Страница:
Извилистая тропа вывела нас в темное ущелье, потом – в следующее. Впереди мелькнула фигура дикого оленя. Тремя бросками мы догнали животное с бархатной шкурой и, оттеснив с дороги, понеслись дальше. Будучи ликтором в Траксе, я слыхал, что эклектики, гоняясь за лесной дичью, часто выпрыгивают из седла, чтобы заколоть добычу. Только теперь я поверил, что это правда: я сам мог бы легко перерезать горло оленю ножом мясника.
Оставив его далеко позади, мы взлетели на вершину холма и понеслись вниз в тихую, поросшую лесом долину. Когда мой пегий конь выдохся, я ослабил поводья и предоставил ему самостоятельно выбирать путь между деревьями, крупнее которых я не видел с тех пор, как покинул Сальтус. Вскоре конь остановился, чтобы пощипать сочную нежную траву, пробивающуюся между корнями, а я, бросив поводья на землю, как это делал Гуазахт, спешился сам и помог сойти рыжеволосой девице.
– Благодарю, – проговорила она. – Ты все-таки справился. Я и не думала, что у тебя получится.
– Иначе ты бы не согласилась? Я считал, что тебя заставили.
– Не надо было мне хлестать тебя по лицу. Теперь ты мне отомстишь, да? Будешь бить поводьями?
– Почему ты так решила? – Я очень утомился, поэтому сел на землю. Желтые цветы, не крупнее капли воды, росли среди травы. Я сорвал несколько цветков – они пахли каламбаном.
– Я сужу по твоей внешности. Кроме того, ты вез меня вверх ногами, а мужчины, которые так поступают, всегда не прочь отстегать женщину по заду.
– А я и не знал. Интересная мысль.
– У меня таких мыслей – пруд пруди. – Девушка быстро и грациозно села рядом и положила руку мне на колено. – Послушай, ведь это была инициация, вот и все. Мы делаем это поочередно, и сегодня выпала моя очередь, я была обязана побить тебя. Но теперь все позади.
– Понимаю.
– Значит, ты меня не обидишь? Замечательно! Мы и вправду можем прекрасно провести время. Все, что ты захочешь и пока тебе не надоест, нам не обязательно возвращаться до самого ужина.
– Но я не сказал, что не обижу тебя.
Ее лицо, расплывшееся в искусственной улыбке, сразу помрачнело, и она уставилась в землю. Я решил, что она сейчас сбежит.
– Это лишь доставило бы тебе дополнительное удовольствие, прежде чем все закончится. – Ее рука скользнула вверх по моему бедру. – Ты привлекательный мужчина, вот что я скажу. И такой высокий. – Она выгнулась и прижалась лицом к моим коленям, потом поцеловала меня и наконец выпрямилась. – Это было бы славно. В самом деле, славно.
– Или ты могла бы убить себя. У тебя есть нож? На мгновение ее рот превратился в маленький правильный овал.
– Ты что, сумасшедший? Как же я сразу не догадалась? – Она вскочила на ноги.
Я поймал ее за щиколотку и швырнул на мягкую лесную траву. Ее одежда была ветхой от длительного ношения, один рывок – и платье сброшено.
– Ты сказала, что не сбежишь.
Она поглядела на меня через плечо большими испуганными глазами.
– У тебя нет власти надо мной, – сказал я, – ни у тебя, ни у них. Я не боюсь ни боли, ни смерти. Для меня на свете существует только одна желанная женщина, а мужчин и того меньше, разве что я сам.
Оставив его далеко позади, мы взлетели на вершину холма и понеслись вниз в тихую, поросшую лесом долину. Когда мой пегий конь выдохся, я ослабил поводья и предоставил ему самостоятельно выбирать путь между деревьями, крупнее которых я не видел с тех пор, как покинул Сальтус. Вскоре конь остановился, чтобы пощипать сочную нежную траву, пробивающуюся между корнями, а я, бросив поводья на землю, как это делал Гуазахт, спешился сам и помог сойти рыжеволосой девице.
– Благодарю, – проговорила она. – Ты все-таки справился. Я и не думала, что у тебя получится.
– Иначе ты бы не согласилась? Я считал, что тебя заставили.
– Не надо было мне хлестать тебя по лицу. Теперь ты мне отомстишь, да? Будешь бить поводьями?
– Почему ты так решила? – Я очень утомился, поэтому сел на землю. Желтые цветы, не крупнее капли воды, росли среди травы. Я сорвал несколько цветков – они пахли каламбаном.
– Я сужу по твоей внешности. Кроме того, ты вез меня вверх ногами, а мужчины, которые так поступают, всегда не прочь отстегать женщину по заду.
– А я и не знал. Интересная мысль.
– У меня таких мыслей – пруд пруди. – Девушка быстро и грациозно села рядом и положила руку мне на колено. – Послушай, ведь это была инициация, вот и все. Мы делаем это поочередно, и сегодня выпала моя очередь, я была обязана побить тебя. Но теперь все позади.
– Понимаю.
– Значит, ты меня не обидишь? Замечательно! Мы и вправду можем прекрасно провести время. Все, что ты захочешь и пока тебе не надоест, нам не обязательно возвращаться до самого ужина.
– Но я не сказал, что не обижу тебя.
Ее лицо, расплывшееся в искусственной улыбке, сразу помрачнело, и она уставилась в землю. Я решил, что она сейчас сбежит.
– Это лишь доставило бы тебе дополнительное удовольствие, прежде чем все закончится. – Ее рука скользнула вверх по моему бедру. – Ты привлекательный мужчина, вот что я скажу. И такой высокий. – Она выгнулась и прижалась лицом к моим коленям, потом поцеловала меня и наконец выпрямилась. – Это было бы славно. В самом деле, славно.
– Или ты могла бы убить себя. У тебя есть нож? На мгновение ее рот превратился в маленький правильный овал.
– Ты что, сумасшедший? Как же я сразу не догадалась? – Она вскочила на ноги.
Я поймал ее за щиколотку и швырнул на мягкую лесную траву. Ее одежда была ветхой от длительного ношения, один рывок – и платье сброшено.
– Ты сказала, что не сбежишь.
Она поглядела на меня через плечо большими испуганными глазами.
– У тебя нет власти надо мной, – сказал я, – ни у тебя, ни у них. Я не боюсь ни боли, ни смерти. Для меня на свете существует только одна желанная женщина, а мужчин и того меньше, разве что я сам.
20. ПАТРУЛЬ
Мы удерживали участок не больше пары сотен шагов в поперечнике. Наш противник был вооружен в основном ножами и боевыми топорами; эти топоры да еще рваная одежда напомнили мне о добровольцах, с которыми Водалус (при моем непосредственном участии) справился в нашем некрополе. Но их было уже несколько сотен, и подтягивались все новые.
Наш базель оседлал лошадей и покинул лагерь еще до рассвета. На земле лежали длинные тени, протянувшиеся параллельно изменчивой линии фронта, когда разведчик показал Гуазахту глубокую колею от кареты, двигавшейся в северном направлении. Мы преследовали ее целых три стражи.
Асцианские налетчики, захватившие карету, дрались отменно; чтобы сбить нас с толку, они повернули на юг, потом на запад, потом – снова на север, оставляя за собой петляющие, точно у змеи, следы. Но за ними тянулся шлейф из мертвецов, погибших под нашим огнем или попавших под залпы охранников, которые стреляли через бойницы кареты. Только под конец, когда асциане уже потеряли надежду спастись бегством, мы заметили и других преследователей.
К полудню небольшая долина была окружена. Тускло поблескивавшая стальная карета, заполненная мертвыми и умирающими, безнадежно, по самые оси, завязла в грязи. Асцианские пленные сидели на корточках перед каретой под охраной наших раненых. Асцианский офицер говорил на нашем языке; стражу назад Гаузахт приказал ему освободить повозку и застрелил нескольких асциан, когда те не подчинились. Их оставалось еще около тридцати человек – почти голые, апатичные, с пустыми глазами. Отобранное у них оружие свалили в кучу неподалеку от стоявших на привязи лошадей.
Теперь Гаузахт объезжал наши позиции, и я увидел, как он помедлил возле пня, служившего убежищем для соседнего со мной воина. Одна из женщин-противниц высунула голову из кустов чуть дальше вверх по склону. Мой контус ударил ее сгустком огня, она рефлекторно рванулась в сторону, потом сжалась в клубок, как делает паук, когда его швыряют на горячие угли бивуачного костра. Ее лицо под красным платком, повязанным на голове, было смертельно бледным, и вдруг я понял, что она выглянула не по доброй воле – за кустами прятались другие люди, которые либо недолюбливали ее, либо совсем не дорожили ею. Это они вынудили женщину пойти на этот опрометчивый шаг. Я выстрелил снова, прорезав молнией зеленую поросль и подняв облачко едкого дыма, которое медленно отнесло ко мне, словно дух той женщины.
– Не трать напрасно заряды, – произнес у моего уха Гаузахт. Скорее по привычке, чем от страха, он лег на землю рядом со мной.
Я спросил его, хватит ли зарядов до наступления темноты, если я буду стрелять по шесть раз за одну стражу.
Он пожал плечами и покачал головой.
– Я так и стрелял из этой штуки, насколько я могу судить по солнцу. Но когда стемнеет…
Я взглянул на него, но он лишь снова пожал плечами.
– Когда стемнеет, – продолжил я, – мы ничего не увидим, пока они не подберутся почти вплотную. Будем стрелять наугад и уложим несколько десятков, потом достанем мечи и встанем спина к спине, однако они все равно убьют нас.
– К тому времени подоспеет подмога, – возразил он, но, увидев, что я ему не верю, смачно сплюнул. – Лучше б я проглядел ту чертову колею от кареты. Хоть бы я о ней вообще не слышал!
Теперь я пожал плечами.
– Верни карету асцианам, и тогда мы пробьемся.
– Там внутри – монеты, точно тебе говорю! Золотые монеты, жалованье нашим войскам. Потому карета такая тяжелая, другого и быть не может!
– Но доспехи тоже кое-что весят, – возразил я.
– Но не столько. Мне приходилось видеть подобные кареты. Это золото из Нессуса или из Обители Абсолюта. Но только те твари внутри – да видал ли кто-нибудь таких уродов?
– Я видал.
Гаузахт вперился в меня удивленным взглядом.
– Когда проходил через ворота в Стене Нессуса. Это зверолюди, такой же плод забытых знаний, что заставляли наших боевых лошадей скакать быстрее, чем древние дорожные машины. – Я попытался вспомнить, что еще рассказывал о них Иона, но не придумал ничего лучшего, чем добавить: – Автарх использует эти существа на работах, слишком тяжелых для обычных людей. Или там, где на людей нельзя положиться.
– Ну что ж, вполне справедливо. Ведь они не могут украсть деньги, куда им потом деваться? Послушай-ка, я тут за тобой приглядывал.
– Да, я это почувствовал.
– Уж как приглядывал, говорю тебе. Особенно после того, как ты заставил пегого жеребца наброситься на человека, который объезжал его. Здесь, в Орифии, мы встречаем множество сильных и храбрых людей, особенно когда перешагиваем через их трупы. Находится и немало сообразительных малых, но девятнадцать из двадцати таких умников слишком уж сообразительны, чтобы кому-нибудь принести пользу, даже самим себе. Кто по-настоящему ценен – так это мужчины, а иногда и женщины, которые обладают особой властью – властью заставлять людей добровольно делать то, что им велят. Без ложной скромности скажу: я сам обладаю этим даром. У тебя он тоже есть.
– Пока он что-то не спешил проявляться.
– Бывает, требуется война, чтобы он дал о себе знать. В этом и заключается одно из преимуществ войны, а поскольку их у нее не так уж много, нам следует по достоинству ценить те, что есть. Северьян, я хочу, чтобы ты пошел к карете и переговорил с этими зверолюдьми. Ты сказал, что кое-что знаешь о них. Уговори их выйти наружу и помочь нам в сражении. Ведь, в конечном счете, мы на одной стороне.
Я кивнул.
– Если я смогу уговорить их открыть двери, то мы разделим деньги между собой, а кое-кому удастся бежать. Гуазахт брезгливо потряс головой.
– Что я тебе говорил секунду назад насчет больших умников? Если бы ты и вправду отличался сообразительностью, то не пропустил бы это мимо ушей. Нет, ты скажешь им, что даже если их всего трое или четверо, сейчас нам каждый воин пригодится. Кроме того, не исключено, что один их вид отпугнет грабителей. Дай мне контус, я подменю тебя здесь до твоего возвращения.
Я передал Гуазахту свой длинный ствол.
– Кстати, а кто эти люди?
– Так, всякий сброд, шатающийся вокруг военных лагерей, маркитанты и шлюхи, разнополое отребье. Дезертиры. Автарх или кто-либо из его генералов часто отлавливают их и заставляют трудиться, но они скоро удирают, только бы не работать. В искусстве удирать они большие специалисты. Таких надо бы просто уничтожать.
– Ты даешь мне полномочия вести переговоры с нашими пленниками в карете? Поддержишь меня, если что?
– Они не пленники, хотя… может быть, ты и прав. Передай им мои слова и договорись, как сумеешь. Я поддержу тебя.
Я минуту глядел на Гуазахта, пытаясь понять, верить ему или нет. Как многие мужчины средних лет, он уже имел на лице черты старика, которым он станет впоследствии, – кислого и ворчливого, уже бормочущего те жалобы и возражения, что сорвутся с его уст во время последней схватки.
– Я дал тебе слово. Иди же.
– Ладно.
Я встал на ноги. Бронированная карета напоминала экипажи, предназначенные для доставки особо важных клиентов в нашу башню в Цитадели. Окна узкие и забранные решетками задние колеса в человеческий рост. Гладкие стальные бока были детищем того утраченного искусства, о котором я говорил Гуазахту. Я знал, что у зверолюдей, сидящих внутри, оружие лучше нашего. Протянув вперед руки, чтобы показать, что не вооружен, я стал как можно спокойней продвигаться к карете, пока за решеткой одного из окон не показалось чье-то лицо.
Зная о подобных существах лишь понаслышке, представляешь их себе чем-то стабильным, этакими созданиями, прочно обосновавшимися на полпути между животными и человеком. Однако при личной встрече – как сейчас или же во время знакомства с обезьянолюдьми в шахте неподалеку от Сальтуса – создается совсем иное впечатление. Наилучшее сравнение, которое приходит мне в голову, – это трепетание листьев серебристой березы на ветру. Сперва кажется, что перед тобой самое обыкновенное дерево, но в следующий миг листья поворачиваются другой стороной, и береза предстает сверхъестественным существом. Вот так и с этим зверочеловеком. Сперва мне почудилось, что сквозь прутья решетки на меня пялится морда мастифа, потом я увидел мужчину, благородного в своем уродстве, с рыжевато-коричневым лицом и янтарными глазами. Думая о Трискеле, я поднес руки к решетке, чтобы это создание уловило мой запах.
– Чего ты хочешь? – Его голос был грубым, но не отталкивающим.
– Хочу спасти ваши жизни, – ответил я. Я сказал не то, что требовалось, и понял это, как только слова сорвались с моих уст.
– Мы хотим спасти нашу честь. Я кивнул.
– Честь – это жизнь высшего порядка.
– Если ты знаешь, как нам спасти свою честь, говори, мы выслушаем тебя. Но мы никогда не отдадим доверенный нам груз.
– Вы уже отдали его, – возразил я.
Ветер стих, а мастиф на мгновение отпрянул от окна, оскалив зубы и сверкнув глазами.
– Вас поместили в эту карету вовсе не для охраны золота от асциан, но для того, чтобы защищать его от тех подданных Содружества, что готовы стянуть это золото, если представится случай. Асциане разбиты, взгляни-ка сам. Мы – верноподданные Автарха. Те, от кого вы охраняете золото, скоро одолеют нас.
– Им придется сначала убить меня и моих товарищей, прежде чем они доберутся до золота.
Так, значит, там действительно золото! Вслух я сказал:
– Они так и сделают. Выходите и помогите нам, пока еще есть надежда на победу.
Он заколебался, а я уже не был так уверен, что ошибся, начав переговоры с фразы о спасении их жизней.
– Нет, – ответил он. – Мы не можем. То, что ты говоришь, может быть, и разумно, не знаю. Но наш закон основан не на разуме, он опирается на честь и послушание. Мы остаемся.
– Но ты знаешь, что мы вам не враги?
– Всякий, посягающий на то, что мы охраняем, есть наш враг.
– Мы тоже занимаемся охраной. Если бы эти проходимцы и дезертиры оказались в радиусе поражения вашего оружия, вы стали бы по ним стрелять?
– Да, конечно.
Я приблизился к группе вялых асциан и заявил, что хочу побеседовать с их командиром. Поднялся человек лишь немногим выше остальных. Смышленое выражение на его лице было того свойства, что встречается у хитрых умалишенных. Я сказал ему, что Гуазахт поручил мне вести переговоры, поскольку я и раньше нередко беседовал с асцианскими военнопленными и знаком с их обычаями. Эти слова, как я и рассчитывал, услышали трое раненых охранников, которые могли видеть, что Гуазахт занимает мое место в круговой обороне.
– Приветствую именем Группы Семнадцати! – произнес асцианин.
– Именем Группы Семнадцати, – откликнулся я. Асцианин явно удивился, но кивнул в ответ.
– Мы окружены неверными подданными нашего Автарха, которые, таким образом, являются врагами и Автарха, и Группы Семнадцати. Наш командир Гуазахт придумал план, который обеспечит всем нам жизнь и свободу.
– Слуги Группы Семнадцати не должны расходоваться бесцельно.
– Вот именно. Слушай же план. Мы запряжем наших боевых коней в стальную карету – столько, сколько потребуется, чтобы вытащить ее из грязи. Ты и твои люди тоже должны помочь. Как только карета будет освобождена, мы вернем вам оружие и поможем прорваться через этот кордон. Твои солдаты и наши – все вместе пойдем на север. Вы можете оставить себе карету и деньги, что находятся внутри, и доставить своему начальству, как вы и рассчитывали, когда захватили карету.
– Свет Правильного Мышления проникает сквозь любую тьму.
– Нет, мы не перешли на сторону Группы Семнадцати. И все, что мы предлагаем, отнюдь не безвозмездно. Во-первых, вам придется помочь нам вытащить карету из грязи; во-вторых – принять участие в прорыве из окружения; в-третьих – обеспечить нам свободный проход через расположение ваших войск, чтобы мы могли вернуться к своим.
Асцианский офицер взглянул на слабо мерцающую карету.
– Ни одна неудача не бывает постоянной неудачей. Но неизбежный успех может потребовать новых планов и еще больших усилий.
– Значит, ты согласен с моим новым планом? – Я не замечал, что сильно потею, но сейчас почувствовал, что пот заливает мне глаза. Я отер лоб краем плаща, в точности, как это делал мастер Гурло.
Асцианский офицер кивнул.
– Изучение Правильного Мышления в конечном счете открывает путь к успеху.
– Да, – ответил я. – Так точно, я тоже изучал его. За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия.
Когда я вернулся к карете, к окну подошел все тот же зверочеловек, но на этот раз он был настроен менее враждебно.
– Асциане согласились еще раз попытаться вытащить вашу карету, – сообщил я. – Но придется разгрузить ее.
– Это невозможно.
– Если мы этого не сделаем, золото исчезнет вместе с солнцем. Я не прошу вас отдавать его – только выгрузить и продолжать охранять. У вас будет в руках оружие, и если кто-то вооруженный приблизится к вам, можете убить его. Я безоружен и останусь рядом с вами. Вы и меня можете убить.
На переговоры потребовалось еще немало времени, но в конце концов мы пришли к соглашению. Я велел раненым, сторожившим асциан, положить конти и запрячь в карету восемь боевых коней, асциане тоже приготовились тянуть упряжь и толкать колеса. Затем дверца в стальном боку кареты распахнулась, и зверолюди стали выносить небольшие металлические ящики; двое работали, а тот, с кем я разговаривал, караулил. Они оказались выше, чем я ожидал, и были вооружены фузеями, а за поясами держали пистолеты. То были первые пистоли, которые я увидел с тех пор, как иеродулы пользовались подобным оружием, чтобы отбить атаки Балдандерса в садах Обители Абсолюта.
Когда все ящики были выгружены, трое зверолюдей встали возле них, держа оружие на изготовку. Я дал команду, и раненые воины ударили плетками коней в новой упряжке, а асциане принялись тянуть с таким упорством, что у них даже глаза стали вылезать из орбит от напряжения. И вот когда мы уже решили, что ничего не получится, карета приподнялась из грязи и неуклюже прокатилась с полчейна, прежде чем раненые смогли остановить ее. Гуазахт чуть не угробил нас обоих, бросив свою позицию и опрометью ринувшись к карете, размахивая на бегу моим контусом. Однако у зверолюдей хватило ума сообразить, что командир просто возбужден и не представляет для них опасности.
Он еще больше разошелся, когда увидел, как зверолюди снова переносят ящики внутрь повозки, и услышал, что я пообещал асцианам. Я напомнил ему, что он разрешил мне действовать от его имени.
– Когда я действую, – выпалил он, – я нацеливаюсь на победу.
Я признался, что, в отличие от него, у меня недостает опыта в военных делах, но, как я все же мог убедиться, в некоторых ситуациях победа состоит именно в том, чтобы благополучно выпутаться из сложного переплета.
– И все-таки я рассчитывал, что ты придумаешь что-нибудь получше.
Мы и не заметили, что вершины гор на западе, неумолимо поднимаясь, уже царапали нижний край солнечного диска. Я указал на это Гуазахту.
Тот неожиданно улыбнулся.
– В конце концов, ведь это те же самые асциане, у которых мы уже однажды отбили его.
Он подозвал офицера асциан и заявил, что наши всадники поведут наступление, а его воины пойдут следом за стальной каретой пешим ходом. Асцианин не возражал, но как только его солдаты вновь получили оружие, он стал настаивать на том, чтобы полдюжины из его подразделения взобрались на крышу кареты, а сам он возглавит атаку с остальными. Гуазахт согласился с видимой неохотой, однако его недовольство показалось мне напускным. Мы посадили по одному вооруженному воину на каждого из восьми коней в новой упряжке, и я заметил, что Гуазахт горячо обсуждает какой-то план с корнетом из числа той восьмерки.
Я обещал асцианам, что мы пробьемся через кордон дезертиров на север, но почва на этом направлении оказалась неподходящей для стальной кареты, поэтому в итоге мы сошлись на том, чтобы изменить курс с северного на северо-западный. Асцианская пехота продвигалась быстрым шагом, едва не переходя на бег и поливая огнем противника. Следом катилась карета. Тонкие и длинные струи огня, вырывавшиеся из солдатских конти, вонзались в толпу оборванцев, которые пытались подобраться поближе. Асцианские аркебузы на крыше кареты изрыгали брызги фиолетовой энергии, с треском сыпавшиеся на головы врагов. Зверолюди стреляли из фузей через зарешеченные окна, одним залпом убивая не меньше полудюжины нападавших.
Остальные наши воины (в том числе и я) прикрывали карету с тыла, еще некоторое время удерживая прежние позиции. Затем, чтобы сэкономить драгоценные заряды, многие пристегнули свои конти к седлам, выхватили мечи и в конном строю атаковали рассеянные группы противника, отставшие от асциан и кареты.
Наконец враг оказался позади, а почва под ногами стала менее топкой. И тут солдаты, рассаженные на коней в упряжке, вонзили шпоры в бока животных, а Гуазахт, Эрблон и еще несколько человек, что скакали прямо за каретой, дружно пальнули по асцианам, устроившимся на крыше, и те скатились вниз в языках темно-красного пламени и клубах зловонного дыма. Асциане, продвигавшиеся пешим ходом, бросились врассыпную, потом открыли ответный огонь.
Я не считал себя вправе принимать участие в этом бою. Я натянул поводья и потому увидел – уверен, что раньше других, – первых анпиел, которые, точно ангел из рассказа Мелито, упали с облаков, раскрашенных лучами заходящего солнца. Они смотрелись потрясающе красиво – нагие, со стройными телами молодых женщин; но их радужные крылья были шире в размахе, чем у тераторниса, и все анпиелы держали по пистолету в каждой руке.
Поздно вечером, когда мы вернулись в свой лагерь и раненым была оказана помощь, я спросил Гуазахта, поступил бы он точно так же, если бы все повторилось заново.
Он немного подумал, потом ответил:
– Я и представить себе не мог, что появятся эти летающие девицы. Теперь-то это кажется вполне естественным – в карете наверняка было достаточно денег, чтобы расплатиться с половиной армии, и они, не колеблясь, выслали бы на выручку свои элитные войска. И все-таки разве такое могло прийти в голову до того, как все произошло?
Я покачал головой.
– Послушай, Северьян, мне бы не следовало так говорить с тобой. Но ты сделал то, что мог, и ловчее проныры, чем ты, я еще не встречал. Как бы то ни было, все в итоге обернулось самым лучшим образом, не правда ли? Ты сам убедился, какой дружелюбной была их серафима. И что же она видела? Отважные парни пытаются спасти карету от асциан. Пожалуй, мы заслужили благодарность, а может быть, даже награду.
– Ты мог убить этих зверолюдей, а также асциан, когда золото выгрузили из повозки, – сказал я. – Но ты не сделал этого, потому что тогда я погиб бы вместе с ними. Думаю, ты заслужил благодарность. По крайней мере – от меня.
Он потер свое приплюснутое лицо обеими ладонями.
– Что ж, я просто счастлив. Это мог быть конец Восемнадцатого. Еще одна стража, и мы начали бы убивать друг друга из-за денег.
Наш базель оседлал лошадей и покинул лагерь еще до рассвета. На земле лежали длинные тени, протянувшиеся параллельно изменчивой линии фронта, когда разведчик показал Гуазахту глубокую колею от кареты, двигавшейся в северном направлении. Мы преследовали ее целых три стражи.
Асцианские налетчики, захватившие карету, дрались отменно; чтобы сбить нас с толку, они повернули на юг, потом на запад, потом – снова на север, оставляя за собой петляющие, точно у змеи, следы. Но за ними тянулся шлейф из мертвецов, погибших под нашим огнем или попавших под залпы охранников, которые стреляли через бойницы кареты. Только под конец, когда асциане уже потеряли надежду спастись бегством, мы заметили и других преследователей.
К полудню небольшая долина была окружена. Тускло поблескивавшая стальная карета, заполненная мертвыми и умирающими, безнадежно, по самые оси, завязла в грязи. Асцианские пленные сидели на корточках перед каретой под охраной наших раненых. Асцианский офицер говорил на нашем языке; стражу назад Гаузахт приказал ему освободить повозку и застрелил нескольких асциан, когда те не подчинились. Их оставалось еще около тридцати человек – почти голые, апатичные, с пустыми глазами. Отобранное у них оружие свалили в кучу неподалеку от стоявших на привязи лошадей.
Теперь Гаузахт объезжал наши позиции, и я увидел, как он помедлил возле пня, служившего убежищем для соседнего со мной воина. Одна из женщин-противниц высунула голову из кустов чуть дальше вверх по склону. Мой контус ударил ее сгустком огня, она рефлекторно рванулась в сторону, потом сжалась в клубок, как делает паук, когда его швыряют на горячие угли бивуачного костра. Ее лицо под красным платком, повязанным на голове, было смертельно бледным, и вдруг я понял, что она выглянула не по доброй воле – за кустами прятались другие люди, которые либо недолюбливали ее, либо совсем не дорожили ею. Это они вынудили женщину пойти на этот опрометчивый шаг. Я выстрелил снова, прорезав молнией зеленую поросль и подняв облачко едкого дыма, которое медленно отнесло ко мне, словно дух той женщины.
– Не трать напрасно заряды, – произнес у моего уха Гаузахт. Скорее по привычке, чем от страха, он лег на землю рядом со мной.
Я спросил его, хватит ли зарядов до наступления темноты, если я буду стрелять по шесть раз за одну стражу.
Он пожал плечами и покачал головой.
– Я так и стрелял из этой штуки, насколько я могу судить по солнцу. Но когда стемнеет…
Я взглянул на него, но он лишь снова пожал плечами.
– Когда стемнеет, – продолжил я, – мы ничего не увидим, пока они не подберутся почти вплотную. Будем стрелять наугад и уложим несколько десятков, потом достанем мечи и встанем спина к спине, однако они все равно убьют нас.
– К тому времени подоспеет подмога, – возразил он, но, увидев, что я ему не верю, смачно сплюнул. – Лучше б я проглядел ту чертову колею от кареты. Хоть бы я о ней вообще не слышал!
Теперь я пожал плечами.
– Верни карету асцианам, и тогда мы пробьемся.
– Там внутри – монеты, точно тебе говорю! Золотые монеты, жалованье нашим войскам. Потому карета такая тяжелая, другого и быть не может!
– Но доспехи тоже кое-что весят, – возразил я.
– Но не столько. Мне приходилось видеть подобные кареты. Это золото из Нессуса или из Обители Абсолюта. Но только те твари внутри – да видал ли кто-нибудь таких уродов?
– Я видал.
Гаузахт вперился в меня удивленным взглядом.
– Когда проходил через ворота в Стене Нессуса. Это зверолюди, такой же плод забытых знаний, что заставляли наших боевых лошадей скакать быстрее, чем древние дорожные машины. – Я попытался вспомнить, что еще рассказывал о них Иона, но не придумал ничего лучшего, чем добавить: – Автарх использует эти существа на работах, слишком тяжелых для обычных людей. Или там, где на людей нельзя положиться.
– Ну что ж, вполне справедливо. Ведь они не могут украсть деньги, куда им потом деваться? Послушай-ка, я тут за тобой приглядывал.
– Да, я это почувствовал.
– Уж как приглядывал, говорю тебе. Особенно после того, как ты заставил пегого жеребца наброситься на человека, который объезжал его. Здесь, в Орифии, мы встречаем множество сильных и храбрых людей, особенно когда перешагиваем через их трупы. Находится и немало сообразительных малых, но девятнадцать из двадцати таких умников слишком уж сообразительны, чтобы кому-нибудь принести пользу, даже самим себе. Кто по-настоящему ценен – так это мужчины, а иногда и женщины, которые обладают особой властью – властью заставлять людей добровольно делать то, что им велят. Без ложной скромности скажу: я сам обладаю этим даром. У тебя он тоже есть.
– Пока он что-то не спешил проявляться.
– Бывает, требуется война, чтобы он дал о себе знать. В этом и заключается одно из преимуществ войны, а поскольку их у нее не так уж много, нам следует по достоинству ценить те, что есть. Северьян, я хочу, чтобы ты пошел к карете и переговорил с этими зверолюдьми. Ты сказал, что кое-что знаешь о них. Уговори их выйти наружу и помочь нам в сражении. Ведь, в конечном счете, мы на одной стороне.
Я кивнул.
– Если я смогу уговорить их открыть двери, то мы разделим деньги между собой, а кое-кому удастся бежать. Гуазахт брезгливо потряс головой.
– Что я тебе говорил секунду назад насчет больших умников? Если бы ты и вправду отличался сообразительностью, то не пропустил бы это мимо ушей. Нет, ты скажешь им, что даже если их всего трое или четверо, сейчас нам каждый воин пригодится. Кроме того, не исключено, что один их вид отпугнет грабителей. Дай мне контус, я подменю тебя здесь до твоего возвращения.
Я передал Гуазахту свой длинный ствол.
– Кстати, а кто эти люди?
– Так, всякий сброд, шатающийся вокруг военных лагерей, маркитанты и шлюхи, разнополое отребье. Дезертиры. Автарх или кто-либо из его генералов часто отлавливают их и заставляют трудиться, но они скоро удирают, только бы не работать. В искусстве удирать они большие специалисты. Таких надо бы просто уничтожать.
– Ты даешь мне полномочия вести переговоры с нашими пленниками в карете? Поддержишь меня, если что?
– Они не пленники, хотя… может быть, ты и прав. Передай им мои слова и договорись, как сумеешь. Я поддержу тебя.
Я минуту глядел на Гуазахта, пытаясь понять, верить ему или нет. Как многие мужчины средних лет, он уже имел на лице черты старика, которым он станет впоследствии, – кислого и ворчливого, уже бормочущего те жалобы и возражения, что сорвутся с его уст во время последней схватки.
– Я дал тебе слово. Иди же.
– Ладно.
Я встал на ноги. Бронированная карета напоминала экипажи, предназначенные для доставки особо важных клиентов в нашу башню в Цитадели. Окна узкие и забранные решетками задние колеса в человеческий рост. Гладкие стальные бока были детищем того утраченного искусства, о котором я говорил Гуазахту. Я знал, что у зверолюдей, сидящих внутри, оружие лучше нашего. Протянув вперед руки, чтобы показать, что не вооружен, я стал как можно спокойней продвигаться к карете, пока за решеткой одного из окон не показалось чье-то лицо.
Зная о подобных существах лишь понаслышке, представляешь их себе чем-то стабильным, этакими созданиями, прочно обосновавшимися на полпути между животными и человеком. Однако при личной встрече – как сейчас или же во время знакомства с обезьянолюдьми в шахте неподалеку от Сальтуса – создается совсем иное впечатление. Наилучшее сравнение, которое приходит мне в голову, – это трепетание листьев серебристой березы на ветру. Сперва кажется, что перед тобой самое обыкновенное дерево, но в следующий миг листья поворачиваются другой стороной, и береза предстает сверхъестественным существом. Вот так и с этим зверочеловеком. Сперва мне почудилось, что сквозь прутья решетки на меня пялится морда мастифа, потом я увидел мужчину, благородного в своем уродстве, с рыжевато-коричневым лицом и янтарными глазами. Думая о Трискеле, я поднес руки к решетке, чтобы это создание уловило мой запах.
– Чего ты хочешь? – Его голос был грубым, но не отталкивающим.
– Хочу спасти ваши жизни, – ответил я. Я сказал не то, что требовалось, и понял это, как только слова сорвались с моих уст.
– Мы хотим спасти нашу честь. Я кивнул.
– Честь – это жизнь высшего порядка.
– Если ты знаешь, как нам спасти свою честь, говори, мы выслушаем тебя. Но мы никогда не отдадим доверенный нам груз.
– Вы уже отдали его, – возразил я.
Ветер стих, а мастиф на мгновение отпрянул от окна, оскалив зубы и сверкнув глазами.
– Вас поместили в эту карету вовсе не для охраны золота от асциан, но для того, чтобы защищать его от тех подданных Содружества, что готовы стянуть это золото, если представится случай. Асциане разбиты, взгляни-ка сам. Мы – верноподданные Автарха. Те, от кого вы охраняете золото, скоро одолеют нас.
– Им придется сначала убить меня и моих товарищей, прежде чем они доберутся до золота.
Так, значит, там действительно золото! Вслух я сказал:
– Они так и сделают. Выходите и помогите нам, пока еще есть надежда на победу.
Он заколебался, а я уже не был так уверен, что ошибся, начав переговоры с фразы о спасении их жизней.
– Нет, – ответил он. – Мы не можем. То, что ты говоришь, может быть, и разумно, не знаю. Но наш закон основан не на разуме, он опирается на честь и послушание. Мы остаемся.
– Но ты знаешь, что мы вам не враги?
– Всякий, посягающий на то, что мы охраняем, есть наш враг.
– Мы тоже занимаемся охраной. Если бы эти проходимцы и дезертиры оказались в радиусе поражения вашего оружия, вы стали бы по ним стрелять?
– Да, конечно.
Я приблизился к группе вялых асциан и заявил, что хочу побеседовать с их командиром. Поднялся человек лишь немногим выше остальных. Смышленое выражение на его лице было того свойства, что встречается у хитрых умалишенных. Я сказал ему, что Гуазахт поручил мне вести переговоры, поскольку я и раньше нередко беседовал с асцианскими военнопленными и знаком с их обычаями. Эти слова, как я и рассчитывал, услышали трое раненых охранников, которые могли видеть, что Гуазахт занимает мое место в круговой обороне.
– Приветствую именем Группы Семнадцати! – произнес асцианин.
– Именем Группы Семнадцати, – откликнулся я. Асцианин явно удивился, но кивнул в ответ.
– Мы окружены неверными подданными нашего Автарха, которые, таким образом, являются врагами и Автарха, и Группы Семнадцати. Наш командир Гуазахт придумал план, который обеспечит всем нам жизнь и свободу.
– Слуги Группы Семнадцати не должны расходоваться бесцельно.
– Вот именно. Слушай же план. Мы запряжем наших боевых коней в стальную карету – столько, сколько потребуется, чтобы вытащить ее из грязи. Ты и твои люди тоже должны помочь. Как только карета будет освобождена, мы вернем вам оружие и поможем прорваться через этот кордон. Твои солдаты и наши – все вместе пойдем на север. Вы можете оставить себе карету и деньги, что находятся внутри, и доставить своему начальству, как вы и рассчитывали, когда захватили карету.
– Свет Правильного Мышления проникает сквозь любую тьму.
– Нет, мы не перешли на сторону Группы Семнадцати. И все, что мы предлагаем, отнюдь не безвозмездно. Во-первых, вам придется помочь нам вытащить карету из грязи; во-вторых – принять участие в прорыве из окружения; в-третьих – обеспечить нам свободный проход через расположение ваших войск, чтобы мы могли вернуться к своим.
Асцианский офицер взглянул на слабо мерцающую карету.
– Ни одна неудача не бывает постоянной неудачей. Но неизбежный успех может потребовать новых планов и еще больших усилий.
– Значит, ты согласен с моим новым планом? – Я не замечал, что сильно потею, но сейчас почувствовал, что пот заливает мне глаза. Я отер лоб краем плаща, в точности, как это делал мастер Гурло.
Асцианский офицер кивнул.
– Изучение Правильного Мышления в конечном счете открывает путь к успеху.
– Да, – ответил я. – Так точно, я тоже изучал его. За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия.
Когда я вернулся к карете, к окну подошел все тот же зверочеловек, но на этот раз он был настроен менее враждебно.
– Асциане согласились еще раз попытаться вытащить вашу карету, – сообщил я. – Но придется разгрузить ее.
– Это невозможно.
– Если мы этого не сделаем, золото исчезнет вместе с солнцем. Я не прошу вас отдавать его – только выгрузить и продолжать охранять. У вас будет в руках оружие, и если кто-то вооруженный приблизится к вам, можете убить его. Я безоружен и останусь рядом с вами. Вы и меня можете убить.
На переговоры потребовалось еще немало времени, но в конце концов мы пришли к соглашению. Я велел раненым, сторожившим асциан, положить конти и запрячь в карету восемь боевых коней, асциане тоже приготовились тянуть упряжь и толкать колеса. Затем дверца в стальном боку кареты распахнулась, и зверолюди стали выносить небольшие металлические ящики; двое работали, а тот, с кем я разговаривал, караулил. Они оказались выше, чем я ожидал, и были вооружены фузеями, а за поясами держали пистолеты. То были первые пистоли, которые я увидел с тех пор, как иеродулы пользовались подобным оружием, чтобы отбить атаки Балдандерса в садах Обители Абсолюта.
Когда все ящики были выгружены, трое зверолюдей встали возле них, держа оружие на изготовку. Я дал команду, и раненые воины ударили плетками коней в новой упряжке, а асциане принялись тянуть с таким упорством, что у них даже глаза стали вылезать из орбит от напряжения. И вот когда мы уже решили, что ничего не получится, карета приподнялась из грязи и неуклюже прокатилась с полчейна, прежде чем раненые смогли остановить ее. Гуазахт чуть не угробил нас обоих, бросив свою позицию и опрометью ринувшись к карете, размахивая на бегу моим контусом. Однако у зверолюдей хватило ума сообразить, что командир просто возбужден и не представляет для них опасности.
Он еще больше разошелся, когда увидел, как зверолюди снова переносят ящики внутрь повозки, и услышал, что я пообещал асцианам. Я напомнил ему, что он разрешил мне действовать от его имени.
– Когда я действую, – выпалил он, – я нацеливаюсь на победу.
Я признался, что, в отличие от него, у меня недостает опыта в военных делах, но, как я все же мог убедиться, в некоторых ситуациях победа состоит именно в том, чтобы благополучно выпутаться из сложного переплета.
– И все-таки я рассчитывал, что ты придумаешь что-нибудь получше.
Мы и не заметили, что вершины гор на западе, неумолимо поднимаясь, уже царапали нижний край солнечного диска. Я указал на это Гуазахту.
Тот неожиданно улыбнулся.
– В конце концов, ведь это те же самые асциане, у которых мы уже однажды отбили его.
Он подозвал офицера асциан и заявил, что наши всадники поведут наступление, а его воины пойдут следом за стальной каретой пешим ходом. Асцианин не возражал, но как только его солдаты вновь получили оружие, он стал настаивать на том, чтобы полдюжины из его подразделения взобрались на крышу кареты, а сам он возглавит атаку с остальными. Гуазахт согласился с видимой неохотой, однако его недовольство показалось мне напускным. Мы посадили по одному вооруженному воину на каждого из восьми коней в новой упряжке, и я заметил, что Гуазахт горячо обсуждает какой-то план с корнетом из числа той восьмерки.
Я обещал асцианам, что мы пробьемся через кордон дезертиров на север, но почва на этом направлении оказалась неподходящей для стальной кареты, поэтому в итоге мы сошлись на том, чтобы изменить курс с северного на северо-западный. Асцианская пехота продвигалась быстрым шагом, едва не переходя на бег и поливая огнем противника. Следом катилась карета. Тонкие и длинные струи огня, вырывавшиеся из солдатских конти, вонзались в толпу оборванцев, которые пытались подобраться поближе. Асцианские аркебузы на крыше кареты изрыгали брызги фиолетовой энергии, с треском сыпавшиеся на головы врагов. Зверолюди стреляли из фузей через зарешеченные окна, одним залпом убивая не меньше полудюжины нападавших.
Остальные наши воины (в том числе и я) прикрывали карету с тыла, еще некоторое время удерживая прежние позиции. Затем, чтобы сэкономить драгоценные заряды, многие пристегнули свои конти к седлам, выхватили мечи и в конном строю атаковали рассеянные группы противника, отставшие от асциан и кареты.
Наконец враг оказался позади, а почва под ногами стала менее топкой. И тут солдаты, рассаженные на коней в упряжке, вонзили шпоры в бока животных, а Гуазахт, Эрблон и еще несколько человек, что скакали прямо за каретой, дружно пальнули по асцианам, устроившимся на крыше, и те скатились вниз в языках темно-красного пламени и клубах зловонного дыма. Асциане, продвигавшиеся пешим ходом, бросились врассыпную, потом открыли ответный огонь.
Я не считал себя вправе принимать участие в этом бою. Я натянул поводья и потому увидел – уверен, что раньше других, – первых анпиел, которые, точно ангел из рассказа Мелито, упали с облаков, раскрашенных лучами заходящего солнца. Они смотрелись потрясающе красиво – нагие, со стройными телами молодых женщин; но их радужные крылья были шире в размахе, чем у тераторниса, и все анпиелы держали по пистолету в каждой руке.
Поздно вечером, когда мы вернулись в свой лагерь и раненым была оказана помощь, я спросил Гуазахта, поступил бы он точно так же, если бы все повторилось заново.
Он немного подумал, потом ответил:
– Я и представить себе не мог, что появятся эти летающие девицы. Теперь-то это кажется вполне естественным – в карете наверняка было достаточно денег, чтобы расплатиться с половиной армии, и они, не колеблясь, выслали бы на выручку свои элитные войска. И все-таки разве такое могло прийти в голову до того, как все произошло?
Я покачал головой.
– Послушай, Северьян, мне бы не следовало так говорить с тобой. Но ты сделал то, что мог, и ловчее проныры, чем ты, я еще не встречал. Как бы то ни было, все в итоге обернулось самым лучшим образом, не правда ли? Ты сам убедился, какой дружелюбной была их серафима. И что же она видела? Отважные парни пытаются спасти карету от асциан. Пожалуй, мы заслужили благодарность, а может быть, даже награду.
– Ты мог убить этих зверолюдей, а также асциан, когда золото выгрузили из повозки, – сказал я. – Но ты не сделал этого, потому что тогда я погиб бы вместе с ними. Думаю, ты заслужил благодарность. По крайней мере – от меня.
Он потер свое приплюснутое лицо обеими ладонями.
– Что ж, я просто счастлив. Это мог быть конец Восемнадцатого. Еще одна стража, и мы начали бы убивать друг друга из-за денег.
21. ВЫСТУПАЕМ
Перед тем как грянуло то сражение, мы временами патрулировали местность, а иногда и просто бездельничали. Довольно часто мы не встречали ни одного асцианина или же натыкались лишь на их трупы. В наши обязанности входило арестовывать дезертиров и изгонять из окрестностей разных мелких торговцев и бродяг, которые паразитировали на теле армии; но если они казались нам похожими на тех, кто осаждал стальную карету, мы убивали их – нет, не казнили, а без всяких лишних формальностей рубили им головы, даже не вылезая из седла.
До полнолуния оставалось совсем немного времени, и ночное светило вновь висело в небе, будто зеленое яблоко. Бывалые воины говорили мне, что самые кровавые сражения всегда приходятся на время полной луны, ибо, по слухам, она потворствует безумству. Но, по-моему, так происходит потому, что ее сияние позволяет генералам подвести подкрепления в ночную пору.
На заре того дня, когда разыгралось сражение, громкий сигнал трубы заставил нас поспешно скинуть свои одеяла. В утренней дымке мы построились в колонну по двое. Во главе колонны встал Гуазахт, чуть позади него – знаменосец Эрблон. Я полагал, что женщины останутся в тылу, как это было во время патрулирования, но больше половины из них взяли конти и присоединились к нам. Я заметил, что некоторые спрятали свои волосы под шлем, а многие облачились в латы, которые сплющивали и скрывали их груди. Я сообщил о своем наблюдении Мезропу, вставшему рядом.
– Могут быть неприятности из-за оплаты, – объяснил он. – Кто-то с очень цепким взглядом обязательно сосчитает нас, а контракты обычно рассчитаны только на мужчин.
– Гуазахт сказал, что сегодня заплатят побольше, – напомнил я ему.
Он прокашлялся, сплюнул, и белая слюна исчезла в холодном воздухе, будто сам Урс поглотил ее.
– Нам не заплатят, пока все не закончится. Они никогда не платят заранее.
Гуазахт закричал и махнул рукой, Эрблон приподнял знамя, и мы двинулись в путь. Топот копыт звучал, как приглушенная барабанная дробь.
– Думаю, таким образом они экономят на убитых, – предположил я.
– Они платят трижды: за то, что сражался, за пролитую кровь и отдельно – при окончательном расчете.
– Или сражалась, полагаю?
Мезроп сплюнул снова.
Некоторое время мы продвигались вперед, потом остановились в ничем не примечательном месте. Когда колонна замерла, среди холмов, что раскинулись вокруг нас, я услышал гул и невнятное бормотание. Армия, рассредоточенная, несомненно, по санитарным причинам и чтобы лишить асцианских врагов четкой мишени, теперь собиралась вновь, в точности как пылинки в памятном мне каменном городе образовали тела воскресших танцоров.
Эти перемещения не остались незамеченными. Как некогда хищные птицы летели за нами, пока мы не добрались до границы того города, так и теперь какие-то пятиконечные формы, вертевшиеся словно колеса, следили за нашим продвижением из-за разбросанных по небу облаков, которые блекли и таяли в ровном красном свете восходящего солнца. Издалека они сперва казались просто серыми, но потом стали пикировать на нас, и я понял, что не могу точно определить их окрас. Наверное, их можно было бы назвать бесцветными, но лишь в том смысле, какой вкладывают, называя золото желтым, а серебро белым. Воздух стонал от их непрерывного вращения.
До полнолуния оставалось совсем немного времени, и ночное светило вновь висело в небе, будто зеленое яблоко. Бывалые воины говорили мне, что самые кровавые сражения всегда приходятся на время полной луны, ибо, по слухам, она потворствует безумству. Но, по-моему, так происходит потому, что ее сияние позволяет генералам подвести подкрепления в ночную пору.
На заре того дня, когда разыгралось сражение, громкий сигнал трубы заставил нас поспешно скинуть свои одеяла. В утренней дымке мы построились в колонну по двое. Во главе колонны встал Гуазахт, чуть позади него – знаменосец Эрблон. Я полагал, что женщины останутся в тылу, как это было во время патрулирования, но больше половины из них взяли конти и присоединились к нам. Я заметил, что некоторые спрятали свои волосы под шлем, а многие облачились в латы, которые сплющивали и скрывали их груди. Я сообщил о своем наблюдении Мезропу, вставшему рядом.
– Могут быть неприятности из-за оплаты, – объяснил он. – Кто-то с очень цепким взглядом обязательно сосчитает нас, а контракты обычно рассчитаны только на мужчин.
– Гуазахт сказал, что сегодня заплатят побольше, – напомнил я ему.
Он прокашлялся, сплюнул, и белая слюна исчезла в холодном воздухе, будто сам Урс поглотил ее.
– Нам не заплатят, пока все не закончится. Они никогда не платят заранее.
Гуазахт закричал и махнул рукой, Эрблон приподнял знамя, и мы двинулись в путь. Топот копыт звучал, как приглушенная барабанная дробь.
– Думаю, таким образом они экономят на убитых, – предположил я.
– Они платят трижды: за то, что сражался, за пролитую кровь и отдельно – при окончательном расчете.
– Или сражалась, полагаю?
Мезроп сплюнул снова.
Некоторое время мы продвигались вперед, потом остановились в ничем не примечательном месте. Когда колонна замерла, среди холмов, что раскинулись вокруг нас, я услышал гул и невнятное бормотание. Армия, рассредоточенная, несомненно, по санитарным причинам и чтобы лишить асцианских врагов четкой мишени, теперь собиралась вновь, в точности как пылинки в памятном мне каменном городе образовали тела воскресших танцоров.
Эти перемещения не остались незамеченными. Как некогда хищные птицы летели за нами, пока мы не добрались до границы того города, так и теперь какие-то пятиконечные формы, вертевшиеся словно колеса, следили за нашим продвижением из-за разбросанных по небу облаков, которые блекли и таяли в ровном красном свете восходящего солнца. Издалека они сперва казались просто серыми, но потом стали пикировать на нас, и я понял, что не могу точно определить их окрас. Наверное, их можно было бы назвать бесцветными, но лишь в том смысле, какой вкладывают, называя золото желтым, а серебро белым. Воздух стонал от их непрерывного вращения.