— Разладилось? — повторил я хриплым шепотом. — Вы имеете в виду, что когда… как же это…
— О чем ты?
— «Когда та лютня трещину дала, недолго музыка играть могла»[21]. Это не мое, это Дживс.
— Похоже, что так. Вчера за ужином я заметила, что он отказался от коронного блюда Анатоля, а она сидела бледная, смиренная, как монашка, и крошила хлеб. Раз уж я заговорила о коронном блюде Анатоля, скажу тебе то, что собиралась, про Л. П. Ранкла: решающая минута близится. Я сгруппировалась для прыжка и крепко надеюсь, что Таппи скоро разбогатеет.
Я прищелкнул языком. Я первый стоял за то, чтобы Л. П. Ранкл поделился с Таппи своими миллионами, но сейчас было не время менять тему разговора.
— Забудьте пока о Таппи. Подумайте о щекотливом положении Бертрама Уилберфорса Вустера.
— Уилберфорса. — пробормотала она, насколько ей позволял бормотать ее выдающийся голосовой аппарат. — Я когда-нибудь рассказывала тебе, как ты получил это прозвище? Это была идея твоего отца. За день до того, как тебя поднесли к купели, — ты был похож при этом на исполнителя эпизодической роли в гангстерском фильме — твой родитель сорвал куш на скачках «Гранд нэшнл», поставив на аутсайдера по кличке Уилберфорс, и поэтому настоял, чтобы тебя назвали в его честь. Сочувствую тебе, но нам всем приходится нести свое бремя. Второе имя твоего дяди Тома — Портарлингтон, а мне при крещении чуть не дали имя Филлида.
Я шлепнул ее по кумполу ножом для бумаг, похожим на восточный кинжал, какими убивают людей в приключенческих романах.
— Не отвлекайтесь. Тот факт, что вас чуть не окрестили Филлидой, без сомнения, займет достойное место в вашей автобиографии, но обсуждать его сейчас совершенно необязательно. Мы говорим о том, какая страшная опасность будет мне угрожать, если ось Мадлен — Спод развалится.
— Ты считаешь, если Мадлен разорвет помолвку, тебе придется заполнить образовавшуюся пустоту?
— Вот именно.
— Она не сделает этого. Ни в жизнь.
— Но вы сказали…
— Я только хотела построже тебя предупредить, чтобы ты впредь не вытаскивал мошек из глаз Мадлен. Может быть, я переусердствовала.
— Вы меня насмерть перепугали.
— Прости, что сгустила краски. Тебе не о чем беспокоиться. Это одна из тех легких размолвок, которые бывают у не в меру сюсюкающих парочек.
— Из-за чего же она произошла?
— Почем я знаю. Может быть, он оспорил ее утверждение, что звезды на небе — это божьи цветочки.
Что ж, это было вполне возможно. С Гасси Финк-Ноттлом Мадлен рассорилась после того, как сказала ему, что на закате всегда думает о Небесной Заступнице, выглядывающей из-за золотой полосы небосвода[22], а он спросил: о ком, о ком? и она ответила: о Небесной Заступнице, и он сказал: никогда о такой не слыхивал, и добавил, что его тошнит от закатов, от всего небесного и от Небесной Заступницы тоже. Барышню с ее взглядами легко ранить небрежным отношением к звездочкам и цветочкам.
— Возможно, они уже помирились, — сказала прародительница. — Но все-таки тебе лучше держаться от Мадлен подальше. Спод — человек порывистый. Может разукрасить тебе физиономию.
— Он уже угрожал это сделать.
— Так и сказал: разукрашу физиономию?
— Нет, он обещал размазать меня по лужайке перед домом и потом станцевать на моих потрохах в сапогах с подковами.
— Один черт. Так что на твоем месте я соблюдала бы осторожность. Будь с Мадлен холодно-вежливым. Если ты увидишь, что еще какие-нибудь мошки летят в ее сторону, заботливо подай им пальто и пожелай счастливого пути, но не вздумай вмешиваться.
— Не буду.
— Надеюсь, я рассеяла твои страхи.
— Рассеяли, старая кровинка.
— Тогда почему ты морщишь лоб?
— Хм, почему? Да вот Медяк.
— Что Медяк?
— Это из-за него я морщу лоб.
Весть о возможном возвращении Мадлен Бассет на ярмарку невест настолько меня встревожила, что я лишь сейчас вспомнил про Бингли и его предсказание неминуемого поражения Медяка. Мне было стыдно и совестно, что под влиянием своих личных неприятностей я так позорно отодвинул Медяка в конец повестки дня. Я уже давно должен был заострить внимание тети Далии на вопросе о его шансах на выборах. Не сделав этого, я подвел друга, а друзей, с гордостью могу сказать, я подводить не привык. Неудивительно, что я мучался угрызениями совести.
Я поспешил реабилитироваться — если я не ошибаюсь, именно это делают люди, подложившие свинью тому, кого любят как брата.
— Я когда-нибудь говорил вам о человеке по фамилии Бингли?
— Если и говорил, то я не помню.
— Он недолгое время служил у меня камердинером, когда у нас с Дживсом возникло разногласие по поводу моей игры на банджолайке. Тогда у меня был дом в Чафнелл-Риджис.
— И он его, кажется, спалил?
— Нализавшись в стельку. Дом сгорел дотла, и моя банджолайка тоже.
— Теперь я поняла, о ком ты. Ну, и что этот Бингли?
— Он живет в Маркет-Снодсбери. Я встретил его сегодня утром и случайно упомянул о том, что агитирую за Медяка.
— Если это можно назвать агитацией.
— И он сказал, что я впустую трачу время. Он посоветовал мне поставить кругленькую сумму на мамашу Мак-Коркадейл. Сказал, у Медяка нет ни малейшего шанса.
— Он дурак.
— Я тоже так всегда считал, но он говорил как человек, располагающий сведениями.
— Какими это еще сведениями он может располагать? Выборы не скачки, где получают информацию от жучка. Не спорю, возможно, борьба будет упорной, но Медяк должен выйти победителем. У него есть секретное оружие.
— Не могли бы вы повторить? Мне кажется, я плохо расслышал.
— Медяку не страшна никакая конкуренция, потому что у него есть секретное оружие.
— Какое?
— Спод.
— Спод?
— Милорд Сидкап. Ты слышал когда-нибудь, как он говорит?
— Только что.
— На публике, дурак.
— А, на публике. Нет, не слышал.
— Я уже говорила тебе, что он потрясающий оратор, только ты, наверно, забыл.
Это показалось мне вполне правдоподобным. Спод в свое время был настоящим диктатором и всюду появлялся во главе отряда сторонников в футбольных трусах, скандирующих «Хайль Спод», а чтобы сделать такую карьеру, нужно обладать даром слова.
— Ты не питаешь к нему симпатии, я тоже, но ему нельзя отказать в красноречии. Аудитория слушает его, затаив дыхание, а когда он кончит, разражается громом аплодисментов.
Я кивнул. Мне самому устраивали овации после исполнения «Свадебной песни пахаря» на загородных концертах. Я бисировал по два, а то и по три раза, даже когда забывал слова и вынужден был вставлять отсебятину вроде «ля-ля-ля, пам-пам-пам, я спешу по делам». Я сказал тетушке, что у меня с плеч полгоры свалилось, и она ответила: «Голова у тебя свалилась, а не полгоры».
— Вы зарядили меня бодростью, — сказал я, пропуская мимо ушей ее подковырку. — Вы же понимаете, победа на выборах нужна Медяку, как воздух.
— Ему втемяшилось в голову представлять Маркет-Снодсбери в Вестминстерском зоопарке?
— Не совсем так. Ему самому парламент не ахти как сдался. Но он думает, что Флоренс укажет ему на дверь, если он потерпит поражение.
— Возможно, он прав. Она не выносит неудачников.
— Он сказал мне то же самое. Вспомните, какая участь постигла Перси Горринджа.
— Не его одного. Англия усеяна бывшими женихами Флоренс, которых она уволила в запас из-за несоответствия ее стандартам. Их насчитываются десятки. Думаю, у них есть свои клубы и общества.
— Возможно, в честь Флоренс они именуют себя Старыми Флорентийцами.
— И устраивают ежегодные банкеты!
Некоторое время мы размышляли о Флоренс: потом тетушка сказала, что должна удалиться, чтобы обсудить с Анатолем меню сегодняшнего ужина — надо уговорить его приготовить нечто из ряда вон выходящее. Жизненно важно, сказала она, чтобы он превзошел самого себя.
— Пока ты не прервал меня и не привлек мое внимание к имени Уилберфорс, я говорила про Л. П. Ранкла.
— Вы сказали, у вас создалось впечатление, что он готов к сотрудничеству.
— Совершенно верно. Знаешь, каким становится питон после нескольких обильных трапез?
— Понятия не имею.
— Он становится умиротворенным. Подобревшим, смягчившимся, питоном-милягой. И если только я не глубоко заблуждаюсь, те же изменения происходят с Л. П. Ранклом под влиянием кухни Анатоля. Ты видел его за ужином вчера вечером?
— К сожалению, нет, я не смотрел. Всеми фибрами своего существа я отдался поглощению пищи. А что, я много потерял? На него стоило посмотреть?
— Он просто сиял. Ему было, конечно, не до застольной беседы, но и без слов становилось ясно, что он — самодружелюбие и сама благосклонность. Видно было: он только и ждет сигнала, чтобы приступить к раздаче подарков. От Анатоля зависит, угаснет этот рождественский запал или разгорится еще пуще. Я знаю, на него можно положиться.
— Добрый старый Анатоль, — сказал я, зажигая сигарету.
— Аминь, — благочестиво подытожила прародительница, а затем, сменив тему, добавила: — Унеси эту вонючую сигарету из дома, чертенок. От нее так пахнет, как будто прорвало канализацию.
Всегда готовый потакать малейшей ее прихоти, я вышел из комнаты через застекленную дверь совсем не в том настроении, в котором входил. В душе Вустера царил оптимизм. У Медяка, говорил я себе, все будет хорошо, у Таппи все будет хорошо, и в самом ближайшем будущем веселый Купидон помирит Мадлен и Спода, даже если последний сделал какое-то неуместное замечание о звездочках и цветочках.
Докурив сигарету, я был не прочь вернуться и продолжить разговор с пожилой родственницей, но тут до меня донесся голос уже успевшего выздороветь Сеппингса, и от того, что я услышал, кровь застыла у меня в жилах. Я остолбенел, как Лотова жена, чью печальную повесть я изучил во время подготовки к конкурсу на лучшее знание библейских текстов.
Услышанная мной реплика Сеппингса звучала так:
— Миссис Мак-Коркадейл, мадам.
Глава 10
— О чем ты?
— «Когда та лютня трещину дала, недолго музыка играть могла»[21]. Это не мое, это Дживс.
— Похоже, что так. Вчера за ужином я заметила, что он отказался от коронного блюда Анатоля, а она сидела бледная, смиренная, как монашка, и крошила хлеб. Раз уж я заговорила о коронном блюде Анатоля, скажу тебе то, что собиралась, про Л. П. Ранкла: решающая минута близится. Я сгруппировалась для прыжка и крепко надеюсь, что Таппи скоро разбогатеет.
Я прищелкнул языком. Я первый стоял за то, чтобы Л. П. Ранкл поделился с Таппи своими миллионами, но сейчас было не время менять тему разговора.
— Забудьте пока о Таппи. Подумайте о щекотливом положении Бертрама Уилберфорса Вустера.
— Уилберфорса. — пробормотала она, насколько ей позволял бормотать ее выдающийся голосовой аппарат. — Я когда-нибудь рассказывала тебе, как ты получил это прозвище? Это была идея твоего отца. За день до того, как тебя поднесли к купели, — ты был похож при этом на исполнителя эпизодической роли в гангстерском фильме — твой родитель сорвал куш на скачках «Гранд нэшнл», поставив на аутсайдера по кличке Уилберфорс, и поэтому настоял, чтобы тебя назвали в его честь. Сочувствую тебе, но нам всем приходится нести свое бремя. Второе имя твоего дяди Тома — Портарлингтон, а мне при крещении чуть не дали имя Филлида.
Я шлепнул ее по кумполу ножом для бумаг, похожим на восточный кинжал, какими убивают людей в приключенческих романах.
— Не отвлекайтесь. Тот факт, что вас чуть не окрестили Филлидой, без сомнения, займет достойное место в вашей автобиографии, но обсуждать его сейчас совершенно необязательно. Мы говорим о том, какая страшная опасность будет мне угрожать, если ось Мадлен — Спод развалится.
— Ты считаешь, если Мадлен разорвет помолвку, тебе придется заполнить образовавшуюся пустоту?
— Вот именно.
— Она не сделает этого. Ни в жизнь.
— Но вы сказали…
— Я только хотела построже тебя предупредить, чтобы ты впредь не вытаскивал мошек из глаз Мадлен. Может быть, я переусердствовала.
— Вы меня насмерть перепугали.
— Прости, что сгустила краски. Тебе не о чем беспокоиться. Это одна из тех легких размолвок, которые бывают у не в меру сюсюкающих парочек.
— Из-за чего же она произошла?
— Почем я знаю. Может быть, он оспорил ее утверждение, что звезды на небе — это божьи цветочки.
Что ж, это было вполне возможно. С Гасси Финк-Ноттлом Мадлен рассорилась после того, как сказала ему, что на закате всегда думает о Небесной Заступнице, выглядывающей из-за золотой полосы небосвода[22], а он спросил: о ком, о ком? и она ответила: о Небесной Заступнице, и он сказал: никогда о такой не слыхивал, и добавил, что его тошнит от закатов, от всего небесного и от Небесной Заступницы тоже. Барышню с ее взглядами легко ранить небрежным отношением к звездочкам и цветочкам.
— Возможно, они уже помирились, — сказала прародительница. — Но все-таки тебе лучше держаться от Мадлен подальше. Спод — человек порывистый. Может разукрасить тебе физиономию.
— Он уже угрожал это сделать.
— Так и сказал: разукрашу физиономию?
— Нет, он обещал размазать меня по лужайке перед домом и потом станцевать на моих потрохах в сапогах с подковами.
— Один черт. Так что на твоем месте я соблюдала бы осторожность. Будь с Мадлен холодно-вежливым. Если ты увидишь, что еще какие-нибудь мошки летят в ее сторону, заботливо подай им пальто и пожелай счастливого пути, но не вздумай вмешиваться.
— Не буду.
— Надеюсь, я рассеяла твои страхи.
— Рассеяли, старая кровинка.
— Тогда почему ты морщишь лоб?
— Хм, почему? Да вот Медяк.
— Что Медяк?
— Это из-за него я морщу лоб.
Весть о возможном возвращении Мадлен Бассет на ярмарку невест настолько меня встревожила, что я лишь сейчас вспомнил про Бингли и его предсказание неминуемого поражения Медяка. Мне было стыдно и совестно, что под влиянием своих личных неприятностей я так позорно отодвинул Медяка в конец повестки дня. Я уже давно должен был заострить внимание тети Далии на вопросе о его шансах на выборах. Не сделав этого, я подвел друга, а друзей, с гордостью могу сказать, я подводить не привык. Неудивительно, что я мучался угрызениями совести.
Я поспешил реабилитироваться — если я не ошибаюсь, именно это делают люди, подложившие свинью тому, кого любят как брата.
— Я когда-нибудь говорил вам о человеке по фамилии Бингли?
— Если и говорил, то я не помню.
— Он недолгое время служил у меня камердинером, когда у нас с Дживсом возникло разногласие по поводу моей игры на банджолайке. Тогда у меня был дом в Чафнелл-Риджис.
— И он его, кажется, спалил?
— Нализавшись в стельку. Дом сгорел дотла, и моя банджолайка тоже.
— Теперь я поняла, о ком ты. Ну, и что этот Бингли?
— Он живет в Маркет-Снодсбери. Я встретил его сегодня утром и случайно упомянул о том, что агитирую за Медяка.
— Если это можно назвать агитацией.
— И он сказал, что я впустую трачу время. Он посоветовал мне поставить кругленькую сумму на мамашу Мак-Коркадейл. Сказал, у Медяка нет ни малейшего шанса.
— Он дурак.
— Я тоже так всегда считал, но он говорил как человек, располагающий сведениями.
— Какими это еще сведениями он может располагать? Выборы не скачки, где получают информацию от жучка. Не спорю, возможно, борьба будет упорной, но Медяк должен выйти победителем. У него есть секретное оружие.
— Не могли бы вы повторить? Мне кажется, я плохо расслышал.
— Медяку не страшна никакая конкуренция, потому что у него есть секретное оружие.
— Какое?
— Спод.
— Спод?
— Милорд Сидкап. Ты слышал когда-нибудь, как он говорит?
— Только что.
— На публике, дурак.
— А, на публике. Нет, не слышал.
— Я уже говорила тебе, что он потрясающий оратор, только ты, наверно, забыл.
Это показалось мне вполне правдоподобным. Спод в свое время был настоящим диктатором и всюду появлялся во главе отряда сторонников в футбольных трусах, скандирующих «Хайль Спод», а чтобы сделать такую карьеру, нужно обладать даром слова.
— Ты не питаешь к нему симпатии, я тоже, но ему нельзя отказать в красноречии. Аудитория слушает его, затаив дыхание, а когда он кончит, разражается громом аплодисментов.
Я кивнул. Мне самому устраивали овации после исполнения «Свадебной песни пахаря» на загородных концертах. Я бисировал по два, а то и по три раза, даже когда забывал слова и вынужден был вставлять отсебятину вроде «ля-ля-ля, пам-пам-пам, я спешу по делам». Я сказал тетушке, что у меня с плеч полгоры свалилось, и она ответила: «Голова у тебя свалилась, а не полгоры».
— Вы зарядили меня бодростью, — сказал я, пропуская мимо ушей ее подковырку. — Вы же понимаете, победа на выборах нужна Медяку, как воздух.
— Ему втемяшилось в голову представлять Маркет-Снодсбери в Вестминстерском зоопарке?
— Не совсем так. Ему самому парламент не ахти как сдался. Но он думает, что Флоренс укажет ему на дверь, если он потерпит поражение.
— Возможно, он прав. Она не выносит неудачников.
— Он сказал мне то же самое. Вспомните, какая участь постигла Перси Горринджа.
— Не его одного. Англия усеяна бывшими женихами Флоренс, которых она уволила в запас из-за несоответствия ее стандартам. Их насчитываются десятки. Думаю, у них есть свои клубы и общества.
— Возможно, в честь Флоренс они именуют себя Старыми Флорентийцами.
— И устраивают ежегодные банкеты!
Некоторое время мы размышляли о Флоренс: потом тетушка сказала, что должна удалиться, чтобы обсудить с Анатолем меню сегодняшнего ужина — надо уговорить его приготовить нечто из ряда вон выходящее. Жизненно важно, сказала она, чтобы он превзошел самого себя.
— Пока ты не прервал меня и не привлек мое внимание к имени Уилберфорс, я говорила про Л. П. Ранкла.
— Вы сказали, у вас создалось впечатление, что он готов к сотрудничеству.
— Совершенно верно. Знаешь, каким становится питон после нескольких обильных трапез?
— Понятия не имею.
— Он становится умиротворенным. Подобревшим, смягчившимся, питоном-милягой. И если только я не глубоко заблуждаюсь, те же изменения происходят с Л. П. Ранклом под влиянием кухни Анатоля. Ты видел его за ужином вчера вечером?
— К сожалению, нет, я не смотрел. Всеми фибрами своего существа я отдался поглощению пищи. А что, я много потерял? На него стоило посмотреть?
— Он просто сиял. Ему было, конечно, не до застольной беседы, но и без слов становилось ясно, что он — самодружелюбие и сама благосклонность. Видно было: он только и ждет сигнала, чтобы приступить к раздаче подарков. От Анатоля зависит, угаснет этот рождественский запал или разгорится еще пуще. Я знаю, на него можно положиться.
— Добрый старый Анатоль, — сказал я, зажигая сигарету.
— Аминь, — благочестиво подытожила прародительница, а затем, сменив тему, добавила: — Унеси эту вонючую сигарету из дома, чертенок. От нее так пахнет, как будто прорвало канализацию.
Всегда готовый потакать малейшей ее прихоти, я вышел из комнаты через застекленную дверь совсем не в том настроении, в котором входил. В душе Вустера царил оптимизм. У Медяка, говорил я себе, все будет хорошо, у Таппи все будет хорошо, и в самом ближайшем будущем веселый Купидон помирит Мадлен и Спода, даже если последний сделал какое-то неуместное замечание о звездочках и цветочках.
Докурив сигарету, я был не прочь вернуться и продолжить разговор с пожилой родственницей, но тут до меня донесся голос уже успевшего выздороветь Сеппингса, и от того, что я услышал, кровь застыла у меня в жилах. Я остолбенел, как Лотова жена, чью печальную повесть я изучил во время подготовки к конкурсу на лучшее знание библейских текстов.
Услышанная мной реплика Сеппингса звучала так:
— Миссис Мак-Коркадейл, мадам.
Глава 10
Прислонясь к стене дома, я, словно загнанный олень, жадно хватал прохладный воздух. Сознание того, что я чуть было снова не столкнулся нос к носу с этой бой-бабой адвокатшей, привело меня в состояние Лотовой жены, как мне показалось, на целый час, хотя на самом деле, наверно, прошло не больше нескольких секунд. Потом мало-помалу я утратил свойства соляного столпа и уже мог сосредоточиться на вопросе, с чего бы это мамаше Мак-Коркадейл, сопернице Медяка на выборах, вздумалось нанести нам визит. Где-где, а тут я ее никак не ожидал увидеть. Все равно как если бы Наполеон зашел поболтать с Веллингтоном накануне битвы при Ватерлоо.
Я уже говорил о позиции у застекленной двери как выигрышной для подслушивания. Можно присутствовать при разговоре незримо для его участников, чем я и воспользовался во время беседы Спода с Л. П. Ранклом. Голоса обоих звучали громко и отчетливо, и никто из них не догадывался, что Бертрам Вустер находится неподалеку и все слышит.
Мне повезло, что у Мак-Коркадейл был такой мощный голос, ведь в случае необходимости я вряд ли мог бы войти и переспросить ее, ну, а уж тетя Далия, само собой, говорила так зычно, что скажет в Гайд-парке — на Пиккадилли-сёркес слышно. Я часто думаю о том, что до глухого аспида[23], про которого я читал, чтобы выиграть конкурс на лучшее знание библейских текстов, прекрасно дошли бы слова заклинателя, если бы им была моя пожилая родственница. Словом, я мог и дальше стоять, привалившись к стене, в полной уверенности, что не пропущу ни единого звука из реплик главных действующих лиц.
Разговор начался с пожелания друг другу доброго утра и фразы тети Далии, соответствующей общепринятому выражению «Какого черта?», после чего Мак-Коркадейл, как будто поняв, что от нее ждут объяснений, сказала, что пришла к мистеру Уиншипу по очень важному делу.
— Есть у меня шансы его видеть?
Тут прародительнице представилась возможность позлить гостью, с блеском ответив, что, мол, у вашей кандидатуры вообще нет никаких шансов, но она не воспользовалась ею, а просто сказала: нет, его нет дома; и Мак-Коркадейл выразила сожаление.
— Я предпочла бы побеседовать с ним лично, но, как я понимаю, он ваш гость, поэтому я могу сказать вам, а уж вы передадите ему.
Ее рассуждение показалось мне здравым, и, помню, я подумал, что этим адвокатам не откажешь в умении выражать свои мысли, но оно, кажется, рассердило пожилую родственницу.
— Извините, но я не вполне понимаю вас, — сказала она, и это означало, что она начинает выходить из себя, потому что в спокойном состоянии она сказала бы: «Простите, не соображу, о чем вы».
— Позвольте я все объясню. Буквально в двух словах. Только что мне нанес визит скверный скользкий слизняк.
Я с достоинством выпрямился. Этого все равно никто не мог видеть, но такая реакция показалась мне уместной. Одно дело — справедливо критиковать человека, и совсем другое — оскорблять его. Ничто в наших отношениях, по-моему, не давало ей повода так отзываться обо мне. Мои взгляды на адвокатов и их умение выражать свои мысли резко переменились.
Не могу сказать наверняка, но думаю, что тетя Далия взбеленилась, потому что теперь ее слова были как из морозилки.
— Вы имеете в виду моего племянника Бертрама Вустера?
Мак-Коркадейл постаралась сгладить то неприятное впечатление, которое произвела на меня ее предыдущая реплика. Она сказала, что ее посетитель не назвал своего имени, но она уверена, что он не может быть племянником миссис Траверс.
— Он не был похож на джентльмена, — сказала она, и со свойственной мне живостью ума я сразу догадался, что она имеет в виду Бингли, который был допущен к ее особе сразу после моего ухода. Я мог бы подписаться под теми нелестными эпитетами, которыми она наградила Бингли. И слизняком она обозвала его метко. Снова я подумал, что адвокатам не откажешь в умении выражать свои мысли.
Старая прародительница теперь тоже казалась настроенной… что это за слово начинается с «п» и означает «менее воинственно»? Пацифистски — вот. Предположение, что она не может иметь племянника, непохожего на джентльмена, вызвало у нее прилив пацифизма. Не то чтобы она уже была готова пригласить мамашу Мак-Коркадейл на длительную прогулку, но ее тон стал заметно дружелюбнее.
— Почему вы называете его слизняком? — спросила она, и Мак-Коркадейл ответила.
— Потому что я люблю называть вещи своими именами. Это слово наиболее точно передает его сущность. Он сделал мне неприличное предложение.
— Что? — спросила тетя Далия довольно бестактно.
Я сам был удивлен не меньше. Трудно было вообразить мужчину, столь жадного до любовных побед, чтобы делать неприличные предложения миссис Мак-Коркадейл. Я не предполагал, что Бингли способен на такое. Он никогда мне не нравился, но я не мог, хотя бы до некоторой степени, не восхититься его отчаянной храбростью. Вот они, наши скромные герои, подумал я.
— Вы шутите, — сказала пожилая родственница.
Мак-Коркадейл тут же парировала:
— И не думаю. Я рассказываю вам все, как было. Я сидела в гостиной и перечитывала речь, которую написала для завтрашних дебатов, и тут явился этот человек и оторвал меня от работы. Я, естественно, почувствовала досаду и спросила его, по какому он делу, и он заявил с гадкой ухмылкой, что он Санта-Клаус и принес мне манну небесную в пустыню и благие вести. Я уже хотела позвонить в колокольчик, чтобы его выпроводили, потому что я, конечно, решила, что он пьян, но тут он сделал мне это странное предложение. Ему удалось завладеть информацией, компрометирующей моего соперника, и он хотел продать ее мне. Сказал, что тогда моя победа на выборах — дело решенное. Верняк. как он выразился.
Я встрепенулся. Не опасайся я, что меня услышат, я бы сказал: «Так-то вот!» При других обстоятельствах я вошел бы в комнату, похлопал прародительницу по плечу и сказал: «Предупреждал я вас, что Бингли располагает сведениями? Может быть, в следующий раз вы прислушаетесь ко мне». Но поскольку пришлось бы возобновлять знакомство с женщиной, одной встречи с которой мне хватит по гроб жизни, это исключалось. Я остался на месте, только еще больше навострил уши, чтобы не пропустить остальную часть диалога.
После того как прародительница произнесла: «О господи!» или «С ума сойти!» — в общем, что-то, из-за чего стало ясно, что рассказ гостьи сильно ее заинтересовал, Мак-Коркадейл продолжила. И продолжение рассказа, бесспорно, довершило удар. Роковая весть, иначе и не назовешь.
— Оказывается, этот человек — бывший камердинер, И он состоит в лондонском клубе дворецких и камердинеров, каждый член которого обязан, согласно уставу, делать записи в клубной книге о своем хозяине. Мой гость объяснил, что в свое время он служил у мистера Уиншипа и надлежащим образом записал многие его похождения, которые, стань они достоянием гласности, произвели бы самое неблагоприятное впечатление на избирателей Маркет-Снодсбери.
Я был удивлен. Я понятия не имел, что Бингли когда-то состоял на службе у Медяка. Что ж, права старинная пословица «Полмира не знает, как живут остальные три четверти».
— Потом он без тени стыда признался, что в свои последний приезд в Лондон украл эту книгу и теперь она находится в его распоряжении.
У меня перехватило дух от ужаса. Особенно горько было сознавать, уж не знаю сам, почему, что Бингли стащил книгу, как раз когда мы с Дживсом потягивали напитки в соседнем помещении. Даже если бы не это, так и так все равно было бы горько. Многие годы я трепетал при мысли, что клубная книга со всей содержащейся в ней взрывоопасной начинкой попадет в плохие руки, и вот теперь она в таких руках, что хуже не придумаешь. Не знаю, понятно ли я выражаюсь, но я просто хочу сказать, что, если б я мог выбирать мерзавца для совершения этой кражи, Бингли стоял бы в списке кандидатур на последнем месте. Помню, Дживс говорил о ком-то, кто «способен на грабеж, измену, хитрость»[24], ну, так это вылитый Бингли. Он напрочь лишен всех благородных чувств, а от такого человека бессмысленно ждать пощады.
Пожилая родственница верно оценила драматичность ситуации. Она испуганно воскликнула: «Страсти-мордасти!», и Мак-Коркадейл сказала, что она согласна с этим восклицанием, хотя сама она выразилась бы иначе.
— Ну, и как вы поступили? — спросила прародительница, горя от нетерпения, и Мак-Коркадейл ответила характерным для себя хмыканьем-фырканьем. В нем слышались и утечка пара, и случайная встреча двух-трех кошек с двумя-тремя собаками, и шипение кобры, вставшей поутру не с той ноги. Интересно, как реагировал на этот звуковой эффект покойный мистер Мак-Коркадейл? Может быть, находясь под впечатлением от него, он решил, что попасть под трамвай — не самое худшее в жизни.
— Я вышвырнула его поганой метлой. С гордостью могу сказать, что собираюсь победить в честной борьбе, и его предложение было мне глубоко противно. Если надумаете добиваться его ареста, хотя не представляю, как он мог бы осуществиться на практике, его адрес: Ормонд-креснт, 5. Он, кажется, положил глаз на мою горничную и дал ей свой адрес. Но повторяю, серьезных оснований для ареста нет. Наш разговор проходил без свидетелей, и он может преспокойно отказаться от своих слов. Жаль. Я испытала бы истинное наслаждение, увидев, как его повесят и четвертуют.
Она снова фыркнула. и прародительница, знающая толк в правилах хорошего тона. поспешила задобрить ее комплиментом. Она сказала, что мамаша Мак-Коркадейл заслуживает ордена.
— Ну что вы.
— Так благородно было с вашей стороны отказать этому человеку.
— Как я уже говорила, я собираюсь победить в честной борьбе.
— Вам было не только глубоко противно выслушивать его предложение, но и досадно отрываться от работы над речью.
— Особенно если учесть, что за несколько минут до того меня оторвал от работы странный молодой человек, показавшийся мне слабоумным.
— Ну, это, должно быть, мой племянник Бертрам Вустер.
— Ах, простите.
— Ничего-ничего.
— Возможно, у меня сложилось превратное впечатление о его умственных способностях. Наша беседа была очень краткой. Мне только показалось странным, что он пытается убедить меня голосовать за моего соперника.
— Он вечно носится с нелепыми идеями. Он у нас такой, с заскоками. «Движется таинственно и чудеса творит»[25]. Но, безусловно, ему не следовало мешать вашей работе над речью. Хорошо она у вас получилась?
— Я довольна.
— За вас остается только порадоваться. Вы, наверно, ждете не дождетесь начала дебатов?
— Да, жду с нетерпением. Я горячая сторонница их проведения. Все упрощается, когда два кандидата публично встречаются лицом к лицу, и избиратели получают возможность сравнить их платформы. Конечно, при условии, что соперники будут скрещивать шпаги в рамках парламентской этики. Но сейчас я должна вернуться к своей работе.
— Минуточку. — Без сомнения, слово «скрещивать» навело прародительницу на мысль. — Вы случайно не решаете кроссворды в «Обсервер»?
— Решаю. В воскресенье за завтраком.
— Но не все отгадываете?
— Да нет, все.
— Каждое слово?
— До сих пор проблем не возникало. По-моему, там все до смешного просто.
— Тогда что значит вся эта абракадабра насчет вымеренного шествия святого вокруг жилища с пристройкой?
— А, это я сразу догадалась. Ответ, конечно, педометр. Шаги меряют педометром. Посередине «дом», то есть жилище, плюс пристройка «е» и «Петр», имя святого, вокруг. Элементарно.
— Да, действительно просто. Спасибо вам. Вы сняли груз с моей души, — сказала тетя Далия, и они мирно расстались — исход, которого трудно было ожидать, зная мамашу Мак-Коркадейл.
После того как я снова примкнул к человеческому стаду в лице сестры моего покойного отца, мне некоторое время не удавалось вставить ни словечка: старая прародительница без умолку костерила составителя кроссворда в «Обсервер», поминая недобрым словом дома и педометры. Выговорившись на эту тему, она с грустью принялась воздавать дань уму Мак-Коркадейл и заявила, что, по ее мнению, в борьбе с такой соперницей у Медяка меньше шансов удержаться, чем у парика на сильном ветру. Хотя теперь, добавила она с большей долей оптимизма, когда клубная книга уже не представляет опасности, он может выехать за счет речистости Спода.
Все это время я безуспешно пытался прорваться к ее слуху со своей репликой, смысл которой заключался в том, что нет резона выезжать, когда тебя уже обскакали, но только с третьего раза мне удалось добиться внимания тетушки.
— Дело труба, — попробовал я выразиться иначе. Казалось, она была удивлена, как будто эта мысль раньше не приходила ей в голову.
— Труба?
— Разве нет?
— С чего ты взял? Ты же слышал, она сказала, что собирается победить в честной борьбе, поэтому отвергла потуги искусителя и вышвырнула его поганой метлой, а быть вышвырнутым подобным образом вдвойне неприятно. Бингли раздавлен.
— Он еще внесет свою лепту.
— Детский лепет.
— Не «лепет», а «лепту», что совсем не одно и то же. Думаю, Бингли оправится после нанесенного ему сокрушительного поражения. Что, если он продаст клубную книгу со всей заложенной в ней взрывчаткой «Маркет-снодсберийскому Аргусу»?
Я имел в виду влиятельную газету, которая из кожи вон лезет, чтобы очернить консерваторов, и охотится за жареными фактами, заставляя людей консервативных взглядов чувствовать себя, как под микроскопом. Если бы она взялась публиковать в каждом номере подробности о прошлом Медяка, то, безусловно, устроила бы его кандидатуре кислородное голодание.
Я недвусмысленным образом заявил об этом ближайшей родственнице. Я бы добавил, что, может быть, теперь с ее лица все же сойдет, наконец, глупая улыбка, по в этом не было нужды. Она сразу оценила правоту моих слов, и у нее вырвалось смачное охотничье ругательство. Она вытаращилась на меня в неприкрытом смятении, словно по неосторожности надкусила протухшую устрицу.
— Мне это раньше и в голову не приходило!
— Так задумайтесь сейчас.
— Репортерские ищейки ни перед чем не остановятся.
— Они обнаглели просто до небес.
— Ты, кажется, говорил, что Медяк сидел в тюрьме?
— Я говорил, что его всегда заметали во время межуниверситетских гребных гонок. И. разумеется, в вечер регби.
— Что это еще за вечер регби?
— Традиционная встреча регбийных команд Оксфордского и Кембриджского университетов. Многие повесы приходят тогда в еше больший раж, чем в праздник гребных гонок. В том числе и Медяк.
— Он действительно попадал в тюрьму?
— Неизменно. Благодаря стойкой привычке срывать каски с полицейских. Наутро, после уплаты штрафа, его выпускали, но ночь он определенно проводил на нарах.
Без сомнения, мне удалось убедить тетю Далию, что положение нешуточное. Она взвизгнула, словно такса, которой наступили на лапу, и ее румянец приобрел сизый оттенок, как всегда в минуты сильного волнения.
Я уже говорил о позиции у застекленной двери как выигрышной для подслушивания. Можно присутствовать при разговоре незримо для его участников, чем я и воспользовался во время беседы Спода с Л. П. Ранклом. Голоса обоих звучали громко и отчетливо, и никто из них не догадывался, что Бертрам Вустер находится неподалеку и все слышит.
Мне повезло, что у Мак-Коркадейл был такой мощный голос, ведь в случае необходимости я вряд ли мог бы войти и переспросить ее, ну, а уж тетя Далия, само собой, говорила так зычно, что скажет в Гайд-парке — на Пиккадилли-сёркес слышно. Я часто думаю о том, что до глухого аспида[23], про которого я читал, чтобы выиграть конкурс на лучшее знание библейских текстов, прекрасно дошли бы слова заклинателя, если бы им была моя пожилая родственница. Словом, я мог и дальше стоять, привалившись к стене, в полной уверенности, что не пропущу ни единого звука из реплик главных действующих лиц.
Разговор начался с пожелания друг другу доброго утра и фразы тети Далии, соответствующей общепринятому выражению «Какого черта?», после чего Мак-Коркадейл, как будто поняв, что от нее ждут объяснений, сказала, что пришла к мистеру Уиншипу по очень важному делу.
— Есть у меня шансы его видеть?
Тут прародительнице представилась возможность позлить гостью, с блеском ответив, что, мол, у вашей кандидатуры вообще нет никаких шансов, но она не воспользовалась ею, а просто сказала: нет, его нет дома; и Мак-Коркадейл выразила сожаление.
— Я предпочла бы побеседовать с ним лично, но, как я понимаю, он ваш гость, поэтому я могу сказать вам, а уж вы передадите ему.
Ее рассуждение показалось мне здравым, и, помню, я подумал, что этим адвокатам не откажешь в умении выражать свои мысли, но оно, кажется, рассердило пожилую родственницу.
— Извините, но я не вполне понимаю вас, — сказала она, и это означало, что она начинает выходить из себя, потому что в спокойном состоянии она сказала бы: «Простите, не соображу, о чем вы».
— Позвольте я все объясню. Буквально в двух словах. Только что мне нанес визит скверный скользкий слизняк.
Я с достоинством выпрямился. Этого все равно никто не мог видеть, но такая реакция показалась мне уместной. Одно дело — справедливо критиковать человека, и совсем другое — оскорблять его. Ничто в наших отношениях, по-моему, не давало ей повода так отзываться обо мне. Мои взгляды на адвокатов и их умение выражать свои мысли резко переменились.
Не могу сказать наверняка, но думаю, что тетя Далия взбеленилась, потому что теперь ее слова были как из морозилки.
— Вы имеете в виду моего племянника Бертрама Вустера?
Мак-Коркадейл постаралась сгладить то неприятное впечатление, которое произвела на меня ее предыдущая реплика. Она сказала, что ее посетитель не назвал своего имени, но она уверена, что он не может быть племянником миссис Траверс.
— Он не был похож на джентльмена, — сказала она, и со свойственной мне живостью ума я сразу догадался, что она имеет в виду Бингли, который был допущен к ее особе сразу после моего ухода. Я мог бы подписаться под теми нелестными эпитетами, которыми она наградила Бингли. И слизняком она обозвала его метко. Снова я подумал, что адвокатам не откажешь в умении выражать свои мысли.
Старая прародительница теперь тоже казалась настроенной… что это за слово начинается с «п» и означает «менее воинственно»? Пацифистски — вот. Предположение, что она не может иметь племянника, непохожего на джентльмена, вызвало у нее прилив пацифизма. Не то чтобы она уже была готова пригласить мамашу Мак-Коркадейл на длительную прогулку, но ее тон стал заметно дружелюбнее.
— Почему вы называете его слизняком? — спросила она, и Мак-Коркадейл ответила.
— Потому что я люблю называть вещи своими именами. Это слово наиболее точно передает его сущность. Он сделал мне неприличное предложение.
— Что? — спросила тетя Далия довольно бестактно.
Я сам был удивлен не меньше. Трудно было вообразить мужчину, столь жадного до любовных побед, чтобы делать неприличные предложения миссис Мак-Коркадейл. Я не предполагал, что Бингли способен на такое. Он никогда мне не нравился, но я не мог, хотя бы до некоторой степени, не восхититься его отчаянной храбростью. Вот они, наши скромные герои, подумал я.
— Вы шутите, — сказала пожилая родственница.
Мак-Коркадейл тут же парировала:
— И не думаю. Я рассказываю вам все, как было. Я сидела в гостиной и перечитывала речь, которую написала для завтрашних дебатов, и тут явился этот человек и оторвал меня от работы. Я, естественно, почувствовала досаду и спросила его, по какому он делу, и он заявил с гадкой ухмылкой, что он Санта-Клаус и принес мне манну небесную в пустыню и благие вести. Я уже хотела позвонить в колокольчик, чтобы его выпроводили, потому что я, конечно, решила, что он пьян, но тут он сделал мне это странное предложение. Ему удалось завладеть информацией, компрометирующей моего соперника, и он хотел продать ее мне. Сказал, что тогда моя победа на выборах — дело решенное. Верняк. как он выразился.
Я встрепенулся. Не опасайся я, что меня услышат, я бы сказал: «Так-то вот!» При других обстоятельствах я вошел бы в комнату, похлопал прародительницу по плечу и сказал: «Предупреждал я вас, что Бингли располагает сведениями? Может быть, в следующий раз вы прислушаетесь ко мне». Но поскольку пришлось бы возобновлять знакомство с женщиной, одной встречи с которой мне хватит по гроб жизни, это исключалось. Я остался на месте, только еще больше навострил уши, чтобы не пропустить остальную часть диалога.
После того как прародительница произнесла: «О господи!» или «С ума сойти!» — в общем, что-то, из-за чего стало ясно, что рассказ гостьи сильно ее заинтересовал, Мак-Коркадейл продолжила. И продолжение рассказа, бесспорно, довершило удар. Роковая весть, иначе и не назовешь.
— Оказывается, этот человек — бывший камердинер, И он состоит в лондонском клубе дворецких и камердинеров, каждый член которого обязан, согласно уставу, делать записи в клубной книге о своем хозяине. Мой гость объяснил, что в свое время он служил у мистера Уиншипа и надлежащим образом записал многие его похождения, которые, стань они достоянием гласности, произвели бы самое неблагоприятное впечатление на избирателей Маркет-Снодсбери.
Я был удивлен. Я понятия не имел, что Бингли когда-то состоял на службе у Медяка. Что ж, права старинная пословица «Полмира не знает, как живут остальные три четверти».
— Потом он без тени стыда признался, что в свои последний приезд в Лондон украл эту книгу и теперь она находится в его распоряжении.
У меня перехватило дух от ужаса. Особенно горько было сознавать, уж не знаю сам, почему, что Бингли стащил книгу, как раз когда мы с Дживсом потягивали напитки в соседнем помещении. Даже если бы не это, так и так все равно было бы горько. Многие годы я трепетал при мысли, что клубная книга со всей содержащейся в ней взрывоопасной начинкой попадет в плохие руки, и вот теперь она в таких руках, что хуже не придумаешь. Не знаю, понятно ли я выражаюсь, но я просто хочу сказать, что, если б я мог выбирать мерзавца для совершения этой кражи, Бингли стоял бы в списке кандидатур на последнем месте. Помню, Дживс говорил о ком-то, кто «способен на грабеж, измену, хитрость»[24], ну, так это вылитый Бингли. Он напрочь лишен всех благородных чувств, а от такого человека бессмысленно ждать пощады.
Пожилая родственница верно оценила драматичность ситуации. Она испуганно воскликнула: «Страсти-мордасти!», и Мак-Коркадейл сказала, что она согласна с этим восклицанием, хотя сама она выразилась бы иначе.
— Ну, и как вы поступили? — спросила прародительница, горя от нетерпения, и Мак-Коркадейл ответила характерным для себя хмыканьем-фырканьем. В нем слышались и утечка пара, и случайная встреча двух-трех кошек с двумя-тремя собаками, и шипение кобры, вставшей поутру не с той ноги. Интересно, как реагировал на этот звуковой эффект покойный мистер Мак-Коркадейл? Может быть, находясь под впечатлением от него, он решил, что попасть под трамвай — не самое худшее в жизни.
— Я вышвырнула его поганой метлой. С гордостью могу сказать, что собираюсь победить в честной борьбе, и его предложение было мне глубоко противно. Если надумаете добиваться его ареста, хотя не представляю, как он мог бы осуществиться на практике, его адрес: Ормонд-креснт, 5. Он, кажется, положил глаз на мою горничную и дал ей свой адрес. Но повторяю, серьезных оснований для ареста нет. Наш разговор проходил без свидетелей, и он может преспокойно отказаться от своих слов. Жаль. Я испытала бы истинное наслаждение, увидев, как его повесят и четвертуют.
Она снова фыркнула. и прародительница, знающая толк в правилах хорошего тона. поспешила задобрить ее комплиментом. Она сказала, что мамаша Мак-Коркадейл заслуживает ордена.
— Ну что вы.
— Так благородно было с вашей стороны отказать этому человеку.
— Как я уже говорила, я собираюсь победить в честной борьбе.
— Вам было не только глубоко противно выслушивать его предложение, но и досадно отрываться от работы над речью.
— Особенно если учесть, что за несколько минут до того меня оторвал от работы странный молодой человек, показавшийся мне слабоумным.
— Ну, это, должно быть, мой племянник Бертрам Вустер.
— Ах, простите.
— Ничего-ничего.
— Возможно, у меня сложилось превратное впечатление о его умственных способностях. Наша беседа была очень краткой. Мне только показалось странным, что он пытается убедить меня голосовать за моего соперника.
— Он вечно носится с нелепыми идеями. Он у нас такой, с заскоками. «Движется таинственно и чудеса творит»[25]. Но, безусловно, ему не следовало мешать вашей работе над речью. Хорошо она у вас получилась?
— Я довольна.
— За вас остается только порадоваться. Вы, наверно, ждете не дождетесь начала дебатов?
— Да, жду с нетерпением. Я горячая сторонница их проведения. Все упрощается, когда два кандидата публично встречаются лицом к лицу, и избиратели получают возможность сравнить их платформы. Конечно, при условии, что соперники будут скрещивать шпаги в рамках парламентской этики. Но сейчас я должна вернуться к своей работе.
— Минуточку. — Без сомнения, слово «скрещивать» навело прародительницу на мысль. — Вы случайно не решаете кроссворды в «Обсервер»?
— Решаю. В воскресенье за завтраком.
— Но не все отгадываете?
— Да нет, все.
— Каждое слово?
— До сих пор проблем не возникало. По-моему, там все до смешного просто.
— Тогда что значит вся эта абракадабра насчет вымеренного шествия святого вокруг жилища с пристройкой?
— А, это я сразу догадалась. Ответ, конечно, педометр. Шаги меряют педометром. Посередине «дом», то есть жилище, плюс пристройка «е» и «Петр», имя святого, вокруг. Элементарно.
— Да, действительно просто. Спасибо вам. Вы сняли груз с моей души, — сказала тетя Далия, и они мирно расстались — исход, которого трудно было ожидать, зная мамашу Мак-Коркадейл.
После того как я снова примкнул к человеческому стаду в лице сестры моего покойного отца, мне некоторое время не удавалось вставить ни словечка: старая прародительница без умолку костерила составителя кроссворда в «Обсервер», поминая недобрым словом дома и педометры. Выговорившись на эту тему, она с грустью принялась воздавать дань уму Мак-Коркадейл и заявила, что, по ее мнению, в борьбе с такой соперницей у Медяка меньше шансов удержаться, чем у парика на сильном ветру. Хотя теперь, добавила она с большей долей оптимизма, когда клубная книга уже не представляет опасности, он может выехать за счет речистости Спода.
Все это время я безуспешно пытался прорваться к ее слуху со своей репликой, смысл которой заключался в том, что нет резона выезжать, когда тебя уже обскакали, но только с третьего раза мне удалось добиться внимания тетушки.
— Дело труба, — попробовал я выразиться иначе. Казалось, она была удивлена, как будто эта мысль раньше не приходила ей в голову.
— Труба?
— Разве нет?
— С чего ты взял? Ты же слышал, она сказала, что собирается победить в честной борьбе, поэтому отвергла потуги искусителя и вышвырнула его поганой метлой, а быть вышвырнутым подобным образом вдвойне неприятно. Бингли раздавлен.
— Он еще внесет свою лепту.
— Детский лепет.
— Не «лепет», а «лепту», что совсем не одно и то же. Думаю, Бингли оправится после нанесенного ему сокрушительного поражения. Что, если он продаст клубную книгу со всей заложенной в ней взрывчаткой «Маркет-снодсберийскому Аргусу»?
Я имел в виду влиятельную газету, которая из кожи вон лезет, чтобы очернить консерваторов, и охотится за жареными фактами, заставляя людей консервативных взглядов чувствовать себя, как под микроскопом. Если бы она взялась публиковать в каждом номере подробности о прошлом Медяка, то, безусловно, устроила бы его кандидатуре кислородное голодание.
Я недвусмысленным образом заявил об этом ближайшей родственнице. Я бы добавил, что, может быть, теперь с ее лица все же сойдет, наконец, глупая улыбка, по в этом не было нужды. Она сразу оценила правоту моих слов, и у нее вырвалось смачное охотничье ругательство. Она вытаращилась на меня в неприкрытом смятении, словно по неосторожности надкусила протухшую устрицу.
— Мне это раньше и в голову не приходило!
— Так задумайтесь сейчас.
— Репортерские ищейки ни перед чем не остановятся.
— Они обнаглели просто до небес.
— Ты, кажется, говорил, что Медяк сидел в тюрьме?
— Я говорил, что его всегда заметали во время межуниверситетских гребных гонок. И. разумеется, в вечер регби.
— Что это еще за вечер регби?
— Традиционная встреча регбийных команд Оксфордского и Кембриджского университетов. Многие повесы приходят тогда в еше больший раж, чем в праздник гребных гонок. В том числе и Медяк.
— Он действительно попадал в тюрьму?
— Неизменно. Благодаря стойкой привычке срывать каски с полицейских. Наутро, после уплаты штрафа, его выпускали, но ночь он определенно проводил на нарах.
Без сомнения, мне удалось убедить тетю Далию, что положение нешуточное. Она взвизгнула, словно такса, которой наступили на лапу, и ее румянец приобрел сизый оттенок, как всегда в минуты сильного волнения.