Страница:
— Это я виновата.
— Нет!
— Я.
— Нет!
— Я!
Спор разгорался, и Мартышка уже произнес было: «Нет», но лицо его перекосилось, как за четырнадцать часов до того, когда в гостиную вошел Билл Окшот.
— Что такое? — забеспокоилась Салли.
Мартышка нервно глотнул.
— Ничего, — отвечал он. — Просто вспомнил про Гермиону.
Салли задрожала. Многое, в сущности — все, зависело от того, считают ли Твистлтоны. что слово — это слово.
— А я? — спросила она. — Может быть, честь не позволяет тебе расторгнуть помолвку?
Мартышка глотнул еще раз.
— Не то чтобы честь… — ответил он. — Ты ее не видела? То-то и оно. Если бы видела, сама поняла бы. Как к ней подступиться?
— Очень просто. Пойди и скажи, что ты ошибся.
— М-да…
— Или напиши.
Мартышка дернулся, как сильный пловец, который стал тонуть и вдруг увидел, что кто-то бросает ему спасательный круг.
— Написать?
— Все ж легче.
— Верно! — обрадовался Мартышка, в порыве благодарности прижимая Салли к груди и покрывая ее лицо поцелуями. Однако ему помешала Элзи Бин, которая, тихо постучавшись, внесла поднос, а на нем чайник, чашку, тосты и кусок пирога.
— Чай, — объяснила она.
Мартышка рассердился.
— Почему вы не трубите в рог? — спросил он.
Элзи не испугалась ни этих слов, ни нежной сцены. В Боттлстон-Ист такого не пугаются.
— Чай, тосты, пирожок, — сказала она. — Толкнули вы Гарольда, мистер Твистлтон?
Салли взяла власть в свои руки:
— Конечно, толкнул. Он ведь обещал? Вот! Разве он обманет?
— Значит, плюхнулся?
— Еще как! Слышала вся округа.
— Красота! Спасибо вам, мистер Твистлтон. Мисс Гермиону видели?
Мартышка подскочил вершка на два:
— Разве она здесь?
— А то! На машине приехала.
Мартышка не ответил, зато сжал голову руками.
— Пойду, похожу по корту, — сказал он. — Тут надо подумать.
Глухо застонав, он вышел, обретя былое сходство со злополучной кошкой, а Элзи критическим взглядом проводила его.
— Хороший человек, — признала она. — Только не в своем уме.
— Есть немного, — согласилась Салли. — Это очень приятно.
5 Когда Гермиона подъехала к кабачку, кабачок на месте был, Отиса в нем не было. Ей сообщили, что он куда-то ушел; и, огорчившись, как огорчится всякий, если он принес добрую весть из Аахена в Гент, а Гент исчез, она поехала обратно. В конце концов, подумала она, если уж ты здесь, можно повидаться и с женихом. Вспомнила она о нем только теперь.
Однако и огорчение, и мысль о Мартышке исчезли подобно Генту. У первого же камня, отмечающего милю, что-то ударило ее меж глаз. То был замысел первого из трех романов (20%, а после 3000 экз. — 25), которые Отис сможет теперь выпустить. С писателями всегда так. Едут, или идут, или просто спят в кресле, ни о чем особом не думают, и вдруг — бамц!
Твердо зная, что загонять идею в анналы памяти нельзя ни в коем случае, писатели эти немедленно делают заметки. Остановив машину, Гермиона отыскала старый конверт и принялась строчить, напряженно дыша носом. Примерно в это же время лорд Икенхем достиг кабачка.
6 Шел он легко, как ходят те, кто уверен в хорошем приеме, ибо прошлый раз имел здесь оглушительный успех. Блондинка, ее дядя (хозяин) и несколько посетителей слушали его, затаив дыхание. Жителям Хемпшира нечасто доводится слушать человека, который знает Бразилию вдоль и поперек, укрощал взором аллигаторов и может рассказать об этом просто и доходчиво.
На сей раз аудитория была поменьше. Собственно, осталась только блондинка. В конце концов, при всем желании английские сельчане не могут пить непрерывно. Видимо, именно сейчас они разрешили себе отдохнуть.
Но истинный артист играет во всю силу перед любой аудиторией. Опершись на стойку и заказав пива, лорд Икенхем продолжил свой рассказ о низовьях Амазонки так, словно зал набит битком, и блондинка стала слушать.
— Ах ты, как жаль! — сказала она, когда он отвлекся, подняв кружку.
— Жаль? — немного обиделся граф, поскольку говорил о чудесном спасении от пумы. — А, понимаю! Вы огорчились, что пума осталась голодной. Да, огорчилась и она: я заметил, что глаза ее полны невыплаканных слез.
— Нет, — возразила блондинка, — мне жаль, что вы разошлись с тем джентльменом. Зашел он выпить и говорит: «А я прямо из Бразилии». Наверное, он бы хотел вас повидать.
Лорд Икенхем заметил, что желание это чрезвычайно распространено, хотя на самом деле не обрадовался.
— И впрямь, какая жалость, — сказал он. — Я был бы очень…
— Да вот и он, — сказала блондинка.
Дверь открылась, и взорам явился немолодой человек с довольно хмурым и очень загорелым лицом. Местное пиво было так прекрасно, что многие, отведав его, вскоре возвращались.
— Простите, сэр, — сказала блондинка, когда новоприбывший подошел к стойке, нетерпеливо облизываясь. — Этот джентльмен тоже из Бразилии. Да вы про него слыхали, он очень знаменитый. Майор Брабазон-Планк.
В это мгновение раздался крик: «Ми-и-иртл!», и блондинка, которую родители нарекли именно этим именем, убежала, бросив «Простите». Видимо, суровый опыт научил ее, что дядя ждать не любит.
— Расскажите про эту пуму! — кинула она на бегу.
Пятый граф и сам рассказал бы, но пришелец как-то странно и пристально смотрел на него. В нашей хронике мы упоминали суровые, невидящие взгляды — вспомним Коггза, дворецкого из Икенхем-Холла, — но этот их превзошел.
— Брабазон-Планк? — проверил новоприбывший. — Я не ослышался?
— Нет, — отвечал лорд Икенхем. — Я — майор Брабазон.
— Исследователь Южной Америки?
— Он самый.
— Вот и я тоже, — сказал пришелец, взволнованный таким совпадением.
Глава 12
Глава 13
— Нет!
— Я.
— Нет!
— Я!
Спор разгорался, и Мартышка уже произнес было: «Нет», но лицо его перекосилось, как за четырнадцать часов до того, когда в гостиную вошел Билл Окшот.
— Что такое? — забеспокоилась Салли.
Мартышка нервно глотнул.
— Ничего, — отвечал он. — Просто вспомнил про Гермиону.
Салли задрожала. Многое, в сущности — все, зависело от того, считают ли Твистлтоны. что слово — это слово.
— А я? — спросила она. — Может быть, честь не позволяет тебе расторгнуть помолвку?
Мартышка глотнул еще раз.
— Не то чтобы честь… — ответил он. — Ты ее не видела? То-то и оно. Если бы видела, сама поняла бы. Как к ней подступиться?
— Очень просто. Пойди и скажи, что ты ошибся.
— М-да…
— Или напиши.
Мартышка дернулся, как сильный пловец, который стал тонуть и вдруг увидел, что кто-то бросает ему спасательный круг.
— Написать?
— Все ж легче.
— Верно! — обрадовался Мартышка, в порыве благодарности прижимая Салли к груди и покрывая ее лицо поцелуями. Однако ему помешала Элзи Бин, которая, тихо постучавшись, внесла поднос, а на нем чайник, чашку, тосты и кусок пирога.
— Чай, — объяснила она.
Мартышка рассердился.
— Почему вы не трубите в рог? — спросил он.
Элзи не испугалась ни этих слов, ни нежной сцены. В Боттлстон-Ист такого не пугаются.
— Чай, тосты, пирожок, — сказала она. — Толкнули вы Гарольда, мистер Твистлтон?
Салли взяла власть в свои руки:
— Конечно, толкнул. Он ведь обещал? Вот! Разве он обманет?
— Значит, плюхнулся?
— Еще как! Слышала вся округа.
— Красота! Спасибо вам, мистер Твистлтон. Мисс Гермиону видели?
Мартышка подскочил вершка на два:
— Разве она здесь?
— А то! На машине приехала.
Мартышка не ответил, зато сжал голову руками.
— Пойду, похожу по корту, — сказал он. — Тут надо подумать.
Глухо застонав, он вышел, обретя былое сходство со злополучной кошкой, а Элзи критическим взглядом проводила его.
— Хороший человек, — признала она. — Только не в своем уме.
— Есть немного, — согласилась Салли. — Это очень приятно.
5 Когда Гермиона подъехала к кабачку, кабачок на месте был, Отиса в нем не было. Ей сообщили, что он куда-то ушел; и, огорчившись, как огорчится всякий, если он принес добрую весть из Аахена в Гент, а Гент исчез, она поехала обратно. В конце концов, подумала она, если уж ты здесь, можно повидаться и с женихом. Вспомнила она о нем только теперь.
Однако и огорчение, и мысль о Мартышке исчезли подобно Генту. У первого же камня, отмечающего милю, что-то ударило ее меж глаз. То был замысел первого из трех романов (20%, а после 3000 экз. — 25), которые Отис сможет теперь выпустить. С писателями всегда так. Едут, или идут, или просто спят в кресле, ни о чем особом не думают, и вдруг — бамц!
Твердо зная, что загонять идею в анналы памяти нельзя ни в коем случае, писатели эти немедленно делают заметки. Остановив машину, Гермиона отыскала старый конверт и принялась строчить, напряженно дыша носом. Примерно в это же время лорд Икенхем достиг кабачка.
6 Шел он легко, как ходят те, кто уверен в хорошем приеме, ибо прошлый раз имел здесь оглушительный успех. Блондинка, ее дядя (хозяин) и несколько посетителей слушали его, затаив дыхание. Жителям Хемпшира нечасто доводится слушать человека, который знает Бразилию вдоль и поперек, укрощал взором аллигаторов и может рассказать об этом просто и доходчиво.
На сей раз аудитория была поменьше. Собственно, осталась только блондинка. В конце концов, при всем желании английские сельчане не могут пить непрерывно. Видимо, именно сейчас они разрешили себе отдохнуть.
Но истинный артист играет во всю силу перед любой аудиторией. Опершись на стойку и заказав пива, лорд Икенхем продолжил свой рассказ о низовьях Амазонки так, словно зал набит битком, и блондинка стала слушать.
— Ах ты, как жаль! — сказала она, когда он отвлекся, подняв кружку.
— Жаль? — немного обиделся граф, поскольку говорил о чудесном спасении от пумы. — А, понимаю! Вы огорчились, что пума осталась голодной. Да, огорчилась и она: я заметил, что глаза ее полны невыплаканных слез.
— Нет, — возразила блондинка, — мне жаль, что вы разошлись с тем джентльменом. Зашел он выпить и говорит: «А я прямо из Бразилии». Наверное, он бы хотел вас повидать.
Лорд Икенхем заметил, что желание это чрезвычайно распространено, хотя на самом деле не обрадовался.
— И впрямь, какая жалость, — сказал он. — Я был бы очень…
— Да вот и он, — сказала блондинка.
Дверь открылась, и взорам явился немолодой человек с довольно хмурым и очень загорелым лицом. Местное пиво было так прекрасно, что многие, отведав его, вскоре возвращались.
— Простите, сэр, — сказала блондинка, когда новоприбывший подошел к стойке, нетерпеливо облизываясь. — Этот джентльмен тоже из Бразилии. Да вы про него слыхали, он очень знаменитый. Майор Брабазон-Планк.
В это мгновение раздался крик: «Ми-и-иртл!», и блондинка, которую родители нарекли именно этим именем, убежала, бросив «Простите». Видимо, суровый опыт научил ее, что дядя ждать не любит.
— Расскажите про эту пуму! — кинула она на бегу.
Пятый граф и сам рассказал бы, но пришелец как-то странно и пристально смотрел на него. В нашей хронике мы упоминали суровые, невидящие взгляды — вспомним Коггза, дворецкого из Икенхем-Холла, — но этот их превзошел.
— Брабазон-Планк? — проверил новоприбывший. — Я не ослышался?
— Нет, — отвечал лорд Икенхем. — Я — майор Брабазон.
— Исследователь Южной Америки?
— Он самый.
— Вот и я тоже, — сказал пришелец, взволнованный таким совпадением.
Глава 12
Когда два сильных человека называют себя Брабазонами, возникает некоторое напряжение. Поначалу они молчат. Так случилось и теперь. Первым заговорил лорд Икенхем.
— Да? — сказал он. — Тогда отдавай два шиллинга.
— Два шиллинга?
— Если нет мелочи, дам сдачи.
Краснодеревое лицо майора немного потемнело.
— Что вы порете?
— Гони деньги.
— Вы в себе?
— Тут мнения расходятся. Одни говорят — да, другие — нет, — отвечал терпеливый граф. — Но сейчас не до этого. Зад, гони деньги. Помню, идем мы с тобой по крикетному полю дивным летним вечером, и ты говоришь: «Зараза, ты не хочешь дать мне два шиллинга?» А я отвечаю: «Нет, не хочу, но все равно придется». И дал.
Майор Брабазон-Планк схватился за стойку.
— Зад? — повторил он. — Зараза? Крикетное поле? Господи! Ты — Зараза Твистлтон!
— Как давно это было! — сказал ему друг детства. — Перед тобою, любезный Зад, — Фредерик Алтамонт Корнуоллис, пятый граф Икенхемский.
Майор Брабазон-Планк мечтательно глотнул из кружки.
— Зараза! — проговорил он, явственно и глубоко растроганный. — Да, а почему ты сказал, что ты — это я?
— Так, к слову, — отвечал граф.
— Зараза… А, чтоб меня черти драли! В жизни бы не узнал.
— Как и Балбес. Ты помнишь Балбеса? Знаешь, что он тут живет?
— Я приехал к его племяннику.
— В Эшенден-Мэнор?
— Да.
— Уезжай, Зад, — посоветовал лорд Икенхем. — Тебе нельзя туда ехать.
— Почему?
— Потому что там — я, под твоим именем. Балбес забеспокоится, если нас будет двое. Казалось бы, чем больше Брабазонов, тем лучше, но ему этого не понять.
Майор еще раз отхлебнул пива.
— Под моим именем? — переспросил он.
— Совершенно верно.
— Он думает, что ты — это я?
— Естественно.
— Почему? — спросил Брабазон-Планк, хватая быка за рога. — Зачем тебе это нужно?
— Долго рассказывать, Зад, устанешь. Ты не волнуйся. Просто прикинь: «Станет добрый старый Зараза делать это без причины?» и «Если причина есть, благородна ли она?» Ответы будут: «Нет» и «Да», по ходу вопросов.
Майор оторопело помолчал. Мозги у него трещали от напряжения.
— Господи! — сказал он наконец.
По-видимому, нырнув в прошлое, он вспомнил юного Твистлтона. Заразой зря не назовут. Он припал к кружке; глаза над ней внезапно налились кровью.
— Какого черта! — вскричал он. — Нет, под моим именем!
— Оно красивое, Зад, — сказал лорд Икенхем. — Через черточку. Очень красивое.
— Ты меня позоришь.
— Ну, что ты! Я тебя прославляю. Жители этих мест в восторге. Скажи спасибо, что такой человек, как я…
— Не скажу. Возвращайся к Балбесу, складывай вещи. Допью это пиво — выдам тебя.
— Выдашь? Старого друга?
— К черту!..
— В которого ты бросал бумажные дротики?
— Они тут ни при чем.
— Кто тебе дал два шиллинга?
— Шут с ними.
— Ты суровый человек. Зад.
— Нет, я не суровый. Я берегу свою репутацию.
— Сказано тебе, она в надежных руках.
— Да уж, в надежных! Слушай, — майор посмотрел на часы, — выдам я тебя в 5.00. Остается 23 минуты. Поторопись.
Но граф торопиться не стал. Он смотрел на друга детских лет с той же нежной жалостью, с какою смотрел недавно на констебля Поттера. Он был добр и не хотел обижать примитивных людей, собиравшихся его выдать. Поэтому он вздохнул, приступая к делу.
— Оставь надежды, юный Зад, — сказал он, — ничего у тебя не получится. Билл Окшот рассказал мне разные вещи.
— Какие именно?
— У тебя есть ахиллесова пята, или, если хочешь, щель в доспехах. Назовем ее острой неприязнью к младенцам. Что же, если ты выдашь меня Балбесу, ты немедленно окажешься на их лежбище. Вскоре тут будет праздник, а среди развлечений — конкурс детской красоты. Я согласился быть там судьей. Видишь, где опасность? Нет меня — механически берут тебя.
— Почему?
— Потому что, дорогой мой Зад, какой-то Брабазон им нужен. Все его ждут, о нем объявили. Если я уеду, ты станешь единственным носителем этого имени. Быть может, ты думаешь, что Балбес, человек крутой, и его жена, еще круче, выпустят тебя с миром? Не думай, не обольщай себя. Надежды нет.
Загар несчастного Планка был слишком густ, чтобы мы могли определить, побледнел ли он; но он задрожал, а в глазах его появилось то, что появляется в них, когда человек посмотрит в пропасть.
— Почему бы им не позвать священника? — спросил он. — У нас в Лауэр-Шегли этих чертовых младенцев судит настоятель. Для чего же еще его держать?
— Священник заболел корью.
— Идиот!
— Жестоко говорить так про страдальца, который лежи в постели, весь в алую крапинку. Но я понимаю твои чувства. Тяжело не выдавать кого-то, когда уже решил выдать. С удовольствием помог бы, но как — не знаю. Скажу хотя бы, что через сотню лет тебе будет все равно. Что ж, приятно было увидеться. Рад бы поболтать, да не могу, дела. Мы, Брабазон-Планки. — деловые люди. Загляни как-нибудь, я — тут, рядом. Вспомним былое: школу, Бразилию… Достанешь два шиллинга — захвати с собой.
Снова похлопав друга по плечу, он удалился; а несчастный друг, тяжело дыша, допил свою кружку.
2 У Гермионы работа спорилась. Как и бывает обычно, главная мысль вызвала к жизни много второстепенных, одна другой лучше. Вскоре конверт уже не мог вместить их, и она перешла к водительским правам, но, случайно подняв глаза, увидела, что к ней приближается немолодой человек исключительно изысканного вида.
— Добрый день, — сказал он, приподняв шляпу с учтивостью былых времен.
В наше время, когда распущенность давно заместила учтивость, пожилые незнакомцы нередко подходят к очень красивым девушкам. Кто как, а Гермиона в этих случаях бывала резка, и настолько, что незнакомцу казалось, что он рассердил дикую кошку. Однако пятый граф был так приличен с виду, что она немного растерялась. Брови у нее дрогнули, словно вот-вот поднимутся, — и все.
— Если не ошибаюсь, — продолжал незнакомец, — передо мною мисс Босток? Разрешите представиться, Брабазон-Планк. Гощу у вашего отца.
Гермиона успокоилась и даже выказала радушие.
— О! — сказала она. — Добрый день.
— Добрый, — согласился граф. — Не уделите ли мне минутку?
— Конечно, с удовольствием. Как странно, что вы меня узнали!
— Ничуть. Такие лица забыть нельзя. Мне посчастливилось увидеть ваш портрет…
—А, да, в «Тэтлере»!
— Нет, не в «Тэтлере». Мне показывал его ваш кузен, который с ним не расстается. Дело в том, — пояснил граф, — что я возглавлял экспедицию, в которой такую огромную роль играл Уильям Окшот. Всякий раз, как у него начиналась лихорадка, другими словами — температура, он вынимал вашу фотографию и еле слышно шептал: «О, ты! О, ты!» Я чуть не плакал, как, впрочем, и другие. Мы становились лучше, тоньше.
Гермиона глядела на него. Будь она менее красива, мы бы сказали, что она вылупилась. Чувства у нее были такие, словно она прожила много лет у подножия тихого холма и вдруг обнаружила, что это — действующий вулкан.
— Не думайте, — продолжал граф, — что Уильям Окшот бредил. Нет, каждые полчаса он вынимал и целовал вашу фотографию. Как видите, он не забывал вас, он — верен, в отличие от многих молодых людей. Когда он шептал: «О, ты!», я думал о том, что слова эти однозначны: «О» — это «о», «ты» — это вы. Разрешите заметить, — прибавил он, отечески улыбнувшись, — что он не ошибся. Ваш союз исключительно удачен.
— Но я…
— Ему повезло. Но и вам повезло, мисс Босток! Мало на свете людей, которых я уважаю, как Уильяма Окшота. Только ему доверюсь я, если встречу аллигатора. Вы скажете, что в семейной жизни аллигаторы не так уж важны, и все же… Человек, который способен вставить ему в пасть палку и, увернувшись от могучего хвоста, разрубить его топором, в доме пригодится. Надеюсь, теперь, когда Уильям Окшот вернулся, свадьбу откладывать не станут?
Гермиона, неоднократно пытавшаяся вставить слово, растерянно проговорила:
— Я за Билла не выхожу.
— Ну, что вы! — возразил граф. — Выходите, как не выйти!
— Я выхожу за другого человека. Он тоже тут гостит.
Лорд Икенхем перепугался.
— Помилуйте, не за Твистлтона же! — воскликнул он. — Истинный остолоп…
Манера у Гермионы стала наконец такой, какой могла стать изначально.
— Мне очень странно, — заметила она, грозно сверкнув глазами, — что вы считаете его остолопом.
— При чем тут «считаю»? — возразил граф. — Это — объективная истина. Спросите любого человека: «Вы знаете Твистлтона?», и он ответит вам: «А, остолопа?!» Бог с вами, моя дорогая, за него нельзя выходить! Разве станет хорошим мужем тот, кого непрестанно арестовывают на собачьих бегах?
— Что?!
— Поверьте мне. А он называет чужое имя.
— Какая чушь!
— Дорогая моя, это не чушь, а факт. Не верите — крикните ему сзади: «Эй, Эдвин Смит!» Подпрыгнет до неба. Не знаю, как вы, а я отношусь с подозрительностью к собачьим бегам. Там очень смешанное общество. Ну хорошо, допустим — ходи, но веди себя прилично! Что надо сделать, чтобы тебя арестовали? Вы скажете, он выпил. Выпил, конечно, но что с того? Кстати, вы примирились с тем, что он — алкоголик?
— Кто?!
— Алкоголик.
— Реджинальд вообще не пьет.
— При вас — возможно. В прочее время он сосет, как пылесос. Ах, жаль, вас не было прошлой ночью! Спустился в гостиную и тако-ое устроил!..
Гермиона все время порывалась уйти, но тут порываться перестала. Когда узнаешь, что твой снежно-белый жених скорее похож на рубашку портового грузчика, трудно проронить: «Вот как? Ну, мне пора». Ты застываешь. Ты тяжко дышишь. Ты говоришь:
— Не скрывайте от меня ничего.
Пока граф рассказывал, прекрасное лицо Гермионы становилось все мрачнее. Девушке с идеалами неприятно узнать, что она вскормила змею — а змеиные свойства Твистлтона открывались ей с каждым словом.
— О! — сказала она.
— Господи! — сказала она.
— Боже мой! — сказала она.
Рассказ подходил к концу. Гермиона смотрела вдаль окаменевшим взглядом. Что-то делала она и зубами; вероятно, именно то, что называют в книгах «скрежетать».
— Может быть, — завершил свою повесть граф, никогда не терявший милосердия, — может быть, он просто болен. Душевнобольной. Говорят, он в родстве с лордом Икенхемом. Тут призадумаешься. Вы знаете графа?
— Только по слухам.
— Но по каким! Многие полагают, что место ему — в сумасшедшем доме. Мне известно, что он получал самые лестные предложения. Безумие — наследственно. Когда я увидел этого Твистлтона, мне было ясно, что он сбежал из лечебницы. Когда же я услышал то, что случилось сегодня…
— А что такое?
Гермиона дрожала. Она не думала, что будет и акт II.
— Вскоре после завтрака леди Босток зашла в свою спальню, открыла гардероб и обнаружила там, на полу, Реджинальда Твистлтона. Он сообщил ей, что хочет взять помаду.
Гермиона вцепилась в водительские права. Акт I достаточно тронул ее, но II его превзошел.
Рассуждая о девушках, идеалах и змеях, мы забыли сказать, что особенно неприятно, если змеи эти употребляют помаду. Люди и сейчас беседуют о кризисе 1929 года, спрашивая друг друга: «Помните, как упали такие-то акции?» — но рейтинг Реджинальда Твистлтона упал гораздо быстрее.
Гермиона щелкнула зубами.
— Я бы с ним поговорил, — продолжил граф. — Я бы потребовал объяснений. Иногда задаешься вопросом, различает ли он добро и зло.
— Ничего, различит, — пообещала Гермиона.
Граф смотрел ей вслед, когда она уезжала, довольный тем, как нетерпеливо нажимает она на педаль. Потом он перелез через ворота, сел на душистую траву и, глядя в чистое небо, подумал о том, как приятно распространять сладость и свет. Если сердце его и кольнула жалость к Мартышке, он ее подавил; после чего впал в легкую дремоту.
Гермиона тем временем затормозила у входа и собиралась войти в дом, когда услышала голос отца:
—ВОН!
Сразу вслед за этим выбежал Поттер, похожий на констебля, побывавшего в плавильной речи. Гермиона подошла к окну.
— Отец, — спросила она, — ты знаешь, где Реджинальд?
— Нет.
— Я бы хотела его повидать.
— Зачем? — с удивлением спросил сэр Эйлмер.
— Чтобы разорвать помолвку, — отвечала Гермиона, еще раз скрипнув зубами.
Завидев в этот самый миг изящный силуэт, движущийся по корту, она ринулась туда. Из ноздрей ее вылетали небольшие язычки пламени.
3 Юная Миртл, побеседовав с дядей, вернулась в зал и увидела, что новый посетитель еще стоит у стойки, глядя в пустую кружку, но с ним никого нет.
— У? — сказала она, ибо надеялась послушать про Бразилию, где сильный всегда прав, а мужчина — это мужчина. — Майор Планк сбежал?
Новый посетитель мрачно хмыкнул. Более наблюдательный человек заметил бы, что тема ему неприятна,
— Он вам про пуму говорил? — спросила Миртл. — Нет? Значит, так: идет он по джунглям, рвет орехи, а тут откуда ни возьмись здоровая пума. Что?
Новый посетитель, тихо проклявший пуму, повторяться не стал, но зато спросил еще пива.
— Я б испугалась, — продолжила Миртл. — Да уж, прямо насмерть. Пумы, они как? Прыгнут на шею и грызут. Хорошего мало. А майор Планк — человек смелый, так и скажу. Идет это он с ружьем и с верным туземцем…
Новый посетитель повторил свой заказ привлекающим внимание голосом. Миртл обиделась, но пиво дала. Он погрузился в кружку, говоря «Х-х!»; она промолчала.
Однако девицы у стойки не могут долго молчать. Подчеркнуто протерев бокал, Миртл возобновила беседу, правда — на менее опасные темы:
— Чего-то дядя разошелся.
— Чей дядя?
— Мой. Здешний хозяин. Слышите, как орет?
Посетитель, смягчившийся от пива, сообщил, что слышит.
— То-то и оно, — поддержала разговор племянница. — Вот я вам скажу, у нас тут праздник. Называется «ежегодный». Значит, каждый год устраивают. Там будет конкурс младенцев. Что?
Посетитель дал понять, что ей показалось.
— Называется детской красоты. Значит, кто — красивый, а кто — нет. Вот у вас есть младенец, судья и скажет, он красивей всех. Премию дадут. Понятно, а?
Посетитель сказал, что это понятно.
— Ну, вот. Дядя Джон записал своего Уилфреда и еще бился об заклад, сто бутылок против восьми. А теперь что?
Посетитель этого не знал.
— Викарий наш корью заболел, микробы эти расплодились, так что конкурса не будет. Детям опасно.
Она помолчала, довольная произведенным эффектом. Видимо, посетитель интересовался не пумами, а простыми историями из сельской жизни. Странно только, что он смеялся, хотя история — очень печальная. Даже глаза у него засияли, будто он избавился от какой-то тяжести.
— Отменили, — сказала для ясности Миртл. — Значит, нечего было и записывать. Проиграл дядя Джон свои бутылки.
— Ай-я-я-яй! — ответил посетитель. — Не скажете ли вы, как пройти в Эшенден-Мэнор?
— Прямо, а потом направо.
— Спасибо вам большое.
— Да? — сказал он. — Тогда отдавай два шиллинга.
— Два шиллинга?
— Если нет мелочи, дам сдачи.
Краснодеревое лицо майора немного потемнело.
— Что вы порете?
— Гони деньги.
— Вы в себе?
— Тут мнения расходятся. Одни говорят — да, другие — нет, — отвечал терпеливый граф. — Но сейчас не до этого. Зад, гони деньги. Помню, идем мы с тобой по крикетному полю дивным летним вечером, и ты говоришь: «Зараза, ты не хочешь дать мне два шиллинга?» А я отвечаю: «Нет, не хочу, но все равно придется». И дал.
Майор Брабазон-Планк схватился за стойку.
— Зад? — повторил он. — Зараза? Крикетное поле? Господи! Ты — Зараза Твистлтон!
— Как давно это было! — сказал ему друг детства. — Перед тобою, любезный Зад, — Фредерик Алтамонт Корнуоллис, пятый граф Икенхемский.
Майор Брабазон-Планк мечтательно глотнул из кружки.
— Зараза! — проговорил он, явственно и глубоко растроганный. — Да, а почему ты сказал, что ты — это я?
— Так, к слову, — отвечал граф.
— Зараза… А, чтоб меня черти драли! В жизни бы не узнал.
— Как и Балбес. Ты помнишь Балбеса? Знаешь, что он тут живет?
— Я приехал к его племяннику.
— В Эшенден-Мэнор?
— Да.
— Уезжай, Зад, — посоветовал лорд Икенхем. — Тебе нельзя туда ехать.
— Почему?
— Потому что там — я, под твоим именем. Балбес забеспокоится, если нас будет двое. Казалось бы, чем больше Брабазонов, тем лучше, но ему этого не понять.
Майор еще раз отхлебнул пива.
— Под моим именем? — переспросил он.
— Совершенно верно.
— Он думает, что ты — это я?
— Естественно.
— Почему? — спросил Брабазон-Планк, хватая быка за рога. — Зачем тебе это нужно?
— Долго рассказывать, Зад, устанешь. Ты не волнуйся. Просто прикинь: «Станет добрый старый Зараза делать это без причины?» и «Если причина есть, благородна ли она?» Ответы будут: «Нет» и «Да», по ходу вопросов.
Майор оторопело помолчал. Мозги у него трещали от напряжения.
— Господи! — сказал он наконец.
По-видимому, нырнув в прошлое, он вспомнил юного Твистлтона. Заразой зря не назовут. Он припал к кружке; глаза над ней внезапно налились кровью.
— Какого черта! — вскричал он. — Нет, под моим именем!
— Оно красивое, Зад, — сказал лорд Икенхем. — Через черточку. Очень красивое.
— Ты меня позоришь.
— Ну, что ты! Я тебя прославляю. Жители этих мест в восторге. Скажи спасибо, что такой человек, как я…
— Не скажу. Возвращайся к Балбесу, складывай вещи. Допью это пиво — выдам тебя.
— Выдашь? Старого друга?
— К черту!..
— В которого ты бросал бумажные дротики?
— Они тут ни при чем.
— Кто тебе дал два шиллинга?
— Шут с ними.
— Ты суровый человек. Зад.
— Нет, я не суровый. Я берегу свою репутацию.
— Сказано тебе, она в надежных руках.
— Да уж, в надежных! Слушай, — майор посмотрел на часы, — выдам я тебя в 5.00. Остается 23 минуты. Поторопись.
Но граф торопиться не стал. Он смотрел на друга детских лет с той же нежной жалостью, с какою смотрел недавно на констебля Поттера. Он был добр и не хотел обижать примитивных людей, собиравшихся его выдать. Поэтому он вздохнул, приступая к делу.
— Оставь надежды, юный Зад, — сказал он, — ничего у тебя не получится. Билл Окшот рассказал мне разные вещи.
— Какие именно?
— У тебя есть ахиллесова пята, или, если хочешь, щель в доспехах. Назовем ее острой неприязнью к младенцам. Что же, если ты выдашь меня Балбесу, ты немедленно окажешься на их лежбище. Вскоре тут будет праздник, а среди развлечений — конкурс детской красоты. Я согласился быть там судьей. Видишь, где опасность? Нет меня — механически берут тебя.
— Почему?
— Потому что, дорогой мой Зад, какой-то Брабазон им нужен. Все его ждут, о нем объявили. Если я уеду, ты станешь единственным носителем этого имени. Быть может, ты думаешь, что Балбес, человек крутой, и его жена, еще круче, выпустят тебя с миром? Не думай, не обольщай себя. Надежды нет.
Загар несчастного Планка был слишком густ, чтобы мы могли определить, побледнел ли он; но он задрожал, а в глазах его появилось то, что появляется в них, когда человек посмотрит в пропасть.
— Почему бы им не позвать священника? — спросил он. — У нас в Лауэр-Шегли этих чертовых младенцев судит настоятель. Для чего же еще его держать?
— Священник заболел корью.
— Идиот!
— Жестоко говорить так про страдальца, который лежи в постели, весь в алую крапинку. Но я понимаю твои чувства. Тяжело не выдавать кого-то, когда уже решил выдать. С удовольствием помог бы, но как — не знаю. Скажу хотя бы, что через сотню лет тебе будет все равно. Что ж, приятно было увидеться. Рад бы поболтать, да не могу, дела. Мы, Брабазон-Планки. — деловые люди. Загляни как-нибудь, я — тут, рядом. Вспомним былое: школу, Бразилию… Достанешь два шиллинга — захвати с собой.
Снова похлопав друга по плечу, он удалился; а несчастный друг, тяжело дыша, допил свою кружку.
2 У Гермионы работа спорилась. Как и бывает обычно, главная мысль вызвала к жизни много второстепенных, одна другой лучше. Вскоре конверт уже не мог вместить их, и она перешла к водительским правам, но, случайно подняв глаза, увидела, что к ней приближается немолодой человек исключительно изысканного вида.
— Добрый день, — сказал он, приподняв шляпу с учтивостью былых времен.
В наше время, когда распущенность давно заместила учтивость, пожилые незнакомцы нередко подходят к очень красивым девушкам. Кто как, а Гермиона в этих случаях бывала резка, и настолько, что незнакомцу казалось, что он рассердил дикую кошку. Однако пятый граф был так приличен с виду, что она немного растерялась. Брови у нее дрогнули, словно вот-вот поднимутся, — и все.
— Если не ошибаюсь, — продолжал незнакомец, — передо мною мисс Босток? Разрешите представиться, Брабазон-Планк. Гощу у вашего отца.
Гермиона успокоилась и даже выказала радушие.
— О! — сказала она. — Добрый день.
— Добрый, — согласился граф. — Не уделите ли мне минутку?
— Конечно, с удовольствием. Как странно, что вы меня узнали!
— Ничуть. Такие лица забыть нельзя. Мне посчастливилось увидеть ваш портрет…
—А, да, в «Тэтлере»!
— Нет, не в «Тэтлере». Мне показывал его ваш кузен, который с ним не расстается. Дело в том, — пояснил граф, — что я возглавлял экспедицию, в которой такую огромную роль играл Уильям Окшот. Всякий раз, как у него начиналась лихорадка, другими словами — температура, он вынимал вашу фотографию и еле слышно шептал: «О, ты! О, ты!» Я чуть не плакал, как, впрочем, и другие. Мы становились лучше, тоньше.
Гермиона глядела на него. Будь она менее красива, мы бы сказали, что она вылупилась. Чувства у нее были такие, словно она прожила много лет у подножия тихого холма и вдруг обнаружила, что это — действующий вулкан.
— Не думайте, — продолжал граф, — что Уильям Окшот бредил. Нет, каждые полчаса он вынимал и целовал вашу фотографию. Как видите, он не забывал вас, он — верен, в отличие от многих молодых людей. Когда он шептал: «О, ты!», я думал о том, что слова эти однозначны: «О» — это «о», «ты» — это вы. Разрешите заметить, — прибавил он, отечески улыбнувшись, — что он не ошибся. Ваш союз исключительно удачен.
— Но я…
— Ему повезло. Но и вам повезло, мисс Босток! Мало на свете людей, которых я уважаю, как Уильяма Окшота. Только ему доверюсь я, если встречу аллигатора. Вы скажете, что в семейной жизни аллигаторы не так уж важны, и все же… Человек, который способен вставить ему в пасть палку и, увернувшись от могучего хвоста, разрубить его топором, в доме пригодится. Надеюсь, теперь, когда Уильям Окшот вернулся, свадьбу откладывать не станут?
Гермиона, неоднократно пытавшаяся вставить слово, растерянно проговорила:
— Я за Билла не выхожу.
— Ну, что вы! — возразил граф. — Выходите, как не выйти!
— Я выхожу за другого человека. Он тоже тут гостит.
Лорд Икенхем перепугался.
— Помилуйте, не за Твистлтона же! — воскликнул он. — Истинный остолоп…
Манера у Гермионы стала наконец такой, какой могла стать изначально.
— Мне очень странно, — заметила она, грозно сверкнув глазами, — что вы считаете его остолопом.
— При чем тут «считаю»? — возразил граф. — Это — объективная истина. Спросите любого человека: «Вы знаете Твистлтона?», и он ответит вам: «А, остолопа?!» Бог с вами, моя дорогая, за него нельзя выходить! Разве станет хорошим мужем тот, кого непрестанно арестовывают на собачьих бегах?
— Что?!
— Поверьте мне. А он называет чужое имя.
— Какая чушь!
— Дорогая моя, это не чушь, а факт. Не верите — крикните ему сзади: «Эй, Эдвин Смит!» Подпрыгнет до неба. Не знаю, как вы, а я отношусь с подозрительностью к собачьим бегам. Там очень смешанное общество. Ну хорошо, допустим — ходи, но веди себя прилично! Что надо сделать, чтобы тебя арестовали? Вы скажете, он выпил. Выпил, конечно, но что с того? Кстати, вы примирились с тем, что он — алкоголик?
— Кто?!
— Алкоголик.
— Реджинальд вообще не пьет.
— При вас — возможно. В прочее время он сосет, как пылесос. Ах, жаль, вас не было прошлой ночью! Спустился в гостиную и тако-ое устроил!..
Гермиона все время порывалась уйти, но тут порываться перестала. Когда узнаешь, что твой снежно-белый жених скорее похож на рубашку портового грузчика, трудно проронить: «Вот как? Ну, мне пора». Ты застываешь. Ты тяжко дышишь. Ты говоришь:
— Не скрывайте от меня ничего.
Пока граф рассказывал, прекрасное лицо Гермионы становилось все мрачнее. Девушке с идеалами неприятно узнать, что она вскормила змею — а змеиные свойства Твистлтона открывались ей с каждым словом.
— О! — сказала она.
— Господи! — сказала она.
— Боже мой! — сказала она.
Рассказ подходил к концу. Гермиона смотрела вдаль окаменевшим взглядом. Что-то делала она и зубами; вероятно, именно то, что называют в книгах «скрежетать».
— Может быть, — завершил свою повесть граф, никогда не терявший милосердия, — может быть, он просто болен. Душевнобольной. Говорят, он в родстве с лордом Икенхемом. Тут призадумаешься. Вы знаете графа?
— Только по слухам.
— Но по каким! Многие полагают, что место ему — в сумасшедшем доме. Мне известно, что он получал самые лестные предложения. Безумие — наследственно. Когда я увидел этого Твистлтона, мне было ясно, что он сбежал из лечебницы. Когда же я услышал то, что случилось сегодня…
— А что такое?
Гермиона дрожала. Она не думала, что будет и акт II.
— Вскоре после завтрака леди Босток зашла в свою спальню, открыла гардероб и обнаружила там, на полу, Реджинальда Твистлтона. Он сообщил ей, что хочет взять помаду.
Гермиона вцепилась в водительские права. Акт I достаточно тронул ее, но II его превзошел.
Рассуждая о девушках, идеалах и змеях, мы забыли сказать, что особенно неприятно, если змеи эти употребляют помаду. Люди и сейчас беседуют о кризисе 1929 года, спрашивая друг друга: «Помните, как упали такие-то акции?» — но рейтинг Реджинальда Твистлтона упал гораздо быстрее.
Гермиона щелкнула зубами.
— Я бы с ним поговорил, — продолжил граф. — Я бы потребовал объяснений. Иногда задаешься вопросом, различает ли он добро и зло.
— Ничего, различит, — пообещала Гермиона.
Граф смотрел ей вслед, когда она уезжала, довольный тем, как нетерпеливо нажимает она на педаль. Потом он перелез через ворота, сел на душистую траву и, глядя в чистое небо, подумал о том, как приятно распространять сладость и свет. Если сердце его и кольнула жалость к Мартышке, он ее подавил; после чего впал в легкую дремоту.
Гермиона тем временем затормозила у входа и собиралась войти в дом, когда услышала голос отца:
—ВОН!
Сразу вслед за этим выбежал Поттер, похожий на констебля, побывавшего в плавильной речи. Гермиона подошла к окну.
— Отец, — спросила она, — ты знаешь, где Реджинальд?
— Нет.
— Я бы хотела его повидать.
— Зачем? — с удивлением спросил сэр Эйлмер.
— Чтобы разорвать помолвку, — отвечала Гермиона, еще раз скрипнув зубами.
Завидев в этот самый миг изящный силуэт, движущийся по корту, она ринулась туда. Из ноздрей ее вылетали небольшие язычки пламени.
3 Юная Миртл, побеседовав с дядей, вернулась в зал и увидела, что новый посетитель еще стоит у стойки, глядя в пустую кружку, но с ним никого нет.
— У? — сказала она, ибо надеялась послушать про Бразилию, где сильный всегда прав, а мужчина — это мужчина. — Майор Планк сбежал?
Новый посетитель мрачно хмыкнул. Более наблюдательный человек заметил бы, что тема ему неприятна,
— Он вам про пуму говорил? — спросила Миртл. — Нет? Значит, так: идет он по джунглям, рвет орехи, а тут откуда ни возьмись здоровая пума. Что?
Новый посетитель, тихо проклявший пуму, повторяться не стал, но зато спросил еще пива.
— Я б испугалась, — продолжила Миртл. — Да уж, прямо насмерть. Пумы, они как? Прыгнут на шею и грызут. Хорошего мало. А майор Планк — человек смелый, так и скажу. Идет это он с ружьем и с верным туземцем…
Новый посетитель повторил свой заказ привлекающим внимание голосом. Миртл обиделась, но пиво дала. Он погрузился в кружку, говоря «Х-х!»; она промолчала.
Однако девицы у стойки не могут долго молчать. Подчеркнуто протерев бокал, Миртл возобновила беседу, правда — на менее опасные темы:
— Чего-то дядя разошелся.
— Чей дядя?
— Мой. Здешний хозяин. Слышите, как орет?
Посетитель, смягчившийся от пива, сообщил, что слышит.
— То-то и оно, — поддержала разговор племянница. — Вот я вам скажу, у нас тут праздник. Называется «ежегодный». Значит, каждый год устраивают. Там будет конкурс младенцев. Что?
Посетитель дал понять, что ей показалось.
— Называется детской красоты. Значит, кто — красивый, а кто — нет. Вот у вас есть младенец, судья и скажет, он красивей всех. Премию дадут. Понятно, а?
Посетитель сказал, что это понятно.
— Ну, вот. Дядя Джон записал своего Уилфреда и еще бился об заклад, сто бутылок против восьми. А теперь что?
Посетитель этого не знал.
— Викарий наш корью заболел, микробы эти расплодились, так что конкурса не будет. Детям опасно.
Она помолчала, довольная произведенным эффектом. Видимо, посетитель интересовался не пумами, а простыми историями из сельской жизни. Странно только, что он смеялся, хотя история — очень печальная. Даже глаза у него засияли, будто он избавился от какой-то тяжести.
— Отменили, — сказала для ясности Миртл. — Значит, нечего было и записывать. Проиграл дядя Джон свои бутылки.
— Ай-я-я-яй! — ответил посетитель. — Не скажете ли вы, как пройти в Эшенден-Мэнор?
— Прямо, а потом направо.
— Спасибо вам большое.
Глава 13
Мы ничуть не удивимся, что полицейский Поттер, сбегав домой и переодевшись, направился к сэру Эйлмеру — у кого же просить защиты, как не у главы местного суда? Не успели воды сомкнуться над ним, как он об этом подумал.
Однако он не знал, что именно в это время искать аудиенции — еще безумней, чем дразнить желчного тигра. Голос не прошептал ему: «Берегись!» и не прибавил для ясности, что, отказавшись от иска, баронет кипит злобой, а потому — скорее укусит, чем выслушает.
Открыл он это сам, когда на второй минуте услышал нежданный вопрос:
— Вы что, надрались?
Тут полисмен увидел, что собеседник смотрит на него без особой приязни. Когда человек пришел в свой музей, чтобы побыть наедине с горем, ему не хватает только полисменов, бормочущих какую-то дичь. Где покорные дочери, которые в прежнее время только и знали слова: «Как вам угодно, папенька…»? Их нет, а полисмены — есть.
Тем не менее Поттер удивился. Он не знал, что рассказ его непонятен, и подумал было, что глаза у сэра Эйлмера наливаются кровью от того возмущения, какое испытывает порядочный человек, когда обидят другого человека, тоже порядочного. Теперь он понял, что ошибся.
— Я насчет нападения, сэр. С отягчающими обстоятельствами.
— Какое нападение?
— Вот это, сэр. Меня толкнули в пруд.
— В пруд?
— Да, сэр. Где утки, сэр.
Баронет утвердился в своих подозрениях. Сам Реджинальд в разгаре оргии не порол такой чепухи.
— Какие тут могут быть утки?
Констебль догадался, что сэр Эйлмер принял утверждение за вопрос.
— Когда я сказал: «Где утки, сэр», я имел в виду «Где утки, сэр», а не «Где утки?», сэр. Констатировал факт. Неопознанное лицо толкнуло меня в пруд, в котором находятся утки.
— Толкнуло?
— Толкнуло, сэр.
— Кто же это?
— Женщина в красном, сэр, — отвечал констебль, приближаясь к стилю ранних детективов. — Особа женского пола в красном жакете и с красной штукой на голове. Как бы шарф.
— Так шарф или что?
— Шарф, сэр.
— Тогда и говорите «шарф». Нет, что ж это такое? Давно пора сказать в суде, чтобы вы все, трам-та-ра-рам. полнее выражались. Ладно. Вы ее видели?
— Не совсем, сэр.
Баронет закрыл глаза, вероятно, молясь о ниспослании силы.
— Что — это — значит?
— Я ее видел, сэр, и в то же время не видел. Такое как бы меркание… Мельцание…
— Если вы еще раз скажете «как бы», я за себя не отвечаю! Вы сможете ее узнать?
— Опознать, — ненавязчиво поправил Поттер. — Конечно, сэр. Только ее нету.
— Вот именно. Чего же вы ко мне лезете?
Собственно говоря, полицейский лез к баронету, чтобы тот запер все выходы и обыскал округу; но, прежде чем он об этом сказал, баронет переменил тему:
— А что вы делали у пруда?
— Плевал, сэр. Я всегда там стою и плюю. Стою, значит, и слышу как бы шаги…
— ВОН!
Констебль повиновался. Дойдя до кустов, он закурил трубку и, в своей манере, стал задумчиво плевать. Мы не скроем, что думы его были нелегки.
Как известно, лучший друг сына — мама, а лучший друг полисмена — глава местных судей. Когда сгущаются тучи, самая мысль об этих судьях придает силу; что уж говорить о главе! Кто погладит, приголубит? Он и только он.
Всякий, кто бежал когда-то к маме, чтобы рассказать о своих обидах, и получал от нее под дых, поймет состояние Поттера. Если так принимают полисменов те, кто обязан утешать их, думал он, Элзи права. Чем раньше уйти, тем лучше.
Если бы в эти минуты вы подошли к кустам и спросили: «Ну как, констебль Поттер?», он бы ответил вам, что с него довольно. Мы не сомневаемся, что горькие мысли стали бы еще горше; но тут их отодвинуло на задний план неожиданное зрелище.
Констебль увидел сквозь ветки, что на балкон вышла женщина в красном со штукой на голове (как бы шарф). Она посмотрела направо, посмотрела налево и вернулась в комнату.
Гарольд Поттер охнул и задрожал от шлема до ботинок. Он сказал бы: «Хо!», но слово это примерзло к его усам.
Что-что, а думать он умел. Женщина в красном толкнула его в пруд. Женщина в красном находится в доме. Можно предположить, что это — одно и то же лицо. Хорошо, предположить. Но как же в этом убедиться? Перед ним открывались два пути: 1) доложить сэру Эйлмеру; 2) прихватив стремянку из сарая, взобраться на балкон, заглянуть в комнату и опознать — или не опознать — особу в красном.
Колебался он недолго. Отбросив вариант 1, он выбил трубку и направился к сараю.
3 Салли давно выпила чай, съела тосты, и ей становилось одиноко. Мартышки все не было и не было. Полулежа в шезлонге, она думала, как хочется ей погладить его по голове и сказать о своей любви.
Странная штука эта любовь. Если А видит в Б то, чего другие не видят, другие смиряются, хоть и страдают, подобно тому, как смирились они с болезнью викария.
Если бы эти другие увидели Салли, когда, стиснув руки и сияя взором, она изнывает от любви к Мартышке, они бы ошиблись, намекнув ей, что Реджинальд Твистлтон не может вызвать таких чувств. Ее не тронула бы картина, увиденная их глазами. Она любила, ничего не попишешь.
Однако он не знал, что именно в это время искать аудиенции — еще безумней, чем дразнить желчного тигра. Голос не прошептал ему: «Берегись!» и не прибавил для ясности, что, отказавшись от иска, баронет кипит злобой, а потому — скорее укусит, чем выслушает.
Открыл он это сам, когда на второй минуте услышал нежданный вопрос:
— Вы что, надрались?
Тут полисмен увидел, что собеседник смотрит на него без особой приязни. Когда человек пришел в свой музей, чтобы побыть наедине с горем, ему не хватает только полисменов, бормочущих какую-то дичь. Где покорные дочери, которые в прежнее время только и знали слова: «Как вам угодно, папенька…»? Их нет, а полисмены — есть.
Тем не менее Поттер удивился. Он не знал, что рассказ его непонятен, и подумал было, что глаза у сэра Эйлмера наливаются кровью от того возмущения, какое испытывает порядочный человек, когда обидят другого человека, тоже порядочного. Теперь он понял, что ошибся.
— Я насчет нападения, сэр. С отягчающими обстоятельствами.
— Какое нападение?
— Вот это, сэр. Меня толкнули в пруд.
— В пруд?
— Да, сэр. Где утки, сэр.
Баронет утвердился в своих подозрениях. Сам Реджинальд в разгаре оргии не порол такой чепухи.
— Какие тут могут быть утки?
Констебль догадался, что сэр Эйлмер принял утверждение за вопрос.
— Когда я сказал: «Где утки, сэр», я имел в виду «Где утки, сэр», а не «Где утки?», сэр. Констатировал факт. Неопознанное лицо толкнуло меня в пруд, в котором находятся утки.
— Толкнуло?
— Толкнуло, сэр.
— Кто же это?
— Женщина в красном, сэр, — отвечал констебль, приближаясь к стилю ранних детективов. — Особа женского пола в красном жакете и с красной штукой на голове. Как бы шарф.
— Так шарф или что?
— Шарф, сэр.
— Тогда и говорите «шарф». Нет, что ж это такое? Давно пора сказать в суде, чтобы вы все, трам-та-ра-рам. полнее выражались. Ладно. Вы ее видели?
— Не совсем, сэр.
Баронет закрыл глаза, вероятно, молясь о ниспослании силы.
— Что — это — значит?
— Я ее видел, сэр, и в то же время не видел. Такое как бы меркание… Мельцание…
— Если вы еще раз скажете «как бы», я за себя не отвечаю! Вы сможете ее узнать?
— Опознать, — ненавязчиво поправил Поттер. — Конечно, сэр. Только ее нету.
— Вот именно. Чего же вы ко мне лезете?
Собственно говоря, полицейский лез к баронету, чтобы тот запер все выходы и обыскал округу; но, прежде чем он об этом сказал, баронет переменил тему:
— А что вы делали у пруда?
— Плевал, сэр. Я всегда там стою и плюю. Стою, значит, и слышу как бы шаги…
— ВОН!
Констебль повиновался. Дойдя до кустов, он закурил трубку и, в своей манере, стал задумчиво плевать. Мы не скроем, что думы его были нелегки.
Как известно, лучший друг сына — мама, а лучший друг полисмена — глава местных судей. Когда сгущаются тучи, самая мысль об этих судьях придает силу; что уж говорить о главе! Кто погладит, приголубит? Он и только он.
Всякий, кто бежал когда-то к маме, чтобы рассказать о своих обидах, и получал от нее под дых, поймет состояние Поттера. Если так принимают полисменов те, кто обязан утешать их, думал он, Элзи права. Чем раньше уйти, тем лучше.
Если бы в эти минуты вы подошли к кустам и спросили: «Ну как, констебль Поттер?», он бы ответил вам, что с него довольно. Мы не сомневаемся, что горькие мысли стали бы еще горше; но тут их отодвинуло на задний план неожиданное зрелище.
Констебль увидел сквозь ветки, что на балкон вышла женщина в красном со штукой на голове (как бы шарф). Она посмотрела направо, посмотрела налево и вернулась в комнату.
Гарольд Поттер охнул и задрожал от шлема до ботинок. Он сказал бы: «Хо!», но слово это примерзло к его усам.
Что-что, а думать он умел. Женщина в красном толкнула его в пруд. Женщина в красном находится в доме. Можно предположить, что это — одно и то же лицо. Хорошо, предположить. Но как же в этом убедиться? Перед ним открывались два пути: 1) доложить сэру Эйлмеру; 2) прихватив стремянку из сарая, взобраться на балкон, заглянуть в комнату и опознать — или не опознать — особу в красном.
Колебался он недолго. Отбросив вариант 1, он выбил трубку и направился к сараю.
3 Салли давно выпила чай, съела тосты, и ей становилось одиноко. Мартышки все не было и не было. Полулежа в шезлонге, она думала, как хочется ей погладить его по голове и сказать о своей любви.
Странная штука эта любовь. Если А видит в Б то, чего другие не видят, другие смиряются, хоть и страдают, подобно тому, как смирились они с болезнью викария.
Если бы эти другие увидели Салли, когда, стиснув руки и сияя взором, она изнывает от любви к Мартышке, они бы ошиблись, намекнув ей, что Реджинальд Твистлтон не может вызвать таких чувств. Ее не тронула бы картина, увиденная их глазами. Она любила, ничего не попишешь.