Страница:
Мартышка опустил голову. Ему было очень стыдно.
— Ах ты, и верно! — сказал он. — Она простудится.
— Это в лучшем случае.
— Ее схватит Поттер.
— Вот именно.
— Чтоб он лопнул!
— Да, и я бы этого хотел. Не констебль, а могучая сила природы. Никогда не думал, что такое рвение умещается в полицейской форме. Что ж, до свидания.
— Куда ты идешь?
— Туда, во тьму, — отвечал пэр, перекидывая через руку цветастый халат.
— Мы не знаем, где Салли, но уйти далеко она не могла. Сиди здесь, отдыхай, размышляй.
Он вышел, ступая как можно бесшумней, а Мартышка откинулся в шезлонге и закрыл глаза.
«Размышляй!..» — горько подумал он и безрадостно засмеялся.
Но разум наш способен на многое. Казалось бы, какие размышления, когда мозг похож скорее на вихрь, чем на скопище серых клеток? Однако Мартышка заметил, что он и впрямь размышляет.
В сознании его, словно огненный образ, вставал графин, оставшийся на круглом столике и полный наполовину. Разум услужливо подсказал, что виски приносит пользу именно в таком состоянии. Любой врач, продолжал разум, порекомендует, нет — просто пропишет стаканчик-другой.
Через полминуты Мартышка отправился в обетованную землю, еще через полторы — сидел, задрав ноги, в своем любимом кресле. Спокойствие вернулось к нему.
В гостиной было очень тихо и очень хорошо, точнее — тихо и хорошо минут пятнадцать. К концу их вошел сэр Эйлмер и стало хуже. Поскольку сон его дважды прервали, он тоже вспомнил о графине и потянулся к нему душой. Опыт подсказывал, что самая жестокая бессонница — ничто перед стаканчиком-другим.
Мартышке он не обрадовался. Хотя ему и пришлось отказаться от прежних воззрений, он все же считал его гадом и ничуть не намеревался выпивать с ним в третьем часу. Жизнь, думал он, трудна и так, когда не натыкаешься повсюду на этого субъекта. Если бы после двух дней общения с будущим зятем сэра Эйлмера спросили, каким он хотел бы видеть мир, он бы сказал, что не привередлив и просит только об одном: чтобы в мире не было Твистлтонов.
— Уфф! — сказал он. — Ф-фуф! Опять вы!
Очень трудно на это ответить. Мартышка не придумал ничего, только подпрыгнул сидя, что уже вошло в привычку, а приземлившись — нервно хихикнул.
И зря. Мы знаем, как относился к этому сэр Эйлмер. Да, он не рвал людей на части, но лишь потому, что не хотел связываться с судом. Он посмотрел на Мартышку — и увидел, что тот держит бокал.
— Эй! — вскричал он. — Я думал, вы не пьете.
— А?
— Не пьете!!!
— Именно, не пью.
— Тогда чего ж вы хлещете виски?
— Прописали.
— Что?!
— Врачи рекомендуют. Для здоровья.
Бывают минуты, когда, объяснив все, мы ждем, что из этого выйдет. Такая минута настала. Мартышка искал детского доверия в суровом лице будущего тестя — и тут вошла леди Босток.
Некоторым покажется, что таких совпадений не бывает. Шесть обитателей Эшенден-Мэнор независимо друг от друга вспомнили о графине, который оставила Джейн! Однако другие увидят в этом ту неотвратимость, которая страшит и пленяет нас в греческой трагедии. Эсхил говаривал Еврипиду: «Неотвратимость
— это вещь!», и тот с ним соглашался.
Как бы то ни было, леди Босток тоже привлек графин. Не в силах уснуть после недавней передряги, она подумала, не выпить ли виски, разбавив его водой. Увидев единомышленников, она удивилась.
— Эйлмер! — сказала она. — Реджинальд! Я думала, вы не пьете.
Сэр Эйлмер издал исключительно противный звук, как бы выговаривая носом: «Еще чего!»
— Прописали для здоровья, — объяснил он.
— Да?
— Да. Врачи.
Тон его был так глумлив, что Мартышка, расплескавший почти все во время прыжка, не решился налить снова. Теперь ему хотелось не столько выпить на дорогу, сколько оказаться там, где нет ни сэра Эйлмера, ни его жены.
— Э… а… спокойной ночи, — сказал он.
— Уходите? — мрачно прогремел сэр Эйлмер.
— Э… да… спокойной… э…
Супруги тоже пожелали ему спать спокойно. Когда дверь закрылась, леди Босток напоминала лошадь, не очень довольную овсом.
— Ах, господи! — сказала она. — Надеюсь, Реджинальд не пьяница. — Тут она вспомнила: — Слава богу! Он ведь не Реджинальд. Он мошенник.
— Реджинальд, — сообщил сэр Эйлмер. — Мы тут разобрались, все выяснили. На этих собачьих бегах он дал чужое имя и чужой адрес.
— Это нехорошо.
— Что уж хорошего! Подло, я сказал бы. Мерзко. А пить он пьет. Ты посмотри, как у него бегают глаза. Я сразу понял. Хихикает! Пьяница, тут и думать нечего. Алкоголик. Ты уж поверь, он и здесь пил, как губка. Что будет делать Гермиона, ума не приложу. Алкоголики видят зеленых змей, — сэр Эйлмер отпустил воображение на волю, — желтых жаб, синих слонов. Лиловых пингвинов…
Материнское сердце не камень. Леди Босток жалобно заржала.
— Надо ее предупредить!
— Именно. Вот и напиши.
— Я к ней поеду!
— Езжай.
— Прямо с утра!
— Чем раньше, тем лучше. А сейчас ложись, не выспишься. Почему ты вообще пришла?
— Не могла уснуть. Решила немного выпить.
— А я много. Тоже не спал. Какой сон, если в доме кишат лунатики и констебли! Легли эти бабы?
— Да, дорогой. Все уходят.
— Черт с ними.
— О господи! О господи! О господи!
— Что еще?
— Я думаю о Реджинальде. Знаешь, их лечат золотом. Может, попробовать?
Не ведая об этих суждениях, но их подозревая, Мартышка взобрался на второй этаж. Нельзя сказать, что он обрел покой; однако его приятно удивляло, что рядом никого нет, ибо недавние события породили в нем нелюбовь к роду человеческому. «Один, один, в конце концов, один!» — думал он, открывая дверь спальни.
На кровати сидел дядя Фредерик, куря некрепкую сигару, а в кресле — окутанная цветастым халатом девушка, при виде которой сердце его снова подпрыгнуло, перекрыв прежние рекорды.
— А, Мартышка, — сказал лорд Икенхем, — заходи, заходи. Тут Салли. Мы влезли по водосточной трубе.
3 Мартышка не сразу обрел дар речи. Голосовые связки завязываются узлом от сильных чувств, а у него этих чувств было два.
Конечно, он боялся дядиных действий, он не доверял им, но, кроме того, он смутился, как смутится всякий, неожиданно встретив невесту, с которой расстался после бурной ссоры.
К счастью, невесты в таких ситуациях смущаются меньше. Салли, если судить по виду, не смутилась вообще. Глаза ее, по-прежнему сияющие, сияли приветливо. Когда она заговорила, приветливым оказался и голос, а уж об улыбке не стоит и говорить.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй.
— Рада тебя видеть.
— О-о-о-о…
— Хорошо выглядишь.
— Э…да.
Мартышка говорил рассеянно, ибо думал о другом. За всеми хлопотами — Нью-Йорк, наследство, помолвка — он забыл, как улыбается Салли, и теперь испытывал примерно то, что испытал 4 июля Брим Рокметеллер.
Да, он забыл, как действует эта улыбка, когда засияет, словно огни кабачка после долгого пути, перенося в уютный, веселый, радостный мир. Великая любовь, и та не помогла: Мартышка испытал неприятные чувства вины и утраты.
Но они ушли. Собравшись с силами, он подумал о Гермионе — и пожалуйста! Твердый, стальной Реджинальд без единой щелочки в латах задал вопрос, который мог задать и пораньше.
— Что это значит? — спросил он холодно и ровно, как Поттер, обращающийся к подозрительному субъекту. — Что это значит, дядя Фред?
— Ты о чем?
— Что тут делает Салли?
— Скрывается.
— В моей комнате?
— Ничего, это временно.
Мартышка сжал голову руками, чувствуя, как обычно, что она сейчас треснет.
— Господи! — сказал он.
— В чем дело? У тебя неприятности?
— Да не может она тут быть!
— Не беспокойся, ты уйдешь ко мне. Кровать не предоставлю, но вспомни этот шезлонг!
—Я не о том. А вдруг кто-нибудь придет?
— Куда?
— Сюда.
— Когда?
— Утром.
— Никто не придет, кроме горничной, а днем я уведу Салли. Она поставила машину в здешний гараж. Съезжу в Икенхем, привезу ей платье, и пусть едет, куда ее душе угодно. Кстати, — задумчиво прибавил он, — почему именно «душе»? Очень возвышенно. В общем, утром придет служанка, надо ее уломать. Ты никогда не думал, что если бы гости умели уламывать служанок, те смело пускали бы постояльцев?
— Как ты ее уломаешь?
— Странное слово… Как будто забытый, старинный спорт. Наверное, Вильгельм Завоеватель был просто чемпионом. Дорогой мой, не беспокойся. Собственно, я ее уже уломал. Расскажу по порядку. Можно, Салли?
— Пожалуйста, дядя Фред.
— Прекрасно. Итак, когда мы расстались, я обыскал местность со всей доступной мне скрупулезностью. Трудно без пса, всегда бери его в гости, но я и сам обнаружил ее в оранжерее, где она поливала слезами цветы.
— Ничего подобного! — вскричала Салли, и лорд Икенхем, поднявшись с места, поцеловал ее в макушку.
— Это для красоты, — объяснил он. — Ты вела себя как герой, я просто гордился. Когда Салли услышала мой голос, она засмеялась.
— Хотел бы я засмеяться!
—А ты не можешь? Несмотря на счастливый конец?
— Какой еще конец?
— Счастливый. Ведь Салли спаслась, словно корабль в бурю. На чем я остановился?
— На оранжерее.
— Правильно. Обнаружил, закутал в халат, и мы стали красться сквозь тьму. Ты слышал о Чингачгуке?
— Нет.
— Индеец, известный в мое время. Видимо, теперь не читают Фенимора Купера.
— При чем он тут?
— Я хотел объяснить, как мы крались. Тихо. бесшумно. словно индейцы в мокасинах. И тут мы услышали голоса.
— Я так и подпрыгнула!
— Как и я. Взвились в воздух. Дело в том, что один голос принадлежал констеблю, другой — Элзи Бин. Что приятно в этой усадьбе, всегда можно встретить ночью служанку.
Говорила в основном она. Видимо, попрекала констебля его службой. Она сообщила, что через месяц уходит и должна узнать, уходит ли он. Оказалось, что у них совершенно разные взгляды, мало того — идеалы. Поэтому я решил, что она сочувствует нам, и не ошибся. Вскоре констебль ушел, а наша подруга, негромко фыркнув, направилась к дому. Тут мы и вступили с ней в контакт.
— Игриво крикнув: «Эй!»
— Игриво, как ты заметила, крикнув «Эй!». После этого все пошло как по маслу. Позже она сказала, что дикие звуки из тьмы ее напугали, но она сумела с собой совладать и приветливо нам ответила. Именно она указала нам эту трубу, а когда я подсадил Салли, подсалила меня, иначе по трубе не влезешь. Удивительно приятная девушка! Теперь я понимаю, почему ты…
— Что — я? Ну что — я?
— Ах, ничего! Итак, она помогла нам и обещала помогать в будущем. Скоро она зайдет. Видимо, она считает, что есть о чем потолковать.
— О еде! — воскликнула Салли.
— Можно и о еде.
— Я сейчас умру.
— Хорошо, через несколько минут отведу тебя в кладовую. Я бы и сам съел два-три вареных яйца. Ночью всегда хочется есть. А вот и мисс Бин! Заходите, заходите! Надеюсь, вы знакомы. Сигарету?
— Спасибо, сэр.
— Мартышка, дай нашей гостье сигарету. Присаживайтесь, мисс Бин. Скамеечку под ноги? Прекрасно. А теперь поведайте нам, что вас гнетет. Вероятно, вы хотите подсказать, как мы вознаградим вас за вашу доброту. Пять фунтов, на мой взгляд… вернее, десять.
Элзи Бин затрясла головой. Папильотки запрыгали, как усы у сэра Эйлмера.
— Не надо мне денег, — сказала она, не называя их презренным сором, но как бы и называя. — Лучше дайте в нос Гарольду.
Голос был звонок и строг, лицо — сурово, голубые глаза неумолимо сверкали. По-видимому, беседа в саду исчерпала ее терпение. Вот горничная, подумали бы вы, которая больше не уступит; и не ошиблись бы. Дочери Боттлтон-Ист славятся своим пылом, а манера констебля отвечать «Да нет…» на самые пылкие мольбы довела бы и более кротких служанок.
Лорд Икенхем учтиво склонил голову:
— Гарольду?
— Это Поттер.
— А, ваш полицейский друг! Что надо с ним сделать?
— Дать в нос.
— То есть ударить? Стукнуть? Заехать?
— Ага.
— Почему же? Я не навязчив, но это любопытно.
— Чтобы он ушел из полиции. Я говорила мистеру Твистлтону. Гарольд очень нервный. Чуть что — обижается.
— А, так, так!.. Я вас прекрасно понимаю. Психологически это безупречно. Если бы я служил в полиции и меня ударили по носу, я бы тут же ушел. Что ж, мы согласны. Мартышка…
Мартышка дернулся.
— Дядя Фред, — сообщил он, — мы с Элзи уже все решили. Сделает это ее брат. Надо тебе сказать, бить полицейских — его хобби.
—Да он не выйдет до сентября!
Лорд Икенхем очень огорчился.
— Неужели ты хочешь, — спросил он, — чтобы наша бедная подруга ждала до сентября? Мы должны помочь ей немедленно. К несчастью, я уже не тот, плохо даю в нос, хотя был бы счастлив осуществить такую прекрасную мечту. Следовательно, это сделаешь ты и как можно скорее.
— Ах ты, черт!..
— Не говори таких слов. Ты напоминаешь мне нашего предка, сэра Джервиса, который позорил свой род в давние дни. Зовут его под Яппу — он свернется в постели и скажет: «Как-нибудь позже». Ты выполнишь свой долг, обсудив все сперва с мисс Бин. А мы, пока ты обсуждаешь, сходим в кладовую. Лучше — по черной лестнице. Вы не подскажете нам, где она? В конце коридора? Спасибо, мисс Бин. Наверное, кладовую найти нетрудно. Есть в кухне газ, чтобы сварить яйца? Прекрасно. Все удобства. Идем. Салли. Обещаю тебе прекрасную трапезу. Есть тут умеют. Вероятно, кроме яиц, мы найдем ветчину, а может — и сосиски.
Со старинной учтивостью поклонившись Элзи Бин, лорд Икенхем вывел Салли из комнаты, рассказывая ей о том, как он жарил сосиски на кончике пера, а Мартышка увидел, что собеседница его уже не так сурова.
— Симпатичный старичок, — сказал она.
Такое неточное описание человека, похожего на анчар, который губит все, к чему прикоснется, поразило Мартышку, и он воскликнул: «Ха!»
— Что?
— Ха, — повторил страдалец и хотел это объяснить, когда услышал негромкий стук, а потом — слово «Мартышка». Судя по голосу, стучится Билл Окшот.
4 В словесности, дошедшей до нас сквозь века, есть много выразительнейших описаний того, как откликаются люди на неожиданную неприятность. Вспомним короля Клавдия, когда он смотрит «Мышеловку», а у более поздних писателей — мужа, когда он находит в кармане письмо, которое жена просила послать за две недели до этого.
Однако для сравнения с Мартышкой мы выберем только Макбета, увидевшего дух Банко. Волосы у него зашевелились, словно пол легким бризом, глаза совершенно вылезли, с побелевших губ сорвался бессмысленный крик — не «Ой», излюбленный служанкой, и не «Х-р-р!», как сказал бы сэр Эйлмер, а нечто среднее. Наблюдательный и умный шотландец, взглянув на Макбета, заметил: «Идемте, лорды, — государю худо». Нет сомнений, что, взглянув на Мартышку, он произнес бы эти же слова.
Мы понимаем, в чем тут дело. Если молодому человеку тонкого и нежного склада молодой человек покрупнее, да и склонный к буйству, скажет, что задушит его за ночные беседы со служанкой в гостиной, первый из этих молодых людей полагает, что служанка в его спальне вызовет еще большие нарекания. Вот почему мы не будем к нему строги, когда он со словами «Ой!» или «Х-р-р!» смотрит на старого друга, как смотрел бы на гостя, который зашел к обеду, хотя он сам его убил. Глазами души он видел огромные руки Билла Окшота.
Однако он быстро обрел былую прыть. Чутье не молчит в час беды, а Мартышка принадлежал к роду, где непрестанный опыт выработал умение вести себя в таких ситуациях. В XVIII и XIX веках, да и в других, хотя пореже, Твистлтоны только и делали, что быстро прятались в шкаф. Ведомый наследственным чутьем, Мартышка направил Элзи к шкафу.
— Сидите тихо! — прошипел он. — Ни звука, ни хрипа, ни стона. А то меня убьют.
После чего закрыл шкаф, поправил галстук, набрал в легкие воздуха и произнес:
— Войдите!
Когда он, приглаживая волосы, препоручал душу богу вошел Билл Окшот.
— Привет, — сказал Мартышка.
— Привет, — откликнулся Билл. — Нам надо… э… поговорить.
Иногда эта фраза звучала зловеще, иногда — но не сейчас. Билл произнес ее мягко, мало того — робко, и Мартышка не без радости понял, что при своих размерах настроен он мирно. Кто-нибудь наблюдательный, вроде Росса, сказал бы, что Билл растерян, — и не ошибся бы.
Дело в том, что, вспоминая беседу в гостиной, Билл задумался, не был ли он грубоват. Какие-то фразы, быть может, напоминали об анатомии. Словом, он пришел к Мартышке, чтобы попросить прощения, и как раз собирался к этому приступить.
Мартышке было бы приятней, если бы он каялся в письменной форме, но слушал он вежливо, хотя и рассеянно, ибо в шкафу что-то шуршало, и ему казалось, что у него по спине бегают пауки. Так уже было в годы Регентства с одним Твистлтоном.
Видимо, и Билл что-то слышал, поскольку спросил:
— Что это?
— Э?
— Шуршание какое-то.
Мартышка вытер пот со лба и ответил:
— Мышь.
— А, мышь! Так и кишат…
— Да, в этом году их много, — согласился Мартышка. — Ну, спокойной ночи, старик.
Но Билл, как многие в молодости, страдал избытком чувств. Если уж он мирился с другом, так мирился. Он сел, и кровать заскрипела под его весом.
— Хорошо, что мы помирились, — заметил он. — Значит, ты не обиделся?
— Что ты, что ты, что…
— А то я думал, ты обиделся.
— Нет-нет-нет.
— Прости, что я орал.
— Я тебя не задерживаю?
— Куда мне спешить? Понимаешь, увидел я тебя с Элзи и подумал…
— Ясно, ясно.
— Сам знаешь.
— Еще бы!
— Я бы эту мышь прогнал.
— Прогоню с утра. Не пожалею.
— Понимаешь, ты к ней придвинулся… К Элзи, не к мыши.
— Она прикуривала.
— Конечно, конечно. Теперь я знаю. Теперь я тебе доверяю.
— Ну, ладно…
— Я верю, что Гермиона будет с тобой счастлива.
— А то!..
— Здорово! — подытожил Билл, вкладывая в это слово всю душу. — Понимаешь, Мартышка, я люблю Гермиону.
— Да, ты говорил.
— Гермиона…
— Может, утром обсудим?
— Почему?
— Поздновато, а?
— Хочешь лечь? Ну, я только скажу, что Гермиона… Ну, это…
— Что?
— Путеводная звезда. Гермиона — моя путеводная звезда. Как она прекрасна, Мартышка!
— Ужас.
— Таких больше нет.
— Куда там!
— А сердце?
— О-о!
—А ум?
— О-о-о!
— Как тебе нравятся ее книги?
Мартышка вздрогнул. «Убийству в тумане» он посвятил именно те часы, которые надо было потратить на них.
— Знаешь, — сказал он, — все руки не доходят. Она мне одну оставила, сразу видно — жуть. Новое слово.
— Какую?
— Забыл. Такое название.
— Когда вышла?
— Прямо сейчас.
— А, значит, я еще не видел! Здорово. Буду читать. Ты подумай, она пишет замечательные книги…
— О-о-о!
— …и остается простой, скромной, неприхотливой. Встает в шесть утра, идет на…
Мартышка подпрыгнул.
— В шесть утра? — произнес он тонким и сдавленным голосом. — Нет, не в шесть!
— Летом — в шесть.
— А зимой?
— В семь. Потом она играет в гольф или гуляет в полях. Таких, как она, нет на свете. Что ж, ложись. — С этими словами Билл Окшот поднялся и ушел.
Мартышка послушал, как он уходит, прежде чем выпустить из шкафа Элзи. Мы не скажем, что любовь его ослабела, он все так же почитал Гермиону, но мысль о том, что она, возможно, заставит вставать и его, показалась неприятной. Вот почему, освобождая пленницу, он был рассеян и на ее восклицания отвечал «О» или «Э».
— Чего я тут сидела? — спрашивала она. — Это же мистер Уильям!
— О! — сказал Мартышка и развил свою мысль: — Если б он вас нашел, он бы оторвал мне голову.
— Ну-у!
— И выпотрошил.
— Вот это да!
— Именно. Если его довести, он очень опасен. Ах ты, черт! Может, он ударит вашего Гарольда?
— Так вы же ударите.
— Я ему уступлю. Столько дел!.. Он будет очень рад.
Элзи покачала головой:
— Не будет. Я его просила.
— Когда это?
— Когда я подсадила старика на трубу.
— И он отказался?
— Да. Сказал — это не поможет.
Мартышка тоже так думал, но все-таки рассердился. Горько, когда человек не использует своих дарований. Так и вспоминается притча о талантах.
— Чего вы все от меня ждете? — жалобно воскликнул он. — Как будто это легче легкого! Я просто не знаю, что надо делать. Хоть бы кто научил! Да и тогда…
Элзи поняла его сомнения.
— Да, — сказала она, — лучше толкните его в пруд.
— Какой еще пруд?
— Где утки. У самых ворот в парк.
— А если он туда не пойдет?
— Пойдет. Он всегда туда ходит. Встанет на берегу и плюет в воду.
Мартышка оживился. Мы не станем утверждать, что замысел ему понравился, но все же больше, чем прежний. — Подползти сзади?
— Ага.
— И толкнуть?
— Ага.
— Понимаю… В этом что-то есть. Может быть, вы нашли выход. А пока посмотрите, нет ли кого в коридоре. Если нет, бегите к себе.
Однако прежде, чем она вышла, вернулись граф и Салли, очень довольные, особенно граф, вдоволь наевшийся яиц.
— Давно так не ел, — сказал он. — Какой стол у Балбеса! Что ж, пора и лечь. Вечер кончается. А ты собирайся, мой дорогой.
Мартышка не ответил, ибо смотрел на Салли. Лорд Икенхем деликатно ткнул его в бок.
— Ой!
— Собирайся. Уложи чемодан.
— А? Да, да, да.
— Самое необходимое. Я одолжу тебе бритву и любимую губку. — Он обернулся к Элзи: — Вы все обсудили?
— Да, сэр. Мистер Твистлтон толкает Гарольда в пруд.
Мартышка, отрешенно укладывавший веши, снова промолчал. Не глядя на Салли, он ее видел. Когда она вошла, он испытал такой верный улар, словно в него попала молния, ибо глаза ее после чая и яиц сияли еще ярче, а улыбка — что и говорить. Пытаясь думать о Гермионе, он вспоминал только эти шесть утра, зимой — семь. Закрыв чемодан, он постоял. Сердце опять прыгало.
— Что ж, Салли, — сказал лорд Икенхем. — Иди ложись.
— Спокойной ночи, дядя Фред. Спокойной ночи, Мартышка.
— А? О, спокойной ночи.
— Спасибо, что приютил.
— А? Что ты, что ты…
— Спокойной ночи, мисс Бин.
— Спокойной ночи, сэр.
— Спасибо вам большое. Нет, какая мысль! Толкнуть в пруд. Блестяще, поистине — блестяще. Пошли, Мартышка.
В коридоре Мартышка замешкался. Граф на него взглянул.
— Забыл что-нибудь?
—А? Нет, нет. Думаю о Салли.
— Что именно?
— Ей очень идет халат.
— Да, идет. Кстати, она просила помаду. Достань где-нибудь, а?
— Хорошо, — сказал Мартышка, — достану.
И задумчиво двинулся дальше.
Часть четвертая
Глава 10
— Ах ты, и верно! — сказал он. — Она простудится.
— Это в лучшем случае.
— Ее схватит Поттер.
— Вот именно.
— Чтоб он лопнул!
— Да, и я бы этого хотел. Не констебль, а могучая сила природы. Никогда не думал, что такое рвение умещается в полицейской форме. Что ж, до свидания.
— Куда ты идешь?
— Туда, во тьму, — отвечал пэр, перекидывая через руку цветастый халат.
— Мы не знаем, где Салли, но уйти далеко она не могла. Сиди здесь, отдыхай, размышляй.
Он вышел, ступая как можно бесшумней, а Мартышка откинулся в шезлонге и закрыл глаза.
«Размышляй!..» — горько подумал он и безрадостно засмеялся.
Но разум наш способен на многое. Казалось бы, какие размышления, когда мозг похож скорее на вихрь, чем на скопище серых клеток? Однако Мартышка заметил, что он и впрямь размышляет.
В сознании его, словно огненный образ, вставал графин, оставшийся на круглом столике и полный наполовину. Разум услужливо подсказал, что виски приносит пользу именно в таком состоянии. Любой врач, продолжал разум, порекомендует, нет — просто пропишет стаканчик-другой.
Через полминуты Мартышка отправился в обетованную землю, еще через полторы — сидел, задрав ноги, в своем любимом кресле. Спокойствие вернулось к нему.
В гостиной было очень тихо и очень хорошо, точнее — тихо и хорошо минут пятнадцать. К концу их вошел сэр Эйлмер и стало хуже. Поскольку сон его дважды прервали, он тоже вспомнил о графине и потянулся к нему душой. Опыт подсказывал, что самая жестокая бессонница — ничто перед стаканчиком-другим.
Мартышке он не обрадовался. Хотя ему и пришлось отказаться от прежних воззрений, он все же считал его гадом и ничуть не намеревался выпивать с ним в третьем часу. Жизнь, думал он, трудна и так, когда не натыкаешься повсюду на этого субъекта. Если бы после двух дней общения с будущим зятем сэра Эйлмера спросили, каким он хотел бы видеть мир, он бы сказал, что не привередлив и просит только об одном: чтобы в мире не было Твистлтонов.
— Уфф! — сказал он. — Ф-фуф! Опять вы!
Очень трудно на это ответить. Мартышка не придумал ничего, только подпрыгнул сидя, что уже вошло в привычку, а приземлившись — нервно хихикнул.
И зря. Мы знаем, как относился к этому сэр Эйлмер. Да, он не рвал людей на части, но лишь потому, что не хотел связываться с судом. Он посмотрел на Мартышку — и увидел, что тот держит бокал.
— Эй! — вскричал он. — Я думал, вы не пьете.
— А?
— Не пьете!!!
— Именно, не пью.
— Тогда чего ж вы хлещете виски?
— Прописали.
— Что?!
— Врачи рекомендуют. Для здоровья.
Бывают минуты, когда, объяснив все, мы ждем, что из этого выйдет. Такая минута настала. Мартышка искал детского доверия в суровом лице будущего тестя — и тут вошла леди Босток.
Некоторым покажется, что таких совпадений не бывает. Шесть обитателей Эшенден-Мэнор независимо друг от друга вспомнили о графине, который оставила Джейн! Однако другие увидят в этом ту неотвратимость, которая страшит и пленяет нас в греческой трагедии. Эсхил говаривал Еврипиду: «Неотвратимость
— это вещь!», и тот с ним соглашался.
Как бы то ни было, леди Босток тоже привлек графин. Не в силах уснуть после недавней передряги, она подумала, не выпить ли виски, разбавив его водой. Увидев единомышленников, она удивилась.
— Эйлмер! — сказала она. — Реджинальд! Я думала, вы не пьете.
Сэр Эйлмер издал исключительно противный звук, как бы выговаривая носом: «Еще чего!»
— Прописали для здоровья, — объяснил он.
— Да?
— Да. Врачи.
Тон его был так глумлив, что Мартышка, расплескавший почти все во время прыжка, не решился налить снова. Теперь ему хотелось не столько выпить на дорогу, сколько оказаться там, где нет ни сэра Эйлмера, ни его жены.
— Э… а… спокойной ночи, — сказал он.
— Уходите? — мрачно прогремел сэр Эйлмер.
— Э… да… спокойной… э…
Супруги тоже пожелали ему спать спокойно. Когда дверь закрылась, леди Босток напоминала лошадь, не очень довольную овсом.
— Ах, господи! — сказала она. — Надеюсь, Реджинальд не пьяница. — Тут она вспомнила: — Слава богу! Он ведь не Реджинальд. Он мошенник.
— Реджинальд, — сообщил сэр Эйлмер. — Мы тут разобрались, все выяснили. На этих собачьих бегах он дал чужое имя и чужой адрес.
— Это нехорошо.
— Что уж хорошего! Подло, я сказал бы. Мерзко. А пить он пьет. Ты посмотри, как у него бегают глаза. Я сразу понял. Хихикает! Пьяница, тут и думать нечего. Алкоголик. Ты уж поверь, он и здесь пил, как губка. Что будет делать Гермиона, ума не приложу. Алкоголики видят зеленых змей, — сэр Эйлмер отпустил воображение на волю, — желтых жаб, синих слонов. Лиловых пингвинов…
Материнское сердце не камень. Леди Босток жалобно заржала.
— Надо ее предупредить!
— Именно. Вот и напиши.
— Я к ней поеду!
— Езжай.
— Прямо с утра!
— Чем раньше, тем лучше. А сейчас ложись, не выспишься. Почему ты вообще пришла?
— Не могла уснуть. Решила немного выпить.
— А я много. Тоже не спал. Какой сон, если в доме кишат лунатики и констебли! Легли эти бабы?
— Да, дорогой. Все уходят.
— Черт с ними.
— О господи! О господи! О господи!
— Что еще?
— Я думаю о Реджинальде. Знаешь, их лечат золотом. Может, попробовать?
Не ведая об этих суждениях, но их подозревая, Мартышка взобрался на второй этаж. Нельзя сказать, что он обрел покой; однако его приятно удивляло, что рядом никого нет, ибо недавние события породили в нем нелюбовь к роду человеческому. «Один, один, в конце концов, один!» — думал он, открывая дверь спальни.
На кровати сидел дядя Фредерик, куря некрепкую сигару, а в кресле — окутанная цветастым халатом девушка, при виде которой сердце его снова подпрыгнуло, перекрыв прежние рекорды.
— А, Мартышка, — сказал лорд Икенхем, — заходи, заходи. Тут Салли. Мы влезли по водосточной трубе.
3 Мартышка не сразу обрел дар речи. Голосовые связки завязываются узлом от сильных чувств, а у него этих чувств было два.
Конечно, он боялся дядиных действий, он не доверял им, но, кроме того, он смутился, как смутится всякий, неожиданно встретив невесту, с которой расстался после бурной ссоры.
К счастью, невесты в таких ситуациях смущаются меньше. Салли, если судить по виду, не смутилась вообще. Глаза ее, по-прежнему сияющие, сияли приветливо. Когда она заговорила, приветливым оказался и голос, а уж об улыбке не стоит и говорить.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй.
— Рада тебя видеть.
— О-о-о-о…
— Хорошо выглядишь.
— Э…да.
Мартышка говорил рассеянно, ибо думал о другом. За всеми хлопотами — Нью-Йорк, наследство, помолвка — он забыл, как улыбается Салли, и теперь испытывал примерно то, что испытал 4 июля Брим Рокметеллер.
Да, он забыл, как действует эта улыбка, когда засияет, словно огни кабачка после долгого пути, перенося в уютный, веселый, радостный мир. Великая любовь, и та не помогла: Мартышка испытал неприятные чувства вины и утраты.
Но они ушли. Собравшись с силами, он подумал о Гермионе — и пожалуйста! Твердый, стальной Реджинальд без единой щелочки в латах задал вопрос, который мог задать и пораньше.
— Что это значит? — спросил он холодно и ровно, как Поттер, обращающийся к подозрительному субъекту. — Что это значит, дядя Фред?
— Ты о чем?
— Что тут делает Салли?
— Скрывается.
— В моей комнате?
— Ничего, это временно.
Мартышка сжал голову руками, чувствуя, как обычно, что она сейчас треснет.
— Господи! — сказал он.
— В чем дело? У тебя неприятности?
— Да не может она тут быть!
— Не беспокойся, ты уйдешь ко мне. Кровать не предоставлю, но вспомни этот шезлонг!
—Я не о том. А вдруг кто-нибудь придет?
— Куда?
— Сюда.
— Когда?
— Утром.
— Никто не придет, кроме горничной, а днем я уведу Салли. Она поставила машину в здешний гараж. Съезжу в Икенхем, привезу ей платье, и пусть едет, куда ее душе угодно. Кстати, — задумчиво прибавил он, — почему именно «душе»? Очень возвышенно. В общем, утром придет служанка, надо ее уломать. Ты никогда не думал, что если бы гости умели уламывать служанок, те смело пускали бы постояльцев?
— Как ты ее уломаешь?
— Странное слово… Как будто забытый, старинный спорт. Наверное, Вильгельм Завоеватель был просто чемпионом. Дорогой мой, не беспокойся. Собственно, я ее уже уломал. Расскажу по порядку. Можно, Салли?
— Пожалуйста, дядя Фред.
— Прекрасно. Итак, когда мы расстались, я обыскал местность со всей доступной мне скрупулезностью. Трудно без пса, всегда бери его в гости, но я и сам обнаружил ее в оранжерее, где она поливала слезами цветы.
— Ничего подобного! — вскричала Салли, и лорд Икенхем, поднявшись с места, поцеловал ее в макушку.
— Это для красоты, — объяснил он. — Ты вела себя как герой, я просто гордился. Когда Салли услышала мой голос, она засмеялась.
— Хотел бы я засмеяться!
—А ты не можешь? Несмотря на счастливый конец?
— Какой еще конец?
— Счастливый. Ведь Салли спаслась, словно корабль в бурю. На чем я остановился?
— На оранжерее.
— Правильно. Обнаружил, закутал в халат, и мы стали красться сквозь тьму. Ты слышал о Чингачгуке?
— Нет.
— Индеец, известный в мое время. Видимо, теперь не читают Фенимора Купера.
— При чем он тут?
— Я хотел объяснить, как мы крались. Тихо. бесшумно. словно индейцы в мокасинах. И тут мы услышали голоса.
— Я так и подпрыгнула!
— Как и я. Взвились в воздух. Дело в том, что один голос принадлежал констеблю, другой — Элзи Бин. Что приятно в этой усадьбе, всегда можно встретить ночью служанку.
Говорила в основном она. Видимо, попрекала констебля его службой. Она сообщила, что через месяц уходит и должна узнать, уходит ли он. Оказалось, что у них совершенно разные взгляды, мало того — идеалы. Поэтому я решил, что она сочувствует нам, и не ошибся. Вскоре констебль ушел, а наша подруга, негромко фыркнув, направилась к дому. Тут мы и вступили с ней в контакт.
— Игриво крикнув: «Эй!»
— Игриво, как ты заметила, крикнув «Эй!». После этого все пошло как по маслу. Позже она сказала, что дикие звуки из тьмы ее напугали, но она сумела с собой совладать и приветливо нам ответила. Именно она указала нам эту трубу, а когда я подсадил Салли, подсалила меня, иначе по трубе не влезешь. Удивительно приятная девушка! Теперь я понимаю, почему ты…
— Что — я? Ну что — я?
— Ах, ничего! Итак, она помогла нам и обещала помогать в будущем. Скоро она зайдет. Видимо, она считает, что есть о чем потолковать.
— О еде! — воскликнула Салли.
— Можно и о еде.
— Я сейчас умру.
— Хорошо, через несколько минут отведу тебя в кладовую. Я бы и сам съел два-три вареных яйца. Ночью всегда хочется есть. А вот и мисс Бин! Заходите, заходите! Надеюсь, вы знакомы. Сигарету?
— Спасибо, сэр.
— Мартышка, дай нашей гостье сигарету. Присаживайтесь, мисс Бин. Скамеечку под ноги? Прекрасно. А теперь поведайте нам, что вас гнетет. Вероятно, вы хотите подсказать, как мы вознаградим вас за вашу доброту. Пять фунтов, на мой взгляд… вернее, десять.
Элзи Бин затрясла головой. Папильотки запрыгали, как усы у сэра Эйлмера.
— Не надо мне денег, — сказала она, не называя их презренным сором, но как бы и называя. — Лучше дайте в нос Гарольду.
Голос был звонок и строг, лицо — сурово, голубые глаза неумолимо сверкали. По-видимому, беседа в саду исчерпала ее терпение. Вот горничная, подумали бы вы, которая больше не уступит; и не ошиблись бы. Дочери Боттлтон-Ист славятся своим пылом, а манера констебля отвечать «Да нет…» на самые пылкие мольбы довела бы и более кротких служанок.
Лорд Икенхем учтиво склонил голову:
— Гарольду?
— Это Поттер.
— А, ваш полицейский друг! Что надо с ним сделать?
— Дать в нос.
— То есть ударить? Стукнуть? Заехать?
— Ага.
— Почему же? Я не навязчив, но это любопытно.
— Чтобы он ушел из полиции. Я говорила мистеру Твистлтону. Гарольд очень нервный. Чуть что — обижается.
— А, так, так!.. Я вас прекрасно понимаю. Психологически это безупречно. Если бы я служил в полиции и меня ударили по носу, я бы тут же ушел. Что ж, мы согласны. Мартышка…
Мартышка дернулся.
— Дядя Фред, — сообщил он, — мы с Элзи уже все решили. Сделает это ее брат. Надо тебе сказать, бить полицейских — его хобби.
—Да он не выйдет до сентября!
Лорд Икенхем очень огорчился.
— Неужели ты хочешь, — спросил он, — чтобы наша бедная подруга ждала до сентября? Мы должны помочь ей немедленно. К несчастью, я уже не тот, плохо даю в нос, хотя был бы счастлив осуществить такую прекрасную мечту. Следовательно, это сделаешь ты и как можно скорее.
— Ах ты, черт!..
— Не говори таких слов. Ты напоминаешь мне нашего предка, сэра Джервиса, который позорил свой род в давние дни. Зовут его под Яппу — он свернется в постели и скажет: «Как-нибудь позже». Ты выполнишь свой долг, обсудив все сперва с мисс Бин. А мы, пока ты обсуждаешь, сходим в кладовую. Лучше — по черной лестнице. Вы не подскажете нам, где она? В конце коридора? Спасибо, мисс Бин. Наверное, кладовую найти нетрудно. Есть в кухне газ, чтобы сварить яйца? Прекрасно. Все удобства. Идем. Салли. Обещаю тебе прекрасную трапезу. Есть тут умеют. Вероятно, кроме яиц, мы найдем ветчину, а может — и сосиски.
Со старинной учтивостью поклонившись Элзи Бин, лорд Икенхем вывел Салли из комнаты, рассказывая ей о том, как он жарил сосиски на кончике пера, а Мартышка увидел, что собеседница его уже не так сурова.
— Симпатичный старичок, — сказал она.
Такое неточное описание человека, похожего на анчар, который губит все, к чему прикоснется, поразило Мартышку, и он воскликнул: «Ха!»
— Что?
— Ха, — повторил страдалец и хотел это объяснить, когда услышал негромкий стук, а потом — слово «Мартышка». Судя по голосу, стучится Билл Окшот.
4 В словесности, дошедшей до нас сквозь века, есть много выразительнейших описаний того, как откликаются люди на неожиданную неприятность. Вспомним короля Клавдия, когда он смотрит «Мышеловку», а у более поздних писателей — мужа, когда он находит в кармане письмо, которое жена просила послать за две недели до этого.
Однако для сравнения с Мартышкой мы выберем только Макбета, увидевшего дух Банко. Волосы у него зашевелились, словно пол легким бризом, глаза совершенно вылезли, с побелевших губ сорвался бессмысленный крик — не «Ой», излюбленный служанкой, и не «Х-р-р!», как сказал бы сэр Эйлмер, а нечто среднее. Наблюдательный и умный шотландец, взглянув на Макбета, заметил: «Идемте, лорды, — государю худо». Нет сомнений, что, взглянув на Мартышку, он произнес бы эти же слова.
Мы понимаем, в чем тут дело. Если молодому человеку тонкого и нежного склада молодой человек покрупнее, да и склонный к буйству, скажет, что задушит его за ночные беседы со служанкой в гостиной, первый из этих молодых людей полагает, что служанка в его спальне вызовет еще большие нарекания. Вот почему мы не будем к нему строги, когда он со словами «Ой!» или «Х-р-р!» смотрит на старого друга, как смотрел бы на гостя, который зашел к обеду, хотя он сам его убил. Глазами души он видел огромные руки Билла Окшота.
Однако он быстро обрел былую прыть. Чутье не молчит в час беды, а Мартышка принадлежал к роду, где непрестанный опыт выработал умение вести себя в таких ситуациях. В XVIII и XIX веках, да и в других, хотя пореже, Твистлтоны только и делали, что быстро прятались в шкаф. Ведомый наследственным чутьем, Мартышка направил Элзи к шкафу.
— Сидите тихо! — прошипел он. — Ни звука, ни хрипа, ни стона. А то меня убьют.
После чего закрыл шкаф, поправил галстук, набрал в легкие воздуха и произнес:
— Войдите!
Когда он, приглаживая волосы, препоручал душу богу вошел Билл Окшот.
— Привет, — сказал Мартышка.
— Привет, — откликнулся Билл. — Нам надо… э… поговорить.
Иногда эта фраза звучала зловеще, иногда — но не сейчас. Билл произнес ее мягко, мало того — робко, и Мартышка не без радости понял, что при своих размерах настроен он мирно. Кто-нибудь наблюдательный, вроде Росса, сказал бы, что Билл растерян, — и не ошибся бы.
Дело в том, что, вспоминая беседу в гостиной, Билл задумался, не был ли он грубоват. Какие-то фразы, быть может, напоминали об анатомии. Словом, он пришел к Мартышке, чтобы попросить прощения, и как раз собирался к этому приступить.
Мартышке было бы приятней, если бы он каялся в письменной форме, но слушал он вежливо, хотя и рассеянно, ибо в шкафу что-то шуршало, и ему казалось, что у него по спине бегают пауки. Так уже было в годы Регентства с одним Твистлтоном.
Видимо, и Билл что-то слышал, поскольку спросил:
— Что это?
— Э?
— Шуршание какое-то.
Мартышка вытер пот со лба и ответил:
— Мышь.
— А, мышь! Так и кишат…
— Да, в этом году их много, — согласился Мартышка. — Ну, спокойной ночи, старик.
Но Билл, как многие в молодости, страдал избытком чувств. Если уж он мирился с другом, так мирился. Он сел, и кровать заскрипела под его весом.
— Хорошо, что мы помирились, — заметил он. — Значит, ты не обиделся?
— Что ты, что ты, что…
— А то я думал, ты обиделся.
— Нет-нет-нет.
— Прости, что я орал.
— Я тебя не задерживаю?
— Куда мне спешить? Понимаешь, увидел я тебя с Элзи и подумал…
— Ясно, ясно.
— Сам знаешь.
— Еще бы!
— Я бы эту мышь прогнал.
— Прогоню с утра. Не пожалею.
— Понимаешь, ты к ней придвинулся… К Элзи, не к мыши.
— Она прикуривала.
— Конечно, конечно. Теперь я знаю. Теперь я тебе доверяю.
— Ну, ладно…
— Я верю, что Гермиона будет с тобой счастлива.
— А то!..
— Здорово! — подытожил Билл, вкладывая в это слово всю душу. — Понимаешь, Мартышка, я люблю Гермиону.
— Да, ты говорил.
— Гермиона…
— Может, утром обсудим?
— Почему?
— Поздновато, а?
— Хочешь лечь? Ну, я только скажу, что Гермиона… Ну, это…
— Что?
— Путеводная звезда. Гермиона — моя путеводная звезда. Как она прекрасна, Мартышка!
— Ужас.
— Таких больше нет.
— Куда там!
— А сердце?
— О-о!
—А ум?
— О-о-о!
— Как тебе нравятся ее книги?
Мартышка вздрогнул. «Убийству в тумане» он посвятил именно те часы, которые надо было потратить на них.
— Знаешь, — сказал он, — все руки не доходят. Она мне одну оставила, сразу видно — жуть. Новое слово.
— Какую?
— Забыл. Такое название.
— Когда вышла?
— Прямо сейчас.
— А, значит, я еще не видел! Здорово. Буду читать. Ты подумай, она пишет замечательные книги…
— О-о-о!
— …и остается простой, скромной, неприхотливой. Встает в шесть утра, идет на…
Мартышка подпрыгнул.
— В шесть утра? — произнес он тонким и сдавленным голосом. — Нет, не в шесть!
— Летом — в шесть.
— А зимой?
— В семь. Потом она играет в гольф или гуляет в полях. Таких, как она, нет на свете. Что ж, ложись. — С этими словами Билл Окшот поднялся и ушел.
Мартышка послушал, как он уходит, прежде чем выпустить из шкафа Элзи. Мы не скажем, что любовь его ослабела, он все так же почитал Гермиону, но мысль о том, что она, возможно, заставит вставать и его, показалась неприятной. Вот почему, освобождая пленницу, он был рассеян и на ее восклицания отвечал «О» или «Э».
— Чего я тут сидела? — спрашивала она. — Это же мистер Уильям!
— О! — сказал Мартышка и развил свою мысль: — Если б он вас нашел, он бы оторвал мне голову.
— Ну-у!
— И выпотрошил.
— Вот это да!
— Именно. Если его довести, он очень опасен. Ах ты, черт! Может, он ударит вашего Гарольда?
— Так вы же ударите.
— Я ему уступлю. Столько дел!.. Он будет очень рад.
Элзи покачала головой:
— Не будет. Я его просила.
— Когда это?
— Когда я подсадила старика на трубу.
— И он отказался?
— Да. Сказал — это не поможет.
Мартышка тоже так думал, но все-таки рассердился. Горько, когда человек не использует своих дарований. Так и вспоминается притча о талантах.
— Чего вы все от меня ждете? — жалобно воскликнул он. — Как будто это легче легкого! Я просто не знаю, что надо делать. Хоть бы кто научил! Да и тогда…
Элзи поняла его сомнения.
— Да, — сказала она, — лучше толкните его в пруд.
— Какой еще пруд?
— Где утки. У самых ворот в парк.
— А если он туда не пойдет?
— Пойдет. Он всегда туда ходит. Встанет на берегу и плюет в воду.
Мартышка оживился. Мы не станем утверждать, что замысел ему понравился, но все же больше, чем прежний. — Подползти сзади?
— Ага.
— И толкнуть?
— Ага.
— Понимаю… В этом что-то есть. Может быть, вы нашли выход. А пока посмотрите, нет ли кого в коридоре. Если нет, бегите к себе.
Однако прежде, чем она вышла, вернулись граф и Салли, очень довольные, особенно граф, вдоволь наевшийся яиц.
— Давно так не ел, — сказал он. — Какой стол у Балбеса! Что ж, пора и лечь. Вечер кончается. А ты собирайся, мой дорогой.
Мартышка не ответил, ибо смотрел на Салли. Лорд Икенхем деликатно ткнул его в бок.
— Ой!
— Собирайся. Уложи чемодан.
— А? Да, да, да.
— Самое необходимое. Я одолжу тебе бритву и любимую губку. — Он обернулся к Элзи: — Вы все обсудили?
— Да, сэр. Мистер Твистлтон толкает Гарольда в пруд.
Мартышка, отрешенно укладывавший веши, снова промолчал. Не глядя на Салли, он ее видел. Когда она вошла, он испытал такой верный улар, словно в него попала молния, ибо глаза ее после чая и яиц сияли еще ярче, а улыбка — что и говорить. Пытаясь думать о Гермионе, он вспоминал только эти шесть утра, зимой — семь. Закрыв чемодан, он постоял. Сердце опять прыгало.
— Что ж, Салли, — сказал лорд Икенхем. — Иди ложись.
— Спокойной ночи, дядя Фред. Спокойной ночи, Мартышка.
— А? О, спокойной ночи.
— Спасибо, что приютил.
— А? Что ты, что ты…
— Спокойной ночи, мисс Бин.
— Спокойной ночи, сэр.
— Спасибо вам большое. Нет, какая мысль! Толкнуть в пруд. Блестяще, поистине — блестяще. Пошли, Мартышка.
В коридоре Мартышка замешкался. Граф на него взглянул.
— Забыл что-нибудь?
—А? Нет, нет. Думаю о Салли.
— Что именно?
— Ей очень идет халат.
— Да, идет. Кстати, она просила помаду. Достань где-нибудь, а?
— Хорошо, — сказал Мартышка, — достану.
И задумчиво двинулся дальше.
Часть четвертая
Глава 10
Если вы после раннего завтрака поедете на станцию Уокли, вы попадете на экспресс, который в 12.43 доставит вас к вокзалу Ватерлоо. Бег времени не убедил леди Босток отменить свою поездку: она хотела объяснить дочери, почему нельзя, надев фату, идти к алтарю под руку с Реджинальдом. До станции ее довез Билл, а лондонской квартиры она достигла в самом начале второго, когда Гермиона садилась в двухместную машину.
Увидев эту девушку во всем великолепии новой шляпы, лучшего платья и тщательно выбранных туфель, самый заунывный человек признал бы ее ослепительной. Отец походил на моржа, мать — на участницу скачек, но дочь — высокая, темноволосая, с большими глазами и античным профилем — воплощала самые дерзкие мечты восточного властелина.
Когда леди Босток негромко заржала, она обернулась и поглядела на нее с тем естественным огорчением, которое испытает всякий, если прожил вместе с матерью неделю, расстался с ней, а через двое суток видит, что она вернулась.
— Мама! — вскричала она глубоким, низким голосом, который столько лет будоражил душу Билла, как сбивалка для яиц. — Что…
— Ах, господи! — сказала леди Восток. — Ты уходишь? Мне надо с тобой поговорить.
— Никак не могу остаться. Уже опоздала. А в чем дело?
— О господи! О-о-о-о! Реджинальд…
— Реджинальд?
— Да. Папа…
Глаза у Гермионы мрачно сверкнули. Упомянуть вместе этих мужчин, думала она, можно лишь в том случае, если сэр Эйлмер нарушит ее строгий приказ. Когда она сказала «лелеять», надо лелеять.
— Что он сделал с Реджинальдом? — спросила она. — Лаял?
— Нет, нет! Папа никогда не лает. Он повышает голос.
— Повышал?
— В сущности, нет. Дело не в этом. О господи! Если начать сначала…
— Тогда отложим. Я спешу. Издатель пригласил в ресторан.
— Мистер Попгуд?
Гермиона коротко, сухо засмеялась. За три года Огастес Попгуд не предложил ей и сырной палочки. Равно как и Сирил Грули, его партнер.
— Нет, — отвечала она, — новый. Я получила на днях письмо. Кажется, деловой человек, не то что Попгуд и Грули. Мистер Понтер, или Пеентер, глава издательства «Радость жизни». До свидания, мама. Постараюсь вернуться поскорей.
— Я тебя подожду.
— Важное дело?
— Очень важное, очень.
— Связано с Реджинальдом?
— Да, дорогая. Мы узнали…
— Прости, не могу, — сказала Гермиона.
Как всякая девушка, она была любопытна, как писательница — честолюбива, а потому предпочла делового человека, который, судя по всему, обладал свойствами, очень важными для писательницы.
Машина отъехала. Сидя за рулем, Гермиона с удовольствием думала о Понтере. Или Пентере. А может — Пейнтере.
2 Пейнтером он и был, братом Салли. Да, в вестибюле гостиницы Гермиону ждал Отис и, когда машина влилась в поток других машин, нетерпеливо вскочил, чтобы шагать взад-вперед, поглядывая на часы. Предстоящая трапеза очень его беспокоила.
Увидев эту девушку во всем великолепии новой шляпы, лучшего платья и тщательно выбранных туфель, самый заунывный человек признал бы ее ослепительной. Отец походил на моржа, мать — на участницу скачек, но дочь — высокая, темноволосая, с большими глазами и античным профилем — воплощала самые дерзкие мечты восточного властелина.
Когда леди Босток негромко заржала, она обернулась и поглядела на нее с тем естественным огорчением, которое испытает всякий, если прожил вместе с матерью неделю, расстался с ней, а через двое суток видит, что она вернулась.
— Мама! — вскричала она глубоким, низким голосом, который столько лет будоражил душу Билла, как сбивалка для яиц. — Что…
— Ах, господи! — сказала леди Восток. — Ты уходишь? Мне надо с тобой поговорить.
— Никак не могу остаться. Уже опоздала. А в чем дело?
— О господи! О-о-о-о! Реджинальд…
— Реджинальд?
— Да. Папа…
Глаза у Гермионы мрачно сверкнули. Упомянуть вместе этих мужчин, думала она, можно лишь в том случае, если сэр Эйлмер нарушит ее строгий приказ. Когда она сказала «лелеять», надо лелеять.
— Что он сделал с Реджинальдом? — спросила она. — Лаял?
— Нет, нет! Папа никогда не лает. Он повышает голос.
— Повышал?
— В сущности, нет. Дело не в этом. О господи! Если начать сначала…
— Тогда отложим. Я спешу. Издатель пригласил в ресторан.
— Мистер Попгуд?
Гермиона коротко, сухо засмеялась. За три года Огастес Попгуд не предложил ей и сырной палочки. Равно как и Сирил Грули, его партнер.
— Нет, — отвечала она, — новый. Я получила на днях письмо. Кажется, деловой человек, не то что Попгуд и Грули. Мистер Понтер, или Пеентер, глава издательства «Радость жизни». До свидания, мама. Постараюсь вернуться поскорей.
— Я тебя подожду.
— Важное дело?
— Очень важное, очень.
— Связано с Реджинальдом?
— Да, дорогая. Мы узнали…
— Прости, не могу, — сказала Гермиона.
Как всякая девушка, она была любопытна, как писательница — честолюбива, а потому предпочла делового человека, который, судя по всему, обладал свойствами, очень важными для писательницы.
Машина отъехала. Сидя за рулем, Гермиона с удовольствием думала о Понтере. Или Пентере. А может — Пейнтере.
2 Пейнтером он и был, братом Салли. Да, в вестибюле гостиницы Гермиону ждал Отис и, когда машина влилась в поток других машин, нетерпеливо вскочил, чтобы шагать взад-вперед, поглядывая на часы. Предстоящая трапеза очень его беспокоила.