"Глубоко сожалею, но выполнить Ваше поручение — Вы сами знаете какое — невозможно. Ко мне относятся с нескрываемым подозрением, и любое мое действие может привести к роковым последствиям. Знали бы Вы, каким зверем поглядел на меня только что Бассет, когда узнал, что мы с дядей Томом — родня. Напомнил мне дипломата, который увидел, как к сейфу с секретными документами крадется дама под густой вуалью. Я, конечно, очень огорчен и все такое прочее, но дело швах. "
Ваш любящий племянник
Берти".
И я направился в холл к Мадлен Бассет.
Она стояла возле барометра, который должен бы показывать не «Ясно», а «Ненастье», имей он хоть каплю соображения; услышав мои шаги, Мадлен устремила на меня такой нежный взгляд, что я похолодел от ужаса. Мысль, что это создание поссорилось с Гасси и не сегодня-завтра вернет ему обручальное кольцо, ввергала меня в панику.
И я решил, что, если несколько мудрых слов, сказанных человеком, который хорошо знает жизнь, способны примирить враждующих, я произнесу эти слова.
— Ах, Берти, — прошептала она, и мне представилась шапка пены, поднимающаяся над пивной кружкой, — ах, Берти, зачем вы только приехали!
Встреча со старикашкой Бассетом и Родериком Сподом произвела на меня столь тягостное впечатление, что я и сам задавал себе этот вопрос. Но я не успел объяснить ей, что это отнюдь не светский визит праздного прожигателя жизни, что Гасси буквально терроризировал меня сигналами бедствия, иначе я бы и на сто миль не приблизился к этому притону злодеев. А она продолжала ворковать, глядя на меня так, будто я тот самый заяц, который вот-вот превратится в гнома.
— Не надо вам было приезжать. Я знаю, знаю, что вы мне ответите. Вам хотелось увидеть меня еще хоть раз, и будь что будет. Вы не могли противиться порыву присоединить к своим воспоминаниям последнее сокровище, чтобы лелеять его в душе всю свою одинокую жизнь. Ах, Берти, вы напомнили мне Рюделя.
Имя было незнакомое.
— Рюделя?
— Сеньора Жоффрея Рюделя, властелина Блейи-ан-Сентонж.
Я покачал головой:
— Боюсь, мы не знакомы. Это ваш приятель?
— Он жил в средние века. Был великий поэт. И влюбился в жену короля Триполи.
Я заерзал от нетерпения. Господи, ну зачем она напускает весь этот туман?
— Он любил ее издали много лет и наконец почувствовал, что не может более противиться Судьбе. Приплыл на своем судне в Триполи, и слуги снесли его на носилках на берег.
— Морская болезнь? — предположил я. — Его так сильно укачало?
— Он умирал. От любви.
— А-а.
— Его отнесли в покои леди Мелисанды, он собрал последние силы, протянул руку и коснулся ее руки. И испустил дух.
Она вздохнула так глубоко, словно от самого подола, и замолчала.
— Потрясающе, — сказал я, понимая, что надо что-то сказать, хотя лично мне эта история понравилась гораздо меньше, чем анекдот про коммивояжера и дочь фермера. Но, если ты знаешь людей, тогда, конечно, другое дело. Она снова вздохнула.
— Теперь вы понимаете, почему я сказала, что вы напомнили мне Рюделя. Как и он, вы приехали, чтобы в последний раз взглянуть на возлюбленную. Как это прекрасно, Берти, я никогда не забуду. Ваш приезд вечно будет жить в моей душе, как благоуханное воспоминание, как цветок, засушенный между страницами старинного альбома. Но мудро ли вы поступили? Может, стоило проявить твердость духа? Почему не оставили все как есть, ведь мы простились в тот день навсегда в «Бринкли-Корт», зачем бередить рану? Да, мы встретились, вы полюбили меня, но я призналась вам, что мое сердце принадлежит другому. Это означало разлуку навек.
— Ну да, само собой разумеется. — До чего здравые речи, любо-дорого слушать. Ее сердце принадлежит другому — расчудесно! Никто не мог обрадоваться этому признанию больше, чем Бертрам Вустер. Суть заключалась в том, что... погодите, а может, вовсе и не в том? — Видите ли, я получил телеграмму от Гасси, из которой более или менее явствовало, что вы с ним поссорились.
Она посмотрела на меня с таким выражением, будто только что решила сложнейший кроссворд, где в правом верхнем углу стоит слово «эму».
— Так вот почему вы примчались! Вы подумали, что у вас все еще есть надежда? Ах, Берти, Берти, как это печально... как безумно тяжело. — Ее глаза затуманились от слез и стали размером с глубокую тарелку. — Не сердитесь на меня, Берти, но у вас нет ни малейшей надежды. Не стройте воздушные замки. Вы лишь надорвете себе сердце. Я люблю Огастуса. Он мой избранник.
— Значит, вы не разорвали помолвку?
— Конечно нет.
— Тогда зачем он мне писал «Мы с Мадлен серьезно поссорились»?
— Ах вот он о чем! — И снова раскатились серебряные колокольчики. — Пустяки. Не стоящая внимания глупость, можно только посмеяться. Малюсенькое, крохотулечное недоразуменьице. Мне показалось, что он флиртует с кузиной Стефани, и я устроила глупейшую сцену ревности. Но сегодня утром все разъяснилось. Он вынимал у нее из глаза мошку.
У меня было полное законное право разозлиться, ведь меня попусту заставили тащиться черт знает в какую даль, но я не разозлился. Наоборот, у меня от радости крылья выросли. Я уже признавался вам, что телеграммы Гасси потрясли меня до глубины души, я опасался худшего. И вот теперь прозвучал сигнал «Отбой!», я наконец—то получил точные правдивые сведения из первоисточника: у Гасси с этой кисляйкой опять все в ажуре.
— Значит, конфликт улажен?
— О, совершенно. Сейчас я люблю Огастуса еще сильнее, чем раньше.
— Вот это да!
— С каждой минутой, что мы проводим вместе, его удивительная душа раскрывается передо мной все полнее, точно редкостный цветок!
— Надо же!
— Каждый день я обнаруживаю в характере этого необыкновенного человека все новые и новые грани... Вы ведь не так давно с ним виделись?
— Да, можно сказать, совсем недавно. Всего лишь позавчера вечером я устроил в его честь ужин в «Трутнях».
— Интересно, вы заметили в нем какую—нибудь перемену?
Я стал припоминать позавчерашнюю попойку. Ничего особенного в Гасси не появилось, все тот же кретин с рыбьей физиономией, что и всегда.
— Перемену? Нет, вроде бы не заметил.
Конечно, во время этого ужина у меня не было возможности внимательно наблюдать за ним да еще подвергать все его действия всестороннему анализу, как это принято называть. Сидел он рядом со мной, мы болтали о разных разностях, но ведь вы понимаете, когда выступаешь в роли хозяина, приходится без конца отвлекаться: следишь, чтобы официанты вовремя подавали и наливали, чтобы все гости участвовали в разговоре... чтобы Китекэт Поттер-Перебрайт не передразнивал Беатрис Лилли... словом, сотня обязанностей. Так что я не углядел в нашем друге ничего необычного. Собственно, о какой перемене вы говорили?
— О перемене к лучшему, если только совершенство может стать еще совершенней. Вам никогда не казалось, Берти, что если у Огастуса и есть крошечный недостаток, так это некоторая застенчивость?
Я понял, о чем она.
— А, да, конечно, вы безусловно правы. — Мне вспомнилось, как однажды обозвал его Дживс. — Мимоза стыдливая, верно?
— Именно. Берти, а вы, оказывается, знаете Шелли.
— Вы так думаете?
— Гасси всегда представлялся мне нежным цветком, которому не выдержать суровых бурь жизни. Но с недавнего времени — это началось неделю назад, если быть точной, — он начал проявлять, наряду со свойственной ему восхитительной романтической мечтательностью, силу характера, о которой я и не подозревала. Мне кажется, он совершенно утратил свою робость.
— Да, черт возьми, вы правы, — подтвердил я, наконец вспомнив. — На этом ужине он произнес спич, да еще какой! И главное...
Я прикусил язык. А ведь чуть не ляпнул, что Гасси пил только апельсиновый сок и был трезв как стеклышко, не то что тогда в Снодсбери, где он вручал призы школьникам пьяный в стельку: к счастью, я вовремя смекнул, что эти подробности сейчас неуместны. Естественно, ей хочется забыть, как опозорился ее возлюбленный на церемонии.
— А нынче утром, — продолжала она, — он очень резко ответил Родерику Споду.
— Неужто?
— Серьезно. Они о чем—то заспорили, и Огастус посоветовал ему спустить свою голову в унитаз.
— Кто бы мог подумать!
Ну конечно, я ей не поверил. Ха, сказать такое Родерику Споду! Да в его присутствии, будь он тих как ягненок, даже боксер, допускающий любые приемы, оробеет и не сможет отлепить языка от гортани. Нет, она все выдумала.
Разумеется, я понимал, в чем дело. Она пытается оказать моральную поддержку своему жениху и, как все женщины, перегибает палку. Точно так поступают и молодые жены — они пытаются убедить вас, что в душе их Герберта, Джорджа, или как там их мужа зовут, таятся неисповедимые глубины, которых не заметит человек поверхностный и равнодушный. Увы, женщины не знают чувства меры.
Помню, вскоре после свадьбы миссис Бинго Литтл рассказывала, как поэтично ее муж описывает закаты — уж нам-то, самым близким его друзьям, известно, что этот дубина никогда в жизни не любовался закатом, а если ему и случилось по чистейшему недоразумению обратить внимание на вечернее небо, он наверняка сказал, что оно напоминает ему кусок хорошо прожаренного мяса, другого сравнения он бы просто не нашел.
Однако нельзя же упрекнуть барышню в глаза, что она врет, поэтому я и произнес:
— Кто бы мог подумать!
— Робость была его единственным недостатком, теперь он просто совершенство. Знаете, Берти, порой я себя спрашиваю, достойна ли я столь возвышенной души?
— И напрасно, — искренне заверил ее я. — Конечно, достойны.
— Как вы добры.
— Ничуть. Вы просто созданы друг для друга. Спросите кого угодно, и вам ответят: вы с Гасси — идеальная пара. Я знаю его с детства, и хорошо бы мне получить по шиллингу за все разы, когда я думал, что его избранница должна быть в точности такой, как вы.
— Правда?
— Клянусь. И когда я познакомился с вами, я мысленно воскликнул: «Вижу! Вижу фонтаны! Там стая китов!» Когда свадьба?
— Двадцать третьего.
— Зачем ждать так долго?
— Вы думаете, это слишком долго?
— Конечно. Женитесь прямо завтра, и дело с концом. Если избранник хоть отдаленно похож на Гасси, не стоит терять ни одного дня. Редкий человек. Необыкновенный. Я им восхищаюсь. А уж уважаю! Другого такого просто нет. Талантище.
Она взяла мою руку и сжала. Меня передернуло, но делать нечего, пришлось стерпеть.
— Да, Берти! Вы само великодушие!
— Нет, нет, ничуть. Я искренне говорю то, что думаю.
— Я так счастлива... так счастлива, что эта история не повлияла на ваше отношение к Огастусу.
— Ни в коей мере.
— Многие мужчины в вашем положении затаили бы обиду
— Очень глупо с их стороны.
— Но вы — вы слишком благородны. Вы по-прежнему восхищаетесь им.
— Всей душой.
— Милый, милый Берти!
С этим радостным восклицанием мы расстались, она ушла заниматься домашними делами, а я направился в столовую полдничать. Сама она, как выяснилось, не полдничает — соблюдает диету.
Подойдя к порогу, я протянул руку распахнуть приоткрытую дверь и вдруг услышал голос, который говорил:
— Так что сделайте одолжение, Спод, перестаньте молоть чепуху.
Ошибиться я не мог. С самого детства у Гасси был совершенно особенный, неповторимый тембр голоса: в нем присутствует шипенье газа, вытекающего из трубы, и блеянье овцы, призывающей своих ягнят.
Нельзя было также не понять смысла сказанных слов — никакого иного в них просто не содержалось, и потому признаться, что я удивился, значит ничего не сказать. Хм, вполне возможно, что вздорная история, которую я слышал от Мадлен, не такая уж и выдумка. Если Огастус Финк-Ноттл приказал Родерику Споду перестать молоть чепуху, он вполне мог посоветовать ему спустить свою голову в унитаз. Я в задумчивости вступил в гостиную.
Не считая довольно невыразительной особы женского пола, которая разливала чай и была то ли золовкой, то ли снохой, в гостиной находились только сэр Уоткин Бассет, Родерик Спод и Гасси. Гасси стоял на коврике перед камином широко расставив ноги и нежился у огня, который должен был бы согревать зад хозяину дома, и я сразу понял, почему Мадлен Бассет сказала, что он расстался со своей робостью. Даже от двери чувствовалось, что самоуверенность из него так и прет, Муссолини впору проситься к нему на заочные курсы обучения.
Гасси заметил меня и помахал рукой — как мне показалось, что-то слишком уж покровительственно. Ну прямо почтенный деревенский сквайр, милостиво принимающий депутацию арендаторов.
— А, Берти, это ты.
— Я.
— Входи, тут такие булочки.
— Спасибо.
— Книгу привез? Я тебя просил.
— Прости, пожалуйста, запамятовал.
— Ну, знаешь, такого раззяву, такого осла я в жизни не встречал. Но так и быть, дарую тебе жизнь — меня ждут великие свершения.
И, отпустив меня утомленным движением руки, он велел подать себе еще один бутерброд с мясом.
Первое чаепитие в «Тотли-Тауэрс» я не включил в число приятных воспоминаний. Приехав в загородный дом, я обычно пью чай с особым удовольствием. Потрескивают дрова в камине, полумрак, запах намазанных сливочным маслом тостов, чувство покоя, уют — вот это жизнь! Я всеми глубинами своего существа отзываюсь на ласковую улыбку хозяйки дома, на заговорщический шепот хозяина, когда он, тронув меня за рукав, приглашает посидеть с ним в охотничьей гостиной и выпить виски с содовой. Тут в Бертраме Вустере просыпается все самое доброе.
Странная манера Гасси разрушила это ощущение bien-etre[5] почему-то казалось, он хочет внушить нам, что хозяин дома он. Наконец все разбрелись, оставив нас вдвоем, и мне стало легче. Здесь все кишмя кишит тайнами, попробую их разведать.
Однако для начала следует установить, на какой стадии находятся отношения Мадлен и Гасси, причем узнать из его собственных уст. Она уверяла меня, что все прекрасно, но в таких делах не грех лишний раз удостовериться.
— Я только что видел Мадлен, — заметил я. — Она мне сказала, что вы по-прежнему жених и невеста. Это верно?
— Конечно. Был небольшой период временного охлаждения из-за того, что я вынимал мушку из глаза Стефани Бинг, ну, я слегка запаниковал и попросил тебя приехать. Надеялся, ты нас помиришь. Но сейчас такая необходимость отпала. Я занял твердую позицию, и теперь все уладилось. Но уж раз ты приехал, можешь остаться на денек-другой.
— Большое спасибо.
— Надеюсь, ты будешь рад встретить здесь свою тетушку. Кажется, она приезжает нынче вечером.
Ничего не понимаю. Тетка Агата в больнице, у нее желтуха. Я навещал ее третьего дня, принес цветы. О тетушке Далии и говорить нечего, она бы известила меня, что планирует высадку в «Тотли-Тауэрс».
— Ты что-то перепутал.
— Ничего я не перепутал. Мадлен показала мне телеграмму, которая пришла сегодня утром: миссис Траверс просит приютить ее дня на два-три. Отправлена из Лондона, я обратил внимание, так что сейчас она, надо думать, уже проехала Бринкли.
Я все никак не мог взять в толк, что он такое плетет.
— Ты что же, говоришь о моей тетке Далии?
— Ну конечно, я говорю о твоей тетке Далии.
— То есть она приедет сюда нынче вечером?
— Именно так.
Час от часу не легче! Я закусил губы, не пытаясь скрыть, как сильно я встревожен. Неожиданное решение тетки последовать за мной в «Тотли-Тауэрс» может означать только одно: хорошенько все обдумав, тетя Далия усомнилась, что у меня хватит воли дойти до победного конца, и сочла необходимым явиться сюда лично, дабы не позволить мне уклониться от выполнения возложенной ею миссии. А поскольку я твердо решил всенепременно уклониться — не избежать мне крупных неприятностей. Боюсь, она поступит с ослушником племянником примерно так, как поступала в былые дни на травле, когда гончей не удавалось выгнать лисицу из норы.
— А скажи, — продолжал Гасси, — громко ли она сейчас говорит? Я почему спрашиваю: если она станет кричать на меня, как на охоте, придется ее круто осадить. Довольно я натерпелся в Бринкли, больше не желаю.
Надо бы как следует обмозговать сквернейшее положение, в котором я оказался и которое приезд тетки еще больше осложняет, но тут я сообразил, что сам Бог велит мне попробовать разгадать одну из бесчисленных загадок.
— Послушай, Гасси, что с тобой произошло? — спросил я.
— А?
— Когда случилась эта перемена?
— Какая перемена?
— Ну вот, например, ты сказал, что придется круто осадить тетю Далию. А в Бринкли ты перед ней как осиновый лист дрожал. Еще один пример: ты велел Споду не молоть чепухи. Кстати, о чем именно он молол чепуху?
— Не помню. Он столько всякой чепухи мелет.
— У меня бы не хватило смелости сказать Споду: «Перестаньте молоть чепуху», — честно признался я.
Моя искренность тут же принесла добрые плоды.
— Ну что ж, Берти, если начистоту, — ответил Гасси, сбрасывая маску, — то неделю назад и у меня бы не хватило смелости.
— А что случилось неделю назад?
— Я пережил духовное возрождение. Благодаря Дживсу. Вот гений!
— А—а!
— Мы все словно маленькие дети, которые боятся темноты, а Дживс — мудрый учитель, он берет нас за руку и...
— Зажигает свет?
— Именно. Хочешь послушать, как все было?
Я заверил его, что весь внимание. Устроился поудобнее в кресле, закурил сигарету и приготовился слушать исповедь Гасси.
Гасси сосредоточенно задумался. Я понимал, что он выстраивает в уме факты. Вот он снял очки, протер их.
— Неделю назад, Берти, — наконец заговорил он, — я оказался в полнейшем тупике. Мне предстояло испытание, при одной мысли о котором чернело в глазах. До моего сознания дошло, что после венчания я должен буду произнести во время завтрака спич.
— Как же иначе.
— Знаю, но почему-то я об этом не задумывался, а когда задумался, мне будто кирпич на голову свалился. И знаешь, почему мысль об этом спиче повергла меня в такой кромешный ужас? Потому что среди гостей на завтраке будут Родерик Спод и сэр Уоткин Бассет. Ты хорошо знаешь сэра Уоткина?
— Не очень. Он меня однажды оштрафовал на пять фунтов в полицейском суде.
— Можешь мне поверить: упрям как осел, к тому же нипочем не хочет, чтобы я женился на Мадлен. Во-первых, он спит и видит выдать ее за Спода, который, должен заметить, любит ее с пеленок.
— В самом деле? — вежливо отозвался я, пытаясь скрыть изумление по поводу того, что кто-то иной кроме дипломированного идиота вроде Гасси способен по доброй воле влюбиться в сию барышню.
— Да. Только она-то хочет выйти замуж за меня, но это еще не все: Спод отказывается на ней жениться. Он, видите ли, возомнил себя Избранником Судьбы и считает, что брак помешает ему выполнить его великое предназначение. В Наполеоны метит.
Тьфу, совсем он меня запутал, надо сначала со Сподом разобраться. Нечего примешивать сюда Наполеона.
— О каком предназначении ты толкуешь? Он что, какая—нибудь важная шишка?
— Ты газет совсем не читаешь, да? Родерик Спод — глава и основатель «Спасителей Англии», это фашистская организация, ее чаще называют «Черные трусы». Спод задался целью сделаться диктатором, — если только его сподвижники не раскроят ему череп бутылкой, у них чуть не каждый вечер попойка.
— Вот это фокус!
До чего же я проницателен, сам себе удивляюсь. Как только я увидел Спода, я подумал, вы, надеюсь, помните: «Черт подери. Диктатор!», и он действительно оказался Диктатором. Я попал в самую точку, не хуже знаменитых сыщиков, которые увидят идущего по улице человека и методом дедукции определяют, что он удалившийся от дел фабрикант, его предприятия изготовляют тарельчатые клапаны, зовут этого прохожего Робинсон, он страдает от ревматических болей в правой руке, живет в Клапеме.
— Провалиться мне на этом месте! Так я и думал. Бульдожья челюсть... Сверлящие глазки... И конечно же усики. Кстати, ты оговорился: не «трусы», а «рубашки».
— Не оговорился. К тому времени, как Спод создал свою организацию, рубашек уже не осталось, он и его приспешники носят черные трусы.
— Наподобие тех, в каких играют футболисты?
— Ага.
— Какая гадость!
— Чего уж гаже.
— Выше колен?
— Выше колен.
— Ну, знаешь!
— Согласен.
Мне закралось в душу подозрение столь ужасное, что я чуть не уронил сигарету.
— Старикашка Бассет тоже носит черные трусы?
— Нет. Он не член «Спасителей Англии».
— Почему же он тогда якшается со Сподом? Когда я встретил их в Лондоне, они были похожи на двух матросов, получивших увольнение на берег.
— Сэр Уоткин помолвлен с его теткой, некоей миссис Уинтергрин, вдовой полковника Г. Г. Уинтергрина, проживает на Понт-стрит.
Я задумался, восстанавливая в памяти сцену в антикварной лавке.
Когда вы сидите на скамье подсудимых, а мировой судья глядит на вас поверх пенсне и именует «заключенным Вустером», у вас времени хоть отбавляй изучить его, и в тот день на Бошер-стрит мне прежде всего бросилось в глаза, какое брюзгливое выражение было на физиономии сэра Уоткина Бассета. А в антикварной лавке это был счастливец, поймавший Синюю птицу. Он вился вьюном вокруг Спода, показывая ему безделушки, и только что не ворковал: «Надеюсь, вашей тетушке это понравится? А как, на ваш взгляд, эта вещица?» Теперь мне стала ясна причина его радостного трепыханья.
— А знаешь, Гасси, — заметил я, — сдается мне, старикашка ей вчера угодил подарком.
— Возможно. Но Бог с ними, не о том речь.
— Конечно. И все-таки забавно.
— Не вижу ничего забавного.
— Нет так нет.
— Не будем отвлекаться, — решил Гасси, призывая собрание к порядку. — На чем я остановился?
— Не помню.
— А, вспомнил. Я рассказал тебе, что сэр Уоткин нипочем не желает, чтобы Мадлен вышла за меня замуж. Спод тоже против этого брака и никогда не пытался этого скрыть. Он выскакивал на меня из-за каждого угла и сквозь зубы бормотал угрозы.
— Н-да, не думаю, чтобы ты был в восторге.
— Какой уж там восторг.
— А зачем он бормотал угрозы?
— Видишь ли, хотя он отказывается жениться на Мадлен, даже если бы она сама согласилась, он все равно считает себя чем-то вроде рыцаря, который служит своей даме. Он все время талдычит, что счастье Мадлен для него превыше всего и что, если я когда-нибудь огорчу ее, он мне шею свернет. Вот какого рода угрозы он мне бормотал, и вот почему я слегка занервничал, когда Мадлен стала вести себя со мной холодно после того, как застала меня со Стефани Бинг.
— Давай начистоту, Гасси, чем вы занимались со Стиффи?
— Я доставал у нее из глаза мошку.
Я кивнул. Что ж, если он решил настаивать на этой версии, он, безусловно, прав.
— Ладно, хватит о Споде. Перейдем к сэру Уоткину Бассету. Когда мы с ним только знакомились, я понял, что он не слишком высокого мнения о моей особе.
— Со мной случилось то же самое.
— Как тебе известно, мы с Мадлен обручились в «Бринкли-Корт». Поэтому о помолвке папенька узнал из письма, и представляю, в каких восторженных выражениях описала меня моя дорогая невеста, старик наверняка ожидал увидеть красавца вроде Роберта Тейлора, к тому же гениального, как Эйнштейн. Во всяком случае, когда ему меня представили как жениха его дочери, у него глаза чуть не выскочили из орбит и он только пролепетал: «Как, этот?..» С таким видом, будто его разыгрывают, а настоящий жених спрятался за стулом, сейчас выскочит и крикнет: «У-у!» Наконец папаша убедился, что никакого обмана нет, и тут он забился в угол, сел и стиснул голову руками. А потом начал глядеть на меня поверх пенсне. Мне от этих взглядов жутко неуютно.
Кто-кто, а я Гасси понимаю. Я уже рассказывал вам, какое действие оказывает на меня старикашкин взгляд поверх пенсне, а если так посмотреть на Гасси, у бедняги земля уплывет из-под ног.
— И к тому же фыркал. А когда узнал от Мадлен, что я держу в спальне тритонов, то высказался по этому поводу в высшей степени оскорбительно — говорил он тихо, но я все равно расслышал.
— Ты что же, всю труппу привез с собой?
— Ну да. Я провожу очень тонкий эксперимент. Один американский профессор подметил, что полнолуние оказывает влияние на брачные игры некоторых обитателей подводного мира, к ним относятся: рыбы — один вид, два подвида морских звезд, восемь разновидностей червей, а также ленточная морская водоросль Diktyota. Через два или три дня наступает полнолуние, и я хочу установить, влияет ли оно также и на тритонов.
— Изъясняйся, ради Бога, человеческим языком и объясни, что такое брачные игры тритонов. Не ты ли мне говорил, что в период спаривания они просто машут друг на друга хвостами?
— Совершенно верно.
Я пожал плечами.
— Ну и пусть машут, если им нравится. Лично я представляю себе испепеляющую страсть иначе. Значит, старому хрычу Бассету не по нутру эти твои бессловесные создания?
— Не по нутру. Я и сам ему не по нутру. Обстановка в доме сложилась крайне напряженная и неприятная. А тут еще Спод, и ты сам понимаешь, почему я был совершенно обескуражен. И плюс ко всему гром средь ясного неба: мне напоминают, что после венчания я должен за завтраком произнести спич, а среди присутствующих, как я тебе уже говорил, будут оба этих субъекта, то бишь Родерик Спод и сэр Уоткин Бассет.