Страница:
«501, 502, 503, 504, 505», – всё, пять секунд прошло, дальше!
Чёртова «бандура», все руки отмотала! И спина уже как каменная. Ага, конец мучениям: впереди траншея расширяется, но… вот же заразы! – глубина её чуть выше колена. Сбоку – ниша для ящика, туда его. Так, вползаем на этот бугорок, переворот на правый бок, штык-нож – из ножен, берет – за пазуху: голубой цвет издалека заметен, а нам это ни к чему…
Горячев сколупнул штык-ножом крышку ящика, откинул. Так и есть – два цинка патронов. Один вскрыт, в нём песок. Второй запаян. Поставил штык-нож стоймя, ударил основанием ладони по ручке. Хорошая жесть, так сразу и не разрубишь. «Сколько ж я буду с ним колупаться? – подумал он, – да ещё лёжа». Вспомнился сержант Бычков из Волгограда, который уже год, как уехал на дембель. Тот говорил так: «Чем отличается русский солдат от других-прочих? Правильно, храбростью, выносливостью и смекалкой!» Николай вынул из подсумка гранату Ф-1 без запала, поставил нож под острым углом и, методично ударяя «лимонкой» по спинке лезвия, повёл разрез. Совсем другое дело! Весь периметр вскрывать ни к чему. Отгибаем крышку на углу – лишь бы упаковки с патронами высыпались…
Снаряжаем магазин. Тридцать штук «маслят» надо забить в рожок как можно быстрее – время идёт. Патроны не обычные – зелёного цвета, а жёлтые – такие, с которыми в караул ходят, и номера на гильзах выбиты другие. Это для того, чтобы часовой в карауле если случайно – от испуга или по халатности – нажмёт на спуск (а это всегда ЧП!), не смог бы подменить патрон другим при сдаче караула, чтобы скрыть стрельбу: не я, мол, и всё тут! Слышал – да, где-то рядом кто-то пальнул, но «за время несения службы на моём посту никаких происшествий не случилось». А сейчас такие патроны – для учёта: сколько их он израсходует при стрельбе.
Он быстро переменил магазины: старый – в подсумок, новый, с жёлтыми патронами, примкнул. Выскочил из траншейки, натягивая одной рукою берет, отбросил складной приклад, взял автомат наизготовку. Метрах в пятидесяти слева внезапно поднялась мишень, Николай срезал её короткой очередью. Попал или нет?… Мишень должна стоять только пять секунд: может, сама упала? Маленько замешкался – усталость сильная после такой трассы. Прямо по курсу стрельбы поднялись три поясных мишени – эти простоят в два раза дольше, но и попасть в них труднее. Кажется, поразил все три. Ещё две – в полный рост, уже справа. Нате вам «строчку» подлиннее, справа – налево. Полегли…
Он зорко всматривался в дальние кусты, ожидая движущуюся мишень. Откуда пойдёт: справа или слева? Справа, слава те Господи! Сколько ни тренировался на стрельбище – всё равно чувствовал какое-то неудобство, если приходилось стрелять на опережение вправо. И мазал чаще. А если влево – милости просим, сейчас нарвётесь… «Бегущий кабан». Хорошо бежит, прямо летящий кабан, а не бегущий. Бабирусса наскипидаренная… Прицельная планка у него выставлена на сто метров, до «бабируссы», наискось удирающей от него, – раза в полтора поболе. Он не стал двигать планку – некогда, просто взял чуть повыше: снизу-справа – влево-вверх, опережение на три пальца. Жахнул одиночным, словно на охоте. «Кабан» пропал.
Снова переменил рожки: отстёгнутый магазин с жёлтыми патронами просто кинул на бруствер. Судьи потом подсчитают и гильзы, и оставшиеся в магазине неиспользованные патроны: все ли тридцать снарядил, не схимичил ли, чтоб сэкономить время?…
Указатель влево. Что ж там ожидает? А, вспомнил: ров с «живыми» брёвнами вместо моста. Это уже ерунда. Нет, перед рвом, кажется, метание гранаты. Правильно, избавиться б скорее от неё – лишняя тяжесть. Через сто метров – известковый круг: исходная позиция. Где цель, в каком направлении? Ага, вон красный флажок на поляне… Колька быстро выдернул из подсумка гранату – учебная, с дырочкой, а запал настоящий. Как говорил взводный, меньше трёх пальцев не отрывает, если рванёт в кулаке. Ввинтил запал, отогнул усики, рванул кольцо. Автомат в левой руке на отлёте – замах, бросок: «Получи, фашист, гранату, от советского солдата!». Метров на пятьдесят, кажется, улетела – нор-рмально, Коля!
Так, ров! Где он, ров? Ага, опять стрелка-указатель. Из веточек выложена. Вот он, родимый. За ним последний рубеж – и финиш. Гимнастёрка-«иркут» уже – хоть выжимай, в сапогах едва ли не хлюпает. Над сухой пятиметровой канавой были подвешены на верёвках два бревна: одно потолще, другое потоньше. Да что я, чокнутый, чтобы бегать по брёвнам! Как ни сохраняй равновесие – всё равно крутанётся. Бревно крутанётся – солдат навернётся. Николай закинул автомат за спину, сел верхом на край бревна, упёрся руками, расставил ноги коромыслом пошире, и мелкими равномерными толчками задрюкал по гладкой поверхности: упор на руки – подтянул «пятую точку» и опять по новой. Главное – не нарушить равновесие и сохранить выбранный ритм, тогда бревно не будет раскачиваться. Пока всё шло хорошо: зыбкая опора лишь подрагивала под ним и покачивалась вперёд-назад. Это ничего, лишь бы не из стороны в сторону.
Всё, соскок на другой стороне. Мельком глянул на часы – в «отлично» укладывается, и запас времени неплохой. У конкурентов, может быть, запас больший. Да и промежуточные результаты на дистанции у них могут быть лучше. Так что радоваться рано.
Придумал же комдив – первенство лучших специа-листов дивизии. Среди водителей-автомобилистов, наводчиков ПТУРСов, механиков-водителей БМД, БРДМов, АСУ-57, СУ-85, среди рядовых, сержантов и так далее. Сегодня – заключительный этап. До этого отбирали лучших на уровне батальонов и дивизионов. Так что хиляков на сегодняшней «тропе разведчика» не ожидается. Джиоев Саня, «крестничек», – один из очень серьёзных соперников. Полгода назад его перевели в разведбат, так что он сегодня за разведчиков выступает: среди их сержантов лучшим оказался. «Лоб» за метр восемьдесят, кулаком два кирпича ломает…
Вот и последний рубеж. Грамотно препятствия расставили командиры: когда ты словно из соковыжималки вылез, когда круги перед глазами и руки-ноги ходуном – ты должен собрать свои последние или предпоследние силы и показать высокий класс бесшумного снятия часового на дистанции. Вон и судейская коллегия: два полковника, наш комбат, старлей какой-то гладкий, полноватый не по возрасту – должно быть, из штабных, подполковник стройный, подтянутый – помнится, 9 мая он руководил «показухой» – показом горожанам на городском стадионе всяких трюков, которые умеет выделывать «крылатая пехота». Ну-ну, наблюдайте…
Офицеры стояли молча чуть в отдалении, только комбат жестом показал на часы и поднял большой палец, но один из полковников остановил его укоризненным: «Това-арищ майор!..»
В десятке метрах от Горячева были вкопаны два столба разной высоты, меж верхушками которых косой струной на фоне неба – туго натянутая проволока. Рядом с высоким столбом к проволоке на две петли подвешена мишень – абрис человеческого тела, вырезанный из многослойной фанеры и покрашенный в зелёный цвет. Судя по многочисленным ножевым отметинам, этот «часовой» много натерпелся на своём веку.
Не теряя времени, Колька, выхватив нож из ножен, встал в левостороннюю стойку. Секунду подумал и, выверяя расстояние, на короткий шажок приблизился к мишени, облизнул сухие от волнения губы.
– Готовы? – сухо спросил полковник.
– Так точно! – хрипловатым голосом ответил Колька, не отрывая от мишени взгляда, и стал поднимать руку с ножом. Расслабить пальцы, локоть, плечо. Кисть руки закрепощена и «поставлена»: нож – продолжение предплечья. В момент отпускания ножа в убийственный полёт ноготь большого пальца служит мушкой, а лезвие должно скользнуть по подушечке большого пальца. Сейчас скользнёт!.. Он почувствовал, что слился с оружием, и волнение тут же покинуло его.
Подполковник вынул из кармана небольшой перочинный ножик, быстро чиркнул им по невидимой нитке, которая удерживала «часового» на проволочном косогоре, – и мишень, слегка подёргиваясь, заскользила по наклонной к другому столбу. «Часовой» не проехал и полутора метров: тяжёлое лезвие штык-ножа от АКМа, выписав два с половиной оборота, впилось ему в область левой ключицы… Горячев тут же выхватил из кармана припасённую складную «наваху», одним движением отомкнул лезвие и, сделав в броске кувырок, на упругом разгибе тела послал «часовому» в область солнечного сплетения «контрольный» клинок…
– Эт-то ещё что?… Что вы себе позволяете? Откуда у вас второй нож? – громко спросил изум-лённый полковник, который перерезал нитку. – Товарищ сержант, что за самовольство?! Ничего подобного в условиях данных соревнований не предусмотрено!..
Выражения лица комбата Колька не мог описать даже под угрозой расстрела: на нём, как показалось, играли все цвета радуги…
– Извините, товарищ полковник, – Горячев не спеша поднялся с земли, отряхнул гимнастёрку, штаны, поправил ремень, берет, автомат на плече, но строевой стойки не принял. – Наш командующий ВДВ Василь Филиппыч Маргелов учит, что десантника пугать – всё равно, что хрен тупить. Поэтому не кричите на меня. Моя задача – бесшумно снять часового. Я его снял. Второй нож был контрольным, – и после этого принял строевую стойку.
– Ва-аш кадр?! – проревел полковник, обращаясь к комбату.
– Так точно, товарищ полковник! – комбат вытянулся в струну.
– Свободен, сержант! Я тебя снимаю с дистанции. Так, отойдёмте, товарищи офицеры, – раздражённо сказал полковник, но Николай, подавив волнение, громко сказал:
– Не имеете… даже морального права, товарищ гвардии полковник. А как русский офицер – тем более.
– Что-о-о ты сказа-ал, сержант?!
– Гвардии сержант Горячев. Вы не имеете права снять меня с дистанции, которую я честно прошёл до конца. Вы сами – тому свидетель.
Колька стоял бледный от внезапной собственной дерзости – перечить полковнику! – и от невесть откуда пришедшей твёрдокаменной решимости стоять на своём: он чувствовал свою правоту.
– Вы сказали «свободен». Разрешите идти?
– Идиот! П-п-пошёл на х…, сказал!..
– В армии нет такой команды. – Горячев решил про себя: терять нечего, всё, на что можно нарваться, он уже выдал. Не всё, конечно, можно и больше «очков» заработать…
– Капралов, – через силу сдерживая себя, обратился полковник к комбату, – у тебя что, все такие борзые? Можете идти, – сухо бросил он Николаю, сверля его бешеными глазами, и смолк, выжидая, когда сержант отойдёт.
Отдав честь и развернувшись через левое плечо, как положено, и сделав три строевых «ударных» шага, Колька неторопливо, но с бешено колотящимся сердцем, медленно, вразвалочку пошёл в сторону поджидавших машин, которые виднелись за кустами. Чувствовал, что крепко подвёл комбата. Да и себя тоже. Как говорят в армии, «десять суток отпуска без дороги и без ремня» он себе обеспечил. Сзади доносилось:
– …Саша, ты – перспективный офицер, но если ты эти вольности среди рядового и сержантского состава у себя не искоренишь – тебе такой «шлагбаум» по службе выставят, что ни на каком Ан-12, даже на двадцать пятом Су, ты его уже не перелетишь. Вот тут, в вашем долбанном Пскове, и закончишь… гвардии майором. «Василь Филиппыч», понимаете ли! Дружок твоего сержанта Кипятильникова или как его – Хреначева! Так запросто – «Василь Филиппыч»!.. И этот твой сучок, заметь – твой этот Гейзерович! – он меня-а-а – меня, блин! – ещё чему-то учит: «Вы как русский офицер…»! Саша, вы что тут совсем охренели среди ваших псковских «скобарей»?! «Мы пскопские» – слышали! «А вот мы не русския, мы – рязанския». «Их ядять – а они глядять»… т-т-твою маму, святую Терезу! Распустились, гробо-мать, по самую ширинку!!.
– Фамилия этого сержанта – Горячев, товарищ полковник. Вы уж простите, но труднейшую эту дистанцию он ведь действительно отлично прошёл. Как его можно снять с дистанции, когда она позади?… А что в войсках командующего так все называют – Василь Филиппыч, так это уважают, вот и всё, – виновато бормотал комбат.
Дальнейший разговор Николай не расслышал, да и не хотел слышать: усталость, опустошённость после «тропы разведчика» взяла своё: хотелось одного – добраться до пункта сбора и прикорнуть где-нибудь в углу ГАЗ-66. И – чтоб до казармы никто не тревожил.
На другой день состоялось награждение победителей необычного соревнования. Комбат, пришедший в парадке, при медалях, на разводе «съедал» Николая взглядом, а после развода жестом подозвал к себе и, шагнув навстречу, алчно схватил его за грудки.
– Ты что же, пим сибирский, командира решил подставить?! Ты знаешь, что я после тебя выслушал, дятел кедровый? Полковника из штаба ВДВ учить офицерскому кодексу взялся – да ты сам-то кто такой, сучок поганый?! У меня язва желудка, марал ты алтайский плюшевый, меня собирались перевести в штаб дивизии, чтоб с вами, засранцами, маленько распрощаться, которые заемучили меня уже в доску! У меня дочке – четыре года. А тут ты – со своим дурацким сибирским гонором! Ты хоть соображаешь, дятел Горючий, что ты натворил?! Чалдон хренов, потомок Ермака, если не сказать хуже! Все вы в Сибири чокнутые, потому что там нормальных людей нету. По тебе сужу, дятел! Ты ж на пе-ервое место в дивизии тянул среди сержантов!.. Это ж на всю жизнь: лучший сержант гвардейской Краснознамённой Черниговской ВДД. Дурак ты, Коля, вот что я тебе скажу! Дурак – и не лечишься. В санчасть тебе надо… Оденься, дятел хренов, по-парадному, у тебя пятнадцать минут времени, и подходи в спортзал арт-дивизиона. Я итогов не знаю, знаю лишь, что полковник Мережко после твоей, неуставной, между прочим, выходки тебя и к шестому месту близко не допустит. А другое запомни точно: десять суток «губы» ты от меня, считай, уже схлопотал. Жаль, что по Уставу больше дать не могу. Но я тебе пару раз повторю эту лечебную процедуру – по десять суток: найду за что – за борзость твою, в первую очередь, д-дятел!..
– Александр Иванович, за то ль живём и маемся? Первое место, шестое… Ну, не дал дядя конфетку – что ж теперь, стреляться? С какой стати! А что он ко мне со вторым ножом докопался? Я «часового» снял? Снял! Это была последняя задача на «тропе». А второй нож – для контроля и для эффекта – мы ж должны себя показать! Десантура всё-таки, а не геройский стройбат! Вы же сами в нас инициативу развивали. А если это боевая обстановка – так я сто раз прав: вдруг часовой охнуть успеет, а? Вы ж боевой офицер, а не писарчук штабной какой-нибудь, должны понимать, Афган прошли… Р-разр-решите идти, товарищ майор? – добавил он, видя, что комбат начинает свирепеть.
– Ни хрена ведь не понял, дятел, а ещё умничаешь. Я тебя для науки не на нашу «губу» отправлю, а в Черёху, к «куркам». Все, кто там побывал, клялись себе до смерти не забывать прапорщика Кикотя. И ты его не забудешь. И старшего сержанта под дембель не ожидай. (Колька залыбился: напугали ежа голой задницей!..) Смойся с моих голубых глаз, волк тряпошный! И чтоб всё было – с иголочки!..
– Так «никто ж, кроме нас», товарищ майор. Всё будет, как вы сказали: «неспроста тельняшки носят в Богом избранных войсках». А то – «полковник Мережко». «Стал он сети трясти да мережки плести…» Он хоть «Ваханский коридор» на карте разыщет, откуда вы «Красную Звезду» привезли на широкой груди?
– Ко-о-ля, вообще-то есть границы возможного, у меня она – уже гораздо ближе, чем афганско-ваханская! Тут тебе всё-таки армия, а я – твой командир. Не много себе позволяешь?! Сейчас ведь пенделя как засобачу – и мой яловый сапог в твоей ж… заночует!.. Это и будет твой «Ваханский коридор». Ты что, воевал со мной, что рот себе раззявить позволяешь? Как стоишь перед комбатом, дятел?!
– Так, вроде война только начинается, Александр Иванович. Успеем ещё, однако…
– Сказал ведь: убью, морда колчаковская!.. Тридцать суток, пим сибирский! Это твоя «Сибириада» в тридцати сериях. Прямо по Андрону Кончаловскому. Через две минуты будет сорок!.. И тогда станешь Никитой Михалковым. Только взор будет бледным. Взбледнётся, товарищ сержант! Моё слово ты знаешь. Особенно если сегодня генерал мне за тебя пропишет незаслуженную клизму. Тут уже на моё доброе отношение не рассчитывай.
– До дураков уже дошло, товарищ майор! Осталось – до умных. Понял, что Родина нас уже не простит. Умным передам по инстанции!.. По соседней станции.
– Скотина поперечная. Но когда-нибудь прибью – запомни. А прибью – это точно! Ты это честно заработал. Валидол есть, волк тряпошный?…
– Господь с вами – рано! У Нестеренки всегда с собой, сейчас сбегаю… Простите, товарищ майор!..
Комбата за его любимое словцо иногда за глаза называли – «дятел», но если кто-то по незнанию или в запальчивости придавал этому прозвищу уничижительную или ироническую окраску, то такого солдатика «ставили на место», и потом остальные долго избегали всуе употреблять это слово. Майора Капралова солдаты уважали.
В спортзале артиллерийского дивизиона стоял гомон. Офицеры заметно волновались: приедет сам генерал, командир дивизии. Подведёт итоги, объявит поощрения, раздаст «пряники» и «щелбаны».
Кто-то зычным голосом дал команду на построение всех участников финального состязания. Генерал – моложавый, с чуть заметной сединой на висках, подтянутый, высокий – стремительно вошёл в зал в сопровождении трёх штабных офицеров, в одном из которых Колька узнал полковника Мережко. После команды «Смир-р-рна!», короткого доклада старшего на построении и генеральского «Вольно!» началось награждение. Полковник Мережко называл очередного победителя и передавал комдиву почётную грамоту. Другой полковник подавал коробочку с часами. Генерал жал руку, вручал грамоту и часы и объявлял счастливцу десять суток отпуска.
Сердце Николая учащённо билось: он или не он победитель? Если этот Мережко не простил дерзости – тогда зачем его сюда пригласили?… Бог с ней, с грамотой, хотя и приятно, конечно, а всё-таки – бумажка; часы есть свои и ходят неплохо; но съездить домой через полтора года службы, изрядно поднадоевшей, окунуться в «гражданку», сменить сапоги на тапки, мать повидать, сестрёнку старшую… Долго же тянется эта раздача слонов населению!..
– Среди сержантов дивизии… – начал полковник, но генерал жестом остановил его и жестом же попросил список, по которому полковник зачитывал фамилии победителей. Тот, щёлкнув каблуками, подал.
– Так вот, товарищи гвардейцы, – начал комдив, – приятно было узнать, что сержантский состав у нас – это такие орлы, что один другого лучше. Однако в Почётной грамоте, которую я должен вручить победителю среди сержантов, – он продемонстрировал строю грамоту, – написано чёрным по белому: «Лучшему специалисту дивизии». Что такое лучший? Отличный от других, единственный в своём роде. Так или не так?
Среди солдат и офицеров короткой волной прошелестел говорок и стих. Генерал продолжил:
– Дело в том, что, по данным нашей судейской бригады, лучшие одинаковые результаты показали два сержанта (он заглянул в список): сержант Горячев…
– Я!
– …и сержант Джиоев.
– Я! – гаркнул Князь.
– Я решил, – энергичным голосом продолжил комдив, – разрешить этот спорный вопрос прямо здесь же…
«Мне – отпуск, а Сашке – часы и грамоту!» – быстро подумал Колька – скорее, пожелал этого.
– «Солнышко» на перекладине оба крутите? – спросил генерал.
– Так точно! – Колька и Князь ответили разом.
– Ну, вот и давайте: кто больше намотает «мёртвых петель», тот и будет лучшим. А то в грамоте фамилия пока не проставлена, – добавил он.
Дали команду «разойдись». Соперники сняли ремни и гимнастёрки, оставшись в полосатых десантных тельниках.
– Товарищ генерал, а с привязками можно? – спросил Джиоев.
– Да хоть с подвязками, – пошутил генерал. Свита подхихикнула.
Из двух поясных ремней быстро сделали привязки, которые удерживали кисти рук на перекладине, страхуя гимнаста от возможного срыва. Кинули на пальцах – кому первому. Выпало Горячеву. Подойдя к перекладине, он снял сапоги, для эффекта сделал выход силой на обе руки сразу и, пока вдевал руки в страховочные петли, кто-то из штабных офицеров спросил:
– Сержант, а сапоги-то зачем сбросил?
– Так всё равно ж слетят! – недоумённо ответил сверху Колька. Зал насмешливо хохотнул над вопросом штабного.
– Ну, давай, – приказал генерал. – Борисюк, считать будешь.
– Есть считать!
«Чёрта с два меня Князь обойдет! – возбуждённо думал Колька. – Вон дылда какая и весит больше меня на пуд, как минимум…». Он красиво и медленно вышел в стойку, задержался на секунду, провозгласил по-гагарински: «Поехали!» – и сделал первый оборот, отыскивая оптимальный мах телом. Нашёл сразу. Новички на перекладине, только что обученные крутить «солнце», часто вредят сами себе, показывая этакую удаль – вот, мол, какой я парень здоровый: на полусогнутых руках прохожу верхнюю точку – такой у меня сильный мах!.. Дурное дело не хитрое. Пять-шесть раз крутанутся – и руки уже не те. Надо рассчитать мах так, чтоб хватало инерции лишь перевалить через «зенит». А лёгкая задержка в стойке даёт рукам и пальцам отдых…
Первый десяток оборотов он считал, потом перестал, сосредоточившись взглядом на отполированной руками и животами перекладине, чтоб не закружилась голова.
– Сорок! – крикнул кто-то из зала.
– Тихо там!..
Пальцы уже плохо держали перекладину. Вдобавок, он забыл окунуть руки в тальк – ладони горели, а на правой, чувствовалось, кое-где уже кожу снесло.
– Пятьдесят! – громко объявил полковник Борисюк.
«Хватит, – подумал Колька, – Сашка столько не вытянет». На всякий случай он сделал ещё два оборота. Спрыгнул с перекладины, протянул Джиоеву привязки.
– С-сыкатына ты, Миклован, – шепнул ему Сашка. – Это я тебе как ассэтынский коназ говорю…
– Талька сыпни на руки, потомок аланов, а то как у меня будет, – Горячев показал ему правую ладонь.
– До мозолей не успею – вот в чём дело, – так же тихо бормотнул Сашка. – Не пить мне сладкого вина в родном Цхинвали!.. – и поднял руку – сигнал готовности.
– К снаряду!
Колька пошёл к своим. Взводный и комбат сияли, жали руку. Успех подчинённого – успех и командира, это понятно.
– Пятнадцать, – вполголоса сказал кто-то.
Горячев обернулся. Сашка тяжело сделал шестнадцатый оборот, ещё тяжелее – семнадцатый, а после восемнадцатого загасил вращение и в висе освободился от привязок.
– Построиться!
Разобрались в две шеренги. Полковник Борисюк уже вписывал фамилию победителя в пустую строчку. Протянул грамоту комдиву.
– Смирно! Зачитываю: «В соревновании на звание лучшего специалиста среди сержантов в/ч (следовал номер дивизии) Почётной грамотой за первое место награждается гвардии сержант Горячев Николай Александрович». Дата сегодняшняя, подпись моя: генерал-майор Кузьмин. Хотя, я слышал, у вас с дисциплиной не всё в порядке. Подойдите, товарищ сержант.
Изображая строевой шаг, Колька пошёл к комдиву.
– Босиком!.. Срамота!.. – тихо простонал сзади комбат. – На «губе» сгною позорника…
Отпуск, однако, объявили обоим – и Горячеву, и Джиоеву.
Глава 4
Чёртова «бандура», все руки отмотала! И спина уже как каменная. Ага, конец мучениям: впереди траншея расширяется, но… вот же заразы! – глубина её чуть выше колена. Сбоку – ниша для ящика, туда его. Так, вползаем на этот бугорок, переворот на правый бок, штык-нож – из ножен, берет – за пазуху: голубой цвет издалека заметен, а нам это ни к чему…
Горячев сколупнул штык-ножом крышку ящика, откинул. Так и есть – два цинка патронов. Один вскрыт, в нём песок. Второй запаян. Поставил штык-нож стоймя, ударил основанием ладони по ручке. Хорошая жесть, так сразу и не разрубишь. «Сколько ж я буду с ним колупаться? – подумал он, – да ещё лёжа». Вспомнился сержант Бычков из Волгограда, который уже год, как уехал на дембель. Тот говорил так: «Чем отличается русский солдат от других-прочих? Правильно, храбростью, выносливостью и смекалкой!» Николай вынул из подсумка гранату Ф-1 без запала, поставил нож под острым углом и, методично ударяя «лимонкой» по спинке лезвия, повёл разрез. Совсем другое дело! Весь периметр вскрывать ни к чему. Отгибаем крышку на углу – лишь бы упаковки с патронами высыпались…
Снаряжаем магазин. Тридцать штук «маслят» надо забить в рожок как можно быстрее – время идёт. Патроны не обычные – зелёного цвета, а жёлтые – такие, с которыми в караул ходят, и номера на гильзах выбиты другие. Это для того, чтобы часовой в карауле если случайно – от испуга или по халатности – нажмёт на спуск (а это всегда ЧП!), не смог бы подменить патрон другим при сдаче караула, чтобы скрыть стрельбу: не я, мол, и всё тут! Слышал – да, где-то рядом кто-то пальнул, но «за время несения службы на моём посту никаких происшествий не случилось». А сейчас такие патроны – для учёта: сколько их он израсходует при стрельбе.
Он быстро переменил магазины: старый – в подсумок, новый, с жёлтыми патронами, примкнул. Выскочил из траншейки, натягивая одной рукою берет, отбросил складной приклад, взял автомат наизготовку. Метрах в пятидесяти слева внезапно поднялась мишень, Николай срезал её короткой очередью. Попал или нет?… Мишень должна стоять только пять секунд: может, сама упала? Маленько замешкался – усталость сильная после такой трассы. Прямо по курсу стрельбы поднялись три поясных мишени – эти простоят в два раза дольше, но и попасть в них труднее. Кажется, поразил все три. Ещё две – в полный рост, уже справа. Нате вам «строчку» подлиннее, справа – налево. Полегли…
Он зорко всматривался в дальние кусты, ожидая движущуюся мишень. Откуда пойдёт: справа или слева? Справа, слава те Господи! Сколько ни тренировался на стрельбище – всё равно чувствовал какое-то неудобство, если приходилось стрелять на опережение вправо. И мазал чаще. А если влево – милости просим, сейчас нарвётесь… «Бегущий кабан». Хорошо бежит, прямо летящий кабан, а не бегущий. Бабирусса наскипидаренная… Прицельная планка у него выставлена на сто метров, до «бабируссы», наискось удирающей от него, – раза в полтора поболе. Он не стал двигать планку – некогда, просто взял чуть повыше: снизу-справа – влево-вверх, опережение на три пальца. Жахнул одиночным, словно на охоте. «Кабан» пропал.
Снова переменил рожки: отстёгнутый магазин с жёлтыми патронами просто кинул на бруствер. Судьи потом подсчитают и гильзы, и оставшиеся в магазине неиспользованные патроны: все ли тридцать снарядил, не схимичил ли, чтоб сэкономить время?…
Указатель влево. Что ж там ожидает? А, вспомнил: ров с «живыми» брёвнами вместо моста. Это уже ерунда. Нет, перед рвом, кажется, метание гранаты. Правильно, избавиться б скорее от неё – лишняя тяжесть. Через сто метров – известковый круг: исходная позиция. Где цель, в каком направлении? Ага, вон красный флажок на поляне… Колька быстро выдернул из подсумка гранату – учебная, с дырочкой, а запал настоящий. Как говорил взводный, меньше трёх пальцев не отрывает, если рванёт в кулаке. Ввинтил запал, отогнул усики, рванул кольцо. Автомат в левой руке на отлёте – замах, бросок: «Получи, фашист, гранату, от советского солдата!». Метров на пятьдесят, кажется, улетела – нор-рмально, Коля!
Так, ров! Где он, ров? Ага, опять стрелка-указатель. Из веточек выложена. Вот он, родимый. За ним последний рубеж – и финиш. Гимнастёрка-«иркут» уже – хоть выжимай, в сапогах едва ли не хлюпает. Над сухой пятиметровой канавой были подвешены на верёвках два бревна: одно потолще, другое потоньше. Да что я, чокнутый, чтобы бегать по брёвнам! Как ни сохраняй равновесие – всё равно крутанётся. Бревно крутанётся – солдат навернётся. Николай закинул автомат за спину, сел верхом на край бревна, упёрся руками, расставил ноги коромыслом пошире, и мелкими равномерными толчками задрюкал по гладкой поверхности: упор на руки – подтянул «пятую точку» и опять по новой. Главное – не нарушить равновесие и сохранить выбранный ритм, тогда бревно не будет раскачиваться. Пока всё шло хорошо: зыбкая опора лишь подрагивала под ним и покачивалась вперёд-назад. Это ничего, лишь бы не из стороны в сторону.
Всё, соскок на другой стороне. Мельком глянул на часы – в «отлично» укладывается, и запас времени неплохой. У конкурентов, может быть, запас больший. Да и промежуточные результаты на дистанции у них могут быть лучше. Так что радоваться рано.
Придумал же комдив – первенство лучших специа-листов дивизии. Среди водителей-автомобилистов, наводчиков ПТУРСов, механиков-водителей БМД, БРДМов, АСУ-57, СУ-85, среди рядовых, сержантов и так далее. Сегодня – заключительный этап. До этого отбирали лучших на уровне батальонов и дивизионов. Так что хиляков на сегодняшней «тропе разведчика» не ожидается. Джиоев Саня, «крестничек», – один из очень серьёзных соперников. Полгода назад его перевели в разведбат, так что он сегодня за разведчиков выступает: среди их сержантов лучшим оказался. «Лоб» за метр восемьдесят, кулаком два кирпича ломает…
Вот и последний рубеж. Грамотно препятствия расставили командиры: когда ты словно из соковыжималки вылез, когда круги перед глазами и руки-ноги ходуном – ты должен собрать свои последние или предпоследние силы и показать высокий класс бесшумного снятия часового на дистанции. Вон и судейская коллегия: два полковника, наш комбат, старлей какой-то гладкий, полноватый не по возрасту – должно быть, из штабных, подполковник стройный, подтянутый – помнится, 9 мая он руководил «показухой» – показом горожанам на городском стадионе всяких трюков, которые умеет выделывать «крылатая пехота». Ну-ну, наблюдайте…
Офицеры стояли молча чуть в отдалении, только комбат жестом показал на часы и поднял большой палец, но один из полковников остановил его укоризненным: «Това-арищ майор!..»
В десятке метрах от Горячева были вкопаны два столба разной высоты, меж верхушками которых косой струной на фоне неба – туго натянутая проволока. Рядом с высоким столбом к проволоке на две петли подвешена мишень – абрис человеческого тела, вырезанный из многослойной фанеры и покрашенный в зелёный цвет. Судя по многочисленным ножевым отметинам, этот «часовой» много натерпелся на своём веку.
Не теряя времени, Колька, выхватив нож из ножен, встал в левостороннюю стойку. Секунду подумал и, выверяя расстояние, на короткий шажок приблизился к мишени, облизнул сухие от волнения губы.
– Готовы? – сухо спросил полковник.
– Так точно! – хрипловатым голосом ответил Колька, не отрывая от мишени взгляда, и стал поднимать руку с ножом. Расслабить пальцы, локоть, плечо. Кисть руки закрепощена и «поставлена»: нож – продолжение предплечья. В момент отпускания ножа в убийственный полёт ноготь большого пальца служит мушкой, а лезвие должно скользнуть по подушечке большого пальца. Сейчас скользнёт!.. Он почувствовал, что слился с оружием, и волнение тут же покинуло его.
Подполковник вынул из кармана небольшой перочинный ножик, быстро чиркнул им по невидимой нитке, которая удерживала «часового» на проволочном косогоре, – и мишень, слегка подёргиваясь, заскользила по наклонной к другому столбу. «Часовой» не проехал и полутора метров: тяжёлое лезвие штык-ножа от АКМа, выписав два с половиной оборота, впилось ему в область левой ключицы… Горячев тут же выхватил из кармана припасённую складную «наваху», одним движением отомкнул лезвие и, сделав в броске кувырок, на упругом разгибе тела послал «часовому» в область солнечного сплетения «контрольный» клинок…
– Эт-то ещё что?… Что вы себе позволяете? Откуда у вас второй нож? – громко спросил изум-лённый полковник, который перерезал нитку. – Товарищ сержант, что за самовольство?! Ничего подобного в условиях данных соревнований не предусмотрено!..
Выражения лица комбата Колька не мог описать даже под угрозой расстрела: на нём, как показалось, играли все цвета радуги…
– Извините, товарищ полковник, – Горячев не спеша поднялся с земли, отряхнул гимнастёрку, штаны, поправил ремень, берет, автомат на плече, но строевой стойки не принял. – Наш командующий ВДВ Василь Филиппыч Маргелов учит, что десантника пугать – всё равно, что хрен тупить. Поэтому не кричите на меня. Моя задача – бесшумно снять часового. Я его снял. Второй нож был контрольным, – и после этого принял строевую стойку.
– Ва-аш кадр?! – проревел полковник, обращаясь к комбату.
– Так точно, товарищ полковник! – комбат вытянулся в струну.
– Свободен, сержант! Я тебя снимаю с дистанции. Так, отойдёмте, товарищи офицеры, – раздражённо сказал полковник, но Николай, подавив волнение, громко сказал:
– Не имеете… даже морального права, товарищ гвардии полковник. А как русский офицер – тем более.
– Что-о-о ты сказа-ал, сержант?!
– Гвардии сержант Горячев. Вы не имеете права снять меня с дистанции, которую я честно прошёл до конца. Вы сами – тому свидетель.
Колька стоял бледный от внезапной собственной дерзости – перечить полковнику! – и от невесть откуда пришедшей твёрдокаменной решимости стоять на своём: он чувствовал свою правоту.
– Вы сказали «свободен». Разрешите идти?
– Идиот! П-п-пошёл на х…, сказал!..
– В армии нет такой команды. – Горячев решил про себя: терять нечего, всё, на что можно нарваться, он уже выдал. Не всё, конечно, можно и больше «очков» заработать…
– Капралов, – через силу сдерживая себя, обратился полковник к комбату, – у тебя что, все такие борзые? Можете идти, – сухо бросил он Николаю, сверля его бешеными глазами, и смолк, выжидая, когда сержант отойдёт.
Отдав честь и развернувшись через левое плечо, как положено, и сделав три строевых «ударных» шага, Колька неторопливо, но с бешено колотящимся сердцем, медленно, вразвалочку пошёл в сторону поджидавших машин, которые виднелись за кустами. Чувствовал, что крепко подвёл комбата. Да и себя тоже. Как говорят в армии, «десять суток отпуска без дороги и без ремня» он себе обеспечил. Сзади доносилось:
– …Саша, ты – перспективный офицер, но если ты эти вольности среди рядового и сержантского состава у себя не искоренишь – тебе такой «шлагбаум» по службе выставят, что ни на каком Ан-12, даже на двадцать пятом Су, ты его уже не перелетишь. Вот тут, в вашем долбанном Пскове, и закончишь… гвардии майором. «Василь Филиппыч», понимаете ли! Дружок твоего сержанта Кипятильникова или как его – Хреначева! Так запросто – «Василь Филиппыч»!.. И этот твой сучок, заметь – твой этот Гейзерович! – он меня-а-а – меня, блин! – ещё чему-то учит: «Вы как русский офицер…»! Саша, вы что тут совсем охренели среди ваших псковских «скобарей»?! «Мы пскопские» – слышали! «А вот мы не русския, мы – рязанския». «Их ядять – а они глядять»… т-т-твою маму, святую Терезу! Распустились, гробо-мать, по самую ширинку!!.
– Фамилия этого сержанта – Горячев, товарищ полковник. Вы уж простите, но труднейшую эту дистанцию он ведь действительно отлично прошёл. Как его можно снять с дистанции, когда она позади?… А что в войсках командующего так все называют – Василь Филиппыч, так это уважают, вот и всё, – виновато бормотал комбат.
Дальнейший разговор Николай не расслышал, да и не хотел слышать: усталость, опустошённость после «тропы разведчика» взяла своё: хотелось одного – добраться до пункта сбора и прикорнуть где-нибудь в углу ГАЗ-66. И – чтоб до казармы никто не тревожил.
На другой день состоялось награждение победителей необычного соревнования. Комбат, пришедший в парадке, при медалях, на разводе «съедал» Николая взглядом, а после развода жестом подозвал к себе и, шагнув навстречу, алчно схватил его за грудки.
– Ты что же, пим сибирский, командира решил подставить?! Ты знаешь, что я после тебя выслушал, дятел кедровый? Полковника из штаба ВДВ учить офицерскому кодексу взялся – да ты сам-то кто такой, сучок поганый?! У меня язва желудка, марал ты алтайский плюшевый, меня собирались перевести в штаб дивизии, чтоб с вами, засранцами, маленько распрощаться, которые заемучили меня уже в доску! У меня дочке – четыре года. А тут ты – со своим дурацким сибирским гонором! Ты хоть соображаешь, дятел Горючий, что ты натворил?! Чалдон хренов, потомок Ермака, если не сказать хуже! Все вы в Сибири чокнутые, потому что там нормальных людей нету. По тебе сужу, дятел! Ты ж на пе-ервое место в дивизии тянул среди сержантов!.. Это ж на всю жизнь: лучший сержант гвардейской Краснознамённой Черниговской ВДД. Дурак ты, Коля, вот что я тебе скажу! Дурак – и не лечишься. В санчасть тебе надо… Оденься, дятел хренов, по-парадному, у тебя пятнадцать минут времени, и подходи в спортзал арт-дивизиона. Я итогов не знаю, знаю лишь, что полковник Мережко после твоей, неуставной, между прочим, выходки тебя и к шестому месту близко не допустит. А другое запомни точно: десять суток «губы» ты от меня, считай, уже схлопотал. Жаль, что по Уставу больше дать не могу. Но я тебе пару раз повторю эту лечебную процедуру – по десять суток: найду за что – за борзость твою, в первую очередь, д-дятел!..
– Александр Иванович, за то ль живём и маемся? Первое место, шестое… Ну, не дал дядя конфетку – что ж теперь, стреляться? С какой стати! А что он ко мне со вторым ножом докопался? Я «часового» снял? Снял! Это была последняя задача на «тропе». А второй нож – для контроля и для эффекта – мы ж должны себя показать! Десантура всё-таки, а не геройский стройбат! Вы же сами в нас инициативу развивали. А если это боевая обстановка – так я сто раз прав: вдруг часовой охнуть успеет, а? Вы ж боевой офицер, а не писарчук штабной какой-нибудь, должны понимать, Афган прошли… Р-разр-решите идти, товарищ майор? – добавил он, видя, что комбат начинает свирепеть.
– Ни хрена ведь не понял, дятел, а ещё умничаешь. Я тебя для науки не на нашу «губу» отправлю, а в Черёху, к «куркам». Все, кто там побывал, клялись себе до смерти не забывать прапорщика Кикотя. И ты его не забудешь. И старшего сержанта под дембель не ожидай. (Колька залыбился: напугали ежа голой задницей!..) Смойся с моих голубых глаз, волк тряпошный! И чтоб всё было – с иголочки!..
– Так «никто ж, кроме нас», товарищ майор. Всё будет, как вы сказали: «неспроста тельняшки носят в Богом избранных войсках». А то – «полковник Мережко». «Стал он сети трясти да мережки плести…» Он хоть «Ваханский коридор» на карте разыщет, откуда вы «Красную Звезду» привезли на широкой груди?
– Ко-о-ля, вообще-то есть границы возможного, у меня она – уже гораздо ближе, чем афганско-ваханская! Тут тебе всё-таки армия, а я – твой командир. Не много себе позволяешь?! Сейчас ведь пенделя как засобачу – и мой яловый сапог в твоей ж… заночует!.. Это и будет твой «Ваханский коридор». Ты что, воевал со мной, что рот себе раззявить позволяешь? Как стоишь перед комбатом, дятел?!
– Так, вроде война только начинается, Александр Иванович. Успеем ещё, однако…
– Сказал ведь: убью, морда колчаковская!.. Тридцать суток, пим сибирский! Это твоя «Сибириада» в тридцати сериях. Прямо по Андрону Кончаловскому. Через две минуты будет сорок!.. И тогда станешь Никитой Михалковым. Только взор будет бледным. Взбледнётся, товарищ сержант! Моё слово ты знаешь. Особенно если сегодня генерал мне за тебя пропишет незаслуженную клизму. Тут уже на моё доброе отношение не рассчитывай.
– До дураков уже дошло, товарищ майор! Осталось – до умных. Понял, что Родина нас уже не простит. Умным передам по инстанции!.. По соседней станции.
– Скотина поперечная. Но когда-нибудь прибью – запомни. А прибью – это точно! Ты это честно заработал. Валидол есть, волк тряпошный?…
– Господь с вами – рано! У Нестеренки всегда с собой, сейчас сбегаю… Простите, товарищ майор!..
Комбата за его любимое словцо иногда за глаза называли – «дятел», но если кто-то по незнанию или в запальчивости придавал этому прозвищу уничижительную или ироническую окраску, то такого солдатика «ставили на место», и потом остальные долго избегали всуе употреблять это слово. Майора Капралова солдаты уважали.
В спортзале артиллерийского дивизиона стоял гомон. Офицеры заметно волновались: приедет сам генерал, командир дивизии. Подведёт итоги, объявит поощрения, раздаст «пряники» и «щелбаны».
Кто-то зычным голосом дал команду на построение всех участников финального состязания. Генерал – моложавый, с чуть заметной сединой на висках, подтянутый, высокий – стремительно вошёл в зал в сопровождении трёх штабных офицеров, в одном из которых Колька узнал полковника Мережко. После команды «Смир-р-рна!», короткого доклада старшего на построении и генеральского «Вольно!» началось награждение. Полковник Мережко называл очередного победителя и передавал комдиву почётную грамоту. Другой полковник подавал коробочку с часами. Генерал жал руку, вручал грамоту и часы и объявлял счастливцу десять суток отпуска.
Сердце Николая учащённо билось: он или не он победитель? Если этот Мережко не простил дерзости – тогда зачем его сюда пригласили?… Бог с ней, с грамотой, хотя и приятно, конечно, а всё-таки – бумажка; часы есть свои и ходят неплохо; но съездить домой через полтора года службы, изрядно поднадоевшей, окунуться в «гражданку», сменить сапоги на тапки, мать повидать, сестрёнку старшую… Долго же тянется эта раздача слонов населению!..
– Среди сержантов дивизии… – начал полковник, но генерал жестом остановил его и жестом же попросил список, по которому полковник зачитывал фамилии победителей. Тот, щёлкнув каблуками, подал.
– Так вот, товарищи гвардейцы, – начал комдив, – приятно было узнать, что сержантский состав у нас – это такие орлы, что один другого лучше. Однако в Почётной грамоте, которую я должен вручить победителю среди сержантов, – он продемонстрировал строю грамоту, – написано чёрным по белому: «Лучшему специалисту дивизии». Что такое лучший? Отличный от других, единственный в своём роде. Так или не так?
Среди солдат и офицеров короткой волной прошелестел говорок и стих. Генерал продолжил:
– Дело в том, что, по данным нашей судейской бригады, лучшие одинаковые результаты показали два сержанта (он заглянул в список): сержант Горячев…
– Я!
– …и сержант Джиоев.
– Я! – гаркнул Князь.
– Я решил, – энергичным голосом продолжил комдив, – разрешить этот спорный вопрос прямо здесь же…
«Мне – отпуск, а Сашке – часы и грамоту!» – быстро подумал Колька – скорее, пожелал этого.
– «Солнышко» на перекладине оба крутите? – спросил генерал.
– Так точно! – Колька и Князь ответили разом.
– Ну, вот и давайте: кто больше намотает «мёртвых петель», тот и будет лучшим. А то в грамоте фамилия пока не проставлена, – добавил он.
Дали команду «разойдись». Соперники сняли ремни и гимнастёрки, оставшись в полосатых десантных тельниках.
– Товарищ генерал, а с привязками можно? – спросил Джиоев.
– Да хоть с подвязками, – пошутил генерал. Свита подхихикнула.
Из двух поясных ремней быстро сделали привязки, которые удерживали кисти рук на перекладине, страхуя гимнаста от возможного срыва. Кинули на пальцах – кому первому. Выпало Горячеву. Подойдя к перекладине, он снял сапоги, для эффекта сделал выход силой на обе руки сразу и, пока вдевал руки в страховочные петли, кто-то из штабных офицеров спросил:
– Сержант, а сапоги-то зачем сбросил?
– Так всё равно ж слетят! – недоумённо ответил сверху Колька. Зал насмешливо хохотнул над вопросом штабного.
– Ну, давай, – приказал генерал. – Борисюк, считать будешь.
– Есть считать!
«Чёрта с два меня Князь обойдет! – возбуждённо думал Колька. – Вон дылда какая и весит больше меня на пуд, как минимум…». Он красиво и медленно вышел в стойку, задержался на секунду, провозгласил по-гагарински: «Поехали!» – и сделал первый оборот, отыскивая оптимальный мах телом. Нашёл сразу. Новички на перекладине, только что обученные крутить «солнце», часто вредят сами себе, показывая этакую удаль – вот, мол, какой я парень здоровый: на полусогнутых руках прохожу верхнюю точку – такой у меня сильный мах!.. Дурное дело не хитрое. Пять-шесть раз крутанутся – и руки уже не те. Надо рассчитать мах так, чтоб хватало инерции лишь перевалить через «зенит». А лёгкая задержка в стойке даёт рукам и пальцам отдых…
Первый десяток оборотов он считал, потом перестал, сосредоточившись взглядом на отполированной руками и животами перекладине, чтоб не закружилась голова.
– Сорок! – крикнул кто-то из зала.
– Тихо там!..
Пальцы уже плохо держали перекладину. Вдобавок, он забыл окунуть руки в тальк – ладони горели, а на правой, чувствовалось, кое-где уже кожу снесло.
– Пятьдесят! – громко объявил полковник Борисюк.
«Хватит, – подумал Колька, – Сашка столько не вытянет». На всякий случай он сделал ещё два оборота. Спрыгнул с перекладины, протянул Джиоеву привязки.
– С-сыкатына ты, Миклован, – шепнул ему Сашка. – Это я тебе как ассэтынский коназ говорю…
– Талька сыпни на руки, потомок аланов, а то как у меня будет, – Горячев показал ему правую ладонь.
– До мозолей не успею – вот в чём дело, – так же тихо бормотнул Сашка. – Не пить мне сладкого вина в родном Цхинвали!.. – и поднял руку – сигнал готовности.
– К снаряду!
Колька пошёл к своим. Взводный и комбат сияли, жали руку. Успех подчинённого – успех и командира, это понятно.
– Пятнадцать, – вполголоса сказал кто-то.
Горячев обернулся. Сашка тяжело сделал шестнадцатый оборот, ещё тяжелее – семнадцатый, а после восемнадцатого загасил вращение и в висе освободился от привязок.
– Построиться!
Разобрались в две шеренги. Полковник Борисюк уже вписывал фамилию победителя в пустую строчку. Протянул грамоту комдиву.
– Смирно! Зачитываю: «В соревновании на звание лучшего специалиста среди сержантов в/ч (следовал номер дивизии) Почётной грамотой за первое место награждается гвардии сержант Горячев Николай Александрович». Дата сегодняшняя, подпись моя: генерал-майор Кузьмин. Хотя, я слышал, у вас с дисциплиной не всё в порядке. Подойдите, товарищ сержант.
Изображая строевой шаг, Колька пошёл к комдиву.
– Босиком!.. Срамота!.. – тихо простонал сзади комбат. – На «губе» сгною позорника…
Отпуск, однако, объявили обоим – и Горячеву, и Джиоеву.
Глава 4
На площади аэровокзала Душанбе косыми рядами стояли маршрутные такси с номерными обозначениями маршрутов – с первого по шестнадцатый. Горячеву, насколько он помнил, надо было сесть на маршрутку № 14, которая ходит до посёлка с неуклюжим названием Гипрозем. Собственно, так назывался район города, который находился в его черте. Однако – всё же окраина. Чинная очередь, народ не толкается, когда подходит очередной «рафик». Приятно, что порядок, а говорят – Азия.
Въезд на площадь со стороны города перечёркивал на уровне высоты фонарных столбов плакат с надписью «Хуш омадед!». Колька знал, что означает это – «Добро пожаловать!», знал и то, что острословы называют душанбинский аэропорт «Хуш-омадедово». Иногда шутили и так: «Хуш – омадед, а не хуш – как хуш!..»
Став последним, Николай подсчитал, глядя на очередь впереди него, что уедет не раньше, чем на третьей маршрутке. Друзья-душанбинцы предупреждали, что «четырнадцатая» ходит нечасто, особенно в вечернее время, особенно в обеденное время и особенно в утреннее время… Да ладно, подождём. Времени – около семи вечера с небольшим. Как раз Володьке Загитову можно позвонить, пока очередь будет продвигаться. Таксофоны все у здания аэропорта – рядом, вдоль стены. Колька поддёрнул замок «молнии» на куртке вверх, под самый подбородок: осень, тепло – особенно против Сибири, но прохладный ветерок несёт жёлтые ивовые листья по асфальтовой серой площади, уже начинающей утопать в ранних сумерках, рывком скинул с плеча тяжёлый абалаковский рюкзак, сзади кто-то ойкнул:
– Да что ж вы свой мешок – и прямо на ногу!
– Ой, пардон! Не заметил, что вы так близко стоите…
– От пардона и слышу!..
Оглянулся: миловидная пышнокудрая рыженькая девица лет… до тридцати – это точно, на ладошку пониже его, глаза карие, но тоже с рыжинкой, как и волосы, смотрит без злобы, взгляд чуть насмешливый, слегка испытующий, губки внутрь завернула… Не похоже, чтоб сильно пострадала от его рюкзака, но старается показать, что урон ей Колька всё-таки причинил – гладит колено и голень.
– Да что ж я такой неловкий! Ради Бога, извините.
Стоявшие в очереди – и русские, и таджики – не обращали на них никакого внимания, но заметно было, что прислушивались к их разговору.
– Когда ж, биляд, он подъедет, уже дэсят минут стоим! – воскликнул молодой парень-таджик, стоящий где-то впереди.
Въезд на площадь со стороны города перечёркивал на уровне высоты фонарных столбов плакат с надписью «Хуш омадед!». Колька знал, что означает это – «Добро пожаловать!», знал и то, что острословы называют душанбинский аэропорт «Хуш-омадедово». Иногда шутили и так: «Хуш – омадед, а не хуш – как хуш!..»
Став последним, Николай подсчитал, глядя на очередь впереди него, что уедет не раньше, чем на третьей маршрутке. Друзья-душанбинцы предупреждали, что «четырнадцатая» ходит нечасто, особенно в вечернее время, особенно в обеденное время и особенно в утреннее время… Да ладно, подождём. Времени – около семи вечера с небольшим. Как раз Володьке Загитову можно позвонить, пока очередь будет продвигаться. Таксофоны все у здания аэропорта – рядом, вдоль стены. Колька поддёрнул замок «молнии» на куртке вверх, под самый подбородок: осень, тепло – особенно против Сибири, но прохладный ветерок несёт жёлтые ивовые листья по асфальтовой серой площади, уже начинающей утопать в ранних сумерках, рывком скинул с плеча тяжёлый абалаковский рюкзак, сзади кто-то ойкнул:
– Да что ж вы свой мешок – и прямо на ногу!
– Ой, пардон! Не заметил, что вы так близко стоите…
– От пардона и слышу!..
Оглянулся: миловидная пышнокудрая рыженькая девица лет… до тридцати – это точно, на ладошку пониже его, глаза карие, но тоже с рыжинкой, как и волосы, смотрит без злобы, взгляд чуть насмешливый, слегка испытующий, губки внутрь завернула… Не похоже, чтоб сильно пострадала от его рюкзака, но старается показать, что урон ей Колька всё-таки причинил – гладит колено и голень.
– Да что ж я такой неловкий! Ради Бога, извините.
Стоявшие в очереди – и русские, и таджики – не обращали на них никакого внимания, но заметно было, что прислушивались к их разговору.
– Когда ж, биляд, он подъедет, уже дэсят минут стоим! – воскликнул молодой парень-таджик, стоящий где-то впереди.