Вячеслав Денисов. Оружие фантома

   Он сделал шаг вперед, и, когда ему открылась вся картина, он остолбенел, не в силах более двигаться.
   Благодетель Верник лежал на спине и в агонии сучил ногами. Его лица видно не было, потому что на его животе сидел кто-то и что-то делал, закрывая лицо спиной, обтянутой серым плащом… Что именно происходило, Матвеич не знал.
   Внезапно сидящий на Вернике замер и, помедлив, резко обернулся.
   На Матвеича смотрели почти желтые глаза, подернутые пеленой безумия. С перекошенного рта вязкой ниткой свешивалась слюна.
   Сидящий на Вернике встал и сделал шаг навстречу бомжу…
   Но тот не смотрел на него. Матвеич, как замороженный, уперся взглядом в пустые окровавленные глазницы, в которых раньше светились пьяным весельем глаза Верника…
   Неизвестный сделал еще шаг вперед, и на его лице появилась улыбка.
   Где-то на втором или третьем этаже хлопнула входная дверь и раздался стук ведра о бетонный пол. Матвеич взмолился, чтобы тот, со второго или третьего этажа, скорее нес бы свое помойное ведро. Ну, скорее же!..
   Неизвестный, услышав то же самое, что и бомж, стер с лица гримасу, быстрым шагом прошел мимо Матвеича и растворился в темноте улицы.
   Когда он проходил мимо, бывший слесарь почувствовал, как его обдало знакомым, но еще непонятным и страшным запахом.
   Он вспоминал этот запах еще три часа, уже сидя в кабинете районных оперативников и тупо глядя в трещину на стене их кабинета. Его спрашивали: «Зачем ты убил Верника, сука?», а он молчал и вспоминал, вспоминал…
   Прозрение пришло неожиданно. Он вспомнил запах лишь тогда, когда в кабинет зашел некто по фамилии Макаров в сопровождении двоих крепких парней.
   Тот запах был запахом свежевыкопанной ямы…
 
   – Водка есть? – спросил Макаров, рассматривая сидящего на стуле в состоянии анабиоза мужика.
   – У меня только «местная». Будете? – Молоденький оперативник с уважением разглядывал уверенного в себе представителя областного ГУВД.
   – Да не мне… – поморщился Саша. – Ему налей полстакана. Иначе мы в гляделки до утра играть будем.
   Матвеич, словно воду, медленно выпил водку и поставил стакан на край стола. Ничего пока не изменилось. Пять ментов продолжали стоять над бомжем из пятого подъезда дома на улице Сакко и Ванцетти.
   Внезапно Саморуков шагнул к нему и наотмашь ударил ладонью по щеке. Голова мужика качнулась в сторону, но когда она вернулась в исходное положение, в глазах Матвеича уже зажглись искорки разума.
   – Отошел? – сочувственно поинтересовался безжалостный Мишка.
   По глубокому выдоху все поняли, что отошел.
   – Что произошло? – Макаров придвинул себе стул и по-ковбойски сел на него верхом напротив слесаря.
   – Да что произошло! – воскликнул один из молодых оперативников. – Завалил он Верника!
   Стариков повернулся к районным операм.
   – Вышли.
   – В смысле? – спросил один из них, прекрасно понимая, что им сказали.
   – Я сказал – вышли, – еще тише, но более угрожающе проговорил Игорь.
   Когда за ними закрылась дверь, Александр снова спросил:
   – Что произошло?..
 
   … – Как выглядел?.. Лет пятьдесят, наверное, седина есть… Рожа такая гадкая, мерзкая. Перекошенная какая-то… Слюни текут. Ростом вот с него будет. – Матвеич показал пальцем со сломанным ногтем на Старикова. – Бля буду, как вспомню – жить не хочется… Глаза такие желтые, как у желтушника…
   – Во что был одет?
   – Плащ серый, измятый весь. Только плащ заметил. Может, и на него бы не обратил внимания, да полы так странно торчали в разные стороны, словно картонные. Грязный, наверное, плащ-то…
   Саморуков хотел было спросить, видел ли бомж какое-нибудь оружие в руках убийцы, но, глянув на Макарова, осекся на полуслове. На лице начальника отдела выступила испарина.
   Саша, чувствуя, как начинает учащаться пульс на висках, достал из кармана платок.
   – Брови белесые, бесцветные, губы тонкие? Подбородок острый? Верхняя губа чуть выдается над нижней?..
   Матвеич вскинул на Макарова удивленный взгляд.
   – Точно…
   Опера, привыкшие ко всяким «закидонам» своего шефа, не вмешивались. Они молча разместились, как на насестах, на столах районных оперативников.
   – Лет пятьдесят, говоришь?.. – Саша задумался. – Точно, лет пятьдесят. Все правильно…

* * *

   Немного поговорив с районными оперативниками, Макаров велел «притормозить» Матвеича до утра, установить его личность, прошлое и затем отпустить на все четыре стороны. Он понимал, что после его отъезда молодые, еще не видевшие горя парни будут продолжать трясти слесаря на признания во всех тяжких и, возможно, принудят даже написать какую-нибудь явку с повинной. Этим документом потом можно будет смело подтереться. Но такова уж суть этих неопытных парней. Макаров давно миновал этот период работы опера, когда желаемое выдаешь за действительное и так сам себя уверяешь в своей правоте, что, когда приходит момент истины, наступает разочарование. Опера делятся на тех, кто безболезненно минует этап становления, становясь мудрее и опытнее, и на тех, кто зацикливается на этом, находя в подмене аргументов основу своей работы. Когда двадцатитрехлетний Саша Макаров впервые переступил порог райотдела в должности оперуполномоченного уголовного розыска, то с удивлением заметил, что простыми операми «на земле» трудятся сорокалетние мужики. Они не лезли в дела друг друга, редко видели свои семьи, пили в кабинетах водку и разговаривали о футболе. Они почти не пьянели и после бутылки «белой» просыпались на кабинетных стульях по малейшему зову дежурного, чтобы выехать на очередную «заяву».
   Первый месяц, находясь в стажерах у матерого опера Николая Семеновича Пикалева, Макаров ненавидел весь свет.
   Первое, что сделал Пикалев, – это попросил Сашу написать на листке бумаги план предварительного допроса подозреваемого, а проще – «раскола». «Мне не нужны подробности. Я хочу знать, что ты будешь делать с дядькой, на которого у тебя ничего нет, кроме твоей уверенности в его причастности. Пиши – первое, второе и так далее. Можешь не торопиться. Работай до обеда».
   Пикалев появился в обед. Завел в «дежурку» какого-то мужика, заварил себе чай и сел за стол.
   – Написал?
   – Да. – Саша протянул ему исписанный лист.
   Николай Семенович не спеша пил чай и косил глаз на листок. Прочитав, встал и снова направился к чайнику.
   – Можешь этим листом жопу вытереть.
   Это была рецензия.
   От возмущения Сашка едва не задохнулся. Четыре часа творческой вдумчивой работы!..
   Пикалев вернулся на место.
   – Вот что ты пишешь? «Расспросить, что фигурант делал на момент совершения преступления. Есть ли у него алиби». – Он отхлебнул из стакана. – Тебе на кой хер нужно его алиби? Ты что, адвокат? И что значит – «расспросить»? Ну, скажет он тебе, что на момент совершения грабежа он находился в противоположном конце города. Дальше что?
   – Выяснить.
   – Милый мой, это в фильмах на протяжении семи серий опер ищет похитителя скрипки Страдивари. Уточняет, выясняет. Все правильно. Но в фильме не показывают, как начальник «уголовки» дерет его за остальные «скрипки». Фильм закончился, и опер остался молодцом. А тебя будут драть всю жизнь, и этому фильму ужасов не будет конца.
   – Так что же делать?
   – Написать первым пунктом плана – «расспросить Семеныча», то есть меня. Что жулик хочет, разговаривая с тобой?
   – Скрыть истину.
   – «Скрыть истину, выяснить изначальное»… Попроще, пожалуйста!
   – Обмануть.
   – Нет! Обмануть – это слишком просто. Это – посмеяться и разойтись в разные стороны. Он стремится во что бы то ни стало тебя нае…ть! А ты что должен сделать?
   – Его нае…ть.
   – Нет! Ты его должен обмануть. Ты должен работать легко, смеясь. Понял?
   Сколько Сашка ни мучился, он не мог выдавить из себя воспоминания о том, чтобы в школе милиции речь шла о чем-то подобном. Молодой Макаров растерялся.
   – В одном случае из десяти у тебя есть на человека четкая оперативная информация, – продолжал Пикалев. – Еще в двух случаях – бабка сказала на лавочке. А в семи случаях из десяти у тебя ничего нет на жулика. Вообще ничего, кроме твоей уверенности! Но ты знаешь, что «темняк» повесил именно он! Он, и никто иной. Запомни, Сашка, твой авторитет опера будет заключаться не в количестве почетных грамот и не в сумме премии. Ты будешь считаться классным опером только тогда, когда где-нибудь в соликамских лагерях встретятся два зека и один из них скажет другому: «Вот Макаров меня нае…л, а?! Если бы не он, гулял бы на свободе!», а другой ему ответит: «Это Макаров из Слянска, что ли? Да, сука еще та…» Вот тогда ты можешь сказать себе, что ты состоялся.
   Пикалев снял трубку аппарата и коротко бросил:
   – Заведи моего.
   Через минуту в кабинете сидел на стуле тридцатилетний парень и пощелкивал суставами пальцев.
   – Ну что, Выхриков, – спросил Пикалев, процеживая чай через зубы, – не было печали, да черти накачали?
   Пока Николай Семенович сплевывал попавшую в рот заварку в урну, некто Выхриков зачем-то рассказывал о том, как он провел выходные за городом, окучивая грядки на огороде умершей бабушки.
   Пикалев проплевался и достал папиросу.
   – На хрена ты мне это рассказываешь?
   – А о чем еще говорить? О погоде? С тобой как начнешь о погоде разговаривать, разговор заканчивается нарами. Больше я с тобой о погоде говорить не буду.
   – Ты что думаешь, я тебя сюда привел о погоде или грядках говорить? Я тебя уже сутки ищу. Я сам с тобой больше о погоде говорить не собираюсь. Теперь у нас разговор будет конкретный.
   – О чем? Я ведь завязал, ты знаешь.
   – Не дави на меня. Я знаю другое. Об одной чудной квартире, в которой недавно побывал вор Выхриков. Но глупый Выхриков понятия не имеет, что в тот момент, когда он из этой квартиры выходил, его видели два ясных глаза. Это было как раз в середине сентября, когда Выхриков что-то окучивал на огороде бабушки. Что ты окучивал в середине сентября, Выхриков? Озимый редис?
   – Я огород в порядок приводил!
   – Выхриков, с твоими двуми ходками по сто сорок четвертой после третьей будет почетное звание «опасный рецидивист». Я могу сейчас перейти с хорошего разговора на плохой. После этого ты сразу оказываешься в камере и выходишь из нее уже с руками за спиной. Я вызываю свидетеля, делаем официальное опознание, протоколируем, допрашиваем и закрываем. Тебя. Больше у тебя шансов нет. Пойдешь в суд за полным отказом. А по этой теме тебе дадут на всю катушку. И за рецидив, и за отказ помогать следствию, и за отсутствие раскаяния.
   Пикалев потушил папиросу.
   – Есть другой вариант. Ты знаешь, что в каждом деле есть организаторы, есть исполнители, есть пособники и свидетели. Если перестанешь дуру гнать, разрешу написать явку с повинной. Потолкую со следаком, в суд меня все равно вызовут, так я и там словечко замолвлю за тебя. После двух ходок вряд ли условным отделаешься, но ведь есть разница – три года получить или семь? И есть разница – своими ногами в суд прийти или месяца четыре шконарь парить?.. Минуту даю, Выхриков. Отсюда ты все равно уже не выйдешь. Через минуту либо рассказываешь мне про «хату», либо я сам тебя запираю в «хату». И забываю о тебе. Потом – стучи не стучи в дверь с просьбой поговорить со мной, как в прошлый раз, – будешь сидеть. Я о тебе забыл. Время пошло.
   Парень мялся. Его лицо перекашивала судорога. Он уже не мог думать.
   – Ну? – спросил Пикалев, отрывая взгляд от настенных часов.
   – Квартира восемь. На Речной…
   – Я знаю. Давай я ничего клещами из тебя вытягивать не буду?
   – Двадцать второй дом. Куртки и магнитофон еще у меня…
   Отведя парня в камеру, Пикалев вернулся с большим журналом. В милиции он называется КУП – книга учета преступлений.
   Пикалев начал листать страницы.
   – Так… Десятого сентября… Одиннадцатого… Так… Изнасилование… Грабеж… Гараж… Кража… Кража… Не то. Ага, вот. Кража. Квартира 8, дом 22, улица Речная. Гражданка Власова – потерпевшая.
   Пикалев с грохотом захлопнул КУП.
   – Вот тебе, студент, и скрипка Страдивари. В точку.
   – Я не понял, – удивился тогда Макаров, – у вас что, информации не было на Выхрикова, что ли?..
   – Какая на хрен информация?! – отмахнулся Пикалев, унося журнал в «дежурку». – Я его по дороге в отдел случайно зацепил.
 
   Макаров вспомнил этот случай, представив, как двое желторотых оперов сейчас пытаются вытрясти хоть что-то из Матвеича. Нет, не горит у них в глазах тот огонек, какой горел когда-то в глазах Николая Пикалева. Тот огонек, который старый опер сумел зажечь в глазах тогда еще юного Макарова. Числиться опером и быть им – не одно и то же. Это на протяжении долгих месяцев вдалбливал в мозг Александра его наставник. Он сумел заразить подопечного вирусом любви к своей работе.
   Кто учит сейчас этих пацанов? Сами себя.
   Саша подумал, что уже почти два года не был на могиле Николая. Опер погиб четыре года назад, при задержании девятнадцатилетнего сосунка, когда тот пытался снять с девчонки старенькую песцовую шапку. Наркоман-отморозок выстрелил из обреза двенадцатого калибра в лицо безоружному менту.
   «Надо заехать», – подумал Саша…

* * *

   – Надо заехать или нет? – уже почти кричал в машине Стариков, прикоснувшись рукой к плечу Макарова.
   Александр очнулся от забытья, развернулся с переднего сиденья к Старикову.
   – Прости, Игорь, что ты сказал?
   Стариков вздохнул.
   – Саша, я говорю – давай в психушку заедем к этому Русенкову? Душа у меня что-то не на месте. Такое впечатление, что он не больной вовсе. Я, скорее всего, шнягу гоню, поскольку такое маловероятно, но мне кажется, что мужик что-то сказать хочет и боится.
   Макаров посмотрел на часы.
   – Хорошо.
   Двадцать минут спустя машина оперов остановилась у входа в лечебницу, прямо перед запрещающим знаком с пояснением: «Кроме машин ЦПЛ».
   – Вы? – откровенно удивился главврач, увидев входящего Старикова со товарищи. – Что-то нашли интересное в карточках?
   – Нет, мы по другому поводу. Хотели бы побеседовать с Русенковым.
   Врач удивился еще больше.
   – Он на процедурах. А зачем он вам?
   – Вам же сказали – побеседовать, – уточнил Саморуков.
   – Нет проблем. Кабинет психолога по-прежнему свободен. Вы помните дорогу?..
   …Русенков смотрел в стену невидящим взглядом и твердил, что «она погубит свою жизнь». Главврач делал все возможное, чтобы переключить бывшего мурманского милиционера на другую тему, но тот оставался неумолим.
   – Нам бы обвенчаться…
   Врач повернулся к Макарову, безошибочно угадав в нем старшего.
   – Он вам еще нужен?
   Стариков и Саморуков, обреченно вздохнув, встали, ожидая того же от Александра. Но тот, едва подрагивая ресницами, застопорил свой взгляд на лице Русенкова.
   – Я еще поговорю с ним.
   Врач, а следом и опера понимающе покинули кабинет.
   – Будет толк? – спросил Стариков Мишку.
   – Я вообще не понимаю, какого черта мы сюда приперлись. Ты тоже, психолог… Я чувствую, душа не на месте… Зато у этого душа на месте.
 
   – Как вас зовут?
   Русенков продолжал смотреть в стену.
   – Я знаю, что вы не сумасшедший. Что вас здесь держит?
   – Далось ей это венчание…
   – Чего вы боитесь?
   Молчание.
   – Вы сказали – «ищущий да обрящет». Что вы имели в виду?
   Макаров снова посмотрел на часы.
   – Знаете, у медиков есть такой профессиональный принцип – никогда не подвергай сомнению диагноз, поставленный больному коллегой. У нас, ментов, если вы понимаете, о чем я говорю, тоже есть принцип – всем, чем можешь, помоги коллеге, идущему по следу преступника. Если вы забыли этот принцип, тогда нам разговаривать не о чем.
   Саша встал и пошел к двери.
   – Метагексоэпам-два… – раздалось за его спиной.
   Макаров резко обернулся и чуть не утонул в глубине осмысленного взгляда Русенкова.
   – Что вы сказали?!
   Он шагнул к больному.
   – Что вы сказали?!
   Русенков поднял совершенно разумный взгляд на милиционера.
   Дверь распахнулась, вошел главврач.
   Макаров изумился перемене, какая произошла в этот момент во взгляде Русенкова. Тот же стеклянный взгляд, бессмысленные, как у Пьеро, приподнятые вверх брови.
   – Извините, ему пора отдыхать. Он из категории тех, кому не рекомендуется заниматься логическими размышлениями. Это – если простым языком, без медицинских терминов. Русенков – человек не для бесед.
   – Нам бы обвенчаться…
   Следуя по коридору за Макаровым, главврач поинтересовался:
   – Он вам что-нибудь сказал?
   – Вы же сами заявили, что этот человек не для бесед. Им бы обвенчаться.
   – В вас произошла какая-то перемена, поэтому и спрашиваю. Я психиатр…
   Макаров остановился и усмехнулся:
   – У любого, кто не связан профессиональной деятельностью с психически больными людьми, в душе будут перемены. Я ведь только что разговаривал с психом. Прощайте.
   Он шел по коридору и бормотал одними губами, чтобы не забыть:
   – Метагексоэпам, метагексоэпам…
   Уже в машине, скрывшись за тонировкой стекол, он быстро достал блокнот и записал: «Метагексоэпам. Главврач. Дела Рус-ва в Мурманске».

Глава 7

   – Теперь давайте раскладывать по полкам все, что имеем.
   Макарову уже надоело топтаться на месте. Более непонятного дела он не встречал за всю свою карьеру сыщика. В процесс включаются новые действующие лица без всяких на то оснований. Как могут быть связаны единым умыслом преступника убийства криминального авторитета Вирта, ученицы средней школы и нувориша Верникова? Пока ответа на этот вопрос не было. Если в городе орудует маньяк, то почему он действует вопреки всем известным мотивам поведения, известным сыску? Пока непонятно.
   – Сергей, какого цвета были глаза жертв? Одинаковое прошлое? Одинаковый цвет волос? Одна манера говорить? Связь между ними?
   Даже здесь опереться не на что.
   Как больной Русенков, «человек не для бесед», может знать про какой-то метагексоэпам? Кто он? Почему под ногами путается главврач и почему при нем Русенков косит под дебила?
   – Ты спрашивал у экспертов, Игорь, что такое этот, как его… метагексоэпам-два?
   – Спрашивал, – доложил Стариков. – Они сказали, что это – каша, мед, говно и пчелы в одном слове.
   – Спасибо, – поблагодарил Макаров подчиненного за исполнительность. – Сейчас иди и делай запрос на сотрудника УВД города Мурманска Русенкова Антона Антоновича. Все-все-все. «Хочу все знать!» Захватил еще в юности такой киножурнал? Михаил, что по запросу в Москву?
   – Ждем-с.
   В конце стола зашевелился, словно пробуждаясь, Вербин.
   – Сегодня проверил все ориентировки за год по области. Человек в сером плаще нигде не отсвечивал.
   – Да… А что насчет социального работника из мэрии в «джонсах»?
   – «Наружка» его пасет. Раз молчат, значит, ничего выдающегося не происходит. Будем ждать письменного ответа. Может, там что прояснится.
   – Понятно…
   Макаров тяжело вздохнул.
   У него в юности было такое же ощущение при прыжке с парашютом. Когда стоишь перед вечностью и не на что опереться.
   – Сергей, через полчаса нужно двигаться к мемуаристу Муромову.
   – А ты коньяк купил?
   – По дороге купим.
 
   В тот момент, когда Александр и Сергей поднимались по лестнице дома, где жил доктор Муромов, в квартире мемуариста происходило следующее.
   Муромов барахтался на кровати, пытаясь вывернуться из-под подушки, которая тяжким грузом давила ему на лицо. На коленях, в изголовье мемуариста, стоял человек в коричневой кожаной куртке и с силой давил на эту подушку. С удовлетворением почувствовав, что барахтанье стало носить конвульсивный характер, он удвоил усилия, желая побыстрее закончить с этим делом.
   И тут произошло непредвиденное. В дверь раздался звонок. Человек вспомнил, что не запер изнутри дверь, а лишь прикрыл ее, и мысль об этом разом изменила его планы. Оставив на голове жертвы подушку, он выскочил на балкон.
   Четвертый этаж дома «сталинской» постройки. Прыжок вниз означал смерть, прыжок вверх, с целью дотянуться до балкона верхнего этажа, означал то же самое, только с большей высоты…
 
   – Что это он не открывает? – забеспокоился Вербин.
   – Спит, наверное.
   – Он сказал, что просыпается в семь и садится за мемуары.
   – Ага, – неопределенно хмыкнул Макаров, разглядывая этикетку на бутылке «Дербента».
   Вербин толкнул дверь, и она неожиданно открылась. Ни слова не говоря, опер вынул «ПМ» и осторожно вошел в квартиру. За ним проследовал Саша. Его вид, с пистолетом в одной руке и бутылкой коньяка в другой, был несколько нелепым, но отвлекаться на то, чтобы избавиться от бутылки, не было времени.
   Вербин рывком перевалил свое тело через порог комнаты и за секунду оценил ситуацию в квартире.
   – Саша! Займись дедом, я – к балкону!
   Балкон был пуст. Глянув вниз, он не обнаружил никаких признаков жизни или смерти на асфальте. Потом повторил движение человека в кожаной куртке – быстро поднял голову вверх. Не стоило даже думать о том, что можно дотянуться до балкона пятого этажа.
   – Не на крыльях же он отсюда вылетел! – в сердцах рявкнул он в комнату.
   А там, стащив старика на пол, Макаров делал ему искуственное дыхание. Саша уже понял, что тот будет жить. Пульс прощупывался, наконец появилось и прерывистое дыхание.
   – Давай, давай, старик! – подбадривал его Макаров, продолжая давить толчками на седую, впалую грудь. – Сейчас коньячка хапнем по маленькой! «Дербент», Кизляр, выдержка три года! Сорок два градуса! Как в сказке будешь!..
   – Ушел, сука… – со злостью выдавил Вербин, входя и отмахиваясь от надоедливой тюлевой занавески. – Или улетел. Хер поймешь.
   Некоторое время глядел на трудившегося в поте лица Макарова, потом добавил:
   – Хорош прессовать-то его!
   – Посмотри… у него… лекарства… на тумбочке, – продолжал работать руками Александр.
   – А я в них разбираюсь? Валокордин, реланиум… Влей лучше пару капель коньяку в рот!
   Наконец дыхание старика стало ритмичным, и Макаров, поднявшись с пола, коротко приказал Вербину, показывая на кучу пузырьков и таблетных упаковок:
   – Дай нашатырь! Вон он стоит!
 
   В это время, этажом ниже, двое братьев Мартемьянц, семи и девяти лет, воспользовавшись отсутствием взрослых, играли в полицейского и бандита. Игра заключалась в стрельбе из пистолетов, заряженных пистонами, друг в друга. Братья умело скрывались за складками местности полногабаритной квартиры и постоянно спорили, кто из них был убит первым. После компромиссного решения быть убитыми по очереди младший из Мартемьянцев вдруг обратил внимание старшего на необычное явление, происходящее за их окном. Балкон братьев был на другой стороне дома, поэтому они прильнули к окну.
   Прямо перед ними, зацепившись руками за край балкона четвертого этажа, висел мужик.
   Такого они не видели никогда в жизни. Мужик не звал на помощь, не пытался подтянуться и снова залезть на балкон. Он просто висел, словно в этом был какой-то смысл.
   Братья открыли окно. Видение не исчезло. Живой мужик в коричневой кожаной куртке спокойно висел, зацепившись руками за край балкона. Когда открывалось окно, он вздрогнул, но, увидев детей, немного успокоился.
   – Дядь, а дядь, – обратился к нему старший Мартемьянц, – пожарных с лестницей позвать? У нас телефон есть.
   Мужик молчал.
   – Может, дяденька глухой? – спросил младший.
   – Не знаю, – сознался старший и заорал: – Дядя!!!
   Мужик зашипел на них, как гусь.
   – Он немой, – понял старший. – Поэтому не может позвать на помощь. Дядя!!! Вам позвать пожарных? А милицию?
 
   – Кто там орет? – спросил Макаров Вербина, вливая в рот пенсионера полрюмки коньяку. – Ну-ка, глянь.
   Вербин вернулся через мгновение.
   – Пацанва какая-то. Где-то…
 
   – Может, он нас не видит? – спросил младший.
   – Видит, но не слышит.
   – Поэтому не понимает.
   – И сказать ничего не может. Он глухонемой, – заключил старший.
   – Надо привлечь его внимание.
   – А как? – спросил старший Мартемьянц и тут же ответил на свой вопрос: – Нужно в него что-нибудь кинуть. Легкое.
   – Гвоздь подойдет?..
 
   – Что с вами случилось? – спросил старика Макаров, едва тот стал проявлять признаки осмысленных действий. – Кто на вас напал? Вы знаете его?
   Муромов уставился на Макарова немигающим взглядом.
   – Вы кто?
   – Начальник отдела по раскрытию убийств Макаров.
   – Вот дожили, а?! – внезапно стал восхищаться старик. – Убить еще не успели, а начальник уже здесь! Молодца! Не зря в НКВД с конца тридцатых кадры готовить стали!
   – Мой коллега Вербин был у вас вчера, – пояснил Саша.
   – Здорово, дедуль, – поздоровался Сергей. – Как здоровье?
   – А, Серега! – улыбнулся старик одними губами. – Какое может быть здоровье? Бессонница, хандра…
   – Душат частенько… – добавил Вербин. – Кто был здесь? Знаешь, нет?
   – Если б знать! Налетел, падла, как коршун! Если б я не спал, я б ему, суке, показал старую закалку!
   – Ладно, – успокоил разбушевавшегося доктора наук Макаров. – Из-за чего вас хотели убить? Сами подумайте – вчера к вам приходит сотрудник милиции и расспрашивает про дела давно минувших дней. У вас сегодня с ним назначена встреча, и, опоздай мы на полминуты, вы были бы убиты. Так кто это мог быть? С кем вы разговаривали после ухода Сергея?…
 
   – Он на гвозди не откликается.
   – Молчит, – согласился старший брат. – Принеси-ка мне дротик от дартса…