Любовь Воронкова
След огненной жизни
СОН ЦАРЯ АСТИАГА
Мидийскому царю Астиагу приснился сон, который сильно смутил его. Ему снилось, что дочь его Мандана разлилась рекой и затопила не только его город Экбатаны, но и всю Азию.
Астиаг позвал к себе жрецов — толкователей сновидений. Все жрецы в Мидии происходили из племени магов. Это было маленькое племя, затерянное среди других племен. Не каждый маг был жрецом. Но каждый жрец обязательно был магом.
При дворе мидийских царей жрецы-маги совершали религиозные обряды, приносили жертвы богам; предсказывали будущее.
Маги долго обсуждали этот сон, прикидывали и так и эдак. И, наконец, сказали царю:
— Сон твой — вещий. А предвещает он тебе, царь, вот что: у твоей дочери Манданы родится сын, который завладеет и Мидией, и всей Азией.
Астиаг встревожился. В те давние времена люди всерьез верили снам. Они считали, что это боги посылают им предупреждение.
Мысль о том, что внук может отнять у него царскую власть, Астиагу была нестерпимой. Его отец Киаксар царствовал целых сорок лет, и Астиаг был уже не молод, когда смог наконец назвать себя царем.
В тумане прошедших веков, когда только легенды и неверная человеческая память хранят дела и события давних лет, трудно разглядеть начало рода мидийских царей.
Сохранилось предание о Дейоке, умном и предприимчивом старейшине одного из мидийских поселений.
Городов тогда не было в Мидии. Земледельцы, пастухи-скотоводы, ремесленники — все они жили в деревнях, в долинах рек, по склонам хребта Эльбурса и горной гряды Кухруд… По всей Мидии были разбросаны маленькие независимые государства. Правителя такого государства называли царем. Правил этот царь не единолично, дела решали, кроме него, и совет старейшин, и народные собрания. Нередко у этих царей были крепости из сырцового кирпича, которые чаще всего стояли на скалистых уступах гор…
Как же стал царем Дейок?
Вот что знал об этом решающем для его рода событии Астиаг.
В стране в те годы не было порядка. Законы были неустойчивы, и никто им не повиновался. Сильный обижал слабого. Судьи часто судили неправедно, и жаловаться на них было некому.
Кроме того, с гор от времени до времени спускались разбойничьи племена, вооруженные дротиками и стрелами, разоряли беззащитные деревни, грабили, угоняли скот, губили сады. И некому было наказать их.
В одной из мидийских деревень, в предгорье, жил со своей семьей Дейок. У Дейока была добрая слава. Говорили, что он справедлив, что он не боится выступить против сильного и богатого; если этот сильный и богатый неправ. И чем больше беззаконий и несправедливостей творилось вокруг, тем строже Дейок соблюдал законы и защищал справедливость. Поэтому жители деревни выбрали Дейока себе в судьи.
Люди шли к Дейоку со всеми своими делами и обидами. Одного обидел сосед; другого ограбили на дороге; у третьего угнали скот ц отказываются вернуть; четвертый жалуется, что вытоптали его поле; пятый требует возмездия за убийство его родственника…
Дейок судил строго и беспристрастно. Никто не мог сказать, что он хоть раз решил дело в пользу своего друга, если друг был неправ. Дейока нельзя было подкупить, а угроз он не боялся. И молва о справедливом судье шла все дальше и дальше по стране.
Но никто не знал, какие замыслы носит Дейок в своем честолюбивом сердце, никто не подозревал, какая неистовая жажда власти таится в нем. Дейок умел скрывать это, умел молчать, умел издать. А ведь, как известно, побеждает тот. кто умеет ждать.
Наконец настало время, когда Дейок понял, что наступил его долгожданный час. И он приступил к тому, что задумал.
Как всегда, люди пришли к нему с жалобами. Пришли издалека — пастухи с гор, земледельцы из равнинных областей…
К их удивлению, Дейок не вышел и не сел на площади, как это делал всегда.
— Я больше не могу заниматься вашими делами в ущерб своим собственным, — сказал он. — Сколько времени я трачу на вас! А кто за меня уберет ячмень в поле? Ведь он уже созрел. Да и дома дел хватает. Довольно. Обходитесь без меня.
И ушел в свою хижину, захлопнув дверь. Мидяне были огорчены и взволнованы. Они снова и снова приходили к Дейоку. А Дейок снова и снова отказывался разбирать их жалобы.
Тогда мидяне со всей округи собрались на большое собрание, чтобы обсудить свои дела. И после долгих споров пришли вот к чему:
— При теперешних порядках мы больше не можем жить. Поэтому поставим над собой царя. Тогда у нас будет твердая власть, твердые законы. И мы спокойно займемся нашими делами.
Но кого же поставить царем?
Конечно, Дейока!
Все сложилось так, как хотел Дейок. Друзья, с которыми он тайно договорился, помогли ему. Они еще раньше исподволь убеждали всех, что Дейок самый достойный человек, а потом кричали об этом на собрании, доказывали это в своих горячих речах. И Дейок стал царем округи, как и многие маленькие мидийские цари.
И вот как только Дейока назвали царем, он сразу и проявил свою могучую волю. Пусть все у него будет, как у других царей, — и дворец, и крепость, и телохранители…
Мидяне построили ему обширный дворец на том месте, которое указал Дейок. А стражу он себе выбрал сам.
Теперь Дейок держал в своих руках власть, защищенную силой — отрядом копейщиков. Он стал царем — значит, мог повелевать народом.
Прежде всего он заставил мидян построить вокруг своего дворца крепость. Семь высоких кирпичных стен замкнулись кольцом, причем одно кольцо возвышалось над другим своими зубцами. Зубцы стен, наподобие вавилонских башен, были окрашены в семь разных цветов. Зубцы первой, наружной, стены, были белые. Зубцы второй стены — черные. Зубцы третьей -ярко-красные. Зубцы четвертой — голубые. Пятой — цвета сурика. Шестой — посеребренные. И зубцы седьмой, внутренней, самой высокой, стены сияли золотом. И уже за этой стеной с золотыми зубцами возвышался царский дворец. Так заложил Дейок будущий город и столицу Мидии — Экбатаны.
Когда все эти постройки были сооружены, Дейок, чувствуя себя в безопасности, защищенный крепостными стенами и отрядом копьеносцев, принял заведенный у царей порядок:
никому не входить к царю; со всеми делами обращаться к нему только через вестников;
царя никто не должен видеть;
смеяться и плевать в присутствии царя считать непристойным.
Дейок хотел, чтобы народ видел в нем существо высшее, не такое, как все люди. Если его бывшие соседи и товарищи станут свободно приходить к царю и общаться с ним, как прежде, то они будут возмущаться: «Почему это наш сосед Дейок так возвеличивает себя? Хоть он и царь, но ведь мы помним, как он вместе с нами пахал и сеял!»
А так, не видя его, скрытого стенами крепости, они невольно будут почитать его.
Дейок не выходил судить на площадь. Но ему подавали жалобы, он разбирал их, выносил решение и отсылал назад. Преступников звал к себе и, выслушав дело, тут же назначал наказание.
По всему его царству бродили «подслушиватели» и «подглядыватели». Поэтому Дейок знал обо всем, что творится в округе и как относится к нему народ.
Дейок сумел навести порядок в своей области. Он заставил уважать законы. Жители обрели безопасность от разбойников и грабителей. Люди могли спокойно заниматься своими делами. Видя это, жители окрестных поселений присоединялись к его «стране», и царство Дейока росло.
Было много бед и войн… Приходили ассирийцы разорять мидийскую землю. Но, видно, крепко держал Дейок свою царскую власть, если потомки его стали царями всей Мидии, всех мидийских племен. А племен этих в Мидии было шесть — бусы, паретакены, струхаты, аризанты, будии и маги. Те самые маги, из племени которых вышли мидийские жрецы.
Крепко и жадно держал в своих руках царскую власть Дейок. Так же крепко и жадно держал теперь эту власть Астиаг. Настолько жадно, что даже мысль о внуке, который явится и будет царем всей Азии, отстранив Астиага, надолго омрачила его жизнь.
Мандана ничего не знала о зловещих снах отца. II очень удивлялась и огорчалась, когда нечаянно подмечала тяжелый и подозрительный взгляд Астиага. В чем она провинилась? Чем недоволен отец? О чем так мрачно задумывается он, глядя на нее? Может, он думает, что Мандана замышляет недоброе против отца, против его царской власти? Да пусть он царствует вечно, лишь бы не обрушил на нее своего гнева. Гнев Астиага был всегда страшен — это Мандана хорошо знала.
А царь все думал о своем. Мандану надо выдавать замуж. Но когда она выйдет замуж, у нее родится сын, тот самый сын, который отнимет у деда царскую власть.
Однако Мандану надо выдавать. Но за кого? Если выдать за богатого и могущественного мидийского вельможу, ее сыну будет легко захватить власть…
И Астиаг придумал. Он выдал Мандану за скромного человека — перса Камбиза. Камбиз происходил из знатного персидского рода и даже был правителем в своей стране, но какое это имело значение? Персия — маленькая, подчиненная Мидии страна; еще дед Астиага, Фраорт, покорил ее и заставил платить дань. Хоть и знатного, даже царского рода был Камбиз, Астиаг все-таки считал его ниже среднего звания любого мидянина. К тому же Камбиз не отличался ни смелостью, ни честолюбием. И Астиаг успокоился: ни о каком мидийском царстве Камбиз помышлять не станет.
Мандана вышла замуж за Камбйза и уехала с ним в Персию.
Астиаг позвал к себе жрецов — толкователей сновидений. Все жрецы в Мидии происходили из племени магов. Это было маленькое племя, затерянное среди других племен. Не каждый маг был жрецом. Но каждый жрец обязательно был магом.
При дворе мидийских царей жрецы-маги совершали религиозные обряды, приносили жертвы богам; предсказывали будущее.
Маги долго обсуждали этот сон, прикидывали и так и эдак. И, наконец, сказали царю:
— Сон твой — вещий. А предвещает он тебе, царь, вот что: у твоей дочери Манданы родится сын, который завладеет и Мидией, и всей Азией.
Астиаг встревожился. В те давние времена люди всерьез верили снам. Они считали, что это боги посылают им предупреждение.
Мысль о том, что внук может отнять у него царскую власть, Астиагу была нестерпимой. Его отец Киаксар царствовал целых сорок лет, и Астиаг был уже не молод, когда смог наконец назвать себя царем.
В тумане прошедших веков, когда только легенды и неверная человеческая память хранят дела и события давних лет, трудно разглядеть начало рода мидийских царей.
Сохранилось предание о Дейоке, умном и предприимчивом старейшине одного из мидийских поселений.
Городов тогда не было в Мидии. Земледельцы, пастухи-скотоводы, ремесленники — все они жили в деревнях, в долинах рек, по склонам хребта Эльбурса и горной гряды Кухруд… По всей Мидии были разбросаны маленькие независимые государства. Правителя такого государства называли царем. Правил этот царь не единолично, дела решали, кроме него, и совет старейшин, и народные собрания. Нередко у этих царей были крепости из сырцового кирпича, которые чаще всего стояли на скалистых уступах гор…
Как же стал царем Дейок?
Вот что знал об этом решающем для его рода событии Астиаг.
В стране в те годы не было порядка. Законы были неустойчивы, и никто им не повиновался. Сильный обижал слабого. Судьи часто судили неправедно, и жаловаться на них было некому.
Кроме того, с гор от времени до времени спускались разбойничьи племена, вооруженные дротиками и стрелами, разоряли беззащитные деревни, грабили, угоняли скот, губили сады. И некому было наказать их.
В одной из мидийских деревень, в предгорье, жил со своей семьей Дейок. У Дейока была добрая слава. Говорили, что он справедлив, что он не боится выступить против сильного и богатого; если этот сильный и богатый неправ. И чем больше беззаконий и несправедливостей творилось вокруг, тем строже Дейок соблюдал законы и защищал справедливость. Поэтому жители деревни выбрали Дейока себе в судьи.
Люди шли к Дейоку со всеми своими делами и обидами. Одного обидел сосед; другого ограбили на дороге; у третьего угнали скот ц отказываются вернуть; четвертый жалуется, что вытоптали его поле; пятый требует возмездия за убийство его родственника…
Дейок судил строго и беспристрастно. Никто не мог сказать, что он хоть раз решил дело в пользу своего друга, если друг был неправ. Дейока нельзя было подкупить, а угроз он не боялся. И молва о справедливом судье шла все дальше и дальше по стране.
Но никто не знал, какие замыслы носит Дейок в своем честолюбивом сердце, никто не подозревал, какая неистовая жажда власти таится в нем. Дейок умел скрывать это, умел молчать, умел издать. А ведь, как известно, побеждает тот. кто умеет ждать.
Наконец настало время, когда Дейок понял, что наступил его долгожданный час. И он приступил к тому, что задумал.
Как всегда, люди пришли к нему с жалобами. Пришли издалека — пастухи с гор, земледельцы из равнинных областей…
К их удивлению, Дейок не вышел и не сел на площади, как это делал всегда.
— Я больше не могу заниматься вашими делами в ущерб своим собственным, — сказал он. — Сколько времени я трачу на вас! А кто за меня уберет ячмень в поле? Ведь он уже созрел. Да и дома дел хватает. Довольно. Обходитесь без меня.
И ушел в свою хижину, захлопнув дверь. Мидяне были огорчены и взволнованы. Они снова и снова приходили к Дейоку. А Дейок снова и снова отказывался разбирать их жалобы.
Тогда мидяне со всей округи собрались на большое собрание, чтобы обсудить свои дела. И после долгих споров пришли вот к чему:
— При теперешних порядках мы больше не можем жить. Поэтому поставим над собой царя. Тогда у нас будет твердая власть, твердые законы. И мы спокойно займемся нашими делами.
Но кого же поставить царем?
Конечно, Дейока!
Все сложилось так, как хотел Дейок. Друзья, с которыми он тайно договорился, помогли ему. Они еще раньше исподволь убеждали всех, что Дейок самый достойный человек, а потом кричали об этом на собрании, доказывали это в своих горячих речах. И Дейок стал царем округи, как и многие маленькие мидийские цари.
И вот как только Дейока назвали царем, он сразу и проявил свою могучую волю. Пусть все у него будет, как у других царей, — и дворец, и крепость, и телохранители…
Мидяне построили ему обширный дворец на том месте, которое указал Дейок. А стражу он себе выбрал сам.
Теперь Дейок держал в своих руках власть, защищенную силой — отрядом копейщиков. Он стал царем — значит, мог повелевать народом.
Прежде всего он заставил мидян построить вокруг своего дворца крепость. Семь высоких кирпичных стен замкнулись кольцом, причем одно кольцо возвышалось над другим своими зубцами. Зубцы стен, наподобие вавилонских башен, были окрашены в семь разных цветов. Зубцы первой, наружной, стены, были белые. Зубцы второй стены — черные. Зубцы третьей -ярко-красные. Зубцы четвертой — голубые. Пятой — цвета сурика. Шестой — посеребренные. И зубцы седьмой, внутренней, самой высокой, стены сияли золотом. И уже за этой стеной с золотыми зубцами возвышался царский дворец. Так заложил Дейок будущий город и столицу Мидии — Экбатаны.
Когда все эти постройки были сооружены, Дейок, чувствуя себя в безопасности, защищенный крепостными стенами и отрядом копьеносцев, принял заведенный у царей порядок:
никому не входить к царю; со всеми делами обращаться к нему только через вестников;
царя никто не должен видеть;
смеяться и плевать в присутствии царя считать непристойным.
Дейок хотел, чтобы народ видел в нем существо высшее, не такое, как все люди. Если его бывшие соседи и товарищи станут свободно приходить к царю и общаться с ним, как прежде, то они будут возмущаться: «Почему это наш сосед Дейок так возвеличивает себя? Хоть он и царь, но ведь мы помним, как он вместе с нами пахал и сеял!»
А так, не видя его, скрытого стенами крепости, они невольно будут почитать его.
Дейок не выходил судить на площадь. Но ему подавали жалобы, он разбирал их, выносил решение и отсылал назад. Преступников звал к себе и, выслушав дело, тут же назначал наказание.
По всему его царству бродили «подслушиватели» и «подглядыватели». Поэтому Дейок знал обо всем, что творится в округе и как относится к нему народ.
Дейок сумел навести порядок в своей области. Он заставил уважать законы. Жители обрели безопасность от разбойников и грабителей. Люди могли спокойно заниматься своими делами. Видя это, жители окрестных поселений присоединялись к его «стране», и царство Дейока росло.
Было много бед и войн… Приходили ассирийцы разорять мидийскую землю. Но, видно, крепко держал Дейок свою царскую власть, если потомки его стали царями всей Мидии, всех мидийских племен. А племен этих в Мидии было шесть — бусы, паретакены, струхаты, аризанты, будии и маги. Те самые маги, из племени которых вышли мидийские жрецы.
Крепко и жадно держал в своих руках царскую власть Дейок. Так же крепко и жадно держал теперь эту власть Астиаг. Настолько жадно, что даже мысль о внуке, который явится и будет царем всей Азии, отстранив Астиага, надолго омрачила его жизнь.
Мандана ничего не знала о зловещих снах отца. II очень удивлялась и огорчалась, когда нечаянно подмечала тяжелый и подозрительный взгляд Астиага. В чем она провинилась? Чем недоволен отец? О чем так мрачно задумывается он, глядя на нее? Может, он думает, что Мандана замышляет недоброе против отца, против его царской власти? Да пусть он царствует вечно, лишь бы не обрушил на нее своего гнева. Гнев Астиага был всегда страшен — это Мандана хорошо знала.
А царь все думал о своем. Мандану надо выдавать замуж. Но когда она выйдет замуж, у нее родится сын, тот самый сын, который отнимет у деда царскую власть.
Однако Мандану надо выдавать. Но за кого? Если выдать за богатого и могущественного мидийского вельможу, ее сыну будет легко захватить власть…
И Астиаг придумал. Он выдал Мандану за скромного человека — перса Камбиза. Камбиз происходил из знатного персидского рода и даже был правителем в своей стране, но какое это имело значение? Персия — маленькая, подчиненная Мидии страна; еще дед Астиага, Фраорт, покорил ее и заставил платить дань. Хоть и знатного, даже царского рода был Камбиз, Астиаг все-таки считал его ниже среднего звания любого мидянина. К тому же Камбиз не отличался ни смелостью, ни честолюбием. И Астиаг успокоился: ни о каком мидийском царстве Камбиз помышлять не станет.
Мандана вышла замуж за Камбйза и уехала с ним в Персию.
КТО РОДИТСЯ?
Мандана живет в Персии. Все тихо. Царь Астиаг прочно сидит в царском дворце за семью зубчатыми стенами. Царственный блеск золотых зубцов самой высокой стены наполняет своим отсветом его покои.
Власть Астиага крепка. Сокровищница полна золота. Сильное войско хорошо вооружено. Его отец Киаксар, человек воинственный и много воевавший, разделил все подчиненные ему народы Азии на военные отряды: отряды копейщиков, отряды стрелков из лука, отряды всадников. Это увеличило силу его войска.
Киаксар покорил все племена Азии по ту сторону Галиса. А потом сражался с Ассирией. Он хотел покорить Ниневию, богатую, могущественную, поработившую многие страны. Киаксар хотел разбить и уничтожить Ниневию и тем отомстить за смерть своего отца, Фраорта, погибшего в войне с Ассирией, отомстить за свою Мидию, на которую ассирийцы не раз делали грабительские набеги, уводили в плен мидян, угоняли скот…
В первый раз Киаксару не удалось разорить Ниневию: ему помешали скифы, которые вдруг нахлынули в Мидию несметными полчищами на своих полудиких лошадях. Мидяне пробовали защищаться, но скифы покорили их. И завладели Азией.
Скифы хозяйничали в Азии двадцать восемь лет. Своим буйством и разбоями они разорили и опустошили мидийскую землю. Скифы брали дань со всех народов. А получив то, что им приносили добровольно, скифы грабили все, что еще оставалось у людей.
Но царь Киаксар был жив. Он, как и Дейок, умел ждать. Он понимал, что силой со скифами справиться он не может, ц терпел унижения, терпел горе своей страны. Однако все эти долгие годы рабства он не терял упорной решимости освободиться от этого дикого и свирепого врага.
Наконец после тяжкого и длительного рабства Киаксару удалось вырваться из-под скифского ига. И не силой, а хитростью.
Киаксар и его придворные-мидяне устроили пир и пригласили скифского царя Мадия. Мадий явился на пир и привел с собой лучшую боевую часть своего войска и самых знатных людей, богато одетых для пиршества.
Астиаг помнит этот жаркий вечер, когда огни костров плавились и сливались с пламенем зари, а в неподвижном душном воздухе висел густой запах дыма и жареного мяса. Над кострами на вертелах жарились туши баранов, быков, лошадей…
Скифы пришли толпой, следуя за своим царем и военачальником Мадием. Видя, что мидяне безоружны, они спрятали луки в гориты [1], сверкающие набором золотых пластин, сняли с плеча колчаны с тяжелыми железными стрелами, сбросили свои круглые щиты. И сложили все это на землю. Только короткие мечи — акинаки с золотыми рукоятками остались висеть у них на широких, отделанных золотыми бляшками поясах. Так и запомнились они Астиагу — коренастые, с косматыми бородами, с золотыми повязками на длинных волосах, в золотом сиянье богатых чешуйчатых панцирей, отражающих пламя костров…
А потом на поле пиршества упала ночь, черная, безлунная, внезапная, как всегда на юге. Огни костров стали красными и зловещими.
Скифы ели мясо, разрезая туши своими акинаками, пили виноградное вино. И снова ели. И снова пили. Казалось, они могли выпить целое море этого сладкого веселого вина — ведь такого вина они не знали на своей суровой земле.
Скифы веселились, горланили… А мидяне коварно еще и еще подливали им вина. И когда пьяное скифское войско, сраженное вином, повалилось на землю и царь их Мадий заснул на полуслове, скифов настигла смерть. Киаксар и его солдаты перебили их. Астиаг помнит это побоище, страшные крики и стоны среди душной тьмы…
А наутро Мидия вздохнула с облегчением — владычество скифов кончилось!
Таков был отец Астиага Киаксар. Он выдержал скифское нашествие и уничтожил скифов. А потом он еще раз ходил войной на Ассирию и добился своего — разорил древний ассирийский город Ашшур и сровнял с землей гордость их царей Ниневию… Теперь Мидия — обширное могущественное государство. Многие народы покорились ей… Но еще противостоит Вавилон.
Царь вавилонский Набопаласар был союзником его отца Киаксара, они вместе воевали против Ассирии. Но союзник он был лукавый и ненадежный. Когда мидяне брали штурмом город Тарбис на Тигре, когда брали штурмом могучие укрепления Ашшура и гибли под его стенами, Набопаласар отсиживался в своей крепости, спрятавшись от ассирийских войск. Он пришел уже к развалинам Ашшура и потом еще оправдывался перед своими жрецами, которые все были связаны и религией, и общими интересами с жрецами Ассирии:
— Я не принимал участия в осквернении ассирийских xpaмов!.. И даже спал в эти дни на полу — в знак траура!
Правда, Ниневию они брали вместе — Киаксар и Набопаласар. В месяце абе [2] штурмом ворвались в Ниневию, прежде открыв ворота каналов и устроив наводнение в городе… Как таяли и падали ассирийские дворцы, подмытые водой, — ведь они были построены из сырцового кирпича! Как рушилась богатая Ниневия, полная награбленных у многих народов сокровищ!..
Несметные богатства потекли тогда в Экбатаны. В прекрасные дни ранней осени возвращался Киаксар с войны, и караваны с ниневийскими сокровищами следовали за ним. Мидия ликовала.
Киаксар сделал много. А что сделал он, Астиаг? Приближенные его, богатые, знатные вельможи и полководцы, недовольны им, он чувствует это, он знает это. Им нужны новые войны, новые завоевания, новые земли. Вавилон — вот куда устремлены их помыслы.
Как ненавидит он всех этих потомков мелких царьков, правивших когда-то отдельными «странами», как и его прадед Дейок, как трудно терпеть ему их высокомерие, их независимые речи, их тайное презрение, которое кроется в опущенных, прикрытых ресницами глазах!
Но Вавилон — грозный соперник. Мидия никогда не будет спокойна, пока стоит этот город на Евфрате — город, полный богатых дворцов и храмов, город с высокими крепкими стенами и медными воротами. И все чаще в мозгу Астиага возникало видение — отряды мидийских солдат, идущие по равнинам Вавилонии, сверкание их стрел и копий сквозь жаркую красную пыль, поднятую копытами коней. Взять Вавилон нелегко. Но с помощью богов его отец Киаксар пришел в Ниневию, которая была укреплена не менее. И что осталось от нее? Пыль и пепел.
Астиаг — сын Киаксара. Он покорит Вавилон, оставит там пыль и пепел, он привезет богатую добычу и еще более возвысит свое царство!
Но обдумать, обдумать… Покорить Вавилон потом. Сначала надо ослабить его, надо захватить долину Междуречья… Надо занять Северную Сирию… А уж потом — Вавилон.
И вот теперь, когда Астиаг обдумывал свой поход в Междуречье, ему вдруг опять явилось сновидение, которое снова наполнило смятением его душу. Ему приснилось, что над его дочерью Манданой выросла виноградная лоза, и лоза эта была так огромна, что покрыла собой всю Азию.
Угрюмо сдвинув брови, Астиаг рассказал магам свой сон. Маги истолковали этот сон так же, как и тот, что приснился ему раньше.
— Сын твоей дочери, царь, будет царем всей Азии.
— После меня?
— Вместо тебя, царь.
Злые молнии зажглись в черных глазах Астиага. Он знал, что Мандане скоро предстоит родить ребенка. Кто родится у нее?
Астиаг приказал дочери немедленно явиться к нему в Экбатаны. Мандана покорно явилась. Камбиз, тихий, спокойный перс, ее муж, сопровождал ее.
Мандана только переступила порог отцовского дома, как ее тут же взяли под стражу. Камбиз недоумевал. Мандана плакала, сидя в заключении. Страшная догадка уже мучила ее. Она слышала о снах царя, и она хорошо знала своего отца.
А царь ждал. Если у Манданы родится девочка, он отпустит их с ребенком обратно в Персию. Если родится мальчик, он отпустит их в Персию, но без ребенка.
Родился мальчик.
Власть Астиага крепка. Сокровищница полна золота. Сильное войско хорошо вооружено. Его отец Киаксар, человек воинственный и много воевавший, разделил все подчиненные ему народы Азии на военные отряды: отряды копейщиков, отряды стрелков из лука, отряды всадников. Это увеличило силу его войска.
Киаксар покорил все племена Азии по ту сторону Галиса. А потом сражался с Ассирией. Он хотел покорить Ниневию, богатую, могущественную, поработившую многие страны. Киаксар хотел разбить и уничтожить Ниневию и тем отомстить за смерть своего отца, Фраорта, погибшего в войне с Ассирией, отомстить за свою Мидию, на которую ассирийцы не раз делали грабительские набеги, уводили в плен мидян, угоняли скот…
В первый раз Киаксару не удалось разорить Ниневию: ему помешали скифы, которые вдруг нахлынули в Мидию несметными полчищами на своих полудиких лошадях. Мидяне пробовали защищаться, но скифы покорили их. И завладели Азией.
Скифы хозяйничали в Азии двадцать восемь лет. Своим буйством и разбоями они разорили и опустошили мидийскую землю. Скифы брали дань со всех народов. А получив то, что им приносили добровольно, скифы грабили все, что еще оставалось у людей.
Но царь Киаксар был жив. Он, как и Дейок, умел ждать. Он понимал, что силой со скифами справиться он не может, ц терпел унижения, терпел горе своей страны. Однако все эти долгие годы рабства он не терял упорной решимости освободиться от этого дикого и свирепого врага.
Наконец после тяжкого и длительного рабства Киаксару удалось вырваться из-под скифского ига. И не силой, а хитростью.
Киаксар и его придворные-мидяне устроили пир и пригласили скифского царя Мадия. Мадий явился на пир и привел с собой лучшую боевую часть своего войска и самых знатных людей, богато одетых для пиршества.
Астиаг помнит этот жаркий вечер, когда огни костров плавились и сливались с пламенем зари, а в неподвижном душном воздухе висел густой запах дыма и жареного мяса. Над кострами на вертелах жарились туши баранов, быков, лошадей…
Скифы пришли толпой, следуя за своим царем и военачальником Мадием. Видя, что мидяне безоружны, они спрятали луки в гориты [1], сверкающие набором золотых пластин, сняли с плеча колчаны с тяжелыми железными стрелами, сбросили свои круглые щиты. И сложили все это на землю. Только короткие мечи — акинаки с золотыми рукоятками остались висеть у них на широких, отделанных золотыми бляшками поясах. Так и запомнились они Астиагу — коренастые, с косматыми бородами, с золотыми повязками на длинных волосах, в золотом сиянье богатых чешуйчатых панцирей, отражающих пламя костров…
А потом на поле пиршества упала ночь, черная, безлунная, внезапная, как всегда на юге. Огни костров стали красными и зловещими.
Скифы ели мясо, разрезая туши своими акинаками, пили виноградное вино. И снова ели. И снова пили. Казалось, они могли выпить целое море этого сладкого веселого вина — ведь такого вина они не знали на своей суровой земле.
Скифы веселились, горланили… А мидяне коварно еще и еще подливали им вина. И когда пьяное скифское войско, сраженное вином, повалилось на землю и царь их Мадий заснул на полуслове, скифов настигла смерть. Киаксар и его солдаты перебили их. Астиаг помнит это побоище, страшные крики и стоны среди душной тьмы…
А наутро Мидия вздохнула с облегчением — владычество скифов кончилось!
Таков был отец Астиага Киаксар. Он выдержал скифское нашествие и уничтожил скифов. А потом он еще раз ходил войной на Ассирию и добился своего — разорил древний ассирийский город Ашшур и сровнял с землей гордость их царей Ниневию… Теперь Мидия — обширное могущественное государство. Многие народы покорились ей… Но еще противостоит Вавилон.
Царь вавилонский Набопаласар был союзником его отца Киаксара, они вместе воевали против Ассирии. Но союзник он был лукавый и ненадежный. Когда мидяне брали штурмом город Тарбис на Тигре, когда брали штурмом могучие укрепления Ашшура и гибли под его стенами, Набопаласар отсиживался в своей крепости, спрятавшись от ассирийских войск. Он пришел уже к развалинам Ашшура и потом еще оправдывался перед своими жрецами, которые все были связаны и религией, и общими интересами с жрецами Ассирии:
— Я не принимал участия в осквернении ассирийских xpaмов!.. И даже спал в эти дни на полу — в знак траура!
Правда, Ниневию они брали вместе — Киаксар и Набопаласар. В месяце абе [2] штурмом ворвались в Ниневию, прежде открыв ворота каналов и устроив наводнение в городе… Как таяли и падали ассирийские дворцы, подмытые водой, — ведь они были построены из сырцового кирпича! Как рушилась богатая Ниневия, полная награбленных у многих народов сокровищ!..
Несметные богатства потекли тогда в Экбатаны. В прекрасные дни ранней осени возвращался Киаксар с войны, и караваны с ниневийскими сокровищами следовали за ним. Мидия ликовала.
Киаксар сделал много. А что сделал он, Астиаг? Приближенные его, богатые, знатные вельможи и полководцы, недовольны им, он чувствует это, он знает это. Им нужны новые войны, новые завоевания, новые земли. Вавилон — вот куда устремлены их помыслы.
Как ненавидит он всех этих потомков мелких царьков, правивших когда-то отдельными «странами», как и его прадед Дейок, как трудно терпеть ему их высокомерие, их независимые речи, их тайное презрение, которое кроется в опущенных, прикрытых ресницами глазах!
Но Вавилон — грозный соперник. Мидия никогда не будет спокойна, пока стоит этот город на Евфрате — город, полный богатых дворцов и храмов, город с высокими крепкими стенами и медными воротами. И все чаще в мозгу Астиага возникало видение — отряды мидийских солдат, идущие по равнинам Вавилонии, сверкание их стрел и копий сквозь жаркую красную пыль, поднятую копытами коней. Взять Вавилон нелегко. Но с помощью богов его отец Киаксар пришел в Ниневию, которая была укреплена не менее. И что осталось от нее? Пыль и пепел.
Астиаг — сын Киаксара. Он покорит Вавилон, оставит там пыль и пепел, он привезет богатую добычу и еще более возвысит свое царство!
Но обдумать, обдумать… Покорить Вавилон потом. Сначала надо ослабить его, надо захватить долину Междуречья… Надо занять Северную Сирию… А уж потом — Вавилон.
И вот теперь, когда Астиаг обдумывал свой поход в Междуречье, ему вдруг опять явилось сновидение, которое снова наполнило смятением его душу. Ему приснилось, что над его дочерью Манданой выросла виноградная лоза, и лоза эта была так огромна, что покрыла собой всю Азию.
Угрюмо сдвинув брови, Астиаг рассказал магам свой сон. Маги истолковали этот сон так же, как и тот, что приснился ему раньше.
— Сын твоей дочери, царь, будет царем всей Азии.
— После меня?
— Вместо тебя, царь.
Злые молнии зажглись в черных глазах Астиага. Он знал, что Мандане скоро предстоит родить ребенка. Кто родится у нее?
Астиаг приказал дочери немедленно явиться к нему в Экбатаны. Мандана покорно явилась. Камбиз, тихий, спокойный перс, ее муж, сопровождал ее.
Мандана только переступила порог отцовского дома, как ее тут же взяли под стражу. Камбиз недоумевал. Мандана плакала, сидя в заключении. Страшная догадка уже мучила ее. Она слышала о снах царя, и она хорошо знала своего отца.
А царь ждал. Если у Манданы родится девочка, он отпустит их с ребенком обратно в Персию. Если родится мальчик, он отпустит их в Персию, но без ребенка.
Родился мальчик.
ГАРПАГ
Мандана, ничего не видя от слез и горя, покинула отцовский дворец. Камбиз, подавленный и безмолвный, возвратился вместе с ней в Персию. Их ребенок, их сын остался у деда.
Они чувствовали, что царь задумал недоброе, но не смели противиться. Только надежда, что у царя в груди все-таки человеческое сердце и не поднимется у него рука на собственного внука, — только эта надежда поддерживала их.
Едва Камбиз и Мандана вышли из дворца, едва затих стук копыт их коней на каменистой улице, Астиаг призвал к себе своего родственника Гарпага. Это был самый надежный, самый преданный царю человек.
— Я хочу поручить тебе важное дело, Гарпаг, — сказал царь, глядя ему прямо в глаза, словно стремясь увидеть его мысли и чувства, — не предай меня, иначе и самого тебя ждет беда в будущем…
Гарпаг, чувствуя угрозу, склонил голову. Он уже заранее был готов сделать все, что прикажет ему царь.
— Возьми рожденного Манданой ребенка, — продолжал Астиаг, — отнеси его к себе, убей и похорони где хочешь.
Гарпаг содрогнулся. Но, внешне спокойный, он ответил, как преданный друг и слуга:
— Никогда прежде, царь мой, ты не слышал, чтобы я противоречил тебе. И теперь если такова твоя воля, я выполню ее.
Напрасно вглядывался в его лицо Астиаг своими пронзающими глазами. Гарпаг был спокоен, сдержан и почтителен.
«Он сделает это», — подумал Астиаг. И успокоился.
Гарпагу принесли ребенка. Одетый в богатый наряд, как одевают для похорон царских детей, здоровый, крепкий мальчик весело глядел на Гарпага черными, будто спелая олива, глазами. Гарпаг взял корзину с ребенком и понес домой.
Когда Гарпаг вышел из царских покоев, сердце его не выдержало и он заплакал. У Гарпага у самого был маленький сын. И ему представилось, что чья-то злая воля может вот так же погубить его дитя.
А черноглазый мальчик весело ворковал в корзине. Гарпаг взглянул на него — и снова заплакал. Гарпаг был храбрый воин. На войне он умел сражаться, умел быть беспощадным к врагу. Он немало убил людей в боях, его копье не знало промаха.
Но убить младенца!..
Пока он с плачем шел до своего дома, мальчик, убаюканный его мерным шагом, уснул в корзине. И лежал он там в роскошной одежде покойника, крепенький, румяный, теплый, как птенчик в гнезде.
Гарпаг принес ребенка к жене и рассказал все, что случилось. Жена встревожилась, задумалась.
Убить ребенка! Поднимется ли на это рука? Но ослушаться царя — Гарпагу ждать смерти. Все знали, что Астиаг жестоко наказывает за ослушание.
— Как же ты намерен поступить, Гарпаг?
— Не так, как повелел мне царь, — ответил Гарпаг. — Пускай он гневается, неистовствует, я не приму на себя такого злодеяния. Я не хочу губить младенца. Астиаг уже стар, а наследника у него нет. После его смерти власть перейдет к его дочери, — так разве она простит мне? Если ребенку суждено умереть, то убийцей его пусть будет кто-нибудь другой. Пускай слуги Астиага убивают его. А я даже слугам своим не позволю этого.
Они чувствовали, что царь задумал недоброе, но не смели противиться. Только надежда, что у царя в груди все-таки человеческое сердце и не поднимется у него рука на собственного внука, — только эта надежда поддерживала их.
Едва Камбиз и Мандана вышли из дворца, едва затих стук копыт их коней на каменистой улице, Астиаг призвал к себе своего родственника Гарпага. Это был самый надежный, самый преданный царю человек.
— Я хочу поручить тебе важное дело, Гарпаг, — сказал царь, глядя ему прямо в глаза, словно стремясь увидеть его мысли и чувства, — не предай меня, иначе и самого тебя ждет беда в будущем…
Гарпаг, чувствуя угрозу, склонил голову. Он уже заранее был готов сделать все, что прикажет ему царь.
— Возьми рожденного Манданой ребенка, — продолжал Астиаг, — отнеси его к себе, убей и похорони где хочешь.
Гарпаг содрогнулся. Но, внешне спокойный, он ответил, как преданный друг и слуга:
— Никогда прежде, царь мой, ты не слышал, чтобы я противоречил тебе. И теперь если такова твоя воля, я выполню ее.
Напрасно вглядывался в его лицо Астиаг своими пронзающими глазами. Гарпаг был спокоен, сдержан и почтителен.
«Он сделает это», — подумал Астиаг. И успокоился.
Гарпагу принесли ребенка. Одетый в богатый наряд, как одевают для похорон царских детей, здоровый, крепкий мальчик весело глядел на Гарпага черными, будто спелая олива, глазами. Гарпаг взял корзину с ребенком и понес домой.
Когда Гарпаг вышел из царских покоев, сердце его не выдержало и он заплакал. У Гарпага у самого был маленький сын. И ему представилось, что чья-то злая воля может вот так же погубить его дитя.
А черноглазый мальчик весело ворковал в корзине. Гарпаг взглянул на него — и снова заплакал. Гарпаг был храбрый воин. На войне он умел сражаться, умел быть беспощадным к врагу. Он немало убил людей в боях, его копье не знало промаха.
Но убить младенца!..
Пока он с плачем шел до своего дома, мальчик, убаюканный его мерным шагом, уснул в корзине. И лежал он там в роскошной одежде покойника, крепенький, румяный, теплый, как птенчик в гнезде.
Гарпаг принес ребенка к жене и рассказал все, что случилось. Жена встревожилась, задумалась.
Убить ребенка! Поднимется ли на это рука? Но ослушаться царя — Гарпагу ждать смерти. Все знали, что Астиаг жестоко наказывает за ослушание.
— Как же ты намерен поступить, Гарпаг?
— Не так, как повелел мне царь, — ответил Гарпаг. — Пускай он гневается, неистовствует, я не приму на себя такого злодеяния. Я не хочу губить младенца. Астиаг уже стар, а наследника у него нет. После его смерти власть перейдет к его дочери, — так разве она простит мне? Если ребенку суждено умереть, то убийцей его пусть будет кто-нибудь другой. Пускай слуги Астиага убивают его. А я даже слугам своим не позволю этого.
ПАСТУХ МИТРИДАТ
Высокие горы, заросшие лесом, поднимались над Экбатанами. В горах среди вековых деревьев и густых зарослей водилось много зверей. Волки, львы и медведи бродили там, преследуя добычу. Дикие вепри подходили к самым деревням, вытаптывали посевы.
В горных долинах, обильных пастбищами, пастухи пасли многочисленные царские стада. Там, среди скалистых уступов, в зеленой тени дубов и буков, ютились хижины пастухов. Там жил и пастух Митридат. К нему-то и послал Гарпаг слугу с приказом немедленно явиться.
Митридат явился.
— Слушай внимательно, Митридат, — сказал Гарпаг, стараясь не глядеть ему в лицо. — Царь приказывает тебе взять этого ребенка, положить его на самой дикой горе, чтобы он погиб как можно скорее. Царь велел сказать тебе, если ты не погубишь ребенка, а сохранишь его живым, то он казнит тебя мучительной казнью. Запомни. Мне приказано проверить, как ты выполнишь царский приказ.
Пастух побледнел. Ребенок, одетый в золотом шитые одежды, весь, как сверкающая рыбка, барахтался в корзине и громко плакал. Он требовал, чтобы его взяли на руки, чтобы его накормили.
«А где-то там, в персидском доме, сидит и плачет его мать, — Думал Гарпаг, — но она не может прийти и накормить его… «
Не поднимая глаз, Гарпаг передал Митридату корзину с ребенком. Пастух молча взял ребенка и в раздумье отправился к себе в горы.
У Митридата была жена, царская рабыня. Ее звали Спако, что по-мидийски означает «собака». В этом имени не было ничего неприятного, потому что мидяне считали собаку священным животным.
Спако сама ждала ребенка. Она должна была родить как раз в этот день, когда Мйтридата позвали к Гарпагу. И день этот был полон тревог и волнений. Спако волновалась за мужа — зачем позвали его в Экбатаны? Может, не угодил чем-нибудь царю, и тогда жди беды. А Митридат тревожился за жену — как оставить ее в такую трудную минуту? Но раз приказывают — приходится оставить.
Митридат спешил домой. Ребенок то умолкал, то снова принимался кричать. Смуглый и розовый, как персик, созревший под южным солнцем, он беспомощно тянулся к Митридату. И пастух отворачивался; он не мог смотреть на мальчика, которого должен был погубить.
Жена лежала в постели, когда Митридат, еле переводя дух от быстрой ходьбы, переступил порог хижины.
— Зачем так внезапно позвал тебя Гарпаг? — тревожно и нетерпеливо спросила она.
Митридат оставил корзину у порога, прикрыв ее расшитым покрывалом. Сел у постели жены и все рассказал ей.
— Я пришел в город. И не пожелаю никому того, что я там увидел и услышал! Когда я со страхом вошел в дом Гарпага, там все плакали. И вижу: лежит младенец среди покоев, плачет, кричит. Гарпаг, как увидел меня, сейчас же велел взять ребенка и бросить на самой дикой горе. Я взял ребенка и понес. А как вынес из дома, там все заплакали еще громче. И я ничего не могу понять. Сначала думал, что это ребенок какой-нибудь служанки. Но в то же время удивительно мне было, что он весь в золоте. А когда я вышел из дома, тут мне слуги все потихоньку и рассказали. Этот мальчик — сын царской дочери Манданы, и сам царь Астиаг приказал умертвить младенца. А теперь гляди — вот он!
Митридат поставил корзину около постели жены и поднял покрывало. Жена, увидев ребенка, такого здорового и красивого, со слезами обняла колени мужа.
— Нет, нет, не бросай его! Прошу тебя, не губи младенца!
— Но как же мне быть? — возразил Митридат. — Ведь Гарпаг пришлет своих соглядатаев, они увидят, что я его приказания не выполнил, и тогда я погибну жестокой смертью!
— Нет, не погибнешь. Ты скажешь им, что младенца растерзали звери. А этого мы возьмем себе и будем растить, как сына.
— А куда же мы денем ребенка, который родится у нас?
— Признаюсь тебе, — печально ответила Спако, — ребенок у меня уже родился… но родился мертвым. Вот ты возьми его и отнеси на гору, пускай они придут и посмотрят, если уж надо обязательно показать, что ребенок выброшен и погублен. Наш сынок будет погребен в царской гробнице. А сына Манданы мы вырастим, как родное дитя. Так мертвый будет похоронен, а живой останется жить. И мы не сделаем злого дола, и ты не будешь наказан!
Митридат молчал, удрученный горем. Он ждал сына, а сын его мертв.
Но совет жены был разумен.
«Может, сами боги сжалились над нами и послали нам другого ребенка вместо своего?» — подумал Митридат. Он тут же передал жене сына Манданы. Спако с любовью приняла его в свои теплые руки и стала кормить. А Митридат одел своего мертвого ребенка в царские одежды, положил его в корзину, накрыл расшитым покрывалом и отнес на дикую гору, где лишь одни звери прокладывают свои тропы.
На третий день пастух снова отправился в город. Он пришел к Гарпагу и сказал, что его приказ выполнен.
Гарпаг мрачно выслушал его. Ему было жалко мальчика. Лишь одно немного утешало Гарпага — все-таки не его рука убила ребенка.
Желая удостовериться, что приказ Астиага действительно выполнен, он послал с Митридатом надежных оруженосцев, чтобы они собственными глазами убедились в этом.
Оруженосцы принесли маленькое мертвое тело. И Гарпаг похоронил его в царской усыпальнице.
А сын Манданы, дочери царя, остался в семье пастуха.
Так, по свидетельству древнего историка Геродота, началась жизнь персидского царя Кира.
В горных долинах, обильных пастбищами, пастухи пасли многочисленные царские стада. Там, среди скалистых уступов, в зеленой тени дубов и буков, ютились хижины пастухов. Там жил и пастух Митридат. К нему-то и послал Гарпаг слугу с приказом немедленно явиться.
Митридат явился.
— Слушай внимательно, Митридат, — сказал Гарпаг, стараясь не глядеть ему в лицо. — Царь приказывает тебе взять этого ребенка, положить его на самой дикой горе, чтобы он погиб как можно скорее. Царь велел сказать тебе, если ты не погубишь ребенка, а сохранишь его живым, то он казнит тебя мучительной казнью. Запомни. Мне приказано проверить, как ты выполнишь царский приказ.
Пастух побледнел. Ребенок, одетый в золотом шитые одежды, весь, как сверкающая рыбка, барахтался в корзине и громко плакал. Он требовал, чтобы его взяли на руки, чтобы его накормили.
«А где-то там, в персидском доме, сидит и плачет его мать, — Думал Гарпаг, — но она не может прийти и накормить его… «
Не поднимая глаз, Гарпаг передал Митридату корзину с ребенком. Пастух молча взял ребенка и в раздумье отправился к себе в горы.
У Митридата была жена, царская рабыня. Ее звали Спако, что по-мидийски означает «собака». В этом имени не было ничего неприятного, потому что мидяне считали собаку священным животным.
Спако сама ждала ребенка. Она должна была родить как раз в этот день, когда Мйтридата позвали к Гарпагу. И день этот был полон тревог и волнений. Спако волновалась за мужа — зачем позвали его в Экбатаны? Может, не угодил чем-нибудь царю, и тогда жди беды. А Митридат тревожился за жену — как оставить ее в такую трудную минуту? Но раз приказывают — приходится оставить.
Митридат спешил домой. Ребенок то умолкал, то снова принимался кричать. Смуглый и розовый, как персик, созревший под южным солнцем, он беспомощно тянулся к Митридату. И пастух отворачивался; он не мог смотреть на мальчика, которого должен был погубить.
Жена лежала в постели, когда Митридат, еле переводя дух от быстрой ходьбы, переступил порог хижины.
— Зачем так внезапно позвал тебя Гарпаг? — тревожно и нетерпеливо спросила она.
Митридат оставил корзину у порога, прикрыв ее расшитым покрывалом. Сел у постели жены и все рассказал ей.
— Я пришел в город. И не пожелаю никому того, что я там увидел и услышал! Когда я со страхом вошел в дом Гарпага, там все плакали. И вижу: лежит младенец среди покоев, плачет, кричит. Гарпаг, как увидел меня, сейчас же велел взять ребенка и бросить на самой дикой горе. Я взял ребенка и понес. А как вынес из дома, там все заплакали еще громче. И я ничего не могу понять. Сначала думал, что это ребенок какой-нибудь служанки. Но в то же время удивительно мне было, что он весь в золоте. А когда я вышел из дома, тут мне слуги все потихоньку и рассказали. Этот мальчик — сын царской дочери Манданы, и сам царь Астиаг приказал умертвить младенца. А теперь гляди — вот он!
Митридат поставил корзину около постели жены и поднял покрывало. Жена, увидев ребенка, такого здорового и красивого, со слезами обняла колени мужа.
— Нет, нет, не бросай его! Прошу тебя, не губи младенца!
— Но как же мне быть? — возразил Митридат. — Ведь Гарпаг пришлет своих соглядатаев, они увидят, что я его приказания не выполнил, и тогда я погибну жестокой смертью!
— Нет, не погибнешь. Ты скажешь им, что младенца растерзали звери. А этого мы возьмем себе и будем растить, как сына.
— А куда же мы денем ребенка, который родится у нас?
— Признаюсь тебе, — печально ответила Спако, — ребенок у меня уже родился… но родился мертвым. Вот ты возьми его и отнеси на гору, пускай они придут и посмотрят, если уж надо обязательно показать, что ребенок выброшен и погублен. Наш сынок будет погребен в царской гробнице. А сына Манданы мы вырастим, как родное дитя. Так мертвый будет похоронен, а живой останется жить. И мы не сделаем злого дола, и ты не будешь наказан!
Митридат молчал, удрученный горем. Он ждал сына, а сын его мертв.
Но совет жены был разумен.
«Может, сами боги сжалились над нами и послали нам другого ребенка вместо своего?» — подумал Митридат. Он тут же передал жене сына Манданы. Спако с любовью приняла его в свои теплые руки и стала кормить. А Митридат одел своего мертвого ребенка в царские одежды, положил его в корзину, накрыл расшитым покрывалом и отнес на дикую гору, где лишь одни звери прокладывают свои тропы.
На третий день пастух снова отправился в город. Он пришел к Гарпагу и сказал, что его приказ выполнен.
Гарпаг мрачно выслушал его. Ему было жалко мальчика. Лишь одно немного утешало Гарпага — все-таки не его рука убила ребенка.
Желая удостовериться, что приказ Астиага действительно выполнен, он послал с Митридатом надежных оруженосцев, чтобы они собственными глазами убедились в этом.
Оруженосцы принесли маленькое мертвое тело. И Гарпаг похоронил его в царской усыпальнице.
А сын Манданы, дочери царя, остался в семье пастуха.
Так, по свидетельству древнего историка Геродота, началась жизнь персидского царя Кира.