Вульф Франциска. Стражники Иерусалима

   Козимо сидел в кресле неподвижным изваянием и неотрывно смотрел в окно. В руках он держал фарфоровую чашку – изящный предмет, готовый, казалось, разлететься вдребезги от одного лишь взгляда, в действительности, однако, оказавшийся почти пугающе прочным. Ансельмо тут же узнал чашку и ощутил, как у него на затылке волосы встали дыбом. Он ненавидел эту чашку из китайского чайного сервиза эпохи династии Мин. Остальные чашечки и такой же чайник стояли на подносе эбенового дерева на расстоянии вытянутой руки от Козимо, словно тот опасался, что кто-то может забрать их. На аукционах такие безупречно сохранившиеся изделия достигали едва ли не астрономических цифр. Ансельмо неоднократно пытался уговорить Козимо продать наконец сервиз, но все было напрасно. Тот же всегда парировал, что с этим сервизом связано слишком много воспоминаний. Воспоминаний чересчур дорогих, чтобы их можно было обменять на деньги.
   Дорогие воспоминания. Ансельмо стиснул зубы. В голове не укладывалось, почему Козимо снова и снова по доброй воле предавался этим мукам, почему не хотел просто расстаться с фарфором и все забыть.
   Сервиз был в некотором роде одним из последних сохранившихся современников славной династии. От всесильных китайских императоров, с иероглифами их имен на фарфоре, не осталось ничего, кроме сочинений историков. Точно так же, как от флорентийской фамилии Медичи, по заказу которой ровно пятьсот лет назад китайский фарфор был доставлен в Европу весьма авантюрным способом. Все они превратились в пыль и прах, погребены и забыты.
   Ансельмо мечтал, чтобы и сервиз разделил наконец судьбу своих бывших владельцев. Ему уже не раз приходила в голову шальная мысль подкупить горничную, чтобы она во время уборки «по неосмотрительности» опрокинула поднос, однако он не посмел. Подозрение Козимо сразу бы пало на него, а на этом свете Ансельмо больше всего боялся гнева синьора. Если уж он не мог разбить этот злосчастный сервиз, то его следовало бы по крайней мере отдать под надзор какого-нибудь музея. Или в руки коллекционера, который не страдал бы от мучительных воспоминаний, рассматривая каждую трещинку на чашках.
   – Ансельмо, – вдруг произнес Козимо, не отрываясь от панорамы города, – налей себе тоже чашку чаю. Ты пришел, чтобы попытаться вывести меня из меланхолии?
   – Я знал, что найду тебя здесь. – Ансельмо порывисто подошел к креслу и налил себе из чайника в одну из тонких чашек ароматный напиток. Жасминовый чай. Еще один признак депрессивного настроения Козимо. Этот чай он пил исключительно в состоянии уныния и тоски. – Ты ведь любишь это место у окна, откуда открывается дивный вид на город.
   – Да. И еще люблю это удобное кресло. Оно гораздо удобнее, чем все стулья, которые у нас были раньше. Я глубоко погружаюсь в него и чувствую себя таким же защищенным, как во чреве матери.
   Он замолчал, чтобы сделать глоток из чашки, и Ансельмо быстро взглянул на него. На лице Козимо промелькнула улыбка, хотя и мимолетная и едва уловимая, однако Ансельмо почувствовал облегчение. Эта улыбка означала свет в конце туннеля. Быть может, на сей раз меланхолия не так цепко держала его в своих лапах.
   – Скажи, Ансельмо, ты тоже видишь крыши такими, какими они были когда-то? Ты слышишь громыхание повозок на улицах, ощущаешь запах нечистот, притягивающий к себе крыс в переулках? – Он закрыл глаза и потянул носом, будто и в самом деле почувствовал тот средневековый запах.
   Ансельмо передернуло. Некоторых вещей из далекого прошлого недоставало даже ему, но зловоние, исходившее от отходов, медленно гниющих в сточных канавах, явно не относилось к их числу. Однако он промолчал. Столетия, прошедшие с тех пор, многое преобразили. Быть может, кто-то мог тосковать даже по гнили и разложению, если ему не приходилось жить среди этого.
   – За эти века многое переменилось, Ансельмо. Почтенные семейства исчезли. Многие палаццо, в которых я когда-то бывал в гостях, уже давно снесены либо так перестроены, что их невозможно узнать. Целые кварталы тоже неузнаваемо изменились. Город разросся. Там, где раньше стояли хижины ткачей, теперь под своды вокзала въезжают поезда. А там, где пасли наш скот, нынче высятся небоскребы.
   Ансельмо пожал плечами:
   – Ну и что? В конце концов мир преображается и развивается. Многое из того, что нас окружало, вряд ли достойно сожаления. А кое-что осталось неизменным, – произнес он с улыбкой. – Вот, к примеру, собор Санта-Мария дель Фьоре. И другие церкви. Понте Веккьо – Старый мост. Даже многие из старых зданий сохранились и стоят по-прежнему. Вспомни палаццо Медичи-Риккарди. Оно...
   – Теперь там музей, – раздраженно перебил его Козимо. – Другие дома и церкви из тех, что ты упомянул, тоже постоянно перестраиваются. Инженеры-строители и реставраторы должны охранять и лелеять их, чтобы они не пришли в упадок. – Он горестно вздохнул. – Иногда я чувствую себя таким же домом. Пусть фасад покрашен заново, но все нутро, сердце – старое и прогнившее, изъедено плесенью и червями-древоточцами, жалкие остатки давно забытой эпохи. – Он медленно покачал головой. – Нет, Ансельмо, человек воистину не создан для вечности.
   Ансельмо глубоко вздохнул и ничего не ответил. Тут он был полностью согласен с Козимо. Жизнь человека не задумана длиться вечно. Но какой смысл терзаться из-за этого? У них не было другого выбора, кроме как признать вечность. По крайней мере, пока еще не было.
   Козимо задумчиво повертел чашку в руках и провел указательным пальцем по искусно выполненной глазури.
   – Этот сервиз принадлежал одной из моих племянниц, может, ты еще помнишь ее. – Ансельмо кивнул. Как он мог ее забыть? – Я прекрасно помню, при каких обстоятельствах она получила в подарок этот сервиз. Ей тогда исполнилось пятьдесят. Перед моими глазами до сих пор стоят ее надутые от чрезмерных восторгов губы и сияющие от радости глаза. Как же она любила этот сервиз! Она так привязалась к нему, что даже на смертном одре попросила камеристку поставить его рядом на подносе, чтобы в последний раз полюбоваться им. Сколько ей было лет, когда она умерла? Восемьдесят три? Или восемьдесят пять?
   – Восемьдесят шесть.
   Козимо отпил еще глоток и с досадой покачал головой:
   – А я забыл. Честно говоря, я не могу даже вспомнить ее имя.
   – Это не мудрено, Козимо. Ведь столько лет прошло...
   – Не только в этом причина, Ансельмо. На протяжении всех этих лет я вырастил и похоронил такое количество племянниц, в том числе внучатых и правнучатых, что едва могу отличить одну от другой. С годами их становилось все меньше. И под конец я остался один. Последний из когда-то славного рода Медичи. Некоторых представителей моей фамилии историки хотя бы удостоили пары строк упоминания в энциклопедиях. А все остальные, среди них и Франческа, превратились в пыль... и горстку отрывочных воспоминаний, застрявших в мозгу преданного проклятию, которому, по сути, уже давно нечего делать на этом свете.
   – Козимо, это...
   Не желая слушать, Козимо отмахнулся и принялся нежно поглаживать чашку. Он ласкал фарфор, словно живое существо, и на его лице отражалась боль, которую он явственно испытывал при этом.
   – Просто их было слишком много, Ансельмо. Слишком многих я пережил за все эти годы. – Он вздохнул. – Когда они были живы, я не очень-то ценил большинство из них. Хочешь, я открою тебе одну странную вещь? С каждым днем, прошедшим со дня их смерти, я все больше грущу о них. Мне недостает их общества, когда-то нагонявшего на меня страшную тоску. Я тоскую даже по их узколобости и непроходимой глупости, по их скучным разговорам, которые всегда вертелись исключительно вокруг денег и их эффективного приумножения. Теперь их нет, все давно превратились в прах. И мое место там, я должен быть среди них. Нам обоим пора быть среди них.
   Ансельмо стиснул зубы и сжал кулаки. Огромным усилием воли он подавил в себе желание выбить у Козимо из рук чашку и вместе со всем остальным сервизом превратить ее в груду осколков. Однако ему удалось сдержать себя. Вместо этого он осторожно взял чашку у Козимо и присел на корточки перед креслом, чтобы тот мог видеть его лицо, не поднимая глаз.
   – Козимо, ты не должен допускать, чтобы хандра и мрак завладели твоим разумом и сердцем. Это всего лишь минутный каприз, который посещает тебя каждый год, печальный отголосок празднества. И это пройдет, как уже проходило много раз. Тебе всего лишь не нужно противиться этому.
   Козимо посмотрел на него. Взгляд его был так безутешен и безнадежен, что у Ансельмо комок подступил к горлу.
   – Быть может, ты и прав, Ансельмо. Но я устал, – он протер глаза, – безумно устал. Я мечтаю о тишине и прохладе, о покое и безмолвии склепа. Не знаю, сможешь ли ты меня понять. Не знаю...
   Ансельмо выпрямился. Разумеется, он мог понять Козимо. Несмотря ни на что. Хотя его собственная жизнь была далеко не безоблачной, ему часто приходилось переживать тяжелые времена. Целую неделю он как-то был прикован к позорному столбу за то, что его поймали на воровстве. Однажды его приемные отцы до полусмерти отдубасили его за то, что принесенная им краденая добыча была меньше, чем они ожидали. Бывали дни, когда он от голода не держался на ногах, а его внутренности сморщивались в болезненный комок. Но он не унывал и не сдавался. Он боролся, пока не вырос и не пошел собственной дорогой. Стал вором, не зависевшим ни от кого, кроме самого себя. И он вовсе не собирался сдаваться теперь. Все они – его приемные папаши, безжалостные судьи, жирные купцы, предпочитавшие выбрасывать остатки пищи в канаву, нежели накормить голодных нищих под своей дверью, – все они сгинули и истлели. А он жил. Сейчас. Здесь. Прошлое было позади. И только настоящее что-то значило. Только дни, которые им еще предстояло прожить, независимо от того, сколько их осталось.
   – Я полагаю, что до осуществления твоей мечты ждать осталось не так уж долго, – произнес он с твердым намерением вытащить Козимо из той глубокой пропасти, в которую тот загонял себя. – Ведь синьорина Анна была здесь. Она была в субботу на балу, и ты разговаривал с ней. Дело сдвинулось с мертвой точки.
   – Да, Ансельмо, дело действительно сдвинулось с места. Наконец-то. Однако я не знаю, когда снова увижу ее. Когда смогу отправить в следующее путешествие. И тем более не знаю, когда ей удастся добыть для нас противоядие. Быть может, это произойдет через десять недель. Или даже быстрее. Но с таким же успехом это может длиться десять лет. А то и дольше.
   – Если тебя мучает мысль о тщете ожидания, почему бы тебе самому не сделать первый шаг? – предложил Ансельмо. – Мы знаем ее имя. Знаем, что она живет в Гамбурге. Было бы нетрудно найти ее и договориться...
   – Нет, Ансельмо! – горячо перебил его Козимо. – Ты же знаешь, что я поклялся не вмешиваться в ход событий. И я держу слово.
   – Конечно, Козимо, но...
   – Никаких «но». Мы будем ждать до тех пор, пока Анна Нимайер сама не объявится у нас. Сколько бы времени это ни длилось.
   Ансельмо поморщился. Он прекрасно знал взгляды Козимо на то, нужно ли брать судьбу в свои руки. Но в этом случае ждать было совершенно нелепо, по его мнению, это была величайшая глупость, которую они могли совершить. Козимо, наверное, запамятовал, что несколько десятилетий назад он сам распорядился вычеркнуть себя из всех телефонных и адресных книг. Анна Нимайер просто не сможет разыскать его адрес или телефон. Их не знал даже Джанкарло, хотя принадлежал к самым близким друзьям Козимо. Значит, ей останется только приехать во Флоренцию и уповать на то, что она опять случайно столкнется с ними где-нибудь. А какой здравомыслящий человек пойдет на это? Если они будут ждать и бездействовать, пройдет еще лет пятьдесят. Ансельмо закусил нижнюю губу. Значит, ему придется помочь. Он-то никогда не клялся, что не будет вмешиваться в судьбу. Ему даже не придется особенно стараться. Всего-то надо будет найти ее адрес. Почтовый или электронный. Анна Нимайер была журналисткой. Наверняка у нее был компьютер с доступом в интернет. И тогда...
   – Она вскоре объявится у нас, – произнес вслух Ансельмо. – Уже скоро. Она умная женщина и потребует объяснений. Ей захочется найти своего сына. А это не терпит отлагательства, в этом я совершенно уверен.
   Козимо вдохнул полной грудью, потом улыбнулся. Ну наконец-то, кризис миновал.
   – Мой дорогой друг, – произнес он, протягивая ему руку. – Тот день, когда ты украл мой кошелек и я в наказание сделал тебя своим личным слугой, – поистине самый лучший день в моей жизни.
   Ансельмо пожал руку синьора и улыбнулся с радостью и облегчением. Слова тут были излишни. Они с Козимо достаточно давно были знакомы, чтобы понимать друг друга без слов.
 
   Вернувшись в свою комнату на втором этаже, Ансельмо услышал звуки саксофона Стэна Гетца, доносившиеся из гостиной.
   «Замечательно, – подумал он. – Если он слушает музыку, значит, он не только избавился от меланхолии, но и занят. И у меня будет довольно времени».
   Он с удовлетворением закрыл за собой дверь и включил свой компьютер. Обычно мигание на экране библиотечного компьютера давало знать Козимо, что Ансельмо работает на своем, но он уже давно изыскал возможность обхитрить технику. Пока компьютер еще только разогревался, он давал несколько команд, отключавших его систему от сети всего дома и уничтожавших следы его активности. Он был вор по призванию, и это относилось не только к бумажникам состоятельных граждан. Теперь он предпочитал воровать информацию, и сейчас ему нужно было раздобыть электронный адрес Анны Нимайер.
   Впервые они с Козимо повстречали Анну Нимайер во Флоренции в 1477 году. У нее была любовная связь с Джулиано Медичи, кузеном Козимо, и она наверняка бы вышла за него замуж, если бы его жизнь не была преждевременно и насильственно оборвана событием, вошедшим в анналы истории под названием «Заговор Пацци». Эта тогдашняя встреча и послужила поводом для ежегодных маскарадов в палаццо Козимо. В том далеком 1477 году она протянула ему приглашение на этот бал. Очевидно, во время одного из своих маскарадов он подал Анне бокал с эликсиром вечности, и с помощью чудодейственного эликсира она отправилась в прошлое – а именно в год 1477-й. А поскольку вертеть колесо судьбы нельзя, то Козимо все эти долгие годы оставалось только ждать. То, что долгожданное событие наконец свершилось в субботу, ничего не изменило в его внутренней установке. Он, пожалуй, будет ждать и дальше, а если понадобится, то и до Страшного суда. У Ансельмо же не было такого запаса терпения.
   Найти E-mail Анны Нимайер не составило особого труда. Ансельмо понадобилось не более получаса, чтобы его раскопать. Теперь Анна непременно обнаружит его послание, которое не сотрется до тех пор, пока с ее телефона не будет набран номер Козимо. Ансельмо потянулся от усталости и выключил компьютер. Он был доволен своей работой. Потом встал и подошел к стоявшему в углу его комнаты сундуку. Сундук был не слишком большим, но очень старым.
   «Такой же старый, как я, – пронеслось в голове у Ансельмо. – Впрочем, я сохранился значительно лучше».
   Изъеденная древоточцами древесина почти почернела за эти века, а тяжелые железные накладки стали шершавыми и проржавели. Он опустился перед сундуком на колени, вставил большой и, по современным меркам, довольно неуклюжий ключ в замысловатый замок и откинул крышку. Перед ним лежал костюм Арлекина. Его собственный костюм.
   Пальцы Ансельмо чуть дрожали, когда он провел ими по грубой материи. Как он любил этот костюм! Несмотря на несколько заплаток на локтях и коленях и недостающие бубенчики на обшлагах. Он всегда собственноручно чинил костюм и регулярно его подкрашивал. Иногда даже индиго или пурпуром, если у него как раз случались деньги или ему удавалось где-нибудь украсть немного драгоценного красящего порошка. С тех пор краски, конечно, сильно поблекли. Желтые, зеленые и красные ромбы лишь только угадывались. Однако стоило ему зарыться лицом в ткань и глубоко вдохнуть, как он все еще мог ощутить эти запахи базара, ароматы колбас, хлеба и пряностей. Ансельмо отложил в сторону костюм и стал извлекать из сундука другие предметы. Вот узкая полоска из гладкой черной кожи. Он сам вырезал ножом отверстия для глаз и обшивал их одолженной иголкой. С помощью этой маски он всякий раз, перед тем как позабавиться на базаре, делал свое лицо неузнаваемым. Колпак с более чем двумя дюжинами бубенчиков, издававших тихий звон при каждом его движении. Палка, увитая разноцветными лентами...
   Ансельмо резко захлопнул крышку сундука, встал и подошел к окну. Прижался лбом к стеклу. Стекло приятно холодило, хотя снаружи, на плоской крыше, служившей верандой, искрился раскаленный воздух. В первые годы после того, как он выпил таинственный эликсир вечности, не только позволявший совершать путешествия в прошлое, но и продлевавший жизнь, он все это воспринимал как шутку. Идея не умирать, а жить вечно показалась ему заманчивой. До тех пор пока он не познакомился с ее обратной стороной. Впрочем, он всегда пытался извлечь выгоду из ситуации, свыкнуться с переменами в городе, в стране и в мире и все же испытывал легкий шок, если, гуляя по знакомой ему испокон веку флорентийской улице, вдруг оказывался в парке, которого на этом месте сроду не было. Иногда у него складывалось впечатление, что мир вращается вокруг него все быстрее и быстрее. Или дело было просто в том, что сам он менялся довольно незначительно – несмотря на огромное количество лет, прошедших со дня его рождения. Да, он прекрасно понимал Козимо. Иногда и он мечтал о том, чтобы наконец умереть. Как все те люди, которых он любил на протяжении своей жизни. Ансельмо хлопнул ладонью по стеклу.
   – Проклятье, это, должно быть, заразная штука! – раздраженно бросил он своему размытому отражению в оконном стекле. – Ты это прекрати! Если уж требуешь от Козимо, чтобы он расстался со своим чайным сервизом, то должен сам показать пример и выбросить на помойку этот шутовской костюм.
   Он перевел дух. Да, именно так он и поступит. Выкинет наконец костюм Арлекина. Сожжет, подарит – что угодно. Сейчас, немедленно. Завтра утром...

Мир Анны

   Анна Нимайер ощущала мерное подрагивание поезда, стук колес по рельсам. С каждой минутой Флоренция оставалась все дальше позади. Флоренция и все, что она там пережила – или, по крайней мере, вообразила, что пережила. Флоренция... Да была ли она там вообще?
   Сейчас ей все казалось таким ирреальным: средневековый маскарад, ее встреча с хозяином дома Козимо Медичи, таинственный эликсир вечности, вокруг которого крутились все ее воспоминания. И даже сама поездка во Флоренцию и задание женского журнала, в котором она работала, написать о тамошнем маскараде казались ей эпизодом из какого-то итальянского фильма. Все было призрачно и фантастично.
 
   – Фрау Нимайер! – Голос медсестры неожиданно прервал ход мыслей Анны и снова вернул ее в окружающий мир. Она увидела сизый войлочный коврик под ногами, обтянутые черным дерматином хромовые стулья, низкий столик с кучей журналов и проспектов посреди комнаты, резервуар с водой и вешалку с крючками. Это было уже не купе первого класса в поезде Флоренция – Гамбург, это была приемная ее гинеколога. А движущиеся якобы за окном поезда предметы были вовсе не ландшафтом, а листвой дерева, росшего перед домом, в которой играли ветер и солнце. Она вспомнила, что приехала в клинику сразу после прибытия в Гамбург. Но даже это воспоминание было туманным и расплывчатым, словно это не она села в такси на вокзале и назвала шоферу адрес своего врача.
   – Фрау Нимайер, проходите, пожалуйста.
   Чувствуя свинцовую тяжесть в ногах, Анна поднялась и пошла за медсестрой по небольшому коридорчику, по обеим сторонам которого находились двери кабинетов. За одной было слышно равномерное жужжание томографа. Другая дверь была приоткрыта, и Анна увидела сидевшую на стуле молодую женщину, у которой как раз брали кровь. Она смеялась какой-то шутке лаборантки и при этом нежно поглаживала свой внушительный живот.
   «Все эти женщины беременны, – рассуждала про себя Анна. – Они знают о своем положении. Это видно всем, и они чувствуют это сами. А что со мной?»
   Она в отчаянии закусила губу и была рада, когда медсестра закрыла за ней дверь кабинета. По крайней мере, ей не надо было больше ничего слышать и видеть.
   Анна медленно опустилась на стул, приставленный к столу врача, и посмотрела в окно. Опущенные жалюзи закрывали вид наружу, однако вместо сада, окружающего гамбургскую виллу в стиле модерн, фантазия нарисовала ей вид из окна флорентийского палаццо. Она увидела улицу, по которой с грохотом проезжали запряженные лошадьми кареты. Анна рассеянно погладила свой живот. Он был плоским как никогда. Разумеется, невозможно забеременеть за один уик-энд и родить здорового ребенка. Она никак не могла вырваться из прошлого, все ее ощущения были на удивление явственными, намного реальнее, чем то, что происходило с нею сейчас. То ли во сне, то ли в дурмане, в который погрузил ее эликсир, она занималась любовью с Джулиано ди Медичи. Она ждала от него ребенка. И этого ребенка у нее похитили. Стоило ей об этом подумать, как сердце начинало бешено стучать. Когда дверь наконец открылась, она испуганно вздрогнула и одновременно почувствовала облегчение. Скоро наступит полная ясность.
   – Добрый день, фрау Нимайер, – поздоровалась врач, протянула ей руку и села за стол. – Чем могу вам помочь?
   – У меня сильные кровотечения, – сказала Анна.
   Врач взглянула на нее. Чисто по-деловому, без всякого любопытства.
   – Как давно они у вас?
   Анна задумалась. Сегодня был понедельник. Невозможно даже представить, что еще вчера она была во Флоренции. У нее было такое ощущение, что с тех пор прошли годы. А на самом деле не прошло и суток.
   – Со вчерашнего дня, – ответила она. – Начались утром, когда я встала. Кроме того, я себя неважно чувствую.
   Гинеколог листала медкарту Анны.
   – Раньше вы никогда не жаловались на сильные кровотечения. Это у вас впервые?
   Анна кивнула. Сжав губы, она с трудом сдерживала слезы, изо всех сил пытавшиеся хлынуть из глаз.
   – Температуры, болей, травм не было?
   – Нет, – решительно покачала головой Анна. Слово легко слетело с ее губ. На самом деле она ненавидела ложь. Но на этот раз она сама не понимала, что было правдой. Неужели она все это придумала? Неужели ее встречи с Джулиано ди Медичи, с Лоренцо и семейством Пацци были не более чем обрывками фантасмагорического сновидения? Она не знала ответа. – На выходные я ездила во Флоренцию. По работе. Мне нужно было написать статью о костюмированном маскараде.
   – Ах да, вы ведь журналистка, не так ли? – Врач улыбнулась, но глаза ее при этом оставались серьезными. Вне всякого сомнения, она была обеспокоена. Может быть, даже не исключала изнасилования. – Эта поездка была для вас очень утомительной?
   – Да вроде бы нет. – Анна пожала плечами. – Не более чем обычно при такого рода заданиях. Конечно, было много деловых встреч, к тому же поезд сильно опаздывал из-за забастовки путевых рабочих. Тем не менее все прошло гладко, и мне даже удалось встретиться со старыми друзьями. Дело в том, что несколько лет назад я жила во Флоренции.
   Врач кивнула.
   – Да-да, по-моему, вы уже об этом упоминали. – Она понимающе улыбнулась. – Бывают случаи, когда физический или душевный стресс у чувствительных женщин приводит к особенно обильным кровотечениям.
   Если бы Анна не чувствовала себя так паршиво, она сейчас наверняка бы расхохоталась. Она – и «чувствительная»! Она была журналисткой, и весьма честолюбивой. Коллеги злословили за ее спиной, говоря, что Анна Нимайер обладает пробивной силой и напором парового катка, что она всегда точно знает, чего и когда хочет, и незамедлительно получает желаемое. Стажеры даже побаивались ее, поскольку она не терпела ни ошибок, ни расхлябанности. О ней можно было много рассказывать, но вот назвать ее чувствительной еще никому не приходило в голову. Тем не менее эта история настолько выбила ее из колеи, что вчера она была даже не в состоянии посмотреть футбол. Фотографу Торстену пришлось заменить ее и сделать за нее кое-какие записи для статьи.
   – Для начала я вас обследую и возьму мазок. Иногда кровотечения могут быть вызваны и инфекциями. Пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату.
   Анна разделась за ширмой и с трудом взобралась на кресло. Она чувствовала такую усталость и разбитость, словно проделала расстояние от Флоренции до Гамбурга пешком.
   Обычно врач во время обследования разговаривала с ней, но сегодня она не проронила ни слова, и Анна с каждой секундой нервничала все больше. Она лежала на кресле с закрытыми глазами и не отваживалась задавать вопросы. Чтобы хоть немного успокоиться и отвлечься, она считала удары своего сердца, но это не помогало. А когда она услышала, как врач с грохотом положила инструменты в лоток с дезинфекционным раствором, ей от страха чуть не стало дурно.
   – Одевайтесь, пожалуйста. – Врач принялась тщательно мыть руки. Когда Анна показалась из-за ширмы, та уже снова сидела на своем вращающемся кресле. – Присядьте, фрау Нимайер. – Она указала на стул. Потом глубоко вздохнула, покачала головой и, нахмурившись, посмотрела на Анну. Анна задрожала. В чем дело? – Мне очень жаль, но я не могу вам сказать, какова причина ваших обильных кровотечений, – начата гинеколог. – Результат обследования остается для меня загадкой. Если бы я не знала истинного положения вещей, я бы утверждала, что до вчерашнего дня вы были по крайней мере на восьмом месяце беременности. Однако...