Страница:
- Значит, с концертом прилетели? - допытывался партизан.
- С концертом.
И пошла по лагерю молва: артисты прибыли! Девушки жили при штабе района, конечно, ни о каких концертах не помышляли. Однажды я сказал им:
- Знаете, а я отрекомендовал вас артистками. Так что готовьте концерт.
- И верно! Может, в самом деле порадуете ребят? - оживился Кураков. Партизаны будут очень довольны.
Оля с Раей переглянулись.
- Попробуем? - обернулась Оля к Тане. Увидев осуждающий взгляд подруги, Оля встала, подбоченилась и, притопнув каблуками, запела:
Антонеску и Михай
Подрались за малахай,
И такой подняли хай,
Хоть ложись и умирай...
Все от души смеялись. К Оле присоединилась Рая, и они, уже вдвоем, начали петь частушки, танцевать. А когда кончили свое импровизированное выступление, комиссар Бедин сказал:
- Вот и прекрасно. Вполне можно выступать перед партизанами!
Но девушкам не пришлось показать свой талант: Олю и Таню сразу же стали готовить для подпольной работы. А Рая Диденко в сопровождении двух проводников отправилась в первый партизанский район, базировавшийся в Старокрымских лесах.
...Двигались быстро. Открытое каменистое плато Яйлу группа оставила где-то в полночь. Пути до штаба района было еще в два раза больше, чем прошли. Передохнули на высотке и отправилась дальше. Вскоре на востоке посветлело небо, начала заниматься заря. Стояла тишина.
Группа спустилась с перевала и мелколесьем пробиралась к дороге. Шли осторожно: там нередко немцы делали засады.
Вдруг предрассветные лесные сумерки прорезали вспышки выстрелов. Идущий впереди партизан, взмахнув руками, упал, сраженный вражеской пулей. Рая рванулась к нему, но ее удержал другой партизан.
- Ты что, сдурела? Они и тебя...
- У Гриши батареи! - чуть не плача, сказала Рая.
- Да черт с ними, с твоими батареями, - озлился парень.
От дороги, из-за штабелей дров, снова хлестнуло несколько автоматных очередей. Виктор - так звали второго партизана - схватил Раю за руку, потянул в сторону. Девушка вырвалась и ползком, между кустов, поползла к убитому.
- Стой! Не смей! - негромко неслось ей вслед. Но Рая ничего не слышала: слова потонули в яростной автоматной стрельбе.
Девушка торопилась. Она решила во что бы то ни стало взять батареи, иначе рация будет молчать. Шагов за десять до убитого притаилась за кустом. Навстречу ей ползли два гитлеровца. У Раи колотилось сердце - сейчас они снимут с Гриши сумку, и рация останется без питания. Нет, нельзя этого допустить!
Девушка достала пистолет, прицелилась и выстрелила. Один фашист упал, другой - полоснул очередью. Пули просвистели над самой головой.
Рая выждала минуту-другую, поймала на мушку второго немца, выстрелила. И тут же быстро поползла вперед, сняла с Григория сумку с батареями, забрала автомат, взяла оружие у немца и бросилась к проводнику.
- Тебе что, жить надоело? - все еще сердился парень и, помолчав, тихо добавил: - Не отставай от меня, на перевале перейдем дорогу. Пошли!
От штабелей дров вновь полоснули автоматные очереди, и все смолкло. Рая с проводником остановились передохнуть лишь тогда, когда дорога осталась далеко позади.
- Ну вот, кажется, пронесло, - сказал Виктор. - Страшно было?
- Конечно, страшно. Я сильно боялась, что батареи попадут к немцам.
- Батареи - что... Тебя могли схватить.
- Живой я бы не далась, - уверенно сказала Рая.
- А ты смелая! Я думал, и правда артистка. А ты, оказывается, не артистка, а радистка.
- Артистка-радистка... - Рая улыбнулась.
18
4 июля 1942 года Совинформбюро сообщило, что нашими войсками оставлен город Севастополь. Болью отозвалась в нас эта весть. Что ножом по сердцу: Севастополь, Крымский полуостров - в руках у гитлеровцев...
Но духом партизаны не пали. Были, конечно, отдельные лица, чего греха таить! Но потом и они обрели веру в победу Красной Армии.
* * *
Война в Крыму не прекращалась, хотя и не слышно стало артиллерийской канонады в районе Севастополя, Керчи. В горах и лесах действовали партизанские отряды: взлетали на воздух склады, шли под откос поезда, уничтожалась живая сила противника, техника, нарушалась телефонная и телеграфная связь. День и ночь велась борьба с захватчиками. А еще на Большую землю летели так необходимые фронту разведданные.
* * *
В книге "Утерянные победы" фельдмаршал Эрих фон Манштейн писал:
"...Партизаны стали реальной угрозой с того момента, когда мы захватили Крым (в октябре - ноябре 1941 г.). Все время, что я был в Крыму (до августа 1942 г.), мы не могли справиться с опасностью со стороны партизан. Когда я покинул Крым, борьба с ними еще не закончилась..."
Да, это было именно так. Тут Манштейн прав.
За взятие Севастополя генерал фон Манштейн был произведен в чин фельдмаршала. Для солдат 11-й армии Гитлером был учрежден специальный железный знак - "Крымский щит".
Фюрер, правда, еще в ноябре сорок первого года обещал Манштейну фельдмаршальский жезл: очень надеялся, что герой французского похода, кавалер рыцарского креста с ходу овладеет Севастополем. Ведь он за две недели прошел маршем со своими войсками всю Францию! А вот в Севастополе застрял на целых 250 дней...
* * *
В начале второй декады июля началась самая крупная карательная экспедиция против партизан третьего района. Заповедник, а также прилегающие к нему леса и горы были блокированы. Пять дней гитлеровцы непрерывно бомбили и обстреливали дальнобойной артиллерией и минометами осажденных партизан. Тысячи солдат развернутым строем прочесывали леса.
Шестнадцатого июля сорок второго года мы получили сообщение, что с радистами третьего района потеряна связь. Большая земля спрашивала, в чем дело.
- Надо послать группу и узнать, - сказал капитан Кураков начальнику штаба района лейтенанту Котельникову. - Подберите пять-шесть человек, знающих леса этого района. Видимо, надо и радистку послать... Только не откладывайте!
В три часа дня группа выступила в поход. Повел ее по непроторенным тропам не раз ходивший на связь черноморский моряк Петр Помощник. Путь предстоял трудный и опасный: переход через сильно охраняемое Алуштинское шоссе, крутой каменистый подъем на Чатыр-Даг. И всюду - немецкие заслоны, засады...
Перед переходом через шоссе Помощник предупредил:
- Дорогу перебегать по одному. Курить и разговаривать запрещаю. Привал - в ущелье Чатыр-Дага. - Петр посмотрел на радистку, но ничего не сказал. Он видел, что сапоги Оле велики и она поэтому часто спотыкалась о камни, падала. Исцарапала все руки, расквасила нос, но шла, не жаловалась.
Возле самой дороги залегли: осмотрелись, вслушались в ночную тишину. Где-то со стороны Симферополя доносился рокот мотора мотоцикла. А вскоре из-за поворота вырвался сноп света, скользнул по валунам, где притаились партизаны.
У Оли заныло сердце: ей показалось, что немцы на мотоциклах заметили их и сейчас в упор расстреляют. Девушка плотней прижалась к земле. Но мотоциклы проскочили мимо. И от сердца немного отлегло.
Можно перебегать. Петр поднялся и первый ринулся вперед. А Оля не сразу побежала - замешкалась. Не успела она достичь камня, где залег Помощник, из-за поворота вновь брызнул сноп света. Оля упала и поползла. Над ее головой вышили огненную строчку трассирующие пули. На бешеной скорости проскочил мотоцикл, и наступила тишина.
Один за другим пересекли партизаны дорогу. Оля ожидала взбучки от ребят, но они молчали. Только смотрели с укоризной: "Лучше бы выругали, чем так..." - едва сдерживая слезы, думала девушка.
Под скалой отдохнули и начали подниматься на вершину Чатыр-Дага. Крутой скалистый подъем преодолевали с большим трудом. Оля крепилась, из последних сил выходила, но карабкалась, не отставая от Петра.
Только перед самым рассветом поднялись на плато. День провели на вершине, под скалой. А к вечеру следующего дня группа достигла подножия горы Черной. Ночевали у родника. Партизанский лагерь третьего района нашли только к вечеру.
Пока Помощник был в штабе, Оля отыскала радистов Квашнина и Кочеткова. Их рация, оказывается, была повреждена и уже несколько дней не работала. Девушка предложила свою. Квашнин тотчас развернул ее и связался с Большой землей. Радости ребят не было конца!
Вскоре к радистам прибежал Помощник и увел Олю. В штабном шалаше ее ждал высокий, стройный, опоясанный ремнями командир района майор Северский. Молодое лицо его было суровым, на лбу несколько глубоких складок. Он поздоровался с девушкой, спросил сухо:
- А где же ваша рация? - Его стальные глаза словно прожигали Олю насквозь.
- Как где? Ваши ребята уже работают на ней, - спокойно ответила девушка.
- Это хорошо! - На лице Северского затеплилась улыбка. - А ну идемте...
Лес стоял задумчивый, присмиревший. Первые утренние лучи солнца с трудом пробивались сквозь гущу листвы, бликами играли на траве.
Когда Северский вошел к радистам, Квашнин отстукивал на ключе радиограмму. Командир пожал Оле и Помощнику руки, а Квашнину сказал:
- Дадите ей расписку и сообщите об этом Капалкину.
- Есть! - отозвался тот.
На другой день рано утром группа Петра Помощника уже возвращались в свой район Зуйских лесов.
19
В штабном шалаше шло совещание командиров отрядов второго партизанского района. Капитан Кураков сообщил о прошедшем прочесе в заповеднике и под горой Черной, о готовящейся акции в Зуйских лесах.
- Прежде всего необходимо усилить заставы, выставить дополнительные посты и обеспечить всех бойцов трехдневным запасом боеприпасов, - сказал Кураков. - Маневрировать у нас нет возможности, вы знаете это и должны быть готовы к любым неожиданностям. Необходима бдительность и еще раз бдительность...
- О готовящемся прочесе необходимо предупредить каждого партизана, заметил комиссар района Бедин. - Мы должны без паники встретить врага на дальних подступах.
- Позвольте вопрос? Какими силами противник собирается наступать? спросил командир пятого отряда.
- Вопрос поставлен правильно, - заметил Кура-ков. - Мы должны знать силы противника. Ну что ж, надо смотреть правде в глаза. Так вот, по данным разведки, на нас собираются двинуться две немецкие дивизии и горно-стрелковая румынская бригада. Что будет в действительности, пока сказать трудно. Кстати, я еще не упомянул артиллерию и авиацию. Фашисты обязательно их применят. В общем, по самым скромным предварительным прикидкам, враг будет превосходить нас по численности в десять-пятнадцать раз.
- Но мы с вами, товарищи, хорошо знаем, что дело не только в количестве, - продолжал капитан. - Многое будет зависеть от стойкости, мужества, ловкости, военной хитрости. А этих прекрасных качеств нашим людям не занимать! Словом, воевать не числом, а умением. Храбрость ведь всегда побеждает. И победит!..
Кураков не любил подолгу совещаться, растягивать: обсуждаться должно самое главное, деловое. Вот и на этот раз, закрывая совещание, он спросил:
- Еще есть вопросы, предложения? Нет? Тогда все. Можете быть свободны.
* * *
На следующий день в восемь утра немцы начали генеральный прочес. У оставшихся в живых партизан этот день не сотрется в памяти - 24 июля 1942 года.
...Зуйские леса со всех сторон блокированы фашистами. Дороги перекрыты и патрулируются танкетками. Над лесом висит "рама". Противник решил выбить партизан на открытую, голую местность и там всех уничтожить.
Первыми вступили в бой с карателями заставы. Среди них на одной из высоток укрепилась группа под командованием Ураима Юлдашева. Горстка храбрецов вела неравную схватку с врагом, численностью до батальона.
Заставе была поставлена задача задержать противника на час-полтора, чтобы дать возможность основным силам партизан занять оборонительный рубеж. А люди Юлдашева сдерживали врага около трех часов.
Но вот уже боеприпасы на исходе - осталось не больше чем на полчаса боя. Что же дальше? Ждать подкрепления? Его не будет. И Юлдашев приказывает отходить. Но отход кто-то должен прикрыть! Поразмыслив, Ураим остается сам.
Бойцы незаметно для врага уползли, как ни тяжело им было оставлять своего командира. Немцы некоторое время не наступали: чего-то выжидали. А может, в то время к ним подходило подкрепление?
Тихо на заставе. Но затишье длилось недолго. Вот поднялась одна цепь фашистов, другая. Гитлеровцы шли прямо на Ураима: напористо, энергично. Уже видны лица наступающих, а застава молчит...
Немецкий офицер размахивает пистолетом, что-то кричит своим солдатам: видимо, приказывает взять партизана живым. Юлдашев не стреляет - подпускает ближе. Сцепив зубы, он все крепче прижимает к плечу автомат.
О чем он думал в тот миг? Не сомневаюсь, что о смерти не думал, хотя и смотрел ей прямо в глаза.
Фашисты шли с гиканьем, не стреляя. Вдруг Ураим поднялся во весь рост и полоснул по приближающимся к нему гитлеровцам. Цепь карателей дрогнула: кто повернул назад, кто залег. А Юлдашев все поливал и поливал их свинцом.
Неожиданно его автомат смолк: кончились патроны. Ураим попытался уползти между камней, но было уже поздно - везде каратели. Тогда он выхватил из-за пояса единственное оставшееся у него оружие - кинжал и притаился за валуном. Нет, дешево жизнь свою Ураим не отдаст...
Гитлеровцы снова поднялись и перебежками стали приближаться к смельчаку. Несколько человек отделились и бросились вперед - видимо, хотели схватить Юлдашева.
Он сбил кинжалом одного фашиста, другого, третьего. Когда его рука снова была занесена, у него ударом автомата выбили из рук кинжал.
Юлдашев тут же вцепился в горло немца и задушил. Его схватили. Вырываясь и отбиваясь, Ураим впился жилистыми, но сильными руками в горло еще одного врага. В этот миг Юлдашева прошила автоматная очередь, и он вместе с задушенным гитлеровцем рухнул на истоптанную, окровавленную землю.
* * *
Так угасла жизнь комсомольца Ураима Юлдашева, славного сына великой Родины. За храбрость, мужество и героизм, проявленные в боях с гитлеровцами в тылу врага, партия и правительство наградили его посмертно орденом боевого Красного Знамени.
20
Бой на высоте 1025 разгорался все сильней и сильней. В небе низко кружились самолеты, то поливая партизан свинцом из крупнокалиберных пулеметов, то ритмично сбрасывая бомбы. И тогда земля дрожала, дыбилась, все превращалось в хаос из поднятых на воздух разломанных деревьев, камней, земли.
Казалось, высота вконец искорежена, уничтожена. Но это было не так...
Немецкие и румынские солдаты непрерывно штурмовали ее, но всякий раз натыкались на яростное сопротивление и откатывались, неся большие потери: партизаны стойко удерживали свой плацдарм. В обороне были все, даже больные и раненые.
Отходить нам - некуда: высота блокирована. Значит, надо собраться с последними силами и стоять, стоять насмерть. До последнего вздоха!
И партизаны стояли.
Северо-западную сторону высоты защищали раненые, женщины и несколько партизан Зуйского отряда. Здесь же, за камнями, лежали и мы с Николаем. С нашей стороны был крутой подъем, но немцы и тут карабкались вверх и все кричали: "Рус, сдавайся!"
И Григорян и я стреляли прицельно, наверняка, экономно. Гранаты держали на самый критический момент. Гитлеровцев подпускали близко и только тогда открывали огонь. Дадим короткие очереди и смотрим, покатились ли вниз, убиты или живы. И снова поджидаем новой атаки. А позади рвутся снаряды, бомбы, мины... Иногда нас присыпает землей, оглушает...
Я почему-то больше всего боялся, что "Северок" выйдет из строя, что в него попадет пуля или осколок снаряда. Поэтому прижимал рацию к себе, закрывал своим телом. И сохранил.
Справа от меня, за камнем, притаился Николай Григорян. Слева, метрах в десяти, за сваленной сосной, - молодой партизан. Он что-то крикнул мне, показывая на свой автомат - видно, кончились патроны, но я не расслышал: разрыв мины заглушил. Смотрю, парень стал уползать в глубь обороны. А в это время немцы пошли в очередную атаку, и мы открыли по ним огонь.
Вдруг там, где лежал партизан, появились двое фашистов: они погнались за ним. Я прицелился и выпустил короткую очередь. Один гитлеровец рухнул, другой продолжал карабкаться на высоту.
Из-за шалашей вынырнул командир района капитан Кураков и закричал убегающему партизану:
- Стой!.. Назад!..
Немец приостановился и направил автомат на Куракова. Но выстрелить не успел: моя короткая очередь сразила его.
Кураков взял у убитого гитлеровца автомат и отдал молодому партизану. Потом подполз ко мне.
- Передадите на Большую землю, - сказал он и сунул бумажку с текстом радиограммы.
- Есть передать, - ответил я.
- Сейчас пришлю бойца на замену, а вы с Григоряном ступайте в укрытие.
- Людей же мало, товарищ капитан! - возразил я. - Тяжело держать оборону.
- Тяжело, говоришь? Верно, тяжело. А что поделаешь? Дотянуть бы только до ночи...
- Продержимся, товарищ капитан, - вздохнул я. - Бойцы выстоят. - Я посмотрел на Куракова. На лице его появилось еще больше морщинок, обветренные губы потрескались. Одни глаза оставались прежними - излучающими доброту и бесстрашие. Кураков похлопал меня по плечу, сказал тихонько:
- Ну, держитесь, мои ребятки, - и зашагал в глубину обороны, туда, где без конца на высоту лезли немцы.
Очередной сеанс связи - в четырнадцать ноль-ноль - не состоялся. Не до связи было: более часа отражали атаки карателей! Только вечером сообщили на Большую землю о прочесе и просили бомбить скопления фашистов в указанных нами координатах.
Весь день раскаленный воздух дрожал от густой канонады. Высоту лихорадило от тяжелых взрывов бомб и снарядов. Немцы без перерыва штурмовали и с каждым часом становились все злее, ожесточеннее.
Немногим более трехсот партизан выдержали за день четырнадцать атак. А ведь наступало около двадцати тысяч солдат и офицеров. Не двести, не две тысячи, а двадцать тысяч! Двадцать тысяч автоматов поливало нас свинцовым огнем. И что поливало? Мизерный пятачок высоты!
* * *
Наконец пришла долгожданная ночь, и немцы прекратили штурм. Над лесом одна за другой взвивались и подолгу висели в черном небе ракеты. Теперь надо прорываться. Но как, где? Высота ведь блокирована! И оставаться бессмысленно. Это значит - всем погибнуть. Завтра обрушится такой шквал огня, что вряд ли кто уцелеет...
Капитан Кураков спокоен, деловит, энергичен. Кажется, ни одна даже самая незначительная мелочь в этой сложной и ответственной обстановке не ускользает от его внимания. Он ходит от одного отряда к другому, подбадривает бойцов.
Партизаны верили ему. Теперь, в этой тяжкой ситуации, он казался нам богом. В его руках судьбы всех нас! Да, мы верили капитану, вверяя ему самих себя. Мы знали: он умный и очень смелый командир, решения всегда принимает мудрые.
Вот и сейчас были уверены, что Кураков найдет правильный выход из положения и мы вырвемся из кольца.
Капитан послал разведчиков нащупать не охраняемый карателями проход. Но немцы обстреляли их то в одном, то в другом месте. Вернулись ребята ни с чем. Наконец весельчаку и балагуру Алексею Вадневу удалось обнаружить между скал такой проход.
В двадцать четыре часа за разведкой двинулись партизаны. Без паники, один за другим спускались люди с крутого обрыва. Раненых и детей на руках сносили вниз. Ни стука, ни стона, ни ребячьего плача слышно не было! За ранеными спускался штаб района.
К нам подошли наши парашютисты: Иванов, Шишкин, Федотов, Балашенко, Фокин, Мовшев, Катадзе. Мы обнялись, попрощались. Может, в последний раз виделись?..
Группа Саши Иванова оставалась прикрывать нас. Ценой своей крови, а может, и жизни они должны были обеспечить благополучный выход из окружения всех партизан, приковывая к себе противника. Другого варианта не было.
Когда спускались, на дне ущелья на случай несчастья, подстраховывали два партизана. Но ничего непредвиденного не произошло: все спустились благополучно.
Перед нами речушка. Осторожно, цепочкой, побрели партизаны по воде. Неподалеку, по обе стороны, мы увидели костры, которые жгли немцы и румыны.
Вдруг людская цепочка приостановилась, все замерли. Но последовала команда - не задерживаться, продолжать движение по воде. Соблюдая предосторожность, партизаны двинулись дальше: шли, как говорится, по острию ножа...
Наконец опасная зона осталась позади. Все с облегчением вздохнули. У подножия горы Терке сделали привал. Потом поднялись на гору и по хребту направились в сторону деревни Ангара (ныне Перевальное).
Заняв оборону, отряды начали укрепляться. Это место также было удобно для обороны: подход с двух сторон и деревня рядом, внизу. Вряди ли кому придет в голову, что партизаны могут здесь находиться!
Наступило утро. Солнце встало рано, позолотив верхушки деревьев. Было безветренно.
Ночь прошла в напряжении: никто из партизан не сомкнул глаз, каждый думал, что немцы вот-вот обнаружат нас и снова завяжется бой.
В шесть утра послышался гул фашистских самолетов. Они пролетели бреющим полетом над оставленной нами высотой и сбросили бомбы. Земля содрогнулась от взрывов. Поднялись черные столбы дыма. Несколько минут стервятники обрабатывали высоту. Потом шквал огня обрушила на нее немецкая артиллерия. И снова бомбили самолеты, а артиллерия все смешивала...
В восемь утра до нас докатилась ураганная стрельба автоматов и пулеметов: гитлеровцы, видимо, направили всю мощь своего огня на высоту.
- Штурмуют, - глядя в бинокль, сказал Кураков.
У меня сжалось сердце: там же наши боевые друзья! Живы ли? Выйдут ли из окружения?
Через полчаса все смолкло. Потом раздался глухой взрыв, и высоту окутал густой дым: по всему видно, горели шалаши, землянки...
* * *
Позже мы узнали, что любимец Манштейна Стефаниус в разных видах фотографировал разгромленный лагерь. Ну как же, надо показать шефу! Вот, мол, полюбуйтесь, партизаны разгромлены, уничтожены! Обещанное сделано!
На следующий день гитлеровцы уже на весь мир трубили по радио об уничтожении партизан. Даже генерал Антонеску прислал по этому поводу восторженное приветствие своим "доблестным" войскам.
А вот убитый партизанами командир 101-го разведывательного отряда капитан Пумм в своем дневнике записал: "...17.VII.42 г. Партизаны не найдены. 20 000 бросили на их уничтожение, но пока один труп, а среди наших уже десятки. 25.VII. Я в Симферополе. Сколько потратили сил, а партизаны так и остались. Есть сведения об их оперативной деятельности..."
Гитлеровцы в своей грязной газетенке "Голос Крыма" писали, что с "красными бандитами" в лесах покончено, они уничтожены полностью, несколько сот взято в плен. Выступал по радио и майор Стефаниус, который рассказывал о разгроме партизан.
Слушали мы с Николаем эту стряпню и поражались наглой брехне. Как только держал такого вруна в своем штабе Манштейн!
Майор Стефаниус мог бы догадаться, что "уничтоженные" партизаны удивительным образом воскреснут, что снова на железной дороге и автомагистралях полетят под откос поезда, будут взрываться машины, бронетранспортеры, станет уничтожаться живая сила, полетят в воздух склады с боеприпасами и горючим.
21
Партизанские отряды второго района буквально под самым носом у карателей два дня оставались незамеченными. Находиться дольше в километре от деревни Ангары, где размещалось до полка гитлеровцев, не было уже никакого смысла. Да и разведка доложила, что противник оставил высоту 1025 - ушел восвояси. Тогда партизанские отряды и штаб района вернулись на разгромленную, но надежную в обороне высоту.
Как же ее изуродовали немцы! Вся в воронках... Шалаши и землянки сожжены, взорваны... Деревья обуглены, искромсаны... Будто смерчь прошелся по высоте.
От нашей землянки осталась глубокая воронка. И в помине не было ни сосны с лестницей, ни огромного дуба, который укрывал нас от знойного солнца. В сосну, видимо, попал снаряд, выворотив ее с корнями и отбросив далеко в стороны разломанные куски толстого ствола. От дуба остался лишь щербатый обугленный пенек.
По всей подковообразной высоте валялись консервные банки, бутылки из-под шнапса - немые свидетели оргии, которую учинили здесь фашисты в честь "разгрома красных бандитов". А может, поминали тысячу двести своих убитых солдат и офицеров? Именно такой ценой заплатили враги за разбойничий прочес. Да, дороговато обошлась им эта карательная экспедиция...
Партизанские же отряды имели незначительные потери. Хотя было много раненых и лишились мы продовольственных баз.
* * *
День ото дня партизанская жизнь постепенно входила в нормальное русло: посылались подрывные группы на взрыв железной дороги, немецких складов с боеприпасами и горючим; уходили на задание разведчики...
Как-то перед вечером пришел в штаб района Саша Иванов. Он за время боев сильно изменился: похудел, стал, казалось, даже уже в плечах. Глаза запали, но светились прежним мягким огоньком. Русые волосы на висках засеребрились.
- Слушаю тебя, Саша. Случилось что? - спросил у него Кураков. Капитан усадил его рядом на обрубок дерева, положил руку на плечо. - Ну так что?
- Да ничего, - отмахнулся Иванов. - Вот при-. шел...
- Пришел рассказать, как вырвались из западни?
- А-а, да чего там рассказывать-то! - неохотно проговорил Иванов. Вышли, да и все. Часа через три после вас.
- Все вышли?
- Кроме двоих. И Шишкин был ранен. Выходили там же, где и вы, в ущелье.
- А потом?
- Перешли Бурульчу, стали подниматься на гору, наскочили на фрицев, завязалась перестрелка. Думали, уйти без боя - не получилось. Их очень много было! Окружили нас, в плен хотели взять. Пришлось пустить в ход гранаты. Провались, но вот потеряли двоих...
- С концертом.
И пошла по лагерю молва: артисты прибыли! Девушки жили при штабе района, конечно, ни о каких концертах не помышляли. Однажды я сказал им:
- Знаете, а я отрекомендовал вас артистками. Так что готовьте концерт.
- И верно! Может, в самом деле порадуете ребят? - оживился Кураков. Партизаны будут очень довольны.
Оля с Раей переглянулись.
- Попробуем? - обернулась Оля к Тане. Увидев осуждающий взгляд подруги, Оля встала, подбоченилась и, притопнув каблуками, запела:
Антонеску и Михай
Подрались за малахай,
И такой подняли хай,
Хоть ложись и умирай...
Все от души смеялись. К Оле присоединилась Рая, и они, уже вдвоем, начали петь частушки, танцевать. А когда кончили свое импровизированное выступление, комиссар Бедин сказал:
- Вот и прекрасно. Вполне можно выступать перед партизанами!
Но девушкам не пришлось показать свой талант: Олю и Таню сразу же стали готовить для подпольной работы. А Рая Диденко в сопровождении двух проводников отправилась в первый партизанский район, базировавшийся в Старокрымских лесах.
...Двигались быстро. Открытое каменистое плато Яйлу группа оставила где-то в полночь. Пути до штаба района было еще в два раза больше, чем прошли. Передохнули на высотке и отправилась дальше. Вскоре на востоке посветлело небо, начала заниматься заря. Стояла тишина.
Группа спустилась с перевала и мелколесьем пробиралась к дороге. Шли осторожно: там нередко немцы делали засады.
Вдруг предрассветные лесные сумерки прорезали вспышки выстрелов. Идущий впереди партизан, взмахнув руками, упал, сраженный вражеской пулей. Рая рванулась к нему, но ее удержал другой партизан.
- Ты что, сдурела? Они и тебя...
- У Гриши батареи! - чуть не плача, сказала Рая.
- Да черт с ними, с твоими батареями, - озлился парень.
От дороги, из-за штабелей дров, снова хлестнуло несколько автоматных очередей. Виктор - так звали второго партизана - схватил Раю за руку, потянул в сторону. Девушка вырвалась и ползком, между кустов, поползла к убитому.
- Стой! Не смей! - негромко неслось ей вслед. Но Рая ничего не слышала: слова потонули в яростной автоматной стрельбе.
Девушка торопилась. Она решила во что бы то ни стало взять батареи, иначе рация будет молчать. Шагов за десять до убитого притаилась за кустом. Навстречу ей ползли два гитлеровца. У Раи колотилось сердце - сейчас они снимут с Гриши сумку, и рация останется без питания. Нет, нельзя этого допустить!
Девушка достала пистолет, прицелилась и выстрелила. Один фашист упал, другой - полоснул очередью. Пули просвистели над самой головой.
Рая выждала минуту-другую, поймала на мушку второго немца, выстрелила. И тут же быстро поползла вперед, сняла с Григория сумку с батареями, забрала автомат, взяла оружие у немца и бросилась к проводнику.
- Тебе что, жить надоело? - все еще сердился парень и, помолчав, тихо добавил: - Не отставай от меня, на перевале перейдем дорогу. Пошли!
От штабелей дров вновь полоснули автоматные очереди, и все смолкло. Рая с проводником остановились передохнуть лишь тогда, когда дорога осталась далеко позади.
- Ну вот, кажется, пронесло, - сказал Виктор. - Страшно было?
- Конечно, страшно. Я сильно боялась, что батареи попадут к немцам.
- Батареи - что... Тебя могли схватить.
- Живой я бы не далась, - уверенно сказала Рая.
- А ты смелая! Я думал, и правда артистка. А ты, оказывается, не артистка, а радистка.
- Артистка-радистка... - Рая улыбнулась.
18
4 июля 1942 года Совинформбюро сообщило, что нашими войсками оставлен город Севастополь. Болью отозвалась в нас эта весть. Что ножом по сердцу: Севастополь, Крымский полуостров - в руках у гитлеровцев...
Но духом партизаны не пали. Были, конечно, отдельные лица, чего греха таить! Но потом и они обрели веру в победу Красной Армии.
* * *
Война в Крыму не прекращалась, хотя и не слышно стало артиллерийской канонады в районе Севастополя, Керчи. В горах и лесах действовали партизанские отряды: взлетали на воздух склады, шли под откос поезда, уничтожалась живая сила противника, техника, нарушалась телефонная и телеграфная связь. День и ночь велась борьба с захватчиками. А еще на Большую землю летели так необходимые фронту разведданные.
* * *
В книге "Утерянные победы" фельдмаршал Эрих фон Манштейн писал:
"...Партизаны стали реальной угрозой с того момента, когда мы захватили Крым (в октябре - ноябре 1941 г.). Все время, что я был в Крыму (до августа 1942 г.), мы не могли справиться с опасностью со стороны партизан. Когда я покинул Крым, борьба с ними еще не закончилась..."
Да, это было именно так. Тут Манштейн прав.
За взятие Севастополя генерал фон Манштейн был произведен в чин фельдмаршала. Для солдат 11-й армии Гитлером был учрежден специальный железный знак - "Крымский щит".
Фюрер, правда, еще в ноябре сорок первого года обещал Манштейну фельдмаршальский жезл: очень надеялся, что герой французского похода, кавалер рыцарского креста с ходу овладеет Севастополем. Ведь он за две недели прошел маршем со своими войсками всю Францию! А вот в Севастополе застрял на целых 250 дней...
* * *
В начале второй декады июля началась самая крупная карательная экспедиция против партизан третьего района. Заповедник, а также прилегающие к нему леса и горы были блокированы. Пять дней гитлеровцы непрерывно бомбили и обстреливали дальнобойной артиллерией и минометами осажденных партизан. Тысячи солдат развернутым строем прочесывали леса.
Шестнадцатого июля сорок второго года мы получили сообщение, что с радистами третьего района потеряна связь. Большая земля спрашивала, в чем дело.
- Надо послать группу и узнать, - сказал капитан Кураков начальнику штаба района лейтенанту Котельникову. - Подберите пять-шесть человек, знающих леса этого района. Видимо, надо и радистку послать... Только не откладывайте!
В три часа дня группа выступила в поход. Повел ее по непроторенным тропам не раз ходивший на связь черноморский моряк Петр Помощник. Путь предстоял трудный и опасный: переход через сильно охраняемое Алуштинское шоссе, крутой каменистый подъем на Чатыр-Даг. И всюду - немецкие заслоны, засады...
Перед переходом через шоссе Помощник предупредил:
- Дорогу перебегать по одному. Курить и разговаривать запрещаю. Привал - в ущелье Чатыр-Дага. - Петр посмотрел на радистку, но ничего не сказал. Он видел, что сапоги Оле велики и она поэтому часто спотыкалась о камни, падала. Исцарапала все руки, расквасила нос, но шла, не жаловалась.
Возле самой дороги залегли: осмотрелись, вслушались в ночную тишину. Где-то со стороны Симферополя доносился рокот мотора мотоцикла. А вскоре из-за поворота вырвался сноп света, скользнул по валунам, где притаились партизаны.
У Оли заныло сердце: ей показалось, что немцы на мотоциклах заметили их и сейчас в упор расстреляют. Девушка плотней прижалась к земле. Но мотоциклы проскочили мимо. И от сердца немного отлегло.
Можно перебегать. Петр поднялся и первый ринулся вперед. А Оля не сразу побежала - замешкалась. Не успела она достичь камня, где залег Помощник, из-за поворота вновь брызнул сноп света. Оля упала и поползла. Над ее головой вышили огненную строчку трассирующие пули. На бешеной скорости проскочил мотоцикл, и наступила тишина.
Один за другим пересекли партизаны дорогу. Оля ожидала взбучки от ребят, но они молчали. Только смотрели с укоризной: "Лучше бы выругали, чем так..." - едва сдерживая слезы, думала девушка.
Под скалой отдохнули и начали подниматься на вершину Чатыр-Дага. Крутой скалистый подъем преодолевали с большим трудом. Оля крепилась, из последних сил выходила, но карабкалась, не отставая от Петра.
Только перед самым рассветом поднялись на плато. День провели на вершине, под скалой. А к вечеру следующего дня группа достигла подножия горы Черной. Ночевали у родника. Партизанский лагерь третьего района нашли только к вечеру.
Пока Помощник был в штабе, Оля отыскала радистов Квашнина и Кочеткова. Их рация, оказывается, была повреждена и уже несколько дней не работала. Девушка предложила свою. Квашнин тотчас развернул ее и связался с Большой землей. Радости ребят не было конца!
Вскоре к радистам прибежал Помощник и увел Олю. В штабном шалаше ее ждал высокий, стройный, опоясанный ремнями командир района майор Северский. Молодое лицо его было суровым, на лбу несколько глубоких складок. Он поздоровался с девушкой, спросил сухо:
- А где же ваша рация? - Его стальные глаза словно прожигали Олю насквозь.
- Как где? Ваши ребята уже работают на ней, - спокойно ответила девушка.
- Это хорошо! - На лице Северского затеплилась улыбка. - А ну идемте...
Лес стоял задумчивый, присмиревший. Первые утренние лучи солнца с трудом пробивались сквозь гущу листвы, бликами играли на траве.
Когда Северский вошел к радистам, Квашнин отстукивал на ключе радиограмму. Командир пожал Оле и Помощнику руки, а Квашнину сказал:
- Дадите ей расписку и сообщите об этом Капалкину.
- Есть! - отозвался тот.
На другой день рано утром группа Петра Помощника уже возвращались в свой район Зуйских лесов.
19
В штабном шалаше шло совещание командиров отрядов второго партизанского района. Капитан Кураков сообщил о прошедшем прочесе в заповеднике и под горой Черной, о готовящейся акции в Зуйских лесах.
- Прежде всего необходимо усилить заставы, выставить дополнительные посты и обеспечить всех бойцов трехдневным запасом боеприпасов, - сказал Кураков. - Маневрировать у нас нет возможности, вы знаете это и должны быть готовы к любым неожиданностям. Необходима бдительность и еще раз бдительность...
- О готовящемся прочесе необходимо предупредить каждого партизана, заметил комиссар района Бедин. - Мы должны без паники встретить врага на дальних подступах.
- Позвольте вопрос? Какими силами противник собирается наступать? спросил командир пятого отряда.
- Вопрос поставлен правильно, - заметил Кура-ков. - Мы должны знать силы противника. Ну что ж, надо смотреть правде в глаза. Так вот, по данным разведки, на нас собираются двинуться две немецкие дивизии и горно-стрелковая румынская бригада. Что будет в действительности, пока сказать трудно. Кстати, я еще не упомянул артиллерию и авиацию. Фашисты обязательно их применят. В общем, по самым скромным предварительным прикидкам, враг будет превосходить нас по численности в десять-пятнадцать раз.
- Но мы с вами, товарищи, хорошо знаем, что дело не только в количестве, - продолжал капитан. - Многое будет зависеть от стойкости, мужества, ловкости, военной хитрости. А этих прекрасных качеств нашим людям не занимать! Словом, воевать не числом, а умением. Храбрость ведь всегда побеждает. И победит!..
Кураков не любил подолгу совещаться, растягивать: обсуждаться должно самое главное, деловое. Вот и на этот раз, закрывая совещание, он спросил:
- Еще есть вопросы, предложения? Нет? Тогда все. Можете быть свободны.
* * *
На следующий день в восемь утра немцы начали генеральный прочес. У оставшихся в живых партизан этот день не сотрется в памяти - 24 июля 1942 года.
...Зуйские леса со всех сторон блокированы фашистами. Дороги перекрыты и патрулируются танкетками. Над лесом висит "рама". Противник решил выбить партизан на открытую, голую местность и там всех уничтожить.
Первыми вступили в бой с карателями заставы. Среди них на одной из высоток укрепилась группа под командованием Ураима Юлдашева. Горстка храбрецов вела неравную схватку с врагом, численностью до батальона.
Заставе была поставлена задача задержать противника на час-полтора, чтобы дать возможность основным силам партизан занять оборонительный рубеж. А люди Юлдашева сдерживали врага около трех часов.
Но вот уже боеприпасы на исходе - осталось не больше чем на полчаса боя. Что же дальше? Ждать подкрепления? Его не будет. И Юлдашев приказывает отходить. Но отход кто-то должен прикрыть! Поразмыслив, Ураим остается сам.
Бойцы незаметно для врага уползли, как ни тяжело им было оставлять своего командира. Немцы некоторое время не наступали: чего-то выжидали. А может, в то время к ним подходило подкрепление?
Тихо на заставе. Но затишье длилось недолго. Вот поднялась одна цепь фашистов, другая. Гитлеровцы шли прямо на Ураима: напористо, энергично. Уже видны лица наступающих, а застава молчит...
Немецкий офицер размахивает пистолетом, что-то кричит своим солдатам: видимо, приказывает взять партизана живым. Юлдашев не стреляет - подпускает ближе. Сцепив зубы, он все крепче прижимает к плечу автомат.
О чем он думал в тот миг? Не сомневаюсь, что о смерти не думал, хотя и смотрел ей прямо в глаза.
Фашисты шли с гиканьем, не стреляя. Вдруг Ураим поднялся во весь рост и полоснул по приближающимся к нему гитлеровцам. Цепь карателей дрогнула: кто повернул назад, кто залег. А Юлдашев все поливал и поливал их свинцом.
Неожиданно его автомат смолк: кончились патроны. Ураим попытался уползти между камней, но было уже поздно - везде каратели. Тогда он выхватил из-за пояса единственное оставшееся у него оружие - кинжал и притаился за валуном. Нет, дешево жизнь свою Ураим не отдаст...
Гитлеровцы снова поднялись и перебежками стали приближаться к смельчаку. Несколько человек отделились и бросились вперед - видимо, хотели схватить Юлдашева.
Он сбил кинжалом одного фашиста, другого, третьего. Когда его рука снова была занесена, у него ударом автомата выбили из рук кинжал.
Юлдашев тут же вцепился в горло немца и задушил. Его схватили. Вырываясь и отбиваясь, Ураим впился жилистыми, но сильными руками в горло еще одного врага. В этот миг Юлдашева прошила автоматная очередь, и он вместе с задушенным гитлеровцем рухнул на истоптанную, окровавленную землю.
* * *
Так угасла жизнь комсомольца Ураима Юлдашева, славного сына великой Родины. За храбрость, мужество и героизм, проявленные в боях с гитлеровцами в тылу врага, партия и правительство наградили его посмертно орденом боевого Красного Знамени.
20
Бой на высоте 1025 разгорался все сильней и сильней. В небе низко кружились самолеты, то поливая партизан свинцом из крупнокалиберных пулеметов, то ритмично сбрасывая бомбы. И тогда земля дрожала, дыбилась, все превращалось в хаос из поднятых на воздух разломанных деревьев, камней, земли.
Казалось, высота вконец искорежена, уничтожена. Но это было не так...
Немецкие и румынские солдаты непрерывно штурмовали ее, но всякий раз натыкались на яростное сопротивление и откатывались, неся большие потери: партизаны стойко удерживали свой плацдарм. В обороне были все, даже больные и раненые.
Отходить нам - некуда: высота блокирована. Значит, надо собраться с последними силами и стоять, стоять насмерть. До последнего вздоха!
И партизаны стояли.
Северо-западную сторону высоты защищали раненые, женщины и несколько партизан Зуйского отряда. Здесь же, за камнями, лежали и мы с Николаем. С нашей стороны был крутой подъем, но немцы и тут карабкались вверх и все кричали: "Рус, сдавайся!"
И Григорян и я стреляли прицельно, наверняка, экономно. Гранаты держали на самый критический момент. Гитлеровцев подпускали близко и только тогда открывали огонь. Дадим короткие очереди и смотрим, покатились ли вниз, убиты или живы. И снова поджидаем новой атаки. А позади рвутся снаряды, бомбы, мины... Иногда нас присыпает землей, оглушает...
Я почему-то больше всего боялся, что "Северок" выйдет из строя, что в него попадет пуля или осколок снаряда. Поэтому прижимал рацию к себе, закрывал своим телом. И сохранил.
Справа от меня, за камнем, притаился Николай Григорян. Слева, метрах в десяти, за сваленной сосной, - молодой партизан. Он что-то крикнул мне, показывая на свой автомат - видно, кончились патроны, но я не расслышал: разрыв мины заглушил. Смотрю, парень стал уползать в глубь обороны. А в это время немцы пошли в очередную атаку, и мы открыли по ним огонь.
Вдруг там, где лежал партизан, появились двое фашистов: они погнались за ним. Я прицелился и выпустил короткую очередь. Один гитлеровец рухнул, другой продолжал карабкаться на высоту.
Из-за шалашей вынырнул командир района капитан Кураков и закричал убегающему партизану:
- Стой!.. Назад!..
Немец приостановился и направил автомат на Куракова. Но выстрелить не успел: моя короткая очередь сразила его.
Кураков взял у убитого гитлеровца автомат и отдал молодому партизану. Потом подполз ко мне.
- Передадите на Большую землю, - сказал он и сунул бумажку с текстом радиограммы.
- Есть передать, - ответил я.
- Сейчас пришлю бойца на замену, а вы с Григоряном ступайте в укрытие.
- Людей же мало, товарищ капитан! - возразил я. - Тяжело держать оборону.
- Тяжело, говоришь? Верно, тяжело. А что поделаешь? Дотянуть бы только до ночи...
- Продержимся, товарищ капитан, - вздохнул я. - Бойцы выстоят. - Я посмотрел на Куракова. На лице его появилось еще больше морщинок, обветренные губы потрескались. Одни глаза оставались прежними - излучающими доброту и бесстрашие. Кураков похлопал меня по плечу, сказал тихонько:
- Ну, держитесь, мои ребятки, - и зашагал в глубину обороны, туда, где без конца на высоту лезли немцы.
Очередной сеанс связи - в четырнадцать ноль-ноль - не состоялся. Не до связи было: более часа отражали атаки карателей! Только вечером сообщили на Большую землю о прочесе и просили бомбить скопления фашистов в указанных нами координатах.
Весь день раскаленный воздух дрожал от густой канонады. Высоту лихорадило от тяжелых взрывов бомб и снарядов. Немцы без перерыва штурмовали и с каждым часом становились все злее, ожесточеннее.
Немногим более трехсот партизан выдержали за день четырнадцать атак. А ведь наступало около двадцати тысяч солдат и офицеров. Не двести, не две тысячи, а двадцать тысяч! Двадцать тысяч автоматов поливало нас свинцовым огнем. И что поливало? Мизерный пятачок высоты!
* * *
Наконец пришла долгожданная ночь, и немцы прекратили штурм. Над лесом одна за другой взвивались и подолгу висели в черном небе ракеты. Теперь надо прорываться. Но как, где? Высота ведь блокирована! И оставаться бессмысленно. Это значит - всем погибнуть. Завтра обрушится такой шквал огня, что вряд ли кто уцелеет...
Капитан Кураков спокоен, деловит, энергичен. Кажется, ни одна даже самая незначительная мелочь в этой сложной и ответственной обстановке не ускользает от его внимания. Он ходит от одного отряда к другому, подбадривает бойцов.
Партизаны верили ему. Теперь, в этой тяжкой ситуации, он казался нам богом. В его руках судьбы всех нас! Да, мы верили капитану, вверяя ему самих себя. Мы знали: он умный и очень смелый командир, решения всегда принимает мудрые.
Вот и сейчас были уверены, что Кураков найдет правильный выход из положения и мы вырвемся из кольца.
Капитан послал разведчиков нащупать не охраняемый карателями проход. Но немцы обстреляли их то в одном, то в другом месте. Вернулись ребята ни с чем. Наконец весельчаку и балагуру Алексею Вадневу удалось обнаружить между скал такой проход.
В двадцать четыре часа за разведкой двинулись партизаны. Без паники, один за другим спускались люди с крутого обрыва. Раненых и детей на руках сносили вниз. Ни стука, ни стона, ни ребячьего плача слышно не было! За ранеными спускался штаб района.
К нам подошли наши парашютисты: Иванов, Шишкин, Федотов, Балашенко, Фокин, Мовшев, Катадзе. Мы обнялись, попрощались. Может, в последний раз виделись?..
Группа Саши Иванова оставалась прикрывать нас. Ценой своей крови, а может, и жизни они должны были обеспечить благополучный выход из окружения всех партизан, приковывая к себе противника. Другого варианта не было.
Когда спускались, на дне ущелья на случай несчастья, подстраховывали два партизана. Но ничего непредвиденного не произошло: все спустились благополучно.
Перед нами речушка. Осторожно, цепочкой, побрели партизаны по воде. Неподалеку, по обе стороны, мы увидели костры, которые жгли немцы и румыны.
Вдруг людская цепочка приостановилась, все замерли. Но последовала команда - не задерживаться, продолжать движение по воде. Соблюдая предосторожность, партизаны двинулись дальше: шли, как говорится, по острию ножа...
Наконец опасная зона осталась позади. Все с облегчением вздохнули. У подножия горы Терке сделали привал. Потом поднялись на гору и по хребту направились в сторону деревни Ангара (ныне Перевальное).
Заняв оборону, отряды начали укрепляться. Это место также было удобно для обороны: подход с двух сторон и деревня рядом, внизу. Вряди ли кому придет в голову, что партизаны могут здесь находиться!
Наступило утро. Солнце встало рано, позолотив верхушки деревьев. Было безветренно.
Ночь прошла в напряжении: никто из партизан не сомкнул глаз, каждый думал, что немцы вот-вот обнаружат нас и снова завяжется бой.
В шесть утра послышался гул фашистских самолетов. Они пролетели бреющим полетом над оставленной нами высотой и сбросили бомбы. Земля содрогнулась от взрывов. Поднялись черные столбы дыма. Несколько минут стервятники обрабатывали высоту. Потом шквал огня обрушила на нее немецкая артиллерия. И снова бомбили самолеты, а артиллерия все смешивала...
В восемь утра до нас докатилась ураганная стрельба автоматов и пулеметов: гитлеровцы, видимо, направили всю мощь своего огня на высоту.
- Штурмуют, - глядя в бинокль, сказал Кураков.
У меня сжалось сердце: там же наши боевые друзья! Живы ли? Выйдут ли из окружения?
Через полчаса все смолкло. Потом раздался глухой взрыв, и высоту окутал густой дым: по всему видно, горели шалаши, землянки...
* * *
Позже мы узнали, что любимец Манштейна Стефаниус в разных видах фотографировал разгромленный лагерь. Ну как же, надо показать шефу! Вот, мол, полюбуйтесь, партизаны разгромлены, уничтожены! Обещанное сделано!
На следующий день гитлеровцы уже на весь мир трубили по радио об уничтожении партизан. Даже генерал Антонеску прислал по этому поводу восторженное приветствие своим "доблестным" войскам.
А вот убитый партизанами командир 101-го разведывательного отряда капитан Пумм в своем дневнике записал: "...17.VII.42 г. Партизаны не найдены. 20 000 бросили на их уничтожение, но пока один труп, а среди наших уже десятки. 25.VII. Я в Симферополе. Сколько потратили сил, а партизаны так и остались. Есть сведения об их оперативной деятельности..."
Гитлеровцы в своей грязной газетенке "Голос Крыма" писали, что с "красными бандитами" в лесах покончено, они уничтожены полностью, несколько сот взято в плен. Выступал по радио и майор Стефаниус, который рассказывал о разгроме партизан.
Слушали мы с Николаем эту стряпню и поражались наглой брехне. Как только держал такого вруна в своем штабе Манштейн!
Майор Стефаниус мог бы догадаться, что "уничтоженные" партизаны удивительным образом воскреснут, что снова на железной дороге и автомагистралях полетят под откос поезда, будут взрываться машины, бронетранспортеры, станет уничтожаться живая сила, полетят в воздух склады с боеприпасами и горючим.
21
Партизанские отряды второго района буквально под самым носом у карателей два дня оставались незамеченными. Находиться дольше в километре от деревни Ангары, где размещалось до полка гитлеровцев, не было уже никакого смысла. Да и разведка доложила, что противник оставил высоту 1025 - ушел восвояси. Тогда партизанские отряды и штаб района вернулись на разгромленную, но надежную в обороне высоту.
Как же ее изуродовали немцы! Вся в воронках... Шалаши и землянки сожжены, взорваны... Деревья обуглены, искромсаны... Будто смерчь прошелся по высоте.
От нашей землянки осталась глубокая воронка. И в помине не было ни сосны с лестницей, ни огромного дуба, который укрывал нас от знойного солнца. В сосну, видимо, попал снаряд, выворотив ее с корнями и отбросив далеко в стороны разломанные куски толстого ствола. От дуба остался лишь щербатый обугленный пенек.
По всей подковообразной высоте валялись консервные банки, бутылки из-под шнапса - немые свидетели оргии, которую учинили здесь фашисты в честь "разгрома красных бандитов". А может, поминали тысячу двести своих убитых солдат и офицеров? Именно такой ценой заплатили враги за разбойничий прочес. Да, дороговато обошлась им эта карательная экспедиция...
Партизанские же отряды имели незначительные потери. Хотя было много раненых и лишились мы продовольственных баз.
* * *
День ото дня партизанская жизнь постепенно входила в нормальное русло: посылались подрывные группы на взрыв железной дороги, немецких складов с боеприпасами и горючим; уходили на задание разведчики...
Как-то перед вечером пришел в штаб района Саша Иванов. Он за время боев сильно изменился: похудел, стал, казалось, даже уже в плечах. Глаза запали, но светились прежним мягким огоньком. Русые волосы на висках засеребрились.
- Слушаю тебя, Саша. Случилось что? - спросил у него Кураков. Капитан усадил его рядом на обрубок дерева, положил руку на плечо. - Ну так что?
- Да ничего, - отмахнулся Иванов. - Вот при-. шел...
- Пришел рассказать, как вырвались из западни?
- А-а, да чего там рассказывать-то! - неохотно проговорил Иванов. Вышли, да и все. Часа через три после вас.
- Все вышли?
- Кроме двоих. И Шишкин был ранен. Выходили там же, где и вы, в ущелье.
- А потом?
- Перешли Бурульчу, стали подниматься на гору, наскочили на фрицев, завязалась перестрелка. Думали, уйти без боя - не получилось. Их очень много было! Окружили нас, в плен хотели взять. Пришлось пустить в ход гранаты. Провались, но вот потеряли двоих...