там вокзал!