Вячеслав Маркович Верховский
Я и Софи Лорен

«Если вашего Славу любить…»

1961-й
   – Всю жизнь страдаю комплексом неполноценности. Я родился в год, когда покончил с собой Эрнест Хемингуэй.
   – При чем здесь?
   Я вздохнул:
   – Неравноценная замена!..
Из личной бизнес-карты
   Моя начальная цена – 10 рублей. Столько запросила акушерка.
Из автобиографии
   Родился в неблагополучной семье республик-сестер…
Хитрость
   Мне пять лет. Мама:
   – Слава, сам дорогу не переходи! Ты еще маленький.
   Так я стал переводить через дорогу старушек…
В три года
   Когда родители впервые в жизни решили оставить меня дома одного, я растерялся:
   – А кого мне слушаться?
   – Себя.
   С тех пор не знаю: я себя слушаюсь? Не слушаюсь?..
Помню…
   Первый день я в детском садике. Мама приходит меня забирать. А я ребенок «оторви и выбрось».
   Мама, с опаской:
   – Ну и как там мой Слава?
   Воспитатель:
   – Если вашего Славу любить, то хороший…
Рассказ про мое становление
   Не разжалобить, не выдавить слезу, а просто факт: в первом классе – я самый чахлый, самый маленький из класса. Помню, на перемене какой-то старшеклассник (о, сколько было этих старшеклас-сников!), воровато озираясь, затолкал меня в безлюдный школьный угол:
   – А ну-ка, деньги!
   Вру отчаянно, что:
   – Нету, нету денег!
   Но, кажется, его не проведешь, он старшеклас-сник:
   – А ну, попрыгай!
   Если мелочь есть – то зазвенит, оно понятно.
   Я попрыгал – нет, не зазвенело! Он разочарованно:
   – Проваливай!
   А я и рад, что все так разрешилось.
   Теперь вопрос. У меня монетки были? Разумеется! На коврижку там, на «язычок». Просто каждую копеечку я заворачивал в отдельную бумажку. И у меня ничего там не звенело, нич-че-го!..
   Так мало-помалу становился я советским человеком.
Образец
   В школе за отличное поведение мне всегда набавляли один балл: по русскому, по геометрии, по химии… Так практически по всем предметам я имел твердую «тройку». И нашим двоечникам меня ставили в пример…
В Москве
   Когда маленьким приехал я в Москву, разумеется, с родителями, мы остановились у тети Симы на проспекте Мира. Помню, за обедом я сказал: «Вот завидую я тетечке!» Тетя Сима тут же: «Почему?» – «А ты живешь в Москве, – тетя закивала, мол, живу, и я продолжил: – И можешь ходить в Мавзолей, как к себе домой». Тетя: «Это кто тебе сказал?!» – «Я уже большой, я сам додумался!»
Груши
   Честно говоря, уже не помню: а были груши при социализме?
   Мама:
   – Да ты что, конечно, были! Вспомни, в третьем классе! Мы в гостях у тети Раи, ну?!
   Но, если честно, я не помнил груш…
О папе
   Когда я был маленький, папа подбрасывал меня в воздух. Но однажды меня папа не поймал. Так я научился летать.
Ученик
   Папаша учил меня на своих ошибках. Достойный ученик, уже вскоре ошибался я не хуже…
Как я страшно боялся собак
   В детстве я страшно боялся собак. Однажды – кажется, во втором классе, – дедушка вел меня из школы домой. За нами увязалась дворняжка. Нервы сдали. Я вырвался из дедушкиной руки и побежал. За мной собака. А за нами – дедушка…
   Когда дедушка меня догнал, мне уже исполнилось пятнадцать…
Характеристика
   За десять лет учебы в школе нам выдавали всем характеристику. Я свою открыл – не оторваться! Среди прочих доблестей и черт наша Мила указала и такие: «хитроушлый», «никому никчемный», а также: «узкоспецифический». Но главным было все-таки другое: «склонен к маразму в старости», каково?!
   Всю жизнь я с этой Милой не здоровался, видел – и демонстративно отворачивался… А теперь – оно же совпадает: склонен, склонен я к маразму на закате! Вот только как она смогла его предвидеть?!
   Я теперь ей: «Здрасьте, Мила Павловна!»
   Да жаль, она меня уже не узнаёт…

«Kinder-210»

   Детское воспоминание недетской сложности…
   Это сейчас все магазины, и не только, в Донецке поменяли ориентацию. Так, в туалете № 3 – элитный бар «Нектар», а в детской комнате милиции – магазин «Интим», для повзрослевших. Вместо сквериков и парков – парковки и торгово-развлекательные центры. А где стояло «Похоронное бюро» – еще один «Секс-шоп». Плюс публичные дома, не без того. И это, «казино на казине»…
   Да чего там, хорошеет наш Донецк!
   А еще у нас была «Живая рыба». Но живой там, если честно, и не пахло. Пахло чем. Если даже и в святая их святых, в их рыбный день, по четвергам… Гвоздь программы… Хек глубокой заморозки? Не смешите! Салат пикантный из морской капусты! И из рыбы – больше ничего!
   Вот такой был магазин «Живая рыба». На Первой линии, в конце семидесятых. Мы же проживали на Двенадцатой.
   А, еще забыл упомянуть: где когда-то отпускали молоко, – там «Мормышка», сауна для взрослых.
   И вот однажды… Я тогда был школьник, а официально – ученик начальных классов, в дом вбежала бабка. Моя, моя родная. Но поначалу… Я с трудом ее узнал, она такая. Вся взъерошенная.
   – Слава, там такое! Может, слухи? Нет, это правда, люди говорят…
   На всякий случай я заплакал:
   – Что, война?
   – Ты сам война! – она умела успокаивать. И опять: – Скорей, пока не поздно! – она как будто малость не в себе. – Когда такое было? Никогда!
   А я ж нетерпеливый:
   – Говори!
   – Нет, не могу! Ну хорошо, уже могу! В «Живую рыбу» – завезли живую рыбу! – и буквально не находит себе места.
   Этот день был – даже не четверг! Оказалось, она по дому просто ищет кошелек.
   Бабка вывернула кошелечек наизнанку и выгребла дрожащею рукой все, что из денег было на хозяйстве. А это, я умру, но не забуду никогда: два рубля и тридцать шесть копеек!
   – Купи на все! – и улыбнулась как-то так, стеснительно: – Так рыбки хочется! Иди уже давай!
   И я опять подумал, что ослышался. Так, еще вчера – мне доверяли только как ребенку: на городскую булку шесть копеек. Или тринадцать, чтоб для литра молока. А тут мне поручают, представляете?! Не просто рыбу. Да еще живую. А на сумму два и тридцать шесть!
   Это было сумасшедшее доверие!
   Я понял сразу: рыба – еще есть! Начиная с самого хвоста. Не рыбьего, естественно, а очереди. Хвост натурально выпадал уже наружу. И его все задевали, пешеходы, это ж центр, там место оживленное. Хвост дрожал, и извивался, и топорщился, и уходил то влево, то куда. Я пристроился, как будто бы прижился. И сразу же недетская забота: чтобы мне хватило, вот и все! Я должен оправдать, какой я взрослый!
   Когда прошло там… Сколько, я не знаю, я оглянулся: сладостное чувство! За мной позанимало уже столько, что ладно, мне не хватит. Предположим. Но – чтоб целому хвосту?! А я-то раньше! В общем, в очереди мне скучать не приходилось.
   Мы хвостом немножко повиляли, пока нас не втянуло в магазин. Так дрейфовал я в сторону прилавка…
   Я выстоял! Я подошел к нему!
   Вот, продавец! В клеенчатом переднике, в воде. В белом колпаке, на нем креветка.
   Между мной и продавцом – большой аквариум. А в нем, завороженный, наблюдаю: сама она, моя живая рыба! Она купается, скользит – и не кончается!
   Не скрою: то был исторический момент! Сжимая в кулачке все деньги в доме… Меня от счастья – просто распирает: вот сейчас! Вот сейчас я наконец-то стану взрослым!..
   – Мальчик! – я очнулся. – Что тебе?
   Казалось, что мне? Если мы стояли за одним. Конечно, рыбу! Но у них еще ассортимент, вполне широкий: рыба карп и рыба толстолобик. Ассортимент резвился под водой.
   – Ты что, глухой?
   А кулачок мой накрепко зажат, чтоб, не дай бог, не выпала копеечка. И я благоговейно:
   – Мне живой… А все равно какой! Но только чтоб на два и тридцать шесть!
   Она:
   – Ага!
   На глаз словила, уложила на весы – а по деньгам выходит рубль десять. Сразу две, на глаз, – ого, пятерка! Может, эту? А там же рыба разная, как люди. Опять на глаз – четыре сорок шесть! Ну что сказать? В этот день глаз был не на ее стороне!
   На весы метнула пятую, десятую. Ловила, заморилась, вся в воде. В колпаке с креветкой, в этом фартуке. Меня всего трясло от возбуждения! Она ловила их практически вручную. Переполошила весь аквариум. Но той, что бабка мне велела, – все никак! И где-то через рыб не помню сколько, перегнувшись через водоем, так доверительно:
   – Мальчик, мальчик, ты не прав!
   Почти что шепотом.
   А я же… Хоть я и был немножечко отсталый, ну чуть-чуть, в своем развитии, но по слогам читать уже умел. И вот, как оказалось, не напрасно! Углядев табличку на стене, я эту тетку тут же вразумил:
   – «По-ку-па-тель всег-да прав!»
   – Ыххх! – она выдала в сердцах. Но крыть ей нечем: я же покупатель! И рукой нырнула в свой аквариум. Мощно заявляя о себе, рыба колотилась, как в припадке… – Три пятнадцать! – бросив на весы. Смахнув обратно. Судя по всему, ей было плохо. Тут ее лицо пришло в движение, и она едва ли не взмолилась: – Давай я дам, какую уже дам!
   Очередь мной стала тяготиться, вздыхать, переминаться с ноги на ногу…
   А я ж послушный, в общем, несгибаемый. И чтоб ослушаться мне бабку – я и в мыслях! «Вот тебе два тридцать шесть – купи на все!»
   Продавщица искушала как могла:
   – Ой, подумаешь, сказала ему бабушка!
   Но я за компромиссы не цеплялся. И тогда она берет меня в советчики:
   – Ну тебе уже какую, я не знаю! Может, эту? – как партнеру по сотрудничеству.
   – Лучше эту! – и я тыкал в проплывающую.
   Она швыряла на весы. Нет, не она!
   Не эта.
   И не та.
   Она так растерялась, по-серьезному: в ее жизни я присутствовал впервые! И вот тут ей, продавщице, на подмогу… А знаете, в очередях СССР были «наблюдающие очередь». Из активисток, склочного пошиба. Они сами шли, с хвоста. Чтобы пасти. Чтоб со стороны никто не сунулся. Наблюдают-наблюдают и… Пристраиваются. Чтоб себе вне очереди – хвать! И отвалить. А свежий наблюдатель тут как тут…
   Она со всех сторон меня обгавкала. И, чтобы продавщице подыграть:
   – Мальчик, часом, ты того, не идиот?!
   Но я с блеском отпарировал:
   – Ни часом, ни минутой, ни секундой! «Покупатель всегда прав!» – уже на память…
   Очередь нагуливает ярость. Но пока насупленно молчит. Тут продавщица натурально извелась и, блуждая взглядом, вопрошает:
   – Товарищи! – товарищи прислушались. – Чей это ребенок, не дай бог?! – но во мне никто не признавался. – Я щас кончусь раньше этой рыбы!
   И вот тут ее прорвало, эту очередь, как дамбу, как плотину. И она уже, по полной озверев… Хотя прошло… Каких-то полчаса. Но напор стихии я держу:
   – Мне чтоб рыбу… Чтоб на два и тридцать шесть!
   Стоял я насмерть!..
   Она перешерстила весь аквариум.
   Неужели я ни с чем вернусь домой?!
   Я же так хотел быть взрослым! Обломилось…
   Мои раздумья прерывает крик:
   – Есть! Мальчик! Два и тридцать шесть! – она вопит. – Очнись, ты слышишь?!
   Очередь вздохнула облегченно.
   Бабка знала: есть такая рыба!
   И я при всех разжал свой кулачок.
   Но я ж не знал, чем это обернется…
   Домой я возвратился уже взрослым: живая рыба – это вам не булка.
   А скажу, что я, когда родился, моим родителям… Вот, первая несправедливость в моей жизни: родился я, а подарили им. На день рождения. Детские весы, такие маленькие. Для новорожденных, выгнутым совком. Германия, а значит, точный вес. И назывались «Kinder-210».
   Поначалу вешали меня. Потом смекнули, что я в весе набираю и без «Kinder» а и… Переключились на продукты. Страна была охвачена обвесом – но бабка спуску не давала никому. Ей говорили:
   – Бетя, что вы ходите? Себе дороже, Бетя, для чего?!
   – Дело принципа… – вздыхала моя бабка. – А дело принципа – живет и побеждает!..
   Ну и вот. Бабка, наловчившись перевешивать, уложила рыбу вдоль… А не хватает. Не хватает ровно двести граммов! На тоже ровно двадцать шесть копеек! Уложила поперек – не может быть! И по головке гладит толстолобика, и так, и перетак – а недовес! Мы, затаив дыханье, наблюдали. Нацепила в доме все очки, сосредоточилась. Но толстолобик показаний не менял! А это ж «Kinder», немцы, точный вес…
   Бабка тут же, боевая:
   – Ахтунг, ахтунг! – в честь весов, что родом из Германии. – Нашего ребенка обманули!
   И мы привычно стали собираться…
   Вся семья, уже мы в полном сборе: значит, бабка, мама с папой, я и рыба – мы выдвинулись в сторону «Живой». Качать права!
   Бабка всю дорогу нас подбадривала:
   – Ох, я представляю, что щас будет!
   Так я никогда не трепетал!
   Народ опять торчал хвостом из магазина.
   Продавщица как увидела меня… Узнала? А еще бы не узнать! Очередную рыбу выронив в аквариум. С ней сделалось… Вот тут уже загадка! Чтоб глубокий обморок – переживали на ногах? И сознания при этом не теряя?! Окаменела, выпучив глаза…
   Человек, он на поверку очень слаб. И каждый ищет легкого пути. Она ахнула, вполне непроизвольно. И первым делом, чтоб уйти ей от ответственности, она тут же захотела утопиться. В этой рыбе! Прямо с головой!
   Она хотела легкого пути!
   И вот тут уже ввинтилась моя бабка.
   Бабка разгадала этот трюк и:
   – Ну уж нет! Утопиться вы успеете всегда! Двадцать шесть копеек за обвес! А потом, – великодушно разрешила, – уже можете топиться, на здоровье!
   И мама эхом:
   – Двадцать шесть копеек!
   А папа у нас тихий, отстраненный. Но, больно дернув папу за рукав, бабка возвратила его к жизни. Запинаясь и бледнея, он:
   – Да-да! Двадцать шесть копеек, извиняюсь…
   Я и рыба, мы уже смолчали.
   Продавщица толстолобиков и карпов помертвела, все как полагается. И лицом ушла в такую бледность, что…
   И вот тут случилось непредвиденное. Продавщица, на одних губах:
   – Вот вам рубль – и сдачи мне не надо!
   – И не надо! – бабка резюмировала.
   Тут уже включилась моя рыба. Глубоко заглатывая воздух, как будто тоже что-то силилась сказать.
   Продавщица, не мигая мне в лицо, прошептала:
   – Только уходите!
   А мы здесь и не собирались ночевать!
   Я оглянулся. Оглушенная, она… Даже, кажется, забыла утопиться…
   Мое пришествие, второе, завершалось.
   Бабка видит: что такое? Я в смятении. «Ах бабка, рвач она такая!» – я подумал.
   Бабка даже растерялась, встав как вкопанная:
   – Может, кто-то думает: я рвач?
   Я даже вздрогнул и, опустив глаза, ей прошептал:
   – Она ошиблась… – в смысле, продавщица.
   – И это говорит мой внук? Какой позор! Не, ты правда ничего не понял?! – я не понял! – Как же? Как же объяснить тебе доступно?..
   Вдруг бабка снова резко тормознула. Он сидел. Он оказался очень даже кстати. Этот нищий, на обочине дороги. С кепкой, вывернутой в небо. И пустой. Мол, бог подаст. Но бог не торопился…
   И тут бабка, наклонившись грациозно, мне показалось, даже не раздумывая, с легкостью рассталась с тем рублем. Я, что называется, отпал. Ну и нищий, натурально, охренел. Бабка:
   – Да, так на чем мы там остановились? Ах, тот рубль, что нам вернула продавщица! – я кивнул. – Это… Запомни, Слава, раз и навсегда, – компенсация морального ущерба! Компенсация…
   – …морального ущерба!
   Мы пошли, уже не останавливаясь.
   И этот день был – даже не четверг!..

Как я чуть не стал мужчиной

   Был я пацаном, учился в школе. Ну, как учился? Так я и учился.
   Года я не помню, врать не буду, но в канун 8 Марта, это точно, ехал я домой. Тогда только-только вышли на маршрут автобусы «Икарусы» гармошкой, составные. Цвета очень крупного лимона.
   Сижу я у окошка впереди, припав к окну. Простор– ное окно, ну как витрина, а в витрине выставлен пейзаж. Кругом грязюка, мутные ручьи. Все непролазно, все как полагается, но – весна, спасибо и на том. И настроение вполне себе прекрасное. И дышится, что главное, легко…
   Вдруг «Икарус» нервно так тряхнуло, как будто он на кочку наскочил. А это рядом кто-то рухнул на сиденье, а точнее, просто обвалился. Габаритами припер меня к окну. И перекрыл пейзаж, как кислород. «Ого! – подумал я. – Кто это тут?»
   Я оторвался от окна – и отшатнулся. Матерь Божья! Оказалось, он – это она!
   Значит так: глаза. Эти губы шиворот-навыворот. Нос приплюснут, уточкой такой, как из батискафа, но снаружи! А сама… Знаю, это неполиткорректно, но мы здесь все свои, а потому… Ну просто негритянка негритянкой!
   Мне уже не до окна и за окном. А эта… Она дышит так натужно, а еще бы! Она, может, за автобусом бежала. И так плавно опустилась на сиденье…
   Вообще-то я не делаю различий, негритянка там, не негритянка. Я же родом из советской школы, я же в духе интернационализма. Нас учили Африку жалеть. Учили поднимать ее с колен, хотя бы в школе! Расизм, апартеид и все такое, грубо говоря – но пасаран!
   И тут я к ней проникся… Ну не знаю, что ли, состраданием. Ах, эта негритянка африканская! Здесь она одна, в чужой стране…
   А в руках моих большой букет мимозы, ну огромный. Когда я нес, меня все останавливали:
   – Ой, какой красивый, где вы брали?
   – Где я брал! – я отвечал загадочно. И настроение заметно улучшалось…
   И вот букет везу к себе домой. То-то же обрадуется мама!
   Но негритянка вносит коррективы. Человек активного сочувствия, дай я ей дам хоть маленькую веточку, хоть что. От мамы не убудет, это точно, а негритянка уже будет не одна. А с веточкой мимозы в этот день. Все же женщина, хотя и угнетенная…
   Мне остается остановок где-то пять. Ну, думаю, вручу я ей в конце. Вручу – и деликатно улетучусь. Она мне не успеет и «спасибо» и, скорей, меня не разглядит. Пацан-пацан, а понимал уже тогда: благотворительность – должна быть анонимной!
   В общем, трепещу я, как впервые: до нее – у меня же негритянок вроде не было. А эта Африка сидит себе с губами и о моих терзаньях ни бум-бум. Я еду и терзаюсь, что, а вдруг… Эту ветку не смогу я обломать, или дверь передняя заклинит, или что. И пока я думал, что, а вдруг – я как-то незаметно, вдруг, доехал…
   Все случилось лучше не придумаешь: обломилось и открылось, дело сделано! Я запомнил эти изумленные глаза!
   Правда, мне неловко вспоминать, обломилось больше, чем хотелось. Ну да ладно! Главное, теперь она вдвоем!
   Поднимаюсь я по улице, домой. И своим поступком упиваюсь, что вот, у них расизм, апартеид – а тут и я, великий гуманист.
   Интуитивно оглянулся – стало дурно! Она! Идет за мною! По пятам! Эти фирменные губы, все такое. И что-то в воздухе мне чертит этой веткой…
   Ну, я внешне так спокойно: Слава, так… Я же Слава, кто не уловил… Так, а ну спокойно! Это просто совпадение, не больше: я сошел, она сошла – и движется в таком же направлении.
   Оглянулся, а она не отстает. И чертит снова, очень энергично.
   Я ускорил – и она ускорила.
   Нервы сдали, нервов больше нет! Я свернул, куда не надо, во дворы, – и она за мной, куда не надо, во дворы. Тут я понял, что она за мной!
   Я конституции пугливой, впечатлительной, у меня сердце все колотится в груди – и я ударился в паническое бегство!
   Озираюсь, значит, на бегу… А она за мной, вы представляете?! И что-то там гортанно выдает, мол, остановись, а не то, мол, сам же виноват. И машет недоделанным букетом, эта Африка, ну, в смысле, угнетенная.
   Так, – задыхаясь на бегу, анализирую, – что же сделал я не так, от всей души?! Может, здесь она у нас мимоза, эта ветка, а там ее не принято дарить? Может, жабу им сподручней или что? В Международный женский день. Но не цветочки! Это им смертельная обида! И она за мной метется, значит, чтоб… Обида-то – смертельная.
   Или, что по существу еще страшней: видимо, у них такой обычай… Что если там цветочек подарил, то нужно обязательно жениться! Но какое! Она девочка в годах, ей лет под сорок, я же ученик 8-А! Буква «р», с которой не в ладах, круглые очочки, недомерок… В общем, я ее последний шанс, выходит так.
   Шансом быть мне не хотелось ни за что! И я драпал, как фашисты под Полтавой, вдоль по лужам, по ручьям и по потокам.
   Я лечу, она летит – и все шарахаются. Во-первых, негритянка колоритная, губы шиворот-навыворот, глаза. И, главное ж, зеваки понимают, что у нее букет я просто выдрал, а при ней осталась только веточка. И она, размахивая ею, взывает: люди, мол, смотрите, как же так?!
   А те же и глазеют с упоением, бесплатный цирк случается нечасто.
   Со стороны, конечно, им видней, что я грабитель, в честь 8 Марта. Да, я умею вляпаться в позор!..
   Я от нее бежал как сумасшедший. Петлял дворами. Чуть под машину дважды не попал. И она за мной – преследует, и это, и бежит. Думаю: догонит. А догонит ведь!..
   Все, я спекся! Вроде настигает. Как настигает нас чума или холера…
   Припав к стене, я быстро сполз на корточки, тут же голову прикрыв одной рукой. Для подстраховки. Чтоб, если будет бить… А эта будет! Я почему-то в ней не сомневался… Главное, чтоб не по голове. Другой рукой – мимозу приобняв. Чтоб для мамы, в честь 8 Марта. Но, конечно, если доживу…
   И точно, бьет! Она как шандарахнет по плечу… Уже потом я с синяком боролся где-то с месяц, и пока сам он не сошел – не выводился он практически ничем. Она лупит по плечу своей ручищей:
   – Ты забил!
   Отчаянно мотая головой, я – нет, я – никого не забивал!
   Она гортанно:
   – Не-ет, забил, забил!
   И вот тут она – следите за рукой! – куда-то лезет, внутрь себя самой, и, как Игорь Кио, извлекает… Мама, а ведь точно я забил! На сиденье того самого «Икаруса» эту книжку я действительно забыл. Томик «Мертвых душ», писатель Гоголь. А я и сам как помертвевшая душа, тут мы совпали.
   Пока, весь трепеща, я ей вручал – оно и выпало. А я и не заметил, впопыхах. Я ведь думал только о мимозе. Чтоб только Африку поднять с колен! Но пасаран!..
   И вот она за мной летела. Чтоб вернуть. Этой веткой что есть силы тормозя. Все три квартала. Даже все четыре! Хорошо хоть вовремя догнала…
   Тяну я к Гоголю трясущуюся руку, а там грязюка, мутные ручьи, в общем, все довольно непролазно. И вот тут… Опять следите за рукой! Мой букет внезапно хлоп! – и вниз лицом. Короче, мне уже везло по всем фронтам…
   Он рассыпается в грязи, последним веером. И все, мимоза больше не букет!
   Холодея организмом в подворотне, я сокрушенно вскрикнул:
   – Мама, мамочки!
   Негритянка «маму» подхватила:
   – Да, для мами!
   Как она узнала? Интуиция! И, не раздумывая, возвращает мне… Мою мимозочку, метелочку мою. Она все видела, она все понимает. Она дает, я с жаром отрекаюсь:
   – Это ж вам!
   Нависает:
   – Нет, для мами! Я сказала! – и, чтоб я не испугался, улыбнулась. Ободряюще, по-человечески тепло: – Бери, бери!..
   Я, уже потом, себя казнил: ну почему я ей так скудно обломил?! Больше дашь – и больше возвратится…
   Улыбнулась.
   Когда открылась мне ее улыбка. Нос и губы отошли на задний план. И показались эти ослепительные зубы… Да она ж красавица у них! Африканская мадонна, как их там? Негритянская Джоконда, Мона их!..
   Я как глянул непредвзято снизу вверх… Кажется, я даже прослезился. Ах, какая женщина, какая женщина, мне б – такую! Так, впервые в жизни, во мне проснулся основной инстинкт! Я мечтательно прикрыл глаза, ну на секунду. И это я, сопляк, мальчишка, ученик 8-А?! А открыл – ни негритянки, только я. Она права! Преподав урок благотворительности, мадонна деликатно испарилась…
   И больше с ней я… Больше никогда.
   Слегка прибитый, а точней пришибленный, я явился с хилой веточкой домой, чтоб для мамы, в честь 8 Марта.
   – Что-то ты, сынок, недоговариваешь!
   И тогда я ей договорил…
   Столько лет прошло – не унимается, каждый год в канун 8 Марта хоть на время убегай из дому… В общем, мама попрекает до сих пор:
   – Вот какой ты непутевый! – выговаривает. – Ну и что, что негритянка, ну и что?! – и, вздыхая, повторяет в сотый раз: – А женился – был бы человеком!

Судьба барабанщика-2

   Выпрямляйся, барабанщик!
   Встань и не гнись! Пришла пора!..
Аркадий Гайдар

   Да, многого не знают люди, которые живут и горя не знают. Но я не такой.
1
   Это случилось двадцать лет назад. Я учился в Макеевском инженерно-строительном институте. Кто хотел скрыть, что это в Макеевке, говорил просто: «в МИСИ». И люди сразу: «О, Москва!» Нет, Макеевка – это не Москва, при всем желании.
   Итак, МИСИ. Сейчас это «о, академия!». Но, между нами, – а толку? И с гордостью я могу заявить: мы академиев не кончали, и слава богу! Потому что их сегодняшние академии…
2
   Известно: предметы бывают настолько разные, что это даже не предмет для обсуждения.
   История КПСС стояла особняком. Тот особняк мы посещали поневоле.
   Как я ни учил его, предмет история КПСС мне не давался; почему – не знаю, но не давался. Он из рук выпадал, в голове не задерживался, в общем, не давался, ну никак. Короче, все предметы как предметы, а этот был у нас такой особенный.
   И когда назначили экзамен, я не знал, за что хвататься, я схватился за голову – я не знал ничего.
3
   А и кафедра была у нас особая. Потому что… Нет, недаром от них веяло холодом. Они как на подбор, клянусь, не вру, смотрите сами: завкафедрой профессор Зимоглядов, его правая рука профессор Холоденин, ассистенты два брата Морозовы и замыкал Иван Иванович Тулуп, как аспирант. И как Тулупом ты ни прикрывайся, даже летом, все говорили: ну, зима! Вот такая это была кафедра, вот такой был среднесписочный состав.
4
   Лекции по истории этой самой КПСС у нас читал профессор Холоденин. Я посещал их и могу сигнализировать: как лектор он… Плохого не скажу. Просто он и его мозги – по разные стороны баррикад. Ленин, Ленин и еще раз Ленин – Холоденин от него был без ума…
   О профессоре Холоденине ходили легенды. Знающие люди утверждали, что как старик он очень даже выгодный. На экзаменах за ним подмечали такое: профессор исторических наук, вначале он внимает досконально. А кто идет вначале? Вот, отличники! Холоденин слушает их напряженно, вдумчиво, придирается к словам. И даже не спит. Потом он, толстый, обрюзгший, постепенно устает, внимание его ослабевает – он потягивается, зевает, а то и погружается в нирвану. И вот тут – спустя час или там три – отвечать ему самое время. И если отвечаешь бойко и уверенно, Холоденин тебя не беспокоит, он на тебя всецело полагается. И что бы ты в ответе ни буровил – он утвердительно кивает головой.