Зина была счастлива, ей казалось, что она вся согревается под этим добрым взглядом учительницы. Темные, с золотым отсветом глаза смотрели на нее ласково и так внимательно, что, казалось, читали ее мысли, и поэтому нельзя было отделаться какой-нибудь отговоркой. Да и надо ли было отделываться?
– Не знаю, как сказать… – Зина опустила ресницы, ее нежное лицо как-то сразу потускнело и ямочки на щеках пропали. – Все не так получается.
– Подожди минутку. – Елена Петровна подошла к девочкам, которые возились около цветочной клумбы, что-то подсказала им и опять вернулась к Зине. – Давай поговорим. Что же все-таки не так?
Но Зине уже не хотелось ни о чем рассказывать. Кругом так весело – чирикают воробьи, поют ребятишки, так славно гудит баян и сама Елена Петровна такая веселая… А Зина начнет тут жаловаться, портить настроение людям.
– Да нет, ничего, – сказала она как могла беззаботно, – в поход я хотела. Да вот Клеткин этот пристал к Антону, начал сбивать. Такой противный этот Клеткин, ну прямо терпеть его не могу. Хоть бы он пропал куда-нибудь!
Последние слова у Зины прозвучали с такой досадой, с таким горем, что учительница снова пристально поглядела на нее своими темными внимательными глазами.
– Я тебя не узнаю, Зина. Что случилось?
Но Зина уже пожалела, что начала разговор. Она молчала, боясь расплакаться, и только губы у нее чуть-чуть дрожали.
– Ну хорошо, хорошо, не будем об этом сейчас. – Елена Петровна легонько похлопала Зину по руке. – А вот насчет того, чтобы Клеткин провалился… Тут я с тобой не согласна. Сколько ему?
– Тринадцать, наверное. Большой уже.
– Ну, это еще не большой. С этим еще поладить можно. Нельзя ли его сюда, в наш лагерь, привести?
– Что вы, Елена Петровна! – почти закричала Зина. – Такого хулигана! Он весь лагерь разгонит!
– Ух, какая гроза этот Клеткин! – засмеялась учительница. – Ну подождем, посмотрим.
– Да Антон первый отсюда убежит, если Яшка явится!
– Вот как! Значит, Яшка сильнее всех. И сильнее нас с тобой?
Видя, что у Зины задрожали губы, Елена Петровна заговорила о другом:
– Послушай, Зина, а ты бы не могла мне помочь?.. Таня, Таня, смотри, ты чуть не наступила на гвоздику!.. У нас тут праздник затевается, хотим поставить спектакль… Клашенька, не раскачивай качели так сильно, голова закружится!.. Представляешь – всю эту мелюзгу в костюмах? В клубе на сцене? А?
Елена Петровна засмеялась так, будто уже видела всех этих Клашенек и Сенек Шапкиных играющими на сцене.
Зина улыбнулась:
– Да, смешные они. А что надо делать?
– Я тебе книгу дам с картинками. А ты по этим картинкам помоги нарисовать костюмы. Ладно? А вожатая покажет, как шить.
Это было интересно. Костюмы из сказок, яркие, пестрые, фантастические… Да это просто увлекательно!
– Ладно, ладно! – Зина повеселела, и на щеках у нее снова появились нежные продолговатые ямочки, хотя в черных ресницах еще чуть-чуть поблескивали удержанные слезы.
– Ладно, ладно, – повторила она, – мы им таких костюмов насочиняем! Ой, обязательно! – И снова повторила, слегка хлопнув в ладоши: – Ой, как хорошо, что вы пришли, Елена Петровна!
К Елене Петровне подбежала маленькая девчушка в красном платьишке, с растрепанными кудряшками.
– Елена Петровна, мы хотим, чтобы вы тоже пели! – Она принялась тянуть учительницу за руку. – А то мы одни не будем.
– Ах, какие вы! Без меня пойте!
– Нет с вами, с вами!
Зина, улыбаясь, глядела на девчушку, ей хотелось схватить эту маленькую, потискать, причесать ей кудряшки. И тут же вспомнилась Изюмка, словно живая встала она перед глазами Зины, и Зина почувствовала, как она соскучилась по своей младшей сестренке, как ей не хватает ее теплых рук, обнимающих Зину за шею, ее смеха, ее щебета…
– Возьмите и меня, – сказала она девочке, – я тоже буду петь!
День прошел – легкий, полный разнообразных и милых впечатлений. Антон так развеселился, так разыгрался, что совсем забыл про Клетки на. Здесь, в пионерском лагере, он чувствовал себя даже в большей безопасности, чем дома. В квартиру-то Яшка, пожалуй, еще может войти. Ну, а уж сюда, где висит на воротах красное полотнище пионерского лагеря, ему ходу нет. Что нет, то нет!
С веселой душой пришла домой и Зина. Новые дела – костюмы для спектакля, которые надо нарисовать, маленькие актеры, которых надо будет учить играть их роли, – все это так забавно и занятно! А главное, Елена Петровна опять здесь, с ними.
Отец, слушая рассказы о лагере, видя радостное оживление Антона и Зины, и сам радовался вместе с ними. Все-таки хорошие у него дети растут! Трудно им без матери расти хорошими, а вот все-таки хорошие!
После обеда… а может, это не обед, а ужин? Ведь отец приходит с работы в семь, какой же это обед? А впрочем, пускай будет обед, если они днем не могут собраться за столом все вместе! После обеда отец сказал Антону:
– А может, нам пройтись с тобой? Вечер хороший.
Антон запрыгал и завизжал от радости. Еще бы, пройтись с отцом вдвоем, мужчина с мужчиной!
– Вот и хорошо, идите, – сказала Зина. – А я тут приберусь немножко.
Еле слышно напевая, Зина быстро вымыла посуду. Потом принялась прибирать комнату. Она любила прибраться с вечера, чтобы утром проснуться в чистой квартире и не тратить хорошее утреннее время на возню со щетками и тряпками.
Подметая в спаленке, она наткнулась на какой-то узел. Что такое?
Это был ее рюкзак!
Зина выпустила щетку из рук. Вот валяется ее походный рюкзак в углу, и никому он уже не нужен. Зина подняла его. Так недавно она, со счастливым сердцем, пришивала оторвавшуюся лямку, закрепляла ремешки. Сколько всяких радужных мечтаний связано с этим зеленым старым рюкзаком, сколько веселых дней обещала жизнь!
Тотчас вспомнился отряд пионеров, с рюкзаками за спиной, четко прошагавших мимо. Так же ушли и ее товарищи, прошагали по улице и скрылись на все лето. И с ними, как тот вожатый Ваня из литейного, пошел студент-геолог Артемий, самый красивый и самый умный на свете человек…
Зина уткнулась лицом в свой рюкзак и расплакалась. Все-таки очень трудно отказываться от своих радостей.
РАЗОЧАРОВАНИЕ
СНОВА ЯШКА КЛЕТКИН
– Не знаю, как сказать… – Зина опустила ресницы, ее нежное лицо как-то сразу потускнело и ямочки на щеках пропали. – Все не так получается.
– Подожди минутку. – Елена Петровна подошла к девочкам, которые возились около цветочной клумбы, что-то подсказала им и опять вернулась к Зине. – Давай поговорим. Что же все-таки не так?
Но Зине уже не хотелось ни о чем рассказывать. Кругом так весело – чирикают воробьи, поют ребятишки, так славно гудит баян и сама Елена Петровна такая веселая… А Зина начнет тут жаловаться, портить настроение людям.
– Да нет, ничего, – сказала она как могла беззаботно, – в поход я хотела. Да вот Клеткин этот пристал к Антону, начал сбивать. Такой противный этот Клеткин, ну прямо терпеть его не могу. Хоть бы он пропал куда-нибудь!
Последние слова у Зины прозвучали с такой досадой, с таким горем, что учительница снова пристально поглядела на нее своими темными внимательными глазами.
– Я тебя не узнаю, Зина. Что случилось?
Но Зина уже пожалела, что начала разговор. Она молчала, боясь расплакаться, и только губы у нее чуть-чуть дрожали.
– Ну хорошо, хорошо, не будем об этом сейчас. – Елена Петровна легонько похлопала Зину по руке. – А вот насчет того, чтобы Клеткин провалился… Тут я с тобой не согласна. Сколько ему?
– Тринадцать, наверное. Большой уже.
– Ну, это еще не большой. С этим еще поладить можно. Нельзя ли его сюда, в наш лагерь, привести?
– Что вы, Елена Петровна! – почти закричала Зина. – Такого хулигана! Он весь лагерь разгонит!
– Ух, какая гроза этот Клеткин! – засмеялась учительница. – Ну подождем, посмотрим.
– Да Антон первый отсюда убежит, если Яшка явится!
– Вот как! Значит, Яшка сильнее всех. И сильнее нас с тобой?
Видя, что у Зины задрожали губы, Елена Петровна заговорила о другом:
– Послушай, Зина, а ты бы не могла мне помочь?.. Таня, Таня, смотри, ты чуть не наступила на гвоздику!.. У нас тут праздник затевается, хотим поставить спектакль… Клашенька, не раскачивай качели так сильно, голова закружится!.. Представляешь – всю эту мелюзгу в костюмах? В клубе на сцене? А?
Елена Петровна засмеялась так, будто уже видела всех этих Клашенек и Сенек Шапкиных играющими на сцене.
Зина улыбнулась:
– Да, смешные они. А что надо делать?
– Я тебе книгу дам с картинками. А ты по этим картинкам помоги нарисовать костюмы. Ладно? А вожатая покажет, как шить.
Это было интересно. Костюмы из сказок, яркие, пестрые, фантастические… Да это просто увлекательно!
– Ладно, ладно! – Зина повеселела, и на щеках у нее снова появились нежные продолговатые ямочки, хотя в черных ресницах еще чуть-чуть поблескивали удержанные слезы.
– Ладно, ладно, – повторила она, – мы им таких костюмов насочиняем! Ой, обязательно! – И снова повторила, слегка хлопнув в ладоши: – Ой, как хорошо, что вы пришли, Елена Петровна!
К Елене Петровне подбежала маленькая девчушка в красном платьишке, с растрепанными кудряшками.
– Елена Петровна, мы хотим, чтобы вы тоже пели! – Она принялась тянуть учительницу за руку. – А то мы одни не будем.
– Ах, какие вы! Без меня пойте!
– Нет с вами, с вами!
Зина, улыбаясь, глядела на девчушку, ей хотелось схватить эту маленькую, потискать, причесать ей кудряшки. И тут же вспомнилась Изюмка, словно живая встала она перед глазами Зины, и Зина почувствовала, как она соскучилась по своей младшей сестренке, как ей не хватает ее теплых рук, обнимающих Зину за шею, ее смеха, ее щебета…
– Возьмите и меня, – сказала она девочке, – я тоже буду петь!
День прошел – легкий, полный разнообразных и милых впечатлений. Антон так развеселился, так разыгрался, что совсем забыл про Клетки на. Здесь, в пионерском лагере, он чувствовал себя даже в большей безопасности, чем дома. В квартиру-то Яшка, пожалуй, еще может войти. Ну, а уж сюда, где висит на воротах красное полотнище пионерского лагеря, ему ходу нет. Что нет, то нет!
С веселой душой пришла домой и Зина. Новые дела – костюмы для спектакля, которые надо нарисовать, маленькие актеры, которых надо будет учить играть их роли, – все это так забавно и занятно! А главное, Елена Петровна опять здесь, с ними.
Отец, слушая рассказы о лагере, видя радостное оживление Антона и Зины, и сам радовался вместе с ними. Все-таки хорошие у него дети растут! Трудно им без матери расти хорошими, а вот все-таки хорошие!
После обеда… а может, это не обед, а ужин? Ведь отец приходит с работы в семь, какой же это обед? А впрочем, пускай будет обед, если они днем не могут собраться за столом все вместе! После обеда отец сказал Антону:
– А может, нам пройтись с тобой? Вечер хороший.
Антон запрыгал и завизжал от радости. Еще бы, пройтись с отцом вдвоем, мужчина с мужчиной!
– Вот и хорошо, идите, – сказала Зина. – А я тут приберусь немножко.
Еле слышно напевая, Зина быстро вымыла посуду. Потом принялась прибирать комнату. Она любила прибраться с вечера, чтобы утром проснуться в чистой квартире и не тратить хорошее утреннее время на возню со щетками и тряпками.
Подметая в спаленке, она наткнулась на какой-то узел. Что такое?
Это был ее рюкзак!
Зина выпустила щетку из рук. Вот валяется ее походный рюкзак в углу, и никому он уже не нужен. Зина подняла его. Так недавно она, со счастливым сердцем, пришивала оторвавшуюся лямку, закрепляла ремешки. Сколько всяких радужных мечтаний связано с этим зеленым старым рюкзаком, сколько веселых дней обещала жизнь!
Тотчас вспомнился отряд пионеров, с рюкзаками за спиной, четко прошагавших мимо. Так же ушли и ее товарищи, прошагали по улице и скрылись на все лето. И с ними, как тот вожатый Ваня из литейного, пошел студент-геолог Артемий, самый красивый и самый умный на свете человек…
Зина уткнулась лицом в свой рюкзак и расплакалась. Все-таки очень трудно отказываться от своих радостей.
РАЗОЧАРОВАНИЕ
Хоть и редко встречалась Тамара со своими школьными товарищами, но все же она почувствовала, что их улица как-то опустела. Проходит мимо зеленого домика Фатьмы и не слышит ее голоса, только белозубая Дарима, мать Фатьмы, выметает и прихорашивает свой усаженный цветами двор. Проходит мимо школьного участка и не видит там среди грядок Зыбиной Шуры. Проходит мимо футбольной площадки – и ни Андрюшки Бурмистрова там нет, ни Васьки Горшкова…
А как бы ей нужен был сейчас товарищ, друг! Она бы попросила сходить к Рогозину, узнать, чем он болен, не лучше ли ему. Ну хоть что-нибудь узнать о нем! Почему мать так отгородила его от всех? Почему к нему нельзя прийти, как к другим товарищам? Тем более теперь, когда он болен и – она сама сказала – тяжело болен?!
Неожиданно ей позвонил Славка Воробьев, парнишка из их класса. У этого лопоухого Славки застряла алгебра, осенью переэкзаменовка. Так вот, не даст ли Тамара ему свой учебник, у него учебник куда-то запропастился. Да, кстати, и тетрадки, если есть. А то мать все уши прогудела, что он не занимается. А ребята тоже все куда-то запропастились – эти на футболе пропадают, а те в поход унеслись, а третьи – на рыбалке… Просто безвыходное положение!
Тамара обычно не замечала Славку. Маленький, белесый, с вечно пылающими ушами, рассеянный на уроках и очень способный на всякие проказы, – что могло в нем заинтересовать Тамару?
Но сейчас, услышав его голос, Тамара обрадовалась, будто встретила нечаянно друга.
– Славка, приходи! Славка, ты мне очень нужен!
– А учебник дашь?
Он даже и не поинтересовался, зачем так понадобился Тамаре. А она собралась доверить ему такую заветную тайну!
– И учебник дам! И тетрадки! Только ты приходи сейчас же!
– Я вечером приду… – не сразу, будто что-то прикинув, сказал Славка.
– Почему вечером? Сейчас приходи!
– Да понимаешь… Тут у нас команда на площадке собралась. Никак невозможно сейчас… Иду, ребята, иду! – вдруг заорал он и бросил трубку.
– Дурак! – с досадой и горем крикнула в трубку Тамара.
До вечера было томительно далеко. В квартире, где бродила непричесанная, неприбранная и словно о чем-то крепко и недобро задумавшаяся Антонина Андроновна, было душно от безысходной скуки.
Запустив руки в свои густые кудри, Тамара сидела неподвижно и смотрела в окно. На улице моросил теплый летний дождь, ветки дерева чуть трепетали за окном, и серебряные полоски бежали по стеклу.
Что сейчас делает Ян? Лежит в постели, бледный, слабый, печальный… Думает ли он о ней? Да, он о ней думает. Он обязательно думает и ждет ее. Он считает Тамару неверной и пустой девчонкой, раз она не приходит навестить его. А разве она виновата? Она приходила! Только надо, чтобы он узнал об этом. Ну и противный же этот Славка со своим дурацким футболом. Ведь дождь, а этим дуракам все нипочем!
В комнату вошла мать. Она грузно уселась на диван, положив руки на колени.
– Ты что, читаешь или так? – спросила она.
– Так, – ответила Тамара не оборачиваясь.
Ее раздражало, что мать мешает ее думам. Ну что ей надо? Делать нечего, вот и ходит из комнаты в комнату.
– К отцу, что ли, съездить? – вдруг сказала мать, разглядывая свои белые полные руки.
Тамара живо взглянула на нее:
– Он тебя зовет?
Антонина Андроновна вспыхнула:
– А почему это, спрашивается, надо, чтобы он меня звал? Я, что же, не могу сама? Возьму да и поеду, естественно!
– Я еще тогда знала, – сказала Тамара, задумчиво глядя на мокрые ветки, – что он совсем уезжает. Когда уезжал.
Мать уставилась на нее растерянными глазами:
– А почему мне не сказала? То-то вы тогда шушукались на вокзале! Почему же ты мне не сказала? Я бы не пустила его!
Тамара насмешливо покосилась на нее:
– Привязала бы?
– Да не пустила бы, и все, естественно. Глупости какие!
Прежняя Антонина Андроновна ожила в ней. Она гневно встала с дивана:
– И не посмел бы уехать. Что же я, чужая, что ли? Я жена!
– Оставленная жена.
Антонина Андроновна с изумлением и со страхом уставилась на Тамару. Неожиданно губы ее задрожали, все лицо как-то жалобно скомкалось, скривилось, и слезы подступили к глазам.
– Во как!.. Матери-то… Как с матерью-то…
Эта жестокость дочери, такой любимой, такой балованной, тяжело поразила ее.
– И откуда же это ты такая?!
Тамара чуть повела плечами, но не обернулась.
– Откуда ты такая взялась, говори! – грубо закричала Антонина Андроновна. – Ну? Я тебя спрашиваю!
– Мама, отстань, пожалуйста, – устало ответила Тамара. – Отстань, не трогай меня.
– А что ты за цаца, чтобы тебя не трогать? – снова закричала Антонина Андроновна. – Ишь ты, с отцом-то вы какие благородные! И разговаривать-то с вами никто не достоин!
– Мама! – Тамара уставилась на нее своими большими, мрачно горящими глазами. – У меня горе, не трогай меня!
Мать притихла, удивилась:
– Где? Какое горе?
– Ян Рогозин… болен. Тяжело.
Мать иронически прищурила глаза:
– Ха! А он тебе что – брат, сват, жених? Ишь ты, горе какое нашла! Мало ли их, таких-то Янов, по свету шатается!
И она, небрежно махнув рукой, вышла из комнаты.
«Оставленная жена»! Эти слова были как удар, как пощечина. Как она смела так сказать? Что значит – оставленная? Никакая не оставленная. Они же не разводились!
Антонина Андроновна сердилась, но тайно, сама перед собой, наконец должна была сознаться, что она действительно оставленная жена. Два года муж в совхозе и ни разу не приехал в отпуск. Ему некогда, ему все некогда! И ни разу не позвал ее к себе. Только денежные переводы да привет Тамаре. Тамару звал. А ее нет. Ни разу. Неужели другая заняла ее место?..
– Пусть попробует, – грозно прошептала она, и былые огни заблестели в ее синих глазах, – пусть попробует!.. – «Но ведь твоя семья давно уже распалась… – против воли возразила она сама себе, – он же сам тогда сказал: «Все равно у тебя нет семьи»… – И у него не будет! – оборвала она сама себя и крепко пристукнула костяшками пальцев по столу, – вы у меня узнаете, какая я оставленная жена!
Дождь прошел. Предвечернее солнце, просеиваясь сквозь облачную дымку, озарило город теплым розоватым светом. Тамара, занятая своей единственной мыслью – отыскать Славку и отправить его к Яну, – вышла на улицу. Она шла как одержимая, не видя, какой пленительный вечер спустился в их тихие переулки, какой безмолвной радостью сияют освеженными листьями деревья, как дышат тонким дымком подсыхающие тротуары.
Зажглись фонари и повисли белыми лунами между сразу потемневшими древесными кронами. Люди проходили притихшие, задумчивые. Бывают такие вечера, когда и к городским жителям доносится дыхание полей и лесов, когда и над их головами возникает видение звезд и мерещится соловьиное пение…
Вдруг какие-то резкие голоса нарушили эту хрупкую тишину улицы. Из-за угла навстречу Тамаре вышло несколько человек. Они громко, вызывающе хохотали, выкрикивали что-то, сквернословили. Они явно чувствовали себя хозяевами и этой улицы, и жизни вообще. А ну, кто против?
«Хулиганы!» – вздрогнула Тамара и торопливо свернула в сторону, на мостовую.
Молодые люди шли, занимая весь тротуар. Все, кто встречался с ними, спешили уступить им дорогу. И каждого, кто встречался им, они осыпали насмешками, пьяной бранью, отвратительными выкриками и хохотом.
Тамара перебежала на другую сторону. Но пьяные хлыщи заметили ее.
– Эй, красотка! – закричали они. – Куда же ты?
– Подождите, я ее сейчас остановлю! – сказал один и выступил вперед, приподняв шляпу. – Здравствуйте, мамзель Тамара! Жизнь хороша, не правда ли?
Тамара в ужасе остановилась. Через узкую мостовую, с тротуара напротив, кланялся ей Ян Рогозин, пьяный, со сбившимся галстуком, с космами волос, спускающихся к самой шее… Она с минуту глядела на Яна, не веря своим глазам. Она только приподняла руку, как бы защищаясь от того, что увидела.
– Не узнает, а? – подтолкнул Рогозина стоявший рядом парень в маленькой кепке с заломленным козырьком, с выпуклыми, как у рыбы, нахальными глазами и мокрым ртом.
– Или не хотите узнавать? – нагло и противно ухмыльнулся Ян. – Ничего. Мы вам сейчас напомним о себе…
И он неверным шагом ступил на мостовую, направляясь к Тамаре. Тамара, дико взвизгнув, бросилась бежать. Она не помнила, как влетела в свой переулок, как ворвалась в квартиру.
– Чтой-то? Ай кто гонится? – проворчала Анна Борисовна, открыв дверь.
Тамара заперлась в своей комнате и забилась в угол дивана. Ей казалось, что она сейчас умрет. Принц Гамлет! Принц Гамлет!
Она плакала и рыдала, уткнувшись в подушку. Она трясла головой от отчаяния, зажимая руками рот. Приподнявшись, вглядывалась вокруг, стараясь опомниться, взять себя в руки, но тут же снова падала лицом в подушки и заливалась слезами, и стучала кулаками по дивану.
Она не слышала, как мать звала ее. Не слышала, как пришел и ушел ни с чем Славка Воробьев.
– Болен! Болен! Тяжело болен! – повторяла Тамара. – Вот как он болен! Ой!
И, содрогаясь от отвращения, она затыкала уши, словно боясь снова услышать его пьяный циничный голос, и закрывала глаза, словно боясь снова увидеть эту расхлыстанную, в измятом модном костюме, с косматой головой фигуру… Темные с длинным разрезом глаза, иронический излом бровей – не о них ли столько тосковала Тамара? И вот она заглянула в эти глаза – и какие же пустые были они, и какие же они были страшные!
Антонина Андроновна встревожилась. Окликнув несколько раз Тамару, она решила переждать. Пусть успокоится немного; как ни зажимала Тамара свой рот, ее рыдания слышались во всей квартире.
Поздно вечером, когда Анна Борисовна уже заперла входную дверь на ночь и легла спать, Тамара отозвалась на стук матери.
Антонина Андроновна пристально поглядела в ее опухшее, с покрасневшим носом и погасшими глазами лицо.
– Хороша, – покачала она головой. И тут же грозно подступила с расспросами: – Рассказывай начистоту – что стряслось? Нашкодила где-нибудь?
Тамара чуть-чуть дернула плечом и не ответила. На такие вопросы она отвечать не хотела, а грозного тона она не боялась.
– Будешь молчать?! – закричала, покраснев, Антонина Андроновна. – Плетку возьму!
Тамара будто не слышала, только губы ее шевельнулись в кривой, презрительной усмешке.
Антонина Андроновна вдруг сдалась.
– Дочка, ну скажи, что случилось с тобой? – заплакала она. – Ведь я за тебя отвечаю!..
«Перед кем? – хотела спросить Тамара. – Кто у тебя спросит обо мне?»
Но ей стало жалко мать. И себя было так жалко, что больше не хватало сил таить свое горе.
– Он, оказывается, пьяница, мама! Такой противный. Идут, выражаются на всю улицу… Страшные такие все! А я думала – он больной!..
– И это всё?
– А этого мало?
У Антонины Андроновны будто гора свалилась с плеч.
– Фу! – Она встала, и слезы ее сразу высохли. – Нашла из-за чего реветь! Да тебе-то до него какое дело? Шпана и шантрапа. Вот и все. Мало ли такой шпаны на свете – так из-за всех и плакать? Пускай его мать плачет!
Тамара крепко сжала губы и мрачным, враждебным взглядом посмотрела на мать.
«Уйди из комнаты! – хотелось ей крикнуть матери. – Уйди и не говори со мной больше!»
Но мать и так ушла. Она зевнула, пробормотала, что дочь вся в отца – не поймешь у них ничего! – и ушла, шаркая зелеными туфлями.
Тамара, оставшись одна, достала из ящичка стола отцовы письма. Она долго сидела и перечитывала их. Письма сначала длинные, на две, на три страницы. Потом все короче, реже… Но все-таки в каждом из них неизменно повторяется фраза:
«Тамара, приезжай».
Правда, в последних, коротких, скорее сообщениях, чем письмах, эта фраза звучала уже безнадежно.
«Тамара, приезжай. Но я вижу, что ты не приедешь».
И, как всегда, приписка: «Деньги высылаю. Когда буду в Москве, неизвестно. У меня здесь неотложные, очень срочные дела. Может быть, к осени».
– А я вижу, что ты не приедешь ни к осени, ни к зиме, ни к весне, – пробормотала Тамара, складывая письма. – А насчет меня ты ошибся.
Тамара взяла лист почтовой бумаги и написала своим решительным почерком:
«Папа, я выезжаю к тебе завтра»…
А как бы ей нужен был сейчас товарищ, друг! Она бы попросила сходить к Рогозину, узнать, чем он болен, не лучше ли ему. Ну хоть что-нибудь узнать о нем! Почему мать так отгородила его от всех? Почему к нему нельзя прийти, как к другим товарищам? Тем более теперь, когда он болен и – она сама сказала – тяжело болен?!
Неожиданно ей позвонил Славка Воробьев, парнишка из их класса. У этого лопоухого Славки застряла алгебра, осенью переэкзаменовка. Так вот, не даст ли Тамара ему свой учебник, у него учебник куда-то запропастился. Да, кстати, и тетрадки, если есть. А то мать все уши прогудела, что он не занимается. А ребята тоже все куда-то запропастились – эти на футболе пропадают, а те в поход унеслись, а третьи – на рыбалке… Просто безвыходное положение!
Тамара обычно не замечала Славку. Маленький, белесый, с вечно пылающими ушами, рассеянный на уроках и очень способный на всякие проказы, – что могло в нем заинтересовать Тамару?
Но сейчас, услышав его голос, Тамара обрадовалась, будто встретила нечаянно друга.
– Славка, приходи! Славка, ты мне очень нужен!
– А учебник дашь?
Он даже и не поинтересовался, зачем так понадобился Тамаре. А она собралась доверить ему такую заветную тайну!
– И учебник дам! И тетрадки! Только ты приходи сейчас же!
– Я вечером приду… – не сразу, будто что-то прикинув, сказал Славка.
– Почему вечером? Сейчас приходи!
– Да понимаешь… Тут у нас команда на площадке собралась. Никак невозможно сейчас… Иду, ребята, иду! – вдруг заорал он и бросил трубку.
– Дурак! – с досадой и горем крикнула в трубку Тамара.
До вечера было томительно далеко. В квартире, где бродила непричесанная, неприбранная и словно о чем-то крепко и недобро задумавшаяся Антонина Андроновна, было душно от безысходной скуки.
Запустив руки в свои густые кудри, Тамара сидела неподвижно и смотрела в окно. На улице моросил теплый летний дождь, ветки дерева чуть трепетали за окном, и серебряные полоски бежали по стеклу.
Что сейчас делает Ян? Лежит в постели, бледный, слабый, печальный… Думает ли он о ней? Да, он о ней думает. Он обязательно думает и ждет ее. Он считает Тамару неверной и пустой девчонкой, раз она не приходит навестить его. А разве она виновата? Она приходила! Только надо, чтобы он узнал об этом. Ну и противный же этот Славка со своим дурацким футболом. Ведь дождь, а этим дуракам все нипочем!
В комнату вошла мать. Она грузно уселась на диван, положив руки на колени.
– Ты что, читаешь или так? – спросила она.
– Так, – ответила Тамара не оборачиваясь.
Ее раздражало, что мать мешает ее думам. Ну что ей надо? Делать нечего, вот и ходит из комнаты в комнату.
– К отцу, что ли, съездить? – вдруг сказала мать, разглядывая свои белые полные руки.
Тамара живо взглянула на нее:
– Он тебя зовет?
Антонина Андроновна вспыхнула:
– А почему это, спрашивается, надо, чтобы он меня звал? Я, что же, не могу сама? Возьму да и поеду, естественно!
– Я еще тогда знала, – сказала Тамара, задумчиво глядя на мокрые ветки, – что он совсем уезжает. Когда уезжал.
Мать уставилась на нее растерянными глазами:
– А почему мне не сказала? То-то вы тогда шушукались на вокзале! Почему же ты мне не сказала? Я бы не пустила его!
Тамара насмешливо покосилась на нее:
– Привязала бы?
– Да не пустила бы, и все, естественно. Глупости какие!
Прежняя Антонина Андроновна ожила в ней. Она гневно встала с дивана:
– И не посмел бы уехать. Что же я, чужая, что ли? Я жена!
– Оставленная жена.
Антонина Андроновна с изумлением и со страхом уставилась на Тамару. Неожиданно губы ее задрожали, все лицо как-то жалобно скомкалось, скривилось, и слезы подступили к глазам.
– Во как!.. Матери-то… Как с матерью-то…
Эта жестокость дочери, такой любимой, такой балованной, тяжело поразила ее.
– И откуда же это ты такая?!
Тамара чуть повела плечами, но не обернулась.
– Откуда ты такая взялась, говори! – грубо закричала Антонина Андроновна. – Ну? Я тебя спрашиваю!
– Мама, отстань, пожалуйста, – устало ответила Тамара. – Отстань, не трогай меня.
– А что ты за цаца, чтобы тебя не трогать? – снова закричала Антонина Андроновна. – Ишь ты, с отцом-то вы какие благородные! И разговаривать-то с вами никто не достоин!
– Мама! – Тамара уставилась на нее своими большими, мрачно горящими глазами. – У меня горе, не трогай меня!
Мать притихла, удивилась:
– Где? Какое горе?
– Ян Рогозин… болен. Тяжело.
Мать иронически прищурила глаза:
– Ха! А он тебе что – брат, сват, жених? Ишь ты, горе какое нашла! Мало ли их, таких-то Янов, по свету шатается!
И она, небрежно махнув рукой, вышла из комнаты.
«Оставленная жена»! Эти слова были как удар, как пощечина. Как она смела так сказать? Что значит – оставленная? Никакая не оставленная. Они же не разводились!
Антонина Андроновна сердилась, но тайно, сама перед собой, наконец должна была сознаться, что она действительно оставленная жена. Два года муж в совхозе и ни разу не приехал в отпуск. Ему некогда, ему все некогда! И ни разу не позвал ее к себе. Только денежные переводы да привет Тамаре. Тамару звал. А ее нет. Ни разу. Неужели другая заняла ее место?..
– Пусть попробует, – грозно прошептала она, и былые огни заблестели в ее синих глазах, – пусть попробует!.. – «Но ведь твоя семья давно уже распалась… – против воли возразила она сама себе, – он же сам тогда сказал: «Все равно у тебя нет семьи»… – И у него не будет! – оборвала она сама себя и крепко пристукнула костяшками пальцев по столу, – вы у меня узнаете, какая я оставленная жена!
Дождь прошел. Предвечернее солнце, просеиваясь сквозь облачную дымку, озарило город теплым розоватым светом. Тамара, занятая своей единственной мыслью – отыскать Славку и отправить его к Яну, – вышла на улицу. Она шла как одержимая, не видя, какой пленительный вечер спустился в их тихие переулки, какой безмолвной радостью сияют освеженными листьями деревья, как дышат тонким дымком подсыхающие тротуары.
Зажглись фонари и повисли белыми лунами между сразу потемневшими древесными кронами. Люди проходили притихшие, задумчивые. Бывают такие вечера, когда и к городским жителям доносится дыхание полей и лесов, когда и над их головами возникает видение звезд и мерещится соловьиное пение…
Вдруг какие-то резкие голоса нарушили эту хрупкую тишину улицы. Из-за угла навстречу Тамаре вышло несколько человек. Они громко, вызывающе хохотали, выкрикивали что-то, сквернословили. Они явно чувствовали себя хозяевами и этой улицы, и жизни вообще. А ну, кто против?
«Хулиганы!» – вздрогнула Тамара и торопливо свернула в сторону, на мостовую.
Молодые люди шли, занимая весь тротуар. Все, кто встречался с ними, спешили уступить им дорогу. И каждого, кто встречался им, они осыпали насмешками, пьяной бранью, отвратительными выкриками и хохотом.
Тамара перебежала на другую сторону. Но пьяные хлыщи заметили ее.
– Эй, красотка! – закричали они. – Куда же ты?
– Подождите, я ее сейчас остановлю! – сказал один и выступил вперед, приподняв шляпу. – Здравствуйте, мамзель Тамара! Жизнь хороша, не правда ли?
Тамара в ужасе остановилась. Через узкую мостовую, с тротуара напротив, кланялся ей Ян Рогозин, пьяный, со сбившимся галстуком, с космами волос, спускающихся к самой шее… Она с минуту глядела на Яна, не веря своим глазам. Она только приподняла руку, как бы защищаясь от того, что увидела.
– Не узнает, а? – подтолкнул Рогозина стоявший рядом парень в маленькой кепке с заломленным козырьком, с выпуклыми, как у рыбы, нахальными глазами и мокрым ртом.
– Или не хотите узнавать? – нагло и противно ухмыльнулся Ян. – Ничего. Мы вам сейчас напомним о себе…
И он неверным шагом ступил на мостовую, направляясь к Тамаре. Тамара, дико взвизгнув, бросилась бежать. Она не помнила, как влетела в свой переулок, как ворвалась в квартиру.
– Чтой-то? Ай кто гонится? – проворчала Анна Борисовна, открыв дверь.
Тамара заперлась в своей комнате и забилась в угол дивана. Ей казалось, что она сейчас умрет. Принц Гамлет! Принц Гамлет!
Она плакала и рыдала, уткнувшись в подушку. Она трясла головой от отчаяния, зажимая руками рот. Приподнявшись, вглядывалась вокруг, стараясь опомниться, взять себя в руки, но тут же снова падала лицом в подушки и заливалась слезами, и стучала кулаками по дивану.
Она не слышала, как мать звала ее. Не слышала, как пришел и ушел ни с чем Славка Воробьев.
– Болен! Болен! Тяжело болен! – повторяла Тамара. – Вот как он болен! Ой!
И, содрогаясь от отвращения, она затыкала уши, словно боясь снова услышать его пьяный циничный голос, и закрывала глаза, словно боясь снова увидеть эту расхлыстанную, в измятом модном костюме, с косматой головой фигуру… Темные с длинным разрезом глаза, иронический излом бровей – не о них ли столько тосковала Тамара? И вот она заглянула в эти глаза – и какие же пустые были они, и какие же они были страшные!
Антонина Андроновна встревожилась. Окликнув несколько раз Тамару, она решила переждать. Пусть успокоится немного; как ни зажимала Тамара свой рот, ее рыдания слышались во всей квартире.
Поздно вечером, когда Анна Борисовна уже заперла входную дверь на ночь и легла спать, Тамара отозвалась на стук матери.
Антонина Андроновна пристально поглядела в ее опухшее, с покрасневшим носом и погасшими глазами лицо.
– Хороша, – покачала она головой. И тут же грозно подступила с расспросами: – Рассказывай начистоту – что стряслось? Нашкодила где-нибудь?
Тамара чуть-чуть дернула плечом и не ответила. На такие вопросы она отвечать не хотела, а грозного тона она не боялась.
– Будешь молчать?! – закричала, покраснев, Антонина Андроновна. – Плетку возьму!
Тамара будто не слышала, только губы ее шевельнулись в кривой, презрительной усмешке.
Антонина Андроновна вдруг сдалась.
– Дочка, ну скажи, что случилось с тобой? – заплакала она. – Ведь я за тебя отвечаю!..
«Перед кем? – хотела спросить Тамара. – Кто у тебя спросит обо мне?»
Но ей стало жалко мать. И себя было так жалко, что больше не хватало сил таить свое горе.
– Он, оказывается, пьяница, мама! Такой противный. Идут, выражаются на всю улицу… Страшные такие все! А я думала – он больной!..
– И это всё?
– А этого мало?
У Антонины Андроновны будто гора свалилась с плеч.
– Фу! – Она встала, и слезы ее сразу высохли. – Нашла из-за чего реветь! Да тебе-то до него какое дело? Шпана и шантрапа. Вот и все. Мало ли такой шпаны на свете – так из-за всех и плакать? Пускай его мать плачет!
Тамара крепко сжала губы и мрачным, враждебным взглядом посмотрела на мать.
«Уйди из комнаты! – хотелось ей крикнуть матери. – Уйди и не говори со мной больше!»
Но мать и так ушла. Она зевнула, пробормотала, что дочь вся в отца – не поймешь у них ничего! – и ушла, шаркая зелеными туфлями.
Тамара, оставшись одна, достала из ящичка стола отцовы письма. Она долго сидела и перечитывала их. Письма сначала длинные, на две, на три страницы. Потом все короче, реже… Но все-таки в каждом из них неизменно повторяется фраза:
«Тамара, приезжай».
Правда, в последних, коротких, скорее сообщениях, чем письмах, эта фраза звучала уже безнадежно.
«Тамара, приезжай. Но я вижу, что ты не приедешь».
И, как всегда, приписка: «Деньги высылаю. Когда буду в Москве, неизвестно. У меня здесь неотложные, очень срочные дела. Может быть, к осени».
– А я вижу, что ты не приедешь ни к осени, ни к зиме, ни к весне, – пробормотала Тамара, складывая письма. – А насчет меня ты ошибся.
Тамара взяла лист почтовой бумаги и написала своим решительным почерком:
«Папа, я выезжаю к тебе завтра»…
СНОВА ЯШКА КЛЕТКИН
На площадке у младших ребят сегодня было очень шумно и весело. Взрывы неудержимого ребячьего смеха разносились по всему двору, проникали в раскрытые окна окрестных домов, и жильцы, улыбаясь, говорили друг другу:
– Что-то наши ребята затевают веселое!
А другие высовывались из окон и старались разглядеть, что творится там, под сиреневыми кустами.
По белым, посыпанным песком дорожкам, между качелями и грядкой анютиных глазок, расхаживал Колобок. Самый настоящий Колобок, розовый, подрумяненный, с большими синими глазами, с большим смеющимся ртом, с растопыренными руками. А оттого, что голова у Колобка была огромная и туловища не было совсем, ручки и ножки казались очень маленькими. И фигура получилась такая уморительная, что все кругом – и малыши, и большие ребята-пионеры, и Зина – просто умирали от смеха. Полянка так смеялась, что свалилась со скамейки прямо в песок. Не смеялся только сам Колобок – ведь он-то не видел, какой он смешной!
– Ну, Колобок получился хороший. – Елена Петровна вытерла слезы, которые выступили от смеха. – Снимай костюм, Антон!
Зина помогла Антону вылезти из картонного шара – Колобка. Антон, разрумянившийся и счастливый, глядел то на одного, то на другого своими широкими голубыми глазами.
– А думаете, я вас не видел? Я вас тоже всех видел! В дырочки!
– Что – нас! – ответил ему Кондрат. – Если бы ты себя самого видел!
И «Умелые руки», и библиотека, и игры, и рукоделие сейчас были оставлены. Вся площадка участвовала в подготовке ребят к спектаклю. Ведь спектакль будет поставлен в заводском клубе, придут смотреть отцы и матери!
– Колобок хорош, а как Заяц?
Зайца изображала смешливая проказливая Поля. Все видели, что это Поля, потому что лицо у нее было открыто, по все-таки и Заяц получился занятный: большие белые уши качались у него на голове, а сзади топорщился очень смешной кургузый хвостик.
Волком был Сенька Шапкин. Он рычал и фыркал. На лице у него скалилась зубами страшная волчья пасть. И, когда Сенька совался к девочкам, те визжали и спасались от него с криком и с хохотом.
В разгар шума, веселья и деловой суеты на площадку неожиданно вошла Тамара Белокурова. Она вошла, как входит томная туча в сияние солнечного дня, как недобрая весть – в круг безмятежных событий. Глаза ее глядели мрачно, каштановые кудри, причесанные кое-как, торчали в разные стороны.
Все сразу умолкли. Серый волк уставился на Тамару, оскалив зубы, девочки перестали бегать и прыгать.
Увидев Елену Петровну, Тамара смутилась: она не ожидала встретить здесь учительницу.
– Входи, входи! – приветливо сказала Елена Петровна. – Вот это подарок! Ты тоже хочешь помочь нам?
Тамара сдержанно поздоровалась.
– Нет, – ответила она и отрицательно потрясла кудрями, – просто мне… мне очень нужно поговорить с Зиной.
– Что случилось? – спросила Зина, не выпуская из рук клетчатого сарафана, который шила для «бабки».
– Мне надо с тобой поговорить, – повторила Тамара.
– Зина, я отпускаю тебя, – сказала Елена Петровна. – Когда освободишься – придешь.
Зина с сожалением отложила свое шитье и медленно пошла с площадки вслед за Тамарой.
– Зина, ты куда же?
Зина слышала этот жалобный возглас Антона, но не ответила. Тамара рассердила ее.
– Что случилось? – спросила она, едва ворота лагеря закрылись за ними.
– Ты долго будешь возиться с этой мелюзгой? – В голосе Тамары слышалась досада. – Уже второй раз прихожу к тебе сегодня, а тебя все нет и нет. Ты что, нанялась сюда на работу, что ли?
– А почему ты спрашиваешь? Просто мне интересно с ними, вот и все.
– Ты что… в педагоги готовишься?
– Ну, если бы я смогла стать педагогом!
– Хм! Блестящая карьера!
– Я не думаю о карьере. Просто люблю ребятишек.
Тамара усмехнулась:
– Перестань. Что там любить? Не лицемерь хоть со мной.
Зина внутренне вскипела, но сдержала себя. Это трудная наука – смолчать, когда хочется оборвать человека, нагрубить ему, наговорить негодующих слов. Зина осваивала эту науку, потому что сама она не выносила несдержанных, крикливых людей и не хотела быть похожей на них. А сдержаться было очень трудно: Тамара оскорбляла ее!
Но Зина справилась, она только слегка пожала плечами:
– Не хочешь – не верь. Зачем ты искала меня? Говори, потому что видишь – мне некогда.
Зина остановилась. Ей не терпелось вернуться в лагерь, разговор с Тамарой не предвещал радости, не интересовал ее, Ну что она ее задерживает?
Тамара взяла Зину под руку и снова потянула за собой.
– Некогда тебе! Я, может быть, под поезд брошусь сегодня, а ей некогда!
Зина испугалась:
– Тамара, что ты говоришь?!
– Ну, а для чего жить на свете, для чего? – У Тамары задрожал голос, слезы мешали ей говорить. – Ну говори – для чего?
– Я никогда не думала об этом, – сказала Зина. – Мне даже в голову никогда это не приходило, как-то всегда было некогда. А потом, просто мне очень хочется жить. И потом, а как же отец? А ребятишки как без меня?
– Опять – отец, ребятишки! Опять – всё для кого-то!
Зина задумалась, нахмурив светлые бровки.
– А может, тебе потому и жить не хочется, что ты живешь только для себя? – осторожно спросила она, боясь, что очень обидит Тамару.
Но Тамара даже не заметила этой обиды.
– Ты как маленькая все равно, – сказала она. – Ты занимаешься какими-то своими маленькими делами – и ничего тебе не надо. И всегда ты спокойная, ты даже и волноваться-то не можешь, не умеешь. Как же тебе понять, если человек страдает?
Зина невесело усмехнулась. Да уж, где ей волноваться! Мгновенно пронеслись в памяти картины черных, горестных дней после смерти матери, часы беспомощной тоски и тревоги из-за ребятишек, тяжело пережитое унижение, когда снимали с нее пионерский галстук, – это и сейчас не забыть, и сейчас побаливает где-то в глубине сердца. И последнее разочарование, которое так неожиданно приготовила ей жизнь – дружба Антона с Клеткиным! И разве не она совсем недавно так отчаянно рыдала, прощаясь со своими летними радостями и мечтами? Да, Зина очень спокойная!
– Ты не знаешь, что это такое, – продолжала Тамара, – когда вдруг поймешь, что человек, которого ты любила… что этот человек просто… грязь, слякоть!
Зина быстро взглянула на нее. Кто этот человек? А, это Рогозин!
– Конечно, тяжело, – согласилась она. – Только мне кажется… Уж если ты увидела, что это слякоть, то надо забыть его поскорей. Выкинуть.
– Выкинуть! А это легко? Ты еще не понимаешь…
– А разве люди только легкое должны делать? Люди и трудное делают.
– Я знала, что ты не поймешь меня, – сумрачно сказала Тамара, вытирая слезы. – Только мне больше не к кому пойти. Поеду к отцу! Хотела прямо сегодня ехать… А потом подумала – пускай пришлет ответ. А то, может, его в совхозе нет, выехал куда-нибудь.
– Поезжай, поезжай, – живо подхватила Зина, – это ты хорошо придумала. Только… а как же мама?
– Что-то наши ребята затевают веселое!
А другие высовывались из окон и старались разглядеть, что творится там, под сиреневыми кустами.
По белым, посыпанным песком дорожкам, между качелями и грядкой анютиных глазок, расхаживал Колобок. Самый настоящий Колобок, розовый, подрумяненный, с большими синими глазами, с большим смеющимся ртом, с растопыренными руками. А оттого, что голова у Колобка была огромная и туловища не было совсем, ручки и ножки казались очень маленькими. И фигура получилась такая уморительная, что все кругом – и малыши, и большие ребята-пионеры, и Зина – просто умирали от смеха. Полянка так смеялась, что свалилась со скамейки прямо в песок. Не смеялся только сам Колобок – ведь он-то не видел, какой он смешной!
– Ну, Колобок получился хороший. – Елена Петровна вытерла слезы, которые выступили от смеха. – Снимай костюм, Антон!
Зина помогла Антону вылезти из картонного шара – Колобка. Антон, разрумянившийся и счастливый, глядел то на одного, то на другого своими широкими голубыми глазами.
– А думаете, я вас не видел? Я вас тоже всех видел! В дырочки!
– Что – нас! – ответил ему Кондрат. – Если бы ты себя самого видел!
И «Умелые руки», и библиотека, и игры, и рукоделие сейчас были оставлены. Вся площадка участвовала в подготовке ребят к спектаклю. Ведь спектакль будет поставлен в заводском клубе, придут смотреть отцы и матери!
– Колобок хорош, а как Заяц?
Зайца изображала смешливая проказливая Поля. Все видели, что это Поля, потому что лицо у нее было открыто, по все-таки и Заяц получился занятный: большие белые уши качались у него на голове, а сзади топорщился очень смешной кургузый хвостик.
Волком был Сенька Шапкин. Он рычал и фыркал. На лице у него скалилась зубами страшная волчья пасть. И, когда Сенька совался к девочкам, те визжали и спасались от него с криком и с хохотом.
В разгар шума, веселья и деловой суеты на площадку неожиданно вошла Тамара Белокурова. Она вошла, как входит томная туча в сияние солнечного дня, как недобрая весть – в круг безмятежных событий. Глаза ее глядели мрачно, каштановые кудри, причесанные кое-как, торчали в разные стороны.
Все сразу умолкли. Серый волк уставился на Тамару, оскалив зубы, девочки перестали бегать и прыгать.
Увидев Елену Петровну, Тамара смутилась: она не ожидала встретить здесь учительницу.
– Входи, входи! – приветливо сказала Елена Петровна. – Вот это подарок! Ты тоже хочешь помочь нам?
Тамара сдержанно поздоровалась.
– Нет, – ответила она и отрицательно потрясла кудрями, – просто мне… мне очень нужно поговорить с Зиной.
– Что случилось? – спросила Зина, не выпуская из рук клетчатого сарафана, который шила для «бабки».
– Мне надо с тобой поговорить, – повторила Тамара.
– Зина, я отпускаю тебя, – сказала Елена Петровна. – Когда освободишься – придешь.
Зина с сожалением отложила свое шитье и медленно пошла с площадки вслед за Тамарой.
– Зина, ты куда же?
Зина слышала этот жалобный возглас Антона, но не ответила. Тамара рассердила ее.
– Что случилось? – спросила она, едва ворота лагеря закрылись за ними.
– Ты долго будешь возиться с этой мелюзгой? – В голосе Тамары слышалась досада. – Уже второй раз прихожу к тебе сегодня, а тебя все нет и нет. Ты что, нанялась сюда на работу, что ли?
– А почему ты спрашиваешь? Просто мне интересно с ними, вот и все.
– Ты что… в педагоги готовишься?
– Ну, если бы я смогла стать педагогом!
– Хм! Блестящая карьера!
– Я не думаю о карьере. Просто люблю ребятишек.
Тамара усмехнулась:
– Перестань. Что там любить? Не лицемерь хоть со мной.
Зина внутренне вскипела, но сдержала себя. Это трудная наука – смолчать, когда хочется оборвать человека, нагрубить ему, наговорить негодующих слов. Зина осваивала эту науку, потому что сама она не выносила несдержанных, крикливых людей и не хотела быть похожей на них. А сдержаться было очень трудно: Тамара оскорбляла ее!
Но Зина справилась, она только слегка пожала плечами:
– Не хочешь – не верь. Зачем ты искала меня? Говори, потому что видишь – мне некогда.
Зина остановилась. Ей не терпелось вернуться в лагерь, разговор с Тамарой не предвещал радости, не интересовал ее, Ну что она ее задерживает?
Тамара взяла Зину под руку и снова потянула за собой.
– Некогда тебе! Я, может быть, под поезд брошусь сегодня, а ей некогда!
Зина испугалась:
– Тамара, что ты говоришь?!
– Ну, а для чего жить на свете, для чего? – У Тамары задрожал голос, слезы мешали ей говорить. – Ну говори – для чего?
– Я никогда не думала об этом, – сказала Зина. – Мне даже в голову никогда это не приходило, как-то всегда было некогда. А потом, просто мне очень хочется жить. И потом, а как же отец? А ребятишки как без меня?
– Опять – отец, ребятишки! Опять – всё для кого-то!
Зина задумалась, нахмурив светлые бровки.
– А может, тебе потому и жить не хочется, что ты живешь только для себя? – осторожно спросила она, боясь, что очень обидит Тамару.
Но Тамара даже не заметила этой обиды.
– Ты как маленькая все равно, – сказала она. – Ты занимаешься какими-то своими маленькими делами – и ничего тебе не надо. И всегда ты спокойная, ты даже и волноваться-то не можешь, не умеешь. Как же тебе понять, если человек страдает?
Зина невесело усмехнулась. Да уж, где ей волноваться! Мгновенно пронеслись в памяти картины черных, горестных дней после смерти матери, часы беспомощной тоски и тревоги из-за ребятишек, тяжело пережитое унижение, когда снимали с нее пионерский галстук, – это и сейчас не забыть, и сейчас побаливает где-то в глубине сердца. И последнее разочарование, которое так неожиданно приготовила ей жизнь – дружба Антона с Клеткиным! И разве не она совсем недавно так отчаянно рыдала, прощаясь со своими летними радостями и мечтами? Да, Зина очень спокойная!
– Ты не знаешь, что это такое, – продолжала Тамара, – когда вдруг поймешь, что человек, которого ты любила… что этот человек просто… грязь, слякоть!
Зина быстро взглянула на нее. Кто этот человек? А, это Рогозин!
– Конечно, тяжело, – согласилась она. – Только мне кажется… Уж если ты увидела, что это слякоть, то надо забыть его поскорей. Выкинуть.
– Выкинуть! А это легко? Ты еще не понимаешь…
– А разве люди только легкое должны делать? Люди и трудное делают.
– Я знала, что ты не поймешь меня, – сумрачно сказала Тамара, вытирая слезы. – Только мне больше не к кому пойти. Поеду к отцу! Хотела прямо сегодня ехать… А потом подумала – пускай пришлет ответ. А то, может, его в совхозе нет, выехал куда-нибудь.
– Поезжай, поезжай, – живо подхватила Зина, – это ты хорошо придумала. Только… а как же мама?