Страница:
А где они? Голоса все дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.
Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:
– Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась… Как мост над овражком. Вот бы осилить!
– Позови Настасью Звонкову – поможет.
Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:
– Дядя Сергей… ты спишь?
– Сплю.
– Спишь, а разговариваешь?
– А ты чего скребешься?
– Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть… Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду… Мне хочется эту елку поглядеть, как она – будто мост… Дядя Сергей, ладно?
Ответом был только глубокий сонный вздох.
«Все равно поеду, – подумала Груня и поглубже забилась в сено. – Только бы дождик перестал немножко…»
К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.
– Ты куда это? – спросил дядя Сергей. – Уж не в лес ли?
– В лес!
Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.
– Тугой хомут… А на чем поедешь?
– С тобой.
– На колесе?
– Да я уж примощусь!
– Ну мостись.
Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.
– Эй ты, Серый! Не кидайся!
Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:
– Но, но, не бойсь! Давай, давай!
Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.
Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт – в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.
Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. А под елками на тоненьких невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, легкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землей.
Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла – повалили дерево.
– Наши?
– Да.
Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.
И Груня увидела елку, поваленную бурей. Она лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в малинник, а ее корневище вывернулось и поднялось над землей, словно огромная ступня.
Дядя Сергей остановил лошадь.
Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей, которая волочилась по земле.
– Ромашка! – крикнул дядя Сергей, бросая вожжи на спину лошади. – Эй!
– Эй!
Груня обрадовалась. И правда – Ромашка!
– Ступай скажи матери, что я приехал!
– Сейчас!
Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сергей достал топор. У Груни над головой запинькала синичка.
Груня похлопала рукой по стволу лежащей елки.
– Дядя Сергей, а мне что делать?
– А вот сейчас будешь сучья подбирать да таскать в кучку.
Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал сучья. Коротко звякал топор, и сук с одного удара падал на землю. Груня обжигалась о крапиву, брала их по два, по три под мышку, волокла наверх из овражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, топорщились и все так и норовили то пырнуть Груню, то оцарапать ее жесткой хвоей.
По мягкому моху неслышно подошла тетка Настасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пила, которой задела она за дерево.
– Давай корень отрежем, – сказал дядя Сергей.
Тетка Настасья молча подняла и поставила пилу на ствол елки. Дядя Сергей принял рукоятку, и пила сначала коротко махнула по стволу раз, другой, словно пробуя голос, а потом загудела ровно, плавно, ритмично. Не глядя, можно было знать, что пилят двое сильных, умелых людей, у которых даже самая тяжелая работа в руках поет.
Они работали молча. Лишь иногда бросали друг другу короткие, отрывистые фразы:
– Сергей, спина-то не болит?
– Ничего, потерпим.
– Может, отдохнешь?
– Распилим – отдохнем.
Груня не спеша перетаскала сучья. Потом подошла к Серому. Лошадь мотала головой и била ногами.
– Что, слепни заели?
Груня сломила густую осиновую ветку и принялась размахивать ею, отгоняя слепней.
– Что же ты только их гоняешь? Ты их бей!
Груня живо обернулась. Из осинника вышел Ромашка. Он был в отцовском пиджаке, карманы висели где-то возле колен, а рукава были завернуты. Мокрая кепка была сдвинута на затылок, и над крутым лбом торчали потемневшие от влаги вихры.
Ромашка подошел к лошади и с размаху хлопнул ладонью по ее груди.
– Смотри, – сказал он Груне, раскрывая ладонь, – во какие припиявились – вся рука в крови!
Огромные, головастые, слепни лежали у него на ладони. Он сбросил их, вытер об траву руку, но уже не отошел от Серого. Он хлопал его то по брюху, то по ногам, то по груди.
– У-у, кровопийцы!.. Гудят, как «мессершмитты» какие!
– Ромашка, – взмахивая хворостиной, кричала Груня, – куда ты под самые ноги-то лезешь? Ударит ведь!
– «Ударит»! Дурак он, что ли?
Чаще-чаще запела, зазвенела пила и примолкла. И в тот же момент с глухим стуком упал в траву отпиленный конец ствола.
– Отдохни, – сказала тетка Настасья.
– Надо, – улыбнулся дядя Сергей и сверкнул зубами. – Порченый конь шибко не бежит!
Он сел на пенек и стал свертывать цигарку. Тетка Настасья взяла топор и принялась счищать с бревен жесткую лиловато-серую кору. Свежий срез, светлый и круглый, глядел сквозь зелень, как луна.
– Во какую распилили! – сказала Груня.
Она присела недалеко от дяди Сергея и уставилась на него, встревоженная своими мыслями.
– Дядя Сергей, а что мне подумалось…
– Что же?
– Дядя Сергей… Вот мы землю копаем… Лес возим… Строимся… А ведь война-то еще не кончилась?
– Ну и что?
– Ну, а вдруг немец обратно придет?
У дяди Сергея слегка сдвинулись брови:
– Никогда!
Дядя старательно притушил окурок, встал и, разминая больное плечо, снова взялся за пилу.
– Что ж я сижу? – спохватилась Груня. – Хоть щепок набрать!
Из лесу шли пешком. Серый, покачивая головой, крепко упираясь ногами, тащил тяжелые бревна. Солнце прорывалось сквозь поредевшие облака, падало желтыми пятнами на ухабистую дорогу, на жесткую лесную траву – там острым огоньком вспыхнула росинка на листке, там засветилась янтарная головка бубенчика… Груня шла с охапкой щепок в фартуке, напевала что-то и весело поглядывала кругом.
Гость с медалями
Раисе совестно
Мечты
Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:
– Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась… Как мост над овражком. Вот бы осилить!
– Позови Настасью Звонкову – поможет.
Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:
– Дядя Сергей… ты спишь?
– Сплю.
– Спишь, а разговариваешь?
– А ты чего скребешься?
– Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть… Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду… Мне хочется эту елку поглядеть, как она – будто мост… Дядя Сергей, ладно?
Ответом был только глубокий сонный вздох.
«Все равно поеду, – подумала Груня и поглубже забилась в сено. – Только бы дождик перестал немножко…»
К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.
– Ты куда это? – спросил дядя Сергей. – Уж не в лес ли?
– В лес!
Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.
– Тугой хомут… А на чем поедешь?
– С тобой.
– На колесе?
– Да я уж примощусь!
– Ну мостись.
Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.
– Эй ты, Серый! Не кидайся!
Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:
– Но, но, не бойсь! Давай, давай!
Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.
Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт – в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.
Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. А под елками на тоненьких невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, легкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землей.
Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла – повалили дерево.
– Наши?
– Да.
Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.
И Груня увидела елку, поваленную бурей. Она лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в малинник, а ее корневище вывернулось и поднялось над землей, словно огромная ступня.
Дядя Сергей остановил лошадь.
Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей, которая волочилась по земле.
– Ромашка! – крикнул дядя Сергей, бросая вожжи на спину лошади. – Эй!
– Эй!
Груня обрадовалась. И правда – Ромашка!
– Ступай скажи матери, что я приехал!
– Сейчас!
Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сергей достал топор. У Груни над головой запинькала синичка.
Груня похлопала рукой по стволу лежащей елки.
– Дядя Сергей, а мне что делать?
– А вот сейчас будешь сучья подбирать да таскать в кучку.
Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал сучья. Коротко звякал топор, и сук с одного удара падал на землю. Груня обжигалась о крапиву, брала их по два, по три под мышку, волокла наверх из овражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, топорщились и все так и норовили то пырнуть Груню, то оцарапать ее жесткой хвоей.
По мягкому моху неслышно подошла тетка Настасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пила, которой задела она за дерево.
– Давай корень отрежем, – сказал дядя Сергей.
Тетка Настасья молча подняла и поставила пилу на ствол елки. Дядя Сергей принял рукоятку, и пила сначала коротко махнула по стволу раз, другой, словно пробуя голос, а потом загудела ровно, плавно, ритмично. Не глядя, можно было знать, что пилят двое сильных, умелых людей, у которых даже самая тяжелая работа в руках поет.
Они работали молча. Лишь иногда бросали друг другу короткие, отрывистые фразы:
– Сергей, спина-то не болит?
– Ничего, потерпим.
– Может, отдохнешь?
– Распилим – отдохнем.
Груня не спеша перетаскала сучья. Потом подошла к Серому. Лошадь мотала головой и била ногами.
– Что, слепни заели?
Груня сломила густую осиновую ветку и принялась размахивать ею, отгоняя слепней.
– Что же ты только их гоняешь? Ты их бей!
Груня живо обернулась. Из осинника вышел Ромашка. Он был в отцовском пиджаке, карманы висели где-то возле колен, а рукава были завернуты. Мокрая кепка была сдвинута на затылок, и над крутым лбом торчали потемневшие от влаги вихры.
Ромашка подошел к лошади и с размаху хлопнул ладонью по ее груди.
– Смотри, – сказал он Груне, раскрывая ладонь, – во какие припиявились – вся рука в крови!
Огромные, головастые, слепни лежали у него на ладони. Он сбросил их, вытер об траву руку, но уже не отошел от Серого. Он хлопал его то по брюху, то по ногам, то по груди.
– У-у, кровопийцы!.. Гудят, как «мессершмитты» какие!
– Ромашка, – взмахивая хворостиной, кричала Груня, – куда ты под самые ноги-то лезешь? Ударит ведь!
– «Ударит»! Дурак он, что ли?
Чаще-чаще запела, зазвенела пила и примолкла. И в тот же момент с глухим стуком упал в траву отпиленный конец ствола.
– Отдохни, – сказала тетка Настасья.
– Надо, – улыбнулся дядя Сергей и сверкнул зубами. – Порченый конь шибко не бежит!
Он сел на пенек и стал свертывать цигарку. Тетка Настасья взяла топор и принялась счищать с бревен жесткую лиловато-серую кору. Свежий срез, светлый и круглый, глядел сквозь зелень, как луна.
– Во какую распилили! – сказала Груня.
Она присела недалеко от дяди Сергея и уставилась на него, встревоженная своими мыслями.
– Дядя Сергей, а что мне подумалось…
– Что же?
– Дядя Сергей… Вот мы землю копаем… Лес возим… Строимся… А ведь война-то еще не кончилась?
– Ну и что?
– Ну, а вдруг немец обратно придет?
У дяди Сергея слегка сдвинулись брови:
– Никогда!
Дядя старательно притушил окурок, встал и, разминая больное плечо, снова взялся за пилу.
– Что ж я сижу? – спохватилась Груня. – Хоть щепок набрать!
Из лесу шли пешком. Серый, покачивая головой, крепко упираясь ногами, тащил тяжелые бревна. Солнце прорывалось сквозь поредевшие облака, падало желтыми пятнами на ухабистую дорогу, на жесткую лесную траву – там острым огоньком вспыхнула росинка на листке, там засветилась янтарная головка бубенчика… Груня шла с охапкой щепок в фартуке, напевала что-то и весело поглядывала кругом.
Гость с медалями
Груня проснулась на рассвете. Пастух хлопнул кнутом против дома, словно из ружья выстрелил.
И тут же услышала разговор – мать разговаривала с соседкой Федосьей.
– У Цветковых парень пришел.
– Виктор?
– Виктор. Сегодня ночью пришел. Сейчас я корову выгоняла – Аннушку видела. Говорит, с медалями.
– Совсем или как?
– Ну, какое «совсем»! Еще война не кончена – как же совсем-то отпустят? Это уж если ранен тяжело, как вот наш Сергей. А этого – либо в отпуск, либо после болезни отдохнуть послали…
– Счастье людям! – вздохнула Федосья. – И живы… и в медалях… А мой лежит где-то в сырой земле – и могилки нет! А тут приходят, руки-ноги целы, да еще с медалями…
– А что же, тебе легче было бы, если бы этот тоже без рук или без ног пришел? – упрекнула ее мать. – Да тут только радоваться надо – пусть хоть кому-нибудь счастье. Да побольше, побольше бы этого счастья! А горя-то мы все и так уж хлебнули – не знаешь, как и сердце вынесло!
Груня открыла глаза. В стенах сараюшки светились лазоревые щели.
«Раисин брат пришел, – сообразила она. – Вот теперь будет Раиса задаваться! Теперь ее и вовсе на работу не пошлешь… А интересно поглядеть, какой он теперь стал, Виктор-то?»
Ласточка повторяла свою милую однообразную песенку. Сквозь щели тянуло свежестью. Рано еще… Груня получше закуталась в свое лоскутное одеяло и закрыла глаза.
Проснулась она лишь к завтраку. Стенька будила ее:
– Груня! Грунька! У Цветковых Виктор приехал!
– Вот так новость! – ответила Груня, не открывая глаз. – Я эту новость давно знаю.
– Откуда?
– Во сне видела.
После завтрака отец сказал Груне:
– Ты сегодня свою бригаду веди на луг. Там сено легкое, да и немного его – убирайте одни. А большая бригада пойдет на клевер.
Груня пошла собирать ребятишек. Ромашка и Федя уже стояли среди деревни с граблями.
Анюта и Поля-Полянка тоже приволокли грабли. Их от пастушни освободили – теперь в деревню вернулись настоящие пастухи.
Трофим тоже пришел. Отец был занят – он вил веревки, и Трофим ему был не нужен.
Вскоре пришел и Женька.
– Ребята, а Раису-то звать или нет? – нерешительно сказала Груня.
– Отчего же не звать? – удивился Ромашка. – Если брат приехал, так и работать не надо? Давай хоть я за ней пойду!
– Да давай хоть и я! – сказал Женька.
– Грунь, давай я сбегаю? – подскочил Козлик. – Я живо!
А Трофим глядел молча: кто пойдет Раису звать, за тем и он увяжется.
– И что это вам всем сегодня Раиса очень понадобилась? – сказала Стенька.
А Груня засмеялась:
– Ой, ребята! Ну и чудаки! Не Раиса им понадобилась – им уж очень хочется Виктора поглядеть. Да не торопитесь, увидите. Авось прятаться в кузне от вас не будет – выйдет на улицу!
И тут же, словно подслушав Грунины слова, в низеньких раскрытых дверях кузни появилась фигура военного.
Молодой сержант Виктор вышел на улицу и огляделся кругом. Солнце золотом и серебром зажглось в медалях, мягко засветилось в начищенных сапогах. Ребята притихли – вот так Виктор Цветков, какой важный стал!
А Виктор мерным шагом подошел к ним:
– Здорово, братва!
– Здравствуй!..
– Чего стоите с граблями? Кого ждете?
Ребята, переглянувшись, молчали. Груня покраснела.
А Виктор смотрел на них, еле сдерживая улыбку на пухлых губах.
– Вот так работнички! И этот тоже с граблями. Как тебя зовут, беляк?
– Трофим.
– А! Егоров сынок! А эти две пичужки чьи? Подросли за войну – никого не узнаешь!
– Это Анюта Дарьина. А это Полянка, Миронова внучка.
– И все на работу собрались? Ну молодцы, ребята!
Виктор, не вынимая рук из карманов, нагибался к маленьким, смеялся, а медали тонко позванивали на его темно-зеленой гимнастерке.
– Так кого же вы ждете? А?
– Вашу Раису ждем, – вдруг решившись, сказал Ромашка. – Всегда канителится.
– Раиса! – закричал Виктор. – Ну, ты что ж там сидишь? Не видишь – люди ждут?
Раиса вышла, не спеша взяла грабли, прислоненные к стене кузни.
– Нехорошо, – сказал Виктор, – очень даже нехорошо. У нас бы тебе за опоздание живо наряд дали.
– Мы сегодня на луг, ребята, – сказала Груня, поднимая грабли на плечо. И, уходя, улыбнулась Виктору, словно это был ее родственник, а не Раисин: – Приходите к нам на луг – покосничать!
– Приду! – весело ответил Виктор. – Обязательно приду! Готовьте грабли!
Дня два покрасовался по деревне молодой сержант, а на третий снял с себя гимнастерку с медалями, вместо нее надел голубую майку, а вместо начищенных сапог – тапочки и пошел с колхозниками косить клевер.
После обеда, когда Виктор отбивал косу, Раиса подошла к нему и стала рядом, прислонившись к березе. Она медленно заплетала волосы и, не глядя на Виктора, ждала, когда он заговорит. Но Виктор, не отрываясь, стучал молотком по краешку лезвия и был этим очень занят.
– Зачем-то гимнастерку с медалями снял, – не глядя на брата, сказала Раиса, – зачем-то косить пошел!
Виктор быстро взглянул на нее:
– Это про кого?
И опять застучал по косе. Раиса вытащила из кармана узенькую синюю ленточку и сердито встряхнула ее.
– Как будто он колхозник! Не пойдешь косить – никто и не заставит. Не имеют права.
Виктор легонько потрогал большим пальцем сверкавшее на солнце лезвие.
– А я сам себя заставлю! Вот ты и то работать ходишь, а я буду дома сидеть?
– А я захочу и не пойду, – проворчала Раиса. Но так тихо, что Виктор ее не расслышал.
И когда он ушел, продолжала:
– Сам себя заставляет! Вот чудной у нас Виктор. Если бы ко мне Грунька не привязывалась, я бы ни за что на работу не пошла. Пошла бы на луг за столбецами, искупалась бы… С маленькими ребятишками поиграла бы. Они смешные: что скажешь – верят, куда пошлешь – всюду бегут… Ну, а потом повязала бы кружева… Ах, хорошо бы кружева связать, но крючка нет и ниток нет… Были бы у меня нитки и крючок – вот бы я сколько кружев навязала! Но вот в поле на работу ходить – ой, да никогда не стала бы!
И тут же услышала разговор – мать разговаривала с соседкой Федосьей.
– У Цветковых парень пришел.
– Виктор?
– Виктор. Сегодня ночью пришел. Сейчас я корову выгоняла – Аннушку видела. Говорит, с медалями.
– Совсем или как?
– Ну, какое «совсем»! Еще война не кончена – как же совсем-то отпустят? Это уж если ранен тяжело, как вот наш Сергей. А этого – либо в отпуск, либо после болезни отдохнуть послали…
– Счастье людям! – вздохнула Федосья. – И живы… и в медалях… А мой лежит где-то в сырой земле – и могилки нет! А тут приходят, руки-ноги целы, да еще с медалями…
– А что же, тебе легче было бы, если бы этот тоже без рук или без ног пришел? – упрекнула ее мать. – Да тут только радоваться надо – пусть хоть кому-нибудь счастье. Да побольше, побольше бы этого счастья! А горя-то мы все и так уж хлебнули – не знаешь, как и сердце вынесло!
Груня открыла глаза. В стенах сараюшки светились лазоревые щели.
«Раисин брат пришел, – сообразила она. – Вот теперь будет Раиса задаваться! Теперь ее и вовсе на работу не пошлешь… А интересно поглядеть, какой он теперь стал, Виктор-то?»
Ласточка повторяла свою милую однообразную песенку. Сквозь щели тянуло свежестью. Рано еще… Груня получше закуталась в свое лоскутное одеяло и закрыла глаза.
Проснулась она лишь к завтраку. Стенька будила ее:
– Груня! Грунька! У Цветковых Виктор приехал!
– Вот так новость! – ответила Груня, не открывая глаз. – Я эту новость давно знаю.
– Откуда?
– Во сне видела.
После завтрака отец сказал Груне:
– Ты сегодня свою бригаду веди на луг. Там сено легкое, да и немного его – убирайте одни. А большая бригада пойдет на клевер.
Груня пошла собирать ребятишек. Ромашка и Федя уже стояли среди деревни с граблями.
Анюта и Поля-Полянка тоже приволокли грабли. Их от пастушни освободили – теперь в деревню вернулись настоящие пастухи.
Трофим тоже пришел. Отец был занят – он вил веревки, и Трофим ему был не нужен.
Вскоре пришел и Женька.
– Ребята, а Раису-то звать или нет? – нерешительно сказала Груня.
– Отчего же не звать? – удивился Ромашка. – Если брат приехал, так и работать не надо? Давай хоть я за ней пойду!
– Да давай хоть и я! – сказал Женька.
– Грунь, давай я сбегаю? – подскочил Козлик. – Я живо!
А Трофим глядел молча: кто пойдет Раису звать, за тем и он увяжется.
– И что это вам всем сегодня Раиса очень понадобилась? – сказала Стенька.
А Груня засмеялась:
– Ой, ребята! Ну и чудаки! Не Раиса им понадобилась – им уж очень хочется Виктора поглядеть. Да не торопитесь, увидите. Авось прятаться в кузне от вас не будет – выйдет на улицу!
И тут же, словно подслушав Грунины слова, в низеньких раскрытых дверях кузни появилась фигура военного.
Молодой сержант Виктор вышел на улицу и огляделся кругом. Солнце золотом и серебром зажглось в медалях, мягко засветилось в начищенных сапогах. Ребята притихли – вот так Виктор Цветков, какой важный стал!
А Виктор мерным шагом подошел к ним:
– Здорово, братва!
– Здравствуй!..
– Чего стоите с граблями? Кого ждете?
Ребята, переглянувшись, молчали. Груня покраснела.
А Виктор смотрел на них, еле сдерживая улыбку на пухлых губах.
– Вот так работнички! И этот тоже с граблями. Как тебя зовут, беляк?
– Трофим.
– А! Егоров сынок! А эти две пичужки чьи? Подросли за войну – никого не узнаешь!
– Это Анюта Дарьина. А это Полянка, Миронова внучка.
– И все на работу собрались? Ну молодцы, ребята!
Виктор, не вынимая рук из карманов, нагибался к маленьким, смеялся, а медали тонко позванивали на его темно-зеленой гимнастерке.
– Так кого же вы ждете? А?
– Вашу Раису ждем, – вдруг решившись, сказал Ромашка. – Всегда канителится.
– Раиса! – закричал Виктор. – Ну, ты что ж там сидишь? Не видишь – люди ждут?
Раиса вышла, не спеша взяла грабли, прислоненные к стене кузни.
– Нехорошо, – сказал Виктор, – очень даже нехорошо. У нас бы тебе за опоздание живо наряд дали.
– Мы сегодня на луг, ребята, – сказала Груня, поднимая грабли на плечо. И, уходя, улыбнулась Виктору, словно это был ее родственник, а не Раисин: – Приходите к нам на луг – покосничать!
– Приду! – весело ответил Виктор. – Обязательно приду! Готовьте грабли!
Дня два покрасовался по деревне молодой сержант, а на третий снял с себя гимнастерку с медалями, вместо нее надел голубую майку, а вместо начищенных сапог – тапочки и пошел с колхозниками косить клевер.
После обеда, когда Виктор отбивал косу, Раиса подошла к нему и стала рядом, прислонившись к березе. Она медленно заплетала волосы и, не глядя на Виктора, ждала, когда он заговорит. Но Виктор, не отрываясь, стучал молотком по краешку лезвия и был этим очень занят.
– Зачем-то гимнастерку с медалями снял, – не глядя на брата, сказала Раиса, – зачем-то косить пошел!
Виктор быстро взглянул на нее:
– Это про кого?
И опять застучал по косе. Раиса вытащила из кармана узенькую синюю ленточку и сердито встряхнула ее.
– Как будто он колхозник! Не пойдешь косить – никто и не заставит. Не имеют права.
Виктор легонько потрогал большим пальцем сверкавшее на солнце лезвие.
– А я сам себя заставлю! Вот ты и то работать ходишь, а я буду дома сидеть?
– А я захочу и не пойду, – проворчала Раиса. Но так тихо, что Виктор ее не расслышал.
И когда он ушел, продолжала:
– Сам себя заставляет! Вот чудной у нас Виктор. Если бы ко мне Грунька не привязывалась, я бы ни за что на работу не пошла. Пошла бы на луг за столбецами, искупалась бы… С маленькими ребятишками поиграла бы. Они смешные: что скажешь – верят, куда пошлешь – всюду бегут… Ну, а потом повязала бы кружева… Ах, хорошо бы кружева связать, но крючка нет и ниток нет… Были бы у меня нитки и крючок – вот бы я сколько кружев навязала! Но вот в поле на работу ходить – ой, да никогда не стала бы!
Раисе совестно
Виктор очень скоро подружился с городищенскими ребятишками. В первый же свободный вечер, когда еще не погасла заря, а уже засветились первые звезды, он пришел к двум подружкам – Груне и Стеньке – на бревнышко под сиренью.
– Ну, девчата, как работали?
– Ничего… – сдержанно ответила Груня.
Груня сидела опустив глаза, а Стенька хихикала и пряталась за ее плечо.
– Небось грабли бросили, а сами за ягодами?
– Да, как же… А сено убирать кто будет?
– Ба! А вам-то что? Ваше дело – в куклы играть!
– Да, как же!.. А скотину чем кормить? Тогда и коровы подохнут…
– Ну и пусть!
Груня сердито подняла голову. Но, взглянув на Виктора, поняла, что он шутит, дразнит ее, и они оба засмеялись.
Женька увидел, что Виктор сидит с девчонками, и тут же присоседился к ним. Откуда-то взялся Козлик. Потом пришел и Ромашка. Раиса тоже хватилась брата, прибежала, оттеснила Груню и села в середочку между ней и Виктором.
Женька стеснялся недолго.
– Ты гвардеец?
– Гвардеец. А ты по чем узнал?
– Как по чем? А значок-то?
– Молодец. Понимаешь.
– А медаль у тебя за что?
– За отвагу. За то, что когда немец на меня пикировал, я от своего орудия не отошел. Он в меня бомбы бросал, а я в него стрелял. Одного сшиб. Другого сшиб. А третий притрафился – и в мою батарею. Как бахнул – так вся батарея и разлетелась. И я сам на воздух поднялся – думал, конец. Да вот отлежался в госпитале, ничего. Поеду скоро опять добивать фашистов!
И едва Виктор умолк, на него, как горох, посыпались вопросы:
– А как же ты взлетел-то?
– А шибко тебя об землю ударило?
– Сам встал или потащили тебя?
– А страшно было?
И Виктор не отмахнулся, как дядя Сергей. Он рассказывал долго, подробно…
Когда завыла над головой бомба, он уж знал, что ударит сейчас в его расчет. Это была страшная минута. Но он все-таки стоял у орудия и стрелял, и его бойцы стреляли.
Когда бомба ударила, его вдруг подхватило, перекинуло через орудие и швырнуло на землю… И показалось ему, что у него нет ног – совсем он их не чувствовал… Приподнялся на руках: хоть и нет ног, а отползать надо. И потащился на руках… Протащился сколько мог да и упал. Тут подбежал санитар:
– Где больно? Куда ударило?
– Не знаю. Посмотри ноги…
Ну, оказалось, ничего. Цел остался. Ноги только онемели. Полежал в госпитале – отошел…
Долго сидели ребятишки, пока не вышла Грунина мать и не позвала ее домой. Тут и Виктор спохватился:
– Ну, я пойду к девчатам, а вы – марш по домам!
– А завтра еще придешь?
– Обязательно!
И когда он, насвистывая песенку, пошел к девушкам на канавку под березами, ребятам казалось, что он от них и не уезжал никогда – свой, городищенский, Виктор Цветков.
Они вспомнили, как Виктор, бывало, водил лошадей в ночное, как он однажды разогнал жеребца да и слетел с него среди деревни. Девчонки тогда совсем его засмеяли!
Вспомнили, как с черной клеенчатой сумкой бегал Витька Цветков в школу… А потом ушел учиться в район, в десятилетку… Тут уж его стали редко видеть, только по воскресеньям. Пробежит по деревне на лыжах – и нет его. Но лишь растает, бывало, снег, лишь обсохнет земля – в первый же праздник с утра появляется Виктор на зеленом выгоне с футбольным мячом. И вот уж тогда крик стоит, вот уж бой идет на выгоне! Азартная команда была!..
И вспомнили они городищенских ребят, ушедших на войну: Кольку Миронова, убитого под Ржевом, старшего Ромашкина брата Ваню, пропавшего без вести… Вспомнили кудрявого Ганю Горелкина, Ваську Жучка, плясуна и забияку, Павлика Лукошкина, румяного и тихого, как самая тихая девушка… Сражаются они на разных фронтах. Изредка то от одного, то от другого залетает в Городище письмецо.
А Виктор, уходя от ребятишек, и сам как-то неясно понимал, где его товарищи: там ли, под березами, или тут, на бревнышке. Ему показалось, что совсем недавно он сам был вот такой же загорелый парнишка в подсученных штанах, с вихром на макушке.
Виктор часто рассказывал ребятам о войне. О тяжких боях, когда орудия грохотали по многу часов подряд и снаряды рвались, как бешеные, и не давали носа высунуть наружу… О том, как иногда суток по десять не видели крыши над головой, спали прямо на снегу и костров не разводили, чтобы не выдать себя врагу…
О дальних переходах рассказывал, о том, как, смертельно усталые, шли они в весеннюю распутицу по колено в снеговой воде.
Рассказал им, как он подорвал два танка у генерала Гудериана. А потом прямо под носом у врагов, замаскированный, пробрался к мосту и взорвал его. Немцы к реке подходят, а мост кверху летит!
Ребята слушали, не сводя с него глаз. Особенно Женька. Военная слава Виктора ошеломляла его.
– Виктор, а воевать страшно?
– Наверное, страшно. Не знаю. Когда бой идет, об этом не думаешь.
– Эх, мне бы пушку! Самую большую бы!
– А почему большую? Ловчее под нее прятаться?
– О, я бы не прятался! Я бы им бабахнул как следует. Вот здорово такая бьет, наверно, а?
– А «катюшу» не хочешь?
У Женьки даже дух захватило:
– О! Кабы мне «катюшу» дали – я бы их засыпал! День и ночь палил бы!
А Раиса гордилась. И так важно держалась, будто не Виктор, а она подбила Гудериановы танки, будто не Виктор, а она стояла у зенитного орудия под вражеским огнем.
И когда Груня звала ее на работу, она не упускала случая, чтобы сказать:
– А что ты хозяйничаешь? Что твой отец председатель? Подумаешь! А мой брат Гудериана победил!
Виктор не обманул ребят – пришел к ним на покос. Было очень жарко, всех разморило, сено было душное и тяжелое – долговязая лесная трава. Но когда увидели, что идет к ним Виктор со своими большими граблями, то сразу подбодрились. Ожили, загомонили, как птичий выводок.
– А ну-ка, дай я охапочку наберу!
Виктор размахнулся граблями, чуть не целую скирдушку пригреб к ноге, поднял охапку выше головы и понес… Сразу четверть лужайки опустела.
– Вот так охапочка! – засмеялась Стенька и присела от смеха. – Вот так охапочка!
– Скорей вал заваливайте, – кричала Груня, торопливо работая граблями, – скорей! А то Виктору набирать нечего!
Ребята все сразу со смехом бросились заваливать сено. А Виктор подошел, взмахнул граблями раз, другой, третий – и опять весь вал загреб и понес в скирдушку.
– Скорей! – снова закричала Груня.
И снова, толкаясь и смеясь, торопились заваливать…
Ребятишки раскраснелись, запыхались, волосы у них взмокли от пота, у Ромашки вихор так и торчал кверху – словно его корова со лба лизнула. Но зато сено убрали так быстро, что и сами удивились.
– Во как! Будто ветром подмело!
– А вы, как я погляжу, работать умеете, – сказал Виктор. – Ничего, проворные!
– А то как же! – отозвалась Стенька. – А то разве не умеем!
– Еще и не такие работы делали, – вытирая лицо подолом рубахи, прогудел Ромашка. – Мы весной поле под овес заступами вскапывали… А это что!.. Гулянки!..
– Заступами под овес, – задумчиво повторил Виктор. – Да… Это, пожалуй, не легче, чем нам на фронте…
Карие глаза его вдруг стали ласковыми.
– Ах, ребятишки, – сказал он, – вы еще и не знаете, какие вы большие герои!
Раиса только фыркнула:
– Герои! С граблями да с лопатами!
Виктор посмотрел на нее неодобрительно:
– А ты думаешь, что герои только с винтовками да с пулеметами и бывают?.. Ну, а что ж тот овес – уродился? – спросил Виктор.
– А пойдемте посмотрим! – живо ответила ему Груня. – Поле недалеко!
Женька подскочил:
– Пойдемте! И то, давно на том поле не были!
– А что там смотреть? – лениво сказала Раиса. – Тащиться туда!.. Ну, овес и овес – чего интересного?
– Тебе, конечно, смотреть неинтересно! – сказал Ромашка. – Ты поле не копала, так чего ж тебе на овес смотреть?
– Как это не копала? – задористо начала Раиса, но слегка покраснела и умолкла.
Виктор с удивлением поглядел на нее.
– Немного, – продолжала она, – но все-таки…
– Ну, пойдемте, пойдемте! – закричала Стенька. – А то скоро сено сгребать.
И все нестройной гурьбой пошли на поле.
Овес был недалеко, на бугре за деревней. Еще издали видно было, как блестит и переливается овсяное поле, как идут по полю медленные серебристые волны. А когда подошли ближе, овес встал перед ними густой синеватой стеной, и тяжелые чеканные кисти его, казалось, погромыхивали под ветром.
– Вот это овес! – закричал Женька. – Вот так богатырский овес! Это все потому, что я копал да разные слова приговаривал: «Уродись ты, овес, чтобы ты высокий рос, чтоб ты рос-перерос, выше елок и берез!..» Вот он и вырос!
– Приговаривал! А что ж мы не слышали?
– А я шепотом!
– Вот теперь и лошади сыты будут, – негромко сказал Ромашка.
– А как руки болели тогда, – вспомнил Козлик, – даже плечи не разогнешь!
Виктор задумчиво поглядел на ребят, на каждого отдельно. И спросил как бы про себя:
– Болели?
– О, еще как! – тихо сказала Груня.
– «О, еще как»! – засмеялся Женька. – А все, бывало, не сознавалась!
Груня засмеялась тоже:
– А мне и нельзя сознаваться – я ведь бригадир!
– Ты бригадир? – удивился Виктор. – Как же я до сих пор этого не знал? А ведь я думал, бригадир – Ромашка. Я даже и не спрашивал!
Виктор глядел на Груню и как-то еще не верил. Эта тихая тоненькая девочка несет такую трудную заботу и справляется.
– Но ведь ты же и сама работаешь?
– А как же! Я еще всех больше работать должна. Ведь на бригадира-то все смотрят!
– У вас, значит, и трудовые книжки есть?
– А как же! Конечно, есть. Вот они, со мной. – Груня легонько хлопнула по своему туго набитому карману. – Я их всегда с собой ношу, чтобы тут же, в поле, записывать. А то забуду еще.
– А ну, покажи мне ваши книжки! – Виктор протянул к ней руку. – Покажи, покажи!
Раиса как-то встрепенулась, словно хотела встать между ним и Груней. Но Груня уже отколола булавку, которой был зашпилен карман, и подала Виктору стопочку маленьких учетных книжек:
– Вот. Все здесь!
Виктор не торопясь просмотрел книжки и особенно внимательно просмотрел Раисину книжку, всю перелистал.
Раиса, отвернувшись, молча перебирала пальцами шуршащую овсяную кисть.
Виктор отдал книжки Груне:
– На, убери. Молодец, бригадир!
А потом повернулся к сестре. И никакой ласки, никакой улыбки не было у него в глазах.
– Эх ты, работница! Книжка-то пустая совсем. Хоть бы ты подруг постыдилась.
Раиса не подняла головы, не подняла глаз. Она покраснела до бровей и, закусив губу, резким движением обрывала овсяные зерна.
«Вот тебе! – подумала Груня. – Это тебе за все!»
Но тут же ей стало жалко Раису.
– Вы ее не ругайте, – сказала Груня, – она теперь лучше работает… Она привыкает…
Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.
– Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! – шепнула Груне Стенька. – Прямо сквозь землю провалилась бы!
Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.
– Ну, девчата, как работали?
– Ничего… – сдержанно ответила Груня.
Груня сидела опустив глаза, а Стенька хихикала и пряталась за ее плечо.
– Небось грабли бросили, а сами за ягодами?
– Да, как же… А сено убирать кто будет?
– Ба! А вам-то что? Ваше дело – в куклы играть!
– Да, как же!.. А скотину чем кормить? Тогда и коровы подохнут…
– Ну и пусть!
Груня сердито подняла голову. Но, взглянув на Виктора, поняла, что он шутит, дразнит ее, и они оба засмеялись.
Женька увидел, что Виктор сидит с девчонками, и тут же присоседился к ним. Откуда-то взялся Козлик. Потом пришел и Ромашка. Раиса тоже хватилась брата, прибежала, оттеснила Груню и села в середочку между ней и Виктором.
Женька стеснялся недолго.
– Ты гвардеец?
– Гвардеец. А ты по чем узнал?
– Как по чем? А значок-то?
– Молодец. Понимаешь.
– А медаль у тебя за что?
– За отвагу. За то, что когда немец на меня пикировал, я от своего орудия не отошел. Он в меня бомбы бросал, а я в него стрелял. Одного сшиб. Другого сшиб. А третий притрафился – и в мою батарею. Как бахнул – так вся батарея и разлетелась. И я сам на воздух поднялся – думал, конец. Да вот отлежался в госпитале, ничего. Поеду скоро опять добивать фашистов!
И едва Виктор умолк, на него, как горох, посыпались вопросы:
– А как же ты взлетел-то?
– А шибко тебя об землю ударило?
– Сам встал или потащили тебя?
– А страшно было?
И Виктор не отмахнулся, как дядя Сергей. Он рассказывал долго, подробно…
Когда завыла над головой бомба, он уж знал, что ударит сейчас в его расчет. Это была страшная минута. Но он все-таки стоял у орудия и стрелял, и его бойцы стреляли.
Когда бомба ударила, его вдруг подхватило, перекинуло через орудие и швырнуло на землю… И показалось ему, что у него нет ног – совсем он их не чувствовал… Приподнялся на руках: хоть и нет ног, а отползать надо. И потащился на руках… Протащился сколько мог да и упал. Тут подбежал санитар:
– Где больно? Куда ударило?
– Не знаю. Посмотри ноги…
Ну, оказалось, ничего. Цел остался. Ноги только онемели. Полежал в госпитале – отошел…
Долго сидели ребятишки, пока не вышла Грунина мать и не позвала ее домой. Тут и Виктор спохватился:
– Ну, я пойду к девчатам, а вы – марш по домам!
– А завтра еще придешь?
– Обязательно!
И когда он, насвистывая песенку, пошел к девушкам на канавку под березами, ребятам казалось, что он от них и не уезжал никогда – свой, городищенский, Виктор Цветков.
Они вспомнили, как Виктор, бывало, водил лошадей в ночное, как он однажды разогнал жеребца да и слетел с него среди деревни. Девчонки тогда совсем его засмеяли!
Вспомнили, как с черной клеенчатой сумкой бегал Витька Цветков в школу… А потом ушел учиться в район, в десятилетку… Тут уж его стали редко видеть, только по воскресеньям. Пробежит по деревне на лыжах – и нет его. Но лишь растает, бывало, снег, лишь обсохнет земля – в первый же праздник с утра появляется Виктор на зеленом выгоне с футбольным мячом. И вот уж тогда крик стоит, вот уж бой идет на выгоне! Азартная команда была!..
И вспомнили они городищенских ребят, ушедших на войну: Кольку Миронова, убитого под Ржевом, старшего Ромашкина брата Ваню, пропавшего без вести… Вспомнили кудрявого Ганю Горелкина, Ваську Жучка, плясуна и забияку, Павлика Лукошкина, румяного и тихого, как самая тихая девушка… Сражаются они на разных фронтах. Изредка то от одного, то от другого залетает в Городище письмецо.
А Виктор, уходя от ребятишек, и сам как-то неясно понимал, где его товарищи: там ли, под березами, или тут, на бревнышке. Ему показалось, что совсем недавно он сам был вот такой же загорелый парнишка в подсученных штанах, с вихром на макушке.
Виктор часто рассказывал ребятам о войне. О тяжких боях, когда орудия грохотали по многу часов подряд и снаряды рвались, как бешеные, и не давали носа высунуть наружу… О том, как иногда суток по десять не видели крыши над головой, спали прямо на снегу и костров не разводили, чтобы не выдать себя врагу…
О дальних переходах рассказывал, о том, как, смертельно усталые, шли они в весеннюю распутицу по колено в снеговой воде.
Рассказал им, как он подорвал два танка у генерала Гудериана. А потом прямо под носом у врагов, замаскированный, пробрался к мосту и взорвал его. Немцы к реке подходят, а мост кверху летит!
Ребята слушали, не сводя с него глаз. Особенно Женька. Военная слава Виктора ошеломляла его.
– Виктор, а воевать страшно?
– Наверное, страшно. Не знаю. Когда бой идет, об этом не думаешь.
– Эх, мне бы пушку! Самую большую бы!
– А почему большую? Ловчее под нее прятаться?
– О, я бы не прятался! Я бы им бабахнул как следует. Вот здорово такая бьет, наверно, а?
– А «катюшу» не хочешь?
У Женьки даже дух захватило:
– О! Кабы мне «катюшу» дали – я бы их засыпал! День и ночь палил бы!
А Раиса гордилась. И так важно держалась, будто не Виктор, а она подбила Гудериановы танки, будто не Виктор, а она стояла у зенитного орудия под вражеским огнем.
И когда Груня звала ее на работу, она не упускала случая, чтобы сказать:
– А что ты хозяйничаешь? Что твой отец председатель? Подумаешь! А мой брат Гудериана победил!
Виктор не обманул ребят – пришел к ним на покос. Было очень жарко, всех разморило, сено было душное и тяжелое – долговязая лесная трава. Но когда увидели, что идет к ним Виктор со своими большими граблями, то сразу подбодрились. Ожили, загомонили, как птичий выводок.
– А ну-ка, дай я охапочку наберу!
Виктор размахнулся граблями, чуть не целую скирдушку пригреб к ноге, поднял охапку выше головы и понес… Сразу четверть лужайки опустела.
– Вот так охапочка! – засмеялась Стенька и присела от смеха. – Вот так охапочка!
– Скорей вал заваливайте, – кричала Груня, торопливо работая граблями, – скорей! А то Виктору набирать нечего!
Ребята все сразу со смехом бросились заваливать сено. А Виктор подошел, взмахнул граблями раз, другой, третий – и опять весь вал загреб и понес в скирдушку.
– Скорей! – снова закричала Груня.
И снова, толкаясь и смеясь, торопились заваливать…
Ребятишки раскраснелись, запыхались, волосы у них взмокли от пота, у Ромашки вихор так и торчал кверху – словно его корова со лба лизнула. Но зато сено убрали так быстро, что и сами удивились.
– Во как! Будто ветром подмело!
– А вы, как я погляжу, работать умеете, – сказал Виктор. – Ничего, проворные!
– А то как же! – отозвалась Стенька. – А то разве не умеем!
– Еще и не такие работы делали, – вытирая лицо подолом рубахи, прогудел Ромашка. – Мы весной поле под овес заступами вскапывали… А это что!.. Гулянки!..
– Заступами под овес, – задумчиво повторил Виктор. – Да… Это, пожалуй, не легче, чем нам на фронте…
Карие глаза его вдруг стали ласковыми.
– Ах, ребятишки, – сказал он, – вы еще и не знаете, какие вы большие герои!
Раиса только фыркнула:
– Герои! С граблями да с лопатами!
Виктор посмотрел на нее неодобрительно:
– А ты думаешь, что герои только с винтовками да с пулеметами и бывают?.. Ну, а что ж тот овес – уродился? – спросил Виктор.
– А пойдемте посмотрим! – живо ответила ему Груня. – Поле недалеко!
Женька подскочил:
– Пойдемте! И то, давно на том поле не были!
– А что там смотреть? – лениво сказала Раиса. – Тащиться туда!.. Ну, овес и овес – чего интересного?
– Тебе, конечно, смотреть неинтересно! – сказал Ромашка. – Ты поле не копала, так чего ж тебе на овес смотреть?
– Как это не копала? – задористо начала Раиса, но слегка покраснела и умолкла.
Виктор с удивлением поглядел на нее.
– Немного, – продолжала она, – но все-таки…
– Ну, пойдемте, пойдемте! – закричала Стенька. – А то скоро сено сгребать.
И все нестройной гурьбой пошли на поле.
Овес был недалеко, на бугре за деревней. Еще издали видно было, как блестит и переливается овсяное поле, как идут по полю медленные серебристые волны. А когда подошли ближе, овес встал перед ними густой синеватой стеной, и тяжелые чеканные кисти его, казалось, погромыхивали под ветром.
– Вот это овес! – закричал Женька. – Вот так богатырский овес! Это все потому, что я копал да разные слова приговаривал: «Уродись ты, овес, чтобы ты высокий рос, чтоб ты рос-перерос, выше елок и берез!..» Вот он и вырос!
– Приговаривал! А что ж мы не слышали?
– А я шепотом!
– Вот теперь и лошади сыты будут, – негромко сказал Ромашка.
– А как руки болели тогда, – вспомнил Козлик, – даже плечи не разогнешь!
Виктор задумчиво поглядел на ребят, на каждого отдельно. И спросил как бы про себя:
– Болели?
– О, еще как! – тихо сказала Груня.
– «О, еще как»! – засмеялся Женька. – А все, бывало, не сознавалась!
Груня засмеялась тоже:
– А мне и нельзя сознаваться – я ведь бригадир!
– Ты бригадир? – удивился Виктор. – Как же я до сих пор этого не знал? А ведь я думал, бригадир – Ромашка. Я даже и не спрашивал!
Виктор глядел на Груню и как-то еще не верил. Эта тихая тоненькая девочка несет такую трудную заботу и справляется.
– Но ведь ты же и сама работаешь?
– А как же! Я еще всех больше работать должна. Ведь на бригадира-то все смотрят!
– У вас, значит, и трудовые книжки есть?
– А как же! Конечно, есть. Вот они, со мной. – Груня легонько хлопнула по своему туго набитому карману. – Я их всегда с собой ношу, чтобы тут же, в поле, записывать. А то забуду еще.
– А ну, покажи мне ваши книжки! – Виктор протянул к ней руку. – Покажи, покажи!
Раиса как-то встрепенулась, словно хотела встать между ним и Груней. Но Груня уже отколола булавку, которой был зашпилен карман, и подала Виктору стопочку маленьких учетных книжек:
– Вот. Все здесь!
Виктор не торопясь просмотрел книжки и особенно внимательно просмотрел Раисину книжку, всю перелистал.
Раиса, отвернувшись, молча перебирала пальцами шуршащую овсяную кисть.
Виктор отдал книжки Груне:
– На, убери. Молодец, бригадир!
А потом повернулся к сестре. И никакой ласки, никакой улыбки не было у него в глазах.
– Эх ты, работница! Книжка-то пустая совсем. Хоть бы ты подруг постыдилась.
Раиса не подняла головы, не подняла глаз. Она покраснела до бровей и, закусив губу, резким движением обрывала овсяные зерна.
«Вот тебе! – подумала Груня. – Это тебе за все!»
Но тут же ей стало жалко Раису.
– Вы ее не ругайте, – сказала Груня, – она теперь лучше работает… Она привыкает…
Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.
– Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! – шепнула Груне Стенька. – Прямо сквозь землю провалилась бы!
Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.
Мечты
Проходили дни, неудержимые, яркие летние дни: солнечные, залитые жарой, полные движения и работы, и тихие, пасмурные, когда отдыхали руки, но осаждали заботы о намокшем сене, о созревающем урожае. А урожай уже стоял у ворот, могучий, веселый и грозный. Хватит ли рук убрать рожь, успеют ли за погоду ухватить яровые, не застигнет ли мороз картошку в поле?
Рук мало, лошадей мало, машин нет – ни жатки, ни веялки.
Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь – весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!
А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют – уберут, насколько сил хватит!
И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях… И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались… А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек – вот и беда!
А главное – крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.
Рук мало, лошадей мало, машин нет – ни жатки, ни веялки.
Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь – весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!
А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют – уберут, насколько сил хватит!
И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях… И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались… А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек – вот и беда!
А главное – крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.