Сурепка в этом пекле весь взопрел. Но, спящий, отчего-то просветленный! Нам так не спать! А может, что-то снилось…
Они видят – правда, я не вру: в наличии кровать, Сурепка, я. Они встряхнули головами, будто отгоняя наваждение. Жара дикая, но и милиция – она же не домашняя:
– Вы что, оба-два больные-нездоровые? – поинтересовались без затей.
А милиции у нас нельзя перечить, ну, никак, и я милиции ответил положительно:
– Мы – да!
Авторитетно так ее заверил.
И они брезгливо отошли. Толпа сама собою рассосалась. Ленин стоит, прямо под этим Лениным с рукой стоит кровать, а на ней без задних ног лежит калачиком… Ну и удружил ты мне, Сурепка!
Я вдовой при нем работаю вовсю. Уже качаю ту кровать, а он никак. И тут я понял: я же Петю – убаюкиваю!
Ситуация – врагу не пожелаешь!
Вдруг я вижу, вот оно! Семенит оно, мое спасение! Мой друг, с которым мы учились в прошлом времени, а друзья познаются в беде. Но о беде он… Нет, пока что не догадывается. Я, что есть мочи:
– Зеликсон! – кричу. – Сюда!
А он хороший чем? Он всем хороший. Вот только он своей фамилии стесняется, он своей фамилии робеет, потому что он у нас такой… Судите сами: Донецк, шахтерская столица, Зеликсон…
Я:
– Зеликсон! – я: – Зеликсо-оон!
А кроме шантажа мне ничего уже не оставалось!
Побледнел и прибежал, чтоб только тихо. Оглянулся и сконфузился. Он уже на все готовый, только чтобы я его не «Зеликсон». Я понял: этот – у меня уже в кармане…
Итак, мы, кажется, уже сгруппировались: Ленин, Петя, я и Зеликсон. Как невольник собственной фамилии. И Зеликсон интересуется Сурепкой:
– А это что за человек лежит в кровати?
– Так, он уже не человек, не отвлекайся! – говорю. – А теперь подняли! – вместе с Петей.
– С НИМ?!
– Нет, – отшутился я, – с тобой! – А он такой по росту коротышка, Зеликсон, ну а Петя – это просто глыба…
– Та как же мы его… Мы же от земли не отдерем!
Я:
– ЗЕЛИКСОН! – форсируя по звуку. Чтобы стало достоянием народа…
Ох, он сразу оказался расторопный! Мы впряглись в кровать через секунду. Оторвали от земли. Не сговариваясь, ахнули. Жилы вздулись, будто реки перед паводком, весной. Мы тут же постарели – и пошли. Я, как всегда, стараюсь впереди. А Зеликсон, он сзади убивается…
Как говорится, жизнь прекрасна, невзирая. А взирая, – это просто ужас! И Зеликсон тому живой пример. Такого наш Донецк еще не видел!..
Метров триста мы освоили за час. Зеликсон, он как-то сразу быстро выдохся. На светофор мы попытались пробежать, чтоб успеть. Рысью на последнем издыхании. Пружины под Сурепкою спружинили, и, подброшенный, он выпал на дорогу.
Господи, за что?! А сам не знаю! На дороге сразу пробка, все обросло машинами в момент. Начали Сурепку мы укладывать. Я ноги Пети, предположим, уложил, а вот голова Петра Сурепки… Из худосочных ручек Зеликсона она все время выпадала, не укладывалась.
Наконец, с трудом, мы погрузили. И при этом груз наш – не проснулся!
Путь ко мне казался бесконечным…
Вот он, наконец, и мой подъезд. Но злоключенья наши не кончаются. Кровать – в подъезд, мы так ее, мы сяк – она никак. У нее непроходимость, в общем, полная. От Зеликсона на лице одни глаза. Ой, куда ж его втравили?! Это ж надо?!
Я из последних сил ему скомандовал:
– Так, ставим на попа! А ну, немедленно!
Сурепка съехал самосъездом, будто с горки: оп! – он потягусеньки и, надо же, проснулся! На Зеликсона лучше было не смотреть. Я и не глянул. И он тут же испарился. Ну и друг!..
И мы уже с Петром, изрядно отдохнувшим, поперли на восьмой этаж (у нас без лифта: лифт у нас украли).
Еще на подступах к квартире, поднимаю голову – и вижу: поджидают! Нарисовались в лестничном проеме мои предки. Они готовы были ко всему, но не к такой кровати. Не к такой же! Что превышала все разумные пределы…
Кровать загромоздила всю прихожую, плюс беспардонно въехав спинкой в мою комнату…
Казалось, все уже, иди! Но Петр стоит и что-то не торопится.
Бабка тут же перешла к нему на «вы». А когда на «вы» – добра не жди:
– Ну все уже, идите-уходите! И так уже кровать! Но до утра…
А Петя жмется, будто хочет в туалет, и с такими, обостренными слезой, виноватыми собачьими глазами:
– А можно это самое?
Бабка не любила недомолвок:
– Что «а это самое», Сурепка?!
– Ну, чтоб это, мне опохмелиться тут сегодня… – лебезит. Бабка не любила эти нежности. И вырвала недоцелованную руку. – Умоляю! – и уже готов упасть ей в ноги. Еще чуть-чуть – и он заплачет, великан. У него синдром похмельно-абстинентный. Но бабка безучастна, как майская ночь в Рождество:
– Еще этого мне больше не хватало!
Конечно, Петя перебрал в своих запросах. И тут он так взглянул на нашу бабку, что его лицо преобразилось, и к ней вдруг Петя обратился официально…
А кстати! Это здесь немаловажно! У нашей бабки – это же фамилия! Есть разные фамилии на свете: скажем, Рабинович, Раппопорт, есть Айбиндер, а она у нас такая… Знаете, какая? Она носила гениальную фамилию – Розалина Аароновна Гринпис!
Ну и вот. Незаурядная догадка Петино лицо преобразила. Еще немного – и он стал бы привлекательным. И нашей бабке Петя заявляет:
– Мадам Гринпис! – я вижу: он дрожит. – Мадам Гринпис!
Бабка:
– Ну же, говорите, Петр Сурепка, я скоро как всю жизнь мадам Гринпис!
– Мадам Гринпис! – сейчас случится что-то. И точно! – У меня идея!
Бабка так высокомерно, неприязненно:
– Ну что еще?!
Чтоб общение скорее закруглить.
Они видят – правда, я не вру: в наличии кровать, Сурепка, я. Они встряхнули головами, будто отгоняя наваждение. Жара дикая, но и милиция – она же не домашняя:
– Вы что, оба-два больные-нездоровые? – поинтересовались без затей.
А милиции у нас нельзя перечить, ну, никак, и я милиции ответил положительно:
– Мы – да!
Авторитетно так ее заверил.
И они брезгливо отошли. Толпа сама собою рассосалась. Ленин стоит, прямо под этим Лениным с рукой стоит кровать, а на ней без задних ног лежит калачиком… Ну и удружил ты мне, Сурепка!
Я вдовой при нем работаю вовсю. Уже качаю ту кровать, а он никак. И тут я понял: я же Петю – убаюкиваю!
Ситуация – врагу не пожелаешь!
Вдруг я вижу, вот оно! Семенит оно, мое спасение! Мой друг, с которым мы учились в прошлом времени, а друзья познаются в беде. Но о беде он… Нет, пока что не догадывается. Я, что есть мочи:
– Зеликсон! – кричу. – Сюда!
А он хороший чем? Он всем хороший. Вот только он своей фамилии стесняется, он своей фамилии робеет, потому что он у нас такой… Судите сами: Донецк, шахтерская столица, Зеликсон…
Я:
– Зеликсон! – я: – Зеликсо-оон!
А кроме шантажа мне ничего уже не оставалось!
Побледнел и прибежал, чтоб только тихо. Оглянулся и сконфузился. Он уже на все готовый, только чтобы я его не «Зеликсон». Я понял: этот – у меня уже в кармане…
Итак, мы, кажется, уже сгруппировались: Ленин, Петя, я и Зеликсон. Как невольник собственной фамилии. И Зеликсон интересуется Сурепкой:
– А это что за человек лежит в кровати?
– Так, он уже не человек, не отвлекайся! – говорю. – А теперь подняли! – вместе с Петей.
– С НИМ?!
– Нет, – отшутился я, – с тобой! – А он такой по росту коротышка, Зеликсон, ну а Петя – это просто глыба…
– Та как же мы его… Мы же от земли не отдерем!
Я:
– ЗЕЛИКСОН! – форсируя по звуку. Чтобы стало достоянием народа…
Ох, он сразу оказался расторопный! Мы впряглись в кровать через секунду. Оторвали от земли. Не сговариваясь, ахнули. Жилы вздулись, будто реки перед паводком, весной. Мы тут же постарели – и пошли. Я, как всегда, стараюсь впереди. А Зеликсон, он сзади убивается…
Как говорится, жизнь прекрасна, невзирая. А взирая, – это просто ужас! И Зеликсон тому живой пример. Такого наш Донецк еще не видел!..
Метров триста мы освоили за час. Зеликсон, он как-то сразу быстро выдохся. На светофор мы попытались пробежать, чтоб успеть. Рысью на последнем издыхании. Пружины под Сурепкою спружинили, и, подброшенный, он выпал на дорогу.
Господи, за что?! А сам не знаю! На дороге сразу пробка, все обросло машинами в момент. Начали Сурепку мы укладывать. Я ноги Пети, предположим, уложил, а вот голова Петра Сурепки… Из худосочных ручек Зеликсона она все время выпадала, не укладывалась.
Наконец, с трудом, мы погрузили. И при этом груз наш – не проснулся!
Путь ко мне казался бесконечным…
Вот он, наконец, и мой подъезд. Но злоключенья наши не кончаются. Кровать – в подъезд, мы так ее, мы сяк – она никак. У нее непроходимость, в общем, полная. От Зеликсона на лице одни глаза. Ой, куда ж его втравили?! Это ж надо?!
Я из последних сил ему скомандовал:
– Так, ставим на попа! А ну, немедленно!
Сурепка съехал самосъездом, будто с горки: оп! – он потягусеньки и, надо же, проснулся! На Зеликсона лучше было не смотреть. Я и не глянул. И он тут же испарился. Ну и друг!..
И мы уже с Петром, изрядно отдохнувшим, поперли на восьмой этаж (у нас без лифта: лифт у нас украли).
Еще на подступах к квартире, поднимаю голову – и вижу: поджидают! Нарисовались в лестничном проеме мои предки. Они готовы были ко всему, но не к такой кровати. Не к такой же! Что превышала все разумные пределы…
Кровать загромоздила всю прихожую, плюс беспардонно въехав спинкой в мою комнату…
Казалось, все уже, иди! Но Петр стоит и что-то не торопится.
Бабка тут же перешла к нему на «вы». А когда на «вы» – добра не жди:
– Ну все уже, идите-уходите! И так уже кровать! Но до утра…
А Петя жмется, будто хочет в туалет, и с такими, обостренными слезой, виноватыми собачьими глазами:
– А можно это самое?
Бабка не любила недомолвок:
– Что «а это самое», Сурепка?!
– Ну, чтоб это, мне опохмелиться тут сегодня… – лебезит. Бабка не любила эти нежности. И вырвала недоцелованную руку. – Умоляю! – и уже готов упасть ей в ноги. Еще чуть-чуть – и он заплачет, великан. У него синдром похмельно-абстинентный. Но бабка безучастна, как майская ночь в Рождество:
– Еще этого мне больше не хватало!
Конечно, Петя перебрал в своих запросах. И тут он так взглянул на нашу бабку, что его лицо преобразилось, и к ней вдруг Петя обратился официально…
А кстати! Это здесь немаловажно! У нашей бабки – это же фамилия! Есть разные фамилии на свете: скажем, Рабинович, Раппопорт, есть Айбиндер, а она у нас такая… Знаете, какая? Она носила гениальную фамилию – Розалина Аароновна Гринпис!
Ну и вот. Незаурядная догадка Петино лицо преобразила. Еще немного – и он стал бы привлекательным. И нашей бабке Петя заявляет:
– Мадам Гринпис! – я вижу: он дрожит. – Мадам Гринпис!
Бабка:
– Ну же, говорите, Петр Сурепка, я скоро как всю жизнь мадам Гринпис!
– Мадам Гринпис! – сейчас случится что-то. И точно! – У меня идея!
Бабка так высокомерно, неприязненно:
– Ну что еще?!
Чтоб общение скорее закруглить.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента