Любовь Воронкова
ЛИЧНОЕ СЧАСТЬЕ
НАЧАЛО ТРЕВОГИ
Автобус уходил все дальше и дальше по улице. Блеснув красным кузовом, он повернул за угол и исчез. И все исчезло – веселые и заплаканные лица детей, глядевшие из окон, их цветные шапочки, панамки… Исчез и клетчатый платочек, которым махала Изюмка, прощаясь с Антоном и Зиной. Уехали.
Зина понимала, что грустить тут нечего. Маленькая сестренка отправилась с детским садом на дачу, к солнышку, к реке, к лесу… Только радоваться надо, что так счастливо удалось устроить Изюмку. Впрочем, и устраивать-то особенно не пришлось: в заводском комитете знали, что у Стрешневых умерла мать. А кому же, как не сиротам, нужна особая любовь и забота?
Грустить, конечно, нечего. Однако у Зины в ее темных ресницах все-таки заблестели слезинки. На всяких проводах, даже если человек уезжает ненадолго и уезжает для отдыха и радости, присутствует затаенная печаль…
Вот только что щебетала здесь Изюмка, обещала поймать живую рыбку в реке и привезти Антону, а для Зины найти самый-самый красивый цветок в лесу. И все тревожилась, как бы у ее новой сумочки для носового платка не оторвалась тесемка, и все напоминала, чтобы папа купил ей книжку, которую обещал, чтобы он не забыл купить эту книжку… И вот – нет ничего. Только узорчатый след широких скатов автобуса на сырой от поливки мостовой.
Матери и бабушки, провожавшие детей, начали расходиться. У ворот детского сада наступила тишина. Слышней стал трамвай, проходящий по соседней улице. Отчетливей прозвенел на дереве дружелюбный разговор воробьев. Зина, сморгнув слезы, поглядела на Антона. Антон все еще стоял, устремив глаза на тот угол, за которым исчез автобус.
– Ну что ж, пойдем? – сказала Зина.
И тут же по привычке окинула его взглядом – все ли пуговицы на месте, не торчит ли где вырванный клок. Ну, так и есть: рукав у рубашки разорван, штаны в известке. И почему это мальчишкам вечно надо куда-то лазить, пачкаться, рвать все на себе?
Антон поднял на Зину голубые задумчивые глаза:
– А мы с тобой к ним поедем?
– Конечно, поедем. В родительский день.
– И с папой?
– И с папой обязательно.
Зина и Антон шли рядом по узкому тротуару своей старой, осененной липами и тополями улицы. Деревья были зеленые, только что развернувшие молодую листву. Они еще не успели запылиться и стояли, празднично осыпанные маленькими солнечными огоньками. На дощатом, лиловом от времени заводском заборе лежали ребристые тени. Оттуда, из-за этого высокого забора, взлетали веселые, задорные гудки паровозика, развозившего груз по заводскому двору.
С тех самых пор, как Зина живет на свете, слышит она эти тонкоголосые отрывистые гудки. Раньше она думала, что там ходит большой паровоз с золотой звездой на груди и с огненными глазами. Он являлся из дальних странствий, из тех неизвестных заманчивых далей, которые лежат за пределами московских окраин. Он приходил, промчавшись сквозь дремучие леса, он дышал жаркими запахами цветущих степей, он, может быть, пил студеную байкальскую воду…
Позже, когда со школьной экскурсией Зина вошла в заводской двор, она увидела маленький черный паровозик, бегавший по узким рельсам от склада сырья к цехам и от цехов к складам. Бегал и гудел-покрикивал, чтобы люди сторонились с его путей, хоть он и маленький, но все-таки паровоз же! Зине тогда стало очень смешно – ну и воображала этот паровозик, ну и обманщик!
Однако и сейчас, на своем пятнадцатом году, услышав знакомые гудки, Зина почувствовала то же сладкое и немного грустное волнение детских лет; те же неясные мечты о дальних странствиях затуманили ей глаза. Пятнадцатая весна… Уже пятнадцатая весна, а Зина еще нигде не была, кроме бабушкиного деревенского Подмосковья. А мир так велик, так огромен и разнообразен!
Но скоро, уже теперь совсем скоро Зина закинет походный рюкзак за плечи и выйдет из ворот. Надолго, почти на все лето, она уйдет из дома. Их школьная группа – все хорошие, крепкие ребята, все ее друзья и подруги. Как же весело будет им идти по солнечным дорогам, углубляться в лесные чащи, купаться в реках и озерах, ночевать у костров, под звездами! Сколько песен они запишут, сколько соберут гербариев, сколько зарисовок акварелью сделает она, Зина!.. Ой, уж скорей бы!
Антон вдруг пронзительно свистнул, и Зина, очнувшись от своих весенних дум, вспомнила, что он идет рядом.
– Ты что это, Антон? – строго сказала она.
– А что?
Зина уловила в его голосе чуть-чуть вызывающую нотку. Это что-то новое – Антон был всегда послушным и мягким. Может, даже чересчур мягким…
– Зачем ты свистишь?
– А там Алешка Маркин идет, из нашего класса. Вот я ему и свистнул. Все так свистят.
– Кто же это – все?
– Все. И Клеткин так свистит.
– Клеткин! – Зина покачала головой. – Нашел товарища. Он же на три года старше тебя. Чего ты все к нему лезешь? На голубях помешался?
– Не на голубях, – нехотя возразил Антон. – Он их сам не любит, только гоняет.
– Так что же тебе у него сладко?
Антон, не отвечая, сплюнул сквозь зубы.
– А это что – тоже клеткинский шик? – спросила Зина.
Антон поморщился. Но Зина не отставала:
– Клеткин тоже так плюет?
– Он еще дальше умеет, – возразил Антон. – Он может за семь шагов в человека попасть.
– Значит, ты отстал. Только за три шага можешь попасть в человека!
Зина нахмурилась, лицо ее стало чужим, холодным. Но Антон будто и не заметил этого. Он шел, засунув руки в карманы, рассеянно и независимо поглядывая по сторонам. С какого-то времени, Зина не заметила с какого именно, Антон перестал держаться за ее руку, когда им случалось вместе идти по улице. Ну что ж, значит, большой становится, уже не хочет ходить за ручку!
Эта мысль отозвалась в ее сердце неожиданной горечью Почему? Неужели потому, что Антон становится большим?
Прислушавшись к себе, Зина поняла, что нет, не поэтому Это очень хорошо, что Антон подрастает, что он уж не такой робкий и податливый. Только почему же, подрастая, человек должен отходить от своих близких, от тех, кто его опекает и заботится о нем? Неужели и от мамы, если бы она была жива, Антон вот так же замыкался бы, закрывал бы свою душу, всегда такую доверчивую и открытую? Еще не так давно Зине стоило только слегка нахмуриться, как Антон уже виновато заглядывал ей в глаза своими широко открытыми глазами, в которых можно было прочесть все его мысли, все до одной! Он так всегда торопился восстановить дружбу с Зиной, он так держался за нее, за старшую сестру, как листик за ветку…
А нынче – вот он идет, руки в карманы, свистит, плюется. И словно дела ему нет до того, что думает об этом Зина!
Входя во двор, Антон опять плюнул сквозь зубы, словно выстрелил из рогатки.
– Продолжаешь? – холодно спросила Зина.
Антон опять ничего не ответил.
– Придется с отцом о тебе поговорить. Что с тобой творится?
– Ну что я сделал-то? – хмуро возразил Антон. – Скорей уж с отцом! Только и знаешь.
Во дворе, на лавочке под кленом, Зину ждала Фатьма Рахимова, ее подруга с детских лет. Фатьма сидела, склонившись над книгой, длинные черные косы ее сбегали по плечам, от густых ресниц падала нежная тень на смуглые, побледневшие за зиму щеки.
Услышав шаги, она подняла ресницы. Взгляд ее был далеким, он еще был устремлен в тот праздничный, в тот мучительный и роковой день, когда Джемма, увидев, как Овод обрывает лепестки розы, узнала в нем своего Артура.
Фатьма улыбнулась Зине. Но тут же ее крупные красные губы задрожали и Фатьма неожиданно всхлипнула.
– Ты смеешься или плачешь? – спросила Зина, присаживаясь на скамью.
– Смеюсь, – ответила Фатьма, утирая слезы. – Это я только из-за Овода… А так, конечно, смеюсь!
– А я-то, думаешь, не плакала из-за Овода? – сказала Зина. – И, если снова начну читать, опять заплачу. Как он их любил – и отца, и Джемму!
– Любил, а мучил! Ну зачем он Джемму так мучил? Мне очень Джемму жалко…
У Фатьмы снова навернулись слезы.
– А мне нет, а мне не жалко, – сдвинув брови, прервала Зина: – она за другого замуж вышла.
– Ну, а если Артур погиб? Ведь она же думала, что он умер!
– Все равно. Раз он умер и раз он был не виноват – значит, и она должна быть верной. А она уж скорей замуж. Я бы никогда, никогда бы так не сделала!
– А он должен был понять и простить!
– Где же Антон? – вдруг спохватилась Зина и, оглядываясь, встала со скамьи. – Куда же он делся?
Двор был полон утренней свежести и тишины. Девочки-первоклашки прыгали через веревочку. Малыш из квартиры номер два с восторгом теребил кустик мокрижника, выросший у забора…
Антона не было.
– Наверное, в пионерский лагерь убежал, – сказала Фатьма.
Зина озабоченно покачала головой:
– Если бы в лагерь! Иногда придешь туда посмотреть, что он там делает, а его и след простыл – бегает неизвестно где, неизвестно с кем. Обманывать начал.
– Антон? Обманывает? Что ты! – Фатьма улыбнулась. – Да он же простота, он и обмануть-то не сумеет!
– Понемножку учится… – Зина вздохнула, светло-серые глаза ее помрачнели. – Ну вот куда он сбежал? Неужели опять к этому Клеткину?
Зина заглянула за угол флигеля. Прошла к воротам, поглядела на улицу.
– Да, может, он дома давно? – крикнула ей Фатьма.
– Дома никого нет. Ключи у меня, – ответила Зина, чувствуя, как у нее начинает ныть сердце от каких-то неясных подозрений.
Фатьма вскочила, откинув на спину свои длинные жесткие косы.
– А давай сбегаем в лагерь, посмотрим!
АНТОН В ПЛЕНУ
Ветерок слегка пошевеливал красное полотнище с приветливой надписью «Добро пожаловать!», приглашающей в окруженный зеленью светлый и веселый мир пионерского лагеря.
Недалеко от старых улиц с узенькими тротуарами и подслеповатыми домишками недавно поднялся новый квартал. Величаво и уверенно встали одетые розоватым и белым камнем дома с большими окнами, с балконами, с цветами и газонами у входных дверей.
Среди этих красивых домов, кое-где еще не достроенных, была оставлена широкая площадка для городского пионерского лагеря. Всего год назад открылся этот лагерь, а уже молодые кудрявые липы окружили его, вдоль свежеокрашенного забора поднялись кусты сирени и акации, зацвели левкои и золотые шары, среди лагеря появились беседки, уголок спорта, маленькая библиотека, площадка для младших школьников. Посреди лагеря поднялась мачта пионерского лагерного флага, а линейку, всегда посыпанную свежим песком, обвела зеленым квадратом полоска густого дерна.
Очень много людей потрудилось здесь. И пионеры, и комсомольцы, и учителя, и родители, и заводские шефы. Ребята, оставшиеся в городе, любили свой лагерь: он спасал их от одиночества, безделья и скуки, от пыльных, тесных дворов и темных задворок, которые особенно томительны в жаркие дни лета.
Каждый день, ровно в десять, над лагерем красной птицей взлетал лагерный флаг, слышался пионерский горн, голоса рапортующих вожатых. И целый день лагерь звенел песнями, смехом, радостью кипучей ребячьей жизни.
– Всегда здесь полно, – сказала Фатьма, когда песок лагерных дорожек легонько захрустел под их ногами, – как в улье все равно.
– Да, хорошо здесь. Занятий разных сколько: хочешь – играй, хочешь – читай…
– Хочешь – поливай цветы, – добавила Фатьма.
– Да, вот видишь, не всем это интересно. Некоторых все тянет куда-то…
Они прошли мимо беседки, где занимался кружок «Умелые руки». Ребята азартно мастерили что-то из яркой цветной бумаги, резали, клеили, примеряли. Фатьма не утерпела, подбежала к ним. Оказалось, ребята мастерят шапочки ко Дню цветов. Шапочки эти будут не простые, они будут как цветы – шапочка-ромашка, шапочка-колокольчик, шапочка – яблоневый цвет.
В тени старого дерева, на круглой скамеечке, сидели две девочки с вышиванием в руках. Пожилая, с сединой на висках, с двойным подбородком женщина в очках, видно чья-нибудь бабушка, учила девочек вышивать. Яркие, разноцветные нитки цвели в их корзиночках, как цветы.
В дальнем углу, за густыми сиреневыми кустами, слышались не очень стройные голоса – там разучивали какую-то песню.
– Дай-ка я сбегаю большую клумбу посмотрю, проверю, как мои юннаты работают, – сказала Фатьма. – А то раза два забудут полить – и прощай георгины.
Фатьма, взметнув косами, убежала на свой юннатский участок. А Зина поспешила на площадку младших школьников, куда с самой весны ходит Антон. Щебет ребячьих голосов, смех и веселые крики сливались с азартным воробьиным щебетом. На площадке раскачивались качели. В углу под навесом стучали молотки мастеров кружка «Сделай сам». На открытой полянке ребятишки бегали, запуская змеев. Змеи, причудливые, расписные, со смешными рожами, то беспомощно клонились к земле, то взмывали выше деревьев, выше крыш высоких новых домов.
Зине навстречу выбежала румяная шалунья Поля-Полянка:
– Зина, Зина пришла! Рисовать будем.
Вслед за ней, соскочив с качелей, подошел тоненький, нежный Витя Апрелев.
– Рисовать? А разве сегодня вторник?
Зина вела у них кружок рисования. Но приходить она могла только один раз в неделю, а ребятам хотелось рисовать каждый день.
Зина вышла на площадку, оглянулась. Антона не было.
Дежурная вожатая, крепкая, немножко неуклюжая, всегда веселая пионерка Саша Тюльпанова, сунула Вите в руку веревочку от змея, который запускала, и подошла к Зине. Она подошла запыхавшаяся, вытирая со лба пот и еще не отдохнувшая от беготни и смеха.
– Здравствуй, Зина! Здравствуй, Зина! – пропела она.
И тотчас со всех сторон хором откликнулись ребячьи голоса:
– Здравствуй, Зина! Здравствуй, Зина! Здравствуй, Зина!
– Здравствуйте, здравствуйте! – ответила Зина, стараясь улыбнуться. – Саша, скажи, ты Антона не видела?
Саша беглым, сверкнувшим взглядом окинула площадку:
– Он не приходил сегодня, Зина. Я здесь с самого утра. Да он уж и давно не приходит.
– Давно?
– А разве ты не знала? Я думала, может, он заболел. Или к бабушке уехал.
– Да, он немножко болел, – торопливо сказала Зина, чувствуя, что краснеет от стыда, – он только сегодня вышел.
Ребята на качелях поссорились и подрались. Вожатая обернулась на крик, а Зина, торопливо пробормотав: «До свиданья», – бросилась к выходу. Фатьма догнала ее у ворот.
– Ну чего ты убиваешься? Придет твой Антон, никуда же не денется. Ну хочешь, еще где поищем?
– Я знаю, где он, – ответила Зина, – только я не пойду туда.
Да и некогда было Зине идти, пора готовить обед.
Хмурая, расстроенная, она чистила картошку, жарила мясо. Хотела было, как всегда, сварить манную кашу, но вспомнила, что не для кого. Изюмки уже нет дома. Как-то она там? Наверное, приехала. Может быть, уже обедает. Вот небось таращит глаза – какие большие деревья кругом! Сколько цветов! Какие бабочки летают!
Ласковые мысли об Изюмке немножко развлекли Зину. Как хорошо, что девчушка может побегать по травке, позагорать на солнышке! А в воскресенье Зина поедет к ней. Вот-то будет радость, вот-то наслушаются они рассказов с отцом и Антоном!
Но вспомнила про Антона, и снова стало сумрачно на душе. Как же случилось, что они так разладили с братом?
Антон явился к концу дня, перед тем как прийти отцу с работы. Он вошел как-то чересчур независимо, искоса взглянув на Зину. И, словно не зная, куда себя девать, походил по комнате, взялся за книжку, отложил ее. Потом лег животом на подоконник и стал смотреть во двор.
Зина молча следила за ним. Она ждала его взгляда, ждала, что он обратится к ней, скажет что-нибудь. Но Антон делал вид, что ничего не замечает.
– Где ты был? – наконец спросила Зина. – Опять у Клетки на? Ведь я просила не ходить к нему!
– А я и не был у Клетки на! – торопливо, не глядя на нее, ответил Антон. – Почему это у Клетки на?
– А где же?
– Ну где? На пионерском дворе был.
– Антон, повернись, пожалуйста, ко мне. Что же ты – разговариваешь со мной, а глядишь куда-то в окно? Разве это хорошо?
– Ну а что ж такого? – возразил Антон.
Однако нехотя сполз с подоконника и повернулся к Зине.
– Антон, – Зина изо всех сил старалась сдержать гнев и говорить спокойно, – ты не был на пионерском дворе. Почему ты обманываешь меня?
– Нет, был! Был! – упрямо повторил Антон. – Я там был! Спроси у ребят, спроси!
– Я спросила. Тебя там не было.
– Нет, был! Нет, был!
В его голосе зазвенели слезы. В широких, открытых глазах Антона Зина увидела какое-то смятение – не то страх, не то вызов, не то отчаяние… Зине стало нестерпимо жалко его. Что с ним делать? Может, успокоить его, посадить рядом с собой на диван, поговорить с ним по душам? Ведь так делала мама, чуть подметит, что у Зины какая-то невзгода. Посадит, бывало, ее рядом с собой и скажет: «Давай поговорим, дочка!» И Зина ей все расскажет. А мама выслушает и всегда найдет, чем успокоить Зину, всегда подскажет, что надо сделать и как лучше поступить. Поговоришь так с мамой – и все невзгоды рассеются. Как хорошо было с мамой жить на свете! Весело, просто, легко! Зачем ты умерла, мамочка?!
Поговорить с Антоном… Но ведь Зина-то никогда не обманывала маму, а этот смотрит Зине в глаза и говорит неправду. В семье у Стрешневых презирали ложь. Но что делать с Антоном, ведь он уже не в первый раз обманывает ее! Зина сколько раз объясняла ему, что лгут только трусы и подлые люди, и, если человек лжет, значит, он скрывает что-то нехорошее. Но Антон никогда не сознается, что говорит неправду. Может быть, не приласкать, а наказать следует его за это?
– Хозяйка, – закричала из кухни соседка Анна Кузьминична, – суп-то бежит, всю плиту залило!
Зина вскочила и побежала в кухню.
Вытирая плиту, она услышала, что хлопнула входная дверь. Кто-то пришел?.. Нет, все тихо. Неужели Антон… Зина поспешно направилась в комнату. Антона не было. Он скрылся, словно ждал, когда выйдет Зина из комнаты.
Зина огорченно заглянула в спальню, хотя знала, что Антона и там нет. Убежал! Лишь бы не разговаривать с Зиной. Теперь придет вместе с отцом, дождется его во дворе и придет. Он знает, что Зина не захочет расстраивать отца и при нем ничего не скажет Антону.
«Что хочет, то и делает! – почти со слезами подумала Зина. – Весело ему!»
Но Антону совсем не было весело. Его жизнь уже давно пошла вкривь и вкось. Если бы он был покрепче характером и если бы он знал, что дела так сложатся, он давно бы все рассказал Зине.
Антон очень любил Зину. Когда не стало матери, Антон почти не отходил от старшей сестры, словно боялся, что вдруг и она куда-нибудь исчезнет. Зина заняла мамино место. Она сажала их с Изюмкой обедать, она знала, какую рубашку надо надеть Антону, она помогала разобраться в задачке, если Антон становился в тупик, ей он рассказывал о всяких школьных делах, у нее он спрашивал обо всем, чего не мог понять сам… Он не любил приходить домой, если Зины не было дома. Даже тогда, когда у них жила бабушка, без Зины ему казалось скучно и сиротливо. Иногда он ходил ее встречать – Зина позже приходила из школы, чем Антон, – и шел вместе с ней, держась за руку. Они шли и болтали с Зиной, а с ними всегда шла Зинина подружка Фатьма. И часто кто-нибудь из старших ребят-школьников шел с ними – Андрюша Агатов, Ваня Синицын, Дима Козырев… Так весело было!
И как-то случилось, что Антону встретился на улице Яшка Клеткин.
– Хочешь моих голубей поглядеть?
Антон шел встречать Зину. Но он не посмел отказать Клеткину. Уж если Клеткин заговорил с таким малявкой, как Антон, – разве откажешь?
Голуби обольстили Антона. А Яшка, которого все маленькие ребятишки на улице боялись, ошеломил Антона своей добротой. Он дал ему погонять стаю, а потом сказал, что пускай Антон когда хочет, тогда к нему и приходит.
Однако отец, услышав, что Антон сегодня гонял голубей, раз и навсегда запретил ему ходить к Яшке. И задворки, заваленные грязными сугробами, где за старым сараем торчала Яшкина голубятня, стали для Антона желанной, но запретной зоной.
Однако все это прошло и забылось бы, если бы Яшка не являлся время от времени перед глазами Антона, если бы, словно невзначай, мимоходом, не вмешивался в его жизнь. Однажды в конце зимы он встретился им с Зиной, когда она шли из школы. Засунув руки в карманы, Яшка остановился и осклабился:
– Уа! Уа! Деточка – за ручку держится!
Зина не обратила на него внимания. Но Антон шага через три тихонько высвободил из ее руки свою руку.
– Ты что, Антон?
– Ничего. Шнурок развязался.
Он отстал на минутку, потеребил крепко завязанный шнурок. Но когда догнал ее, то за руку больше не взялся. И уже никогда больше не брал Зину за руку: Яшкино «уа, уа» запрещало ему эту ласковую детскую повадку. А Зина ничего не заметила.
В яркий предвесенний день, когда весело позванивали сосульки под крышами, Антон шел из школы, беззаботно размахивая портфелем.
И тут снова перед ним появился Клеткин.
– Чегой-то веселый больно?
– Пятерку получил! – еле сдерживая счастливую улыбку, ответил Антон.
– Пфу, – пренебрежительно усмехнулся Яшка и сплюнул сквозь зубы, – тоже нашел радость! А я в школу больше не хожу. Очень-то надо.
– Как – не ходишь? – Антон оторопел, он не мог себе представить, чтобы это было возможно. – А отец тебе – ничего?
– А отцу что? – резко ответил Клеткин, глаза его стали узкими и злыми. – Он, что ли, за меня экзамены будет сдавать? Пускай сдает. Не может? Ну и я не могу. Не хочет? Ну и я не хочу. Все. Сеанс окончен.
Клеткин засунул руки в карманы и, небрежно насвистывая, пошел по улице.
Антон задумчиво смотрел ему вслед. Он был ошеломлен. Вот смелый человек, а? Не захотел экзамены сдавать – и не стал. Ушел из школы, да и все. И никого, даже отца не боится! А вот он, Антошка, наверное всегда будет малявкой, «уа-уа».
Вскоре Антон еще раз убедился в Яшкином геройстве.
Однажды дворник начал бранить Яшку за то, что он сломал молодое деревце. Если бы дворник так закричал на Антона, Антон летел бы домой не чуя земли и, наверное, полгода боялся бы встретиться с дворником. А Яшка пе побежал. Он сунул руки в карманы, сплюнул в сторону дворника и небрежно сказал:
– Слыхали. Все. Сеанс окончен.
Дворник побежал было за ним с метлой. А Яшка лишь отскочил от него шагов на пять и пригрозил:
– Смени пленку. А то все эти твои елки-палки переломаю!
Дворник махнул рукой:
– И откуда у нас, в советское время, такой дурной народ берется? И учат их, и дворцы им строят. А на что такой дубине дворцы?
И ушел.
Антон сияющими глазами смотрел на Яшку. Сам дворник, сам Данила Петрович сдался, не справился с Клеткиным! Весь этот вечер Антон учился плевать сквозь зубы, чтобы хоть немного быть похожим на Яшку Клетки на.
С тех пор, словно привороженный, Антон бродил по улице в надежде встретить Яшку, стоял у ворот двора, где жил этот отчаянный человек, заглядывал в калитку. Иногда, завидев стаю голубей, взлетающую над крышами в голубом утреннем сиянии, он бросал игру, отходил от ребят и мечтательно глядел, как поблескивает под солнцем голубиное крыло, как стремительно падают птицы вниз темными комочками и, вдруг взвиваясь, тонут в небесной синеве… В такие минуты Антон не слышал и не видел никого, он был там, с Яшкой, на глухом пустыре за сараем, который неотступно тянул его к себе тревожным очарованием запрета.
Яшкина жизнь обрывками доносилась до него. Антон видел, как иногда Яшка вскакивает в трамвай и уезжает куда-то в «центр». Ему было известно, что Яшка не пропускает ни одной кинокартины в их заводском клубе. «Тарзана» Яшка смотрел много раз и по-тарзаньи умел кричать даже лучше, чем сам Тарзан. Люди пугались по вечерам, когда из тьмы заднего двора неслись над улицей его дикие завывания, а маленькие ребята вздрагивали в постелях. Вздумал было в ответ ему завыть и Антон, но отец так рассердился, что оставалось только немедленно умолкнуть и украдкой вздохнуть.
Яшка любил поговорить о кинокартинах, И всё-то он знал, и всё-то понимал. «Попрыгунья»? Мура! «У стен Малапаги»? Тоже мура. «Смелые люди» – это ничего, смотреть можно. «На заставе» – тоже ничего… И Антону было ясно, что нет такой картины на экране, о которой у Яшки не было бы своего мнения. Это был очень знающий человек!
– А вы что знаете, улитки? – сказал однажды Яшка Антону и еще двум-трем ребятишкам, которые разинув рот слушали его рассказы. – А вы что видели?
Антон хотел сказать, что они с Зиной ходили в Зоопарк, потом в Кукольный театр, но тут же раздумал. Яшка скажет: «Детки! В Кукольный театр, за ручку, уа-уа!»
– Да, – сказал он, – хорошо, у тебя деньги есть. В кино небось без билетов не пускают.
– «Деньги есть»! – передразнил Яшка. – А кто мне их дает, деньги-то? Своим разумом добываю. Вот есть у тебя разум?
Антон поежился, он что-то не знал – есть ли у него разум? Кажется, есть. Но тогда почему же он не добывает денег?
– Ну, есть или нет?
– Есть, – нерешительно сказал Антон.
– А догадка есть?
– Нету, – сдался Антон.
– Вот то-то, что нету. А денег кругом сколько хочешь.
Клеткин раздул широкие ноздри, и короткий нос его с глубокой переносицей стал похож на маленький шалаш.
– Денег сколько хочешь, только бери.
Ребятишки жадными глазами глядели на Клетки на и не знали, верить ему или не верить.
– А где они? – простодушно спросил Антон.
Недалеко от старых улиц с узенькими тротуарами и подслеповатыми домишками недавно поднялся новый квартал. Величаво и уверенно встали одетые розоватым и белым камнем дома с большими окнами, с балконами, с цветами и газонами у входных дверей.
Среди этих красивых домов, кое-где еще не достроенных, была оставлена широкая площадка для городского пионерского лагеря. Всего год назад открылся этот лагерь, а уже молодые кудрявые липы окружили его, вдоль свежеокрашенного забора поднялись кусты сирени и акации, зацвели левкои и золотые шары, среди лагеря появились беседки, уголок спорта, маленькая библиотека, площадка для младших школьников. Посреди лагеря поднялась мачта пионерского лагерного флага, а линейку, всегда посыпанную свежим песком, обвела зеленым квадратом полоска густого дерна.
Очень много людей потрудилось здесь. И пионеры, и комсомольцы, и учителя, и родители, и заводские шефы. Ребята, оставшиеся в городе, любили свой лагерь: он спасал их от одиночества, безделья и скуки, от пыльных, тесных дворов и темных задворок, которые особенно томительны в жаркие дни лета.
Каждый день, ровно в десять, над лагерем красной птицей взлетал лагерный флаг, слышался пионерский горн, голоса рапортующих вожатых. И целый день лагерь звенел песнями, смехом, радостью кипучей ребячьей жизни.
– Всегда здесь полно, – сказала Фатьма, когда песок лагерных дорожек легонько захрустел под их ногами, – как в улье все равно.
– Да, хорошо здесь. Занятий разных сколько: хочешь – играй, хочешь – читай…
– Хочешь – поливай цветы, – добавила Фатьма.
– Да, вот видишь, не всем это интересно. Некоторых все тянет куда-то…
Они прошли мимо беседки, где занимался кружок «Умелые руки». Ребята азартно мастерили что-то из яркой цветной бумаги, резали, клеили, примеряли. Фатьма не утерпела, подбежала к ним. Оказалось, ребята мастерят шапочки ко Дню цветов. Шапочки эти будут не простые, они будут как цветы – шапочка-ромашка, шапочка-колокольчик, шапочка – яблоневый цвет.
В тени старого дерева, на круглой скамеечке, сидели две девочки с вышиванием в руках. Пожилая, с сединой на висках, с двойным подбородком женщина в очках, видно чья-нибудь бабушка, учила девочек вышивать. Яркие, разноцветные нитки цвели в их корзиночках, как цветы.
В дальнем углу, за густыми сиреневыми кустами, слышались не очень стройные голоса – там разучивали какую-то песню.
– Дай-ка я сбегаю большую клумбу посмотрю, проверю, как мои юннаты работают, – сказала Фатьма. – А то раза два забудут полить – и прощай георгины.
Фатьма, взметнув косами, убежала на свой юннатский участок. А Зина поспешила на площадку младших школьников, куда с самой весны ходит Антон. Щебет ребячьих голосов, смех и веселые крики сливались с азартным воробьиным щебетом. На площадке раскачивались качели. В углу под навесом стучали молотки мастеров кружка «Сделай сам». На открытой полянке ребятишки бегали, запуская змеев. Змеи, причудливые, расписные, со смешными рожами, то беспомощно клонились к земле, то взмывали выше деревьев, выше крыш высоких новых домов.
Зине навстречу выбежала румяная шалунья Поля-Полянка:
– Зина, Зина пришла! Рисовать будем.
Вслед за ней, соскочив с качелей, подошел тоненький, нежный Витя Апрелев.
– Рисовать? А разве сегодня вторник?
Зина вела у них кружок рисования. Но приходить она могла только один раз в неделю, а ребятам хотелось рисовать каждый день.
Зина вышла на площадку, оглянулась. Антона не было.
Дежурная вожатая, крепкая, немножко неуклюжая, всегда веселая пионерка Саша Тюльпанова, сунула Вите в руку веревочку от змея, который запускала, и подошла к Зине. Она подошла запыхавшаяся, вытирая со лба пот и еще не отдохнувшая от беготни и смеха.
– Здравствуй, Зина! Здравствуй, Зина! – пропела она.
И тотчас со всех сторон хором откликнулись ребячьи голоса:
– Здравствуй, Зина! Здравствуй, Зина! Здравствуй, Зина!
– Здравствуйте, здравствуйте! – ответила Зина, стараясь улыбнуться. – Саша, скажи, ты Антона не видела?
Саша беглым, сверкнувшим взглядом окинула площадку:
– Он не приходил сегодня, Зина. Я здесь с самого утра. Да он уж и давно не приходит.
– Давно?
– А разве ты не знала? Я думала, может, он заболел. Или к бабушке уехал.
– Да, он немножко болел, – торопливо сказала Зина, чувствуя, что краснеет от стыда, – он только сегодня вышел.
Ребята на качелях поссорились и подрались. Вожатая обернулась на крик, а Зина, торопливо пробормотав: «До свиданья», – бросилась к выходу. Фатьма догнала ее у ворот.
– Ну чего ты убиваешься? Придет твой Антон, никуда же не денется. Ну хочешь, еще где поищем?
– Я знаю, где он, – ответила Зина, – только я не пойду туда.
Да и некогда было Зине идти, пора готовить обед.
Хмурая, расстроенная, она чистила картошку, жарила мясо. Хотела было, как всегда, сварить манную кашу, но вспомнила, что не для кого. Изюмки уже нет дома. Как-то она там? Наверное, приехала. Может быть, уже обедает. Вот небось таращит глаза – какие большие деревья кругом! Сколько цветов! Какие бабочки летают!
Ласковые мысли об Изюмке немножко развлекли Зину. Как хорошо, что девчушка может побегать по травке, позагорать на солнышке! А в воскресенье Зина поедет к ней. Вот-то будет радость, вот-то наслушаются они рассказов с отцом и Антоном!
Но вспомнила про Антона, и снова стало сумрачно на душе. Как же случилось, что они так разладили с братом?
Антон явился к концу дня, перед тем как прийти отцу с работы. Он вошел как-то чересчур независимо, искоса взглянув на Зину. И, словно не зная, куда себя девать, походил по комнате, взялся за книжку, отложил ее. Потом лег животом на подоконник и стал смотреть во двор.
Зина молча следила за ним. Она ждала его взгляда, ждала, что он обратится к ней, скажет что-нибудь. Но Антон делал вид, что ничего не замечает.
– Где ты был? – наконец спросила Зина. – Опять у Клетки на? Ведь я просила не ходить к нему!
– А я и не был у Клетки на! – торопливо, не глядя на нее, ответил Антон. – Почему это у Клетки на?
– А где же?
– Ну где? На пионерском дворе был.
– Антон, повернись, пожалуйста, ко мне. Что же ты – разговариваешь со мной, а глядишь куда-то в окно? Разве это хорошо?
– Ну а что ж такого? – возразил Антон.
Однако нехотя сполз с подоконника и повернулся к Зине.
– Антон, – Зина изо всех сил старалась сдержать гнев и говорить спокойно, – ты не был на пионерском дворе. Почему ты обманываешь меня?
– Нет, был! Был! – упрямо повторил Антон. – Я там был! Спроси у ребят, спроси!
– Я спросила. Тебя там не было.
– Нет, был! Нет, был!
В его голосе зазвенели слезы. В широких, открытых глазах Антона Зина увидела какое-то смятение – не то страх, не то вызов, не то отчаяние… Зине стало нестерпимо жалко его. Что с ним делать? Может, успокоить его, посадить рядом с собой на диван, поговорить с ним по душам? Ведь так делала мама, чуть подметит, что у Зины какая-то невзгода. Посадит, бывало, ее рядом с собой и скажет: «Давай поговорим, дочка!» И Зина ей все расскажет. А мама выслушает и всегда найдет, чем успокоить Зину, всегда подскажет, что надо сделать и как лучше поступить. Поговоришь так с мамой – и все невзгоды рассеются. Как хорошо было с мамой жить на свете! Весело, просто, легко! Зачем ты умерла, мамочка?!
Поговорить с Антоном… Но ведь Зина-то никогда не обманывала маму, а этот смотрит Зине в глаза и говорит неправду. В семье у Стрешневых презирали ложь. Но что делать с Антоном, ведь он уже не в первый раз обманывает ее! Зина сколько раз объясняла ему, что лгут только трусы и подлые люди, и, если человек лжет, значит, он скрывает что-то нехорошее. Но Антон никогда не сознается, что говорит неправду. Может быть, не приласкать, а наказать следует его за это?
– Хозяйка, – закричала из кухни соседка Анна Кузьминична, – суп-то бежит, всю плиту залило!
Зина вскочила и побежала в кухню.
Вытирая плиту, она услышала, что хлопнула входная дверь. Кто-то пришел?.. Нет, все тихо. Неужели Антон… Зина поспешно направилась в комнату. Антона не было. Он скрылся, словно ждал, когда выйдет Зина из комнаты.
Зина огорченно заглянула в спальню, хотя знала, что Антона и там нет. Убежал! Лишь бы не разговаривать с Зиной. Теперь придет вместе с отцом, дождется его во дворе и придет. Он знает, что Зина не захочет расстраивать отца и при нем ничего не скажет Антону.
«Что хочет, то и делает! – почти со слезами подумала Зина. – Весело ему!»
Но Антону совсем не было весело. Его жизнь уже давно пошла вкривь и вкось. Если бы он был покрепче характером и если бы он знал, что дела так сложатся, он давно бы все рассказал Зине.
Антон очень любил Зину. Когда не стало матери, Антон почти не отходил от старшей сестры, словно боялся, что вдруг и она куда-нибудь исчезнет. Зина заняла мамино место. Она сажала их с Изюмкой обедать, она знала, какую рубашку надо надеть Антону, она помогала разобраться в задачке, если Антон становился в тупик, ей он рассказывал о всяких школьных делах, у нее он спрашивал обо всем, чего не мог понять сам… Он не любил приходить домой, если Зины не было дома. Даже тогда, когда у них жила бабушка, без Зины ему казалось скучно и сиротливо. Иногда он ходил ее встречать – Зина позже приходила из школы, чем Антон, – и шел вместе с ней, держась за руку. Они шли и болтали с Зиной, а с ними всегда шла Зинина подружка Фатьма. И часто кто-нибудь из старших ребят-школьников шел с ними – Андрюша Агатов, Ваня Синицын, Дима Козырев… Так весело было!
И как-то случилось, что Антону встретился на улице Яшка Клеткин.
– Хочешь моих голубей поглядеть?
Антон шел встречать Зину. Но он не посмел отказать Клеткину. Уж если Клеткин заговорил с таким малявкой, как Антон, – разве откажешь?
Голуби обольстили Антона. А Яшка, которого все маленькие ребятишки на улице боялись, ошеломил Антона своей добротой. Он дал ему погонять стаю, а потом сказал, что пускай Антон когда хочет, тогда к нему и приходит.
Однако отец, услышав, что Антон сегодня гонял голубей, раз и навсегда запретил ему ходить к Яшке. И задворки, заваленные грязными сугробами, где за старым сараем торчала Яшкина голубятня, стали для Антона желанной, но запретной зоной.
Однако все это прошло и забылось бы, если бы Яшка не являлся время от времени перед глазами Антона, если бы, словно невзначай, мимоходом, не вмешивался в его жизнь. Однажды в конце зимы он встретился им с Зиной, когда она шли из школы. Засунув руки в карманы, Яшка остановился и осклабился:
– Уа! Уа! Деточка – за ручку держится!
Зина не обратила на него внимания. Но Антон шага через три тихонько высвободил из ее руки свою руку.
– Ты что, Антон?
– Ничего. Шнурок развязался.
Он отстал на минутку, потеребил крепко завязанный шнурок. Но когда догнал ее, то за руку больше не взялся. И уже никогда больше не брал Зину за руку: Яшкино «уа, уа» запрещало ему эту ласковую детскую повадку. А Зина ничего не заметила.
В яркий предвесенний день, когда весело позванивали сосульки под крышами, Антон шел из школы, беззаботно размахивая портфелем.
И тут снова перед ним появился Клеткин.
– Чегой-то веселый больно?
– Пятерку получил! – еле сдерживая счастливую улыбку, ответил Антон.
– Пфу, – пренебрежительно усмехнулся Яшка и сплюнул сквозь зубы, – тоже нашел радость! А я в школу больше не хожу. Очень-то надо.
– Как – не ходишь? – Антон оторопел, он не мог себе представить, чтобы это было возможно. – А отец тебе – ничего?
– А отцу что? – резко ответил Клеткин, глаза его стали узкими и злыми. – Он, что ли, за меня экзамены будет сдавать? Пускай сдает. Не может? Ну и я не могу. Не хочет? Ну и я не хочу. Все. Сеанс окончен.
Клеткин засунул руки в карманы и, небрежно насвистывая, пошел по улице.
Антон задумчиво смотрел ему вслед. Он был ошеломлен. Вот смелый человек, а? Не захотел экзамены сдавать – и не стал. Ушел из школы, да и все. И никого, даже отца не боится! А вот он, Антошка, наверное всегда будет малявкой, «уа-уа».
Вскоре Антон еще раз убедился в Яшкином геройстве.
Однажды дворник начал бранить Яшку за то, что он сломал молодое деревце. Если бы дворник так закричал на Антона, Антон летел бы домой не чуя земли и, наверное, полгода боялся бы встретиться с дворником. А Яшка пе побежал. Он сунул руки в карманы, сплюнул в сторону дворника и небрежно сказал:
– Слыхали. Все. Сеанс окончен.
Дворник побежал было за ним с метлой. А Яшка лишь отскочил от него шагов на пять и пригрозил:
– Смени пленку. А то все эти твои елки-палки переломаю!
Дворник махнул рукой:
– И откуда у нас, в советское время, такой дурной народ берется? И учат их, и дворцы им строят. А на что такой дубине дворцы?
И ушел.
Антон сияющими глазами смотрел на Яшку. Сам дворник, сам Данила Петрович сдался, не справился с Клеткиным! Весь этот вечер Антон учился плевать сквозь зубы, чтобы хоть немного быть похожим на Яшку Клетки на.
С тех пор, словно привороженный, Антон бродил по улице в надежде встретить Яшку, стоял у ворот двора, где жил этот отчаянный человек, заглядывал в калитку. Иногда, завидев стаю голубей, взлетающую над крышами в голубом утреннем сиянии, он бросал игру, отходил от ребят и мечтательно глядел, как поблескивает под солнцем голубиное крыло, как стремительно падают птицы вниз темными комочками и, вдруг взвиваясь, тонут в небесной синеве… В такие минуты Антон не слышал и не видел никого, он был там, с Яшкой, на глухом пустыре за сараем, который неотступно тянул его к себе тревожным очарованием запрета.
Яшкина жизнь обрывками доносилась до него. Антон видел, как иногда Яшка вскакивает в трамвай и уезжает куда-то в «центр». Ему было известно, что Яшка не пропускает ни одной кинокартины в их заводском клубе. «Тарзана» Яшка смотрел много раз и по-тарзаньи умел кричать даже лучше, чем сам Тарзан. Люди пугались по вечерам, когда из тьмы заднего двора неслись над улицей его дикие завывания, а маленькие ребята вздрагивали в постелях. Вздумал было в ответ ему завыть и Антон, но отец так рассердился, что оставалось только немедленно умолкнуть и украдкой вздохнуть.
Яшка любил поговорить о кинокартинах, И всё-то он знал, и всё-то понимал. «Попрыгунья»? Мура! «У стен Малапаги»? Тоже мура. «Смелые люди» – это ничего, смотреть можно. «На заставе» – тоже ничего… И Антону было ясно, что нет такой картины на экране, о которой у Яшки не было бы своего мнения. Это был очень знающий человек!
– А вы что знаете, улитки? – сказал однажды Яшка Антону и еще двум-трем ребятишкам, которые разинув рот слушали его рассказы. – А вы что видели?
Антон хотел сказать, что они с Зиной ходили в Зоопарк, потом в Кукольный театр, но тут же раздумал. Яшка скажет: «Детки! В Кукольный театр, за ручку, уа-уа!»
– Да, – сказал он, – хорошо, у тебя деньги есть. В кино небось без билетов не пускают.
– «Деньги есть»! – передразнил Яшка. – А кто мне их дает, деньги-то? Своим разумом добываю. Вот есть у тебя разум?
Антон поежился, он что-то не знал – есть ли у него разум? Кажется, есть. Но тогда почему же он не добывает денег?
– Ну, есть или нет?
– Есть, – нерешительно сказал Антон.
– А догадка есть?
– Нету, – сдался Антон.
– Вот то-то, что нету. А денег кругом сколько хочешь.
Клеткин раздул широкие ноздри, и короткий нос его с глубокой переносицей стал похож на маленький шалаш.
– Денег сколько хочешь, только бери.
Ребятишки жадными глазами глядели на Клетки на и не знали, верить ему или не верить.
– А где они? – простодушно спросил Антон.