Страница:
— Ха! — повторил он на бегу, устремляясь к своей машине.
Через несколько минут, нетерпеливо вырулив на дорогу, он повстречал другую машину. За рулем сидел лорд Икенхем, рядом — Салли.
Глава 6
Глава 7
Через несколько минут, нетерпеливо вырулив на дорогу, он повстречал другую машину. За рулем сидел лорд Икенхем, рядом — Салли.
Глава 6
Лорд Икенхем зорко взглянул на изгиб дороги и беспечно покрутил ус. Вид у него был такой, словно он едет на пикник. Он хорошо выспался, хорошо позавтракал и просто светился радостью. Одно выражение неплохо опишет предприимчивого пэра: как огурчик. Мы можем осуждать его методы, можем и качать головой, но не вправе отрицать сходства с этим овощем.
— Здесь? — спросил он спутницу.
— Здесь.
— Как ты уверенно отвечаешь!
— Я тут была, лепила этот бюст.
— Балбес не ездил к тебе в мастерскую?
— Конечно, нет. Вельможные особы не ездят к скромным скульпторшам.
Лорд Икенхем ее понял.
— И то правда, — сказал он. — Никак не привыкну, что Балбес — большая шишка. Для меня он — мордатый подросток, который перегнулся через стул, чтобы удобней было его бить. И я бил, страдая не меньше, чем он. Кстати, не верь, я искренне радовался. Да, все становятся старше, и это странно. Себя я чувствую двадцатилетним, а что до Мартышки, понять не могу, что он женится. Так и вижу его в матросском костюме.
— Какая прелесть!
— Нет. Мерзость. Матлот из оперетты. Но хватит о нем. Пришло время обсудить и стратегию, и тактику.
Голос его обрел ту звонкую легкость, которой боялся племянник.
— Стратегию и тактику, — повторил он. — Вот — дом. Вот — бюст. Надо соединить их, что я сейчас и сделаю. А?
— Я квакнула. Хотела спросить: «Как», но вспомнила про Колумба.
Граф удивился.
— Дорогая моя, неужели ты беспокоишься из-за такой чепухи? Поверь, есть тысячи способов. Если я опушу усы, вот так, похож я на слесаря?
— Нет.
— А если подниму, похож на репортера сельскохозяйственной газеты?
— Ни в малейшей степени.
— Так, так, так… Интересно, есть у Балбеса попугай?
— Нету. А что?
— Неужели Мартышка не рассказывал, что было на Мэйфкинг-роуд?
— Нет. Что же там было?
— Там был небольшой коттедж, укрепленный, словно замок, неприступные «Кедры». Но я проник в него с поразительной легкостью. Вот я — за оградой, вот — в гостиной, сушу ноги у газового камина. Служанке я сказал, что мы пришли подстричь попугаю когти. Я — хирург, Мартышка — мой ассистент, дает наркоз. Как же это он не рассказывал? Мне не нравится такая скрытность, есть в ней что-то болезненное. Да, хирург для попугаев мне особенно удался. Жаль, что у Балбеса их нет. Хотя это естественно — попугаев держат хорошие, добрые люди. Ну, как-нибудь войду.
— А потом?
— Это легче легкого. Прячу бюст под полой, завожу разговор с Балбесом и вдруг говорю: «Эй, что там?» Он оглядывается, я ставлю бюст. Пошли!
— Подождите, дядя Фред, — сказала Салли.
— Ждать, в такие минуты? Икенхемы не ждут.
— Пусть учатся. У меня план лучше.
— Лучше моего?
— Несравненно. И проще, и разумней.
Пятый граф пожал плечами.
— Что ж, послушаем, — сказал он. — Вряд ли он мне понравится.
— Это и не нужно. Вы сидите в машине…
— Ерунда!
— …а я отношу бюст.
— Смешно!
— Попытаюсь пройти незаметно, — продолжала Салли. — Но если меня заметят, я все объясню. Историю я придумала, а вы — нет.
— Я могу придумать двадцать историй, одна другой лучше.
— Одна другой безумней. Моя история очень хороша. Я пришла повидать сэра Эйлмера.
— Говори: «Балбеса», это мягче.
— Не буду. Итак, повидать сэра Эйлмера и умолить его, чтобы он взял бюст.
— Чепуха какая-то!
— Могу и поплакать.
— Что за чушь! Где твое достоинство?
— В самом худшем случае он меня выгонит.
— А тогда, — просиял граф, — мы начнем все снова, передоверив дело тем, кто мудрее и старше. Что ж, дерзай. Мне твой план не нравится. Он бесцветен. И вообще, как это можно, где я? Ладно, действуй. Посижу, поскучаю.
Раскурив сигару, он смотрел, как она идет к дому. Исчезая за поворотом, она помахала ему рукой, и он помахал ей с большой нежностью. «Какая девушка!
— думал он. — Старая добрая Салли…»
Лорд Икенхем прожил в Америке лет двадцать, приобрел много друзей, но больше их всех любил беспечного и бедного художника Джорджа Пейнтера. Любил он и его дочь. Она воплощала ту самую разновидность девушек, которую Америка производит в изобилии, одаряя их серьезностью, весельем и почти икенхемовской легкостью. Скажем, как хорошо она справилась с собой, когда он так огорчил ее в гостиной отеля. Не плакала, не ломала рук, не упрекала и не проклинала. Прелесть, а не девушка! Понять невозможно, как Мартышка предпочел ей каких-то таможенников! Вот из-за таких вещей мудрый старый человек разочаровывается в младшем поколении.
Время шло. Граф посмотрел на часы. Сейчас, думал он, она входит в дом, сейчас — скользит через холл, сейчас — ставит бюст. Вот-вот она вернется, скорее всего — вынырнет из кустов. Он стал на них смотреть, но тут Салли появилась на дороге. Руки ее были пусты, лицо — серьезно.
Однако, дойдя до машины, она обрела былую веселость и даже захихикала.
— Веселимся? — осведомился граф.
— Правда, смешно, — сказала она, — хотя случилось самое худшее. В жизни не угадаете.
— Я и не пытаюсь. Жду.
Салли облокотилась на машину и снова стала серьезной.
— Сперва покурю.
— Нервы?
— Они самые.
Она закурила и спросила:
— Все еще ждете, дядя Фред?
— Естественно.
— Ну, ладно. Дверь была открыта, я обрадовалась…
— Не радуйся раньше времени, — назидательно сказал граф. — Судьба любит пошутить. Но я тебя прервал.
— Я огляделась. Никого нету. Прислушалась — тихо. И я пошла на цыпочках через холл.
— Естественно.
— Поставила бюст… Можно, я назову его бюст А, в отличие от бюста Б?
— Называй.
— Вы хорошо их различаете? Бюст А я несла, бюст Б — с камушками.
— Ясно.
Салли затянулась сигаретой. Ей было нелегко вспоминать, она как будто пробуждалась.
— Да, где мы были?
— Ты идешь на цыпочках через холл.
— Да, конечно. Простите, отупела.
— Не без того, моя дорогая.
— Итак, я взяла бюст Б, поставила бюст А и пошла обратно. Зачем задерживаться?
— Незачем. Не просят — не задерживайся.
— Когда я добралась до двери, ведущей в музей, из гостиной вышла леди Босток.
— Какая напряженность действия!
— Вот именно. Эту минуту я буду помнить до смерти. Заснуть я не смогу много месяцев.
— Нам всем надо спать поменьше.
— Она сказала: «Кто там?»
— А ты ответила: «Я», имея в виду, что это — ты.
— Я ничего не успела ответить. Она кинулась ко мне, жалобно кудахтая.
— Что?
— Кудахтая, как сердобольная курица. Она хорошая, дядя Фред! Раньше я не понимала. Когда он мне позировал, она была такой сдержанной и светской… Но это манеры. Сердце у нее золотое.
— Прекрасно сказано. Запомню. В чем же это выразилось?
— Она кинулась ко мне, хрипло шепча, что она все понимает, и уговаривала мужа, но он не поддается, так что она пришлет мне чек. Потом она пошла в этот музей, поставила бюст в какой-то шкаф и заперла с такой быстротой, словно прятала мертвое тело. А уж после этого она меня выгнала. Нет, не прямо, но явно. Я ничего не могла поделать.
— Значит, бюст в шкафу?
— Да. А шкаф — в музее, а в бюсте — драгоценности. Не повезло нам, дядя Фред.
Пока она говорила, лорд Икенхем оживал, как поникший цветок, который полили водой.
— Не повезло? — удивился он. — В каком смысле? Я в жизни своей не слышал таких хороших вестей. Теперь надо не просто войти в дом, но и обосноваться, а я очень люблю обосновываться в чужих домах. Итак, ты едешь в Икенхем, там — наша база, а я еду с тобой, беру чемодан, поселяюсь в сельской гостинице и плету сети. Жди в самом скором времени сенсационных событий.
— Вы твердо это решили?
— Тверже некуда.
— А мне нельзя сказать «Ой»?
— Не стоит. Предоставь все мне — и я все улажу. Что-то ты грустная, Салли. Надеюсь, ты веришь в успех?
— Я думаю о Мартышке. Что он сделает, когда вас увидит?
— Подскочит, как холмы. Очень полезно. Мартышке нужен хороший шок.
Они съездили в Икенхем, оставили там Салли, и пятый граф, подъезжая к кабачку, уже жалел, что не попросил ее вернуться и поднести чемодан, когда что-то большое и темно-красное замаячило впереди, и он узнал своего недавнего спутника.
2 Билл Окшот походил на лунатика, который натер ногу. Недавняя беседа и будущая задача потрясли душу, и без того измученную тем, что Гермиона любит другого, а другой целует служанок. Услышав приветствие лорда Икенхема, он посмотрел на него, словно умирающий палтус.
— А, лорд Икенхем, — сказал он. — Здравствуйте.
— Привет, привет, привет! — радостно вскричал пятый граф. За два часа, проведенные с массивным юношей, он горячо его полюбил. — Неужели сам Билл Окшот? В полночный час В полночный час… — см. «Сон в летнюю ночь» (Там — «гордую Титанию»), II, 1., при месячном сиянье я гордого Уильяма встречаю.
— А?
— Не важно. Шекспир. Как поживаете, гордый Уильям? Хорошо?
— Вообще-то, нет, — ответил не гордый, но честный Билл.
— Значит, плохо?
— Ужасно.
— Дорогой мой, вы меня удивляете. Казалось бы, вы вернулись из абсолютно мерзкой страны в этот рай. У вас неприятности?
Несчастный Билл нуждался в сочувствии и решил излить душу приветливому графу. Еще немного, и он бы зарыдал у него на плече.
— Начнем с того, — сказал он, — что дядя рехнулся.
Лорд Икенхем поджал губы.
— Спятил? — уточнил он.
— Именно, спятил.
— Да, это неприятно. Дом — не дом, если в нем живет безумный дядя. Когда же это случилось?
— Сейчас.
— Внезапно?
— Да.
— Почему?
— Из-за Мартышки.
Лорд Икенхем растерялся.
— Неужели мой племянник за один день может свести с ума такого человека? Ну, хоть бы за две недели… Симптомы?
— Говорит какую-то чушь, а теперь поехал к вам, за Мартышкиной фотографией.
— Зачем она ему?
— Для проверки. Чтобы узнать, какой он.
— Разве он сам не видел?
— Он думает, это самозванец.
— Почему?
— Не знаю. Да что там, сошел с ума. Сижу на террасе, он меня зовет, я иду, он спрашивает про Мартышку. Давно мы знакомы? Давно. Уверен я, что это тот самый человек? Я-то уверен, а дядя не верит мне. Поехал за фотографией.
Лорд Икенхем покачал головой.
— И зря. Изысканный, тонкий любитель красоты не держит таких фотографий. Венеру — пожалуйста. Да, Билл Окшот, вы правы, Балбес спятил. Видимо, с ним был солнечный удар, когда он держал в страхе Африку. Не удивляюсь, что вы огорчены. Советую спрятать ножи, таблетки и бритвы. А в остальном все хорошо?
Билл засмеялся глухим, безрадостным смехом.
— Вы уж скажете! Да я бы пел, как жаворонок, если б все было хорошо.
— Что же еще случилось, о жертва рока?
Билл ответил не сразу, он дрожал.
— Я видел, — сказал он наконец, — как Мартышка целует служанку.
Лорд Икенхем его не понял:
— А что такого?
— Как — что? Он обручен с моей кузиной.
Лицо у графа прояснилось.
— А, так, так, так!.. Вы печетесь о ее счастье. Дорогой мой, не беспокойтесь, у Мартышки это рефлекс. Мы с вами заплачем или сочиним стишок, а он целует служанку. Автоматическое действие.
Билл хмыкнул.
— Уверяю вас, — сказал граф. — Посмотрите в учебниках. Как же это? Комплекс горничной? Нет, забыл. Но уж все прочее — в порядке?
— Если бы!
— Значит, нет. Что же еще случилось?
— Младенцы.
— Простите?
— Конкурс детской красоты.
— Разве вы — счастливый отец? — осторожно спросил лорд Икенхем.
— Я — несчастный судья.
— Не говорите загадками, Билл Окшот. Кого вы судите?
— Младенцев.
— Почему?
— У них конкурс.
— Объяснитесь, — сказал лорд Икенхем. — Помните, я здесь — пришелец.
Пока Билл рассказывал о мести сэра Эйлмера, граф сочувственно кивал.
— Ужасно, — подытожил он. — А чего же еще и ждать? Губернаторы — страшные люди. Разят, как молния. В общем, вы влипли.
— Если кого-нибудь не найду. А вы не хотите?
Граф покачал головой:
— Я бы рад, но Балбес не согласится. Как-никак я шесть раз дал ему по задней части битой для крикета.
— Да он забыл!
— Так скоро?
— Сорок лет прошло!
— Сорок два. Но вы недооцениваете силу моего удара.
— Ну, предположим, не забыл. Посмеетесь вместе.
— Я не согласен с вами, Билл Окшот. Не вам считать Балбеса образцом кротости. Разве он не рычит, разве не приносит кровавых жертв? Рычит и приносит, А тут — забыть, мало того — простить!
— Давайте проверим.
— Ни в коем случае. Выгонит из дома, кстати — вашего. А если не выгонит? Придется с ним дружить до самой смерти. Ездить друг к другу, посылать подарки… У-ф-ф! Нет, даже ради вас я на это не пойду. Вы сказали: «Черт»?
— Сказал.
— Так я и думал. Больно слышать такие слова.
Они помолчали. Билл печально смотрел на прохожую гусеницу.
— Мне конец, — выговорил он.
— Почему? Есть же у вас друзья.
— Здесь — нету. Да и вообще, я их давно не видел. Связаться я могу только с Планком.
— А кто это? Помню, помню! Начальник экспедиции.
— Да. Майор Брабазон-Планк.
— Брабазон? Поразительно! У нас был такой мальчик, он мне должен два шиллинга. Ваш начальник похож на грушу?
— Да.
— Практически — один зад?
— Да.
— Он. Мы его так и звали, Зад. Просто удивительно! Кого вы ни вспомните, я с ним учился. Свяжитесь с Задом.
— Нельзя. Он боится детей.
— Да? Известный комплекс, посмотрите в любом учебнике.
— Он всю дорогу мучился. Надо навестить сестер, а у них — дети. Нет, Планк не годится.
— Что ж, — сказал лорд. — значит, остаюсь я.
Билл перевел взгляд с гусеницы на графа.
— А? — осведомился он.
— За неимением лучшего, — пояснил тот, — придется довольствоваться мной. Буду судить младенцев.
— Вы же говорили, это невозможно.
— Говорил?
— Да. Только что.
— А, ясно! Вы меня не поняли. Я говорил, что деликатный человек не придет к тому, кого оскорбил. Но он и не придет. Придет другой.
— Э?
— Что вы удивляетесь? Все очень просто. Я войду в этот дом инкогнито.
— Назоветесь чужим именем?
— Правильно. Я вообще не люблю действовать под своим. Как-то скучно.
Билл смотрел на него, обретая все большее сходство с задремавшей рыбой.
— Вы назоветесь как-то еще? — уточнил он.
— Совершенно верно.
— А…
— Никаких «а».
— Вы запутаетесь.
Лорд Икенхем весело рассмеялся.
— Дорогой мой, — сказал он, — не так давно в предместье Митчинг-Хилл я с полным успехом сыграл не только специалиста по птичьим когтям, но и мистера Роддиса, арендующего коттедж «Кедры», и мистера Булстрода, жителя тех же мест. До сих пор себе не прощу, что не сыграл попугая, он бы мне очень удался. Нет, я не запутаюсь. Введите меня в дом, о прочем не беспокойтесь.
На сей раз Билл понял все, но лучше ему не стало, словно он случайно схватил тигра за хвост.
— Дядя догадается, — предположил он.
— Вы его боитесь?
— Да. Очень.
— Больше, чем младенцев?
Билл окончательно растерялся.
— Что же вы собираетесь делать? — спросил он. — Назоветесь Джонсом или Робинсоном?
— Нет, не Робинсоном. Сейчас это не годится. Судья такого конкурса — это вам не кот начхал. Я буду Брабазоном-Планком. Приятно сыграть старого Зада, и сюжет прекрасный. Ваш бывший начальник путешествует по Англии, вы его случайно встретили и. конечно, пригласили. Он же, услышав о конкурсе, просил о великой чести. Дело в том, что он без памяти любит детей. Нет, Билл Окшот, Балбесу не выкрутиться. Планк — не кто-нибудь, Планк — знаменитость. Если вы спросите, что я думаю об этом замысле, я вам отвечу, что он — идеален.
Рыбьи глаза страдальца немного посветлели. Конечно, он боялся, как бы его благодетель чего-нибудь не натворил, но еще больше боялся он остаться без помощи. Когда преподобный Обри Другг увидел сорока трех матрон с сорока тремя на редкость мерзкими младенцами, он побледнел, хотя не ведал страха и мог усмирить даже ревностных прихожанок.
— Ладно! — воскликнул Билл. — Пошли. А вообще-то здорово.
— Пошли, — согласился граф. — Возьмите чемодан.
Когда они подходили к воротам (граф — задумчиво, Билл — оживленно), они услышали шум машины. Билл оглянулся и стал буро-лиловым.
— Это дядя, — сказал он. — Может, мы…
— Стыдитесь, Билл Окшот, — прервал его лорд Икенхем, всегда готовый подбодрить в час опасности. — Это — слабость. Лучше крикнем ему: «Э-э-э-э-эй!»
3 Сэр Эйлмер провел в Икенхеме четыре минуты, и каждая из них была ему неприятна. Иногда говорят, что человек побывал в огненной печи. Здесь уместней сказать, что он побывал в морозильнике.
Если вы хотите, чтобы дворецкий позволил вам искать фотографии в незнакомом доме, вы непременно сочтете его холодноватым; а Коггз и сам по себе был холоднее среднего. Этот солидный мажордом, похожий отчасти на луну, отчасти на треску, глядел прямо в душу. А всякий, кому глядела в душу треска, останется недоволен.
Коггз не заподозрил пришельца в интересе к ложкам, но как бы и заподозрил. Промолвив: «Нет, сэр, не могу», он отступил в темноту дома и захлопнул дверь. Когда мы говорим «захлопнул», мы имеем в виду, что она хлопнула, едва не прищемив баронету усы.
Вынести это нелегко, если ты привык к повиновению: и мы не удивимся, что сэр Эйлмер не обрадовался крику «Э-э-э-э-эй!». Если бы в эти мгновения его увидел туземный вождь, он бы воззвал к своему божеству и полез на дерево.
Лорд Икенхем был покрепче вождя. Он вышел на дорогу и воскликнул:
— Балбес!
Сэр Эйлмер больше удивился забытому прозвищу, чем тому странному факту, что кто-то встал перед машиной. Он затормозил, приник к ветровому стеклу, но не узнал незнакомца, хотя понял, что перед ним — школьный товарищ, и пожалел, что не решится его переехать.
Собственно, он и не смог бы, ибо таинственный друг детства стал одной ногой на подножку и приветливо похлопал его по плечу.
— Балбес, — с мягким укором сказал он, — ты меня совсем забыл.
Сэр Эйлмер спорить не стал, мучительно гадая, кто же перед ним.
— Да, — сказал незнакомец, — быстротечна юная дружба. Что ж, помогу тебе. Я — Планк.
— Планк?
— Брабазон-Планк, — вмешался Билл, ободренный тем изяществом, с каким вел беседу его сообщник. — Начальник нашей экспедиции.
— Не верь ему, Балбес, — возразил пятый граф. — Номинально — да, это так. Но истинный начальник — он сам, Билл Окшот. Душа экспедиции! Кто отдавал больным свою долю воды, презирал кайманов, подбодрял собратьев, когда они страдали, что не переоделись к обеду? Стальной Билл. Можешь гордиться племянником.
— Планк? — задумчиво произнес сэр Эйлмер. — Ерунда!
— Почему?
— У него огромный зад.
— А, понимаю! Да, помню, был какой-то зад. Но я принимал «Грацию». Попробуй, а? Не помешало бы.
Сэр Эйлмер хрюкнул, и не слишком приветливо. Ему не хотелось вспоминать прекраснозадого Планка.
— В жизни бы не узнал!
— И я бы тебя не узнал, если бы не Билл Окшот. Вот, например, были у тебя усы?
— А что ты тут делаешь? — осведомился сэр Эйлмер.
— Путешествую.
— Вот что! Ну, бог в помощь. До свидания.
Лорд Икенхем мягко улыбнулся.
— Не беспокойся, — сказал он, — я у тебя погощу.
— Что?
— Билл Окшот уговорил. Я все не решался, но тут обнаружилось, что у вас будет конкурс детской красоты. Да я бы ради него прошел пятьдесят миль! Шестьдесят. Чего там, все сто. Буду судьей.
Сэр Эйлмер поджался, словно тигр, у которого из-под носа утащили индийского крестьянина. Лицо его, и так малиновое, налилось царственным пурпуром.
— Судьей?!
— Да. А что?
— Я не позволю!
Лорд Икенхем умел быть и твердым.
— Балбес, — сказал он, — тебе предстоят выборы. Я мог бы на них повлиять, разоблачив две-три тайны. Тебе будет неприятно, если возвышенные души станут спрашивать о том и о сем. Значит, судьей буду я.
Сэр Эйлмер мрачно молчал, шевеля адамовым яблоком, словно проглотил что-то твердое, с шипами. Он метал грозные взгляды, но это не помогало. Он жевал усы, тоже без толку.
— Хорошо, — сказал он так, будто этот ответ вытащил щипцами дантист, и покосился на Билла. Тот вздрогнул.
— Ну, вот, — успокоился граф. — Теперь пойдем смотреть молочную ферму.
— Какие еще фермы?
— Как, у тебя их нет? Ну, конюшню.
— Не держу лошадей.
— Странно. А я-то думал, что наши землевладельцы подразделяются на два вида: одни тащат гостей смотреть конюшню, другие — ферму. Есть небольшой подвид, те смотрят бегонии. Что ж, пойду в кабачок, у меня там дела. А потом
— к тебе. Не буду тебя задерживать, ты ведь спешишь отвести мне лучшую комнату. Вы идете со мной, Билл Окшот?
— Я лучше тут покурю.
— Как хотите. До скорой встречи.
И граф упругим, легким шагом направился к «Бычьей голове». Что-что, а кружку пива он заслужил, распространять сладость и свет — нелегкое дело. Позвонив домой и побеседовав с Салли, он уселся за столик, но тут дверь распахнулась, и в ней появился Билл.
Наметанный глаз лорда Икенхема определил с ходу, что он неспокоен. Волосы стояли дыбом, словно он прочесал их пятерней, взгляд стал затравленным. Как и другие его сверстники, Билл всячески стремился вести себя в тяжкую минуту не хуже, чем индеец на костре, но это ему не удалось.
— А, Билл Окшот! — приветливо воскликнул граф. — Прошу, прошу. Я вот наслаждаюсь заслуженным пивом. Слово «заслуженным» подчеркнуто. Видели вы таких растерянных губернаторов? Я — не видел, и никто не видел. Однако вы взволнованы. Выпейте пива, помогает.
Граф пошел к стойке, потолковал с пышной блондинкой и принес две пенящиеся кружки.
— Прелестная девушка, — с отеческой нежностью сказал он. — Беседуем о Бразилии. Пейте, Билл Окшот, а потом говорите, что с вами.
Билл, охвативший голову руками, опустил одну руку и взял кружку.
— Вы не можете, — сказал он, — выдавать себя за Планка.
— Вот как? — Лорд Икенхем поднял брови. — Странные слова. Разве наши предки говорили «не можем», когда шли на неверных? Вообще-то говорили, возьмем хоть реляции Львиного Сердца, так что замнем. Но почему я не могу выдавать себя за Планка?
— Не можете, и все. Знаете, что случилось?
— Конечно, нет. Откройте мне это.
— Дядя Эйлмер уехал, я остался с чемоданом…
— Как невежливо!
— Я кричал «Эй!», чемодан тяжелый, но он не остановился. Ну, я пошел, а тут едет Поттер на велосипеде.
— Кто такой Поттер?
— Наш полицейский.
— А, да! Мартышка говорил. Ревностный служака.
— Я говорю: «Поттер», он говорит: «Сэр?», я говорю: «Спешите?», он говорит: «Нет», я говорю: «Тогда подвезите чемодан», а он говорит: «Хорошо».
— Какой диалог! — восхитился лорд Икенхем. — Пьесы не пишете?
— Нет.
— Жаль. Очень выгодно. Но я вас прервал. Поттер говорит: «Хорошо». Что же было дальше?
— Я говорю: «Это чемодан Брабазона-Планка, он к нам приехал». А Поттер… Еще пива можно?
— Он пил пиво?
— Это я спрашиваю. Легче будет рассказывать.
Лорд Икенхем опять потолковал с блондинкой.
— Итак, — напомнил он, вернувшись, — вы сообщили Поттеру, что Брабазон-Планк приехал к вам погостить. А Поттер?..
Билл выпил всю кружку, поохал и проговорил с ледяным спокойствием:
— Поттер, чтоб его черти драли, сказал: «Майор Планк? Ой, а я его знаю. В крикет играли, сколько раз. Если можно, мистер Уильям, я попью чайку, а потом с ним поздороваюсь». Что нам делать?
Лорд Икенхем немного подумал.
— Вы обманули меня, Билл Окшот, — сказал он, — Только профессионал расскажет так живо. Этот Поттер просто дышит! Да, вы печатаетесь под псевдонимом. Вероятно, вы — кто-то из Ситуэллов. Но вернемся к делу. Оно усложнилось, но, если подумать, решить можно все. Вы не могли бы сказать, что имели в виду Смита или Начбулла Хьютсена?
— Не мог бы.
— Что ж, тогда я скажу, что он играл с моим братом.
— Думаете, он поверит? Вы сможете его убедить?
— Нет пределов тому, что я могу, если постараюсь. Идемте. Где он живет?
— Тут, за углом.
Кроме королевского герба и вывески «Полиция», ничто не свидетельствовало о том, что перед нами — оплот Закона. Как многие участки в английской деревне, этот размещался в веселом домике, крытом черепицей и окруженном небольшим садом, где мирно спал племянник Поттера, девятимесячный Бэзил. Подойдя к ограде, лорд Икенхем кинул взгляд на коляску.
— Он женат?
— Нет. Это — сын сестры. Они живут вместе. Ее муж — стюард на океанском корабле, его никогда нет. То есть иногда он есть.
— Да, это видно.
Из открытого окна доносился пронзительный женский голос. Речь шла о носках. Как, спрашивал голос, можно сделать столько дырок? Сам он приписывал это неряшеству, а также невниманию к тем, кому приходится штопать, пока пальцы не облезут. Лорд Икенхем взглянул на Билла:
— Это сестра?
— Да.
— И Поттер?
— Видимо.
— Она его ругает?
— Она его вечно ругает, спросите Элзи.
— Элзи?
— Нашу служанку.
— А, да! Ту, которую… Хм. Забыл.
— Я знаю, что вы хотели сказать.
— Ну, сейчас не до того. Идемте в сад, рассмотрим прекрасного младенца. Все ж практика.
— Здесь? — спросил он спутницу.
— Здесь.
— Как ты уверенно отвечаешь!
— Я тут была, лепила этот бюст.
— Балбес не ездил к тебе в мастерскую?
— Конечно, нет. Вельможные особы не ездят к скромным скульпторшам.
Лорд Икенхем ее понял.
— И то правда, — сказал он. — Никак не привыкну, что Балбес — большая шишка. Для меня он — мордатый подросток, который перегнулся через стул, чтобы удобней было его бить. И я бил, страдая не меньше, чем он. Кстати, не верь, я искренне радовался. Да, все становятся старше, и это странно. Себя я чувствую двадцатилетним, а что до Мартышки, понять не могу, что он женится. Так и вижу его в матросском костюме.
— Какая прелесть!
— Нет. Мерзость. Матлот из оперетты. Но хватит о нем. Пришло время обсудить и стратегию, и тактику.
Голос его обрел ту звонкую легкость, которой боялся племянник.
— Стратегию и тактику, — повторил он. — Вот — дом. Вот — бюст. Надо соединить их, что я сейчас и сделаю. А?
— Я квакнула. Хотела спросить: «Как», но вспомнила про Колумба.
Граф удивился.
— Дорогая моя, неужели ты беспокоишься из-за такой чепухи? Поверь, есть тысячи способов. Если я опушу усы, вот так, похож я на слесаря?
— Нет.
— А если подниму, похож на репортера сельскохозяйственной газеты?
— Ни в малейшей степени.
— Так, так, так… Интересно, есть у Балбеса попугай?
— Нету. А что?
— Неужели Мартышка не рассказывал, что было на Мэйфкинг-роуд?
— Нет. Что же там было?
— Там был небольшой коттедж, укрепленный, словно замок, неприступные «Кедры». Но я проник в него с поразительной легкостью. Вот я — за оградой, вот — в гостиной, сушу ноги у газового камина. Служанке я сказал, что мы пришли подстричь попугаю когти. Я — хирург, Мартышка — мой ассистент, дает наркоз. Как же это он не рассказывал? Мне не нравится такая скрытность, есть в ней что-то болезненное. Да, хирург для попугаев мне особенно удался. Жаль, что у Балбеса их нет. Хотя это естественно — попугаев держат хорошие, добрые люди. Ну, как-нибудь войду.
— А потом?
— Это легче легкого. Прячу бюст под полой, завожу разговор с Балбесом и вдруг говорю: «Эй, что там?» Он оглядывается, я ставлю бюст. Пошли!
— Подождите, дядя Фред, — сказала Салли.
— Ждать, в такие минуты? Икенхемы не ждут.
— Пусть учатся. У меня план лучше.
— Лучше моего?
— Несравненно. И проще, и разумней.
Пятый граф пожал плечами.
— Что ж, послушаем, — сказал он. — Вряд ли он мне понравится.
— Это и не нужно. Вы сидите в машине…
— Ерунда!
— …а я отношу бюст.
— Смешно!
— Попытаюсь пройти незаметно, — продолжала Салли. — Но если меня заметят, я все объясню. Историю я придумала, а вы — нет.
— Я могу придумать двадцать историй, одна другой лучше.
— Одна другой безумней. Моя история очень хороша. Я пришла повидать сэра Эйлмера.
— Говори: «Балбеса», это мягче.
— Не буду. Итак, повидать сэра Эйлмера и умолить его, чтобы он взял бюст.
— Чепуха какая-то!
— Могу и поплакать.
— Что за чушь! Где твое достоинство?
— В самом худшем случае он меня выгонит.
— А тогда, — просиял граф, — мы начнем все снова, передоверив дело тем, кто мудрее и старше. Что ж, дерзай. Мне твой план не нравится. Он бесцветен. И вообще, как это можно, где я? Ладно, действуй. Посижу, поскучаю.
Раскурив сигару, он смотрел, как она идет к дому. Исчезая за поворотом, она помахала ему рукой, и он помахал ей с большой нежностью. «Какая девушка!
— думал он. — Старая добрая Салли…»
Лорд Икенхем прожил в Америке лет двадцать, приобрел много друзей, но больше их всех любил беспечного и бедного художника Джорджа Пейнтера. Любил он и его дочь. Она воплощала ту самую разновидность девушек, которую Америка производит в изобилии, одаряя их серьезностью, весельем и почти икенхемовской легкостью. Скажем, как хорошо она справилась с собой, когда он так огорчил ее в гостиной отеля. Не плакала, не ломала рук, не упрекала и не проклинала. Прелесть, а не девушка! Понять невозможно, как Мартышка предпочел ей каких-то таможенников! Вот из-за таких вещей мудрый старый человек разочаровывается в младшем поколении.
Время шло. Граф посмотрел на часы. Сейчас, думал он, она входит в дом, сейчас — скользит через холл, сейчас — ставит бюст. Вот-вот она вернется, скорее всего — вынырнет из кустов. Он стал на них смотреть, но тут Салли появилась на дороге. Руки ее были пусты, лицо — серьезно.
Однако, дойдя до машины, она обрела былую веселость и даже захихикала.
— Веселимся? — осведомился граф.
— Правда, смешно, — сказала она, — хотя случилось самое худшее. В жизни не угадаете.
— Я и не пытаюсь. Жду.
Салли облокотилась на машину и снова стала серьезной.
— Сперва покурю.
— Нервы?
— Они самые.
Она закурила и спросила:
— Все еще ждете, дядя Фред?
— Естественно.
— Ну, ладно. Дверь была открыта, я обрадовалась…
— Не радуйся раньше времени, — назидательно сказал граф. — Судьба любит пошутить. Но я тебя прервал.
— Я огляделась. Никого нету. Прислушалась — тихо. И я пошла на цыпочках через холл.
— Естественно.
— Поставила бюст… Можно, я назову его бюст А, в отличие от бюста Б?
— Называй.
— Вы хорошо их различаете? Бюст А я несла, бюст Б — с камушками.
— Ясно.
Салли затянулась сигаретой. Ей было нелегко вспоминать, она как будто пробуждалась.
— Да, где мы были?
— Ты идешь на цыпочках через холл.
— Да, конечно. Простите, отупела.
— Не без того, моя дорогая.
— Итак, я взяла бюст Б, поставила бюст А и пошла обратно. Зачем задерживаться?
— Незачем. Не просят — не задерживайся.
— Когда я добралась до двери, ведущей в музей, из гостиной вышла леди Босток.
— Какая напряженность действия!
— Вот именно. Эту минуту я буду помнить до смерти. Заснуть я не смогу много месяцев.
— Нам всем надо спать поменьше.
— Она сказала: «Кто там?»
— А ты ответила: «Я», имея в виду, что это — ты.
— Я ничего не успела ответить. Она кинулась ко мне, жалобно кудахтая.
— Что?
— Кудахтая, как сердобольная курица. Она хорошая, дядя Фред! Раньше я не понимала. Когда он мне позировал, она была такой сдержанной и светской… Но это манеры. Сердце у нее золотое.
— Прекрасно сказано. Запомню. В чем же это выразилось?
— Она кинулась ко мне, хрипло шепча, что она все понимает, и уговаривала мужа, но он не поддается, так что она пришлет мне чек. Потом она пошла в этот музей, поставила бюст в какой-то шкаф и заперла с такой быстротой, словно прятала мертвое тело. А уж после этого она меня выгнала. Нет, не прямо, но явно. Я ничего не могла поделать.
— Значит, бюст в шкафу?
— Да. А шкаф — в музее, а в бюсте — драгоценности. Не повезло нам, дядя Фред.
Пока она говорила, лорд Икенхем оживал, как поникший цветок, который полили водой.
— Не повезло? — удивился он. — В каком смысле? Я в жизни своей не слышал таких хороших вестей. Теперь надо не просто войти в дом, но и обосноваться, а я очень люблю обосновываться в чужих домах. Итак, ты едешь в Икенхем, там — наша база, а я еду с тобой, беру чемодан, поселяюсь в сельской гостинице и плету сети. Жди в самом скором времени сенсационных событий.
— Вы твердо это решили?
— Тверже некуда.
— А мне нельзя сказать «Ой»?
— Не стоит. Предоставь все мне — и я все улажу. Что-то ты грустная, Салли. Надеюсь, ты веришь в успех?
— Я думаю о Мартышке. Что он сделает, когда вас увидит?
— Подскочит, как холмы. Очень полезно. Мартышке нужен хороший шок.
Они съездили в Икенхем, оставили там Салли, и пятый граф, подъезжая к кабачку, уже жалел, что не попросил ее вернуться и поднести чемодан, когда что-то большое и темно-красное замаячило впереди, и он узнал своего недавнего спутника.
2 Билл Окшот походил на лунатика, который натер ногу. Недавняя беседа и будущая задача потрясли душу, и без того измученную тем, что Гермиона любит другого, а другой целует служанок. Услышав приветствие лорда Икенхема, он посмотрел на него, словно умирающий палтус.
— А, лорд Икенхем, — сказал он. — Здравствуйте.
— Привет, привет, привет! — радостно вскричал пятый граф. За два часа, проведенные с массивным юношей, он горячо его полюбил. — Неужели сам Билл Окшот? В полночный час В полночный час… — см. «Сон в летнюю ночь» (Там — «гордую Титанию»), II, 1., при месячном сиянье я гордого Уильяма встречаю.
— А?
— Не важно. Шекспир. Как поживаете, гордый Уильям? Хорошо?
— Вообще-то, нет, — ответил не гордый, но честный Билл.
— Значит, плохо?
— Ужасно.
— Дорогой мой, вы меня удивляете. Казалось бы, вы вернулись из абсолютно мерзкой страны в этот рай. У вас неприятности?
Несчастный Билл нуждался в сочувствии и решил излить душу приветливому графу. Еще немного, и он бы зарыдал у него на плече.
— Начнем с того, — сказал он, — что дядя рехнулся.
Лорд Икенхем поджал губы.
— Спятил? — уточнил он.
— Именно, спятил.
— Да, это неприятно. Дом — не дом, если в нем живет безумный дядя. Когда же это случилось?
— Сейчас.
— Внезапно?
— Да.
— Почему?
— Из-за Мартышки.
Лорд Икенхем растерялся.
— Неужели мой племянник за один день может свести с ума такого человека? Ну, хоть бы за две недели… Симптомы?
— Говорит какую-то чушь, а теперь поехал к вам, за Мартышкиной фотографией.
— Зачем она ему?
— Для проверки. Чтобы узнать, какой он.
— Разве он сам не видел?
— Он думает, это самозванец.
— Почему?
— Не знаю. Да что там, сошел с ума. Сижу на террасе, он меня зовет, я иду, он спрашивает про Мартышку. Давно мы знакомы? Давно. Уверен я, что это тот самый человек? Я-то уверен, а дядя не верит мне. Поехал за фотографией.
Лорд Икенхем покачал головой.
— И зря. Изысканный, тонкий любитель красоты не держит таких фотографий. Венеру — пожалуйста. Да, Билл Окшот, вы правы, Балбес спятил. Видимо, с ним был солнечный удар, когда он держал в страхе Африку. Не удивляюсь, что вы огорчены. Советую спрятать ножи, таблетки и бритвы. А в остальном все хорошо?
Билл засмеялся глухим, безрадостным смехом.
— Вы уж скажете! Да я бы пел, как жаворонок, если б все было хорошо.
— Что же еще случилось, о жертва рока?
Билл ответил не сразу, он дрожал.
— Я видел, — сказал он наконец, — как Мартышка целует служанку.
Лорд Икенхем его не понял:
— А что такого?
— Как — что? Он обручен с моей кузиной.
Лицо у графа прояснилось.
— А, так, так, так!.. Вы печетесь о ее счастье. Дорогой мой, не беспокойтесь, у Мартышки это рефлекс. Мы с вами заплачем или сочиним стишок, а он целует служанку. Автоматическое действие.
Билл хмыкнул.
— Уверяю вас, — сказал граф. — Посмотрите в учебниках. Как же это? Комплекс горничной? Нет, забыл. Но уж все прочее — в порядке?
— Если бы!
— Значит, нет. Что же еще случилось?
— Младенцы.
— Простите?
— Конкурс детской красоты.
— Разве вы — счастливый отец? — осторожно спросил лорд Икенхем.
— Я — несчастный судья.
— Не говорите загадками, Билл Окшот. Кого вы судите?
— Младенцев.
— Почему?
— У них конкурс.
— Объяснитесь, — сказал лорд Икенхем. — Помните, я здесь — пришелец.
Пока Билл рассказывал о мести сэра Эйлмера, граф сочувственно кивал.
— Ужасно, — подытожил он. — А чего же еще и ждать? Губернаторы — страшные люди. Разят, как молния. В общем, вы влипли.
— Если кого-нибудь не найду. А вы не хотите?
Граф покачал головой:
— Я бы рад, но Балбес не согласится. Как-никак я шесть раз дал ему по задней части битой для крикета.
— Да он забыл!
— Так скоро?
— Сорок лет прошло!
— Сорок два. Но вы недооцениваете силу моего удара.
— Ну, предположим, не забыл. Посмеетесь вместе.
— Я не согласен с вами, Билл Окшот. Не вам считать Балбеса образцом кротости. Разве он не рычит, разве не приносит кровавых жертв? Рычит и приносит, А тут — забыть, мало того — простить!
— Давайте проверим.
— Ни в коем случае. Выгонит из дома, кстати — вашего. А если не выгонит? Придется с ним дружить до самой смерти. Ездить друг к другу, посылать подарки… У-ф-ф! Нет, даже ради вас я на это не пойду. Вы сказали: «Черт»?
— Сказал.
— Так я и думал. Больно слышать такие слова.
Они помолчали. Билл печально смотрел на прохожую гусеницу.
— Мне конец, — выговорил он.
— Почему? Есть же у вас друзья.
— Здесь — нету. Да и вообще, я их давно не видел. Связаться я могу только с Планком.
— А кто это? Помню, помню! Начальник экспедиции.
— Да. Майор Брабазон-Планк.
— Брабазон? Поразительно! У нас был такой мальчик, он мне должен два шиллинга. Ваш начальник похож на грушу?
— Да.
— Практически — один зад?
— Да.
— Он. Мы его так и звали, Зад. Просто удивительно! Кого вы ни вспомните, я с ним учился. Свяжитесь с Задом.
— Нельзя. Он боится детей.
— Да? Известный комплекс, посмотрите в любом учебнике.
— Он всю дорогу мучился. Надо навестить сестер, а у них — дети. Нет, Планк не годится.
— Что ж, — сказал лорд. — значит, остаюсь я.
Билл перевел взгляд с гусеницы на графа.
— А? — осведомился он.
— За неимением лучшего, — пояснил тот, — придется довольствоваться мной. Буду судить младенцев.
— Вы же говорили, это невозможно.
— Говорил?
— Да. Только что.
— А, ясно! Вы меня не поняли. Я говорил, что деликатный человек не придет к тому, кого оскорбил. Но он и не придет. Придет другой.
— Э?
— Что вы удивляетесь? Все очень просто. Я войду в этот дом инкогнито.
— Назоветесь чужим именем?
— Правильно. Я вообще не люблю действовать под своим. Как-то скучно.
Билл смотрел на него, обретая все большее сходство с задремавшей рыбой.
— Вы назоветесь как-то еще? — уточнил он.
— Совершенно верно.
— А…
— Никаких «а».
— Вы запутаетесь.
Лорд Икенхем весело рассмеялся.
— Дорогой мой, — сказал он, — не так давно в предместье Митчинг-Хилл я с полным успехом сыграл не только специалиста по птичьим когтям, но и мистера Роддиса, арендующего коттедж «Кедры», и мистера Булстрода, жителя тех же мест. До сих пор себе не прощу, что не сыграл попугая, он бы мне очень удался. Нет, я не запутаюсь. Введите меня в дом, о прочем не беспокойтесь.
На сей раз Билл понял все, но лучше ему не стало, словно он случайно схватил тигра за хвост.
— Дядя догадается, — предположил он.
— Вы его боитесь?
— Да. Очень.
— Больше, чем младенцев?
Билл окончательно растерялся.
— Что же вы собираетесь делать? — спросил он. — Назоветесь Джонсом или Робинсоном?
— Нет, не Робинсоном. Сейчас это не годится. Судья такого конкурса — это вам не кот начхал. Я буду Брабазоном-Планком. Приятно сыграть старого Зада, и сюжет прекрасный. Ваш бывший начальник путешествует по Англии, вы его случайно встретили и. конечно, пригласили. Он же, услышав о конкурсе, просил о великой чести. Дело в том, что он без памяти любит детей. Нет, Билл Окшот, Балбесу не выкрутиться. Планк — не кто-нибудь, Планк — знаменитость. Если вы спросите, что я думаю об этом замысле, я вам отвечу, что он — идеален.
Рыбьи глаза страдальца немного посветлели. Конечно, он боялся, как бы его благодетель чего-нибудь не натворил, но еще больше боялся он остаться без помощи. Когда преподобный Обри Другг увидел сорока трех матрон с сорока тремя на редкость мерзкими младенцами, он побледнел, хотя не ведал страха и мог усмирить даже ревностных прихожанок.
— Ладно! — воскликнул Билл. — Пошли. А вообще-то здорово.
— Пошли, — согласился граф. — Возьмите чемодан.
Когда они подходили к воротам (граф — задумчиво, Билл — оживленно), они услышали шум машины. Билл оглянулся и стал буро-лиловым.
— Это дядя, — сказал он. — Может, мы…
— Стыдитесь, Билл Окшот, — прервал его лорд Икенхем, всегда готовый подбодрить в час опасности. — Это — слабость. Лучше крикнем ему: «Э-э-э-э-эй!»
3 Сэр Эйлмер провел в Икенхеме четыре минуты, и каждая из них была ему неприятна. Иногда говорят, что человек побывал в огненной печи. Здесь уместней сказать, что он побывал в морозильнике.
Если вы хотите, чтобы дворецкий позволил вам искать фотографии в незнакомом доме, вы непременно сочтете его холодноватым; а Коггз и сам по себе был холоднее среднего. Этот солидный мажордом, похожий отчасти на луну, отчасти на треску, глядел прямо в душу. А всякий, кому глядела в душу треска, останется недоволен.
Коггз не заподозрил пришельца в интересе к ложкам, но как бы и заподозрил. Промолвив: «Нет, сэр, не могу», он отступил в темноту дома и захлопнул дверь. Когда мы говорим «захлопнул», мы имеем в виду, что она хлопнула, едва не прищемив баронету усы.
Вынести это нелегко, если ты привык к повиновению: и мы не удивимся, что сэр Эйлмер не обрадовался крику «Э-э-э-э-эй!». Если бы в эти мгновения его увидел туземный вождь, он бы воззвал к своему божеству и полез на дерево.
Лорд Икенхем был покрепче вождя. Он вышел на дорогу и воскликнул:
— Балбес!
Сэр Эйлмер больше удивился забытому прозвищу, чем тому странному факту, что кто-то встал перед машиной. Он затормозил, приник к ветровому стеклу, но не узнал незнакомца, хотя понял, что перед ним — школьный товарищ, и пожалел, что не решится его переехать.
Собственно, он и не смог бы, ибо таинственный друг детства стал одной ногой на подножку и приветливо похлопал его по плечу.
— Балбес, — с мягким укором сказал он, — ты меня совсем забыл.
Сэр Эйлмер спорить не стал, мучительно гадая, кто же перед ним.
— Да, — сказал незнакомец, — быстротечна юная дружба. Что ж, помогу тебе. Я — Планк.
— Планк?
— Брабазон-Планк, — вмешался Билл, ободренный тем изяществом, с каким вел беседу его сообщник. — Начальник нашей экспедиции.
— Не верь ему, Балбес, — возразил пятый граф. — Номинально — да, это так. Но истинный начальник — он сам, Билл Окшот. Душа экспедиции! Кто отдавал больным свою долю воды, презирал кайманов, подбодрял собратьев, когда они страдали, что не переоделись к обеду? Стальной Билл. Можешь гордиться племянником.
— Планк? — задумчиво произнес сэр Эйлмер. — Ерунда!
— Почему?
— У него огромный зад.
— А, понимаю! Да, помню, был какой-то зад. Но я принимал «Грацию». Попробуй, а? Не помешало бы.
Сэр Эйлмер хрюкнул, и не слишком приветливо. Ему не хотелось вспоминать прекраснозадого Планка.
— В жизни бы не узнал!
— И я бы тебя не узнал, если бы не Билл Окшот. Вот, например, были у тебя усы?
— А что ты тут делаешь? — осведомился сэр Эйлмер.
— Путешествую.
— Вот что! Ну, бог в помощь. До свидания.
Лорд Икенхем мягко улыбнулся.
— Не беспокойся, — сказал он, — я у тебя погощу.
— Что?
— Билл Окшот уговорил. Я все не решался, но тут обнаружилось, что у вас будет конкурс детской красоты. Да я бы ради него прошел пятьдесят миль! Шестьдесят. Чего там, все сто. Буду судьей.
Сэр Эйлмер поджался, словно тигр, у которого из-под носа утащили индийского крестьянина. Лицо его, и так малиновое, налилось царственным пурпуром.
— Судьей?!
— Да. А что?
— Я не позволю!
Лорд Икенхем умел быть и твердым.
— Балбес, — сказал он, — тебе предстоят выборы. Я мог бы на них повлиять, разоблачив две-три тайны. Тебе будет неприятно, если возвышенные души станут спрашивать о том и о сем. Значит, судьей буду я.
Сэр Эйлмер мрачно молчал, шевеля адамовым яблоком, словно проглотил что-то твердое, с шипами. Он метал грозные взгляды, но это не помогало. Он жевал усы, тоже без толку.
— Хорошо, — сказал он так, будто этот ответ вытащил щипцами дантист, и покосился на Билла. Тот вздрогнул.
— Ну, вот, — успокоился граф. — Теперь пойдем смотреть молочную ферму.
— Какие еще фермы?
— Как, у тебя их нет? Ну, конюшню.
— Не держу лошадей.
— Странно. А я-то думал, что наши землевладельцы подразделяются на два вида: одни тащат гостей смотреть конюшню, другие — ферму. Есть небольшой подвид, те смотрят бегонии. Что ж, пойду в кабачок, у меня там дела. А потом
— к тебе. Не буду тебя задерживать, ты ведь спешишь отвести мне лучшую комнату. Вы идете со мной, Билл Окшот?
— Я лучше тут покурю.
— Как хотите. До скорой встречи.
И граф упругим, легким шагом направился к «Бычьей голове». Что-что, а кружку пива он заслужил, распространять сладость и свет — нелегкое дело. Позвонив домой и побеседовав с Салли, он уселся за столик, но тут дверь распахнулась, и в ней появился Билл.
Наметанный глаз лорда Икенхема определил с ходу, что он неспокоен. Волосы стояли дыбом, словно он прочесал их пятерней, взгляд стал затравленным. Как и другие его сверстники, Билл всячески стремился вести себя в тяжкую минуту не хуже, чем индеец на костре, но это ему не удалось.
— А, Билл Окшот! — приветливо воскликнул граф. — Прошу, прошу. Я вот наслаждаюсь заслуженным пивом. Слово «заслуженным» подчеркнуто. Видели вы таких растерянных губернаторов? Я — не видел, и никто не видел. Однако вы взволнованы. Выпейте пива, помогает.
Граф пошел к стойке, потолковал с пышной блондинкой и принес две пенящиеся кружки.
— Прелестная девушка, — с отеческой нежностью сказал он. — Беседуем о Бразилии. Пейте, Билл Окшот, а потом говорите, что с вами.
Билл, охвативший голову руками, опустил одну руку и взял кружку.
— Вы не можете, — сказал он, — выдавать себя за Планка.
— Вот как? — Лорд Икенхем поднял брови. — Странные слова. Разве наши предки говорили «не можем», когда шли на неверных? Вообще-то говорили, возьмем хоть реляции Львиного Сердца, так что замнем. Но почему я не могу выдавать себя за Планка?
— Не можете, и все. Знаете, что случилось?
— Конечно, нет. Откройте мне это.
— Дядя Эйлмер уехал, я остался с чемоданом…
— Как невежливо!
— Я кричал «Эй!», чемодан тяжелый, но он не остановился. Ну, я пошел, а тут едет Поттер на велосипеде.
— Кто такой Поттер?
— Наш полицейский.
— А, да! Мартышка говорил. Ревностный служака.
— Я говорю: «Поттер», он говорит: «Сэр?», я говорю: «Спешите?», он говорит: «Нет», я говорю: «Тогда подвезите чемодан», а он говорит: «Хорошо».
— Какой диалог! — восхитился лорд Икенхем. — Пьесы не пишете?
— Нет.
— Жаль. Очень выгодно. Но я вас прервал. Поттер говорит: «Хорошо». Что же было дальше?
— Я говорю: «Это чемодан Брабазона-Планка, он к нам приехал». А Поттер… Еще пива можно?
— Он пил пиво?
— Это я спрашиваю. Легче будет рассказывать.
Лорд Икенхем опять потолковал с блондинкой.
— Итак, — напомнил он, вернувшись, — вы сообщили Поттеру, что Брабазон-Планк приехал к вам погостить. А Поттер?..
Билл выпил всю кружку, поохал и проговорил с ледяным спокойствием:
— Поттер, чтоб его черти драли, сказал: «Майор Планк? Ой, а я его знаю. В крикет играли, сколько раз. Если можно, мистер Уильям, я попью чайку, а потом с ним поздороваюсь». Что нам делать?
Лорд Икенхем немного подумал.
— Вы обманули меня, Билл Окшот, — сказал он, — Только профессионал расскажет так живо. Этот Поттер просто дышит! Да, вы печатаетесь под псевдонимом. Вероятно, вы — кто-то из Ситуэллов. Но вернемся к делу. Оно усложнилось, но, если подумать, решить можно все. Вы не могли бы сказать, что имели в виду Смита или Начбулла Хьютсена?
— Не мог бы.
— Что ж, тогда я скажу, что он играл с моим братом.
— Думаете, он поверит? Вы сможете его убедить?
— Нет пределов тому, что я могу, если постараюсь. Идемте. Где он живет?
— Тут, за углом.
Кроме королевского герба и вывески «Полиция», ничто не свидетельствовало о том, что перед нами — оплот Закона. Как многие участки в английской деревне, этот размещался в веселом домике, крытом черепицей и окруженном небольшим садом, где мирно спал племянник Поттера, девятимесячный Бэзил. Подойдя к ограде, лорд Икенхем кинул взгляд на коляску.
— Он женат?
— Нет. Это — сын сестры. Они живут вместе. Ее муж — стюард на океанском корабле, его никогда нет. То есть иногда он есть.
— Да, это видно.
Из открытого окна доносился пронзительный женский голос. Речь шла о носках. Как, спрашивал голос, можно сделать столько дырок? Сам он приписывал это неряшеству, а также невниманию к тем, кому приходится штопать, пока пальцы не облезут. Лорд Икенхем взглянул на Билла:
— Это сестра?
— Да.
— И Поттер?
— Видимо.
— Она его ругает?
— Она его вечно ругает, спросите Элзи.
— Элзи?
— Нашу служанку.
— А, да! Ту, которую… Хм. Забыл.
— Я знаю, что вы хотели сказать.
— Ну, сейчас не до того. Идемте в сад, рассмотрим прекрасного младенца. Все ж практика.
Глава 7
Констебль Поттер, хранящий покой Эшенден-Окшота, наслаждался чаем в уютной кухоньке.