Воронкова Любовь Федоровна. След огненной жизни

ДЕД И ВНУК

   Прошло десять лет. Спако души не чаяла в своем приемном сыне. Да никто и не знал, что сын этот приемный. И сам Кир, конечно, не знал. Он любил Спако и Мйтридата, слушался их и уважал как родителей.
   Как только мальчик подрос, пастух стал брать его с собой в долины пасти царские стада.
   — Куруш ^[3], — будил его Митридат, как только заря заглядывала в окна, — вставай. Помоги согнать быков.
   Кир проворно вскакивал, накидывал на плечи войлочный пастушеский плащ — в горах по утрам холодно, — прихватывал сумку с едой, приготовленную Спако, и выходил вслед за отцом в серебряное от густой росы утро. Ловкий, крепкий и смелый, Кир был хорошим помощником Митридату. Пастух учил его ловить диких лошадей, ездить верхом, стрелять из лука и бросать дротик, защищая стада от зверей. Во всей пастушьей деревне не было мальчишки, который мог бы во всех этих доблестях сравниться с Киром.
   И кто знает, как сложилась бы жизнь Кира в дальнейшем, если бы не один случай.
   Однажды Кир играл на улице со своими сверстниками. Ребята вздумали играть в цари. Будто кто-нибудь из них — царь, а остальные — его слуги.
   Кого же выбрать в цари?
   — Куруша! Митридатова Куруша!
   Кир спокойно принял «царскую власть». И, словно он всю жизнь провел при дворе, Кир тотчас же начал править.
   Прежде всего он разделил ребят на группы:
   — Вы будете моими оруженосцами. А вы будете строить мне дворец,
   Самого лучшего своего друга он назначил «оком царя» — главным соглядатаем. Другому мальчику, которому доверял, Кир приказал доставлять ему все известия.
   — Вы будете лучниками. Вы — всадниками. Вы — копьеносцами.
   Так у Кира появились и придворные, и войско.
   Случайно среди детей пастухов оказался сын одного знатного мидянина Артембара. Видно, он прибежал сюда поиграть с ребятами. Когда Кир приказал этому вельможному мальчику что-то сделать, тот отвернулся.
   — Вот еще! Я, сын Артембара, буду слушаться какого-то пастуха.
   Вот тут и сказался впервые властный, крутой характер Кира. Он велел своим «оруженосцам» схватить его. «Оруженосцы» охотно схватили Артембарова сына, и Кир жестоко отхлестал его своим пастушьим бичом. Ведь всем было известно, что цари за непослушание наказывают своих подданных.
   Лишь только «оруженосцы» отпустили ослушника, он тут же побежал жаловаться отцу. Он бежал не останавливаясь до самого города и ревел во весь голос от боли и от злости.
   Прибежав к отцу, мальчик со слезами все ему рассказал.
   Артембар разгневался. Он взял сына за руку и тут же пошел с ним к Астиагу.
   — Царь, нас оскорбил твой раб, сын пастуха! Смотри!
   И он обнажил перед царем спину мальчика, полосатую от бича.
   Астиаг нахмурился. В узких черных глазах его зажглись злые огни.
   — Немедленно привести сюда пастуха Митридата и его сына!
   Митридат явился во дворец, дрожа от страха. Но Кир спокойно встал перед царем, не опуская глаз.
   — Как ты, сын пастуха, осмелился так оскорбить дитя вельможи?! — закричал царь.
   — Я поступил в этом деле совершенно правильно, — ответил Кир с достоинством. — Мы играли в цари. Мальчики выбрали царем меня. И все они выполняли мои приказания, потому что я царь. А он ослушался, не выполнил моего царского приказа, за что и получил должное наказание. Если за это я заслуживаю какой-нибудь кары, изволь, я здесь!
   Астиаг слушал его и бледнел. Кровь отливала от сердца. Непостижимо, но в этом мальчике он узнавал себя!
   Астиаг попробовал отогнать наваждение.
   «Не может этого быть. Этот мальчишка — сын пастуха. Или боги издеваются надо мной!»
   Не может быть… Но не его ли, Астиага, осанка у этого маленького пастуха? Не его ли огненный взгляд? А как свободно он говорит, как независимо держится!
   »…изволь, я здесь!»
   Кир замолчал. Астиаг молчал тоже, не в силах справиться с волнением.
   Овладев собой, Астиаг увидел, что Артембар стоит здесь со своим сыном и ждет его решения. А он уже забыл о них.
   — Артембар, — сказал он, — не беспокойся. Я поступлю так, что ни тебе, ни твоему сыну не будет в чем упрекнуть меня.
   Астиаг отпустил Артембара. А Кира велел увести в дальние покои дворца.
   Перед Астиагом остался один пастух Митридат, который стоял понурясь в предчувствии большой беды.
   «Не узнает… Не узнает, — старался он убедить себя. — Откуда ему знать? Только зачем же он отослал мальчика к себе в покои?.. «
   — Сколько лет твоему сыну? — спросил Астиаг.
   Этот вопрос заставил задрожать пастуха.
   — Десять, — ответил он, стараясь говорить спокойно.
   Астиаг уставил на него свои огненные глаза.
   — Откуда у тебя этот мальчик? Кто передал тебе его?
   — Царь, это мой сын! — ответил пастух, делая вид, что даже не понимает, о чем его спрашивают. — Никто мне его не передавал. Моя жена… его мать… Она и сейчас жива, живет вместе с нами!
   — Ты поступаешь неблагоразумно, — сказал Астиаг. — Ты вынуждаешь меня, твоего царя, прибегнуть к пыткам.
   И тут же позвал стражу и велел взять Митридата.
   — Царь, пощади! — закричал несчастный Митридат. — Ведь я сказал тебе правду, за что же хочешь ты казнить меня?!
   Но Астиаг словно не видел и не слышал Митридата. Брови его сошлись в одну черную черту и нависли над глазами. А стража уже тащила Митридата из дворца.
   В ужасе перед пытками, которые его ожидали, пастух упал на колени перед царем.
   — Прости меня, царь, я все расскажу. Только умоляю тебя, прости!
   Митридат рассказал царю все, как было. И о том, как Гарпаг приказал убить этого мальчика, и о том, как Митридат с женой усыновили и вырастили его…
   — Хорошо. Я прощаю тебя, — сказал Астиаг.
   И тут же приказал позвать Гарпага.
   Вельможа спокойно вошел во дворец. Но увидел Митридата и понял, что сейчас ему придется отвечать перед царем за свое ослушание. Однако на умном, непроницаемом лице царедворца не отразилось ни тени его внутреннего смятения.
   Астиаг, прищурившись, глядел на него.
   — Скажи мне, Гарпаг, какою смертью умертвил ты ребенка моей дочери, которого я передал тебе?
   Гарпаг мог бы придумать любую историю. Но здесь стоял Мнтридат, и в его присутствии солгать было невозможно.
   Тогда Гарпаг решил правдиво признаться во всем.
   — Взяв от тебя ребенка, царь, я хотел исполнить твою волю. Но я не смог стать убийцей сына твоей дочери, твоего внука. Поэтому я позвал пастуха и передал ему ребенка. Я сказал, что ты приказываешь погубить его, — я не лгал в этом, потому что такова была твоя воля. Я велел бросить его на дикой горе и сторожить, пока он не умрет. Я угрожал Митридату всяческими наказаниями, если он ослушается. Митридат выполнил мое распоряжение. Я посылал туда вернейших слуг, чтобы они убедились в смерти ребенка. Ребенок был мертв, и я велел похоронить его. Так я поступил, и такой смертью умер ребенок.
   Астиаг видел, что Гарпаг говорит правду. Тогда он передал Гарпагу рассказ пастуха, и Гарпаг узнал, что сын Манданы жив.
   — Мальчик пускай живет, — сказал Астиаг, — и благо, что так случилось. Меня сильно мучила совесть, да и слезы моей дочери мне нелегко было переносить. Теперь, Гарпаг, во-первых, пришли своего сына к моему возвращенному внуку, во-вторых, приходи и сам ко мне на пир. Спасение внука я должен отпраздновать жертвоприношением — эта честь подобает богам! Они вернули мне внука!
   И он улыбнулся Гарпагу.
   Если бы Гарпаг видел эту улыбку, он бы содрогнулся. Но Гарпаг, счастливый тем, что его ослушание так благополучно разрешилось, упал перед царем на колени и поклонился до земли.
   «Я даже и на пир приглашен! — радовался он по дороге домой. — Я знал, что Астиаг пожалеет о своем злом приказании и будет счастлив, если внук живой и здоровый вернется к нему!»
   Придя домой, он тут же отослал своего сына к царю.
   — Иди во дворец. И смотри выполняй все, что бы ни повелел тебе царь!
   Гарпаг проводил мальчика любящим взглядом. Это был его единственный сын, наследник его семьи, его радость и надежда. Сейчас мальчику тринадцать лет, он почти ровесник Киру. Они, конечно, подружатся. А ведь рано или поздно Кир станет царем. И как знать? Может быть, сын Гарпага станет ему самым близким человеком.
   Мальчик ушел веселый, гордый честью, оказанной ему. Ведь никого другого не позвал царь Астиаг к своему внуку!
   Однако на пороге он вдруг остановился, словно какое-то предчувствие смутило его. Ему стало страшно идти во дворец. Может, потому, что он вообще боялся царя Астиага.
   Но отец ободрил его.
   — Иди, иди, — с улыбкой сказал он, — и смотри, будь послушен.
   Мальчик ушел. Гарпаг направился в покои жены. Она уже давно в тревоге поджидала мужа.
   — Не тревожься, все обошлось, — успокоил ее Гарпаг, — и так счастливо обошлось!
   И он все рассказал жене.
   — А теперь мне надо торопиться, — закончив рассказ, сказал он. — Я иду к царю на пир.
   Слуги подали ему богатую одежду. Жена помогала ему собраться. Оба они — и Гарпаг, и его жена — были так веселы и так радостны, будто в дом их вошел большой праздник.
   А в то время, когда Гарпаг собирался на пир и жена его радовалась и смеялась, их сын, их мальчик, был уже мертв. Его убили во дворце Астиага, как только он туда вошел. И тело его, разрубленное на куски, лежало в корзине, прикрытое покрывалом.
   На пир к царю явились все приглашенные. Царь ласково принимал гостей. И особенно ласков и приветлив он был с Гарпагом.
   Слуги наливали гостям вино из полных бурдюков, подавали сочные куски баранины и ставили блюда с мясом перед каждым гостем. Под конец пира слуги поставили перед Гарпагом корзину, прикрытую белым.
   — Возьми отсюда, что тебе будет угодно!
   Гарпаг с улыбкой открыл корзину. Там лежали голова, руки и ноги его сына. Гарпаг поднял глаза на царя. Их взгляды скрестились, как два копья. Но царедворец умел владеть собой и не дрогнувшей рукой закрыл корзину.
   — Ну как, хорошо ли ты попировал? — с сатанинской усмешкой спросил Астиаг.
   — Все хорошо, что делает царь, — ответил Гарпаг. На это у него еще хватило сил.
   Но оставаться на пиру Гарпаг уже не смог. Он встал, взял корзину с останками своего сына и покинул дворец царя.
   Так наказал царь своего родственника и преданного слугу за ослушание.

АСТИАГ ОТПУСКАЕТ КИРА

   Гарпаг не мог простить себе смерти своего сына. Разве не знал он Астиага? И как он поверил, что царь может хоть что-нибудь простить, если даже за малые проступки наказывает людей смертью?
   Собственной рукой послал Гарпаг своего сына на смерть. А мальчик еще не хотел идти, запнулся у порога… Но он пошел, потому что отец велел идти!
   Гарпаг в глубине своих покоев выл и стонал от горя и ненависти, он проклинал Астиага и призывал на его голову все беды и все муки, какие есть на свете.
   Но, являясь к царю, Гарпаг был так же спокоен, как и раньше, так же почтителен, так же готов выполнять любое его приказание. И Астиагу порой казалось, что, может быть, он не так уж сильно наказал Гарпага, может быть, надо было придумать что-нибудь более страшное? Сам никого не любивший, Астиаг не представлял себе, что смерть единственного сына — это и есть то самое страшное, что может вынести человек.
   В царском дворце было тихо. Черноглазый мальчик в богатых одеждах появлялся иногда перед Астиагом. И снова исчезал в дальних покоях дворца. Казалось, он тосковал. Астиаг иногда заставал его стоящим у окна в одиночестве. Мальчик задумчиво смотрел мимо золоченых стен на далекие горы, на зелень лесов, на красные осыпи ущелий и лиловые зубцы скал…
   — Что ты смотришь туда? — спрашивал Астиаг. — Кого ты оставил там?
   — Там моя мать Спако.
   — Твоя мать не Спако. Ты знаешь это.
   — Спако любила меня.
   Астиаг усмехался своей кривой усмешкой.
   — Любила? Тебе нужно, чтобы тебя, внука царя Астиага, любила жена какого-то презренного пастуха?
   — Она кормила меня, когда я хотел есть. Она укладывала меня спать, когда я хотел спать. Она утешала меня, если я плакал. И каждый вечер она так ласково звала меня: «Куруш, иди домой, уже поздно!»
   — Так. ступай туда и живи с пастухами!
   Тогда Кнр умолкал и словно весь подбирался.
   — Теперь я этого не могу. Я — твой внук.
   И было что-то такое опасное в глазах этого мальчика, в его голосе и осанке, отчего старая тревога снова просыпалась в душе царя.
   Однажды, после такой встречи, Астиаг призвал магов, толкователей снов.
   — Повторите, как вы истолковали мое сновидение?
   — Мы можем повторить то же самое, царь: сын твоей дочери будет царем.
   — После меня?
   — Вместо тебя. Если бы он остался в живых.
   — Он остался в живых, — сказал Астиаг, — он вырос в деревне. Но когда мальчики, его товарищи, выбрали его царем, он все сделал и устроил так, как поступают настоящие цари — установил звание телохранителей, лучников, всадников и все прочее… По вашему мнению, что все это значит?
   Маги посовещались.
   — Если мальчик живет, — сказали они, — и уже был царем, то будь спокоен. Вторично он не будет царствовать.
   — Я сам так же думаю, — согласился Астиаг. — Сновидение мое уже оправдалось, и внук мой больше не опасен для меня. Однако, — добавил он с угрозой, — рассудите хорошенько и дайте совет наиболее безопасный для моего дома… и для вас.
   — Для нас самих, царь, весьма важно упрочить твою власть, — принялись уверять его маги. — Ведь если власть перейдет к Киру, у которого отец перс, персы захватят Мидию и мы превратимся в рабов, а пока царствуешь ты, до тех пор и мы пользуемся уважением народа и всякими почестями. Как же не заботиться нам о тебе и о власти твоей? Да если бы мы заметили какую-нибудь опасность, то сейчас же предупредили бы тебя. Но сновидение кончилось ничем. Поэтому мы и сами спокойны и тебе советуем успокоиться. А мальчика отошли к его родителям в Персию.
   Астиаг выслушал это, и морщины на его лбу разгладились.
   Маги ушли. Астиаг позвал к себе Кира.
   — Из-за пустого сновидения я было обидел тебя, дитя мое. Но тебя спасла судьба. Теперь уходи с миром к персам, я пошлю с тобой проводников. Там встретят тебя отец и мать. — И добавил с усмешкой: — Только не такие, как Митридат и Спако!
   «А какие? — думал мальчик, оставшись один. — Мои родители царского рода. Но они бросили меня. А Митридат и Спако меня любили. Так почему он смеется над ними?»
   И снова — уже в который раз! — он пытался понять: почему он, Кир, внук царя, оказался в семье пастуха? Почему родители оставили его, отдали Митридату? Сколько раз он пытался узнать это от слуг, от рабов, но у всех были запечатаны уста.
   И почему никогда, ни разу, Спако, лаская, и приголубливая его, и называя его «милым сыном», не проговорилась, что он вовсе не сын ей?
   Теплые воспоминания о доброй женщине увлажнили его глаза.
   — Прощай, моя мать Спако! Прощай, мой отец Митридат!
   Тут ему вспомнились слова Астиага:
   «Так иди туда и живи с пастухами!»
   Вернуться… Снова войти в хижину под низкой кровлей, где кисло пахнет не просохшим от ночной росы пастушеским плащом, сотканным из грубой рыжей шерсти. Снова сесть за стол, на котором нет ничего, кроме сухих лепешек и молока. Снова гонять по горным пастбищам царевы стада и беречь их от диких зверей. И так всю жизнь — сегодня, завтра, послезавтра?..
   Нет! Он внук царя. Он сын царской дочери. Разве для того родился Кир в царской семье, чтобы остаться пастухом? Нет!
   Но когда он вырастет, он возьмет к себе и Спако, и Митридата.
   Он долго стоял у окна и смотрел на гаснущие вершины гор. И словно видел маленькую хижину, утонувшую в темной зелени, и людей, живущих там. Он стоял и плакал, прощаясь и с горами, и с лесами, растущими на них, и с дорогими сердцу людьми, — которых он покидает.
   Кир стоял и плакал, потому что ему было тогда всего только десять лет.

КИР УЗНАЛ ПРАВДУ

   Кир умел сидеть на коне. Этому он научился почти тогда же, когда научился ходить.
   Спутники его, лучники и копейщики, которые должны были проводить Кира до отцовского дома, ехали сзади. Хотя и не считали они мальчика наследником мидийского царя — все-таки по отцу он перс и принадлежит народу порабощенному, — но было что-то в повадке Астиагова внука такое властное, что мидяне опасались обидеть его.
   Мальчик был задумчив и молчалив. Дорога шла на взгорье, солнце палило. Горы все теснее и выше поднимались по сторонам, заслоняя Экбатаны.
   Когда Кир оглянулся в последний раз, за спиной уже не было ничего, кроме желтых с лиловыми трещинами скалистых уступов.
   Тогда Кир вспомнил о своих спутниках и придержал коня.
   — Что вы знаете обо мне? — неожиданно спросил он ехавшего справа оруженосца.
   У лучника забегали глаза.
   — Может, они что-нибудь знают?.. — кивнул он на своих товарищей.
   — Да и ты знаешь, — отозвался тот, что ехал слева.
   Это был молодой парень с бронзовым улыбчивым лицом. Он, лихо красуясь, сидел на лошади. За спиной его блестели стрелы, торчащие из колчана, и тугая тетива лука. У пояса позвякивал кинжал.
   — Так скажите, что вы знаете обо мне! — потребовал Кир.
   Тот, что ехал справа, ответил уклончиво:
   — Что можем мы знать? Царь велел проводить тебя в Персию. К родителям.
   — Ты говоришь: к родителям. А если мои родители царского рода, так почему же я оказался у пастуха Митридата? Если бы я был внуком царя Астиага, я бы рос во дворце.
   — Эх, ничего ты, бедняга, не знаешь! — вздохнул тот, что был слева. — Хоть и вырос ты в пастушьей хижине, а все-таки царь — твой дедушка!
   — Дедушка… — не глядя на Кира, проворчал тот, что ехал справа. — Еще как ты и жив-то остался…
   — Разговорились! — опять прикрикнул бородач. — Чего развязали языки?.
   — Уж не хочешь ли ты сказать, что мой дед Астиаг искал моей смерти? — спросил Кир, и глаза его стали узкими и острыми.
   — Вот это он и хочет сказать! — подхватил тот, что ехал слева. — А что умалчивать? Об этом все знают. — И прежде чем бородач успел остановить его, крикнул Киру в лицо: — Он хотел убить тебя!
   Кир вздрогнул.
   — Как — убить? За что?
   — Ха-ха! — Лучник покачал головой. — Эх, ты! За что? За то, что ты сын его дочери!
   — Довольно шуметь, — сказал бородач. — Уж если они всё разболтали, так я тебе расскажу по порядку, как было дело.
   И он обстоятельно, со всеми подробностями, со всеми слухами и домыслами, рассказал Киру, как и почему он, царский внук, оказался у пастуха Митридата.
   Кир слушал не прерывая. Тонкие черные брови его сошлись над переносицей, сливаясь в одну линию. Молодой лучник, ехавший слева, хотел было со смехом вмешаться в рассказ, но, увидев эту тонкую черную линию бровей, вдруг прикусил язык.
   «До чего же он похож на царя Астиага!» — мелькнуло у него в голове, и неясный страх заставил его придержать коня и пропустить Кира вперед.
   — Так он хотел меня убить? — спросил Кир, когда бородач умолк.
   — Да. Это все знают. Только не выдавай нас Астиагу.
   — Так он хотел меня убить! — повторил Кир.
   — Да. Ты спасся чудом.
   — А Гарпаг почему не убил меня?
   — Не мог. Не хотел.
   — Не хотел?
   — Нет. Он пожалел тебя.
   — Гарпаг меня пожалел… — прошептал Кир еле слышно.
   И надолго замолчал. Теперь он знал о себе все.
   Слух о том, что к Мандане и Камбизу возвращается сын, далеко опередил Кира. В деревнях, через которые проезжал Кир, народ выходил на дорогу и глядел на него с волнением и любопытством.
   — Это сын Камбиза? — спрашивали они у всадников. — Это правда?
   Мидяне свысока смотрели на персов.
   — Это сын Манданы, дочери Астиага.
   Но персы повторяли друг другу:
   — Это сын Камбиза! Сын Камбиза! Он перс… Наш… Наследник мидийского царства — наш!
   И этот радостный шепот летел далеко вперед по долинам и каменистым нагорьям персидской земли, по деревням и городам, до города Пасаргады, до самого дома Камбиза и Манданы.
   Взволнованные, они верили и не верили этому. Они знали, что их маленький сын умер и похоронен в царской усыпальнице. Они столько лет проклинали Астиага за эту смерть!
   А теперь им говорят, что их сын жив, что их мальчик возвращается в дом своих родителей и что он уже здесь, близко!
   Камбиз сел на коня и с небольшим отрядом слуг выехал навстречу Киру.
   Не успел он выехать из городских ворот, как на дороге показалась ватага мальчишек.
   — Едут! Едут! — кричали они.
   И, увидев Камбиза, окружили его.
   Камбиз приказал оставить его одного.
   Ему хотелось, чтобы никто не мешал ему, когда его первый взгляд встретит сына. Какой он, этот мальчик? И действительно ли это его сын? Неужели боги все-таки свершили чудо, вернув ему ребенка?
   Камбиз так задумался, что когда поднял глаза, то увидел, что всадники уже близко. Первый же взгляд решил все. Да, этот стройный мальчик с горделивой осанкой и черной изогнутой линией крутых бровей — его сын. Он почувствовал это всей своей кровью.
   «Боги свершили чудо. Сегодня принесу им жертву».
   И он тронул коня навстречу Киру.
   Мандана не задумывалась и не сомневалась. Плача от такого неожиданного счастья, она выбежала из дома и приняла Кира в свои объятья.
   В доме было полно людей — пришли родственники, пришли друзья. Шум, говор, восклицания, счастливый смех… Это был великий праздник в семье Камбиза. И вдвое великий праздник для всех персов. Но об этом они говорили тихо, опасаясь мидийских ушей.
   — Сын Камбиза будет царем Мидии — он наследник Астиага. А ведь сын Камбиза — перс! Перс! Перс!
   Когда мальчик отдохнул от тяжелого пути, от шума встречи и от объятий родственников, мать стала спрашивать о том, как и где он жил? И почему не убежал раньше к своим родителям? И почему не дал им знать, что он жив, когда они считали его погибшим?
   — Я обо всем узнал совсем недавно, — отвечал Кир, — а о том, что царь хотел убить меня, узнал только дорогой.
   — Мальчик, царь — твой дед! — с упреком прервала его Мандана.
   Ей хотелось, чтобы Кир забыл об этом страшном решении Астиага. Разговоры об этом были опасны. И ведь не убил же ее отец ее сына!
   — Царь — мой дед, — упрямо повторил Кир, — и он приказал убить меня. А Гарпаг не убил. И Митридат не убил. А Спако меня вырастила… и…
   Здесь голос Кира задрожал, и он опустил ресницы, чтобы скрыть набежавшие слезы.
   — Она очень добрая… Я очень люблю ее.
   — Но ведь не она твоя мать! — поспешно прервала Мандана. — Мать — это я. Я! Разве я меньше любила бы тебя?
   — Разве ты был бы меньше счастлив у нас? — мягко упрекнул и Камбиз.
   Мальчик быстро взглянул на мать, на отца и, овладев своим волнением, снова начал рассказывать.
   — Мы пасли быков в горах. Там большой лес. Очень густой. К стаду выходили волки. Но отец не боялся их. Он их отгонял бичом. И я не боялся. А когда я, бывало, запоздаю и приду домой поздно, мать… Спако ждет меня. Она никогда не ляжет слать, если меня нет дома. Я очень люблю ее.
   — Неужели ты, мой сын, никогда не сможешь признать меня матерью? — сказала Мандана. — Ведь я не виновата, что так случилось! Отец отнял тебя, он вырвал тебя из моих рук!
   — Мы любили тебя, сын, и умершего, — тихо вздохнул Камбиз.
   Киру стало жалко этих пока еще чужих ему людей. Вот они плачут теперь перед ним. Им больно, что он любит Спако, что Митридата называет отцом. А как он может забыть Спако и Митридата, как он может перестать любить их, если даже не они его отец и мать? Жестокие слова готовы были сорваться: «А почему же мои родители не защитили меня, почему отдали на смерть? Почему не вырвали меня из рук деда и не укрыли от гибели? «
   Но он промолчал.
   — И ты спал в хижине на соломе, ты — царский внук? — с сокрушением начала Мандана. — Ты, как простой пастух, пас быков и сражался с волками?
   — Но зато отец… но зато Митридат научил меня ездить верхом и стрелять из лука. Мы с ним убили медведя, а когда кабаны нападали на наше поле, мы прогоняли их.
   Внезапно взглянув в окно, Кир вскочил:
   — Уже вечер… Поздно, а я так далеко… Спако ждет меня!
   — Опять Спако! — крикнула Мандана и вышла, закрыв руками лицо.
   — Мальчик мой, — печально сказал Камбиз, — ты должен понять, что уже не вернешься туда. Ты должен смириться с этим.
   — Но Спако плачет теперь, — смущенно сказал Кир. — Я знаю, что не вернусь. Только я вдруг подумал: уже поздно, а она, может быть, ждет. Я хочу, чтобы они тоже приехали сюда. Можно, чтобы они приехали? Пусть живут здесь. Они ведь будут очень тосковать одни, без меня!
   Кир с надеждой посмотрел в глаза Камбиза. Но тот только пожал плечами.
   — Я не думаю, чтобы твой дед отпустил их.
   И про себя добавил:
   »…если они еще живы».
   — Когда я вырасту, я возьму их к себе, — сказал Кир.
   — Когда вырастешь, поступишь, как захочешь. А теперь ты прежде всего должен помнить о том, что ты — внук царя. Правда, ты перс, но и персы не всегда были данниками мидян. А Персия, твоя родина, у них в презрении. Вот о чем ты не должен забывать. Будь мужествен — у тебя другая судьба!
   — Какая судьба у меня? Я буду царем?
   — Тс-с… Я вовсе не хотел сказать этого!
   Камбиз испугался — не молвил ли он лишнего? И поспешно заговорил о чем-то другом.
   А Кир задумался.
   Скоро все утихло и умиротворилось в доме Камбиза. И мать, рассказывая о чудесном спасении Кира, всегда добавляла:
   — Его вскормила собака! Он будет необыкновенным человеком!
   Ей не хотелось, чтобы люди говорили, что ее сына вырастила рабыня, жена пастуха. Уж лучше пусть будет чудо — мальчика вскормила собака.