Пэлем Грэнвилл Вудхауз
Брачный сезон
Pelham Grenville Wodehouse.
The Mating Season (1949)
ГЛАВА 1
Должен признаться, что накануне того дня, когда предстояло ехать отбывать срок в «Деверил-Холле», у меня на душе было если и не так чтобы уж совсем тяжело, то все же определенно невесело. Страшновато очутиться в доме, где обитают закадычные дружки такого кровожадного чудовища, как моя тетя Агата, тем более, я уже и так ослаб духом после трех суток бдения над ее сыном Томасом, одним из наших самых выдающихся извергов в человеческом образе.
Я поделился с Дживсом, и он не отрицал, что перспектива могла бы быть и заманчивее.
— Но с другой стороны, — сказал я, как всегда стараясь не упускать из виду светлую изнанку, — приглашение это лестное.
— Вот как, сэр?
— Я вроде как избранник народа, Дживс. Люди ходили с плакатами и скандировали: «Вустер! Вустер! Мы — за Вустера!»
— А-а, ну да, сэр. Именно так. Это приятно.
Но минуточку. Вы ведь не знаете, о чем речь. Очень часто так бывает, когда приступаешь к повествованию. Срываешься со старта, полный огня и боевого задора, точно ретивая лошадь, глядь, а все трибуны повскакали на задние лапы и орут, требуя сноску.
Так что я сейчас дам задний ход и введу вас в курс дела. Понимаете, вдруг приезжает в Лондон из своего деревенского логова тетя Агата — та самая, что жует битые бутылки и раздирает клыками крыс, — со своим сынком Томасом и заявляет тоном, не допускающим возражений, что я должен поместить названного Томаса у себя в квартире на трое суток, пока он будет посещать зубных врачей, и театры, и все такое прочее, что требуется перед отправлением в закрытую школу в Брамли-он-Си, а после его отъезда мне следует отправиться в «Деверил-Холл» близ деревни Кингс-Деверил, графство Хэмпшир, где проживают какие-то ее дружбаны, и принять участие в деревенском концерте. Им там хочется обогатить программу столичными талантами, и меня им рекомендовала племянница местного священника.
Ну, и тут уж ничего не поделаешь. Не говорить же тете Агате, что по своей воле не дотронулся бы до юного Тоса десятифутовым шестом и что заочно с незнакомыми людьми я вообще никаких дел не затеваю. Нет, если тетя Агата издает приказ, его остается только выполнить. Но на душе у меня, как я уже отметил выше, скребли кошки, и от известия, что одновременно со мной в «Деверил-Холле» будет гостить Гасси Финк-Ноттл, веселее не стало. Если уж угодил в пещеру к Сорока разбойникам, тут для поддержания бодрости понадобится напарник получше Гасси.
Я задумался.
— Хотелось бы побольше узнать об этих людях, Дживс, — сказал я. — В таких случаях желательно иметь некоторое представление о том, что тебе угрожает. Пока известно только, что я буду гостем землевладельца по фамилии Харри, а может быть, Хаккер или Хассок.
— Хаддок, сэр.
— Ах, Хаддок?
— Да, сэр. Джентльмена, чьим гостеприимством вы будете пользоваться, зовут мистер Эсмонд Хаддок.
— Странно, но мне в этом слышится что-то знакомое. Словно я уже где-то встречал эту фамилию.
— Мистер Хаддок — сын владельца широко рекламируемого патентованного средства от головной боли «Похмельный холодок Хаддока», сэр. Возможно, вам приходилось иметь дело с этим снадобьем.
— Ну конечно! Он мне близко знаком. Не то что ваш чудодейственный эликсир, разумеется, но все-таки неплохое утреннее подспорье. Значит, он из тех Хаддоков?
— Да, сэр. Покойный отец мистера Хаддока женился на покойной мисс Флоре Деверил.
— Когда они оба еще не были покойными, надеюсь.
— Брак этот невестины сестры считали отчасти мезальянсом. Деверилы — старинный местный род, как и многие другие старинные рода, в настоящее время обедневший.
— А-а, понятно. Хаддок, хоть и не такой денежный мешок, каким мог бы быть по отцовской линии, оплачивает счета.
— Совершенно верно, сэр.
— Ну, я думаю, все же средства ему позволяют. Этот «Холодок», должно быть, настоящая золотая жила, а, Дживс?
— Я тоже склонен так думать, сэр.
Тут мне пришло в голову, как уже не раз приходило за разговорами с этим достойным человеком, что ему, видимо, многое известно по данному вопросу. Я изложил ему свое наблюдение, и выяснилось, что благодаря игре случая Дживс имеет доступ к сведениям о домашней жизни этого семейства.
— Мой дядя Чарли занимает пост дворецкого в «Деверил-Холле», сэр. От него ко мне и поступает информация.
— Я даже не знал, что у вас есть дядя Чарли. Чарли Дживс?
— Нет, сэр. Чарли Силверсмит.
Удовлетворенный, я закурил сигарету. Все более или менее разъяснилось.
— Что ж, неплохо. Вы будете снабжать меня этими… как их?… агентурными данными, если можно так сказать. Что за дом этот «Деверил-Холл»? Хорошо там? Какая местность? Живописная? Почва какая, песчаная? Обзор широкий?
— Да, сэр.
— Кормежка ничего?
— Вполне, сэр.
— Перейдем к персоналу. Имеется миссис Хаддок?
— Нет, сэр. Молодой джентльмен холост. Вместе с ним проживают пять теток.
— Пять?
— Да, сэр. Девицы Шарлотта, Эммелина, Гарриет и Мертл Деверил и вдова леди Дафна Винкворт, оставшаяся от покойного историка лорда П. Б. Винкворта. И еще с ними, насколько мне известно, живет дочь леди Дафны, мисс Гертруда Винкворт.
Услышав слова «пять теток», я ощутил некоторую дрожь в коленках. Шутка ли — очутиться в стае теть, пусть и не твоих лично. Но я напомнил себе, что в жизни важны не тети, а бесстрашие, с каким против них выходишь, и присутствие духа ко мне вернулось.
— М-да, — говорю. — Недостатка в дамском обществе не будет.
— Не будет, сэр.
— Тут, пожалуй, и Гасси Финк-Ноттлу обрадуешься.
— Вполне возможно, сэр.
— Какой уж он ни на есть.
— Да, сэр.
Кстати, вы, надеюсь, не забыли этого Огастуса, о котором я уже раз или два имел случай упомянуть прежде? Вернемся немного назад. Припомните: остолоп, каких мало, физиономия рыбья, очки в роговой оправе, пьет апельсиновый сок, ловит тритонов и помолвлен с первой занудой Британии, некоей Мадлен Бассет… Представили себе? Ну вот…
— Скажите мне, Дживс, — говорю я. — А Гасси-то какое отношение имеет к этим злокачественным инфузориям? Он ведь тоже едет в «Деверил-Холл», и, по-моему, тут какая-то неразрешимая загадка.
— Вовсе нет, сэр. Этому имеется вполне простое объяснение. Леди Дафна Винкворт — крестная мать мисс Бассет. И мисс Бассет желает показать ей своего жениха, с которым та до сих пор еще не знакома.
— Это вы тоже знаете от дяди Чарли?
— Нет, сэр, меня уведомил сам мистер Финк-Ноттл.
— Вы что, с ним виделись?
— Да, сэр, он заходил в ваше отсутствие.
— Ну, и как он вам показался?
— Подавленным, сэр.
— Тоже, должно быть, вроде меня трусит ехать в этот злодейский притон.
— Да, сэр. Он полагал, что его будет сопровождать мисс Бассет, но она в последнюю минуту переменила свои планы и отправилась погостить в «Лиственницы», в Уимблдон-Коммон, к школьной подруге, недавно пережившей неудачу в любви. По мнению мисс Бассет, ей надо поднять настроение.
Положим, я не представлял себе, каким образом присутствие Мадлен Бассет, личности, от макушки до подошв совершенно обойденной милостью Божией, способно у кого-нибудь поднять настроение, однако ничего такого я не сказал. А только высказал предположение, что Гасси из-за этого, наверно, слегка взбеленился.
— Да, сэр. Он был раздосадован такой переменой планов. И как я понял из его собственных слов, поскольку он со мной поделился, отсюда проистекло даже некоторое охлаждение между ним и мисс Бассет.
— А, черт! — воскликнул я. А почему я так выразился, сейчас объясню. Если вы помните Гасси Финк-Ноттла, то, наверно, восстановили в памяти и всю ту цепь обстоятельств, которая привела — если цепь может привести — к тому, что кошмарная Бассет прочно забрала в свою неизвестно чем набитую голову, что якобы Бертрам Вустер умирает от любви к ней. Не буду сейчас вдаваться в подробности, скажу только, что она была твердо убеждена, будто достаточно ей разорвать отношения с Гасси, и я по первому ее свистку тут же примчусь со всех ног, в полной готовности выправлять брачную лицензию и заказывать свадебный торт.
Зная мое отношение к этой самой М. Бассет, вы легко поймете, почему всякие разговоры об охлаждении не могли не вырвать у меня испуганного возгласа. Сознание опасности никогда меня не покидало, и вздохнуть с облегчением я смогу только тогда, когда эта парочка благополучно прошествует к алтарю. До тех пор, пока священник не произнесет окончательный приговор, гора не скатится у Бертрама с плеч.
— Ну да ладно, — проговорил я, надеясь на лучшее, — милые бранятся, только и всего. Обычная размолвка. Случается сплошь и рядом. Небось теперь они уже благополучно помирились и улыбчивый бог любви снова трудится до седьмого пота на своем посту. Ха! — оборвал я свою речь, так как у двери затренькал звонок. — Кто-то к нам. Если это юный Тос, передайте ему от меня, что в семь сорок пять вечера он, умытый и причесанный, должен быть в полной готовности сопровождать меня в театр «Олд Вик» на «Короля Лира». И пусть не пытается улизнуть. Сказано тебе матерью, чтобы побывал на «Короле Лире», значит, побываешь, и никаких разговоров.
— Я полагаю, что вероятнее, это мистер Перебрайт, сэр.
— Старина Китекэт? Почему вы решили?
— Он тоже заходил, пока вас не было, и дал понять, что снова заглянет позже. С ним была его сестра мисс Перебрайт.
— Вот так так! Таратора! Я думал, она в Голливуде.
— Насколько я понял, она приехала в Англию на отдых, сэр.
— Вы хоть чаем ее напоили?
— Да, сэр. Мастер Томас был за хозяина. А потом мисс Перебрайт увезла молодого джентльмена смотреть кинокартину.
— Жаль, я с ней разминулся. Я не видел Кору Таратору тысячу лет. Как она, ничего?
— Ничего, сэр.
— А Китекэт? Он как?
— Подавлен, сэр.
— Вы путаете его с Гасси, Дживс. Это он, если помните, был подавлен.
— И мистер Перебрайт тоже.
— Что-то угнетает людей, куда ни посмотришь.
— Мы живем в трудные времена, сэр.
— Ваша правда. Давайте его сюда.
Дживс просочился прочь, а через несколько мгновений просочился обратно.
— Мистер Перебрайт, — объявил он.
Он не ошибся в оценке: с первого взгляда было заметно, что вошедший действительно находится в подавленном состоянии.
Я поделился с Дживсом, и он не отрицал, что перспектива могла бы быть и заманчивее.
— Но с другой стороны, — сказал я, как всегда стараясь не упускать из виду светлую изнанку, — приглашение это лестное.
— Вот как, сэр?
— Я вроде как избранник народа, Дживс. Люди ходили с плакатами и скандировали: «Вустер! Вустер! Мы — за Вустера!»
— А-а, ну да, сэр. Именно так. Это приятно.
Но минуточку. Вы ведь не знаете, о чем речь. Очень часто так бывает, когда приступаешь к повествованию. Срываешься со старта, полный огня и боевого задора, точно ретивая лошадь, глядь, а все трибуны повскакали на задние лапы и орут, требуя сноску.
Так что я сейчас дам задний ход и введу вас в курс дела. Понимаете, вдруг приезжает в Лондон из своего деревенского логова тетя Агата — та самая, что жует битые бутылки и раздирает клыками крыс, — со своим сынком Томасом и заявляет тоном, не допускающим возражений, что я должен поместить названного Томаса у себя в квартире на трое суток, пока он будет посещать зубных врачей, и театры, и все такое прочее, что требуется перед отправлением в закрытую школу в Брамли-он-Си, а после его отъезда мне следует отправиться в «Деверил-Холл» близ деревни Кингс-Деверил, графство Хэмпшир, где проживают какие-то ее дружбаны, и принять участие в деревенском концерте. Им там хочется обогатить программу столичными талантами, и меня им рекомендовала племянница местного священника.
Ну, и тут уж ничего не поделаешь. Не говорить же тете Агате, что по своей воле не дотронулся бы до юного Тоса десятифутовым шестом и что заочно с незнакомыми людьми я вообще никаких дел не затеваю. Нет, если тетя Агата издает приказ, его остается только выполнить. Но на душе у меня, как я уже отметил выше, скребли кошки, и от известия, что одновременно со мной в «Деверил-Холле» будет гостить Гасси Финк-Ноттл, веселее не стало. Если уж угодил в пещеру к Сорока разбойникам, тут для поддержания бодрости понадобится напарник получше Гасси.
Я задумался.
— Хотелось бы побольше узнать об этих людях, Дживс, — сказал я. — В таких случаях желательно иметь некоторое представление о том, что тебе угрожает. Пока известно только, что я буду гостем землевладельца по фамилии Харри, а может быть, Хаккер или Хассок.
— Хаддок, сэр.
— Ах, Хаддок?
— Да, сэр. Джентльмена, чьим гостеприимством вы будете пользоваться, зовут мистер Эсмонд Хаддок.
— Странно, но мне в этом слышится что-то знакомое. Словно я уже где-то встречал эту фамилию.
— Мистер Хаддок — сын владельца широко рекламируемого патентованного средства от головной боли «Похмельный холодок Хаддока», сэр. Возможно, вам приходилось иметь дело с этим снадобьем.
— Ну конечно! Он мне близко знаком. Не то что ваш чудодейственный эликсир, разумеется, но все-таки неплохое утреннее подспорье. Значит, он из тех Хаддоков?
— Да, сэр. Покойный отец мистера Хаддока женился на покойной мисс Флоре Деверил.
— Когда они оба еще не были покойными, надеюсь.
— Брак этот невестины сестры считали отчасти мезальянсом. Деверилы — старинный местный род, как и многие другие старинные рода, в настоящее время обедневший.
— А-а, понятно. Хаддок, хоть и не такой денежный мешок, каким мог бы быть по отцовской линии, оплачивает счета.
— Совершенно верно, сэр.
— Ну, я думаю, все же средства ему позволяют. Этот «Холодок», должно быть, настоящая золотая жила, а, Дживс?
— Я тоже склонен так думать, сэр.
Тут мне пришло в голову, как уже не раз приходило за разговорами с этим достойным человеком, что ему, видимо, многое известно по данному вопросу. Я изложил ему свое наблюдение, и выяснилось, что благодаря игре случая Дживс имеет доступ к сведениям о домашней жизни этого семейства.
— Мой дядя Чарли занимает пост дворецкого в «Деверил-Холле», сэр. От него ко мне и поступает информация.
— Я даже не знал, что у вас есть дядя Чарли. Чарли Дживс?
— Нет, сэр. Чарли Силверсмит.
Удовлетворенный, я закурил сигарету. Все более или менее разъяснилось.
— Что ж, неплохо. Вы будете снабжать меня этими… как их?… агентурными данными, если можно так сказать. Что за дом этот «Деверил-Холл»? Хорошо там? Какая местность? Живописная? Почва какая, песчаная? Обзор широкий?
— Да, сэр.
— Кормежка ничего?
— Вполне, сэр.
— Перейдем к персоналу. Имеется миссис Хаддок?
— Нет, сэр. Молодой джентльмен холост. Вместе с ним проживают пять теток.
— Пять?
— Да, сэр. Девицы Шарлотта, Эммелина, Гарриет и Мертл Деверил и вдова леди Дафна Винкворт, оставшаяся от покойного историка лорда П. Б. Винкворта. И еще с ними, насколько мне известно, живет дочь леди Дафны, мисс Гертруда Винкворт.
Услышав слова «пять теток», я ощутил некоторую дрожь в коленках. Шутка ли — очутиться в стае теть, пусть и не твоих лично. Но я напомнил себе, что в жизни важны не тети, а бесстрашие, с каким против них выходишь, и присутствие духа ко мне вернулось.
— М-да, — говорю. — Недостатка в дамском обществе не будет.
— Не будет, сэр.
— Тут, пожалуй, и Гасси Финк-Ноттлу обрадуешься.
— Вполне возможно, сэр.
— Какой уж он ни на есть.
— Да, сэр.
Кстати, вы, надеюсь, не забыли этого Огастуса, о котором я уже раз или два имел случай упомянуть прежде? Вернемся немного назад. Припомните: остолоп, каких мало, физиономия рыбья, очки в роговой оправе, пьет апельсиновый сок, ловит тритонов и помолвлен с первой занудой Британии, некоей Мадлен Бассет… Представили себе? Ну вот…
— Скажите мне, Дживс, — говорю я. — А Гасси-то какое отношение имеет к этим злокачественным инфузориям? Он ведь тоже едет в «Деверил-Холл», и, по-моему, тут какая-то неразрешимая загадка.
— Вовсе нет, сэр. Этому имеется вполне простое объяснение. Леди Дафна Винкворт — крестная мать мисс Бассет. И мисс Бассет желает показать ей своего жениха, с которым та до сих пор еще не знакома.
— Это вы тоже знаете от дяди Чарли?
— Нет, сэр, меня уведомил сам мистер Финк-Ноттл.
— Вы что, с ним виделись?
— Да, сэр, он заходил в ваше отсутствие.
— Ну, и как он вам показался?
— Подавленным, сэр.
— Тоже, должно быть, вроде меня трусит ехать в этот злодейский притон.
— Да, сэр. Он полагал, что его будет сопровождать мисс Бассет, но она в последнюю минуту переменила свои планы и отправилась погостить в «Лиственницы», в Уимблдон-Коммон, к школьной подруге, недавно пережившей неудачу в любви. По мнению мисс Бассет, ей надо поднять настроение.
Положим, я не представлял себе, каким образом присутствие Мадлен Бассет, личности, от макушки до подошв совершенно обойденной милостью Божией, способно у кого-нибудь поднять настроение, однако ничего такого я не сказал. А только высказал предположение, что Гасси из-за этого, наверно, слегка взбеленился.
— Да, сэр. Он был раздосадован такой переменой планов. И как я понял из его собственных слов, поскольку он со мной поделился, отсюда проистекло даже некоторое охлаждение между ним и мисс Бассет.
— А, черт! — воскликнул я. А почему я так выразился, сейчас объясню. Если вы помните Гасси Финк-Ноттла, то, наверно, восстановили в памяти и всю ту цепь обстоятельств, которая привела — если цепь может привести — к тому, что кошмарная Бассет прочно забрала в свою неизвестно чем набитую голову, что якобы Бертрам Вустер умирает от любви к ней. Не буду сейчас вдаваться в подробности, скажу только, что она была твердо убеждена, будто достаточно ей разорвать отношения с Гасси, и я по первому ее свистку тут же примчусь со всех ног, в полной готовности выправлять брачную лицензию и заказывать свадебный торт.
Зная мое отношение к этой самой М. Бассет, вы легко поймете, почему всякие разговоры об охлаждении не могли не вырвать у меня испуганного возгласа. Сознание опасности никогда меня не покидало, и вздохнуть с облегчением я смогу только тогда, когда эта парочка благополучно прошествует к алтарю. До тех пор, пока священник не произнесет окончательный приговор, гора не скатится у Бертрама с плеч.
— Ну да ладно, — проговорил я, надеясь на лучшее, — милые бранятся, только и всего. Обычная размолвка. Случается сплошь и рядом. Небось теперь они уже благополучно помирились и улыбчивый бог любви снова трудится до седьмого пота на своем посту. Ха! — оборвал я свою речь, так как у двери затренькал звонок. — Кто-то к нам. Если это юный Тос, передайте ему от меня, что в семь сорок пять вечера он, умытый и причесанный, должен быть в полной готовности сопровождать меня в театр «Олд Вик» на «Короля Лира». И пусть не пытается улизнуть. Сказано тебе матерью, чтобы побывал на «Короле Лире», значит, побываешь, и никаких разговоров.
— Я полагаю, что вероятнее, это мистер Перебрайт, сэр.
— Старина Китекэт? Почему вы решили?
— Он тоже заходил, пока вас не было, и дал понять, что снова заглянет позже. С ним была его сестра мисс Перебрайт.
— Вот так так! Таратора! Я думал, она в Голливуде.
— Насколько я понял, она приехала в Англию на отдых, сэр.
— Вы хоть чаем ее напоили?
— Да, сэр. Мастер Томас был за хозяина. А потом мисс Перебрайт увезла молодого джентльмена смотреть кинокартину.
— Жаль, я с ней разминулся. Я не видел Кору Таратору тысячу лет. Как она, ничего?
— Ничего, сэр.
— А Китекэт? Он как?
— Подавлен, сэр.
— Вы путаете его с Гасси, Дживс. Это он, если помните, был подавлен.
— И мистер Перебрайт тоже.
— Что-то угнетает людей, куда ни посмотришь.
— Мы живем в трудные времена, сэр.
— Ваша правда. Давайте его сюда.
Дживс просочился прочь, а через несколько мгновений просочился обратно.
— Мистер Перебрайт, — объявил он.
Он не ошибся в оценке: с первого взгляда было заметно, что вошедший действительно находится в подавленном состоянии.
ГЛАВА 2
А надо вам заметить, что вообще-то этого человека наблюдать в таком состоянии доводится нечасто. Обычно он чирикает как огурчик. В общем и целом, можно сказать, что изо всех весельчаков-затейников в нашем клубе «Трутни» Клод Кэттермол Перебрайт, пожалуй, самый веселый и затейливый, как перед публикой, так и в частной жизни.
Я сказал «перед публикой», потому что свое еженедельное жалованье Китекэт зарабатывает на сценических подмостках. Он происходит из знаменитой театральной семьи. Отец его известен тем, что сочинил музыку к «Даме в голубом» и еще некоторым популярным постановкам, которые я, к сожалению, не видел, так как был в ту пору грудным младенцем. А мать — прославленная Элси Кэттермол, многие годы блиставшая на сценах Нью-Йорка. У него и сестра, Кора Таратора, тоже лет с шестнадцати покоряет публику прытью и… как это говорится?… творческим задором.
Естественно поэтому, что после Оксфорда, подыскивая себе занятие, которое обеспечивало бы трехразовое питание и оставляло время для загородного крикета, он избрал актерские котурны. Сегодня, если хотят поставить комедию из светской жизни и нужен человек на роль «Фредди», легкомысленного приятеля, входящего во вторую любовную пару, взгляд режиссера первым делом падает на Китекэта. Обратите внимание, такой стройный молодой человек с ракеткой в руке, всегда появляется на сцене с воплем: «Привет, девчонки!» — и можете не заглядывать в программку, это и будет Китекэт.
Он выходит в первой сцене эдаким бодрячком и держится бодрячком до самого падения занавеса. И в жизни он точно такой же. Его неисчерпаемая энергия вошла в пословицы. Понго Твистлтон и Барми Фипс, каждый год выступающие в клубной курилке в клоунаде «Пат и Майк», где постановщиком и автором диалога всегда бывает Китекэт, рассказывают, что он их натаскивает до посинения, а сам хоть бы хны. Не человек, а Граучо Маркс.
И вот теперь, как я уже сказал, он пришел подавленный. Это было видно за версту. Горькая забота затенила чело, и вообще вид персонажа, который если и произносит: «Привет, девчонки!» — то таким тоном, как в русской драме объявляют присутствующим, что дедушка повесился в сарае.
Я радушно поздоровался с ним и выразил сожаление, что не был дома, когда он приходил предыдущий раз, тем более что он был с Тараторкой.
— Я не знал, что она в Англии, — говорю. — Так хотелось бы перекинуться с ней парой слов. А теперь, боюсь, я ее уже не увижу.
— Увидишь, не бойся.
— Да нет же. Завтра утром я уезжаю в «Деверил-Холл», в Хэмпшире, подсобить им там с деревенским концертом. Племянница тамошнего священника настояла на том, чтобы включить меня в труппу, хотя я совершенно не понимаю, откуда она обо мне прослышала. Никогда не знаешь, как далеко распространилась твоя слава.
— Дурень ты. Это же Тараторка.
— Таратора?
Я был потрясен. На свете мало таких славных ребят, как Кора (Таратора) Перебрайт, я с ней поддерживаю самые приятельские отношения еще с тех давних пор, когда в младые лета мы посещали один танцкласс, но ничто в ее поведении не говорило до сих пор о том, что она близкая родственница духовного лица.
— Дядя Сидней состоит там викарием «В протестантских церквях помощник священника». Тетка уехала отдыхать в Борнмут, и в ее отсутствие Таратора у него за домоправительницу.
— Господи! Бедный старина Сид! Она ведь небось и у него в кабинете наводит порядок.
— Возможно.
— И галстук на нем поправляет.
— Не удивлюсь, если так.
— И бранит его за то, что много курит, и чуть только он устроится в кресле поудобнее, сразу же сгоняет его, чтобы взбить подушечки. Ему, наверно, кажется, что он живет в Апокалипсисе. Но ей-то как после Голливуда, не скучно жить в доме деревенского священника?
— Ничуть. Ей там очень нравится. Тараторка ведь не то что я. Я бы истосковался без театра, а она никогда в это дело не вкладывала душу, хотя и имела шумный успех. Я думаю, она вообще не пошла бы в актрисы, если бы не воля матери. Тараторка мечтает выйти замуж за деревенского жителя и провести остаток дней в окружении всяких там ковров, собак и прочей скотины. Не иначе как сказываются гены старого фермера Джайлса, это наш дед с отцовской стороны. Я его смутно помню. Борода до полу, и постоянно стонал насчет погоды. Вот и она тоже, хлопотать по делам прихода и устраивать деревенские концерты — это занятие для нее.
— А ты имеешь понятие, с чем она хочет выпустить меня перед простым народом? Не со «Свадебной песнью пахаря»?
— Нет. Тебе поручается роль Пата в моем комическом скетче.
Это известие меня скорее обрадовало. Слишком часто в мероприятиях подобного рода организаторы выставляют тебя на сцену со «Свадебной песнью пахаря», и будь здоров. А «Свадебная песнь пахаря» почему-то всегда возбуждает самые низменные страсти в местных хулиганах, которые скапливаются, стоя позади скамеек. Между тем как комические скетчи с колотушками и с диалогом невпопад у стоячих зрителей идут на ура. По-видимому, зрелище того, как персонаж А лупит персонажа Б зонтиком по голове, а персонаж Б тычет тем же тупым оружием персонажа А под ребра, находит в их душах некий отклик. В зеленой бороде и при поддержке толкового напарника я вполне мог рассчитывать, что заставлю клиентов кататься от смеху в центральном проходе между скамьями.
— Ну и отлично. Прекрасно. Теперь я могу смотреть навстречу будущему с легким сердцем. Но если Тараторе нужен был кто-нибудь на роль Пата, почему она не пригласила тебя? Профессионал, можно сказать, закален в трудах. Хотя могу себе представить: она, наверно, предложила тебе эту роль, а ты задрал нос и гордо фыркнул, мол, такое жалкое любительство — не для тебя.
Но Китекэт мрачно помотал башкой.
— Вовсе нет. Я бы с радостью выступил в кингс-деверильском концерте, но это исключено. Дамы в «Деверил-Холле» меня на дух не выносят.
— Так ты с ними знаком? Что они собой представляют? Эдакий хоровод чопорных граций?
— Да не знаком я с ними, просто я помолвился с их племянницей Гертрудой Винкворт, а у них от мысли, что она выйдет за меня, начинается родимчик. Если я появлюсь в окрестностях «Деверил-Холла», хоть за версту, на меня собак спустят. Кстати о собаках. Тараторка купила сегодня утром кобеля в питомнике Баттерси.
— Ну и дай Бог ей здоровья, — рассеянно отозвался я, поскольку мысли мои были заняты упомянутой им любовной коллизией, которой я никак не мог найти место в клубке теток и прочей родни, перечисленной в общих чертах Дживсом. Наконец все-таки разобрался: Гертруда Винкворт — это дочь леди Дафны Винкворт, оставшейся от покойного П. Г. Винкворта, историка.
— Насчет этого я и приехал с тобой переговорить.
— Насчет кобеля?
— Нет, насчет моих дел с Гертрудой. Мне нужна твоя помощь. Я сейчас тебе все расскажу.
Когда Китекэт у меня появился, я в порядке приветствия вручил ему стаканчик виски с разбавкой, и до сих пор он успел сделать из него всего один порядочный глоток да пару раз еще слегка пригубил. И вот теперь он единым махом опрокинул остаток в пасть, и похоже, что удачно, потому что после этого он взбодрился и заговорил с живостью и без запинок:
— Для начала должен тебе сказать, Берти, что с тех пор, как первый человек выполз на брюхе из первобытной слизи и началась жизнь на этой планете, никто никого так не любил, как я люблю Гертруду Винкворт. Упоминаю об этом для того, чтобы ты осознал: перед тобой не какой-то там легкий загородный флирт, а настоящая серьезная драма. Я люблю Гертруду!
— Замечательно. Где ты с ней познакомился?
— В одном доме в Норфолке. Друзья затеяли там любительский спектакль и пригласили меня постановщиком. Бог мой! Эти сумерки в старом саду, когда вокруг в кустах сонно щебечут пташки и на небесах зажигаются первые звез…
— Хорошо, хорошо. Дальше.
— Она удивительная, Берти. Как она меня полюбила, просто не представляю себе.
— Но все же полюбила?
— О да! Она меня любит. Мы обручились, и она возвратилась в «Деверил-Холл» сообщить матери радостную весть. Но когда она сообщила, знаешь, что произошло?
— Мамаша взбрыкнула?
— Испустила такой вопль, что слышно было до самого Бейсингстока.
— До которого в милях?…
— Около двадцати четырех, если по прямой.
— Ну конечно! Я же знаю Бейсингсток!
— Она…
— Я там в детстве гостил. Моя старая няня жила там в полусобственной вилле «Балморал». Няня по фамилии Хогг, представляешь? Няня Хогг. Страдала от частой икоты.
Китекэт как-то странно насупился и стал похож на стоячего деревенского зрителя, которому исполнили «Свадебную песнь пахаря».
— Слушай, Берти, — сказал он, — давай не будем сейчас говорить о Бейсингстоке и о твоей няне, ладно? Пропади пропадом Бейсингсток, и пропади пропадом твоя няня. На чем я остановился?
— Мы отвлеклись, когда леди Дафна Винкворт испустила вопль.
— Верно. Ее сестры, узнав, что Гертруда собирается замуж за брата мисс Перебрайт, которая проживает в доме викария, и что сам этот брат — по профессии актер, тоже испустили вопли.
Меня подмывало спросить насчет их воплей, было ли и их тоже слышно до самого Бейсингстока, но по здравом размышлении я воздержался.
— Им не нравится Таратора и не нравятся актрисы. Во времена их молодости, при старой королеве Елизавете, на актеров смотрели как на повес и бродяг, и они до сих пор не могут взять в толк, что современный актер — это солидный член общества, получающий свои шестьдесят фунтов в неделю и большую из них часть помещающий в надежные государственные бумаги. Да черт возьми, научили бы меня, как обвести налоговую инспекцию, я бы стал богатым человеком! Ты не знаешь способа, как их перехитрить, Берти?
— Нет, к сожалению. Боюсь, что этого даже Дживс не знает. Так тебя, значит, спустили с лестницы?
— Примерно так. Гертруда прислала мне письмо, что ничего не выходит. Ты можешь задать вопрос, почему мы не поженимся без согласия родительницы?
— Я как раз собирался спросить.
— Не могу уговорить Гертруду. Она боится маменькиного гнева.
— Страшная женщина, должно быть, эта маменька.
— Кошмарная. Была директрисой школы для девочек старшего возраста. Гертруда тоже отбывала у нее там каторгу и до сих пор не изжила боязни. Так что о женитьбе вне лона семьи не может быть и речи. А тут еще вот какая загвоздка, Берти. Тараторка выхлопотала для меня контракт на своей студии в Голливуде, и я теперь с минуты на минуту могу уехать. Ужас какой-то.
Я помолчал. У меня в памяти брезжила вычитанная где-то фраза насчет того, что что-то там такое чему-то там такому не помеха, но точной формулировке никак не поддавалась. В смысле — что если девушка тебя любит, а ты вынужден временно оставить ее на хранение, то она может и подождать, что я Китекэту и высказал. А он ответил, что так-то оно так, да только мне еще не все известно. Там, по его словам, строится мощная интрига.
— Теперь мы подходим, — сказал он, — к этому исчадью ада, Хаддоку, и вот где, Берти, мне нужна твоя братская помощь.
Я ответил, что не совсем понял, а он сказал, что еще бы мне совсем понять, черт подери, может быть, я все-таки секунду помолчу и дам ему договорить, и я сказал «да ради Бога».
— Хаддок! — произнес Китекэт с зубовным скрежетом и прочими проявлениями чувств. — Хаддок, разрушитель семейных очагов! Известно тебе что-нибудь об этом первостатейном гнусе, Берти?
— Только, что его папаша был владельцем того самого «Похмельного холодка».
— Да, и оставил ему столько монет, что потопят целую галеру. Я не хочу сказать, что Гертруда может выйти за него из-за денег. Такой грубый расчет она с презрением отвергнет. Но вдобавок к груде наличности он еще красив, как греческий бог, и очень обаятелен. Гертруда сама так написала. И мало того, я еще понял из ее писем, что вся их семейка оказывает на нее давление в его пользу. Сообрази, какое давление способны развить одновременно мать и четверо теток.
Я начал понемногу представлять себе положение вещей.
— То есть Хаддок хочет занять твое место?
— Гертруда пишет, что он ее обрабатывает и так и этак. Нет, ты только посмотри, что за птица этот тип. Порхает с цветка на цветок, лакомится, еще совсем недавно он точно так же обхаживал Таратору. Спроси у нее при встрече, но только тактично, ее вся эта история жутко травмировала. Говорю тебе, он — угроза обществу. Его надо посадить на цепь ради безопасности чистых девичьих сердец. Но мы с ним еще расправимся, точно, а?
— Что — точно, а?
— Расправимся, увидишь. Слушай, что мне от тебя надо. Согласись, даже такой нахал, как Эсмонд Хаддок, настоящий южноамериканский сердцеед, не станет осуществлять свои гнусные ухаживания прямо у тебя на глазах.
— То есть ему для этого нужен тет-а-тет?
— Вот именно. Так что ты, как только очутишься в «Деверил-Холле», сразу же принимайся портить ему его подлую игру. Постоянно будь рядом с Гертрудой, не отходи ни на шаг, будто приклеенный. Главное, чтобы он не мог остаться с нею наедине среди роз. Если планируется посещение розария, присоединяйся. Ты меня понимаешь, Берти?
— О да, я тебя понимаю, — ответил я не совсем уверенно. — Что-то вроде Мэри и ее барашка, который везде за ней ходил, может, тебе знакомо такое стихотворение? Я его часто декламировал в детском возрасте — ну, там, в общем, рассказывается, как у Мэри был барашек, весь беленький, как снег, и куда она ни пойдет, и он идет за ней. Словом, ты хочешь, чтобы я действовал в его духе?
— Правильно. Будь все время начеку, ибо проморгаешь — беда. Знаешь, какое последнее коварство он задумал? Чтобы как-нибудь на днях, с утра пораньше, он и Гертруда захватили сандвичей и поехали на пикник за пятнадцать миль от дома в одно живописное место, где есть обрывы, скалы и прочее. И знаешь, что он задумал там сделать? Показать ей утес под названием Обрыв влюбленных!
— Да?
— Не говори, пожалуйста, «Да?» таким равнодушным тоном. Лучше постарайся себе представить: пятнадцать миль езды туда, потом Обрыв влюбленных и пятнадцать миль обратно. Страшно подумать, до каких крайностей может дойти человек вроде Эсмонда Хаддока во время тридцатимильной поездки с Обрывом влюбленных ровно посредине! Не знаю точно, на какой день назначена поездка, но, когда бы они ни собрались, ты поезжай с ними и не отставай ни на шаг. Садись, если представится возможность, между ними. И особенно не спускай с него глаз, когда подъедете к Обрыву влюбленных, это самое опасное место. Чуть только заметишь с его стороны поползновение склониться к ней и зашептать на ухо, сразу же, как молния, бросайся наперерез. Я на тебя полагаюсь, Берти. От тебя зависит все счастье моей жизни.
Понятно, когда человек, с которым вместе учился в начальной школе, в средней школе и в Оксфорде, вдруг говорит, что он на тебя полагается, тут уж хочешь не хочешь, а надо подставить плечо. Не то чтобы его поручение было мне особенно по сердцу, не стану преувеличивать, но я ответил, что, мол, будет исполнено, и он пожал мне руку и высказался в том смысле, что, будь в мире больше таких людей, как я, и сам мир сделался бы лучше, — точка зрения, которую отнюдь не разделяла моя тетя Агата и которую, как я предчувствовал, едва ли разделит Эсмонд Хаддок. Возможно, что в стенах «Деверил-Холла» и найдется кто-нибудь, кто полюбит Бертрама, но имени Э. Хаддока, я готов побиться об заклад, в списке этих людей не будет.
Я сказал «перед публикой», потому что свое еженедельное жалованье Китекэт зарабатывает на сценических подмостках. Он происходит из знаменитой театральной семьи. Отец его известен тем, что сочинил музыку к «Даме в голубом» и еще некоторым популярным постановкам, которые я, к сожалению, не видел, так как был в ту пору грудным младенцем. А мать — прославленная Элси Кэттермол, многие годы блиставшая на сценах Нью-Йорка. У него и сестра, Кора Таратора, тоже лет с шестнадцати покоряет публику прытью и… как это говорится?… творческим задором.
Естественно поэтому, что после Оксфорда, подыскивая себе занятие, которое обеспечивало бы трехразовое питание и оставляло время для загородного крикета, он избрал актерские котурны. Сегодня, если хотят поставить комедию из светской жизни и нужен человек на роль «Фредди», легкомысленного приятеля, входящего во вторую любовную пару, взгляд режиссера первым делом падает на Китекэта. Обратите внимание, такой стройный молодой человек с ракеткой в руке, всегда появляется на сцене с воплем: «Привет, девчонки!» — и можете не заглядывать в программку, это и будет Китекэт.
Он выходит в первой сцене эдаким бодрячком и держится бодрячком до самого падения занавеса. И в жизни он точно такой же. Его неисчерпаемая энергия вошла в пословицы. Понго Твистлтон и Барми Фипс, каждый год выступающие в клубной курилке в клоунаде «Пат и Майк», где постановщиком и автором диалога всегда бывает Китекэт, рассказывают, что он их натаскивает до посинения, а сам хоть бы хны. Не человек, а Граучо Маркс.
И вот теперь, как я уже сказал, он пришел подавленный. Это было видно за версту. Горькая забота затенила чело, и вообще вид персонажа, который если и произносит: «Привет, девчонки!» — то таким тоном, как в русской драме объявляют присутствующим, что дедушка повесился в сарае.
Я радушно поздоровался с ним и выразил сожаление, что не был дома, когда он приходил предыдущий раз, тем более что он был с Тараторкой.
— Я не знал, что она в Англии, — говорю. — Так хотелось бы перекинуться с ней парой слов. А теперь, боюсь, я ее уже не увижу.
— Увидишь, не бойся.
— Да нет же. Завтра утром я уезжаю в «Деверил-Холл», в Хэмпшире, подсобить им там с деревенским концертом. Племянница тамошнего священника настояла на том, чтобы включить меня в труппу, хотя я совершенно не понимаю, откуда она обо мне прослышала. Никогда не знаешь, как далеко распространилась твоя слава.
— Дурень ты. Это же Тараторка.
— Таратора?
Я был потрясен. На свете мало таких славных ребят, как Кора (Таратора) Перебрайт, я с ней поддерживаю самые приятельские отношения еще с тех давних пор, когда в младые лета мы посещали один танцкласс, но ничто в ее поведении не говорило до сих пор о том, что она близкая родственница духовного лица.
— Дядя Сидней состоит там викарием «В протестантских церквях помощник священника». Тетка уехала отдыхать в Борнмут, и в ее отсутствие Таратора у него за домоправительницу.
— Господи! Бедный старина Сид! Она ведь небось и у него в кабинете наводит порядок.
— Возможно.
— И галстук на нем поправляет.
— Не удивлюсь, если так.
— И бранит его за то, что много курит, и чуть только он устроится в кресле поудобнее, сразу же сгоняет его, чтобы взбить подушечки. Ему, наверно, кажется, что он живет в Апокалипсисе. Но ей-то как после Голливуда, не скучно жить в доме деревенского священника?
— Ничуть. Ей там очень нравится. Тараторка ведь не то что я. Я бы истосковался без театра, а она никогда в это дело не вкладывала душу, хотя и имела шумный успех. Я думаю, она вообще не пошла бы в актрисы, если бы не воля матери. Тараторка мечтает выйти замуж за деревенского жителя и провести остаток дней в окружении всяких там ковров, собак и прочей скотины. Не иначе как сказываются гены старого фермера Джайлса, это наш дед с отцовской стороны. Я его смутно помню. Борода до полу, и постоянно стонал насчет погоды. Вот и она тоже, хлопотать по делам прихода и устраивать деревенские концерты — это занятие для нее.
— А ты имеешь понятие, с чем она хочет выпустить меня перед простым народом? Не со «Свадебной песнью пахаря»?
— Нет. Тебе поручается роль Пата в моем комическом скетче.
Это известие меня скорее обрадовало. Слишком часто в мероприятиях подобного рода организаторы выставляют тебя на сцену со «Свадебной песнью пахаря», и будь здоров. А «Свадебная песнь пахаря» почему-то всегда возбуждает самые низменные страсти в местных хулиганах, которые скапливаются, стоя позади скамеек. Между тем как комические скетчи с колотушками и с диалогом невпопад у стоячих зрителей идут на ура. По-видимому, зрелище того, как персонаж А лупит персонажа Б зонтиком по голове, а персонаж Б тычет тем же тупым оружием персонажа А под ребра, находит в их душах некий отклик. В зеленой бороде и при поддержке толкового напарника я вполне мог рассчитывать, что заставлю клиентов кататься от смеху в центральном проходе между скамьями.
— Ну и отлично. Прекрасно. Теперь я могу смотреть навстречу будущему с легким сердцем. Но если Тараторе нужен был кто-нибудь на роль Пата, почему она не пригласила тебя? Профессионал, можно сказать, закален в трудах. Хотя могу себе представить: она, наверно, предложила тебе эту роль, а ты задрал нос и гордо фыркнул, мол, такое жалкое любительство — не для тебя.
Но Китекэт мрачно помотал башкой.
— Вовсе нет. Я бы с радостью выступил в кингс-деверильском концерте, но это исключено. Дамы в «Деверил-Холле» меня на дух не выносят.
— Так ты с ними знаком? Что они собой представляют? Эдакий хоровод чопорных граций?
— Да не знаком я с ними, просто я помолвился с их племянницей Гертрудой Винкворт, а у них от мысли, что она выйдет за меня, начинается родимчик. Если я появлюсь в окрестностях «Деверил-Холла», хоть за версту, на меня собак спустят. Кстати о собаках. Тараторка купила сегодня утром кобеля в питомнике Баттерси.
— Ну и дай Бог ей здоровья, — рассеянно отозвался я, поскольку мысли мои были заняты упомянутой им любовной коллизией, которой я никак не мог найти место в клубке теток и прочей родни, перечисленной в общих чертах Дживсом. Наконец все-таки разобрался: Гертруда Винкворт — это дочь леди Дафны Винкворт, оставшейся от покойного П. Г. Винкворта, историка.
— Насчет этого я и приехал с тобой переговорить.
— Насчет кобеля?
— Нет, насчет моих дел с Гертрудой. Мне нужна твоя помощь. Я сейчас тебе все расскажу.
Когда Китекэт у меня появился, я в порядке приветствия вручил ему стаканчик виски с разбавкой, и до сих пор он успел сделать из него всего один порядочный глоток да пару раз еще слегка пригубил. И вот теперь он единым махом опрокинул остаток в пасть, и похоже, что удачно, потому что после этого он взбодрился и заговорил с живостью и без запинок:
— Для начала должен тебе сказать, Берти, что с тех пор, как первый человек выполз на брюхе из первобытной слизи и началась жизнь на этой планете, никто никого так не любил, как я люблю Гертруду Винкворт. Упоминаю об этом для того, чтобы ты осознал: перед тобой не какой-то там легкий загородный флирт, а настоящая серьезная драма. Я люблю Гертруду!
— Замечательно. Где ты с ней познакомился?
— В одном доме в Норфолке. Друзья затеяли там любительский спектакль и пригласили меня постановщиком. Бог мой! Эти сумерки в старом саду, когда вокруг в кустах сонно щебечут пташки и на небесах зажигаются первые звез…
— Хорошо, хорошо. Дальше.
— Она удивительная, Берти. Как она меня полюбила, просто не представляю себе.
— Но все же полюбила?
— О да! Она меня любит. Мы обручились, и она возвратилась в «Деверил-Холл» сообщить матери радостную весть. Но когда она сообщила, знаешь, что произошло?
— Мамаша взбрыкнула?
— Испустила такой вопль, что слышно было до самого Бейсингстока.
— До которого в милях?…
— Около двадцати четырех, если по прямой.
— Ну конечно! Я же знаю Бейсингсток!
— Она…
— Я там в детстве гостил. Моя старая няня жила там в полусобственной вилле «Балморал». Няня по фамилии Хогг, представляешь? Няня Хогг. Страдала от частой икоты.
Китекэт как-то странно насупился и стал похож на стоячего деревенского зрителя, которому исполнили «Свадебную песнь пахаря».
— Слушай, Берти, — сказал он, — давай не будем сейчас говорить о Бейсингстоке и о твоей няне, ладно? Пропади пропадом Бейсингсток, и пропади пропадом твоя няня. На чем я остановился?
— Мы отвлеклись, когда леди Дафна Винкворт испустила вопль.
— Верно. Ее сестры, узнав, что Гертруда собирается замуж за брата мисс Перебрайт, которая проживает в доме викария, и что сам этот брат — по профессии актер, тоже испустили вопли.
Меня подмывало спросить насчет их воплей, было ли и их тоже слышно до самого Бейсингстока, но по здравом размышлении я воздержался.
— Им не нравится Таратора и не нравятся актрисы. Во времена их молодости, при старой королеве Елизавете, на актеров смотрели как на повес и бродяг, и они до сих пор не могут взять в толк, что современный актер — это солидный член общества, получающий свои шестьдесят фунтов в неделю и большую из них часть помещающий в надежные государственные бумаги. Да черт возьми, научили бы меня, как обвести налоговую инспекцию, я бы стал богатым человеком! Ты не знаешь способа, как их перехитрить, Берти?
— Нет, к сожалению. Боюсь, что этого даже Дживс не знает. Так тебя, значит, спустили с лестницы?
— Примерно так. Гертруда прислала мне письмо, что ничего не выходит. Ты можешь задать вопрос, почему мы не поженимся без согласия родительницы?
— Я как раз собирался спросить.
— Не могу уговорить Гертруду. Она боится маменькиного гнева.
— Страшная женщина, должно быть, эта маменька.
— Кошмарная. Была директрисой школы для девочек старшего возраста. Гертруда тоже отбывала у нее там каторгу и до сих пор не изжила боязни. Так что о женитьбе вне лона семьи не может быть и речи. А тут еще вот какая загвоздка, Берти. Тараторка выхлопотала для меня контракт на своей студии в Голливуде, и я теперь с минуты на минуту могу уехать. Ужас какой-то.
Я помолчал. У меня в памяти брезжила вычитанная где-то фраза насчет того, что что-то там такое чему-то там такому не помеха, но точной формулировке никак не поддавалась. В смысле — что если девушка тебя любит, а ты вынужден временно оставить ее на хранение, то она может и подождать, что я Китекэту и высказал. А он ответил, что так-то оно так, да только мне еще не все известно. Там, по его словам, строится мощная интрига.
— Теперь мы подходим, — сказал он, — к этому исчадью ада, Хаддоку, и вот где, Берти, мне нужна твоя братская помощь.
Я ответил, что не совсем понял, а он сказал, что еще бы мне совсем понять, черт подери, может быть, я все-таки секунду помолчу и дам ему договорить, и я сказал «да ради Бога».
— Хаддок! — произнес Китекэт с зубовным скрежетом и прочими проявлениями чувств. — Хаддок, разрушитель семейных очагов! Известно тебе что-нибудь об этом первостатейном гнусе, Берти?
— Только, что его папаша был владельцем того самого «Похмельного холодка».
— Да, и оставил ему столько монет, что потопят целую галеру. Я не хочу сказать, что Гертруда может выйти за него из-за денег. Такой грубый расчет она с презрением отвергнет. Но вдобавок к груде наличности он еще красив, как греческий бог, и очень обаятелен. Гертруда сама так написала. И мало того, я еще понял из ее писем, что вся их семейка оказывает на нее давление в его пользу. Сообрази, какое давление способны развить одновременно мать и четверо теток.
Я начал понемногу представлять себе положение вещей.
— То есть Хаддок хочет занять твое место?
— Гертруда пишет, что он ее обрабатывает и так и этак. Нет, ты только посмотри, что за птица этот тип. Порхает с цветка на цветок, лакомится, еще совсем недавно он точно так же обхаживал Таратору. Спроси у нее при встрече, но только тактично, ее вся эта история жутко травмировала. Говорю тебе, он — угроза обществу. Его надо посадить на цепь ради безопасности чистых девичьих сердец. Но мы с ним еще расправимся, точно, а?
— Что — точно, а?
— Расправимся, увидишь. Слушай, что мне от тебя надо. Согласись, даже такой нахал, как Эсмонд Хаддок, настоящий южноамериканский сердцеед, не станет осуществлять свои гнусные ухаживания прямо у тебя на глазах.
— То есть ему для этого нужен тет-а-тет?
— Вот именно. Так что ты, как только очутишься в «Деверил-Холле», сразу же принимайся портить ему его подлую игру. Постоянно будь рядом с Гертрудой, не отходи ни на шаг, будто приклеенный. Главное, чтобы он не мог остаться с нею наедине среди роз. Если планируется посещение розария, присоединяйся. Ты меня понимаешь, Берти?
— О да, я тебя понимаю, — ответил я не совсем уверенно. — Что-то вроде Мэри и ее барашка, который везде за ней ходил, может, тебе знакомо такое стихотворение? Я его часто декламировал в детском возрасте — ну, там, в общем, рассказывается, как у Мэри был барашек, весь беленький, как снег, и куда она ни пойдет, и он идет за ней. Словом, ты хочешь, чтобы я действовал в его духе?
— Правильно. Будь все время начеку, ибо проморгаешь — беда. Знаешь, какое последнее коварство он задумал? Чтобы как-нибудь на днях, с утра пораньше, он и Гертруда захватили сандвичей и поехали на пикник за пятнадцать миль от дома в одно живописное место, где есть обрывы, скалы и прочее. И знаешь, что он задумал там сделать? Показать ей утес под названием Обрыв влюбленных!
— Да?
— Не говори, пожалуйста, «Да?» таким равнодушным тоном. Лучше постарайся себе представить: пятнадцать миль езды туда, потом Обрыв влюбленных и пятнадцать миль обратно. Страшно подумать, до каких крайностей может дойти человек вроде Эсмонда Хаддока во время тридцатимильной поездки с Обрывом влюбленных ровно посредине! Не знаю точно, на какой день назначена поездка, но, когда бы они ни собрались, ты поезжай с ними и не отставай ни на шаг. Садись, если представится возможность, между ними. И особенно не спускай с него глаз, когда подъедете к Обрыву влюбленных, это самое опасное место. Чуть только заметишь с его стороны поползновение склониться к ней и зашептать на ухо, сразу же, как молния, бросайся наперерез. Я на тебя полагаюсь, Берти. От тебя зависит все счастье моей жизни.
Понятно, когда человек, с которым вместе учился в начальной школе, в средней школе и в Оксфорде, вдруг говорит, что он на тебя полагается, тут уж хочешь не хочешь, а надо подставить плечо. Не то чтобы его поручение было мне особенно по сердцу, не стану преувеличивать, но я ответил, что, мол, будет исполнено, и он пожал мне руку и высказался в том смысле, что, будь в мире больше таких людей, как я, и сам мир сделался бы лучше, — точка зрения, которую отнюдь не разделяла моя тетя Агата и которую, как я предчувствовал, едва ли разделит Эсмонд Хаддок. Возможно, что в стенах «Деверил-Холла» и найдется кто-нибудь, кто полюбит Бертрама, но имени Э. Хаддока, я готов побиться об заклад, в списке этих людей не будет.