Вячеслав Денисов. Особо опасная статья

   – Что мы имеем в итоге? – сказал он, небрежно сминая письменные доводы сыщиков и, к их величайшему изумлению, бросив бумажный комок в урну. – Мы имеем характерное среднестатистическое мнение по факту отношения к тяжкому преступлению.
   Кряжин вынул из шкафа в углу связку ватманских листов, покрытых пылью и свернувшихся на углах от проникающих сквозь старые дверцы солнечных лучей, отделил один, сдул с него пыль и выскреб из канцелярского набора несколько кнопок. Лучшего места, чем под портретом Чезаре Ломброзо, советник не нашел (не под портретом же Президента на противоположной стене вешать), и пришпилил лист на германские обои «Rasch», любезно предоставленные для ремонта в Генеральной прокуратуре строительной команией «Баухаус».
   «Похищения, сопряженные с захватом заложника» – написал Кряжин вверху своим малопонятным почерком и обвел фразу резким взмахом маркера.
   – Теоретически, – сказал советник, – подобные преступления подразделяются на три категории. Деление это условно. Оно связано с характером предъявляемых требований, как условий освобождения захваченного лица.
   Он резко набросал: «Политические» – и тут же развел понятие стрелами для более точного уяснения материала.
   – Мюнхен, семьдесят второй год, Олимпиада. Террористическая группировка «Черный сентябрь» захватывает двенадцать израильских спортсменов, предъявляя требование освободить из тюрем несколько сотен своих сообщников. Требования не выполняются, спортсмены погибают, последний из группировки, осуществлявший захват, умерщвлен израильской спецслужбой «МОССАД» в 2002 году. Охота за террористами длилась двадцать лет и закончилась лишь после того, как был уничтожен последний участник тех событий. Ирак, наши дни. Иракские реакционные исламские группировки захватили в плен американского солдата с последующим требованием вывести войска. Срок истек, и солдат был обезглавлен. То же произошло и с корейским рабочим. То же с рабочим английским. Не изменились лишь требования.
   «Социальные» – чирнул маркером Кряжин и тут же подписал: «Принуждение правительства или руководства субъекта Федерации выполнить или отказаться от выполнения каких-либо действий».
   – Я бы разделил их фрагментарно на похищения в условиях невозможности использования других методов и на те, что осуществляются демонстративно, в целях информирования мирового сообщества. И, наконец, откровенно «Уголовные».
   Маркер Кряжина пробежался по последней трети ватманского листа. Стало ясно, что это последняя группа, о которой намерен рассказать следователь.
   – Это выкуп. Просто выкуп. Требования могут излагаться в любой форме, действия похитителей возможны в любых вариациях, однако их цель одна: добиться получения денег или права на владение и распоряжение имуществом. Чем выше статус заложника, тем серьезнее требования и крупнее ущерб.
   Например, в Чечне, когда захватывали родственников государственных деятелей и влиятельных людей страны… А теперь скажите мне, господа, к какой группе вы отнесете захват заложников из числа работников администрации тюрьмы с последующим предъявлением администрации требования прекратить беспредел со стороны этой же администрации или улучшения условий жизни?
   Кряжин бросил маркер на свой стол, отошел к окну и рассмеялся.
   «Наверное, к политической», – подумал, но не сказал Саланцев. Это давление на представителей власти на уровне субъекта Федерации. Более того, сюда входят все признаки, указанные Кряжиным: налицо и невозможность использования других методов, и демонстрация.
   Сидельников тоже промолчал, хотя и смотрел на то место ватманского листа, где было начертано: «Политические».
   Так и не добившись нужного ему ответа, Кряжин вернулся к столу, обвел все написанное на стене жирным овалом и установил маркер в набор.
   – Я прошу вас рассматривать любое похищение человека, сопряженное с захватом заложника, лишь с одной точки зрения. С позиций статьи двести шестой Уголовного кодекса России. Захват заложника – это просто противоправное завладение человеком, сопровождающееся лишением его свободы. Условия освобождения заложника являются требованиями преступника. Обращены они могут быть к кому угодно: к государству, организации или гражданину. Они принуждают перечисленные инстанции совершить какие-либо действия или воздержаться от совершения таковых. Мы имеем дело с организованной группой, действующей по предварительному сговору в отношении несовершеннолетнего, и я уверен, что из корыстых побуждений… В общем, для того, чтобы запудрить вам мозги с помощью моего авторитета следователя Генеральной прокуратуры, маркера и листа бумаги, мне потребовалось пять минут. У похитителей, я полагаю, времени для подготовки было больше.
   Кряжин подошел к окну, вытянул на себя створку, и в кабинет тотчас влетел прохладный воздух, чуть пахнущий асфальтом и автомобилями.
   – Я прошу вас уяснить одно. Мы имеем дело с дерзкой, слаженной, резко уголовно настроенной группой преступников, наказание за действия которых предусмотрены законом по максимуму – двадцать лет лишения свободы. За исключение возможности оказаться на такой срок изолированным от нормальной жизни каждый из группы не остановится ни перед чем. Я прошу вас учесть это. Захват в заложники ребенка никогда не обусловлен благородными побуждениями. Это всегда особо опасное преступление.
   На выходе, пропустив Смагина из кабинета, Кряжин остановился и встретил удивленный взгляд сыщиков:
   – Чуть не забыл. Хорек – не хорек, если его взяли без курицы.
   Похищений в практике Кряжина было много. В феврале 2000 года схватили дочь заместителя руководителя фракции «Русская линия» в Государственной Думе. Похитители просили миллион долларов. И все потому, что папа маленькой Лиды, отстаивающий права бедных и автолюбителей, беззаветно воюющий с коррупцией, имел в Подмосковье сеть автозаправок и не хотел отдавать деньги, одолженные у тех, кто иногда эти заправки, отчаявшись, поджигает. Дело по причине особой важности принял Кряжин, но потом, когда выяснилась вся подноготная, его передали Любомирову. Дело тот довел до конца, девочка вернулась домой, но возвращать ее пришлось СОБРу уже после того, как преступникам уплатили меченые купюры из кассы фракции «Русская линия». Похитителей не нашли, как, впрочем, и денег. Фракция едва не выдвинула иск к прокуратуре за нецелевое использование ее партийных средств. Зампредседателя вышибли из фракции, тот стал заниматься бизнесом активнее, чем во время работы в Думе, и уже в декабре 2003 года, компенсировав однопартийцам ущерб, вернулся к политической борьбе.
   Похищали сына посла Эфиопии в России. Бандиты запросили четыреста тысяч долларов. Похищали внука главы таджикской диаспоры в Москве члены этой же диаспоры и требовали у своего главы три миллиона долларов. Дочь руководителя нефтяной компании, зазевавшись на улице, попала в руки недоброжелателей, и те оценили ее свободу (и честь) в один миллион все тех же американских долларов. Жена советника Президента по вопросам национальностей сглупила, выйдя на улицу без охраны. В отделе легкого платья ей дали подышать эфиром с носового платка и вынесли из зала, как маникен. Потом просили пятьсот тысяч, но остались и без товара, и без денег.
   Все преступления разнились лишь по тактике исполнения первоначальной стадии операции. Кого-то забирали, когда тот выходил из машины, кто-то оказывался в чужих руках, когда выгуливал таксу, кто-то просто не думал, что его могут похитить, и вел себя легкомысленно. В дальнейшем процесс торгов всегда сводился к одному и тому же мотиву, что значительно облегчало работу «важняка».
   Но сейчас был первый в его практике случай, когда у главы крупной корпорации похищали сына для того, чтобы тот заключил сделку, выгодную государственным структурам. Было дело как-то раз – сына руководителя газовой отрасли просили перевести на чужое имя две виллы в Шотландии. Но чтобы вот так, дерзко, да еще в интересах России…
   Не секрет, что некоторые чиновники в России берут мзду. Не тайна и то, что им дают. И уж совсем не откровение, что сразу после этого они издают самые настоящие государственные приказы, распоряжения и раздают квоты, которые в обычных условиях, без мзды, появиться на свет просто не могли бы по резонным основаниям.
   Не секрет, что эти чиновники, представляющие собой огромный сросшийся монолит из представителей законодательной, исполнительной, правоохранительной и неофициально бандитствующей власти, живут неплохо. С ними борются представители различных организаций – УБОП, уголовный розыск, Управление собственной безопасности МВД, недавно созданный Антикоррупционный комитет. Причем часто оказывается так, что руководящие посты в этих противоборствующих системах занимают одни и те же люди…
   Но чтобы вот так!.. Мол, мы сына прирежем, если ты стране не поможешь, то есть – нам…
   Это дерзко. Настолько, что Кряжин, идя по коридору на совещание, организованное Генеральным, почти отказывался в это верить.
   Зачем красть у Кайнакова сына и вводить его в состояние ступора, заставляющее бежать в прокуратуру, если можно просто прикрыть все его лицензии, найти в финансовых документах ошибку на пару сотен тысяч рублей и возбудить уголовное дело по статье, санкции которой обещают президенту корпорации «Транс-Уголь» пятнадцать лет строгого режима? Он что, первый такой, неугомонный, что ли? Не таким удила в пасть вталкивали.
   Зачем сына-то воровать? Через две недели в Бутырке он напишет покаяние, признает свой долг перед страной, окажется под подпиской о невыезде, после же отправит весь имеющийся у него уголь даже в Гренландию, если его попросят. И даже не спросит при этом, на хрена там нужен уголь.
   Усаживаясь в кресло в середине зала – диспозиция, отмеченная психологами, как самая невидимая для лектора, – старший следователь по особо важным делам Кряжин мог теперь спокойно подумать о том, зачем Кайнаков солгал. Почему ему было необходимо обращаться в Генпрокуратуру за помощью, а потом ее же водить за нос.
   Телефон в кармане Кряжина заверещал в самый неподходящий момент.
   На трибуне зала для совещаний уже полтора часа стоял Генеральный и докладывал подчиненному ему штату обстановку, сложившуюся по расследованию дел, где фигурантами выступали высшие должностные лица регионов. Заодно прокурор не удержался и оценил качество работы в этом направлении. Затронул и важную тему обеспечения законности граждан при расследовании так называемых «резонансных уголовных дел». Это когда дело возбуждается, но в ходе его расследования необходимость в дальнейшем уголовном преследовании отпадает. Часто в данном случае страдают родственники подследственных, чудом избежавших наказания. Слабые сердца и высокое артериальное давление иногда становятся главным критерием ухода из жизни не фигурантов, а их близких.
   А потому Генеральный попросил подходить к работе с умом, дабы потом не мучиться угрызениями совести.
   И в этот момент в кармане Кряжина зазвонил телефон.
   Зайти в актовый зал, где собирается выступать Сам, с включенной сотовой трубкой считается если не моветоном, то банальным неуважением, однако сегодня следователь поступил так совершенно сознательно. В любой момент ему мог позвонить Кайнаков с вестью о том, что похитители маленького Коли вышли с ним на связь.
   – Я вам не мешаю, Иван Дмитриевич? – спросил Генеральный, чей острый слух уловил дребезжание мобильного через двенадцать рядов. В голосе его чувствовалась официальная ирония. – Я могу в принципе подождать, пока вы переговорите.
   Но к Генеральному подошел Смагин и что-то шепнул. Потом еще раз шепнул и, понимая, что высказался недостаточно ясно, шепнул в третий раз.
   – Идите, Иван Дмитриевич, – разрешил Генеральный. – Могли бы предупредить до совещания и на него не являться.
   До совещания Кряжин ходил с этим вопросом к Смагину, Смагин к Генеральному, а Генеральный сказал, что быть того не может, чтобы у Кряжина важнейшие вопросы в расследовании час в час постоянно совпадали с квартальными совещаниями.
   – Кайнаков, – шепнул следователь Смагину, минуя его по дороге к выходу из зала.
   Да, это был Альберт Артурович. «Волга» с Дмитричем – прокурорским водителем – стояла уже у крыльца, вымытая и сияющая траурным оттенком. Маячок на крышу (сирену следователь всегда просил не включать) – и двигатель в два с половиной литра понес Кряжина по Москве.
   Почему люди не летают, как птицы? Случись так, быть может, и ему светила однокомнатная в «Алых парусах». Но все Кряжины, о которых известно в столичном архиве и которых знал Иван Дмитриевич, проживали на Большом Факельном. Смог ли бы выехать из однокомнатной на Большом Факельном следователь, зная, что именно в этом коридоре перед дверью надевал бляху, выходя на службу, его прадед, околоточный надзиратель Евграф Кряжин?
   – И к какой из этих пирамид причаливать, Дмитрич? – спросил Дмитрич-пожилой Дмитрича-молодого.
   – К той, что перед тобой, – молвил Кряжин, усаживаясь в кресле поудобнее, чтобы выйти сразу, без раскачки.
   – Вы к кому? – спросил на входе охранник.
   – Не узнаешь меня без грима? – любимая и безотказная грубость старшего следователя при обстоятельствах, когда узнать его было невозможно по причине первого знакомства.
   – Вы к Кайнакову? – более расслабленно поинтересовался охранник.
   – Если угадаешь и мою фамилию, я буду в шоке, – Иван Дмитриевич нажал на кнопку и вслушался в гул натянувшихся лифтовых тросов.
   – Вы… Кряжин, – пробормотал привратник, поправляя на поясе ремень со связкой совершенно бесполезных при ближнем бое приладов: наручники, баллон с газом, палка, какая-то плевалка… Еще был настоящий «макаров», но он висел под рукой. И это был верный ход, потому что в противном случае брюки охранника с тяжелым стуком упали бы на гранитный пол фойе.
   Приблизительно так же развивались события на двадцать четвертом этаже, куда Кряжина стремительно вознес лифт.
   У дверей Кайнаковых стоял невероятных размеров детина зачем-то в черных очках, в похоронном костюме, руки он держал в районе ширинки, но по причине перекаченного торса они торчали вперед, словно он опирался на эфес невидимой шпаги. Или на рукоять вонзенного в пол топора.
   При виде следователя жуткое создание качнулось в сторону немаленького Кряжина и лишь память… О, это была память – она была! Охранник узнал следователя, побывавшего в этом доме сегодня утром. Вспомнил, сам нажал звонок и пропустил Кряжина внутрь. На пороге стоял еще один, и это для следователя было уже чересчур.
   – Господин Кайнаков, – крикнул он еще с порога, – вам пора выдавать мне какой-нибудь мандат!
   Из гостиной послышался какой-то хрип. Именно по этому звуку советник догадался, что угольный магнат взялся за ум. Хрип – не что иное, как постпохмельный синдром. В доме озеро спиртного, – следователь был уверен в этом, – но, кажется, президент за время отсутствия следователя к этому водопою не подходил.
   Вид олигарха был страшен. Еще недавно набриолиненные волосы были всклокочены, взгляд – безумен, но не агрессивен, белая рубашка потеряла лоск и смялась.
   – У меня две новости, – почувствовав в своем голосе «петушка», Кайнаков подошел к сифону и наполнил его пенистым напитком. – О том, какая плохая, а какая хорошая, рассуждать, конечно, вам.
   – Конечно, – согласился следователь, – мне. Начнем в хронологическом порядке.
   – У меня пропал телохранитель.
   Кряжин с сомнением покосился на входную дверь, и это не ускользнуло от внимания Альберта Артуровича.
   – В смысле, не мой, – поправился он. – Колин. Дима утром поехал за сыном в школу и до сих пор не вернулся. Ранее за ним такого не наблюдалось.
   Следователь посмотрел на часы: президент забил в колокол спустя восемь часов после того, как охранник убыл на улицу Печатников.
   – Почему я узнаю об этом сейчас?
   – Я не придал этому значения.
   – Не придали значения тому, что телохранитель поехал за сыном в школу, не вернулся, и в это же время из школы исчез Коля? – не веря своим ушам, уточнил следователь.
   Кайнаков поморщился, направился к бару, но на полпути сменил направление и вновь оказался у сифона. Стакан пузырящейся жидкости вошел в него, как в сухую землю.
   – Понимаете, в чем дело… Дима – личный охранник Николая. Я подумал, что он мог быть свидетелем похищения, последовать за негодяями и Колей и сейчас владеть ситуацией… Мог позвонить, сказать, что знает место, где прячут сына… Словом, я надеялся на него, а не забыл о нем.
   Кряжин в досаде пожевал губами и бросил папку на стеклянный столик (Кайнаков скосил на него виноватый взгляд – так смотрит ребенок, наблюдающий за тем, как папа изучает в его дневнике оценки за среду и еще не дошел до проклятой субботы). Посмотрел в окно, стер пальцем с подоконника не существующую пыль и развернулся лицом к центру гостиной.
   – Кайнаков, когда я несколько часов назад, на этом же самом месте, распинался о…
   – Оставьте, Иван Дмитриевич… – огрызнулся президент.
   – Нет, это вы оставьте! – перебил следователь. – С момента похищения вашего сына прошло восемь часов. Что можно сделать за это время, как вы думаете? Просидеть в подвале соседней высотки? Возможно! А еще за эти часы можно успеть долететь до мыса Рока – это самая западная точка Евразии! Пока я начну делать какие-либо распоряжения, и они дойдут до португальских властей, ваш сын может оказаться в Вашингтоне. Или на берегу Лимпопо.
   Кайнаков сидел белый, как мел, и пытался что-то пить из пустого стакана.
   – У вас крадут сына, вместе с сыном исчезает его охранник, и кто меня сейчас уверит в том, что это не упомянутый Дима организовал похищение? Вы помните мой вопрос в первый момент нашего знакомства? Что я спросил, господин президент? – Кряжин уже давно вышел из себя, и лишь профессиональный такт и понимание невозможности показать этот выход окружающим удерживал его от вспышки. – Так о чем я спросил тогда?
   – Вы спросили, кто забирает сына из школы, – просипел президент.
   – А что вы ответили?
   – Что телохранитель уехал в школу за Колей, но Коли там уже не оказалось.
   – Нет, вы не так ответили, – следователь вынул из кармана тонкий блокнот. – Цитирую, Кайнаков. Ответы на подобные вопросы я всегда записываю. Вы мне сказали, что… – найдя нужный лист, следователь свободной рукой пошарил по карманам, тряхнул рукой, расправляя дужки очков, и приложил тонкие и узкие, почти невидимые линзы к глазам: – Что «мальчика через час должен был забрать телохранитель, но в связи с событиями это оказалось ненужным».
   – А какая разница? – мертвым голосом спросил Кайнаков.
   Кряжин подошел к его креслу, наклонился и остановил свои губы в сантиметре от уха президента.
   – А разница в том, господин угольный магнат, что из вашего первого ответа я заключил, что охранник в школе не был. Раз так, то нет и смысла с ним разговаривать относительно событий. – Выпрямившись, следователь уложил блокнот в карман. – А сейчас я обязан сделать вывод о том, что ваш телохранитель по имени Дима был в школе в тот момент, когда учительница французского звонила в милицию. Это заключение неумолимо наталкивает меня на мысль о том, что о похищении сына вы узнали гораздо раньше, чем вам сообщили власти! Что связывает две эти простые выкладки? Еще более простая выкладка. Ваш телохранитель Дима сообщил вам о происшествии из школы либо уже из машины, когда вышел из школы. И теперь я уже восемь часов кряду не ищу телохранителя, вместо того, чтобы прилагать к этому все усилия.
   – И правильно делаете, что не ищете, – вдруг буркнул Кайнаков. – Дима любил Колю как сына. Просто с телохранителем что-то случилось.
   Кряжин глубоко вздохнул и посмотрел на президента взглядом, полным сожаления. Ему очень хотелось привести несколько примеров из числа тех, когда именно любящие люди совершали в отношении предмета своего обожания чудовищные преступления, но смолчал. Достаточно реакции на это жены президента. Альберт Артурович – не Ангелина Викторовна, конечно, на пол не рухнет, но то, что лишило чувств мать, может запросто спровоцировать неадекватное поведение отца. А Кайнаков был нужен сейчас Кряжину мыслящим и спокойным.
   – Сколько времени он охраняет вашего сына?
   Кайнаков поиграл бровями. «Считает месяцы», – подумал Кряжин, и ошибся. Тот считал годы.
   – Сначала он охранял меня, – президент загнул палец. – Еще в начале моей карьеры, когда я был просто перспективным коммерсантом. Потом жену, – загнул второй и сразу третий. – И четыре последних года – Колю. Он служит мне десять лет.
   – Вторая новость? – Он подошел к сифону и наполнил второй чистый стакан.
   – Мне похитители звонили.
   Страдающему от жажды Кряжину мгновенно расхотелось пить. Он подержал стакан в руке, поставил его рядом с сифоном и прошел к «своему» креслу.
   – Что говорят? – спросил он, вынимая из кармана сигареты.
   – Они обещают убить Колю, если я…
   – Если вы что? – грубо перебил Кряжин. – Только не говорите мне о каких-то сотнях тысяч тонн угля, которые вы должны отправить в Германию.
   – …Если я не позвоню в Страсбург.
   – Зачем, Кайнаков?!
   Кайнаков вырвался из кресла, стал говорить банальные вещи. Закричал о том, что никакими деньгами нельзя оценить жизнь его единственного сына, его Коли. Добавлял, что у него нет желания попадать в историю, в которую попал посол Чехии в России. Что он богаче посла Чехии в России. И он готов даже взорвать все шахты и затопить водой шурфы, если того потребуют похитители.
   Но подставлять родственника?! Человека, который помог ему немало и все бескорыстно?!
   Кряжин в этом не сомневался. Более того, он был даже уверен в том, что Кайнаков взорвет шахты вместе с находящимися в них шахтерами.
   Что стоила для следователя жизнь маленького Коли? Чем было для него выполнение поставленной на службе задачи? Всем. И стоила многого. Именно по этой причине следователь не мог сейчас просто взять со стола папку и выйти вон. Очень хотелось спросить, зачем Кайнаков просил возбудить уголовное дело и привлечь виновных к уголовной ответственности. Но задать такой вопрос – это унизить себя и организацию, которую представляешь. «Зачем заявление тогда писал, олигарх? Разбирался бы сам, коль скоро настолько крут». И тут же получишь в ответ зуботычину: «Я так и знал, что ваша контора служит лишь для охлаждения пыла неугодных власти губернаторов и законно богатеющих граждан».
   Кряжин не спросил бы в любом случае. Существуют ситуации, в которых приходится ломать гордыню и пытаться подстроиться под звон струны такого вот Кайнакова.
   Именно – пытаться подстроиться. Потому как умный следователь только сделает вид. На самом деле он будет делать свою работу.
   Но среди истерического бреда Кайнакова следователь выделил нечто, что не увязывалось с основным контекстом. Или это просто скачок с одной мысли на другую?
   – Прекратите безумствовать, Альберт Артурович. О каком родственнике вы ведете речь?
   – Я солгал вам.
   – Я знаю, – Кряжин сунул в рот пластик жвачки и стал старательно его разжевывать. – Я знаю, что вы соврали. И я потерял несколько часов. Так что у нас за несчастный случай произошел в Страсбурге?
   – В марте прошлого года вашим ведомством был задержан, а впоследствии водворен под стражу некто Устимцев. Вы слышали это имя?
   – Все слышали, – сказал Кряжин. – У кого есть телевизор.
 
   Именно в марте 2003 года делом одного из самых состоятельных людей России, владельца нефтяных промыслов на Ямале и Кавказе, занялась Генеральная прокуратура в лице старшего следователя по особо важным делам Любомирова. Понятно, что не сам Любомиров оказался инициатором этого сенсационного задержания. Его на путь истинный наставили. Как сегодня утром – Кряжина.
   Устимцев, кроме всего прочего, является губернатором Камчатки, население которой видела главу своей администрации лишь дважды – когда тот раздавал бесплатную водку перед выборами и когда на Камчатку по ошибке подали электричество и многие успели полчаса посмотреть телевизор, где Устимцев выступал с трибуны какого-то стадиона.
   «Почему стадиона? – спрашивали потом те, кто не видел, тех, кто видел. – При чем здесь стадион, однако?». – «Потому что, однако, начальника наша футбол купила», – говорили те, кто пообразованнее тех, что передачу не смотрел. – «А зачем начальнику футбол?» – «Дурак ты, однако. Можно бесплатно играть».
   И все бы ничего, переизбирали бы Устимцева потом, наверное, еще два раза, да грянул над Вениамином Геннадьевичем гром. «Регион дотационный? – вдруг спросили из Центра. – Люди пишут, что зарплату продуктами получают, Вениамин Геннадьевич. Олени от голодухи пухнут, а люди от оленей, которых вынуждены съедать, вместо того, чтобы увеличивать их поголовье. И как вы смотрите на это оленеводческое бедствие?».
   Ответ Центру Устимцев дал в ноябре 2003 года.
   Примеры нерационального использования нажитого капитала в современной России имелись. Нефть, газ, уголь, алмазы, превращаясь в деньги, оседали на прочных счетах вкладчиков зарубежных банков. Но когда деньги у отдельных представителей страны, стоящей на сорок девятом месте в мировой табели о рангах, появляются в таком количестве и в такие сжатые сроки, ее руководство не может смотреть на это спокойно. Тем более что приблизительно девяносто процентов этих сумм должно было осесть в бюджете.