— Надо полагать.
— Возможно, мы увидимся с ним.
— Надеюсь, что нет, сэр. Я о нем плохого мнения. Бесчестный человек. На него нельзя положиться.
— Почему вы так решили?
— Интуиция.
Но это уже не моя забота. Занятому человеку вроде меня некогда разбираться, можно положиться на Бингли или нет. Если нашим дорогам суждено пересечься, я хотел бы только, чтобы он оставался трезвым и держался подальше от холодного оружия. Живи сам и давай жить другим — вот девиз Вустеров. Я допил виски с содовой и встал.
— Вот что я думаю, — сказал я. — Если он такой ярый консерватор, нам будет легко убедить его голосовать за Медяка. А сейчас нам пора. Медяк повезет нас на своей машине, и я не знаю, когда он за нами заедет. Спасибо за королевский прием. Дживс. Вы вдохнули новую жизнь в мою изможденную оболочку.
— Не стоит благодарности, сэр.
Глава 5
Глава 6
— Возможно, мы увидимся с ним.
— Надеюсь, что нет, сэр. Я о нем плохого мнения. Бесчестный человек. На него нельзя положиться.
— Почему вы так решили?
— Интуиция.
Но это уже не моя забота. Занятому человеку вроде меня некогда разбираться, можно положиться на Бингли или нет. Если нашим дорогам суждено пересечься, я хотел бы только, чтобы он оставался трезвым и держался подальше от холодного оружия. Живи сам и давай жить другим — вот девиз Вустеров. Я допил виски с содовой и встал.
— Вот что я думаю, — сказал я. — Если он такой ярый консерватор, нам будет легко убедить его голосовать за Медяка. А сейчас нам пора. Медяк повезет нас на своей машине, и я не знаю, когда он за нами заедет. Спасибо за королевский прием. Дживс. Вы вдохнули новую жизнь в мою изможденную оболочку.
— Не стоит благодарности, сэр.
Глава 5
Медяк заехал за мной, как и обещал, и, выходя к машине, я увидел, что ему удалось сговориться с Магнолией: на заднем сиденье сидела девушка, и когда он сказал: «Знакомьтесь: мистер Вустер, мисс Гленденнон», — все для меня окончательно прояснилось.
Хорошая девушка, подумал я, и собой хороша. Но все-таки не настолько, чтобы отнести на ее счет прибаутку Дживса: «Так вот краса, что в путь суда подвигла»[11], и, вероятно, это было даже к лучшему, потому что Флоренс, я думаю, выказала бы недовольство, возвратись Медяк из поездки с приобретением, от которого глаз не отвести. Человек в его положении должен проявлять большую осмотрительность при выборе секретарши и отсеивать кандидаток, которые могли бы победить на последнем конкурсе «Мисс Америка». Но, безусловно, у нее была приятная внешность. Она производила впечатление тихой, участливой девушки, которая, только поделись с ней своим горем, и за руку тебя возьмет, и по головке погладит. Если придешь к ней и скажешь: «Я только что совершит убийство, и мне как-то не по себе», — то услышишь в ответ: «Ничего страшного, постарайтесь не думать об этом. С кем не бывает». Короче, маленькая мама, к тому же классная машинистка. Чего еще можно было желать для Медяка?
Дживс вынес чемоданы и сложил их в багажник, и Медяк попросил меня вести машину, потому что ему нужно было обсудить с новой секретаршей много вопросов, касающихся, видимо, ее должностных обязанностей. Дживс сел впереди рядом со мной, и мы отправились: о поездке как таковой не могу сказать ничего интересного. Всю дорогу я пребывал в веселом расположении духа, как всегда, когда не за горами новая встреча со стряпней Анатоля. Дживс, вероятно, испытывал те же чувства: он такой же горячий поклонник этого сковородного самородка, как и я, но если я распевал за рулем, то он, по своему обыкновению, был нем, как чучело лягушки, и не подтягивал, хотя я настойчиво приглашал его петь со мной на два голоса.
Достигнув цели путешествия, мы разошлись по своим делам. Дживс занялся багажом, Медяк повел Магнолию Гленденнон в свой кабинет, а я направился в гостиную, где никого не застал. Дом показался мне вымершим; в предвечернее время загородные усадьбы часто производят такое впечатление на новоприбывшего гостя. Ни тети Далии, ни ее супруга дяди Тома нигде не было видно. Я подумал, не заглянуть ли в ту комнату, где дядя Том хранит свою коллекцию старинного серебра, но решил, что не стоит. Дядя Том представляет собой тип страстного коллекционера, который будет часами напролет рассказывать своей бедной жертве о канделябрах, лиственном узоре, рельефном изображении венков из лент и орнаменте «годрон» в виде цепи овалов — что, конечно, никому не интересно.
Можно было нанести визит Анатолю, но и от этой мысли я отказался. У него тоже есть свой конек — состояние его здоровья, и он не преминет излить на беззащитного слушателя длинный монолог на эту тему. У него случаются приступы того, что он называет mal au foie[12], и его рассуждения представляют интерес скорее для специалиста-медика, чем для профана вроде меня. Не знаю, отчего так, но когда кто-то начинает рассказывать мне о своей печени, я всегда слушаю без особого наслаждения.
В общем, мне ничего не оставалось, как отправиться на прогулку по обширному парку и земельным угодьям.
В этот предвечерний час было душно и знойно, и казалось, природа колеблется, нагнать ей страху на людишек сильнейшей грозой или не стоит, — но я пренебрег опасностью. Неподалеку от дома находится лесок, в который я всегда любил ходить; туда-то я и направился. Там к услугам тех, кто желает посидеть и поразмышлять, есть пара деревянных лавочек, и, двигаясь прямым курсом вдоль первой из них, я увидел, что на ней лежит дорогой фотоаппарат.
Я несколько удивился: я понятия не имел, что тетя Далия пристрастилась к фотографии, хотя, конечно, тетушки — народ взбалмошный, от них только и жди сюрпризов. Почти сразу же мне пришла в голову здравая мысль, что без дождя грозы не бывает, а от дождя фотоаппарат может испортиться. Поэтому я взял его и зашагал обратно к дому, предвкушая радость пожилой родственницы, которая будет благодарить меня за заботу со слезами на глазах, но тут раздался вопль, и из-за кустов появился какой-то человек. Не скрою, я порядком струхнул.
Это был на редкость толстый мужчина с большим розовым лицом и в панаме с розовой лентой. Я никогда его раньше не видел и задался вопросом, что он тут делает. Что такого субъекта могла пригласить тетя Далия, было маловероятно, тем более его не мог пригласить дядя Том, который настолько не жалует гостей, что, узнав об их приближении, обычно бросается наутек и исчезает, по словам Дживса, так, что и следов не найдешь. Но, как я уже говорил, тетушки — народ взбалмошный, от них только и жди сюрпризов, и не приходилось сомневаться, что у прародительницы есть веские причины якшаться с этим типом. Поэтому я вежливо улыбнулся и добродушно поприветствовал его: «Салют».
— Хороший денек, — сказал я, все еще вежливо улыбаясь. — Хотя не такой уж хороший. Похоже, будет гроза.
Казалось, он был чем-то раздражен. Его лицо стало таким же ярко-розовым, как лента на панаме, и щеки его слегка затряслись.
— К черту грозу! — ответил он, скажем так, несколько отрывисто, и я сказал, что и сам не люблю грозу. Особенно, добавил я, мне не по душе молния.
— Говорят, она никогда не ударяет дважды в одно и то же место, но ведь хватит и одного раза, правда?
— К черту молнию! Что вы делаете с моим фотоаппаратом?
Этот вопрос, естественно, повернул мои мысли в другое русло.
— Так это ваш фотоаппарат?
— Да, мой.
— Я собирался отнести его в дом.
— Отнести в дом?
— Я боялся, что его замочит дождь.
— Хм. Кто вы такой?
Я был рад, что он спросил об этом. Такому сообразительному малому, как я, не стоило большого труда догадаться, что он полагает, будто схватил меня с поличным, и я был рад возможности вручить ему свои верительные грамоты. Я понимал, что, прежде чем мы вместе сможем весело посмеяться над этим забавным недоразумением, мне придется немало попотеть.
— Моя фамилия — Вустер, — сказал я. — Я тетин племянник. В смысле, — продолжил я, потому что мне показалось, что мои последние слова прозвучали как-то не совсем так, — миссис Траверс — моя тетка.
— Вы живете в ее доме?
— Да. Я только что приехал.
— Хм, — сказал он снова, но уже с меньшей враждебностью в голосе.
— Да, — лишний раз подтвердил я.
Наступила пауза, во время которой он, вероятно, мысленно переоценил произошедшее в свете моих заявлений и подверг его тщательному разбору; затем он еще раз хмыкнул и заковылял прочь.
Я не сделал ни шага, чтобы последовать за ним. Я был сыт по горло нашим общением, несмотря на его краткость. Живя под одной крышей, решил я, мы, безусловно, будем иногда раскланиваться, но только в том случае, если столкнемся нос к носу. Весь этот эпизод напомнил мне о моей первой встрече с сэром Уоткином Бассетом и о недоразумении с его зонтиком. Я был потрясен, как в тот раз. Хорошо, что в двух шагах от меня стояла деревянная лавочка и я мог посидеть и успокоить нервы. Небо становилось все более сумрачным и — как бы это сказать — чреватым грозой, но я не трогался в путь. Только после того, как у меня над головой раздался грохот, точно пятьдесят семь грузовиков проехали по деревянному мосту, я понял, что малейшее промедление будет неразумно. Я поднялся и припустил к дому, добежал до застекленной двери гостиной и уже собирался войти, но тут изнутри до меня донесся человеческий голос. Даже, пожалуй, не то чтобы человеческий: это был голос моего нового знакомого, с которым мы болтали о фотоаппаратах.
Я замер. Когда-то я любил, лежа в ванне, петь песню, рефрен или припев которой начинался со слов: «Я стоял, я смотрел, и я слушал», — и как раз этим я сейчас и занимался, только вот смотреть было некуда. Дождь не шел, да и грохот грузовиков на деревянном мосту больше не раздавался. Казалось, природа махнула на все рукой, решив, что затевать грозу слишком хлопотно. Так что я не только не был убит молнией, но даже не промок и пребывал в прежнем состоянии.
Владелец фотоаппарата говорил с невидимым собеседником и сказал вот что: «Его фамилия — Вустер. Говорит, он племянник миссис Траверс».
Было ясно, что к началу разговора я опоздал. Должно быть, до этого был задан какой-то вопрос, скажем: «Вы случайно не знаете, кто этот высокий, стройный, симпатичный, я бы даже сказал — очаровательный молодой человек, с которым я разговаривал неподалеку от дома?» Или, возможно, вопрос был задан чуть-чуть иначе. Суть от этого не меняется. А второй собеседник подал реплику, что, мол, понятия не имею. После чего владелец фотоаппарата и произнес услышанную мною фразу. Не успел он договорить, как в комнате кто-то громко фыркнул, и раздался возглас, полный ужаса и отвращения: «Вустер!»
Я весь задрожал от макушки до пят. Возможно, я даже охнул, но, к счастью, не настолько громко, чтобы меня услышали в гостиной.
Дело в том, что я узнал голос лорда Сидкапа, или Спода, как я всегда буду его называть, сколько бы титулов он ни унаследовал. А ведь я-то думал и надеялся, что навсегда отряс прах Тотли-Тауэрс от своих ног и больше не увижу Спода. Этого живоглота, который своими поступками еще с раннего детства заставлял всех добропорядочных людей хвататься за головы. Неудивительно, что у меня на секунду потемнело в глазах, и я, чтобы не упасть, вынужден был ухватиться за поплывший мимо розовый куст.
Этот Спод — здесь необходимы разъяснения для новичков, которые не читали предыдущих разделов моего жизнеописания — многократно встречался мне на жизненных, так сказать, перекрестках, и никогда эти встречи добром не кончались. Я сказал, что сомневаюсь в возможности нежной дружбы между мной и владельцем фотоаппарата, но было еще менее вероятно, чтобы такое, как выражается Дживс, слияние душ произошло у нас со Сподом. Наши взгляды друг на друга были вполне определенными. Он был убежден, что, пока английскую землю топчут Вустеры, она никогда не станет землей героев, а я, в свою очередь, полагал, что тонна кирпичей, брошенная с высоты на голову Спода, — верное средство от всех недугов Англии.
— Вы с ним знакомы? — спросил владелец фотоаппарата.
— К сожалению, да, — ответил Спод таким тоном, точно он Шерлок Холмс и его спросили, знаком ли он с профессором Мориарти. — А вы как с ним столкнулись?
— При его попытке удрать с моим фотоаппаратом.
— Ха!
— Естественно, я подумал, что он хочет его украсть. Но если он действительно племянник миссис Траверс, это меняет дело.
Спод скептически отнесся к такому умозаключению, на мой взгляд достаточно убедительному, и снова фыркнул — даже оглушительнее, чем в первый раз.
— То, что он племянник миссис Траверс, ровным счетом ничего не значит. Будь он племяником архиепископа, он вел бы себя точно так же. Тихой сапой Вустер украдет все, что только не прибито гвоздями. Он знал о вашем присутствии?
— Нет. Я стоял за кустом.
— А фотоаппарат у вас хороший.
— Уйму денег стоил.
— Тогда он, конечно, собирался его украсть. Решил, должно быть, что ему подфартило. Позвольте мне рассказать вам о Вустере. Наша первая встреча произошла в антикварном магазине. Я пришел туда с сэром Уоткином Бассетом, моим будущим тестем. Он коллекционирует старинное серебро. Сэр Уоткин поставил там среди мебели свой зонтик. Вустер был в магазине, но где-то прятался, и мы его не видели.
— Небось в каком-нибудь темном углу?
— Или за каким-нибудь шкафом. Мы только тогда его заметили, когда он уже крался к выходу с зонтиком сэра Уоткина.
— Наглый какой.
— Ну еще бы. Им без этого нельзя.
— Пожалуй. В таких делах нужны дерзость и хладнокровие.
Не будет преувеличением сказать, что я вскипел праведным гневом. Как я уже имел случай писать, тот мой поступок объяснялся просто. Выходя в то утро из дома, я не взял зонтика и в магазине по рассеянности схватил чужой, следуя естественному закону, согласно которому человек безотчетно тянется к тому зонтику, что поближе, как цветок — к солнцу.
Потом снова заговорил Спод. Я не сомневался, что пауза в их разговоре была занята размышлениями о моем проступке. Теперь его голос звучал так, словно готовил слушателя к кульминационному моменту.
— Хотите верьте, хотите нет, но вскоре после этого он появился в Тотли-Тауэрс, имении сэра Уоткина в Глостершире.
— Поразительно!
— Я знал, что вы удивитесь.
— Конечно, загримированный? В парике? С приклеенной бородой? С накрашенными шеками?
— Нет, он приехал, ни от кого не таясь, по приглашению моей будущей жены. У нее к нему какая-то сентиментальная жалость. Думаю, она надеется его перевоспитать.
— Таковы девушки.
— Да, но лучше бы они не были такими.
— Вы отругали свою будущую жену?
— Тогда я не мог этого сделать.
— Может, оно и к лучшему. Однажды я отругал девушку, на которой хотел жениться, а она взяла и вышла за биржевого маклера. Так что же было дальше?
— Он украл одну ценную вещь. Серебряный кувшинчик для сливок. Такой сливочник в виде коровы.
— Мне лично врач запрещает есть сливки. Его, конечно, арестовали?
— Как его арестуешь? Никаких улик.
— Но вы знали, что это его рук дело?
— Мы были уверены.
— Да, неприятно. И больше вы его не видели?
— Вы не поверите, но он еще раз приехал в Тотли-Тауэрс.
— Потрясающе!
— Снова по приглашению моей будущей жены.
— Вы говорите о мисс Бассет, которая приехала вчера вечером?
— Да, о Мадлен.
— Прелестная девушка. Я встретил ее в саду перед завтраком. По рекомендации врача я выхожу подышать свежим воздухом рано утром. Вы знаете, она думает, что пелена тумана в ложбине — не что иное, как фата феи.
— У нее очень прихотливое воображение.
— С этим, по-видимому, ничего не поделаешь. Но вы начали рассказывать о его втором посещении Тотли-Тауэрс. Украл он что-нибудь на этот раз?
— Янтарную статуэтку, оцениваемую в тысячу фунтов.
— Вот умелец! — сказал владелец фотоаппарата, как мне показалось, с затаенным восхищением. — Надеюсь, его арестовали?
— Да. Он провел ночь в местной тюрьме. Но на следующее утро сэр Уоткин смягчился и отпустил его с миром.
— Неуместная снисходительность.
— Вот именно.
Владелец фотоаппарата больше не высказывался на эту тему. хотя про себя. вероятнее, подумал, что он в жизни не видел такого сиропного семейства, как эти Бассеты.
— Что ж, я глубоко вам признателен, — сказал он, — что вы рассказали мне о Вустере и предостерегли на будущее. Я привез с собой одну очень ценную антикварную вещь, которую надеюсь продать мистеру Траверсу. Если Вустер о ней узнает, он непременно попытается ее украсть, и если он попадется на этой краже, то, обещаю вам, одной ночью в тюрьме он не отделается. Его накажут по всей строгости закона. Кстати, как насчет партии в бильярд перед ужином? Врач прописал мне небольшую физическую нагрузку.
— С удовольствием.
— Тогда пойдемте в бильярдную.
Подождав, пока они уйдут, я вошел и опустился на диван. Я был глубоко взволнован: если вы думаете, что кому-нибудь приятно услышать слова, которые говорил обо мне Спод, вы ошибаетесь. У меня участился пульс, и на лбу выступил трудовой пот, как у деревенского кузнеца. Я остро нуждался в глотке спиртного, и в тот самый момент, когда мой язык уже начал присыхать к гортани, на сцене появился Дживс, держа в руках поднос со всем необходимым. Вот так же — вы, наверно, слышали — в Альпах приходят на помощь людям сенбернары, за что их и ценят так высоко.
К исступленному восторгу, который я испытал при виде Дживса, примешалось удивление по поводу того, что он выступил в роли виночерпия. По всем правилам это была компетенция Сеппингса, дворецкого тети Далии.
— Привет, Дживс! — выпалил я.
— Добрый вечер, сэр. Я распаковал ваш багаж. Можно налить вам виски с содовой?
— Конечно, можно. Вы что, теперь здесь за дворецкого? Я в полном недоумении. Где Сеппингс?
— Он слег в постель, сэр, с острым несварением желудка, произошедшим из-за злоупотребления яствами месье Анатоля за обедом. Я временно исполняю его обязанности.
— Очень благородно с вашей стороны, и очень благородно было прийти мне на помощь именно сейчас. Я испытал потрясение. Дживс.
— Сочувствую вам, сэр.
— Вы знали, что Спод здесь?
— Да, сэр.
— И мисс Бассет?
— Да, сэр.
— Мы как будто снова попали в Тотли-Тауэрс.
— Понимаю ваше замешательство, сэр, но нежелательных контактов легко избежать.
— Да, но пока вы будете избегать нежелательных контактов, о вас нарасскажут всяким типам в панамах, что вы — нечто среднее между аристократом-взломщиком и вокзальным воришкой, — сказал я, хлестко сформулировав идею Спода.
— Весьма огорчительно, сэр.
— Еще бы. Мы-то с вами знаем, что все мои действия в Тотли-Тауэрс имеют разумное объяснение, но я боюсь, как бы Спод не рассказал что-нибудь тете Агате.
— Маловероятно, сэр.
— И я так думаю.
— Но мне понятны ваши чувства, сэр. «Кто тащит деньги — похищает тлен. Что деньги? Были деньги, сплыли деньги. Они прошли чрез много тысяч рук. Иное — незапятнанное имя. Кто нас его лишает, предает нас нищете, не сделавшись богаче»[13].
— Точно. Сами придумали?
— Нет, сэр. Шекспир.
— У вашего Шекспира есть несколько метких высказываний.
— По-моему, все его высказывания таковы, сэр. Налить вам еще виски?
— Непременно, Дживс, и с подобающей расторопностью.
Вновь выполнив спасительную миссию сенбернара, он удалился, и когда я, уже не испытывая острой жажды, медленно потягивал вторую порцию виски, дверь распахнулась, и в гостиную влетела тетя Далия, вся веселье и румянец.
Хорошая девушка, подумал я, и собой хороша. Но все-таки не настолько, чтобы отнести на ее счет прибаутку Дживса: «Так вот краса, что в путь суда подвигла»[11], и, вероятно, это было даже к лучшему, потому что Флоренс, я думаю, выказала бы недовольство, возвратись Медяк из поездки с приобретением, от которого глаз не отвести. Человек в его положении должен проявлять большую осмотрительность при выборе секретарши и отсеивать кандидаток, которые могли бы победить на последнем конкурсе «Мисс Америка». Но, безусловно, у нее была приятная внешность. Она производила впечатление тихой, участливой девушки, которая, только поделись с ней своим горем, и за руку тебя возьмет, и по головке погладит. Если придешь к ней и скажешь: «Я только что совершит убийство, и мне как-то не по себе», — то услышишь в ответ: «Ничего страшного, постарайтесь не думать об этом. С кем не бывает». Короче, маленькая мама, к тому же классная машинистка. Чего еще можно было желать для Медяка?
Дживс вынес чемоданы и сложил их в багажник, и Медяк попросил меня вести машину, потому что ему нужно было обсудить с новой секретаршей много вопросов, касающихся, видимо, ее должностных обязанностей. Дживс сел впереди рядом со мной, и мы отправились: о поездке как таковой не могу сказать ничего интересного. Всю дорогу я пребывал в веселом расположении духа, как всегда, когда не за горами новая встреча со стряпней Анатоля. Дживс, вероятно, испытывал те же чувства: он такой же горячий поклонник этого сковородного самородка, как и я, но если я распевал за рулем, то он, по своему обыкновению, был нем, как чучело лягушки, и не подтягивал, хотя я настойчиво приглашал его петь со мной на два голоса.
Достигнув цели путешествия, мы разошлись по своим делам. Дживс занялся багажом, Медяк повел Магнолию Гленденнон в свой кабинет, а я направился в гостиную, где никого не застал. Дом показался мне вымершим; в предвечернее время загородные усадьбы часто производят такое впечатление на новоприбывшего гостя. Ни тети Далии, ни ее супруга дяди Тома нигде не было видно. Я подумал, не заглянуть ли в ту комнату, где дядя Том хранит свою коллекцию старинного серебра, но решил, что не стоит. Дядя Том представляет собой тип страстного коллекционера, который будет часами напролет рассказывать своей бедной жертве о канделябрах, лиственном узоре, рельефном изображении венков из лент и орнаменте «годрон» в виде цепи овалов — что, конечно, никому не интересно.
Можно было нанести визит Анатолю, но и от этой мысли я отказался. У него тоже есть свой конек — состояние его здоровья, и он не преминет излить на беззащитного слушателя длинный монолог на эту тему. У него случаются приступы того, что он называет mal au foie[12], и его рассуждения представляют интерес скорее для специалиста-медика, чем для профана вроде меня. Не знаю, отчего так, но когда кто-то начинает рассказывать мне о своей печени, я всегда слушаю без особого наслаждения.
В общем, мне ничего не оставалось, как отправиться на прогулку по обширному парку и земельным угодьям.
В этот предвечерний час было душно и знойно, и казалось, природа колеблется, нагнать ей страху на людишек сильнейшей грозой или не стоит, — но я пренебрег опасностью. Неподалеку от дома находится лесок, в который я всегда любил ходить; туда-то я и направился. Там к услугам тех, кто желает посидеть и поразмышлять, есть пара деревянных лавочек, и, двигаясь прямым курсом вдоль первой из них, я увидел, что на ней лежит дорогой фотоаппарат.
Я несколько удивился: я понятия не имел, что тетя Далия пристрастилась к фотографии, хотя, конечно, тетушки — народ взбалмошный, от них только и жди сюрпризов. Почти сразу же мне пришла в голову здравая мысль, что без дождя грозы не бывает, а от дождя фотоаппарат может испортиться. Поэтому я взял его и зашагал обратно к дому, предвкушая радость пожилой родственницы, которая будет благодарить меня за заботу со слезами на глазах, но тут раздался вопль, и из-за кустов появился какой-то человек. Не скрою, я порядком струхнул.
Это был на редкость толстый мужчина с большим розовым лицом и в панаме с розовой лентой. Я никогда его раньше не видел и задался вопросом, что он тут делает. Что такого субъекта могла пригласить тетя Далия, было маловероятно, тем более его не мог пригласить дядя Том, который настолько не жалует гостей, что, узнав об их приближении, обычно бросается наутек и исчезает, по словам Дживса, так, что и следов не найдешь. Но, как я уже говорил, тетушки — народ взбалмошный, от них только и жди сюрпризов, и не приходилось сомневаться, что у прародительницы есть веские причины якшаться с этим типом. Поэтому я вежливо улыбнулся и добродушно поприветствовал его: «Салют».
— Хороший денек, — сказал я, все еще вежливо улыбаясь. — Хотя не такой уж хороший. Похоже, будет гроза.
Казалось, он был чем-то раздражен. Его лицо стало таким же ярко-розовым, как лента на панаме, и щеки его слегка затряслись.
— К черту грозу! — ответил он, скажем так, несколько отрывисто, и я сказал, что и сам не люблю грозу. Особенно, добавил я, мне не по душе молния.
— Говорят, она никогда не ударяет дважды в одно и то же место, но ведь хватит и одного раза, правда?
— К черту молнию! Что вы делаете с моим фотоаппаратом?
Этот вопрос, естественно, повернул мои мысли в другое русло.
— Так это ваш фотоаппарат?
— Да, мой.
— Я собирался отнести его в дом.
— Отнести в дом?
— Я боялся, что его замочит дождь.
— Хм. Кто вы такой?
Я был рад, что он спросил об этом. Такому сообразительному малому, как я, не стоило большого труда догадаться, что он полагает, будто схватил меня с поличным, и я был рад возможности вручить ему свои верительные грамоты. Я понимал, что, прежде чем мы вместе сможем весело посмеяться над этим забавным недоразумением, мне придется немало попотеть.
— Моя фамилия — Вустер, — сказал я. — Я тетин племянник. В смысле, — продолжил я, потому что мне показалось, что мои последние слова прозвучали как-то не совсем так, — миссис Траверс — моя тетка.
— Вы живете в ее доме?
— Да. Я только что приехал.
— Хм, — сказал он снова, но уже с меньшей враждебностью в голосе.
— Да, — лишний раз подтвердил я.
Наступила пауза, во время которой он, вероятно, мысленно переоценил произошедшее в свете моих заявлений и подверг его тщательному разбору; затем он еще раз хмыкнул и заковылял прочь.
Я не сделал ни шага, чтобы последовать за ним. Я был сыт по горло нашим общением, несмотря на его краткость. Живя под одной крышей, решил я, мы, безусловно, будем иногда раскланиваться, но только в том случае, если столкнемся нос к носу. Весь этот эпизод напомнил мне о моей первой встрече с сэром Уоткином Бассетом и о недоразумении с его зонтиком. Я был потрясен, как в тот раз. Хорошо, что в двух шагах от меня стояла деревянная лавочка и я мог посидеть и успокоить нервы. Небо становилось все более сумрачным и — как бы это сказать — чреватым грозой, но я не трогался в путь. Только после того, как у меня над головой раздался грохот, точно пятьдесят семь грузовиков проехали по деревянному мосту, я понял, что малейшее промедление будет неразумно. Я поднялся и припустил к дому, добежал до застекленной двери гостиной и уже собирался войти, но тут изнутри до меня донесся человеческий голос. Даже, пожалуй, не то чтобы человеческий: это был голос моего нового знакомого, с которым мы болтали о фотоаппаратах.
Я замер. Когда-то я любил, лежа в ванне, петь песню, рефрен или припев которой начинался со слов: «Я стоял, я смотрел, и я слушал», — и как раз этим я сейчас и занимался, только вот смотреть было некуда. Дождь не шел, да и грохот грузовиков на деревянном мосту больше не раздавался. Казалось, природа махнула на все рукой, решив, что затевать грозу слишком хлопотно. Так что я не только не был убит молнией, но даже не промок и пребывал в прежнем состоянии.
Владелец фотоаппарата говорил с невидимым собеседником и сказал вот что: «Его фамилия — Вустер. Говорит, он племянник миссис Траверс».
Было ясно, что к началу разговора я опоздал. Должно быть, до этого был задан какой-то вопрос, скажем: «Вы случайно не знаете, кто этот высокий, стройный, симпатичный, я бы даже сказал — очаровательный молодой человек, с которым я разговаривал неподалеку от дома?» Или, возможно, вопрос был задан чуть-чуть иначе. Суть от этого не меняется. А второй собеседник подал реплику, что, мол, понятия не имею. После чего владелец фотоаппарата и произнес услышанную мною фразу. Не успел он договорить, как в комнате кто-то громко фыркнул, и раздался возглас, полный ужаса и отвращения: «Вустер!»
Я весь задрожал от макушки до пят. Возможно, я даже охнул, но, к счастью, не настолько громко, чтобы меня услышали в гостиной.
Дело в том, что я узнал голос лорда Сидкапа, или Спода, как я всегда буду его называть, сколько бы титулов он ни унаследовал. А ведь я-то думал и надеялся, что навсегда отряс прах Тотли-Тауэрс от своих ног и больше не увижу Спода. Этого живоглота, который своими поступками еще с раннего детства заставлял всех добропорядочных людей хвататься за головы. Неудивительно, что у меня на секунду потемнело в глазах, и я, чтобы не упасть, вынужден был ухватиться за поплывший мимо розовый куст.
Этот Спод — здесь необходимы разъяснения для новичков, которые не читали предыдущих разделов моего жизнеописания — многократно встречался мне на жизненных, так сказать, перекрестках, и никогда эти встречи добром не кончались. Я сказал, что сомневаюсь в возможности нежной дружбы между мной и владельцем фотоаппарата, но было еще менее вероятно, чтобы такое, как выражается Дживс, слияние душ произошло у нас со Сподом. Наши взгляды друг на друга были вполне определенными. Он был убежден, что, пока английскую землю топчут Вустеры, она никогда не станет землей героев, а я, в свою очередь, полагал, что тонна кирпичей, брошенная с высоты на голову Спода, — верное средство от всех недугов Англии.
— Вы с ним знакомы? — спросил владелец фотоаппарата.
— К сожалению, да, — ответил Спод таким тоном, точно он Шерлок Холмс и его спросили, знаком ли он с профессором Мориарти. — А вы как с ним столкнулись?
— При его попытке удрать с моим фотоаппаратом.
— Ха!
— Естественно, я подумал, что он хочет его украсть. Но если он действительно племянник миссис Траверс, это меняет дело.
Спод скептически отнесся к такому умозаключению, на мой взгляд достаточно убедительному, и снова фыркнул — даже оглушительнее, чем в первый раз.
— То, что он племянник миссис Траверс, ровным счетом ничего не значит. Будь он племяником архиепископа, он вел бы себя точно так же. Тихой сапой Вустер украдет все, что только не прибито гвоздями. Он знал о вашем присутствии?
— Нет. Я стоял за кустом.
— А фотоаппарат у вас хороший.
— Уйму денег стоил.
— Тогда он, конечно, собирался его украсть. Решил, должно быть, что ему подфартило. Позвольте мне рассказать вам о Вустере. Наша первая встреча произошла в антикварном магазине. Я пришел туда с сэром Уоткином Бассетом, моим будущим тестем. Он коллекционирует старинное серебро. Сэр Уоткин поставил там среди мебели свой зонтик. Вустер был в магазине, но где-то прятался, и мы его не видели.
— Небось в каком-нибудь темном углу?
— Или за каким-нибудь шкафом. Мы только тогда его заметили, когда он уже крался к выходу с зонтиком сэра Уоткина.
— Наглый какой.
— Ну еще бы. Им без этого нельзя.
— Пожалуй. В таких делах нужны дерзость и хладнокровие.
Не будет преувеличением сказать, что я вскипел праведным гневом. Как я уже имел случай писать, тот мой поступок объяснялся просто. Выходя в то утро из дома, я не взял зонтика и в магазине по рассеянности схватил чужой, следуя естественному закону, согласно которому человек безотчетно тянется к тому зонтику, что поближе, как цветок — к солнцу.
Потом снова заговорил Спод. Я не сомневался, что пауза в их разговоре была занята размышлениями о моем проступке. Теперь его голос звучал так, словно готовил слушателя к кульминационному моменту.
— Хотите верьте, хотите нет, но вскоре после этого он появился в Тотли-Тауэрс, имении сэра Уоткина в Глостершире.
— Поразительно!
— Я знал, что вы удивитесь.
— Конечно, загримированный? В парике? С приклеенной бородой? С накрашенными шеками?
— Нет, он приехал, ни от кого не таясь, по приглашению моей будущей жены. У нее к нему какая-то сентиментальная жалость. Думаю, она надеется его перевоспитать.
— Таковы девушки.
— Да, но лучше бы они не были такими.
— Вы отругали свою будущую жену?
— Тогда я не мог этого сделать.
— Может, оно и к лучшему. Однажды я отругал девушку, на которой хотел жениться, а она взяла и вышла за биржевого маклера. Так что же было дальше?
— Он украл одну ценную вещь. Серебряный кувшинчик для сливок. Такой сливочник в виде коровы.
— Мне лично врач запрещает есть сливки. Его, конечно, арестовали?
— Как его арестуешь? Никаких улик.
— Но вы знали, что это его рук дело?
— Мы были уверены.
— Да, неприятно. И больше вы его не видели?
— Вы не поверите, но он еще раз приехал в Тотли-Тауэрс.
— Потрясающе!
— Снова по приглашению моей будущей жены.
— Вы говорите о мисс Бассет, которая приехала вчера вечером?
— Да, о Мадлен.
— Прелестная девушка. Я встретил ее в саду перед завтраком. По рекомендации врача я выхожу подышать свежим воздухом рано утром. Вы знаете, она думает, что пелена тумана в ложбине — не что иное, как фата феи.
— У нее очень прихотливое воображение.
— С этим, по-видимому, ничего не поделаешь. Но вы начали рассказывать о его втором посещении Тотли-Тауэрс. Украл он что-нибудь на этот раз?
— Янтарную статуэтку, оцениваемую в тысячу фунтов.
— Вот умелец! — сказал владелец фотоаппарата, как мне показалось, с затаенным восхищением. — Надеюсь, его арестовали?
— Да. Он провел ночь в местной тюрьме. Но на следующее утро сэр Уоткин смягчился и отпустил его с миром.
— Неуместная снисходительность.
— Вот именно.
Владелец фотоаппарата больше не высказывался на эту тему. хотя про себя. вероятнее, подумал, что он в жизни не видел такого сиропного семейства, как эти Бассеты.
— Что ж, я глубоко вам признателен, — сказал он, — что вы рассказали мне о Вустере и предостерегли на будущее. Я привез с собой одну очень ценную антикварную вещь, которую надеюсь продать мистеру Траверсу. Если Вустер о ней узнает, он непременно попытается ее украсть, и если он попадется на этой краже, то, обещаю вам, одной ночью в тюрьме он не отделается. Его накажут по всей строгости закона. Кстати, как насчет партии в бильярд перед ужином? Врач прописал мне небольшую физическую нагрузку.
— С удовольствием.
— Тогда пойдемте в бильярдную.
Подождав, пока они уйдут, я вошел и опустился на диван. Я был глубоко взволнован: если вы думаете, что кому-нибудь приятно услышать слова, которые говорил обо мне Спод, вы ошибаетесь. У меня участился пульс, и на лбу выступил трудовой пот, как у деревенского кузнеца. Я остро нуждался в глотке спиртного, и в тот самый момент, когда мой язык уже начал присыхать к гортани, на сцене появился Дживс, держа в руках поднос со всем необходимым. Вот так же — вы, наверно, слышали — в Альпах приходят на помощь людям сенбернары, за что их и ценят так высоко.
К исступленному восторгу, который я испытал при виде Дживса, примешалось удивление по поводу того, что он выступил в роли виночерпия. По всем правилам это была компетенция Сеппингса, дворецкого тети Далии.
— Привет, Дживс! — выпалил я.
— Добрый вечер, сэр. Я распаковал ваш багаж. Можно налить вам виски с содовой?
— Конечно, можно. Вы что, теперь здесь за дворецкого? Я в полном недоумении. Где Сеппингс?
— Он слег в постель, сэр, с острым несварением желудка, произошедшим из-за злоупотребления яствами месье Анатоля за обедом. Я временно исполняю его обязанности.
— Очень благородно с вашей стороны, и очень благородно было прийти мне на помощь именно сейчас. Я испытал потрясение. Дживс.
— Сочувствую вам, сэр.
— Вы знали, что Спод здесь?
— Да, сэр.
— И мисс Бассет?
— Да, сэр.
— Мы как будто снова попали в Тотли-Тауэрс.
— Понимаю ваше замешательство, сэр, но нежелательных контактов легко избежать.
— Да, но пока вы будете избегать нежелательных контактов, о вас нарасскажут всяким типам в панамах, что вы — нечто среднее между аристократом-взломщиком и вокзальным воришкой, — сказал я, хлестко сформулировав идею Спода.
— Весьма огорчительно, сэр.
— Еще бы. Мы-то с вами знаем, что все мои действия в Тотли-Тауэрс имеют разумное объяснение, но я боюсь, как бы Спод не рассказал что-нибудь тете Агате.
— Маловероятно, сэр.
— И я так думаю.
— Но мне понятны ваши чувства, сэр. «Кто тащит деньги — похищает тлен. Что деньги? Были деньги, сплыли деньги. Они прошли чрез много тысяч рук. Иное — незапятнанное имя. Кто нас его лишает, предает нас нищете, не сделавшись богаче»[13].
— Точно. Сами придумали?
— Нет, сэр. Шекспир.
— У вашего Шекспира есть несколько метких высказываний.
— По-моему, все его высказывания таковы, сэр. Налить вам еще виски?
— Непременно, Дживс, и с подобающей расторопностью.
Вновь выполнив спасительную миссию сенбернара, он удалился, и когда я, уже не испытывая острой жажды, медленно потягивал вторую порцию виски, дверь распахнулась, и в гостиную влетела тетя Далия, вся веселье и румянец.
Глава 6
Встречаясь с этой родственницей, я каждый раз думаю, как странно, что одна сестра — назовем ее сестрой А — может быть так не похожа на другую — назовем ее сестрой Б. Если тетя Агата рослая, худощавая и скорее напоминает стервятника из пустыни Гоби, то тетя Далия коренастая, как регбист, чья задача — вводить мяч в схватку. И по характеру они совершенно разные. Тетя Агата холодная и высокомерная, что, вероятно, не мешает ей оживляться в полнолуние, когда, по слухам, она совершает человеческие жертвоприношения. Со мной она всегда обращается так, словно она строгая воспитательница, а я — ее шестилетний подопечный, которого она только что застала ворующим варенье из буфета. Тетя Далия, напротив, веселая и добродушная, как «дама»[14] из рождественской комедии. Загадка природы, да и только.
Я обратился к ней с громким приветом, в каждом звуке которого чувствовались родственная любовь и почтение, и даже запечатлел на ее лбу нежный поцелуй. Сейчас было не время песочить ее за то, что она напустила полный дом всяких Сподов, девиц Бассет и хамоватых пузанов в панамах.
В ответ она приветствовала меня грубоватым охотничьим улюлюканьем. Очевидно, псовая охота приучает выражаться междометиями.
— Кого я вижу: молодой Берти.
— Он самый. Бодр и весел, готов к любым превратностям судьбы.
— И, как обычно, томится жаждой. Я так и думала, что застану тебя хлебаюшим виски.
— Я пью исключительно в лечебных целях. Я испытал потрясение.
— Из-за чего?
— Случайно мне стало известно о пребывании в доме этого фрукта Спода, — сказал я, почувствовав, что настал удобный момент для того, чтобы перейти к изложению претензий. — Чего ради вы пригласили сюда этого дьявола в образе человеческом? — спросил я, зная, что она разделяет мое мнение о седьмом графе Сидкапе. — Вы много раз говорили мне, что считаете его грубейшей ошибкой природы. И тем не менее лезете из кожи вон, чтобы, как это сказать, подмазаться к нему, что ли. Уж не спятили ли вы, старая прародительница?
Казалось бы, после такого нагоняя она должна была залиться краской, которую, правда, едва ли удалось бы разглядеть, — у нее и без того красные щеки, потому что в свое время она охотилась в сильные морозы, — но ни о каких угрызениях совести в ее случае речь не шла. Пользуясь выражением из репертуара Анатоля, можно сказать, что вся моя ругань была ей как об стенку горох.
— Меня попросил Медяк. Он хочет, чтобы Спод выступал с речами в его поддержку. Он шапочно с ним знаком.
— Избави бог ему познакомиться с ним поближе.
— Медяку нужна всемерная помощь, а Спод не уступает в красноречии легендарным ораторам. Прямо златоуст. Ему не пришлось бы ударить пальцем о палец, чтобы попасть в парламент.
Наверно, она была права, но меня задевала любая похвала в адрес Спода. Я парировал с обидой в голосе:
— Что же мешает ему баллотироваться?
— То, что он лорд, лопух ты этакий.
— А лорда нельзя избрать в парламент?
— Конечно, нет.
— Понятно, — сказал я, удивившись, что кому-то все-таки заказан путь в палату общин. — Что ж, выходит, ваша вина не так серьезна, как я думал. Как вы с ним ладите?
— Я стараюсь его избегать.
— Разумно. Такой же линии поведения буду придерживаться и я. Теперь, что касается Мадлен Бассет. Она тоже здесь. Почему?
— Мадлен приехала за компанию. Хочет быть рядом со Сподом. Странное желание, не правда ли? Можно сказать, нездоровое. И Флоренс Крэй, само собой, приехала, чтобы участвовать в избирательной кампании Медяка.
Я вздрогнул. Вернее, даже не вздрогнул, а подскочил сантиметров на пятнадцать, как будто мое сиденье проткнули снизу шилом или вязальной спицей.
— Неужели и Флоренс здесь?
— Еще как здесь. Ты, кажется, взволнован.
— Я весь на взводе. Вот уж не думал, что, приехав сюда, окажусь в зоне демографического взрыва.
— Откуда ты знаешь про демографические взрывы?
— Дживс рассказал. Это его конек. Он говорит, что если в скором времени ничего не будет сделано…
— Уверена, он сказал так: «Если в сжатые сроки не будут приняты надлежащие меры».
— Точно, его слова. Он сказал: «Если в сжатые сроки не будут приняты надлежащие меры, то одной половине человечества в недалеком будущем придется держать на плечах другую половину».
— Предпочтительней оказаться в верхнем ярусе.
— Кто спорит.
— Хотя и верхние будут терпеть неудобства, балансируя на чужих плечах, как акробаты.
— Точно.
— И прогуляться не смогут, чтоб ноги размять. И поохотиться вволю.
— О чем разговор.
На какое-то время мы предались размышлению о том, что нас ждет в перспективе, и, помнится, я подумал, что теперешнее житье под одной крышей со Сподом, Мадлен и Флоренс выглядит сравнительно завидным. Тут мои мысли легко перенеслись к дяде Тому. Бедный старик сейчас, наверно, на грани нервного истощения. Даже появление одного гостя он порой воспринимает болезненно.
— Как же дядя Том переносит это вторжение в его хижину? — спросил я.
Она посмотрела на меня сомнительно, нет, наверно, надо говорить — с сомнением.
— Бедное слабоумное дитя, ты что, думал застать его здесь играющим на банджо? Он уехал на юг Франции, как только узнал об угрожающей опасности. Вчера от него пришла открытка. Он прекрасно проводит время и жалеет, что меня нет рядом.
— И вы не имеете ничего против, чтобы все эти люди наводняли ваш дом?
— Конечно, я бы предпочла их здесь не видеть, но я проявляю по отношению к ним ангельскую кротость, потому что они могут быть полезны Медяку.
— Какие у него шансы?
— Я бы сказала, пятьдесят на пятьдесят. Любая мелочь может дать преимущество той или другой стороне. На днях состоятся предвыборные дебаты, и многое, если не все, зависит от них.
— Кто соперник Медяка?
— Местное дарование. Адвокат.
— Дживс говорит, что Маркет-Снодсбери — очень чопорный город, и что если избиратели узнают о прошлом Медяка, они выгонят его взашей без всяких церемоний.
— У Медяка есть прошлое?
— Прошлое — сильно сказано. Ничего из ряда вон выходящего. Когда он еще не подпал под обаяние Флоренс, его регулярно вышвыривали из ресторанов за то, что он бросал яйцами в вентилятор, и редкое состязание по гребле между Оксфордом и Кембриджем обходилось без того, чтобы Медяка не замели за срывание касок с полицейских. Он может потерять из-за этого голоса избирателей?
— Потерять голоса? Да если об этом узнают в Маркет-Снодсбери, я сомневаюсь, что он получит хотя бы один голос. На такие вещи могли бы смотреть сквозь пальцы в Содоме и Гоморре, но не в Маркет-Снодсбери. Поэтому, ради бога, не болтай об этом с каждым встречным.
Я обратился к ней с громким приветом, в каждом звуке которого чувствовались родственная любовь и почтение, и даже запечатлел на ее лбу нежный поцелуй. Сейчас было не время песочить ее за то, что она напустила полный дом всяких Сподов, девиц Бассет и хамоватых пузанов в панамах.
В ответ она приветствовала меня грубоватым охотничьим улюлюканьем. Очевидно, псовая охота приучает выражаться междометиями.
— Кого я вижу: молодой Берти.
— Он самый. Бодр и весел, готов к любым превратностям судьбы.
— И, как обычно, томится жаждой. Я так и думала, что застану тебя хлебаюшим виски.
— Я пью исключительно в лечебных целях. Я испытал потрясение.
— Из-за чего?
— Случайно мне стало известно о пребывании в доме этого фрукта Спода, — сказал я, почувствовав, что настал удобный момент для того, чтобы перейти к изложению претензий. — Чего ради вы пригласили сюда этого дьявола в образе человеческом? — спросил я, зная, что она разделяет мое мнение о седьмом графе Сидкапе. — Вы много раз говорили мне, что считаете его грубейшей ошибкой природы. И тем не менее лезете из кожи вон, чтобы, как это сказать, подмазаться к нему, что ли. Уж не спятили ли вы, старая прародительница?
Казалось бы, после такого нагоняя она должна была залиться краской, которую, правда, едва ли удалось бы разглядеть, — у нее и без того красные щеки, потому что в свое время она охотилась в сильные морозы, — но ни о каких угрызениях совести в ее случае речь не шла. Пользуясь выражением из репертуара Анатоля, можно сказать, что вся моя ругань была ей как об стенку горох.
— Меня попросил Медяк. Он хочет, чтобы Спод выступал с речами в его поддержку. Он шапочно с ним знаком.
— Избави бог ему познакомиться с ним поближе.
— Медяку нужна всемерная помощь, а Спод не уступает в красноречии легендарным ораторам. Прямо златоуст. Ему не пришлось бы ударить пальцем о палец, чтобы попасть в парламент.
Наверно, она была права, но меня задевала любая похвала в адрес Спода. Я парировал с обидой в голосе:
— Что же мешает ему баллотироваться?
— То, что он лорд, лопух ты этакий.
— А лорда нельзя избрать в парламент?
— Конечно, нет.
— Понятно, — сказал я, удивившись, что кому-то все-таки заказан путь в палату общин. — Что ж, выходит, ваша вина не так серьезна, как я думал. Как вы с ним ладите?
— Я стараюсь его избегать.
— Разумно. Такой же линии поведения буду придерживаться и я. Теперь, что касается Мадлен Бассет. Она тоже здесь. Почему?
— Мадлен приехала за компанию. Хочет быть рядом со Сподом. Странное желание, не правда ли? Можно сказать, нездоровое. И Флоренс Крэй, само собой, приехала, чтобы участвовать в избирательной кампании Медяка.
Я вздрогнул. Вернее, даже не вздрогнул, а подскочил сантиметров на пятнадцать, как будто мое сиденье проткнули снизу шилом или вязальной спицей.
— Неужели и Флоренс здесь?
— Еще как здесь. Ты, кажется, взволнован.
— Я весь на взводе. Вот уж не думал, что, приехав сюда, окажусь в зоне демографического взрыва.
— Откуда ты знаешь про демографические взрывы?
— Дживс рассказал. Это его конек. Он говорит, что если в скором времени ничего не будет сделано…
— Уверена, он сказал так: «Если в сжатые сроки не будут приняты надлежащие меры».
— Точно, его слова. Он сказал: «Если в сжатые сроки не будут приняты надлежащие меры, то одной половине человечества в недалеком будущем придется держать на плечах другую половину».
— Предпочтительней оказаться в верхнем ярусе.
— Кто спорит.
— Хотя и верхние будут терпеть неудобства, балансируя на чужих плечах, как акробаты.
— Точно.
— И прогуляться не смогут, чтоб ноги размять. И поохотиться вволю.
— О чем разговор.
На какое-то время мы предались размышлению о том, что нас ждет в перспективе, и, помнится, я подумал, что теперешнее житье под одной крышей со Сподом, Мадлен и Флоренс выглядит сравнительно завидным. Тут мои мысли легко перенеслись к дяде Тому. Бедный старик сейчас, наверно, на грани нервного истощения. Даже появление одного гостя он порой воспринимает болезненно.
— Как же дядя Том переносит это вторжение в его хижину? — спросил я.
Она посмотрела на меня сомнительно, нет, наверно, надо говорить — с сомнением.
— Бедное слабоумное дитя, ты что, думал застать его здесь играющим на банджо? Он уехал на юг Франции, как только узнал об угрожающей опасности. Вчера от него пришла открытка. Он прекрасно проводит время и жалеет, что меня нет рядом.
— И вы не имеете ничего против, чтобы все эти люди наводняли ваш дом?
— Конечно, я бы предпочла их здесь не видеть, но я проявляю по отношению к ним ангельскую кротость, потому что они могут быть полезны Медяку.
— Какие у него шансы?
— Я бы сказала, пятьдесят на пятьдесят. Любая мелочь может дать преимущество той или другой стороне. На днях состоятся предвыборные дебаты, и многое, если не все, зависит от них.
— Кто соперник Медяка?
— Местное дарование. Адвокат.
— Дживс говорит, что Маркет-Снодсбери — очень чопорный город, и что если избиратели узнают о прошлом Медяка, они выгонят его взашей без всяких церемоний.
— У Медяка есть прошлое?
— Прошлое — сильно сказано. Ничего из ряда вон выходящего. Когда он еще не подпал под обаяние Флоренс, его регулярно вышвыривали из ресторанов за то, что он бросал яйцами в вентилятор, и редкое состязание по гребле между Оксфордом и Кембриджем обходилось без того, чтобы Медяка не замели за срывание касок с полицейских. Он может потерять из-за этого голоса избирателей?
— Потерять голоса? Да если об этом узнают в Маркет-Снодсбери, я сомневаюсь, что он получит хотя бы один голос. На такие вещи могли бы смотреть сквозь пальцы в Содоме и Гоморре, но не в Маркет-Снодсбери. Поэтому, ради бога, не болтай об этом с каждым встречным.